Страница:
- Никто не собирается распродавать национальное достояние. Как вас понимать? - Эдик совсем заугрюмился, уставясь третьяковщику прямо в глаза. Тот явно слетел с катушек. О делишках Российского музея можно шушукаться по углам, да и нужно, для рекламы и повышения цен, но в лицо обвинять? На такое оказался способен только один, кажется, чиновник в министерстве культуры, который пытался оспорить экспертов, мол, это подлинник, а вовсе не копия, и это не первый случай! Этого некомпетентного товарища, конечно, уволили. Он вообще сумасшедший, даже взяток, говорили, не брал. Эдик этому, насчет взяток, так и не поверил. Он же верил людям. И потому каждый чиновник в наше время и в нашей стране в силу разных причин, о которых долго рассказывать, просто должен брать взятку. Если не взял, значит, взяткодатель жадный, только и всего. Так что вопли третьяковщика Эдик воспринимал всерьез только наполовину. Хотя обвинение о распродаже национального достояния немножко задело. Ну, если честно, всю страну растаскивают через чиновников, и все это понимают, но обвинять, да от души? Никому в голову не приходит. Привыкли все. Это жизнь, это реальность. Обвиняют, но в полемическом скорее задоре. А так искренне, как старикан - извините, это уже наглость. Ладно бы, прокурор обвинял, ему за это деньги платят, а тут…
Старикан опомнился. Шедевры шедеврами, но соображалка работала - понимал, кто банкует.
- Извините, Эдуард Максимович, - с язвой сказал он. - Я имел в виду - распродавать копии, которые гораздо лучше оригиналов. Вы прекрасно их делаете, Эдуард Максимович, просто изумительно. Но копию с "Морозовой" я делать не позволю! Тем более, отдавать ее на вашу реставрацию!
Впрочем, в голосе старикана явно убывал расплавленный металл. Чтобы совсем привести в разум старого пройдоху, Эдик решил не отвечать, и тот действительно остыл вскоре. Или валерьянка, заглоченная в кабинетных переживаниях, наконец подействовала. Глаза у старикана красные, Эдик присмотрелся. Он что, плакал у себя в кабинете валериановыми слезами? Если так, с этим старым советским пеньком следует быть поосторожней. Возможно, он понимает происходящее более глубоко. Может, даже суть понимает, ту, последнюю, как понимает ее сам Эдик. Эдик верил людям. Ну точно, понял, гад. Хотя бы почувствовал. На интуиции. Потому и взбесился, всегда вроде тихий.
В принципе, в Третьяковке не имелось картины, равной по силе воздействия "Боярыне Морозовой". Разве только что "Демон" Врубеля, однако он несколько абстрактен. Он, так сказать, работа общемирового значения. Он вдарит по мозгам и зулусу, и индусу, и японцу, и американцу. Вдарит через гляделки прямо по душе. "Боярыня" тоже бьет, но она, поганка, бьет гораздо сильнее только россиян. Поиграв с "Демоном" в гляделки, человек завиноватится отчего-то, ощутит себя малость червем, но и разъярится малость, ровно настолько, насколько в нем божественного, от демона. Даже вдохновиться может, на свои какие-то подвиги, силы новые в себе ощутить - если совсем уж крутой. И тут без разницы, японец это или русский. Хотя в свое время, когда "Демона" только что выставили, в болтологических кругах русской интеллигенции и тому подобном существовала стойкая убежденность, что Врубель уловил и изобразил Дух России. Тот, что зовет и ведет, и тот, что и внутри России. Иные так и называли картину "Душа России". Впрочем, другие оценивали Демона по-другому, картины - вещь субъективная, каждый вправе оценивать по-своему. Душа не душа, но картина явно более универсального воздействия, чем "Боярыня Морозова". Это уже для россиян. Она и изображена так, что зритель чувствует себя частью толпы, что остается следом за санями, где Морозова в черной монашеской одежке призывает всех…к чему? К стойкости? К твердости в своей вере? К восстанию? Вот и стоит зритель среди зевак и снега, что на картине, такой же зевака. Кто-то из окружающих его на картине придурков смеется, кто-то жалеет, кто-то просто боится невесть чего…но не верит ей никто. Кроме нищего, может быть, в самом углу. В общем-то, стоят, раскрыв рты, некоторые - в человеческом смысле - недоразумения, едва ни мыслящие растения…включая и зрителя, по большей части. Одна боярыня человек. В ее взгляде сияет вера. Понятно, что в Бога, или там - в одно из толкований Бога - не это главное. Раз в Бога верит, значит, и в человека, и в себя - как в человека. В конечном счете, она верит людям. Как вот Эдик. Вся толпа кругом верит самое большее в своих родственников, и то с оглядкой и условиями. Никто ни во что не верит, и хаотичная толпа только изображает всю бессмысленность их жизни. Растения, если разобраться - и то верят, хоть в Солнце, раз поворачивают головы в его сторону еще в темноте. А эти…так, недоразумение…и Морозова им верит, блин! Вот что удивительно. И зрителю верит, тоже обалдую наверняка порядочному. Потому что зритель, даже обалдуй, чувствует, как ее взгляд призывает его проснуться, хотя бы. Проснуться от многовековой спячки безверия, зовет каждого россиянина. Этот негодяй Репин сумел разжечь в ее огромных глазах истинно русский Дух, который яснее всего виден в непокорстве, потому так власти и искореняли всякое непокорство вместе со всяким Духом.
Из школьной истории Эдик помнил, что был-жил такой Никон, церковник, или раскольник, что-то в этом роде, который поцапался с тогдашними архиереями по вопросам веры. Вопросы веры касаются властей, ясно же, и они выбирают всегда того из спорщиков, кто им. Властям, своей верой сильнее в задницу дует. Тогда Петр правил, он выбрал не Никона, и пошли всякие репрессии и гонения. Боярыня Морозова - из сторонников Никона, замели и ее, везут вот куда-то, то ли в монастырь, то ли под лед в речку запихивать. Тогда солдатики петровские с людьми не церемонились, да и сторонники Никона на простой начальственный окрик даже не оборачивались. Крутые были ребята, отбивались от властей и митрополитов до последнего, а когда патроны кончились, сжигали себя заживо в своих церквушках. Клали, короче, и на церковь, и на царя Петра, клали, и с прибором. Вера - сильное дело. Людей приходилось и топить, и стрелять, и вешать солдатикам петровским…власти порядок нужен, любой ценой. И как это репин сумел ухватить своей кисточкой тот огонь Веры? Да, талант. Эдик был уверен, да нет, знал, что его копия, даже сверхтщательная, не полыхнет, не осветит уже этим огнем. Тот самый случай, когда подделку настроенному человеку видно с первого взгляда. И директор Третьяковки это знает, волк такой. Потому и взъелся, мухомор. За Россию стало обидно. Хватанул от Морозовского духа, усилил его валерьянкой - и взбеленился.
Эдик задумался. А нужна ли теперь Морозова России? Эдик чувствовал фальшивку. Он видел истину. А она как раз в том, что и происходит. В Третьяковке должен висеть "шедевр" его, Эдика, работы. Пусть Морозова арабов вдохновляет, против Израиля, раз они готовы заплатить за нее 64 миллиона долларов, и раз любой Эдик может ее им продать. Террористы к ней, как к иконе, будут прикладываться. Перед тем, как со своими бомбами и верой выходить к людям. Хватит русских бомбистов вдохновлять, Морозова, против демократически выбранного царя и отечества. Поздно. Россиянам больше нечего сказать - даже бомбами. Неужели поздно? Неужели и впрямь - Россия умирает? Эта мысль, изгнанная Эдиком из головы на кургане на юге, вновь прилетела невесть откуда и уже не уходила из этой головы, как Эдик ее не прогонял. Может она истинна? А что? Россия - это нефтяной карман Запада. Кормят, что еще надо? Ядерный зонтик, оставшийся от сверхдержавы Советов, позволит помереть ей без болезненных судорог…и Россия неторопливо, незаметно и медленно…преобразится в красивую высохшую мумию.
Препираясь с последним защитником Морозовой. Уже вяло и просто для его же пользы, Эдик все пытался понять - где же истина? Что он делает?
Одной своей стороной он делает, что и все - украшает и создает оболочку этой мумии, ее фасад, и он гордится своей работой. Он же разумный человек и старается делать то, что принесет ему наибольшие деньги без ощутимых противоречий с законом. Так делают все россияне. Это естественный процесс. Россия - это люди, а они разбегаются и вымирают. Падает рождаемость, растет смертность, население сокращается на один миллион человек в год. Нищают нищие, а богатые богатеют, а потом неизбежно сдергивают с деньгами за границу. Любая личность, едва осознает в звонкой монете, что она личность, уезжает на Запад. В московских университетах открыты офисы для вербовки выпускников для работы за границей, а учеба в московских ВУЗах рассматривается всеми студентами как трамплин на запад.
России никогда не были нужны личности, но то, что они и сейчас не нужны, когда полная свобода…просто они не хотят умирать. Как личности, вместе со страной. Они тоже чувствуют процесс, как его чувствует Эдик. Тут нет будущего. Личность - это прежде всего вера других, но люди у нас не верят людям. Они предпочитают умирать вместе со страной. Это очевидно. Неужели этот старикан не понимает, что от его желания ничего не зависит? Просто он не хочет с этим согласиться…хотя реальность прямо кричит об этом. То, что любой олигарх, оседлав скважину, продает нефть, как свою собственную, разве не кричит об этом? То, что любой Эдик, честный, работящий, с организаторскими способностями, то есть, хоть немного верящий людям, вынужден выкачивать из страны на запад сталь, лес, рыбу, своих женщин, труд людей в виде денег - разве не кричит об этом?
Это же истина. Значит, скала. Не стоит так по ребячески, как бедный старикан, пытаться встать на его пути. Скала раздавит. Эдик не такой осел. Он продаст и Морозову, и Демона, если понадобится, все продаст - но отдел "К" остановит надвигающуюся глыбу. Морозова уходит только ради этого. Они со стариканом на самом деле союзники.
Эти мысли укрепили решимость Эдика. Ладно, страна решила помереть. Он патриот, он любит Родину, уважает ее решение - но ни хрена не согласен. И никакой тут эрмитажник не отговорит его от продажи Морозовой, Эдик перестал тянуть время - и перешел к угрозам. О звонке в Министерство, о ревизиях в Третьяковке, и даже о возможной психушке для человека, который не хочет помогать в растащиловке национальных богатств - и старикан начал увядать прямо на глазах. Он принялся оправдываться и закончил тем, что сам принялся помогать в упаковке "Боярыни Морозовой" для транспортировки ее в Российский музей. На реставрацию. Глаза его покраснели еще сильнее, но он держался стойко, обломок умирающей культуры. Эта культура, если разобраться - этому и учила - всегда проигрывать, но держаться стойко. Когда Эдик, разойдясь, намекнул, что стоило бы сначала проверить подлинность Морозовой, что-то у него сомнения - не копия ли висит на стене Третьяковки - иначе с чего бы так упираться начальству от бесплатной реставрации? - когда старик понял, куда клонит этот наглец Эд, он безропотно согласился отдать в реставрацию и "Демона" Врубеля, и "Трех богатырей" Васнецова…впрочем, богатырей Эдик не взял, пожалел союзника - тот уж чуть не в обморок падал от расстройства.
Спустя всего две недели жизнерадостный араб Сулейман Мехди уже стоял перед Эдиком в стенах Российского музея.
- Неужели…- в зобу от радости, как говорится, у араба дыханье сперло.
- Ужели, ужели…- ворчливо сказал Эдик. - Но пока не готова. В работе, процесс идет. Желаете осмотреть?
Араб закивал головой, и будь на ней феска, то непременно бы свалилась. Эдик привел его в мастерские.
- Так где настоящая? - спросил араб, вертя головой от одной "Боярыни" к другой.
- Вот эта, - показал Эдик. - Или…та. Подождите, я уточню.
При таком освещении, когда картины освещены скорее участками, он и сам потерял уверенность. Два реставратора, Сеня и Саня, уже "принявшие" по случаю окончания рабочего дня, дружно зачесали в затылке - в работе не одна "боярыня", целый конвейер, а человек, ею непосредственно занимавшийся, уже ушел. Все же Саня вспомнил. И показал уверенно:
- Вот эта. - Подумав, так же уверенно передумал. - Или та.
Араб заволновался. Он потерял уверенность. Заволновался и Эдик - за компанию с арабским другом. Пришлось тащить картины обратно в другую мастерскую, нашпигованную видеокамерами и компьютерами и их причиндалами в виде сканеров, принтеров и прочего, хотя свои секреты Эдик старался не выдавать. Оригинал, как он знал, был отсканирован видеокамерой по квадратам. При увеличении в сто раз количество цветных точек на мониторе возрастает настолько, что при сравнении двух квадратов становится понятным, что они все-таки различаются. Кое-где, это неизбежно…как не старайся копировщик. Остается сравнить с записью первоначальной цифровой видеосъемки - так и сделали, Эдик хотел убедить араба. Разобравшись, наконец, где оригинал, араб уже не отходил от картины, заверяя Эдика, что ее непременно нужно забрать именно сейчас, и неделю ждать ради простой уверенности, что краски на копии "схватились" как надо, вовсе бессмысленно. Схватятся, он Эдику верит. Поколебавшись, Эдик кивнул, и Сеня-Саня мигом отодрали картину от подрамника и принялись скатывать холст в трубу. Араб упаковал его в десять слоев водонепроницаемой пленки, и получил в обмен на пластиковую карточку документ от Эдика, что картина "Боярыня Морозова" простая копия, ценности не представляет, для вывоза через таможню. И со вздохом сказал, что документ следует заверить лично, в таком-то кабинете, в здании министерства культуры. Они заверят, обязательно - но только по предъявлении квитанции о пожертвовании на российскую культуру десяти миллионов долларов. Что делать, культура действительно хиреет, вытесняясь американской и прочей ненашенской, и вот новое правило, хотя вроде о таком не договаривались. Араб выслушал с затуманенными глазами и кивнул. Он мог пожертвовать и пятьдесят. Российская культура его явно приводила в восторг. И восторг этот перерос просто в молитвенный экстаз, когда Эдик вручил ему три старинных на вид, зеленых от древности, наглухо запечатанных воском медных тубуса.
- Тут…тут все, как написано? - задыхаясь от волнения, спросил араб.
- Да, - сказал Эдик, и от неожиданного волнения у него тоже малость перехватило горло. Что там Морозова! Вот это - главное.
- Предлагаю назвать нашу операцию…- сказал он, - "Белое безмолвие".
- Алла Акбар, - сказал араб. Его глаза сияли, словно у Морозовой, русской боярыни.
ГЛАВА 31. Благословение.
ГЛАВА 32. Ссора с ФСБ.
Старикан опомнился. Шедевры шедеврами, но соображалка работала - понимал, кто банкует.
- Извините, Эдуард Максимович, - с язвой сказал он. - Я имел в виду - распродавать копии, которые гораздо лучше оригиналов. Вы прекрасно их делаете, Эдуард Максимович, просто изумительно. Но копию с "Морозовой" я делать не позволю! Тем более, отдавать ее на вашу реставрацию!
Впрочем, в голосе старикана явно убывал расплавленный металл. Чтобы совсем привести в разум старого пройдоху, Эдик решил не отвечать, и тот действительно остыл вскоре. Или валерьянка, заглоченная в кабинетных переживаниях, наконец подействовала. Глаза у старикана красные, Эдик присмотрелся. Он что, плакал у себя в кабинете валериановыми слезами? Если так, с этим старым советским пеньком следует быть поосторожней. Возможно, он понимает происходящее более глубоко. Может, даже суть понимает, ту, последнюю, как понимает ее сам Эдик. Эдик верил людям. Ну точно, понял, гад. Хотя бы почувствовал. На интуиции. Потому и взбесился, всегда вроде тихий.
В принципе, в Третьяковке не имелось картины, равной по силе воздействия "Боярыне Морозовой". Разве только что "Демон" Врубеля, однако он несколько абстрактен. Он, так сказать, работа общемирового значения. Он вдарит по мозгам и зулусу, и индусу, и японцу, и американцу. Вдарит через гляделки прямо по душе. "Боярыня" тоже бьет, но она, поганка, бьет гораздо сильнее только россиян. Поиграв с "Демоном" в гляделки, человек завиноватится отчего-то, ощутит себя малость червем, но и разъярится малость, ровно настолько, насколько в нем божественного, от демона. Даже вдохновиться может, на свои какие-то подвиги, силы новые в себе ощутить - если совсем уж крутой. И тут без разницы, японец это или русский. Хотя в свое время, когда "Демона" только что выставили, в болтологических кругах русской интеллигенции и тому подобном существовала стойкая убежденность, что Врубель уловил и изобразил Дух России. Тот, что зовет и ведет, и тот, что и внутри России. Иные так и называли картину "Душа России". Впрочем, другие оценивали Демона по-другому, картины - вещь субъективная, каждый вправе оценивать по-своему. Душа не душа, но картина явно более универсального воздействия, чем "Боярыня Морозова". Это уже для россиян. Она и изображена так, что зритель чувствует себя частью толпы, что остается следом за санями, где Морозова в черной монашеской одежке призывает всех…к чему? К стойкости? К твердости в своей вере? К восстанию? Вот и стоит зритель среди зевак и снега, что на картине, такой же зевака. Кто-то из окружающих его на картине придурков смеется, кто-то жалеет, кто-то просто боится невесть чего…но не верит ей никто. Кроме нищего, может быть, в самом углу. В общем-то, стоят, раскрыв рты, некоторые - в человеческом смысле - недоразумения, едва ни мыслящие растения…включая и зрителя, по большей части. Одна боярыня человек. В ее взгляде сияет вера. Понятно, что в Бога, или там - в одно из толкований Бога - не это главное. Раз в Бога верит, значит, и в человека, и в себя - как в человека. В конечном счете, она верит людям. Как вот Эдик. Вся толпа кругом верит самое большее в своих родственников, и то с оглядкой и условиями. Никто ни во что не верит, и хаотичная толпа только изображает всю бессмысленность их жизни. Растения, если разобраться - и то верят, хоть в Солнце, раз поворачивают головы в его сторону еще в темноте. А эти…так, недоразумение…и Морозова им верит, блин! Вот что удивительно. И зрителю верит, тоже обалдую наверняка порядочному. Потому что зритель, даже обалдуй, чувствует, как ее взгляд призывает его проснуться, хотя бы. Проснуться от многовековой спячки безверия, зовет каждого россиянина. Этот негодяй Репин сумел разжечь в ее огромных глазах истинно русский Дух, который яснее всего виден в непокорстве, потому так власти и искореняли всякое непокорство вместе со всяким Духом.
Из школьной истории Эдик помнил, что был-жил такой Никон, церковник, или раскольник, что-то в этом роде, который поцапался с тогдашними архиереями по вопросам веры. Вопросы веры касаются властей, ясно же, и они выбирают всегда того из спорщиков, кто им. Властям, своей верой сильнее в задницу дует. Тогда Петр правил, он выбрал не Никона, и пошли всякие репрессии и гонения. Боярыня Морозова - из сторонников Никона, замели и ее, везут вот куда-то, то ли в монастырь, то ли под лед в речку запихивать. Тогда солдатики петровские с людьми не церемонились, да и сторонники Никона на простой начальственный окрик даже не оборачивались. Крутые были ребята, отбивались от властей и митрополитов до последнего, а когда патроны кончились, сжигали себя заживо в своих церквушках. Клали, короче, и на церковь, и на царя Петра, клали, и с прибором. Вера - сильное дело. Людей приходилось и топить, и стрелять, и вешать солдатикам петровским…власти порядок нужен, любой ценой. И как это репин сумел ухватить своей кисточкой тот огонь Веры? Да, талант. Эдик был уверен, да нет, знал, что его копия, даже сверхтщательная, не полыхнет, не осветит уже этим огнем. Тот самый случай, когда подделку настроенному человеку видно с первого взгляда. И директор Третьяковки это знает, волк такой. Потому и взъелся, мухомор. За Россию стало обидно. Хватанул от Морозовского духа, усилил его валерьянкой - и взбеленился.
Эдик задумался. А нужна ли теперь Морозова России? Эдик чувствовал фальшивку. Он видел истину. А она как раз в том, что и происходит. В Третьяковке должен висеть "шедевр" его, Эдика, работы. Пусть Морозова арабов вдохновляет, против Израиля, раз они готовы заплатить за нее 64 миллиона долларов, и раз любой Эдик может ее им продать. Террористы к ней, как к иконе, будут прикладываться. Перед тем, как со своими бомбами и верой выходить к людям. Хватит русских бомбистов вдохновлять, Морозова, против демократически выбранного царя и отечества. Поздно. Россиянам больше нечего сказать - даже бомбами. Неужели поздно? Неужели и впрямь - Россия умирает? Эта мысль, изгнанная Эдиком из головы на кургане на юге, вновь прилетела невесть откуда и уже не уходила из этой головы, как Эдик ее не прогонял. Может она истинна? А что? Россия - это нефтяной карман Запада. Кормят, что еще надо? Ядерный зонтик, оставшийся от сверхдержавы Советов, позволит помереть ей без болезненных судорог…и Россия неторопливо, незаметно и медленно…преобразится в красивую высохшую мумию.
Препираясь с последним защитником Морозовой. Уже вяло и просто для его же пользы, Эдик все пытался понять - где же истина? Что он делает?
Одной своей стороной он делает, что и все - украшает и создает оболочку этой мумии, ее фасад, и он гордится своей работой. Он же разумный человек и старается делать то, что принесет ему наибольшие деньги без ощутимых противоречий с законом. Так делают все россияне. Это естественный процесс. Россия - это люди, а они разбегаются и вымирают. Падает рождаемость, растет смертность, население сокращается на один миллион человек в год. Нищают нищие, а богатые богатеют, а потом неизбежно сдергивают с деньгами за границу. Любая личность, едва осознает в звонкой монете, что она личность, уезжает на Запад. В московских университетах открыты офисы для вербовки выпускников для работы за границей, а учеба в московских ВУЗах рассматривается всеми студентами как трамплин на запад.
России никогда не были нужны личности, но то, что они и сейчас не нужны, когда полная свобода…просто они не хотят умирать. Как личности, вместе со страной. Они тоже чувствуют процесс, как его чувствует Эдик. Тут нет будущего. Личность - это прежде всего вера других, но люди у нас не верят людям. Они предпочитают умирать вместе со страной. Это очевидно. Неужели этот старикан не понимает, что от его желания ничего не зависит? Просто он не хочет с этим согласиться…хотя реальность прямо кричит об этом. То, что любой олигарх, оседлав скважину, продает нефть, как свою собственную, разве не кричит об этом? То, что любой Эдик, честный, работящий, с организаторскими способностями, то есть, хоть немного верящий людям, вынужден выкачивать из страны на запад сталь, лес, рыбу, своих женщин, труд людей в виде денег - разве не кричит об этом?
Это же истина. Значит, скала. Не стоит так по ребячески, как бедный старикан, пытаться встать на его пути. Скала раздавит. Эдик не такой осел. Он продаст и Морозову, и Демона, если понадобится, все продаст - но отдел "К" остановит надвигающуюся глыбу. Морозова уходит только ради этого. Они со стариканом на самом деле союзники.
Эти мысли укрепили решимость Эдика. Ладно, страна решила помереть. Он патриот, он любит Родину, уважает ее решение - но ни хрена не согласен. И никакой тут эрмитажник не отговорит его от продажи Морозовой, Эдик перестал тянуть время - и перешел к угрозам. О звонке в Министерство, о ревизиях в Третьяковке, и даже о возможной психушке для человека, который не хочет помогать в растащиловке национальных богатств - и старикан начал увядать прямо на глазах. Он принялся оправдываться и закончил тем, что сам принялся помогать в упаковке "Боярыни Морозовой" для транспортировки ее в Российский музей. На реставрацию. Глаза его покраснели еще сильнее, но он держался стойко, обломок умирающей культуры. Эта культура, если разобраться - этому и учила - всегда проигрывать, но держаться стойко. Когда Эдик, разойдясь, намекнул, что стоило бы сначала проверить подлинность Морозовой, что-то у него сомнения - не копия ли висит на стене Третьяковки - иначе с чего бы так упираться начальству от бесплатной реставрации? - когда старик понял, куда клонит этот наглец Эд, он безропотно согласился отдать в реставрацию и "Демона" Врубеля, и "Трех богатырей" Васнецова…впрочем, богатырей Эдик не взял, пожалел союзника - тот уж чуть не в обморок падал от расстройства.
Спустя всего две недели жизнерадостный араб Сулейман Мехди уже стоял перед Эдиком в стенах Российского музея.
- Неужели…- в зобу от радости, как говорится, у араба дыханье сперло.
- Ужели, ужели…- ворчливо сказал Эдик. - Но пока не готова. В работе, процесс идет. Желаете осмотреть?
Араб закивал головой, и будь на ней феска, то непременно бы свалилась. Эдик привел его в мастерские.
- Так где настоящая? - спросил араб, вертя головой от одной "Боярыни" к другой.
- Вот эта, - показал Эдик. - Или…та. Подождите, я уточню.
При таком освещении, когда картины освещены скорее участками, он и сам потерял уверенность. Два реставратора, Сеня и Саня, уже "принявшие" по случаю окончания рабочего дня, дружно зачесали в затылке - в работе не одна "боярыня", целый конвейер, а человек, ею непосредственно занимавшийся, уже ушел. Все же Саня вспомнил. И показал уверенно:
- Вот эта. - Подумав, так же уверенно передумал. - Или та.
Араб заволновался. Он потерял уверенность. Заволновался и Эдик - за компанию с арабским другом. Пришлось тащить картины обратно в другую мастерскую, нашпигованную видеокамерами и компьютерами и их причиндалами в виде сканеров, принтеров и прочего, хотя свои секреты Эдик старался не выдавать. Оригинал, как он знал, был отсканирован видеокамерой по квадратам. При увеличении в сто раз количество цветных точек на мониторе возрастает настолько, что при сравнении двух квадратов становится понятным, что они все-таки различаются. Кое-где, это неизбежно…как не старайся копировщик. Остается сравнить с записью первоначальной цифровой видеосъемки - так и сделали, Эдик хотел убедить араба. Разобравшись, наконец, где оригинал, араб уже не отходил от картины, заверяя Эдика, что ее непременно нужно забрать именно сейчас, и неделю ждать ради простой уверенности, что краски на копии "схватились" как надо, вовсе бессмысленно. Схватятся, он Эдику верит. Поколебавшись, Эдик кивнул, и Сеня-Саня мигом отодрали картину от подрамника и принялись скатывать холст в трубу. Араб упаковал его в десять слоев водонепроницаемой пленки, и получил в обмен на пластиковую карточку документ от Эдика, что картина "Боярыня Морозова" простая копия, ценности не представляет, для вывоза через таможню. И со вздохом сказал, что документ следует заверить лично, в таком-то кабинете, в здании министерства культуры. Они заверят, обязательно - но только по предъявлении квитанции о пожертвовании на российскую культуру десяти миллионов долларов. Что делать, культура действительно хиреет, вытесняясь американской и прочей ненашенской, и вот новое правило, хотя вроде о таком не договаривались. Араб выслушал с затуманенными глазами и кивнул. Он мог пожертвовать и пятьдесят. Российская культура его явно приводила в восторг. И восторг этот перерос просто в молитвенный экстаз, когда Эдик вручил ему три старинных на вид, зеленых от древности, наглухо запечатанных воском медных тубуса.
- Тут…тут все, как написано? - задыхаясь от волнения, спросил араб.
- Да, - сказал Эдик, и от неожиданного волнения у него тоже малость перехватило горло. Что там Морозова! Вот это - главное.
- Предлагаю назвать нашу операцию…- сказал он, - "Белое безмолвие".
- Алла Акбар, - сказал араб. Его глаза сияли, словно у Морозовой, русской боярыни.
ГЛАВА 31. Благословение.
Написание сценария неожиданно застопорилось, и Эдик был вынужден просто запереться на несколько дней в своем кабинете, вяло огрызаясь по телефону от напиравшего внешнего мира. Это было не совсем разумно, кое-кто из новых друзей в министерстве прямо говорил ему, что сгущаются тучи, их просто завалили кляузы от "доброжелателя", который невесть в чем только ни обвиняет, негодяй, Эдуарда Максимовича. Он наверняка и в прокуратуру кляузы пишет, и в другие органы, этот наймит разгромленной в Венесуэле МТС-33, который безуспешно пытается очернить Российский музей. Они в Министерстве знают цену этой клевете, но ведь другие товарищи, с погонами, запросто могут купиться на подобную дешевку…примите меры, Эдуард Максимович, в поисках этого кляузника и двурушника в своих мастерских…
Эдик ограничился тем, что повысил всем сотрудникам зарплату - еще вдвое, и занялся сценарием, он важнее. Сценарист завис на центральной сцене, и Эдику пришлось за него решать вопрос - что мог сказать Христос племени Россов перед расставанием? К этому времени стало ясно, что будущий блокбастер о сотворении Руси будет, как минимум, двухсерийным. В первой части, благодаря стараниям Тарантины, изображалась жизнь Христа среди Россов. Эдик был вынужден согласиться с его видением, оно казалось очень логичным. Тарантине пришлось изучить теорию Ростовцева, и он пришел к выводу, что она вполне возможна. Одно из племен Ариев, под названием Россы или Русы, вполне могли повстречать в Гималайских горах Иисуса Христа, который пытался избежать своей почетной участи. Только такой, чисто человеческой слабостью и мог Тарантин объяснить долгие скитания Христа и пробел в его биографии. Сам Тарантино поступил бы так же, и даже больше - вообще бы не вернулся в Израиль. Эдик вполне понимал и Христа, и Тарантино. Узнав об уготованном ему распятии, он тоже сдернул бы подальше и от Креста, и от Израиля…ну их…жить охота. Все вполне по-житейски понятно, значит - убедительно.
Дальше тоже все логично. Жить одному тяжело, тем более в горах, поэтому вполне понятно, почему Христос предпочел жить с племенем Русов, которых повстречал. Легче и веселей, вот и все. Первая часть заканчивалась финальной сценой, над которой мучились все трое - после которой русы пошли в свой поход, а Христос - исполнить свой долг, продиктованный Богом-Отцом, пошел на крест. Сценарист изобразил, как обе стороны в процессе общения обретали силы. Укрепляли свой Дух. Происходило нечто вроде эскиза будущих библейских событий, нечто вроде генеральной репетиции, где Христос был Богом, и Дух его россы хватали и впитывали, сами того не замечая. Видя их, оплывающих как воск под его влиянием, видя, как отваливается с их душ короста зла, грубости и корысти, и сам Христос убеждался, на что он способен. Как человек убеждался. Это ведь не просто нахальство и наглость позволяли потом, в Израиле, говорить Христу будущим своим апостолам и ученикам, и уверенно говорить: "Брось все. Иди со мной". Это говорила уже опробованная, испытанная на россах сила Духа.
В процессе работы встал вопрос - а почему эти россы не пошли следом за Христом? Почему они двинулись в другую сторону? После споров пришли к единственно возможному выводу - Христос не мог взять их с собой, ибо они не были евреями, к которым как раз и послан был сначала Христос, а во-вторых, они были явно бандитствующими, разбойными элементами. Грабители, забияки, отщепенцы, уголовники, оторвы в каком-то смысле. С чего бы нормальным, законопослушным людям скрываться в горах? Естественно, Христос не мог взять их с собой, он послал их в сторону, противоположную Израилю. Но следы его теплого отношения к россам там и сям встречаются в Библии - точнее, теплого отношения к уголовникам, разбойникам и нищим, ибо он знал и понимал их, да и сошлись они по общему духу бунтарства. Но что он мог сказать на прощание россам, когда посылал их в великий поход?
Эдик мучился этим вопросом уже несколько дней, Тарантино и сценарист уже сдались. Мучился, но пришел пока к убеждению, и так понятному - послал россов строить свою страну, создать ее, создать новую жизнь. Следы такого напутствия постоянно просвечивают в российской культуре. Россияне живут не здесь и сейчас, а как бы в светлом будущем, в одной надежде на него. Лучшая жизнь всегда где-то впереди, не сейчас. Россия всегда в поиске. Всегда в пути и надежде…ежу понятно все это. Что конкретно. Словами, Он мог сказать?! Ведь Эдику нужно записать Его слова, как апостолу.
Так вот Эдик и мучился тайной двух тысячелетней давности, и дела Российского музея уже не скакали победной монгольской конницей, а тащились пленными скифами, когда папу навестили в очередной раз его дети. И папа спросил их, замученный лицезрением мысленной картины: Христос прощается с россами и говорит им…что?!…
- Витя, Коля, подскажите папе, - коротко сказал он, помня библейские слова - устами младенца глаголет истина. Он описал им свою мысленную картину и повторил. - И что мог сказать Христос этим людям? А, ребята?
Коля и Витя хором и без заминки радостно завопили:
- Благословить!
- Это понятно, - недовольно вздохнул папа. - А сказал - что?
- Ничего. Просто благословил, - ответили глупые дети.
- Ладно. - Эдик постарался скрыть разочарование. Какой спрос с детей? Лучше б у кота спросить. Может, он ученый? Впрочем, какая-то мысль смутно забрезжила, неясная пока.
- Ладно, тащите сюда кота, - велел он. Ребята с этим и приехали - кот у них заболел, но Эдику ли не знать, что причину мешать папе его дети находят быстрее, чем кот поймает мышь. Спустя пять минут радостные дети вытряхнули из сумки на бумаги Эдика сонного кота. Кот узнал Эдика и замурлыкал - и боднул протянутую ладонь. Как благословение получил. Неясная мысль в голове принялась распускаться.
- Температура нормальная. Вы - жулики. Ладно, раз приехали, походите по музею, порисуйте что-нибудь, только картины не царапайте. Скоро домой поедем, - сказал Эдик. - Кота оставьте, его Татьяна Витальевна убьет.
- Ура! - завопили дети и убежали хулиганить. Им нравилось бегать по музею, нравилось пачкать красками холсты в мастерских, а где мог находиться единственный человек, которого они боялись - экскурсовод Татьяна Витальевна Ратникова - они отлично знали и без папы. Танька не выносила их органически, из вредности, из неприязни к Эдику…словом, она и за уши выводила обоих из музея, и шваброй гоняла вместе с котом и псом, когда еще уборщицей работала…все прочие старались мальчишек не замечать. Все-таки дети директора.
А мысль, родившаяся от общения с котом, быстро принесла плоды звонков в Нью-Йорк Тарантино и сценаристу на Мосфильм, или на то, что осталось от Мосфильма. Идея привела в восторг обоих, Тарантино же вообще долго не успокаивался, описывая Эдику, как он ее изобразит. Идея простого благословления россов преобразилась в голове Эдика в передачу россам Божьего Духа, причем передаче щедрой, чуть ли не всего Божьего Духа Христа…ну, оставив на евреев разве что чуть-чуть, немножко совсем, остаточек Духа Божьего. Христос же искренне полюбил Россов, они его не собирались распинать, так кому Он мог передать львиную долю Божьей Благодати? Недаром так размашисто, от души, раскинулась от края до края страна Россов, и недаром такой крохотный Израиль. Согласно полученной благодати, по Эдику. Такой поворот, наглый, скандальный и вызывающий был как раз во вкусе Тарантино. Он сказал, что в конструкцию сценария вбить последний гвоздь, он уже знает, как это изобразить на экране - свечением, всполохами огня Благодати, как это было с Христом, согласно Библии, на горе Фарос. Тарантино прямо видит, как щедро купаются в благодатном огне Россы, как потухает, отделяясь от общего пламени, Христос, вот он совсем погас, и только на мизинчике трепещет еще малый огонек - и тут Христос, словно вспомнив что-то неприятное, стряхнет этот огонечек себе в карман.
Описав это Эдику, Тарантино тут же потребовал увеличить свой гонорар на десять миллионов долларов, как плату за риск от религиозных фанатиков. Эдик оценил риск в восемь миллионов, на этом и расстались, пришлось, ибо в распахнутые двери торжествующая Танька ввела двух отпрысков, за уши, и кот тут же спрыгнул со стола, где валялся хозяином на миллионных договорах. Обвиненные в мусоре, шуме, визге и прочих смертоубийствах, мальчишки висели в ее жестоких руках мокрыми тряпочками, но защищал их Эдик через силу. В душе он был благодарен Таньке, несмотря на всю ее несправедливость. Мальчишки давно бы разнесли музей на мелкие щепки.
Эдик ограничился тем, что повысил всем сотрудникам зарплату - еще вдвое, и занялся сценарием, он важнее. Сценарист завис на центральной сцене, и Эдику пришлось за него решать вопрос - что мог сказать Христос племени Россов перед расставанием? К этому времени стало ясно, что будущий блокбастер о сотворении Руси будет, как минимум, двухсерийным. В первой части, благодаря стараниям Тарантины, изображалась жизнь Христа среди Россов. Эдик был вынужден согласиться с его видением, оно казалось очень логичным. Тарантине пришлось изучить теорию Ростовцева, и он пришел к выводу, что она вполне возможна. Одно из племен Ариев, под названием Россы или Русы, вполне могли повстречать в Гималайских горах Иисуса Христа, который пытался избежать своей почетной участи. Только такой, чисто человеческой слабостью и мог Тарантин объяснить долгие скитания Христа и пробел в его биографии. Сам Тарантино поступил бы так же, и даже больше - вообще бы не вернулся в Израиль. Эдик вполне понимал и Христа, и Тарантино. Узнав об уготованном ему распятии, он тоже сдернул бы подальше и от Креста, и от Израиля…ну их…жить охота. Все вполне по-житейски понятно, значит - убедительно.
Дальше тоже все логично. Жить одному тяжело, тем более в горах, поэтому вполне понятно, почему Христос предпочел жить с племенем Русов, которых повстречал. Легче и веселей, вот и все. Первая часть заканчивалась финальной сценой, над которой мучились все трое - после которой русы пошли в свой поход, а Христос - исполнить свой долг, продиктованный Богом-Отцом, пошел на крест. Сценарист изобразил, как обе стороны в процессе общения обретали силы. Укрепляли свой Дух. Происходило нечто вроде эскиза будущих библейских событий, нечто вроде генеральной репетиции, где Христос был Богом, и Дух его россы хватали и впитывали, сами того не замечая. Видя их, оплывающих как воск под его влиянием, видя, как отваливается с их душ короста зла, грубости и корысти, и сам Христос убеждался, на что он способен. Как человек убеждался. Это ведь не просто нахальство и наглость позволяли потом, в Израиле, говорить Христу будущим своим апостолам и ученикам, и уверенно говорить: "Брось все. Иди со мной". Это говорила уже опробованная, испытанная на россах сила Духа.
В процессе работы встал вопрос - а почему эти россы не пошли следом за Христом? Почему они двинулись в другую сторону? После споров пришли к единственно возможному выводу - Христос не мог взять их с собой, ибо они не были евреями, к которым как раз и послан был сначала Христос, а во-вторых, они были явно бандитствующими, разбойными элементами. Грабители, забияки, отщепенцы, уголовники, оторвы в каком-то смысле. С чего бы нормальным, законопослушным людям скрываться в горах? Естественно, Христос не мог взять их с собой, он послал их в сторону, противоположную Израилю. Но следы его теплого отношения к россам там и сям встречаются в Библии - точнее, теплого отношения к уголовникам, разбойникам и нищим, ибо он знал и понимал их, да и сошлись они по общему духу бунтарства. Но что он мог сказать на прощание россам, когда посылал их в великий поход?
Эдик мучился этим вопросом уже несколько дней, Тарантино и сценарист уже сдались. Мучился, но пришел пока к убеждению, и так понятному - послал россов строить свою страну, создать ее, создать новую жизнь. Следы такого напутствия постоянно просвечивают в российской культуре. Россияне живут не здесь и сейчас, а как бы в светлом будущем, в одной надежде на него. Лучшая жизнь всегда где-то впереди, не сейчас. Россия всегда в поиске. Всегда в пути и надежде…ежу понятно все это. Что конкретно. Словами, Он мог сказать?! Ведь Эдику нужно записать Его слова, как апостолу.
Так вот Эдик и мучился тайной двух тысячелетней давности, и дела Российского музея уже не скакали победной монгольской конницей, а тащились пленными скифами, когда папу навестили в очередной раз его дети. И папа спросил их, замученный лицезрением мысленной картины: Христос прощается с россами и говорит им…что?!…
- Витя, Коля, подскажите папе, - коротко сказал он, помня библейские слова - устами младенца глаголет истина. Он описал им свою мысленную картину и повторил. - И что мог сказать Христос этим людям? А, ребята?
Коля и Витя хором и без заминки радостно завопили:
- Благословить!
- Это понятно, - недовольно вздохнул папа. - А сказал - что?
- Ничего. Просто благословил, - ответили глупые дети.
- Ладно. - Эдик постарался скрыть разочарование. Какой спрос с детей? Лучше б у кота спросить. Может, он ученый? Впрочем, какая-то мысль смутно забрезжила, неясная пока.
- Ладно, тащите сюда кота, - велел он. Ребята с этим и приехали - кот у них заболел, но Эдику ли не знать, что причину мешать папе его дети находят быстрее, чем кот поймает мышь. Спустя пять минут радостные дети вытряхнули из сумки на бумаги Эдика сонного кота. Кот узнал Эдика и замурлыкал - и боднул протянутую ладонь. Как благословение получил. Неясная мысль в голове принялась распускаться.
- Температура нормальная. Вы - жулики. Ладно, раз приехали, походите по музею, порисуйте что-нибудь, только картины не царапайте. Скоро домой поедем, - сказал Эдик. - Кота оставьте, его Татьяна Витальевна убьет.
- Ура! - завопили дети и убежали хулиганить. Им нравилось бегать по музею, нравилось пачкать красками холсты в мастерских, а где мог находиться единственный человек, которого они боялись - экскурсовод Татьяна Витальевна Ратникова - они отлично знали и без папы. Танька не выносила их органически, из вредности, из неприязни к Эдику…словом, она и за уши выводила обоих из музея, и шваброй гоняла вместе с котом и псом, когда еще уборщицей работала…все прочие старались мальчишек не замечать. Все-таки дети директора.
А мысль, родившаяся от общения с котом, быстро принесла плоды звонков в Нью-Йорк Тарантино и сценаристу на Мосфильм, или на то, что осталось от Мосфильма. Идея привела в восторг обоих, Тарантино же вообще долго не успокаивался, описывая Эдику, как он ее изобразит. Идея простого благословления россов преобразилась в голове Эдика в передачу россам Божьего Духа, причем передаче щедрой, чуть ли не всего Божьего Духа Христа…ну, оставив на евреев разве что чуть-чуть, немножко совсем, остаточек Духа Божьего. Христос же искренне полюбил Россов, они его не собирались распинать, так кому Он мог передать львиную долю Божьей Благодати? Недаром так размашисто, от души, раскинулась от края до края страна Россов, и недаром такой крохотный Израиль. Согласно полученной благодати, по Эдику. Такой поворот, наглый, скандальный и вызывающий был как раз во вкусе Тарантино. Он сказал, что в конструкцию сценария вбить последний гвоздь, он уже знает, как это изобразить на экране - свечением, всполохами огня Благодати, как это было с Христом, согласно Библии, на горе Фарос. Тарантино прямо видит, как щедро купаются в благодатном огне Россы, как потухает, отделяясь от общего пламени, Христос, вот он совсем погас, и только на мизинчике трепещет еще малый огонек - и тут Христос, словно вспомнив что-то неприятное, стряхнет этот огонечек себе в карман.
Описав это Эдику, Тарантино тут же потребовал увеличить свой гонорар на десять миллионов долларов, как плату за риск от религиозных фанатиков. Эдик оценил риск в восемь миллионов, на этом и расстались, пришлось, ибо в распахнутые двери торжествующая Танька ввела двух отпрысков, за уши, и кот тут же спрыгнул со стола, где валялся хозяином на миллионных договорах. Обвиненные в мусоре, шуме, визге и прочих смертоубийствах, мальчишки висели в ее жестоких руках мокрыми тряпочками, но защищал их Эдик через силу. В душе он был благодарен Таньке, несмотря на всю ее несправедливость. Мальчишки давно бы разнесли музей на мелкие щепки.
ГЛАВА 32. Ссора с ФСБ.
Между тем следствие о смертях полковника Онищенко, майора Гольцова и заказного явно убийства Пузырева не то что зашло в тупик - оно вообще давно бы рассыпалось на три разных уголовных дела, если б их не объединяла такая перспективная, на первый взгляд, фигура Эдуарда Поспелова. Больше ничего и никого их не связывало, а все обвинения, как убедились следователи, все доказательства скатывались с этого мерзавца, как вода с гуся. Вроде мокрый гусь, с головы до ног, а отряхнется - нет, сухой до свечения, такой-сякой. Следователи поняв, что попинать Эдуарда Поспелова все равно не выйдет из-за его связей и влияния, давно бы плюнули и закрыли дело, но вначале их поддерживал странный интерес генеральной прокуратуры, откуда они забрали это дело, и откуда постоянно шли запросы по продвижению следствия. Прокуратура явно копала под Эдика свою яму, поняли следователи, и она просто мечтает взять еще и их материалы, как камень на шею Эдика. А потом и сам Эдик проявил неожиданное рвение - охотно отвечал на вопросы, но при этом ссылался на секретность, мол, не все он может говорить, подписку давал, и не кому-нибудь, а вашему начальству. Вот если б ему, Эдику. Попасть на прием к Директору ФСБ, то многое бы прояснилось. Честно говоря, только наглость и гнала Эдика в эту приемную, где ему и впрямь хотелось выяснить свои вопросы.
Операм что, они попытались официально, так, мол, и так, в интересах следствия, подозреваемый требует встречи, но все их докладные и просьбы возвращались с косой поперек листа, и размашистой подписью Директора - Пошли вы в…
Опера не обижались на начальство, понятно, что к такому товарищу на прием прожженные жуки, на вроде Эдика, стремятся толпами, и не зря беднягу охраняет целая свора секретарей в погонах. Эдик не оставлял попыток - и звонил в приемную, пытаясь записаться и лично приходил два раза, пытаясь убедить секретарей в государственной важности своей проблемы, но его имя, видимо, оказалось внесенным в некий черный список. Директор предпочитал прохлаждаться со всякими террористами. Это казалось непонятным, вплоть до ощущения пустоты под ногами - ведь деятельность отдела "К" затрагивает интересы государства и может невольно нанести ему ущерб, от какового ущерба как раз и должна защищать государство его организация под названием ФСБ. Обычно эти придурки, вечно хмурые и засекреченные, всегда возникают тихой шекспировской тенью на пути всякого рода инициативы и хмуро предупреждают: "Братишка, сюда нельзя. Тут государственные интересы. Положь на место, чего взял, и назад осади, козел, а то по рогам…". Раздумывая над последствиями операции "Белое безмолвие", Эдик все больше и больше беспокоился. Как патриот. Как бы чего не…вышло. Серьезные последствия. Очень далеко идущие. И этой ФСБ все ведь известно. Сколько докладных записок подано - одна от Онищенко, одна от Эдика.
Операм что, они попытались официально, так, мол, и так, в интересах следствия, подозреваемый требует встречи, но все их докладные и просьбы возвращались с косой поперек листа, и размашистой подписью Директора - Пошли вы в…
Опера не обижались на начальство, понятно, что к такому товарищу на прием прожженные жуки, на вроде Эдика, стремятся толпами, и не зря беднягу охраняет целая свора секретарей в погонах. Эдик не оставлял попыток - и звонил в приемную, пытаясь записаться и лично приходил два раза, пытаясь убедить секретарей в государственной важности своей проблемы, но его имя, видимо, оказалось внесенным в некий черный список. Директор предпочитал прохлаждаться со всякими террористами. Это казалось непонятным, вплоть до ощущения пустоты под ногами - ведь деятельность отдела "К" затрагивает интересы государства и может невольно нанести ему ущерб, от какового ущерба как раз и должна защищать государство его организация под названием ФСБ. Обычно эти придурки, вечно хмурые и засекреченные, всегда возникают тихой шекспировской тенью на пути всякого рода инициативы и хмуро предупреждают: "Братишка, сюда нельзя. Тут государственные интересы. Положь на место, чего взял, и назад осади, козел, а то по рогам…". Раздумывая над последствиями операции "Белое безмолвие", Эдик все больше и больше беспокоился. Как патриот. Как бы чего не…вышло. Серьезные последствия. Очень далеко идущие. И этой ФСБ все ведь известно. Сколько докладных записок подано - одна от Онищенко, одна от Эдика.