Сергей Голицын
СОРОК ИЗЫСКАТЕЛЕЙ

 
 
Дорогие читатели!
   Перед вами – книга, написанная двадцать с лишним лет назад. Книга эта и веселая, и грустная, и поэтичная. А посвящена она юным изыскателям.
   Кто такие изыскатели?
   Это те мальчики и девочки, а также те взрослые, которые все время что-то придумывают, изобретают, ищут – на земле, под водой, в воздухе и даже в космосе…
   С тех пор как написана эта книга, многое изменилось.
   Сейчас юные туристы изыскатели-следопыты никогда не будут устраивать свой ночлег в шалашах, не станут губить молоденькие деревца, а расставят палатки, которые есть в каждой школе, в каждом Доме пионеров.
   И в телефон-автомат опускают не пятнадцать копеек, а две.
   И Москва стала еще краше, еще многолюднее.
   Герои книги стали взрослыми, у них у самих появились дети. Соня, например, стала детским врачом, Миша – кандидат наук, начальник отдела Научно-исследовательского института геологии. Ларюша стал известным художником, его произведения есть и в Третьяковской галерее.
   А доктор ушел на пенсию, живет в отдельной двухкомнатной квартире и, наверное, смог бы с большими удобствами устроить у себя на ночлег отряд ребят-изыскателей. И хоть стал он совсем старым, но все равно по-прежнему любит ребят, встречается с ними, лечит их, переписывается с ними. И пишет для них повести.
   Быть может, и вы, дорогие читатели, закрыв последнюю страницу этой книги, захотите стать неутомимыми изыскателями, отправиться в поход по стране, по нашим прекрасным городам, старым и новым, вдоль наших рек, то быстрых, то тихоструйных, по лугам, полям, горам и лесам…
   Напишите нам, понравилась ли вам эта книга, интересно ли было ее читать?
   Письма шлите по адресу: 125047, Москва, ул. Горького, 43. Дом детской книги.
 

Глава первая

Какие роковые последствия произошли из-за непродуманной подмазки сковороды
   Слово «изыскатель» я впервые услышал от своего сына Миши, еще когда он учился в седьмом классе.
   Примчался он однажды из школы весь взъерошенный и, бросив книги на стол, радостно объявил нам, что хочет быть только изыскателем, и даже не просто изыскателем, а непременно геологом.
   Оказывается, в этот знаменательный день, с самого первого урока усевшись на задней парте, трое мальчишек с упоением читали книгу академика Ферсмана «Занимательная минералогия». Книга эта бесповоротно решила Мишину судьбу. Он стал мечтать о путешествиях – в тайгу, в горы, в пустыни, в Арктику, в Антарктику и как будто даже в космическое пространство. В будущем собирался он открывать новые месторождения нефти и газа, свинца и урана, угля и железа. А пока по выходным дням осенью и весной, а летом чуть ли не каждый день ранним утром с двумя-тремя приятелями, надев рюкзак на плечи, отправлялся он на обследование подмосковных оврагов или каменоломен.
   Так начался тот период семейной жизни, который наша мама называла «периодом мук». Ведь, на самом деле, рюкзак, набитый камнями, весит тридцать килограммов. За год Миша ездил в экскурсии раз семьдесят. Трофеев у нас набралось полным-полно – пожалуй, еще пол провалится. Под всеми кроватями, в книжном шкафу, на буфете, даже в моем письменном столе были запрятаны коробки и ящики, коробочки и ящички с камешками и камнями.
   Но не говорите Мише этих слов. С негодованием глянет он на вас своими серыми глазищами, тряхнет растрепанным чубом и обиженно пробасит: «Ну, папа, ну какие это камни! Это минералы». Или: «Это окаменелости».
   С виду ну самая обыкновенная булыга, а он повертит перед моим носом и пробасит: «Вот гранит из валуна, принесенного ледяным потоком в древнюю эпоху со Скандинавских гор» – или пинцетом подхватит кусочек известняка и покажет отпечаток на нем древней раковины.
   Уж на что я высокий, а Миша вырос чуть пониже дяди Степы. Посмотрит он на меня сверху вниз и начнет настоящую лекцию. И объясняет он эдаким учительски-снисходительным тоном: дескать, хоть ты мне и папа, а все-таки многого не знаешь.
   Позднее Миша всех взрослых и всех ребят стал разделять на изыскателей и на прочих. К изыскателям он относил тех, кто все время что-то изобретает, что-то придумывает или мечтает разыскать новое, неизвестное, таинственное и ищет на земле, под землей, на воде, под водой, в воздухе и даже в космосе. Вот изыскательские профессии – топографы, снимающие карты местности, гидрологи, изучающие реки, ботаники, зоологи и многие другие, и самые-самые интересные из них – геологи.
   Из разных прочих Миша специально выделил «тюфяков»: в этой группе очутились мальчишки сонливые, медлительные, ничем не интересующиеся, любители покушать.
   Девочек, всех безоговорочно, Миша обозвал «тюфячками». Впрочем, год спустя он мне как-то доверительно шепнул:
   – А знаешь, папа, и среди девчонок нет-нет да попадаются изыскательницы.
   А вот кого Миша откровенно считал тюфячкой, так это свою младшую сестру Соню. И хотя Соня целый день ищет то завалившийся за кровать чулок, то уроненную на пол тетрадь или «Арифметику», все равно в изыскатели, по мнению Миши, ей не попасть никогда.
   Еще наша соседка по квартире, Роза Петровна. Миша прозвал ее Газелью, хотя она толстая и неповоротливая, как черепаха. Он говорит, что у нее взгляд умирающей газели. Когда он прибегает из школы и гремит по всей квартире, торопя маму с обедом, Роза Петровна устремляет на него томные и тоскливые, как осенний дождь, глаза и молчит. И сколько в этих глазах упрека и обиды за резкий шум, за наводнение в ванной комнате, за громкие и длительные разговоры по телефону и даже за прошлогодние грехи!
   Газель систематически занимается изысканиями. Как отправится с утра по магазинам, так только к вечеру вернется, усталая до последней степени. А что она там ищет? Только разную снедь, чтобы как можно вкуснее накормить себя и своего любимого супруга. Конечно, Газель самая настоящая тюфячка.
   Меня и маму Миша искренне уважает и любит, но я чувствую, что и нас он считает тюфяками.
   Ведь кто я такой? Обыкновенный детский врач. Каждый день я хожу в поликлинику, выслушиваю и мну больших и малых ребят, здоровых и больных, прописываю им лекарства, утешаю перепуганных родителей.
   А кто моя жена – наша мама? Просто домашняя хозяйка. Она ходит на рынок, готовит обед, штопает носки, стирает, ведет нескончаемые беседы с Розой Петровной, и все. Конечно, ничего изыскательского ни в ней, ни во мне нет.
   «Что бы эдакое придумать? – рассуждал я. – Изобрести, скажем, чудодейственное лекарство, моментально излечивающее насморк или расстроенный желудок?..» Увы, дальше мечтаний дело у меня не шло, и в изыскатели я безусловно не годился.
   Каждое лето мы выезжали на дачу. Я стремился так устроиться, чтобы дача была недалеко от станции, а станция – недалеко от Москвы. Миша целыми днями где-то пропадал со своим неизменным рюкзаком, а мы с мамой и Соней чинно прогуливались по улицам дачного поселка меж раскрашенных заборчиков или садились под тощими сосенками на берегу илистого пруда. Соня любила купаться и барахталась вместе с оравой ребятишек в мутной воде на манер головастиков в высыхающей луже.
   А в этом году все у нас пошло по-иному. Миша кончил школу и собирался поступать в геологоразведочный институт. Поэтому в апреле и мае он ездил за минералами и окаменел остями только раз в две недели, но зато притаскивал рюкзаки двойной тяжести, а однажды приволок раковину аммонита, изогнутую спиралью, величиной с колесо от детского велосипеда.
   И я и мама ругали Мишу:
   – Не смей ездить на экскурсии! Изволь заниматься с утра до вечера!
   Он, как нам казалось, покорно опускал свою кудлатую голову, а сам ранним утром потихоньку, когда мы еще спали, натягивал синие шаровары, хватал рюкзак, булку с колбасой и удирал за очередной добычей.
   Но в конце концов кончились его привольные деньки и на семейном совете мы решили:
   – Хватит! Никаких камней! Захотел держать экзамен в вуз, сиди и зубри.
   С Мишей оставалась мама – надо же его морально поддерживать, всячески утешать и подбадривать, а главное, кормить яйцами и сахаром. Роза Петровна надоумила: от яиц развивается память, а сахар укрепляет мозги.
   И Миша теперь уничтожал по десятку яиц в день, бухал по шесть кусков сахара в стакан чая и, плотно стиснув ладонями виски, с утра до вечера сидел над книгой. А мне пришлось думать, как провести свой отпуск вдвоем с Соней.
   Куда же поехать?
   – Поедешь – изволь наварить не менее двадцати килограммов варенья, намариновать, насушить, насолить грибов на всю зиму, – приказала наша хозяйственная мама.
   – Но я не очень умею, – нерешительно возразил я.
   – Нечего, нечего притворяться! Хозяйка поможет, – безапелляционно отрезала мама. – И Соню пора приучать. Каждое утро извольте отправляться в лес за грибами, за земляникой, малиной, брусникой, а вишню, клубнику, крыжовник, смородину, яблоки, груши, сливы покупайте на базаре.
   – Послушай, отец! – Миша поднял голову от книги. – Я тебе дам свой рюкзак, пожалуйста, полазай по оврагам, по карьерам, по крутым берегам рек, набери новые образцы минералов и окаменелостей.
   – Гм-м! Но ведь они очень тяжелые! И потом, я могу сорваться с утеса, упасть в пропасть.
   – Ну, отец, какие под Москвой утесы и пропасти! – Миша снисходительно посмотрел на меня.
   – Наберем камней, наберем! – воскликнула Соня. – Где папа не достанет, я залезу!
   – Возьмешь мой геологический молоток, мой рюкзак, мои шаровары… и тогда, – добавил Миша и подмигнул нам, – и ты и Соня настоящими изыскателями заделаетесь.
   – Настоящими изыскателями? – переспросил я. – Если так, обещаю тебе, Миша, эти самые минералы и окаменелости достать. Поручение будет выполнено.
   «А собственно говоря, – подумал я, – собирание грибов и ягод по дремучим лесным трущобам и чащам, конечно, это тоже самое настоящее изыскательское занятие…»
   – Папа, изыскатели! Как это весело! – Соня даже захлопала в ладоши.
   Да, я еще ничего не рассказал о моей Соне. Упомянул, что она невероятная растеряха и. тюфячка, и все. У нее две косы с голубыми ленточками, голубые глаза, крошечный, чуть вздернутый носик, она перешла в шестой класс, учится на четверки, любит покушать, за обедом уплетает по две тарелки супа и по три котлетки. Когда сидит за уроками, от усердия высовывает язык, в свободное время все больше прыгает и смеется. Впрочем, по секрету скажу – иногда и плачет… Куда же все-таки поехать?
   – Поезжайте в Золотой Бор, – посоветовал мне муж Розы Петровны, старичок, историк-архивариус Иван Иванович. – По имеющимся у меня сведениям, это чудесное место – районный центр, изобилие вишен и яблок, достаточно широкая река. И учтите – от Москвы не столь далеко. И потом…
   Иван Иванович немного замялся.
   – Говорите, говорите, не стесняйтесь, – поддержал я его.
   – Я хотел вам предварительно показать один любопытнейший документик. Разрешите, через пять минут я его принесу, – сказал он и исчез.
   Уважаемый Иван Иванович был исключительно почтенный и культурный человек. Я с ним встречался каждое утро. Он ходил в пижаме, синей с белым, я – в красной с желтым. Я был худой и высокий, он – худой и совсем коротышка. За тщедушность, за малый рост Миша прозвал его Тычинкой.
   Каждое утро мы рассматривали вместе с почтенным Тычинкой градусник, висевший за кухонным окном.
   «Потеплело (или похолодало)», – объявлял Тычинка, протягивая мне свою узенькую розовую ручку, похожую на гусиную лапку, мягко улыбаясь сквозь толстые роговые очки и легонько покручивая чахлые былинки седых усов. «Потеплело (или похолодало)», – отвечал я, и мы расходились. Я шел пить кофе к своей жене, он семенил к своей Роз-е пить овсяное толокно.
   Он был человек исключительно пунктуальный и всецело находился во власти привычки. Например, уже двадцать лет подряд он неизменно смотрел на градусник ровно в 8 часов 25 минут утра, ни на минуту не позднее, не раньше. На работу он всегда ходил пешком, по одним и тем же улицам, зимой и летом, в дождь и при солнце. Однажды на пути его маршрута снесли два маленьких деревянных дома и стали строить на их месте один большой каменный. Высокий временный забор загородил Тычинке дорогу, и Тычинка несколько месяцев чувствовал себя глубоко несчастным: ведь его путь удлинился на восемнадцать шагов…
   Тычинка вернулся ко мне не через пять, а через восемь минут. И в каком виде! Очки спустились на нос, подслеповатые глазки были широко открыты, руки подняты кверху и, кажется, даже седые волосы шевелились на макушке.
   Я понял – произошло нечто ужасное.
   – Вы помните, как мы вас угощали блинами? – закричал он трагическим голосом.
   – Помню, – удивленно ответил я.
   Но, честное слово, я не видел в этом ничего ужасного. Два месяца назад, в день рождения Тычинки, я чуть не объелся божественными блинами, которые испекла уважаемая Роза Петровна. Я их тогда съел целых два десятка с паюсной икрой, с лососиной, с растопленным маслом, со сметаной, запил заветной настоечкой на тысячелистнике…
   – Все погибло! – простонал Тычинка и упал в кресло.
   Я дал ему валерьянки.
   – Расскажите, что случилось?
   – Возьму себя в руки и попробую вам рассказать все подробности.
   Тычинка опрокинул вторую рюмку валерьянки, нервно протер свои очки и начал более или менее спокойным голосом:
   – В нашем архиве примерно лет двенадцать назад состоял на службе один пожилой библиотекарь. Ах, какой был прекрасный человек! Всем интересовался, много ездил. Увы, он скончался еще до войны. А лет за пять до смерти ему пришлось побывать в Любце. Вы о таком городе слышали? Ровесник Москвы, там имеется много памятников архитектуры, свой кремль, не уступающий Московскому. А Золотой Бор находится в двадцати километрах от Любца. Вот я и хотел дать вам незначительное поручение… И все погибло! – вновь простонал Тычинка.
   Я ему подал третью рюмку валерьянки. Тычинка выпил, вытер пот со лба и продолжал:
   – Проживал когда-то в Любце, в маленьком домике, некий гражданин, по слухам нелюдимый, сердитый и скупой. Направился наш библиотекарь к нему с целью выяснить, нельзя ли у сего гражданина купить старинные книги. Библиотекарь ошибся дверью и очутился в прескверном чулане, пропахшем мышами, и знаете, что он там обнаружил? На стене, между развалившимся шкафом и рассохшимися бочками, висел покрытый пылью портрет. Библиотекарь полой плаща смахнул пыль с полотна и увидел такое изумительное произведение искусства, что… одним словом, увидел девушку – красавицу с темными волосами, в сиреневом платье с кружевами. Он так и остолбенел. Портрет был написан несомненно выдающимся художником. Черные печальные глаза красавицы горели вдохновенным огнем. Неожиданно выскочил хозяин, обругал библиотекаря, назвал чуть ли не вором и выгнал вон.
   – А кто же был художник? – спросил я.
   – Неизвестно. В том-то и дело, что неизвестно. – Тычинка болезненно сморщил ниточки бровей. – В правом нижнем углу портрета библиотекарь едва разобрал загадочную надпись: «Я не могу даже подписаться». Что значат эти слова? Какой в них смысл? И до сегодняшнего дня никто и понятия не имеет о существовании того портрета. Я все собирался сам отправиться на поиски, но ведь я вообще никогда не любил передвигаться, а там началась война, а там я несколько постарел… И знаете, в чем самая трагедия? Ни фамилии сего хранителя, ни его адрес так же неизвестны. – Тычинка в отчаянии всплеснул крохотными ладошками. – Тогда наш библиотекарь начертил, как пройти от базарной площади к тому дому. Я этот план как зеницу ока берег в одной книге. Сейчас я нашел эту книгу, перелистал ее – плана нет. Я спросил Розу. И что же выяснилось? Тогда, перед моим днем рождения, она4 решила произвести генеральную уборку, стала вытирать пыль на книжных полках, а после уборки затеяла печь блины. И такое несчастье, такое несчастье! Она накрутила этот драгоценный документ на палочку для подмазки сковороды. Только одно сохранилось в моей памяти: тот дом стоит на одной из окраин города, но на какой окраине, восточной или западной, северной или южной, простите, позабыл. Впрочем, я полагаю, Любец – город небольшой, вы и так найдете.
   Вспомнились мне глаза умирающей Газели, сиречь супруги уважаемого Тычинки.
   «Чтоб ей пусто было!» – отругал я про себя Розу.
   – Да кто же подмазывает сковороду бумажкой? – громко спросил я Тычинку.
   – Да план-то был вычерчен не на бумажке, а на первосортной полотняной кальке. Она ее сперва в кипятке выстирала, а уж потом накрутила на палочку! – жалобно воскликнул тот.
   «А ведь поиски портрета, – подумал я, – тоже очень заманчивое и самое настоящее изыскательское занятие».
   – Уважаемый Иван Иванович, успокойтесь, пожалуйста. Обещаю вам сделать все возможное и все невозможное и попытаться таинственный портрет разыскать даже и без вашего плана, – торжественно произнес я.

Глава вторая

Можно ли убить сразу трех зайцев?
   Дней через десять я и Соня уже катили в поезде, собираясь прожить в Золотом Бору до конца моего отпуска.
   Из трех изыскательских поручений, которые мы намеревались выполнить, самое главное было, конечно, поиски портрета.
   – Грибов, ягод насобирать – пустяки какие! – рассуждали мы с Соней. – Побывать раза два-три в лесу, и все. Камни? Вряд ли это так уж трудно по оврагам лазить! А вот портрет…
   Поезд миновал дачные места. Березовые и сосновые леса мелькали за окном, а я все думал и думал о портрете, и, признаться, робость начала меня охватывать. Не слишком ли трудную задачу я взял на себя? Ну, приедем – увидим.
   Вещей у нас было великое множество; мы завалили ими обе третьи полки да еще под лавку засунули два чемодана, рюкзак с сахаром, тюк с кастрюлями и стеклянными банками.
   Геологический молоток с виду похож на обыкновенный, только ручка у него длинная, как у лопаты, ни в один тюк он не влез, и Соня держала его просто в руках.
   Соседка-пассажирка, нахохлившаяся, сердитая старушка, тяжело вздохнула:
   – Было время – девочки в кукол играли, а теперь вон гвозди надумали заколачивать.
   Соня загадочно на меня посмотрела и подмигнула: дескать, знаем мы, зачем везем молоток.
   Я разговорился с этой соседкой, сказал, что мы едем в Золотой Бор, на дачу. Едва она услышала мои слова, как подпрыгнула на скамейке и в один миг превратилась в улыбающуюся, кругленькую, румяную старушку.
   – Милые вы мои, да ведь я родилась в Золотом Бору, всю жизнь там прожила!
   А через три остановки мы уже договорились, что я сниму в ее доме на лето комнату. По многим неуловимым признакам я чувствовал: эта уютная бывшая сердитая старушка должна замечательно готовить обед, а еще лучше – варить варенье, сушить, мариновать и солить грибы.
   Но, на беду нашу, когда мы приехали в Золотой Бор и ввалились со всеми вещами во вновь снятую квартиру, хозяйку мою ждало письмо.
   В колхозе, за сорок километров, выходила замуж какая-то золовкина падчерица, и хозяйка должна была ехать туда на целых две недели – шить приданое, печь пироги, варить и жарить прочие яства и, наконец, петь, плясать и пировать на свадьбе.
   Ухаживать за нами взялся хозяин.
   В жизни я не видел такого угрюмого, необщительного человека. Он всегда молчал, когда же хотел что-то сказать, сперва долго кряхтел и кашлял, а потом кидал две-три отрывистые фразы. Вид у него был одичалый и растерзанный. Его лохматая борода напоминала свалявшуюся конскую челку, а густые, низко нависшие брови – две зубные щетки.
   Весь день он копался в своем саду. Что он там делал, мы не знали: заходить туда нам не разрешалось. Впрочем, однажды сквозь дощатый забор Соня подглядела: яблони, вишни, сливы, груши были увешаны спелыми и неспелыми плодами. Каждое утро на завтрак хозяин молча ставил перед нами полную миску с фруктами.
   – Неплохо бы нам заняться варкой варенья, – предложил я хозяину.
   – Дров нету, посуда на свадьбу уехала, и сам не мастак, – уныло ответил тот.
   – Придется самим организовать походы за ягодами, за грибами, – вздохнул я.
   Сперва пошли мы с Соней за земляникой, набрали два стакана, нам захотелось пить, и мы всю добычу съели. Позднее поспела малина, но от малины сразу же пришлось отказаться, хотя росла она, как выражался хозяин, «тысячной россыпью», за семь километров, в каком-то Кузькином враге, пополам с крапивой; к тому же там водились гадюки, а лет двести назад прятались разбойники во главе с атаманом Кузькой.
   Отправились мы за грибами, набрали штук двадцать сыроежек да несколько червивых подберезовиков, попали в болото, промочили ноги, вдобавок пошел дождь, и мы пришли домой мокрые и сердитые.
   Решили ждать возвращения хозяйки со свадьбы и тогда закупить все ягоды, фрукты и грибы просто на базаре и выполнить мамино поручение, хотя и неизыскательским способом.
   С Мишиным поручением тоже ничего не выходило. Прослышал я о каких-то карьерах за пять километров; возможно, там были и окаменелости, и редкие минералы… Но ведь это такая даль! А жара – как в пустыне! Да и груз будет тяжеленный!..
   Оставалось третье поручение – разыскать таинственный портрет.
   Я, признаться, каждый день думал о портрете, но совершенно не знал, как приступить к его поискам.
   – Скажите, где останавливается любецкий автобус? – решился я наконец спросить хозяина.
   – А туда автобус не ходит.
   – А как же нам добираться?
   – Голосуйте.
   – То есть как это – голосуйте?
   – А так. Идите к рынку, оттуда – на шоссе, поднимайте руку, шофер затормозит, лезьте в кузов и поезжайте. Хороший город, старинный, моя родина. Много обид претерпел, пришлось уехать.
   Очевидно, никогда в жизни мой хозяин не произносил столь длинного монолога. Насчет обид спросить его я постеснялся, а это голосование мне совсем не понравилось.
   – А если шофер мимо проедет?
   – Другого дожидайтесь.
   – И что же, так до вечера то поднимать, то опускать руку? Ну нет! Я детский врач, человек самолюбивый… К тому же в кузове трясет, на дороге пыль ужасающая…
   Я отказался и от третьего изыскательского поручения…
   Должен признаться, мы с Соней заскучали. Подруг она так и не нашла. Два раза в день ходили мы с ней на реку; она купалась, я же предпочитал греться на бережку. Вода была чересчур холодная, да еще, того и гляди, на острый камень наткнешься…
   А река? Полноводная, спокойная, словно вся в серебряных рыбьих чешуйках, она текла медленно, окаймляя широкой, блистающей на солнце дугой зеленый заливной луг; на середине дуги луг отступал, сменяясь ярко-желтой песчаной полосой – пляжем.
   На противоположном берегу реки в ольховых кустах чуть виднелось устье маленького ручейка. Слева от ручья по горе спускался к реке темный сосновый бор, а справа, за узкой полосой зеленого луга, вытянулась веселая деревенька, вся в яблоневых садах.
   Наш берег раскинулся широким цветущим заливным лугом. Трава была даже выше Сони. Позади заливного луга едва выступали из-за яблоневых садов золотоборские дома, дальше выстроились кирпичные корпуса текстильной фабрики…
   Теперь Золотой Бор – Московской области, а раньше тут, как выражался мой угрюмый хозяин, «петух на три губернии пел». И эта широкая река, и маленький ручеек были губернскими границами.
   Прошло полмесяца, и мы успели привыкнуть и к сосновому бору, и к лугу, и к реке…
   Однажды, когда я шел вместе с Соней на пляж купаться, меня заинтересовала не река, залитая солнцем, а хохлатая белая курица, с громким кудахтаньем беспокойно бегавшая вдоль берега. Оказывается, ее детки – желтые утята, – к великому ужасу мамаши, весело ныряли и плавали в зарослях камыша.
   Но для Сони даже курица с утятами не представляла никакого интереса… И вдруг Сонины глаза оживились. Я обернулся. К нам приближалось человек тридцать загорелых голоногих мальчиков и девочек. Сзади шагала хмурая пожилая женщина в очках на длинном крючковатом носу, а за ней шла белокурая высокая тоненькая девушка в голубом платье.
   Мальчики, завидев реку, вдруг закричали, засвистали и побежали, девочки – за ними.
   – Дети, тише! Куда вы торопитесь? – рассердилась женщина в очках и сама заторопилась, спотыкаясь о кочки.
   Девушка в голубом побежала наперерез.
   – Не сметь купаться! Не сметь купаться! Сперва занятия! – закричала девушка и принялась ловить и хватать ребят за рукава рубашек.
   Громкие голоса смолкли. Кое-как девушке удалось собрать всех ребят в кучу, но садиться на траву никому не хотелось, все сбились вместе, словно куры под дождем.
   Тут подоспела руководительница. Я услышал, что ребята ее звали Магдалиной Харитоновной.
   – Итак, дети, сегодня мы займемся речной фауной, теми мелкими существами, которые…
   Голос руководительницы напоминал звук пилы, распиливающей сучковатое полено. Соня подошла вплотную.
   – В нашей реке водятся разнообразные ракообразные… – тянула Магдалина Харитоновна.
   А день был такой жаркий, солнце так ярко светило, серебряная речная гладь так заманчиво искрилась на солнце!..
   Соня уныло вздохнула, но вдруг в глазах ее заплясали лукавые огоньки.
   Она быстро завязала косы вокруг головы, в один миг скинула тапочки, платьице и в одном купальнике – бултых в воду.
   Увидев в реке девочку, два совершенно одинаковых черненьких востроносеньких мальчугана, очевидно приняв ее за свою, также прыгнули в воду.