Страница:
В весенне-летний период нашим экипажам не хватало темного ночного времени, чтобы выполнить беспосадочный полет к партизанам и обратно, однако полеты продолжались. Проходя над территорией, занятой противником, в светлое время самолеты без прикрытия истребителей постоянно подвергались воздействию всех средств ПВО.
В январе я узнал от Верховного, что решено направить военную миссию в Югославию и АДД следует выполнить эту задачу. Доставка миссии к маршалу Тито путем десанта, то есть выброски на парашютах, исключалась. Глава миссии генерал Н. В. Корнеев, раненный в ногу, ходил с тростью и прыгать с парашютом не мог.
Для выполнения этого задания нужно было подобрать соответствующий экипаж. Достаточно хорошо зная летный состав ГВФ, я дал указание его начальнику генералу Астахову представить мне кандидатов для выполнения данного полета. Из них остановился на командире корабля Александре Сергеевиче Шорникове. Остановился потому, что, будучи еще шеф-пилотом Гражданской авиации, мне довелось проверять летный состав, собранный из разных управлений, для определения возможности допуска этих летчиков к практическим полетам с пассажирами в сложных условиях осенне-зимнего периода как днем, так и ночью. Чтобы получить такое право, летчики должны были пройти проверку в реальных условиях. Дело в том, что летчик и его способности определяются не только тем, как он пилотирует самолет, но также и тем, как оц себя ведет и как себя чувствует в таком полете.
Не один раз за свою летную жизнь мне приходилось быть свидетелем, когда человек, отлично пилотируя самолет под колпаком или под шторками, оказывался совершенно непригодным к полетам в действительно плохих условиях погоды. И, наоборот, летчик, лишь удовлетворительно летавший в искусственно созданных условиях тренировочного полета, в реальных условиях плохой погоды летал уверенно и спокойно, показывая хорошие результаты. [488] В летном деле бывает и так, что поведение человека на земле бывает совсем не похоже на его поведение в воздухе. Объясняется это психологией, моральным состоянием пилота. Нужна всего какая-то доля секунды для того, чтобы почувствовавший неуверенность в своих силах пилот превратился в человека, не отдающего себе отчета в своих действиях, теряющего контроль как за положением самолета и его приборами, так и над собой…
Приведу пример из далекого прошлого. С Центрального аэродрома Москвы осенью 1933 года вылетели два самолета. Один пилотировал летчик Дорфман [127]— шеф-пилот Петра Ионовича Баранова, [128]руководителя авиационной промышленности нашего государства, пришедшего возглавить эту работу с должности главкома ВВС.
Другой самолет вел Лев Яницкий — линейный летчик Аэрофлота. Оба летели на юг по одной и той же трассе Москва — Харьков. Дорфман отлично летал вслепую в закрытой кабине, то есть в искусственно созданных условиях слепого полета. Яницкий нес свою службу на трассах ГВФ и, естественно, реально сталкивался с различными условиями полета, в том числе и с плохими. В день их вылета над Москвой проходил центр циклона с дождем, мокрым снегом, сильной болтанкой. Вылетевший с пассажирами на самолете АНТ-9 Лев Яницкий благополучно прибыл в Харьков, а вылетевший вслед за ним Дорфман с П. И. Барановым, его женой и начальником Аэрофлота Гольцманом потерпел катастрофу пролетев всего несколько десятков километров от Москвы. Летел он тоже на самолете конструкции А. Н. Туполева.
Таких примеров имеется достаточно для того, чтобы с особой тщательностью подходить к проверке летного состава, который предназначается для перевозки пассажиров в любых условиях погоды, днем и ночью. Вот почему я лично придавал особо серьезное значение проверке выделенных для таких полетов летчиков и проводил эту проверку только в реальных, наиболее сложных условиях. Проверочные полеты проводились в условиях циклонической деятельности, в облачности, при дожде и снеге, при обледенении и сильной болтанке, восходящих и нисходящих потоках воздуха, ночью. В общем, я искал наиболее сложные метеорологические условия, после проверки в которых можно было надеяться на то, что проверяемый успешно справится с тем, что записано у него в пилотском свидетельстве.
Само собой разумеется, на проверку прибывали летчики, уже подготовленные к этому в своих территориальных управлениях, там, где они непосредственно несли службу и летали. [489] Как правило, они уже имели разрешение летать в сложных метеорологических условиях с грузом и почтой. Естественно, что передо мной, как шеф-пилотом ГВФ, стояла задача не убедиться в том, умеет ли проверяемый летать вслепую в облаках, а определить — может ли он летать в сложных условиях погоды и возить при этом пассажиров. Поэтому в полете я больше обращал внимание на поведение проверяемого, чем на его технику пилотирования. И вот А. С. Шорников — пилот Закавказского управления ГВФ произвел на меня наиболее благоприятное впечатление. У каждого пилота своя манера, свой стиль полета, начиная с того, как он сидит на своем пилотском сиденье во время полета, как реагирует на то или иное поведение своего летательного аппарата, как воспринимает различные неожиданные явления во время полета, например восходящие и нисходящие потоки, то есть броски самолета по вертикали, сильную болтанку и многое, многое другое. По этим признакам, а вернее по их сумме можно безошибочно, если, конечно, вы сами много летали, судить о способностях проверяемого. По тому, как сидел Шорников, было явно видно отсутствие какой-либо напряженности. По реагированию летчика на поведение самолета, когда рефлексы срабатывали раньше сознания, была видна натренированностъ, доведенная до рефлекторного восприятия, что дается только систематическими полетами на протяжении длительного времени. По восприятию Шорниковым неожиданностей в поведении самолета было видно, что они ему уже давно знакомы и не являются новостью. (Полеты в горах Закавказья, как видно, сделали свое дело.) Спокойствие, неторопливость в движениях и в то же время молниеносное рефлекторное реагирование на те или иные явления, эти качества как бы завершали летную аттестацию Шорникова. Я даже вышел из кабины, чтобы со стороны посмотреть на действия и поведение пилота, тем самым подчеркивая мою удовлетворенность его мастерством. Уходил из кабины во время таких полетов я нечасто. Когда ты не знаешь летных данных того, с кем летишь, да еще несешь личную ответственность за успешное завершение такого полета, — прежде чем покинуть свое место на правом сиденье — не один раз подумаешь.
Мне кажется, что в любой профессии люди, достигшие определенного уровня и знающие, сколько труда, упорства и энергии пришлось вложить раньше, чем достичь этого, всегда будут отдавать должное тем, кто идет по тому же пути. О Шорникове у меня осталось впечатление, что его летные данные являются, если хотите, искусством.
Ни до этого полета, ни после него, работая в Гражданском воздушном флоте, встречаться с А. С. Шорниковым мне не приходилось. Однако, когда среди других была названа его фамилия для полета в Югославию и, уточнив, что именно он работал в Закавказском управлении ГВФ, я, не задумываясь, остановился на его кандидатуре. [490] После того как наша военная миссия была доставлена, как говорят, в целости и сохранности в Бари (Южная Италия), а потом к партизанам в Югославию, наша работа пошла в основном через миссию. Интересная деталь — военная миссия, посланная нашим правительством к маршалу Тито, была аккредитована при Национальном комитете освобождения Югославии, в то время как англичане и американцы держали свои миссии при Верховном штабе Народно-освободительной армии, никак не желая признавать наличия там же нового правительства Югославии.
В районе расположении Верховного штаба НОАЮ и советской миссии была развернута и наша радиостанция с обслуживающим персоналом, которая служила как приводная и связная рация АДД.
Как-то мы получили данные о прибытии в Верховный штаб сына Черчилля Рандольфа, который появился там в личине военного корреспондента.
Появление его у маршала Тито было не совсем обычным — он был сброшен туда на парашюте.
Когда я доложил о полученных сведениях Сталину, он, немного помолчав, сказал:
— Имейте в виду, сыновья премьеров так просто на парашютах не прыгают и в чужих штабах без определенных целей не появляются.
Так оно и оказалось. Сын Черчилля активно действовал в определенном направлении как в своей, так и в американской миссии. Мы получали сведения и о том, что Рандольф совершает вояжи между Верховным штабом НОАЮ и Каиром. Английские офицеры называли Рандольфа толстым сыном великого отца…
Отношения между союзниками и партизанами становились все напряженнее.
Максимально сократились поставки союзников НОАЮ, однако на большее они не решались. Дело в том, что, нанеся в феврале — марте 1944 года сокрушительный удар на Буге, наши войска в апреле вышли к границам Чехословакии и вступили на территорию Румынии. Идея Черчилля о высадке десанта из районов Средиземного моря и проникновении на Балканы окончательно проваливалась, в то время как нашим войскам оставалось преодолеть не такое уже большое расстояние, чтобы достичь границ Югославии. В связи с этим нашим союзникам, в особенности Англии, все время приходилось менять свою политику в отношении югославских партизан, хотя партизанское движение и было у них, как говорится, бельмом на глазу.
Утром 25 мая мной была получена радиограмма от начальника нашей расположенной в горах в районе Дрвара радиостанции (штат ее состоял из двух человек: старшины Владимира Щеглова и рядового Пушкина). В этой радиограмме сообщалось, что происходит высадка немецкого десанта на Дрвар, где идет бой. [491] Зная, что там находится маршал Тито и наша военная миссия, я сейчас же позвонил Сталину и доложил ему о содержании полученного донесения.
— Вам сообщили какие-либо подробности? — спросил он.
Получив отрицательный ответ, Сталин дал указание выяснить подробности и позвонить ему. Примерно через два часа пришло сообщение о том, что высажен крупный немецкий десант, захвачен город. Каких-либо подробностей сообщить не могут, так как связаться не с кем. Ввиду того, что немцы находятся в непосредственной близости, радиостанцию зарывают в землю, сами уходят в горы.
Об этом докладывал Сталину я уже лично, так как он звонил до этого неоднократно, справляясь, не получили ли мы каких-либо новых данных, и, наконец, дал указание по получении таковых приехать и доложить лично.
— Видимо, полученные вами сообщения правильные, и положение там серьезное, — немного помолчав, сказал Сталин. — Ни по одному каналу не могут связаться наши товарищи со штабом Тито. Это не может быть случайностью.
Походив немного, Сталин остановился и задумчиво, как бы про себя произнес:
— Чья же это работа, хотел бы я знать?.. Видимо, сынки зря время не тратят.
Длительное время не было известно, где находится маршал Тито и его штаб.
Не один раз звонил Сталин и спрашивал, не вышли ли на связь наши люди.
Когда же в конце концов обнаружился маршал Тито, Сталин дал указание принять все меры к тому, чтобы его вывезти. Это задание с честью выполнил А. С. Шорников, находившийся в Бари и совершивший уже десятки вылетов к партизанам с посадкой у них. К слову сказать, он был первым летчиком, осуществившим посадку ночью на заснеженную площадку в высокогорном районе Боснии. В Бари никто из английских и американских летчиков не верил в такую возможность, они сочли рассказ об этом Шорникова просто шуткой, выдумкой. Отправляясь в следующий полет в Боснию, Александр Сергеевич накупил плетеных корзин, прилетев к партизанам, набил их снегом и, вернувшись в Бари, поставил эти корзины, не говоря ни слова, вдоль ряда английских самолетов! Последовало всеобщее изумление, однако профессиональное самолюбие было уязвлено, и некоторые английские и американские летчики последовали примеру Шорникова. [492] Полеты и посадки Шорникова на ограниченные площадки в горах, где ошибка не может повториться дважды, не были трюкачеством. Этого требовали обстоятельства. Однажды, преодолев плохую погоду и доставив очередную партию военного имущества, экипаж летел обратно, везя пятнадцать человек раненых, и поначалу не заметил, что все они не имеют обоих ног. Не было ни стонов, ни жалоб, ни просьб о помощи… Увидев уже многое и за время Великой Отечественной войны, и за время полетов в Югославии, экипаж был поражен мужеством и стойкостью, которые проявляли раненые партизаны.
Надо ли говорить о том, что весь экипаж старался как-то облегчить их состояние во время перелета. Надо ли говорить о том, что наши экипажи использовали малейшую возможность для полета к партизанам. Опыт, полученный в таких полетах, пригодился и не заставил себя долго ждать.
Длительное время у экипажа отсутствовала связь с нашей миссией, находившейся вместе с маршалом Тито. Наконец 3 июня радист экипажа старший лейтенант Н. С. Вердеревский по своей самолетной радиостанции принял радиограмму от генерала Н. В. Корнеева — прибыть в ночь на 4 июня в район Купрешко Поле, находящийся от Дрвара в ста километрах. Из этой радиограммы Шорников понял, что миссии удалось вырваться и уйти от немцев. Понял он также и то, что его штурман П. Н. Якимов, видимо, находится там же. Якимов все время находился при миссии, обеспечивая прием самолета. Зная летно-тактические данные воздушного корабля, а также возможности пилота, он руководил подготовкой площадок, определял пригодность их, обеспечивал правильную выкладку опознавательных знаков, определял возможность прилета по метеоусловиям и так далее. Имея своего человека на месте посадки, экипаж уверенно совершал полеты. Правда, летал он уже без штурмана.
Шорников дал указание экипажу быть готовым к вылету, однако сам он был вызван в штаб английского авиационного командования, где капитан Престон, который отлично говорил по-русски (его отец в свое время был на дипломатической работе в СССР), передал ему радиограмму, полученную от нашей военной миссии, где черным по белому было написано: «Прибыть в ночь на 5 июня», по тому же адресу. Ничего не сказав капитану, Александр Сергеевич сверил эту радиограмму с радиограммой, которую получил он непосредственно. Сомнений быть не могло, в полученных указаниях были разные числа… В том, что нужно обязательно вылететь сегодня, Шорников не сомневался. Если бы было по-другому, то в повторно полученном распоряжении было бы обязательно указано, что первое отменяется. Однако таких указаний не было. Но вот вопрос — как вылететь? Самостоятельно, без получения разрешения на вылет от штаба английского командования вылететь он не мог, не имел права. Что же делать?! [493] Некоторое время Шорников провел в размышлениях, а потом пришел в штаб и попросил разрешения вылететь в разведывательный полет в район, указанный в радиограмме — Купрешко Поле, чтобы уверенно на другой день, в ночь на 5 июня, вылететь уже для выполнения полученного задания. Такое разрешение он получил и в назначенное время вылетел.
Погода не благоприятствовала полету. В условиях грозовой деятельности и дождя пришлось пересекать Адриатическое море на малой высоте, во-первых, для того, чтобы не уклониться от проложенного маршрута, во-вторых, чтобы не попасть в грозовые облака. Выйдя на остров Корчула и обойдя Сплит, где располагалась немецкая военно-морская база, прикрытая большим количеством зенитной артиллерии, экипаж стал набирать высоту, взяв курс на Купрес, в районе которого находилась самая высокая гора, служившая надежным ориентиром. Выйдя на эту гору и определив свое местонахождение, начали поиски условных огней и сигналов. Облачность не давала возможности как следует просматривать местность. Более получаса летал экипаж над незнакомой местностью, пока не обнаружил кодовые огни. Много труда было положено, чтобы зайти на посадку. Нужно было садиться наверняка для того, чтобы иметь возможность улететь. Наконец самолет произвел посадку на обозначенную площадку, которая была сильно изрезана горными ручьями и усыпана камнями…
Как и предполагал Шорников, встречал его штурман Якимов, который вместе с югославскими партизанами подготовил площадку и организовал встречу своего экипажа. Вид у Якимова был незавидный, голова забинтована — он был ранен осколком мины. Нелегко, видимо, пришлось выбираться из окружения, отбиваться от внезапно выброшенного немецкого парашютного десанта.
В скором времени к самолету подошли маршал Тито, генерал Корнеев, члены Политбюро Компартии Югославии, руководящий состав Верховного штаба, представители английской и американской военных миссий. После обмена мнениями о количестве людей, которых можно взять на борт (было решено взять 20 человек), началась посадка в самолет. Кроме маршала Тито, членов Политбюро, генерала Корнеева и Верховного штаба были также взяты на борт и представители англо-американской миссии.
Доставив всех благополучно в Бари, экипаж Шорникова совершил еще один полет на Купрешко Поле и вывез оттуда еще 20 человек. Конечно, генерал Корнеев никаких указаний о переносе вылета на 5-е число не давал. Это, так сказать, осталось на совести тех, кто дал указание вручить экипажу радиограмму с измененным числом даты вылета.
Между прочим, союзники в эту же ночь совершили тоже два полета на Купрешко Поле, но несколько запоздали. [494] Оказывается, Верховный штаб обращался к ним с просьбой вывезти их, но союзники ответили, что по условиям погоды, а также по причине неизвестного состояния площадки полет на Купрешко Поле является серьезным риском. Однако, узнав о прилете нашего экипажа, они направили туда и свои самолеты. Вскоре Купрешко Поле было занято гитлеровцами, а охранявшие Верховный штаб части с боями вырвались из окружения и ушли в другие районы.
Позднее мы узнали некоторые подробности. Немецкий десантный батальон с частями усиления имел задачу захватить Дрвар, где расположен Верховный штаб Народно-освободительной армии, и уничтожить его вместе с Верховным главнокомандующим маршалом Тито. Высадка десанта оказалась неожиданной.
Каких-либо крупных частей или соединений, которые могли бы вступить в бой с гитлеровцами, в районе расположения штаба не было. Отдельные подразделения не могли вести длительный бой с хорошо вооруженным противником, имевшим в своем распоряжении даже артиллерию. Пришлось с боями отходить. Выйти из пещеры, где размещался штаб, было невозможно из-за кинжального огня. Тогда был взломан пол и находившиеся в пещере спустились по веревке к протекавшему внизу ручью, вышли в сад, а оттуда пробрались на гребень горы у долины Унаца. Так ушел маршал Тито со своими товарищами от немцев.
Все же капитан Рипке, командир десантного батальона гитлеровцев, которому не удалось схватить или уничтожить самого Тито, захватил трофей — парадную маршальскую форму. Так бесславно закончилась очередная, теперь уже диверсионная, попытка разделаться с руководством Народно-освободительной армии Югославии.
А вскоре после этого, 14 июня, на остров Вис прибыл собственной персоной премьер королевского правительства Шубашич, который без всяких проволочек подписал вместе с маршалом Тито соглашение о признании Национального комитета освобождения Югославии как выполняющего функции правительства. Шубашич и Тито договорились создать органы, координирующие деятельность как Национального комитета, так и эмигрантского правительства в борьбе с немецкими захватчиками, в целях создания в дальнейшем единого правительства страны. Однако, как и следовало ожидать, этого не произошло. В августе уже сам Черчилль встретился в Италии с маршалом Тито и всячески настаивал на встрече Тито с королем и с Михайловичем. Попытка эта успеха не имела.
В то время как, сокращая помощь югославским партизанам, союзники безуспешно пытались добиться согласия Тито войти в контакт с королем, наше государство оказывало все возрастающую помощь Народно-освободительной армии Югославии. [495] Мной было доложено Сталину о целесообразности и прямой необходимости организовать свою базу в Бари, что усилило бы обеспечение боевой деятельности партизан. По его указанию наши товарищи договорились с союзниками об организации в Бари авиационной базы, куда была переброшена группа транспортных самолетов с личным составом, которая в июле начала боевую работу на партизан. Эту авиагруппу особого назначения (АГОН) [129] возглавил Герой Советского Союза полковник Василий Иванович Щелкунов. Туда же напрямую пришла эскадрилья истребителей, покрыв без посадки расстояние более 2000 километров над территорией, занятой противником, и над морем. Эта эскадрилья успешно прикрывала полеты самолетов особой авиагруппы к партизанам в дневных условиях. Таким образом, Авиация дальнего действия стала обеспечивать боевую работу НОАЮ как боевыми частями, находившимися на территории Советского Союза, так и транспортными самолетами с авиационной базы в Бари.
Авиагруппа провела огромную работу. В крут ее боевой деятельности входили: полеты ночью в партизанские районы со сбросом груза на парашютах; полеты со сбросом беспарашютных грузов с высоты не более 400 метров; полеты ночью с грузом и людьми с посадкой на полевых площадках в расположении частей НОАЮ с вывозом оттуда раненых; полеты днем на сброс, а чаще с посадкой под прикрытием истребителей; полеты по спецзаданиям.
Полеты на сброс беспарашютных грузов и полеты с посадками ночью были особенно сложны и опасны. Дело в том, что партизаны, как правило, находились в горах и опознавательные знаки сброса выкладывали на склонах гор, в ущельях, что, естественно, крайне затрудняло маневр самолетов.
Приходилось ночью снижаться ниже вершин окружающих гор, которые зачастую были плохо видны, и экипаж находился в постоянной опасности столкновения с ними. Подчас противник располагался вблизи точек сброса, и самолеты подвергались с его стороны пулеметно-ружейному обстрелу. Выполнив задание, машины нередко приходили домой с пробоинами. Однако точность сброса всегда была хорошей — за все время работы авиагруппы не было ни одного случая, чтобы груз попал в руки противника. Случались и курьезы.
Однажды в лунную ночь шесть самолетов с малых высот сбрасывали груз на одну из партизанских площадок. После того как четыре самолета выполнили свое задание, огни погасли. Не сбросившие свой груз два самолета пришлось перенацелить на другие точки. Впоследствии оказалось, что сброс был настолько интенсивным и точным, что команда, поддерживавшая огонь костров, разбежалась и костры погасли.
Посадки на площадках в горах в ночных условиях, да еще с превышением их над уровнем моря более чем на 1000 метров, были сложны и опасны. [496] Как правило, площадки представляли собой прямоугольник шириной 50-150 метров и длиной в 650-1000 метров. На многие из них из-за окружающих гор приходилось заходить на посадку лишь с одной стороны, а взлетать с противоположной, поэтому посадки с боковыми и попутными ветрами не являлись редкостью. Если учесть при этом разреженность воздуха в высокогорной местности, что увеличивало длину пробега самолета при его посадке и длину разбега при взлете, то становится ясным, что от летчиков требовалось высочайшее мастерство пилотирования и абсолютная точность расчета на посадку.
Несмотря на все сложности боевой деятельности, работа нашей авиагруппы в Бари проходила без происшествий и без потерь самолетов. Здесь нужно отдать должное и командиру этой авиагруппы Василию Ивановичу Щелкунову, который, сам летая на выполнение боевых заданий, а следовательно, зная действительные условия полетов, организовал работу так, что максимально исключались предпосылки к летным происшествиям.
Экипажи авиагруппы совершали посадки более чем на двадцати площадках в различных районах Югославии, в большинстве своем в гористой местности.
Авиагруппа доставила партизанам огромное количество боеприпасов, оружия и другого военного снаряжения (вплоть до 45-миллиметровых противотанковых пушек), продовольствия и медикаментов. Только личного состава было перевезено более 5000 человек, в том числе вывезено более 1500 раненых. С авиабазы на аэродроме Бари для НОАЮ было доставлено самолетами около 3000 тонн военных грузов.
На самолетах авиагруппы были доставлены в Бари четыре самолета По-2, которые были собраны, облетаны и переданы Народно-освободительной армии как самолеты связи. Наши же товарищи оттренировали и выпустили на них югославских летчиков.
Не один раз встречался Щелкунов с маршалом Тито, решая те или иные вопросы. Он же организовал его перелет с острова Вис на аэродром Крайова в Румынии, когда И. В. Сталин пригласил Тито в Москву (18–20 сентября 1944 года).
В разговорах с В. И. Щелкуновым маршал Тито особенно тепло отзывался о советских летчиках, которые, как он выразился, «заслужили то, чтобы после войны быть гостями в санаториях прекрасного Адриатического побережья Югославии».
Весну, лето и осень 1944-го личный состав АДД, выполнявший полеты в Югославию, вел напряженную работу. До мая полеты производились из района Киева, потом из района Винницы и, наконец, осенью — с территории Румынии. По неполным данным, с этих баз совершено около 2000 боевых вылетов и доставлено огромное количество оружия, боеприпасов и другого военного имущества. [497] Конечно, ни в какое сравнение эти полеты с полетами союзников идти не могли. Как уже упоминалось выше, летать с баз Южной Италии было куда ближе, а по метеорологическим условиям куда проще. А телеграммы от партизан все шли и шли, и речь в них была все время об одном… Оружие, боеприпасы… Боеприпасы, оружие. Вот, например, телеграмма за № 55:
В январе я узнал от Верховного, что решено направить военную миссию в Югославию и АДД следует выполнить эту задачу. Доставка миссии к маршалу Тито путем десанта, то есть выброски на парашютах, исключалась. Глава миссии генерал Н. В. Корнеев, раненный в ногу, ходил с тростью и прыгать с парашютом не мог.
Для выполнения этого задания нужно было подобрать соответствующий экипаж. Достаточно хорошо зная летный состав ГВФ, я дал указание его начальнику генералу Астахову представить мне кандидатов для выполнения данного полета. Из них остановился на командире корабля Александре Сергеевиче Шорникове. Остановился потому, что, будучи еще шеф-пилотом Гражданской авиации, мне довелось проверять летный состав, собранный из разных управлений, для определения возможности допуска этих летчиков к практическим полетам с пассажирами в сложных условиях осенне-зимнего периода как днем, так и ночью. Чтобы получить такое право, летчики должны были пройти проверку в реальных условиях. Дело в том, что летчик и его способности определяются не только тем, как он пилотирует самолет, но также и тем, как оц себя ведет и как себя чувствует в таком полете.
Не один раз за свою летную жизнь мне приходилось быть свидетелем, когда человек, отлично пилотируя самолет под колпаком или под шторками, оказывался совершенно непригодным к полетам в действительно плохих условиях погоды. И, наоборот, летчик, лишь удовлетворительно летавший в искусственно созданных условиях тренировочного полета, в реальных условиях плохой погоды летал уверенно и спокойно, показывая хорошие результаты. [488] В летном деле бывает и так, что поведение человека на земле бывает совсем не похоже на его поведение в воздухе. Объясняется это психологией, моральным состоянием пилота. Нужна всего какая-то доля секунды для того, чтобы почувствовавший неуверенность в своих силах пилот превратился в человека, не отдающего себе отчета в своих действиях, теряющего контроль как за положением самолета и его приборами, так и над собой…
Приведу пример из далекого прошлого. С Центрального аэродрома Москвы осенью 1933 года вылетели два самолета. Один пилотировал летчик Дорфман [127]— шеф-пилот Петра Ионовича Баранова, [128]руководителя авиационной промышленности нашего государства, пришедшего возглавить эту работу с должности главкома ВВС.
Другой самолет вел Лев Яницкий — линейный летчик Аэрофлота. Оба летели на юг по одной и той же трассе Москва — Харьков. Дорфман отлично летал вслепую в закрытой кабине, то есть в искусственно созданных условиях слепого полета. Яницкий нес свою службу на трассах ГВФ и, естественно, реально сталкивался с различными условиями полета, в том числе и с плохими. В день их вылета над Москвой проходил центр циклона с дождем, мокрым снегом, сильной болтанкой. Вылетевший с пассажирами на самолете АНТ-9 Лев Яницкий благополучно прибыл в Харьков, а вылетевший вслед за ним Дорфман с П. И. Барановым, его женой и начальником Аэрофлота Гольцманом потерпел катастрофу пролетев всего несколько десятков километров от Москвы. Летел он тоже на самолете конструкции А. Н. Туполева.
Таких примеров имеется достаточно для того, чтобы с особой тщательностью подходить к проверке летного состава, который предназначается для перевозки пассажиров в любых условиях погоды, днем и ночью. Вот почему я лично придавал особо серьезное значение проверке выделенных для таких полетов летчиков и проводил эту проверку только в реальных, наиболее сложных условиях. Проверочные полеты проводились в условиях циклонической деятельности, в облачности, при дожде и снеге, при обледенении и сильной болтанке, восходящих и нисходящих потоках воздуха, ночью. В общем, я искал наиболее сложные метеорологические условия, после проверки в которых можно было надеяться на то, что проверяемый успешно справится с тем, что записано у него в пилотском свидетельстве.
Само собой разумеется, на проверку прибывали летчики, уже подготовленные к этому в своих территориальных управлениях, там, где они непосредственно несли службу и летали. [489] Как правило, они уже имели разрешение летать в сложных метеорологических условиях с грузом и почтой. Естественно, что передо мной, как шеф-пилотом ГВФ, стояла задача не убедиться в том, умеет ли проверяемый летать вслепую в облаках, а определить — может ли он летать в сложных условиях погоды и возить при этом пассажиров. Поэтому в полете я больше обращал внимание на поведение проверяемого, чем на его технику пилотирования. И вот А. С. Шорников — пилот Закавказского управления ГВФ произвел на меня наиболее благоприятное впечатление. У каждого пилота своя манера, свой стиль полета, начиная с того, как он сидит на своем пилотском сиденье во время полета, как реагирует на то или иное поведение своего летательного аппарата, как воспринимает различные неожиданные явления во время полета, например восходящие и нисходящие потоки, то есть броски самолета по вертикали, сильную болтанку и многое, многое другое. По этим признакам, а вернее по их сумме можно безошибочно, если, конечно, вы сами много летали, судить о способностях проверяемого. По тому, как сидел Шорников, было явно видно отсутствие какой-либо напряженности. По реагированию летчика на поведение самолета, когда рефлексы срабатывали раньше сознания, была видна натренированностъ, доведенная до рефлекторного восприятия, что дается только систематическими полетами на протяжении длительного времени. По восприятию Шорниковым неожиданностей в поведении самолета было видно, что они ему уже давно знакомы и не являются новостью. (Полеты в горах Закавказья, как видно, сделали свое дело.) Спокойствие, неторопливость в движениях и в то же время молниеносное рефлекторное реагирование на те или иные явления, эти качества как бы завершали летную аттестацию Шорникова. Я даже вышел из кабины, чтобы со стороны посмотреть на действия и поведение пилота, тем самым подчеркивая мою удовлетворенность его мастерством. Уходил из кабины во время таких полетов я нечасто. Когда ты не знаешь летных данных того, с кем летишь, да еще несешь личную ответственность за успешное завершение такого полета, — прежде чем покинуть свое место на правом сиденье — не один раз подумаешь.
Мне кажется, что в любой профессии люди, достигшие определенного уровня и знающие, сколько труда, упорства и энергии пришлось вложить раньше, чем достичь этого, всегда будут отдавать должное тем, кто идет по тому же пути. О Шорникове у меня осталось впечатление, что его летные данные являются, если хотите, искусством.
Ни до этого полета, ни после него, работая в Гражданском воздушном флоте, встречаться с А. С. Шорниковым мне не приходилось. Однако, когда среди других была названа его фамилия для полета в Югославию и, уточнив, что именно он работал в Закавказском управлении ГВФ, я, не задумываясь, остановился на его кандидатуре. [490] После того как наша военная миссия была доставлена, как говорят, в целости и сохранности в Бари (Южная Италия), а потом к партизанам в Югославию, наша работа пошла в основном через миссию. Интересная деталь — военная миссия, посланная нашим правительством к маршалу Тито, была аккредитована при Национальном комитете освобождения Югославии, в то время как англичане и американцы держали свои миссии при Верховном штабе Народно-освободительной армии, никак не желая признавать наличия там же нового правительства Югославии.
В районе расположении Верховного штаба НОАЮ и советской миссии была развернута и наша радиостанция с обслуживающим персоналом, которая служила как приводная и связная рация АДД.
Как-то мы получили данные о прибытии в Верховный штаб сына Черчилля Рандольфа, который появился там в личине военного корреспондента.
Появление его у маршала Тито было не совсем обычным — он был сброшен туда на парашюте.
Когда я доложил о полученных сведениях Сталину, он, немного помолчав, сказал:
— Имейте в виду, сыновья премьеров так просто на парашютах не прыгают и в чужих штабах без определенных целей не появляются.
Так оно и оказалось. Сын Черчилля активно действовал в определенном направлении как в своей, так и в американской миссии. Мы получали сведения и о том, что Рандольф совершает вояжи между Верховным штабом НОАЮ и Каиром. Английские офицеры называли Рандольфа толстым сыном великого отца…
Отношения между союзниками и партизанами становились все напряженнее.
Максимально сократились поставки союзников НОАЮ, однако на большее они не решались. Дело в том, что, нанеся в феврале — марте 1944 года сокрушительный удар на Буге, наши войска в апреле вышли к границам Чехословакии и вступили на территорию Румынии. Идея Черчилля о высадке десанта из районов Средиземного моря и проникновении на Балканы окончательно проваливалась, в то время как нашим войскам оставалось преодолеть не такое уже большое расстояние, чтобы достичь границ Югославии. В связи с этим нашим союзникам, в особенности Англии, все время приходилось менять свою политику в отношении югославских партизан, хотя партизанское движение и было у них, как говорится, бельмом на глазу.
Утром 25 мая мной была получена радиограмма от начальника нашей расположенной в горах в районе Дрвара радиостанции (штат ее состоял из двух человек: старшины Владимира Щеглова и рядового Пушкина). В этой радиограмме сообщалось, что происходит высадка немецкого десанта на Дрвар, где идет бой. [491] Зная, что там находится маршал Тито и наша военная миссия, я сейчас же позвонил Сталину и доложил ему о содержании полученного донесения.
— Вам сообщили какие-либо подробности? — спросил он.
Получив отрицательный ответ, Сталин дал указание выяснить подробности и позвонить ему. Примерно через два часа пришло сообщение о том, что высажен крупный немецкий десант, захвачен город. Каких-либо подробностей сообщить не могут, так как связаться не с кем. Ввиду того, что немцы находятся в непосредственной близости, радиостанцию зарывают в землю, сами уходят в горы.
Об этом докладывал Сталину я уже лично, так как он звонил до этого неоднократно, справляясь, не получили ли мы каких-либо новых данных, и, наконец, дал указание по получении таковых приехать и доложить лично.
— Видимо, полученные вами сообщения правильные, и положение там серьезное, — немного помолчав, сказал Сталин. — Ни по одному каналу не могут связаться наши товарищи со штабом Тито. Это не может быть случайностью.
Походив немного, Сталин остановился и задумчиво, как бы про себя произнес:
— Чья же это работа, хотел бы я знать?.. Видимо, сынки зря время не тратят.
Длительное время не было известно, где находится маршал Тито и его штаб.
Не один раз звонил Сталин и спрашивал, не вышли ли на связь наши люди.
Когда же в конце концов обнаружился маршал Тито, Сталин дал указание принять все меры к тому, чтобы его вывезти. Это задание с честью выполнил А. С. Шорников, находившийся в Бари и совершивший уже десятки вылетов к партизанам с посадкой у них. К слову сказать, он был первым летчиком, осуществившим посадку ночью на заснеженную площадку в высокогорном районе Боснии. В Бари никто из английских и американских летчиков не верил в такую возможность, они сочли рассказ об этом Шорникова просто шуткой, выдумкой. Отправляясь в следующий полет в Боснию, Александр Сергеевич накупил плетеных корзин, прилетев к партизанам, набил их снегом и, вернувшись в Бари, поставил эти корзины, не говоря ни слова, вдоль ряда английских самолетов! Последовало всеобщее изумление, однако профессиональное самолюбие было уязвлено, и некоторые английские и американские летчики последовали примеру Шорникова. [492] Полеты и посадки Шорникова на ограниченные площадки в горах, где ошибка не может повториться дважды, не были трюкачеством. Этого требовали обстоятельства. Однажды, преодолев плохую погоду и доставив очередную партию военного имущества, экипаж летел обратно, везя пятнадцать человек раненых, и поначалу не заметил, что все они не имеют обоих ног. Не было ни стонов, ни жалоб, ни просьб о помощи… Увидев уже многое и за время Великой Отечественной войны, и за время полетов в Югославии, экипаж был поражен мужеством и стойкостью, которые проявляли раненые партизаны.
Надо ли говорить о том, что весь экипаж старался как-то облегчить их состояние во время перелета. Надо ли говорить о том, что наши экипажи использовали малейшую возможность для полета к партизанам. Опыт, полученный в таких полетах, пригодился и не заставил себя долго ждать.
Длительное время у экипажа отсутствовала связь с нашей миссией, находившейся вместе с маршалом Тито. Наконец 3 июня радист экипажа старший лейтенант Н. С. Вердеревский по своей самолетной радиостанции принял радиограмму от генерала Н. В. Корнеева — прибыть в ночь на 4 июня в район Купрешко Поле, находящийся от Дрвара в ста километрах. Из этой радиограммы Шорников понял, что миссии удалось вырваться и уйти от немцев. Понял он также и то, что его штурман П. Н. Якимов, видимо, находится там же. Якимов все время находился при миссии, обеспечивая прием самолета. Зная летно-тактические данные воздушного корабля, а также возможности пилота, он руководил подготовкой площадок, определял пригодность их, обеспечивал правильную выкладку опознавательных знаков, определял возможность прилета по метеоусловиям и так далее. Имея своего человека на месте посадки, экипаж уверенно совершал полеты. Правда, летал он уже без штурмана.
Шорников дал указание экипажу быть готовым к вылету, однако сам он был вызван в штаб английского авиационного командования, где капитан Престон, который отлично говорил по-русски (его отец в свое время был на дипломатической работе в СССР), передал ему радиограмму, полученную от нашей военной миссии, где черным по белому было написано: «Прибыть в ночь на 5 июня», по тому же адресу. Ничего не сказав капитану, Александр Сергеевич сверил эту радиограмму с радиограммой, которую получил он непосредственно. Сомнений быть не могло, в полученных указаниях были разные числа… В том, что нужно обязательно вылететь сегодня, Шорников не сомневался. Если бы было по-другому, то в повторно полученном распоряжении было бы обязательно указано, что первое отменяется. Однако таких указаний не было. Но вот вопрос — как вылететь? Самостоятельно, без получения разрешения на вылет от штаба английского командования вылететь он не мог, не имел права. Что же делать?! [493] Некоторое время Шорников провел в размышлениях, а потом пришел в штаб и попросил разрешения вылететь в разведывательный полет в район, указанный в радиограмме — Купрешко Поле, чтобы уверенно на другой день, в ночь на 5 июня, вылететь уже для выполнения полученного задания. Такое разрешение он получил и в назначенное время вылетел.
Погода не благоприятствовала полету. В условиях грозовой деятельности и дождя пришлось пересекать Адриатическое море на малой высоте, во-первых, для того, чтобы не уклониться от проложенного маршрута, во-вторых, чтобы не попасть в грозовые облака. Выйдя на остров Корчула и обойдя Сплит, где располагалась немецкая военно-морская база, прикрытая большим количеством зенитной артиллерии, экипаж стал набирать высоту, взяв курс на Купрес, в районе которого находилась самая высокая гора, служившая надежным ориентиром. Выйдя на эту гору и определив свое местонахождение, начали поиски условных огней и сигналов. Облачность не давала возможности как следует просматривать местность. Более получаса летал экипаж над незнакомой местностью, пока не обнаружил кодовые огни. Много труда было положено, чтобы зайти на посадку. Нужно было садиться наверняка для того, чтобы иметь возможность улететь. Наконец самолет произвел посадку на обозначенную площадку, которая была сильно изрезана горными ручьями и усыпана камнями…
Как и предполагал Шорников, встречал его штурман Якимов, который вместе с югославскими партизанами подготовил площадку и организовал встречу своего экипажа. Вид у Якимова был незавидный, голова забинтована — он был ранен осколком мины. Нелегко, видимо, пришлось выбираться из окружения, отбиваться от внезапно выброшенного немецкого парашютного десанта.
В скором времени к самолету подошли маршал Тито, генерал Корнеев, члены Политбюро Компартии Югославии, руководящий состав Верховного штаба, представители английской и американской военных миссий. После обмена мнениями о количестве людей, которых можно взять на борт (было решено взять 20 человек), началась посадка в самолет. Кроме маршала Тито, членов Политбюро, генерала Корнеева и Верховного штаба были также взяты на борт и представители англо-американской миссии.
Доставив всех благополучно в Бари, экипаж Шорникова совершил еще один полет на Купрешко Поле и вывез оттуда еще 20 человек. Конечно, генерал Корнеев никаких указаний о переносе вылета на 5-е число не давал. Это, так сказать, осталось на совести тех, кто дал указание вручить экипажу радиограмму с измененным числом даты вылета.
Между прочим, союзники в эту же ночь совершили тоже два полета на Купрешко Поле, но несколько запоздали. [494] Оказывается, Верховный штаб обращался к ним с просьбой вывезти их, но союзники ответили, что по условиям погоды, а также по причине неизвестного состояния площадки полет на Купрешко Поле является серьезным риском. Однако, узнав о прилете нашего экипажа, они направили туда и свои самолеты. Вскоре Купрешко Поле было занято гитлеровцами, а охранявшие Верховный штаб части с боями вырвались из окружения и ушли в другие районы.
Позднее мы узнали некоторые подробности. Немецкий десантный батальон с частями усиления имел задачу захватить Дрвар, где расположен Верховный штаб Народно-освободительной армии, и уничтожить его вместе с Верховным главнокомандующим маршалом Тито. Высадка десанта оказалась неожиданной.
Каких-либо крупных частей или соединений, которые могли бы вступить в бой с гитлеровцами, в районе расположения штаба не было. Отдельные подразделения не могли вести длительный бой с хорошо вооруженным противником, имевшим в своем распоряжении даже артиллерию. Пришлось с боями отходить. Выйти из пещеры, где размещался штаб, было невозможно из-за кинжального огня. Тогда был взломан пол и находившиеся в пещере спустились по веревке к протекавшему внизу ручью, вышли в сад, а оттуда пробрались на гребень горы у долины Унаца. Так ушел маршал Тито со своими товарищами от немцев.
Все же капитан Рипке, командир десантного батальона гитлеровцев, которому не удалось схватить или уничтожить самого Тито, захватил трофей — парадную маршальскую форму. Так бесславно закончилась очередная, теперь уже диверсионная, попытка разделаться с руководством Народно-освободительной армии Югославии.
А вскоре после этого, 14 июня, на остров Вис прибыл собственной персоной премьер королевского правительства Шубашич, который без всяких проволочек подписал вместе с маршалом Тито соглашение о признании Национального комитета освобождения Югославии как выполняющего функции правительства. Шубашич и Тито договорились создать органы, координирующие деятельность как Национального комитета, так и эмигрантского правительства в борьбе с немецкими захватчиками, в целях создания в дальнейшем единого правительства страны. Однако, как и следовало ожидать, этого не произошло. В августе уже сам Черчилль встретился в Италии с маршалом Тито и всячески настаивал на встрече Тито с королем и с Михайловичем. Попытка эта успеха не имела.
В то время как, сокращая помощь югославским партизанам, союзники безуспешно пытались добиться согласия Тито войти в контакт с королем, наше государство оказывало все возрастающую помощь Народно-освободительной армии Югославии. [495] Мной было доложено Сталину о целесообразности и прямой необходимости организовать свою базу в Бари, что усилило бы обеспечение боевой деятельности партизан. По его указанию наши товарищи договорились с союзниками об организации в Бари авиационной базы, куда была переброшена группа транспортных самолетов с личным составом, которая в июле начала боевую работу на партизан. Эту авиагруппу особого назначения (АГОН) [129] возглавил Герой Советского Союза полковник Василий Иванович Щелкунов. Туда же напрямую пришла эскадрилья истребителей, покрыв без посадки расстояние более 2000 километров над территорией, занятой противником, и над морем. Эта эскадрилья успешно прикрывала полеты самолетов особой авиагруппы к партизанам в дневных условиях. Таким образом, Авиация дальнего действия стала обеспечивать боевую работу НОАЮ как боевыми частями, находившимися на территории Советского Союза, так и транспортными самолетами с авиационной базы в Бари.
Авиагруппа провела огромную работу. В крут ее боевой деятельности входили: полеты ночью в партизанские районы со сбросом груза на парашютах; полеты со сбросом беспарашютных грузов с высоты не более 400 метров; полеты ночью с грузом и людьми с посадкой на полевых площадках в расположении частей НОАЮ с вывозом оттуда раненых; полеты днем на сброс, а чаще с посадкой под прикрытием истребителей; полеты по спецзаданиям.
Полеты на сброс беспарашютных грузов и полеты с посадками ночью были особенно сложны и опасны. Дело в том, что партизаны, как правило, находились в горах и опознавательные знаки сброса выкладывали на склонах гор, в ущельях, что, естественно, крайне затрудняло маневр самолетов.
Приходилось ночью снижаться ниже вершин окружающих гор, которые зачастую были плохо видны, и экипаж находился в постоянной опасности столкновения с ними. Подчас противник располагался вблизи точек сброса, и самолеты подвергались с его стороны пулеметно-ружейному обстрелу. Выполнив задание, машины нередко приходили домой с пробоинами. Однако точность сброса всегда была хорошей — за все время работы авиагруппы не было ни одного случая, чтобы груз попал в руки противника. Случались и курьезы.
Однажды в лунную ночь шесть самолетов с малых высот сбрасывали груз на одну из партизанских площадок. После того как четыре самолета выполнили свое задание, огни погасли. Не сбросившие свой груз два самолета пришлось перенацелить на другие точки. Впоследствии оказалось, что сброс был настолько интенсивным и точным, что команда, поддерживавшая огонь костров, разбежалась и костры погасли.
Посадки на площадках в горах в ночных условиях, да еще с превышением их над уровнем моря более чем на 1000 метров, были сложны и опасны. [496] Как правило, площадки представляли собой прямоугольник шириной 50-150 метров и длиной в 650-1000 метров. На многие из них из-за окружающих гор приходилось заходить на посадку лишь с одной стороны, а взлетать с противоположной, поэтому посадки с боковыми и попутными ветрами не являлись редкостью. Если учесть при этом разреженность воздуха в высокогорной местности, что увеличивало длину пробега самолета при его посадке и длину разбега при взлете, то становится ясным, что от летчиков требовалось высочайшее мастерство пилотирования и абсолютная точность расчета на посадку.
Несмотря на все сложности боевой деятельности, работа нашей авиагруппы в Бари проходила без происшествий и без потерь самолетов. Здесь нужно отдать должное и командиру этой авиагруппы Василию Ивановичу Щелкунову, который, сам летая на выполнение боевых заданий, а следовательно, зная действительные условия полетов, организовал работу так, что максимально исключались предпосылки к летным происшествиям.
Экипажи авиагруппы совершали посадки более чем на двадцати площадках в различных районах Югославии, в большинстве своем в гористой местности.
Авиагруппа доставила партизанам огромное количество боеприпасов, оружия и другого военного снаряжения (вплоть до 45-миллиметровых противотанковых пушек), продовольствия и медикаментов. Только личного состава было перевезено более 5000 человек, в том числе вывезено более 1500 раненых. С авиабазы на аэродроме Бари для НОАЮ было доставлено самолетами около 3000 тонн военных грузов.
На самолетах авиагруппы были доставлены в Бари четыре самолета По-2, которые были собраны, облетаны и переданы Народно-освободительной армии как самолеты связи. Наши же товарищи оттренировали и выпустили на них югославских летчиков.
Не один раз встречался Щелкунов с маршалом Тито, решая те или иные вопросы. Он же организовал его перелет с острова Вис на аэродром Крайова в Румынии, когда И. В. Сталин пригласил Тито в Москву (18–20 сентября 1944 года).
В разговорах с В. И. Щелкуновым маршал Тито особенно тепло отзывался о советских летчиках, которые, как он выразился, «заслужили то, чтобы после войны быть гостями в санаториях прекрасного Адриатического побережья Югославии».
Весну, лето и осень 1944-го личный состав АДД, выполнявший полеты в Югославию, вел напряженную работу. До мая полеты производились из района Киева, потом из района Винницы и, наконец, осенью — с территории Румынии. По неполным данным, с этих баз совершено около 2000 боевых вылетов и доставлено огромное количество оружия, боеприпасов и другого военного имущества. [497] Конечно, ни в какое сравнение эти полеты с полетами союзников идти не могли. Как уже упоминалось выше, летать с баз Южной Италии было куда ближе, а по метеорологическим условиям куда проще. А телеграммы от партизан все шли и шли, и речь в них была все время об одном… Оружие, боеприпасы… Боеприпасы, оружие. Вот, например, телеграмма за № 55: