Страница:
И разве не лучшее доказательство правильности таких рассуждений судьба семидесятидевятилетнего маразматика Кэйсукэ Окады? Ведь именно в 1928-1935 годах, когда Доихара и другие энергично создавали в Маньчжурии, во Внутренней Монголии и в Северном Китае японские плацдармы на Азиатском континенте, Окада занимал пост намного выше разведчика полковника Доихары. Он был тогда военно-морским министром и даже премьером. Как доказала на процессе защита, Окада обо всем этом знал, благословлял и, более того, санкционировал все действия преступников. И что же? Дальше свидетельского пульта его не отправили! Да, защита здорово отделала этого старого кретина, попутно еще раз доказав, что глупость вовсе не помеха на пути к посту премьера! Жаль только, что одновременно стали заметны "ослиные уши" заговора против мира, как бойкие трибунальские юристы окрестили войну. Но в данном случае кадровый военный Доихара хорошо понимал адвокатов: в пылу сражения артиллерия нет-нет да и ударит по своим...
Бывшему премьеру Окаде, конечно, крупно повезло на процессе. Не в пример Доихаре, он не только удержался в рядах свидетелей, но еще и фигурировал как жертва японских экстремистов, чудом оставшись в живых. И нечто похожее в самом деле имело место. В тревожные февральские дни 1936 года мятежники ворвались в резиденцию премьера, но Окада успел скрыться. Тогда, то ли по ошибке, то ли сознательно, инсургенты убили не Окаду и до неузнаваемости обезобразили труп. Затем по захваченной радиостанции сообщили всему миру, что премьер Кэйсукэ Окада уничтожен...
Мятеж был подавлен, его организаторы арестованы, а перепуганный Окада все не решался покинуть свое убежище. Дело дошло до того, что император особым письмом выразил соболезнование семье "погибшего" премьера. С обезображенным трупом на траурной церемонии попрощалась вся токийская знать. "Покойному" премьеру воздали последние почести, готовились возложить венки. И вдруг свершилось невероятное... появился сам Окада, наконец понявший, что беда миновала. И тут в похоронную музыку явственно и нелепо вплелся веселый водевильный мотив...
Так было. А в большой политике подобное не прощается. Ведь сам император с его соболезнованием оказался в смешном положении. Окаде оставалось одно: уйти в отставку и навсегда покинуть политическое поприще. Что он и сделал. И, как доказало время, в этом ему тоже повезло: те, кто тогда презрительно подшучивал над ним, 10 лет спустя попали на скамью подсудимых, а Окада выступает в роли правдивого свидетеля...
Но вернемся к Доихаре. Нам уже известно, что во время процесса его тревожила не столько прошлая служба в разведке, сколько деятельность в качестве боевого генерала, начавшаяся в 1937 году. И для тревоги имелись серьезные основания... Пока же он угрюмо наблюдал, как одно за другим ложатся на судейский стол доказательства того, что Япония была активным организатором марионеточных правительств на оккупированных территориях.
Именно он, Доихара, отлично знавший китайский политический мир и обладавший особым чутьем на предателей-коллаборационистов, приложил руку к организации всех марионеточных правительств - начиная от Маньчжурии и Внутренней Монголии и кончая автономистскими режимами в Северном Китае. Это подтвердили на Токийском процессе и свидетели, и документы.
В конце двадцатых - начале тридцатых годов японская пропаганда неоднократно утверждала, что отделение Маньчжурии от Китая было следствием стихийного движения самого маньчжурского народа, стремившегося к созданию своего государства. Однако на Токийском процессе из показаний Пу И была неопровержимо установлена лживость этого утверждения.
Но все это обнаружилось лишь во время суда. А раньше японцы пытались убедить мировую общественность в обратном. Для этого им надо было создать в Маньчжурии хотя бы видимость автономного правительства и ликвидировать феодальные распри среди разношерстных маньчжурских лидеров. В сложившихся условиях объединить маньчжуров мог только один человек - бывший император Китая и последний из императоров маньчжурской династии Генри Пу И. Убедить же бывшего императора всего Китая принять малопочетную роль правителя одной из провинций его бывшей обширной империи было поручено Доихаре.
Когда следователи союзных держав допрашивали Доихару, ему пришлось признать, что, будучи мэром Мукдена, он получил такое поручение от командующего Квантунской армией Хондзё и что последний при этом приказал передать Генри Пу И, что "Квантунская армия будет приветствовать его".
По словам Доихары, экс-император прекрасно понял, что в действительности означает такое предложение. Доихара так же заявил следователю, что Итагаки просил его не прибегать к силе, чтобы добиться переезда Пу И из Тяньцзиня в Мукден.
Но Пу И колебался, и тогда... Впрочем, лучше предоставим слово ему самому.
Допрошенный токийским трибуналом, экc-импepaтop показал, что еще до его восхождения на престол в оккупированном японцами Мукдене существовала автономистская китайская организация под названием "Местный комитет по сохранению мира". Она была создана японцами, и одним из активных ее членов был Доихара, в то время мэр Мукдена. Пу И показал, что Доихара оказывал большое давление на китайских чиновников, которые остались в Мукдене, "с целью организации там марионеточного режима". По этому поводу Доихара был с визитом и у него, но Пу И предложение отклонил. Естественно, что экс-императора тут же спросили, почему во время "маньчжурского инцидента" в 1931 году он перебрался из Тяньцзиня, где жил с 1924 года, в Маньчжурию, в Порт-Артур, поближе к Мукдену. Пу И разъяснил, что решился на переезд потому, что вокруг него стало происходить "очень много подозрительных событий... шла целая серия угроз и террористических актов" и он стал опасаться за свою жизнь.
И тут экс-император тоже был близок к истине. Токийский процесс убедительно показал, что в Тяньцзине действовала рука того же вездесущего Доихары. Хозяева приказали ему не пускать в ход силу, но ведь никто не запрещал шантажировать страхом. А в делах такого рода он слыл мастером своего дела, и не случайно американский журналист Марк Гейн, наблюдавший за Доихарой в зале заседаний Международного военного трибунала, охарактеризовал его как "одного из величайших политиканов и тайных агентов нашего века, шпионы которого кишели по всей Азии".
И подсудимые, и защита стремились затянуть процесс, затруднить установление истины. Они, так же как в Нюрнберге, рассчитывали на спасительную роль времени, на "холодную войну", которая, по их расчетам, каждый час могла перерасти в войну настоящую.
Что касается Доихары, то он, как опытнейший разведчик, яснее всех других понимал, что эшафот неизбежен, к нему равно ведут оба пути признание и отрицание. Так для чего же Доихара ухватился за соломинку отрицание? Действуя так, он полагал, что работает на историю. Придет время, и Кэндзи Доихара станет национальным героем и мучеником. Так какой же смысл в признании? Та же смерть, но не величественная, а жалкая. В этом был весь Доихара. Опаснейший и нераскаявшийся преступник из породы тех, кого жизнь ничему не учит. И надо сказать, что тайная мечта Доихары не была столь уж иллюзорной. Разве не подтверждение тому памятник на горе у города Нагоя, где в числе имен семи самураев-мучеников высечено и имя Кэндзи Доихары...
Прав был главный обвинитель Кинан, подчеркнувший в своей речи, что вернуть свободу этим людям - значит разрешить им начать все сначала: ведь, отрицая свою вину, они тем самым признают все содеянное ими естественным и законным.
Однако не все подсудимые, дружно ухватившиеся вместе с Доихарой за соломинку - отрицание, руководствовались теми же мотивами, что и он. Многих на этот путь толкнула отчаянная надежда уцелеть. Степень участия подсудимых в преступном заговоре была различной. То, что делал Доихара, не делали Того и Сигэмицу, не делали другие. Ведь даже в Нюрнберге, рассуждали обвиняемые, не всех казнили, некоторых лишили свободы, троих же вообще оправдали. И каждый из подсудимых по-своему надеялся, по-своему лгал, по-своему защищался. Большинство рассчитывало хотя бы частично утопить правду в болоте многословия, елико возможно затянуть процесс. Почти год - с 24 февраля 1947 года по 12 января 1948 года - защита представляла свои доказательства. Эти усилия адвокатов получили отражение в стенограмме, включавшей 20 171 страницу. Суду было представлено 1527 документов и 524 свидетеля. 31 день длилась заключительная речь защиты, объем стенограммы составил 6033 машинописные страницы. Для сравнения укажем, что обвинение произносило заключительную речь 14 дней, а объем стенограммы составил 3126 страниц. И столь широкие, необоснованно широкие возможности были предоставлены для защиты тем, кто, находясь у власти, казнил, пытал, заключал без суда и следствия в концентрационные лагеря многие сотни тысяч ни в чем не повинных людей.
Однако Кэндзи Доихара не пытался использовать эти возможности. Как проницательный разведчик, он был способен вернее других оценить силу улик, собранных обвинением. Однако заставить совсем молчать своих адвокатов, как молчал он сам, Доихара, конечно, не мог. Да и не хотел этого: ведь полный отказ от фазы защиты мог быть истолкован как его молчаливое согласие с тем, что утверждало обвинение. Когда же адвокаты вступили в дело, то, кроме неприятностей и конфуза, это ничего не дало матерому разведчику, хотя его время защиты и было самым коротким на процессе.
Защита, например, пыталась доказать, будто Кэндзи Доихара был другом китайского народа и ни в каких интригах, связанных с организацией автономных правительств по всему Китаю, он, разумеется, участия не принимал. Подтвердить это был призван свидетель Макото Аидзава, служивший под командованием Кэндзи Доихары - главы военной миссии в Мукдене с апреля 1933 по март 1936 года. Пока зачитывались показания Аидзавы (он ведал отделом прессы при военной миссии в Мукдене), все шло гладко. Но вот выступил обвинитель китайский судья Ни.
Вопрос. Когда вы работали под командованием Доихары, знали ли вы, что в 1935 году он предпринял политическое наступление для создания независимого государства в Северном Китае под угрозой послать пять дивизий за Великую Китайскую стену и посадить императора Маньчжоу-Го в Пекине?
Ответ. Я ничего не знаю об этом.
Вопрос. Знаете ли вы, что он был в районе Пекина и Тяньцзиня в ноябре 1935 года в связи с вышеназванным движением?
Ответ. Да.
Вопрос. Знаете ли вы, что газеты всего мира сообщали о деятельности Доихары в районе Тяньцзиня и Пекина в связи с организацией движения за автономию пяти провинций?
Ответ. Печать, может быть, в то время и помещала подобные сообщения, но я не помню их сейчас. Я не думаю, что генерал Доихара имел какое-нибудь отношение к сепаратистскому движению пяти провинций Северного Китая.
Вопрос. Поскольку вы занимались сбором сведений как лицо, ведавшее отделом прессы, вы читали эти газетные сообщения?
Ответ. По-моему, я читал их.
Вопрос. Кому миссия передавала различные собранные сведения?
Ответ. Командующему. (Имеется в виду командующий Квантунской армией. Авт.)
А вот вопросы к свидетелю - генерал-лейтенанту Канази Ядзаки:
Обвинитель. Но генералу Доихаре были известны боевые задачи, стоящие перед его армией в случае войны с Советским Союзом, не так ли?
Свидетель. Генерал Доихара знал об оперативном плане на случай возникновения войны, но только постольку, поскольку это касалось Пятой армии.
Вопрос. Были ли известны вам, офицеру штаба Квантунской армии, содержание оперативного плана войны против СССР в 1939 году и задачи Пятой армии по этому плану?
Ответ. Да, мне это было известно.
Вопрос. Не предусматривались ли оперативным планом войны против СССР в 1939 году операции по захвату советской Приморской области? И не должна ли была Пятая армия участвовать в этих операциях?
Ответ. Командующий не знает о своих военных обязанностях до тех пор, пока не начнется война...
...За участие в подготовке, развязывании и ведении агрессивных войн, за нарушение законов и обычаев ведения войны Кэндзи Доихара был приговорен Международным военным трибуналом к смертной казни через повешение.
22 ноября 1948 года генерал Макартур, который в качестве главнокомандующего союзными войсками на основании устава трибунала имел "право в любое время смягчить наказание или каким-либо образом изменить приговор, но не повысить наказание", утвердил решение, вынесенное Международным военным трибуналом. При этом он указал, что "не может найти никакого упущения или упущений в ходе судебного разбирательства, чтобы оправдать вмешательство в приговор".
Как только это стало известно осужденным, Доихара, разумеется не без помощи американской защиты, стал искать выход. И, как ни странно, нашел его: ловкий разведчик подал апелляцию... в Верховный суд США.
Столь же неожиданный ход сделал и генерал Макартур. Вместо того чтобы выполнить требование устава и отдать приказ о приведении приговора в исполнение, он направил жалобу Доихары в Верховный суд США. А примеру Доихары тут же последовали подсудимые Хирота, Кидо, Ока, Сато, Симада, Того...
6 декабря 1948 года Верховный суд США стал решать вопрос, принять ли эти жалобы для рассмотрения по существу. Жалобы составлены были с нарушением азов юриспруденции. В них содержалась просьба о пересмотре приговора, вынесенного международным судом, а адресовалась она суду национальному. Пятью голосами против четырех члены Верховного суда США решили принять жалобы к рассмотрению и назначили разбор дела на 16 декабря 1948 года.
16 декабря 1948 года Верховный суд США отложил рассмотрение апелляций, а через несколько дней вообще отказался рассматривать подобные жалобы.
Так улетучилась надежда Кэндзи Доихары. 22 декабря 1948 года ровно в 24 часа во дворе тюрьмы Сугамо в Токио началась казнь. Через тридцать минут все было кончено. Главные японские военные преступники Тодзио, Хирота, Доихара, Кимура, Мацуи, Муто, Итагаки были повешены в присутствии членов союзного совета для Японии. Приговор привел в исполнение американский сержант Джон Вуд, тот самый, который выполнял аналогичную миссию в отношении главных немецких военных преступников, осужденных в Нюрнберге...
* * *
В 60-70-х годах автор газеты "Известия", Председатель Верховного Суда СССР Л.Н. Смирнов, участник работы Токийского трибунала во всех подробностях рассказывал нам о поведении бывших японских милитаристов, тех, кто казнил Рихарда Зорге. В 1933-1938 годах Зорге по официальным и разведывательным каналам вскрывал деятельность Токио, стремившегося, с одной стороны, утвердить свой диктат на Дальнем Востоке, оказать давление на США и Англию, а с другой - крепить отношения с Германией, шантажировать, держать в напряжении и прямо угрожать пограничным районам Советского Союза. Вот, что писал Рихард Зорге в статье ""Военное хозяйство" вместо "открытых дверей"", опубликованной во "Франкфуртер цайтунг" 17 декабря 1938 года.
ЯПОНИЯ ПРЕТЕНДУЕТ
НА ГЕГЕМОНИЮ В КИТАЕ
Воля Японии добиться гегемонии в Китае и Восточной Азии пробудилась, естественно, отнюдь не в один день. Не говоря уже о попытках, которые предпринимал в средние века Хидэёси, эта воля совершенно отчетливо проявилась в японской политике по отношению к Китаю еще во время Первой мировой войны. Ее отчетливым выражением является так называемое "21 условие", направленное Китаю в 1915 году. А оккупацию Манчжурии, основание Маньчжоу-Го следует рассматривать как первые шаги к достижению гегемонии Японии в одной части бывшей Китайской империи; эти события послужили исходным пунктом решительного спора о господстве в Восточной Азии. Соответственно этому уже в 1934 году тогдашний министр иностранных дел Хирота в выступлении перед японским парламентом указал на начало "новой эпохи в истории Восточной Азии". Еще яснее высказался потом - это было весной 1934 года - представитель Министерства иностранных дел, выступивший с требованием к иностранным державам, которое стало известно как "заявление Амау", воздерживаться от какого-либо вмешательства в японо-китайский спор.
Однако на всех дипломатических переговорах - в особенности на переговорах с Англией и Соединенными Штатами - о новой японской политике в Маньчжоу-Го, а позднее в Северном Китае Япония упрямо держалась за утверждение, что она не отменяла, не нарушала в этих областях принципы "договора девяти держав". По мере прогрессирующего расширения территорий, на которых внедрялась японская экономика, после включения Внутренней Монголии и всех оккупированных японскими войсками территорий Китая в японо-маньчжурский "блок иены" это утверждение стало вконец несостоятельным. Факт непреложного господства Японии в этих областях вынудил приспособить политические формулы к мерам, которые Япония сочла необходимым принять в этих областях. Законную силу принципов, которые лежали в основе "договора девяти держав", пришлось если не тотчас отменить, то все же существенно ограничить; это и было сделано посредством японского правительственного заявления от 3 ноября 1934 года.
Противоречие между теорией "открытых дверей" и фактическим соотношением сил в Китае показало себя поначалу в хозяйственной области. Ибо так же, как полностью развитое японское военное хозяйство устраняет последние остатки свободного хозяйства в самой Японии, свободная хозяйственная деятельность иностранных хозяйственных групп должна быть исключена и в областях, перешедших в сферу японского военного хозяйства. Включение оккупированных Японией частей Китая в "блок иены" означает распространение на эти области сферы применения строгого японского военно-хозяйственного законодательства. Это значит, что и в этих местностях действует японский запрет на вывоз валюты; тем самым и ввозу на эти рынки, коль скоро он связан с расходованием валюты, установлены весьма узкие границы. Привилегия важных в военно-хозяйственном отношении предприятий на обеспечение сырьем, которая введена и здесь, должна так же повлиять на сокращение экспорта из оккупированного Китая в неяпонские страны. Уже одного только факта, что важнейшие пути сообщения и торговые центры попали в руки японских вооруженных сил, достаточно, чтобы отдать японским хозяйственным потребностям решительное предпочтение перед всеми остальными. Может быть, ссылки почти на двести инцидентов, которые перечислены в списке, представленном английским послом в Токио, и содержавшиеся в американской ноте протеста жалобы на то, что японские меры якобы препятствуют торговле, вполне оправданны формально с точки зрения принципов политики "открытых дверей". Но они неоправданны с точки зрения принципов войны, которую ведут японцы, и выдвинутого Японией требования признать сложившееся в данный момент соотношение сил в Китае. И то, и другое - и состояние войны, и новое соотношение сил - автоматически и более или менее полностью закрывает "открытые двери" и ставит на место "максимальных привилегий" всех держав монополию хозяйственных потребностей Японии.
В этой новой области, входящей в "блок иены", есть только одна брешь иностранные к о н ц е с с и и в Тяньцзине, Шанхае и Кантоне, международно-правовая основа которых допускает игнорирование японских законов о военном хозяйстве; поэтому они становятся важными опорными пунктами иностранных и китайских мероприятий, направленных на подрыв хозяйственной и политической гегемонии японцев. И поэтому за намерением Японии отменить или существенно ограничить действие принципов "договора девяти держав" кроется вопрос об отмене или ограничении самостоятельности иностранных концессий и даже об экстерриториальности иностранцев (которая уже отменена в Маньчжоу-Го). Тем самым, конечно, затрагиваются вопросы, которые могут оказаться "начиненными взрывчаткой". Решимость японского руководства сделать со временем все выводы из факта, что важнейшие районы Китая уже оккупированы, была выражена в правительственном заявлении от 3 ноября как-то смутно. Напротив, представитель Министерства иностранных дел и вся японская пресса, которым в данном случае не оставалось ничего иного, как воспроизвести официальную версию, интерпретировали смысл правительственного заявления со всей резкостью. Представители министерства и комментарии прессы подчеркивали в особенности, что д о г о- в о р д е в я т и д е р ж а в практически уже л и ш и л с я с и л ы, что следует-де лишь официально заявить о его недействительности. И был выдвинут принцип, что впредь всякое использование западными державами гарантированных в прошлом хозяйственных прав в Китае будет ставиться в зависимость от признания ими военной и политической гегемонии Японии в Китае.
Особенно резко это было дано понять А н г л и и и Ф р а н
ц и и, политическая неприязнь к которым выражается намного сильнее, чем к Советскому Союзу, едва упоминаемому. Бросается в глаза, что Америка по-прежнему настаивает на действенности "договора девяти держав", бросается потому, что как раз Соединенные Штаты в довольно резкой ноте 6 ноября потребовали от Японии разъяснений, а кроме того, они слывут "отцом договора девяти держав". Если в Токио и не верят в совместный дипломатический демарш трех главных держав (Соединенных Штатов, Англии и Франции), а в совместные хозяйственные репрессии этих держав не верят и подавно, то уже одна мысль о теоретической возможности "хозяйственных санкций" достаточно неприятна. В Токио очень хорошо знают, что даже сильно ограниченные военные потребности более чем наполовину удовлетворяются ввозом из англо-американских хозяйственных областей. А поэтому, кажется, существует намерение применять новую японскую политику в Китае по отношению к Соединенным Штатам эластичнее, чем по отношению к Англии и Франции. Одновременно видны усилия обосновать новую восточноазиатскую политику не только изменением в соотношении сил, но и идеологически. При этом особую роль играет попытка поставить гегемонию в Восточной Азии на одну доску с борьбой против коммунизма, которую ведет Япония. Но наряду с этим японские притязания на гегемонию сравниваются с американской "доктриной Монро". Кроме того, "договор девяти держав" объявляется "несовместимым" и "с независимостью нового Китая". Этот договор стал-де колониальным эксплуататорским договором, и Япония должна требовать его отмены.
В ближайшее время должен начаться дипломатический спор с главными участниками "договора девяти держав". Между тем ответ на американскую ноту протеста уже дан, однако государственный департамент в Вашингтоне объявил его "неудовлетворительным". Англия тоже дожидается продолжения переговоров о так называемых нарушениях ее прав в Китае. А адресованные Франции японские протесты по поводу снабжения Китая оружием через Индокитай заставляли ожидать резких формулировок. Однако еще важнее, чем достижение признания западными державами новой роли Японии в Восточной Азии, была задача дополнить уже обеспеченное военное господство такими хозяйственными и политическими достижениями, которые включили бы Китай в сферу японского господства не только теоретически, но и практически. За границей, особенно в Англии, сомневаются в способностях и хозяйственных силах Японии, необходимых, чтобы справиться с этой чрезвычайной задачей после того, как только ее военная сторона вызвала в Японии значительные хозяйственные и финансовые трудности. Однако Япония, то есть ее руководство и особенно ее вооруженные силы, ни на минуту не сомневается в успехе новой восточноазиатской политики.
Все политические точки расставлены по своим местам.
Дом на Софийской
Наташа Звонарева доложила:
- Товарищ комкор, Иван Иванович в приемной.
Урицкий, не отрываясь от бумаг, кивнул.
Иван Иванович, по должности - помощник начальника управления, а по существу - завхоз, застыл в дверях.
Семен Петрович поднял голову.
- Дом военведа на Софийской набережной знаешь?
- Как не знать! Номер тридцать четыре.
- Забронированные для нас комнаты свободны?
- Только-только освободились... - уклончиво начал Иван Иванович.
- Выбери большую, самую светлую. Чтобы и для малыша подходила. Подбери мебель. Словом, надо устроить одному человеку праздник.
Завхоз кивнул:
- Понятно... А на кого прикажете оформлять?
Урицкий помедлил. Потом сказал:
- На имя Максимовой Екатерины Александровны. Ее адрес: Нижне-Кисловский переулок, дом восемь дробь два, квартира двенадцать.
В доме на Софийской, большом, толстостенном, с овальными венецианскими окнами и широчайшими коридорами, Иван Иванович согласно приказу отобрал на четвертом этаже самую хорошую, на свой взгляд, комнату: два окна смотрели на Москву-реку, на Кремль, где видна Спасская башня. Завез новую, еще пахнущую клеем мебель. И с ордером торжественно отправился в Нижне-Кисловский. В своей хлопотной работе он особенно любил эти торжественные и такие редкие моменты вручения ордеров.
Бывшему премьеру Окаде, конечно, крупно повезло на процессе. Не в пример Доихаре, он не только удержался в рядах свидетелей, но еще и фигурировал как жертва японских экстремистов, чудом оставшись в живых. И нечто похожее в самом деле имело место. В тревожные февральские дни 1936 года мятежники ворвались в резиденцию премьера, но Окада успел скрыться. Тогда, то ли по ошибке, то ли сознательно, инсургенты убили не Окаду и до неузнаваемости обезобразили труп. Затем по захваченной радиостанции сообщили всему миру, что премьер Кэйсукэ Окада уничтожен...
Мятеж был подавлен, его организаторы арестованы, а перепуганный Окада все не решался покинуть свое убежище. Дело дошло до того, что император особым письмом выразил соболезнование семье "погибшего" премьера. С обезображенным трупом на траурной церемонии попрощалась вся токийская знать. "Покойному" премьеру воздали последние почести, готовились возложить венки. И вдруг свершилось невероятное... появился сам Окада, наконец понявший, что беда миновала. И тут в похоронную музыку явственно и нелепо вплелся веселый водевильный мотив...
Так было. А в большой политике подобное не прощается. Ведь сам император с его соболезнованием оказался в смешном положении. Окаде оставалось одно: уйти в отставку и навсегда покинуть политическое поприще. Что он и сделал. И, как доказало время, в этом ему тоже повезло: те, кто тогда презрительно подшучивал над ним, 10 лет спустя попали на скамью подсудимых, а Окада выступает в роли правдивого свидетеля...
Но вернемся к Доихаре. Нам уже известно, что во время процесса его тревожила не столько прошлая служба в разведке, сколько деятельность в качестве боевого генерала, начавшаяся в 1937 году. И для тревоги имелись серьезные основания... Пока же он угрюмо наблюдал, как одно за другим ложатся на судейский стол доказательства того, что Япония была активным организатором марионеточных правительств на оккупированных территориях.
Именно он, Доихара, отлично знавший китайский политический мир и обладавший особым чутьем на предателей-коллаборационистов, приложил руку к организации всех марионеточных правительств - начиная от Маньчжурии и Внутренней Монголии и кончая автономистскими режимами в Северном Китае. Это подтвердили на Токийском процессе и свидетели, и документы.
В конце двадцатых - начале тридцатых годов японская пропаганда неоднократно утверждала, что отделение Маньчжурии от Китая было следствием стихийного движения самого маньчжурского народа, стремившегося к созданию своего государства. Однако на Токийском процессе из показаний Пу И была неопровержимо установлена лживость этого утверждения.
Но все это обнаружилось лишь во время суда. А раньше японцы пытались убедить мировую общественность в обратном. Для этого им надо было создать в Маньчжурии хотя бы видимость автономного правительства и ликвидировать феодальные распри среди разношерстных маньчжурских лидеров. В сложившихся условиях объединить маньчжуров мог только один человек - бывший император Китая и последний из императоров маньчжурской династии Генри Пу И. Убедить же бывшего императора всего Китая принять малопочетную роль правителя одной из провинций его бывшей обширной империи было поручено Доихаре.
Когда следователи союзных держав допрашивали Доихару, ему пришлось признать, что, будучи мэром Мукдена, он получил такое поручение от командующего Квантунской армией Хондзё и что последний при этом приказал передать Генри Пу И, что "Квантунская армия будет приветствовать его".
По словам Доихары, экс-император прекрасно понял, что в действительности означает такое предложение. Доихара так же заявил следователю, что Итагаки просил его не прибегать к силе, чтобы добиться переезда Пу И из Тяньцзиня в Мукден.
Но Пу И колебался, и тогда... Впрочем, лучше предоставим слово ему самому.
Допрошенный токийским трибуналом, экc-импepaтop показал, что еще до его восхождения на престол в оккупированном японцами Мукдене существовала автономистская китайская организация под названием "Местный комитет по сохранению мира". Она была создана японцами, и одним из активных ее членов был Доихара, в то время мэр Мукдена. Пу И показал, что Доихара оказывал большое давление на китайских чиновников, которые остались в Мукдене, "с целью организации там марионеточного режима". По этому поводу Доихара был с визитом и у него, но Пу И предложение отклонил. Естественно, что экс-императора тут же спросили, почему во время "маньчжурского инцидента" в 1931 году он перебрался из Тяньцзиня, где жил с 1924 года, в Маньчжурию, в Порт-Артур, поближе к Мукдену. Пу И разъяснил, что решился на переезд потому, что вокруг него стало происходить "очень много подозрительных событий... шла целая серия угроз и террористических актов" и он стал опасаться за свою жизнь.
И тут экс-император тоже был близок к истине. Токийский процесс убедительно показал, что в Тяньцзине действовала рука того же вездесущего Доихары. Хозяева приказали ему не пускать в ход силу, но ведь никто не запрещал шантажировать страхом. А в делах такого рода он слыл мастером своего дела, и не случайно американский журналист Марк Гейн, наблюдавший за Доихарой в зале заседаний Международного военного трибунала, охарактеризовал его как "одного из величайших политиканов и тайных агентов нашего века, шпионы которого кишели по всей Азии".
И подсудимые, и защита стремились затянуть процесс, затруднить установление истины. Они, так же как в Нюрнберге, рассчитывали на спасительную роль времени, на "холодную войну", которая, по их расчетам, каждый час могла перерасти в войну настоящую.
Что касается Доихары, то он, как опытнейший разведчик, яснее всех других понимал, что эшафот неизбежен, к нему равно ведут оба пути признание и отрицание. Так для чего же Доихара ухватился за соломинку отрицание? Действуя так, он полагал, что работает на историю. Придет время, и Кэндзи Доихара станет национальным героем и мучеником. Так какой же смысл в признании? Та же смерть, но не величественная, а жалкая. В этом был весь Доихара. Опаснейший и нераскаявшийся преступник из породы тех, кого жизнь ничему не учит. И надо сказать, что тайная мечта Доихары не была столь уж иллюзорной. Разве не подтверждение тому памятник на горе у города Нагоя, где в числе имен семи самураев-мучеников высечено и имя Кэндзи Доихары...
Прав был главный обвинитель Кинан, подчеркнувший в своей речи, что вернуть свободу этим людям - значит разрешить им начать все сначала: ведь, отрицая свою вину, они тем самым признают все содеянное ими естественным и законным.
Однако не все подсудимые, дружно ухватившиеся вместе с Доихарой за соломинку - отрицание, руководствовались теми же мотивами, что и он. Многих на этот путь толкнула отчаянная надежда уцелеть. Степень участия подсудимых в преступном заговоре была различной. То, что делал Доихара, не делали Того и Сигэмицу, не делали другие. Ведь даже в Нюрнберге, рассуждали обвиняемые, не всех казнили, некоторых лишили свободы, троих же вообще оправдали. И каждый из подсудимых по-своему надеялся, по-своему лгал, по-своему защищался. Большинство рассчитывало хотя бы частично утопить правду в болоте многословия, елико возможно затянуть процесс. Почти год - с 24 февраля 1947 года по 12 января 1948 года - защита представляла свои доказательства. Эти усилия адвокатов получили отражение в стенограмме, включавшей 20 171 страницу. Суду было представлено 1527 документов и 524 свидетеля. 31 день длилась заключительная речь защиты, объем стенограммы составил 6033 машинописные страницы. Для сравнения укажем, что обвинение произносило заключительную речь 14 дней, а объем стенограммы составил 3126 страниц. И столь широкие, необоснованно широкие возможности были предоставлены для защиты тем, кто, находясь у власти, казнил, пытал, заключал без суда и следствия в концентрационные лагеря многие сотни тысяч ни в чем не повинных людей.
Однако Кэндзи Доихара не пытался использовать эти возможности. Как проницательный разведчик, он был способен вернее других оценить силу улик, собранных обвинением. Однако заставить совсем молчать своих адвокатов, как молчал он сам, Доихара, конечно, не мог. Да и не хотел этого: ведь полный отказ от фазы защиты мог быть истолкован как его молчаливое согласие с тем, что утверждало обвинение. Когда же адвокаты вступили в дело, то, кроме неприятностей и конфуза, это ничего не дало матерому разведчику, хотя его время защиты и было самым коротким на процессе.
Защита, например, пыталась доказать, будто Кэндзи Доихара был другом китайского народа и ни в каких интригах, связанных с организацией автономных правительств по всему Китаю, он, разумеется, участия не принимал. Подтвердить это был призван свидетель Макото Аидзава, служивший под командованием Кэндзи Доихары - главы военной миссии в Мукдене с апреля 1933 по март 1936 года. Пока зачитывались показания Аидзавы (он ведал отделом прессы при военной миссии в Мукдене), все шло гладко. Но вот выступил обвинитель китайский судья Ни.
Вопрос. Когда вы работали под командованием Доихары, знали ли вы, что в 1935 году он предпринял политическое наступление для создания независимого государства в Северном Китае под угрозой послать пять дивизий за Великую Китайскую стену и посадить императора Маньчжоу-Го в Пекине?
Ответ. Я ничего не знаю об этом.
Вопрос. Знаете ли вы, что он был в районе Пекина и Тяньцзиня в ноябре 1935 года в связи с вышеназванным движением?
Ответ. Да.
Вопрос. Знаете ли вы, что газеты всего мира сообщали о деятельности Доихары в районе Тяньцзиня и Пекина в связи с организацией движения за автономию пяти провинций?
Ответ. Печать, может быть, в то время и помещала подобные сообщения, но я не помню их сейчас. Я не думаю, что генерал Доихара имел какое-нибудь отношение к сепаратистскому движению пяти провинций Северного Китая.
Вопрос. Поскольку вы занимались сбором сведений как лицо, ведавшее отделом прессы, вы читали эти газетные сообщения?
Ответ. По-моему, я читал их.
Вопрос. Кому миссия передавала различные собранные сведения?
Ответ. Командующему. (Имеется в виду командующий Квантунской армией. Авт.)
А вот вопросы к свидетелю - генерал-лейтенанту Канази Ядзаки:
Обвинитель. Но генералу Доихаре были известны боевые задачи, стоящие перед его армией в случае войны с Советским Союзом, не так ли?
Свидетель. Генерал Доихара знал об оперативном плане на случай возникновения войны, но только постольку, поскольку это касалось Пятой армии.
Вопрос. Были ли известны вам, офицеру штаба Квантунской армии, содержание оперативного плана войны против СССР в 1939 году и задачи Пятой армии по этому плану?
Ответ. Да, мне это было известно.
Вопрос. Не предусматривались ли оперативным планом войны против СССР в 1939 году операции по захвату советской Приморской области? И не должна ли была Пятая армия участвовать в этих операциях?
Ответ. Командующий не знает о своих военных обязанностях до тех пор, пока не начнется война...
...За участие в подготовке, развязывании и ведении агрессивных войн, за нарушение законов и обычаев ведения войны Кэндзи Доихара был приговорен Международным военным трибуналом к смертной казни через повешение.
22 ноября 1948 года генерал Макартур, который в качестве главнокомандующего союзными войсками на основании устава трибунала имел "право в любое время смягчить наказание или каким-либо образом изменить приговор, но не повысить наказание", утвердил решение, вынесенное Международным военным трибуналом. При этом он указал, что "не может найти никакого упущения или упущений в ходе судебного разбирательства, чтобы оправдать вмешательство в приговор".
Как только это стало известно осужденным, Доихара, разумеется не без помощи американской защиты, стал искать выход. И, как ни странно, нашел его: ловкий разведчик подал апелляцию... в Верховный суд США.
Столь же неожиданный ход сделал и генерал Макартур. Вместо того чтобы выполнить требование устава и отдать приказ о приведении приговора в исполнение, он направил жалобу Доихары в Верховный суд США. А примеру Доихары тут же последовали подсудимые Хирота, Кидо, Ока, Сато, Симада, Того...
6 декабря 1948 года Верховный суд США стал решать вопрос, принять ли эти жалобы для рассмотрения по существу. Жалобы составлены были с нарушением азов юриспруденции. В них содержалась просьба о пересмотре приговора, вынесенного международным судом, а адресовалась она суду национальному. Пятью голосами против четырех члены Верховного суда США решили принять жалобы к рассмотрению и назначили разбор дела на 16 декабря 1948 года.
16 декабря 1948 года Верховный суд США отложил рассмотрение апелляций, а через несколько дней вообще отказался рассматривать подобные жалобы.
Так улетучилась надежда Кэндзи Доихары. 22 декабря 1948 года ровно в 24 часа во дворе тюрьмы Сугамо в Токио началась казнь. Через тридцать минут все было кончено. Главные японские военные преступники Тодзио, Хирота, Доихара, Кимура, Мацуи, Муто, Итагаки были повешены в присутствии членов союзного совета для Японии. Приговор привел в исполнение американский сержант Джон Вуд, тот самый, который выполнял аналогичную миссию в отношении главных немецких военных преступников, осужденных в Нюрнберге...
* * *
В 60-70-х годах автор газеты "Известия", Председатель Верховного Суда СССР Л.Н. Смирнов, участник работы Токийского трибунала во всех подробностях рассказывал нам о поведении бывших японских милитаристов, тех, кто казнил Рихарда Зорге. В 1933-1938 годах Зорге по официальным и разведывательным каналам вскрывал деятельность Токио, стремившегося, с одной стороны, утвердить свой диктат на Дальнем Востоке, оказать давление на США и Англию, а с другой - крепить отношения с Германией, шантажировать, держать в напряжении и прямо угрожать пограничным районам Советского Союза. Вот, что писал Рихард Зорге в статье ""Военное хозяйство" вместо "открытых дверей"", опубликованной во "Франкфуртер цайтунг" 17 декабря 1938 года.
ЯПОНИЯ ПРЕТЕНДУЕТ
НА ГЕГЕМОНИЮ В КИТАЕ
Воля Японии добиться гегемонии в Китае и Восточной Азии пробудилась, естественно, отнюдь не в один день. Не говоря уже о попытках, которые предпринимал в средние века Хидэёси, эта воля совершенно отчетливо проявилась в японской политике по отношению к Китаю еще во время Первой мировой войны. Ее отчетливым выражением является так называемое "21 условие", направленное Китаю в 1915 году. А оккупацию Манчжурии, основание Маньчжоу-Го следует рассматривать как первые шаги к достижению гегемонии Японии в одной части бывшей Китайской империи; эти события послужили исходным пунктом решительного спора о господстве в Восточной Азии. Соответственно этому уже в 1934 году тогдашний министр иностранных дел Хирота в выступлении перед японским парламентом указал на начало "новой эпохи в истории Восточной Азии". Еще яснее высказался потом - это было весной 1934 года - представитель Министерства иностранных дел, выступивший с требованием к иностранным державам, которое стало известно как "заявление Амау", воздерживаться от какого-либо вмешательства в японо-китайский спор.
Однако на всех дипломатических переговорах - в особенности на переговорах с Англией и Соединенными Штатами - о новой японской политике в Маньчжоу-Го, а позднее в Северном Китае Япония упрямо держалась за утверждение, что она не отменяла, не нарушала в этих областях принципы "договора девяти держав". По мере прогрессирующего расширения территорий, на которых внедрялась японская экономика, после включения Внутренней Монголии и всех оккупированных японскими войсками территорий Китая в японо-маньчжурский "блок иены" это утверждение стало вконец несостоятельным. Факт непреложного господства Японии в этих областях вынудил приспособить политические формулы к мерам, которые Япония сочла необходимым принять в этих областях. Законную силу принципов, которые лежали в основе "договора девяти держав", пришлось если не тотчас отменить, то все же существенно ограничить; это и было сделано посредством японского правительственного заявления от 3 ноября 1934 года.
Противоречие между теорией "открытых дверей" и фактическим соотношением сил в Китае показало себя поначалу в хозяйственной области. Ибо так же, как полностью развитое японское военное хозяйство устраняет последние остатки свободного хозяйства в самой Японии, свободная хозяйственная деятельность иностранных хозяйственных групп должна быть исключена и в областях, перешедших в сферу японского военного хозяйства. Включение оккупированных Японией частей Китая в "блок иены" означает распространение на эти области сферы применения строгого японского военно-хозяйственного законодательства. Это значит, что и в этих местностях действует японский запрет на вывоз валюты; тем самым и ввозу на эти рынки, коль скоро он связан с расходованием валюты, установлены весьма узкие границы. Привилегия важных в военно-хозяйственном отношении предприятий на обеспечение сырьем, которая введена и здесь, должна так же повлиять на сокращение экспорта из оккупированного Китая в неяпонские страны. Уже одного только факта, что важнейшие пути сообщения и торговые центры попали в руки японских вооруженных сил, достаточно, чтобы отдать японским хозяйственным потребностям решительное предпочтение перед всеми остальными. Может быть, ссылки почти на двести инцидентов, которые перечислены в списке, представленном английским послом в Токио, и содержавшиеся в американской ноте протеста жалобы на то, что японские меры якобы препятствуют торговле, вполне оправданны формально с точки зрения принципов политики "открытых дверей". Но они неоправданны с точки зрения принципов войны, которую ведут японцы, и выдвинутого Японией требования признать сложившееся в данный момент соотношение сил в Китае. И то, и другое - и состояние войны, и новое соотношение сил - автоматически и более или менее полностью закрывает "открытые двери" и ставит на место "максимальных привилегий" всех держав монополию хозяйственных потребностей Японии.
В этой новой области, входящей в "блок иены", есть только одна брешь иностранные к о н ц е с с и и в Тяньцзине, Шанхае и Кантоне, международно-правовая основа которых допускает игнорирование японских законов о военном хозяйстве; поэтому они становятся важными опорными пунктами иностранных и китайских мероприятий, направленных на подрыв хозяйственной и политической гегемонии японцев. И поэтому за намерением Японии отменить или существенно ограничить действие принципов "договора девяти держав" кроется вопрос об отмене или ограничении самостоятельности иностранных концессий и даже об экстерриториальности иностранцев (которая уже отменена в Маньчжоу-Го). Тем самым, конечно, затрагиваются вопросы, которые могут оказаться "начиненными взрывчаткой". Решимость японского руководства сделать со временем все выводы из факта, что важнейшие районы Китая уже оккупированы, была выражена в правительственном заявлении от 3 ноября как-то смутно. Напротив, представитель Министерства иностранных дел и вся японская пресса, которым в данном случае не оставалось ничего иного, как воспроизвести официальную версию, интерпретировали смысл правительственного заявления со всей резкостью. Представители министерства и комментарии прессы подчеркивали в особенности, что д о г о- в о р д е в я т и д е р ж а в практически уже л и ш и л с я с и л ы, что следует-де лишь официально заявить о его недействительности. И был выдвинут принцип, что впредь всякое использование западными державами гарантированных в прошлом хозяйственных прав в Китае будет ставиться в зависимость от признания ими военной и политической гегемонии Японии в Китае.
Особенно резко это было дано понять А н г л и и и Ф р а н
ц и и, политическая неприязнь к которым выражается намного сильнее, чем к Советскому Союзу, едва упоминаемому. Бросается в глаза, что Америка по-прежнему настаивает на действенности "договора девяти держав", бросается потому, что как раз Соединенные Штаты в довольно резкой ноте 6 ноября потребовали от Японии разъяснений, а кроме того, они слывут "отцом договора девяти держав". Если в Токио и не верят в совместный дипломатический демарш трех главных держав (Соединенных Штатов, Англии и Франции), а в совместные хозяйственные репрессии этих держав не верят и подавно, то уже одна мысль о теоретической возможности "хозяйственных санкций" достаточно неприятна. В Токио очень хорошо знают, что даже сильно ограниченные военные потребности более чем наполовину удовлетворяются ввозом из англо-американских хозяйственных областей. А поэтому, кажется, существует намерение применять новую японскую политику в Китае по отношению к Соединенным Штатам эластичнее, чем по отношению к Англии и Франции. Одновременно видны усилия обосновать новую восточноазиатскую политику не только изменением в соотношении сил, но и идеологически. При этом особую роль играет попытка поставить гегемонию в Восточной Азии на одну доску с борьбой против коммунизма, которую ведет Япония. Но наряду с этим японские притязания на гегемонию сравниваются с американской "доктриной Монро". Кроме того, "договор девяти держав" объявляется "несовместимым" и "с независимостью нового Китая". Этот договор стал-де колониальным эксплуататорским договором, и Япония должна требовать его отмены.
В ближайшее время должен начаться дипломатический спор с главными участниками "договора девяти держав". Между тем ответ на американскую ноту протеста уже дан, однако государственный департамент в Вашингтоне объявил его "неудовлетворительным". Англия тоже дожидается продолжения переговоров о так называемых нарушениях ее прав в Китае. А адресованные Франции японские протесты по поводу снабжения Китая оружием через Индокитай заставляли ожидать резких формулировок. Однако еще важнее, чем достижение признания западными державами новой роли Японии в Восточной Азии, была задача дополнить уже обеспеченное военное господство такими хозяйственными и политическими достижениями, которые включили бы Китай в сферу японского господства не только теоретически, но и практически. За границей, особенно в Англии, сомневаются в способностях и хозяйственных силах Японии, необходимых, чтобы справиться с этой чрезвычайной задачей после того, как только ее военная сторона вызвала в Японии значительные хозяйственные и финансовые трудности. Однако Япония, то есть ее руководство и особенно ее вооруженные силы, ни на минуту не сомневается в успехе новой восточноазиатской политики.
Все политические точки расставлены по своим местам.
Дом на Софийской
Наташа Звонарева доложила:
- Товарищ комкор, Иван Иванович в приемной.
Урицкий, не отрываясь от бумаг, кивнул.
Иван Иванович, по должности - помощник начальника управления, а по существу - завхоз, застыл в дверях.
Семен Петрович поднял голову.
- Дом военведа на Софийской набережной знаешь?
- Как не знать! Номер тридцать четыре.
- Забронированные для нас комнаты свободны?
- Только-только освободились... - уклончиво начал Иван Иванович.
- Выбери большую, самую светлую. Чтобы и для малыша подходила. Подбери мебель. Словом, надо устроить одному человеку праздник.
Завхоз кивнул:
- Понятно... А на кого прикажете оформлять?
Урицкий помедлил. Потом сказал:
- На имя Максимовой Екатерины Александровны. Ее адрес: Нижне-Кисловский переулок, дом восемь дробь два, квартира двенадцать.
В доме на Софийской, большом, толстостенном, с овальными венецианскими окнами и широчайшими коридорами, Иван Иванович согласно приказу отобрал на четвертом этаже самую хорошую, на свой взгляд, комнату: два окна смотрели на Москву-реку, на Кремль, где видна Спасская башня. Завез новую, еще пахнущую клеем мебель. И с ордером торжественно отправился в Нижне-Кисловский. В своей хлопотной работе он особенно любил эти торжественные и такие редкие моменты вручения ордеров.