Страница:
То, как Петров воспользовался ситуацией, чтобы продолжить разговор о предложенной сделке в отношении кафе Адрия показало, что он далеко не глуп. Его поручение произвести проверку Джорджа и собрать сведения о его биографии было не только правильным подходом к бизнесу. Оно придавало нашим планам такой характер, что они выглядели, как часть его разведывательной работы по линии МВД.
Таким путем Петров обеспечил себе хорошее прикрытие. Он защитил себя с моей стороны, если бы выяснилось, что я его обманываю, и обеспечил себе легенду на случай проверки его действий со стороны его службы.
В мае 1953 года Петров сообщил мне, что они с женой должны вскоре выехать обратно в Советский Союз. Он не уточнил даты отъезда, но сказал, что они будут отсутствовать от трех до шести месяцев. Однако, в его поведения просматривались признаки беспокойства, которые могли означать, что он истолковывает указание об отъезде, как отзыв из командировки.
Настал критический момент. Казалось, что если Петров когда либо помышлял о побеге, то наступило самое подходящее время. Однако, к несчастью, он оказался не готов к этому.
Тщательно все обдумав, я пришел к выводу, что пока ничего нельзя сделать, и мне остается только надеяться на благоприятное развитие ситуации в оставшееся время до отъезда, дата которого мне, кстати, была пока не известна.
Когда несколько дней спустя Петров вновь оказался в Сиднее, у меня возникло впечатление, что появились новые возможности. Он вошел в мой офис какой-то искусственной походкой с видом потерянным и подавленным.
- У меня произошло что-то ужасное с глазами, - сказал он мне. - Мой левый глаз почти не видит, а правый тоже не совсем в порядке. Почти все время я вижу перед собой плывущие черные пятна.
Петров открывал и закрывал глаза, как будто надеялся, что от этого пятна исчезнут. Я сказал, что устрою ему консультацию у доктора Бекета, хирурга-офтальмолога, с которым я совместно снимал офис на улице Маккуэри.
Я раздумывал над значением последних поворотов событий. Их последовательность была такова: вначале Петров интересуется возможностями организации бизнеса, затем он проявляет беспокойство в связи с предстоящим отъездом в Москву и, наконец, происходит драматическое осложнение состояния его глаза.
Причин делать поспешные выводы не было, но появились основания для вопроса: Является ли это осложнение состояния глаза совпадением по времени с предстоящим отъездом, или это просто маневр с целью отложить отъезд ? Если верно последнее предположение, то это открывало огромные новые возможности и добавляло новые осложнения. Я потратил многие часы на продумывание моих последующих действий и почувствовал, что смогу сохранить контроль над развитием ситуации при условии полного содействия со стороны Службы безопасности.
На протяжении последнего периода времени у меня появились основания полагать, что Служба безопасности скептически относится к моим выводам о том, что Петров мог бы перейти на Запад. Внешним проявлением такой позиции Службы были многочисленные проявления некоторого раздражения. Одним из примеров послужил вопрос об аренде мною квартиры на Пойнт Пайпер, которая, как мне представлялось, должна была дать существенные преимущества в моей работе с Петровым. Поэтому ещё до подписания арендного договора я обратился в Службу с просьбой о предоставлении мне субсидии для оплаты аренды, и её руководство обещало рассмотреть этот вопрос.
Впоследствии, уже после оформления договора руководство отказало в субсидии без всяких объяснений, и я остался с дорогостоящей квартирой, которую бы никогда не стал арендовать, если бы не стояла задача создания более благоприятных условий для работы в интересах Службы безопасности.
Были и другие причины, по которым Службе следовало бы помочь мне в оплате квартиры. Одна из них состояла в том, что даже если Петров и не перейдет на Запад, то он уже стал источником такой ценной информации, что я вполне мог рассчитывать на готовность Службы пойти на существенные затраты, чтобы получать от него и в дальнейшем подобного рода информацию.
Мое финансовое положение ухудшалось так быстро, что я попросил руководство Службы пересмотреть свое решение. И вновь оно отказало и опять без объяснений.
Последовавшее за этим нервное расстройство, не способствовало появлению желания решать сложные проблемы, возникающие в ходе моего общения с Петровым. Для меня Служба безопасности была символом государства, для которого я работал, жертвуя многим и в личном плане, и в финансовом отношении. Я считал, что заслужил положительной оценки, какого-то поощрения, и если люди, которые должны были оценить мою деятельность, оказались не готовы сделать это, тогда у меня, по-видимому, больше не оставалось стимулов для продолжения этой деятельности.
- Ради чего, черт побери, я занимаюсь всем этим? - часто спрашивал я себя. И, отвечая себе, вынужден был признать, что для тех, кто глубоко втянулся в эту игру, она представляет интерес сама по себе.
А потом снова вопрос к себе: Вношу ли я какой-нибудь вклад в те усилия, которые имеют целью остановить распространение тирании?
Не знаю, можно ли было ответить на этот вопрос положительно, но мне казалось, что я, хоть в небольшой степени, но способствовал облегчению страданий угнетенных, в том числе и угнетенных советских людей. Я также считал, что помогаю, может быть и в небольшой мере, поставить барьер против коммунизма в самой Австралии, и утешал себя мыслью о том, что, в конечном счете, правительственное ведомство не обязательно отражает чувства народа.
Несмотря на все это, я испытывал определенное чувство обиды из-за того, что Служба безопасности, которая должна была оказывать мне содействие, на самом деле сознательно отбивала у меня желание к работе. Я пришел к выводу, что мне необходимо поставить вопрос ребром и прояснить ситуацию.
Для ускорения прямого обмена мнениями я встретился с Нортом и продиктовал ему мое заявление об отказе от сотрудничества. В пылу раздражения я не слишком заботился о стиле, но в моем письме я сказал именно то, что хотел:
Генеральному Директору Службы безопасности.
Уважаемый сэр,
Я хочу представить Вам мое заявление о прекращении сотрудничества с даты, которая будет нами совместно согласована позднее.
В этом отношении дата предстоящего отъезда Петрова меня вполне устроит.
Причины моего отказа от сотрудничества, о котором я заявляю с сожалением, следующие:
(1) Я считаю, что форма Вашего отказа компенсировать мне оплату за арендованную мною квартиру, была неподобающей и оскорбительной для меня, особенно с учетом того, что я направил мою просьбу о финансовом содействии несколько месяцев назад (и до сих пор не получил на неё ответа).
В этой связи я хотел бы пояснить, что при аренде этой квартиры я руководствовался соображениями развития моих отношений с Петровым, что, как я понимаю, впоследствии оправдалось, а также тем, что наличие у меня этой квартиры снизит расходы по другим статьям.
(2) Затяжки в рассмотрении моей просьбы (как последней, так и до этого других) обычно создавали для меня затруднения, так как в ряде ситуаций в ходе моего сотрудничества с Вами, мне приходилось принимать немедленные решения.
Едва ли стоит объяснять, что если, прежде чем принять решение, я вынужден долго ожидать мнения Службы в отношении дальнейших действий, то мои возможности вести работу сильно сокращаются.
(3) Вашу настойчивость в проведении осмотра моей квартиры в мое отсутствие я расцениваю как признак того, что Вы испытываете ко мне определенное недоверие..
Я также считаю, что отказ выделить мне финансовую субсидию является результатом недооценки с Вашей стороны складывающейся ситуации.
(4) В течение длительного периода времени у меня сохраняется впечатление, что мой телефон прослушивается.
Поскольку мне хотелось бы верить, что это одна из мер по обеспечению моей безопасности, то полагаю, что можно было бы поставить меня в известность об этом.
Вышеизложенное дает возможность почувствовать различие между приносящей удовлетворение работой в коллективе и выполнением обязанностей на плохо оплачиваемой должности.
Я чувствую, что продолжение той работы, которую я проводил для Вас до этого, отвечает общественным интересам, и что те значительные суммы финансовых средств (государственных средств), которые были затрачены на мою деятельность, только сейчас начинают приносить отдачу.
Поэтому я буду рад пересмотреть мое решение об отказе от сотрудничества, если Ваш ответ убедит меня в том, что мои сомнения и обиды лишены оснований.
Как можно заметить, в заявлении особо подчеркнуто, что прекращение сотрудничества должно произойти после отъезда Петрова, поскольку, каков бы ни был результат лично для меня, мне бы хотелось сохранить преемственность в той работе, которую я вел. Я постарался изложить свое заявление в такой форме, чтобы Служба, если она этого хочет, имела возможность устранить разногласия между нами.
На следующий день мне в офис позвонил Норт. Он передал мне распоряжение немедленно прекратить оперативную работу. Я был буквально ошеломлен, так как при всей той неудовлетворенности, которую я испытывал из-за отношения Службы к моей работе, я никогда не мог подумать, что они придают ей такое ничтожное значение, что готовы просто бросить её.
Такое развитие событий поставило передо мной деликатную проблему морального характера. Даже если Служба безопасности и не понимала её, то я то знал, что мои отношения с Петровым достигли той стадии и приобрели такой характер, что их невозможно так просто прервать и забыть. Мне необходимо было найти какую-то форму их продолжения. Уже теперь, оглядываясь в прошлое, я могу честно сказать, что действия, которые я решил предпринять, не были продиктованы заботой о себе самом. Мною руководила лишь мысль о том, что работа, которую я так давно начал, должна быть продолжена и желательно мною, так как никто кроме меня не мог продолжить её с такой же степенью вероятности положительного результата. И уж если противоречия между Службой и мной преодолеть не удастся, только тогда её придется передать кому-то другому.
Должен сказать, что решаясь на дальнейшие действия, я осознавал, что вынуждаю Службу безопасности предпринять в этой ситуации решительные действия, так как я весьма долго был секретным агентом и понимал, что она узнает о предпринятых мною шагах весьма скоро.
Глава Восемнадцатая
Мне казалось, что наилучшим вариантом для меня было бы связаться с представительством спецслужб Соединенных Штатов Америки в Австралии, так как направление, в котором развивалось дело Петрова, могло стать предметом совместной заинтересованности Австралии и США. Если в Австралии имелось представительство разведки США, то оно, несомненно, должно было проявить готовность включиться в это дело.
Моим первым побуждением было связаться с Гарри Малленсом - в свое время вице-консулом США в Сиднее, а ныне - сотрудником консульского отдела посольства США в Канберре. Будучи знаком с ним лично, я поехал к нему домой в Килару - один из пригородов Сиднея, чтобы обсудить в беседе с ним этот вопрос в надежде, что он сообщит о этом генеральному консулу.
Я рассказал ему, что являясь агентом Австралийского Агентства по Разведке и Безопасности, я принимал участие в деятельности, имеющей международное значение, которая может представить интерес для США, и что мои отношения с Агентством уже прерваны.
Я высказал мысль о том, что если в Австралии есть подразделение спецслужбы США, которая могла бы заинтересоваться этим делом, то я готов сотрудничать с ней при соблюдении двух условий. Первое условие - получение согласия австралийского правительства на мою работу со спецслужбой Соединенных Штатов. И второе заключается в том, что я ни при каких условиях не стану сообщать информацию об Австралийском Агентстве по разведке и безопасности.
Малленс ответил, что согласен с моей точкой зрения о совпадении интересов Австралии и Соединенных Штатов в такого рода ситуации, но само дело в том виде, как я его схематично обрисовал, не относится к компетенции консульской службы. Тем не менее, он пообещал, что проинформирует о нем генерального консула.
На следующий день в субботу 17 мая я связался с Биллом Барнуэллом из Федеральной службы расследований, который, как оказалось, занялся активной политической деятельностью в своем районе проживания Мэнли, одном из самых известных морских курортов.
Для того, чтобы понять, с какой целью я связался с Барнуэллом, необходимо уяснить различие между Федеральной службой расследований (ФСР) и Австралийским Агентством по Разведке и Безопасности (ААРБ).
ФСР - старая служба и её сотрудники завидуют сотрудникам более молодой и престижной ААРБ, хотя и отрицают это. Причиной зависти сотрудников ФСР является то, что Агентство по Разведке и Безопасности забрало у них значительную часть престижной работы. Но обе службы и поныне в некоторых областях дублируют друг друга, и я чувствовал, что ФСР может воспользоваться представившейся возможностью для того, чтобы отличиться в такой выигрышном мероприятии, в котором я был задействован.
Барнуэлл выслушал мой рассказ об основных моментах моего противостояния со Службой безопасности и сказал, что, по возможности, окажет помощь, так как должен признать, что в течение нескольких лет относился ко мне с большим предубеждением.
Читатель помнит, что Барнуэлл был моим первым куратором с самого начала моей оперативной деятельности по линии государственной безопасности. Потом наши отношения прервались, а я играл предназначенную мне роль настолько естественно, что Билл пришел к выводу, что его "многообещающий ученик" стал коммунистом. Он испытал большое облегчение, когда узнал, что не ошибся в своем доверии ко мне.
Билл согласился с тем, что проведенная работа слишком важна, чтобы её можно было просто так бросить, но сказал, что сложившаяся ситуация носит весьма щекотливый характер.
- Я не смогу многого сделать, - сказал он мне. - Мне нужно поговорить со Стариком (Черный Джек Галлеган) и выслушать его мнение. Позвони мне в офис в понедельник и я сообщу тебе о результате.
Воскресенье стало для меня тяжелым днем. Я не представлял, как все обернется. Ели дела пойдут скверно, меня могут обвинить в разглашении секретных сведений, в передаче секретов американцам и даже в попытке продать их соперничающей правительственной организации, что правительственными чиновниками рассматривалось как одно из серьезнейших нарушений служебной этики.
Не получил успокоения я и в понедельник, когда позвонил Биллу и услышал от него следующее:
- Я ничего не могу сделать. Только что переговорил со Стариком и он сказал, что мы не можем вмешиваться ни при каких обстоятельствах. Если ты сам решишь обратиться с этим вопросом выше - дело твое.
Такой удар по моим надеждам я переживал не очень долго, так как спустя несколько часов новый телефонный звонок подтвердил, что я был прав, когда предполагал, что мои действия скоро станут известны Службе безопасности.
Норт по телефону сообщил мне следующее:
- Ваше заявление об отказе от сотрудничества принято на ваших условиях, то есть вы продолжаете работу до отъезда известного вам лица, а тем временем встречаетесь с моим другом (Ричардсом) для обсуждения сложившейся ситуации.
Норт хотел сказать, что мне следует действовать обычным порядком, и если в беседе с Ричардсом разногласия удастся уладить, тогда мое заявлении будет считаться утратившим силу. Моя игра оказалась успешной, и я вздохнул с облегчением. Я позвонил Малленсу, попросил его забыть о нашем с ним разговоре и сразу же снова переключил все свое внимание на Петрова.
Петров все ещё маялся со своим глазом, и когда он прибыл в Сидней 19 мая, я восстановил наши отношения с ним на том же уровне, на котором они были прерваны, с ощущением, что за время перерыва ничего не изменилось.
Мы отправились на прием к доктору Бекету, который, осмотрев Петрова, заявил, что у него воспаление сетчатки и зрительного нерва. Бекет порекомендовал Петрову лечь в больницу и сказал, что до выздоровления следует отказаться от мысли о возвращении в Советский Союз. Он вручил Петрову письмо к доктору Лоджу из Канберры с просьбой устроить его в больницу.
Я внимательно наблюдал за поведением Петрова во время его медицинской консультации и слышал все его ответы на вопросы доктора Бекета. Любая подробность могла объяснить мне мотивы его поведения.
У меня сложилось впечатление, что в голосе Петрова явно слышались нотки удовлетворения при словах Бекета о том, что в настоящее время ему следует выбросить из головы мысль о поездке домой.
- Значит вы считаете, что мне сейчас не следует ехать, не так ли? спросил он. Складывалось впечатление, что он хотел вновь услышать четко сформулированное мнение врача, чтобы ощутить чувство уверенности.
Чем больше я анализировал настроение Петрова и его поведение, тем более приходил к убеждению, что он намеренно использует свои жалобы на недомогание для того, чтобы избежать возвращения в Советский Союз. Согласно моей оценке ситуации у Петрова на руках была история его болезни и он, зная, что в результате её на сетчатке остаются постоянные шрамы, теперь сознательно использовал это в своих целях.
Эти выводы в значительной мере определили характер моих дальнейших действий. Оценив все за и против, я поговорил с Нортом и высказал ему мое мнение, что в такой обстановке имеется пятидесятипроцентная вероятность перехода Петрова на Запад, при условии оказании на него соответствующего влияния и предоставления ему достаточных гарантий. Я также сказал, что Службе безопасности следует определиться, целесообразно ли вести дело к такому исходу.
- Такие дела не решаются экспромтом, - предупредил я его. - Необходимо принять во внимание ряд весьма важных факторов. Не исключено, например, что в долгосрочной перспективе переход Петрова на Запад может привести к негативным последствиям.
Я подчеркнул, что сразу же после ухода Петрова выяснится моя истинная роль в этом деле и, в итоге, моя ценность, как агента, упадет до нуля. С другой стороны, если мы позволим Петрову возвратиться в Москву, тогда меня передадут на связь замене Петрова, причем со значительным оперативным заделом, что создаст условия для укрепления доверия ко мне со стороны сотрудников посольства.
Я обратил внимание на необходимость взвесить негативные последствия перехода на Запад такого человека как Петров. По моему мнению, с чисто разведывательной точки зрения не имело большого значения перейдет он или нет, так как я очень глубоко вовлечен в его оперативную деятельность и осведомлен о ней.
Я часто думал, что если смотреть на вещи с этой точки зрения, то было бы лучше, чтобы Петров не уходил на Запад. Если он не уйдет, тогда мы сохраним возможность продолжения оперативной игры с противником, и в случае какой-нибудь кризисной ситуации у меня будет возможность парализовать деятельность всей советской шпионской сети в Австралии.
Впоследствии, уже после перехода Петрова на Запад я обнаружил признаки того, что существовал план на случай кризисной ситуации, влекущей за собой выезд советского посольства из Австралии, который предусматривал передачу мне полномочий главы советской шпионской сети в Австралии. По терминологии советской разведки он называется руководителем нелегальной резидентуры МВД в стране.
Но политическое планирование не входило в мои обязанности. Моя роль заключалась в том, чтобы сообщать мое мнение в отношении складывающейся ситуации, а директорам Службы безопасности предстояло определять линию дальнейших действий.
В ходе моего разговора с Нортом я сказал ему, что если осуществлять какой-то зондирующий подход к Петрову, то делать это должно нейтральное лицо. Я выдвинул это предложение исходя из того, что вне зависимости от дальнейшего развития событий, мне не хотелось выявления на этой стадии моей причастности к делу, а Служба безопасности не могла напрямую проявить свою причастность, так как сразу же возникли бы подозрения о наличии каких-то отношений между Службой и мной.
Я подчеркнул, что подобранное для зондирующего подхода лицо должно быть известно Петрову, иметь, согласно его критериям, хорошее общественное положение и связи в правительственных кругах и, конечно, быть человеком опытным и искусным в проведении беседы оперативного характера.
Я считал, что зондирующий подход будет иметь значение из-за того влияния, которое он окажет на Петрова. На него произведет впечатление и он будет более расположен выслушать обращение, исходящее от влиятельного и уважаемого человека, а по форме искреннее и реалистичное. Я настоятельно рекомендовал, чтобы проведение беседы планировалось в общественном месте с приятной обстановкой, так как Петров хорошо реагирует на такие условия.
Я также коснулся условий, которые следовало бы предложить Петрову. Для любого сотрудника советского загранучреждения было два основных фактора, препятствующих принятию решения о переходе на Запад - во-первых, страх перед материальной необеспеченностью и опасения физического насилия со стороны своих бывших товарищей.
Я настаивал, чтобы основным содержанием зондирующей беседы стало обсуждение условий, гарантированно избавляющих Петрова от этих страхов и опасений. Появление других сдерживающих факторов было очень маловероятно.
Норт обратил внимание на мои замечания и пообещал передать их по назначению.
На этом на данный период моя роль в деле заканчивалась. Зная, что Петров находится в Канберре в больнице, я мог снова посвятить часть моего времени различным группам движения сторонников мира, о которых я в последнее время вспоминал не часто.
Через пять дней Норт встретился со мной. Он сказал, что в Службе хотели бы, чтобы я, как можно скорее, отправился в Канберру и побеседовал с Петровым, который все ещё находился в больнице. Они считали, что Петрова вскоре могут выписать по окончании лечения, и полагали целесообразным провести с ним беседу в спокойной больничной атмосфере.
Норт вытащил лист с машинописным текстом и зачитал из него ряд вопросов, которые Служба подготовила для того, чтобы я задал их Петрову. Эти вопросы, подготовленные с целью выяснения его физического состояния, будущих намерений и длительности срока, в течение которого он намеревался находиться в Австралии, показались мне неуклюжими и ненужными.
Во - первых, естественным подход получился бы тогда, когда всю инициативу оставили бы на мое усмотрение в соответствии с ходом развития событий, освободив меня от ограничений слишком подробного инструктажа. Во вторых, вся концепция подхода была слишком наивной, так как основывалась на необоснованном предположении, что Петров будет искренне и правдиво отвечать на любой поставленный ему вопрос.
Некоторые из вопросов были плохо продуманы, и их включение в список подтверждало мое подозрение о том, что руководство Службы не имело представления о менталитете советского человека русского происхождения. Это объяснялось отсутствием у них знаний о жизни в Советском Союзе. Это естественно, так как у них не было информации из первых рук об условиях жизни там, и очевидно, они не приложили серьезных усилий к тому, чтобы восполнить пробелы путем целенаправленного чтения специально подобранной литературы.
У меня также сложилось впечатление, что им не удалось усвоить суть моих отчетов в отношении характера Петрова, так как выяснилось, что они не поняли ни его менталитет, ни эмоциональный склад натуры и, таким образом, оказались неспособны оценить, какова будет его наиболее вероятная реакция в той или иной ситуации.
Например, в подготовленном Службой списке был такой вопрос: Как вы оцениваете курс лечения, который прошли в этой больнице. Как он выглядит в сравнении с лечением в советских больницах ?
Этот вопрос был явно абсурдным, если не сказать больше. Ни один сотрудник советского загранпредставительства, даже если он находится на грани перехода на Запад, никогда не ответит на него в неблагоприятном для Советского Союза духе. А для меня задать такой вопрос означало бы проявить себя в абсолютно несвойственной мне манере.
По мере того, как Норт вслух зачитывал вопросы из принесенного им списка, мне становилось все труднее скрывать мое раздражение. Он, по-видимому, почувствовал его, потому что в какой-то момент отошел от предписанной ему официальной роли и произнес: Ну, мистер Бейкер, остальное я не буду дочитывать, так как вы, очевидно, будете исходить из развития ситуации на месте.
Это был единственный раз, когда Бялогуский вынужден был отреагировать на свой оперативный псевдоним "Бейкер", не отвечая на слова Норта.
Несмотря на наличие у меня подготовленного списка вопросов, мне предстояла поездка в Канберру далеко не развлекательного характера. Нужно было хорошо подготовиться к ней, чтобы убедительно объяснить Петрову причины моего визита к нему, а также предложить ему основу легенды для объяснения причин моего визита перед сотрудниками советского посольства.
Таким путем Петров обеспечил себе хорошее прикрытие. Он защитил себя с моей стороны, если бы выяснилось, что я его обманываю, и обеспечил себе легенду на случай проверки его действий со стороны его службы.
В мае 1953 года Петров сообщил мне, что они с женой должны вскоре выехать обратно в Советский Союз. Он не уточнил даты отъезда, но сказал, что они будут отсутствовать от трех до шести месяцев. Однако, в его поведения просматривались признаки беспокойства, которые могли означать, что он истолковывает указание об отъезде, как отзыв из командировки.
Настал критический момент. Казалось, что если Петров когда либо помышлял о побеге, то наступило самое подходящее время. Однако, к несчастью, он оказался не готов к этому.
Тщательно все обдумав, я пришел к выводу, что пока ничего нельзя сделать, и мне остается только надеяться на благоприятное развитие ситуации в оставшееся время до отъезда, дата которого мне, кстати, была пока не известна.
Когда несколько дней спустя Петров вновь оказался в Сиднее, у меня возникло впечатление, что появились новые возможности. Он вошел в мой офис какой-то искусственной походкой с видом потерянным и подавленным.
- У меня произошло что-то ужасное с глазами, - сказал он мне. - Мой левый глаз почти не видит, а правый тоже не совсем в порядке. Почти все время я вижу перед собой плывущие черные пятна.
Петров открывал и закрывал глаза, как будто надеялся, что от этого пятна исчезнут. Я сказал, что устрою ему консультацию у доктора Бекета, хирурга-офтальмолога, с которым я совместно снимал офис на улице Маккуэри.
Я раздумывал над значением последних поворотов событий. Их последовательность была такова: вначале Петров интересуется возможностями организации бизнеса, затем он проявляет беспокойство в связи с предстоящим отъездом в Москву и, наконец, происходит драматическое осложнение состояния его глаза.
Причин делать поспешные выводы не было, но появились основания для вопроса: Является ли это осложнение состояния глаза совпадением по времени с предстоящим отъездом, или это просто маневр с целью отложить отъезд ? Если верно последнее предположение, то это открывало огромные новые возможности и добавляло новые осложнения. Я потратил многие часы на продумывание моих последующих действий и почувствовал, что смогу сохранить контроль над развитием ситуации при условии полного содействия со стороны Службы безопасности.
На протяжении последнего периода времени у меня появились основания полагать, что Служба безопасности скептически относится к моим выводам о том, что Петров мог бы перейти на Запад. Внешним проявлением такой позиции Службы были многочисленные проявления некоторого раздражения. Одним из примеров послужил вопрос об аренде мною квартиры на Пойнт Пайпер, которая, как мне представлялось, должна была дать существенные преимущества в моей работе с Петровым. Поэтому ещё до подписания арендного договора я обратился в Службу с просьбой о предоставлении мне субсидии для оплаты аренды, и её руководство обещало рассмотреть этот вопрос.
Впоследствии, уже после оформления договора руководство отказало в субсидии без всяких объяснений, и я остался с дорогостоящей квартирой, которую бы никогда не стал арендовать, если бы не стояла задача создания более благоприятных условий для работы в интересах Службы безопасности.
Были и другие причины, по которым Службе следовало бы помочь мне в оплате квартиры. Одна из них состояла в том, что даже если Петров и не перейдет на Запад, то он уже стал источником такой ценной информации, что я вполне мог рассчитывать на готовность Службы пойти на существенные затраты, чтобы получать от него и в дальнейшем подобного рода информацию.
Мое финансовое положение ухудшалось так быстро, что я попросил руководство Службы пересмотреть свое решение. И вновь оно отказало и опять без объяснений.
Последовавшее за этим нервное расстройство, не способствовало появлению желания решать сложные проблемы, возникающие в ходе моего общения с Петровым. Для меня Служба безопасности была символом государства, для которого я работал, жертвуя многим и в личном плане, и в финансовом отношении. Я считал, что заслужил положительной оценки, какого-то поощрения, и если люди, которые должны были оценить мою деятельность, оказались не готовы сделать это, тогда у меня, по-видимому, больше не оставалось стимулов для продолжения этой деятельности.
- Ради чего, черт побери, я занимаюсь всем этим? - часто спрашивал я себя. И, отвечая себе, вынужден был признать, что для тех, кто глубоко втянулся в эту игру, она представляет интерес сама по себе.
А потом снова вопрос к себе: Вношу ли я какой-нибудь вклад в те усилия, которые имеют целью остановить распространение тирании?
Не знаю, можно ли было ответить на этот вопрос положительно, но мне казалось, что я, хоть в небольшой степени, но способствовал облегчению страданий угнетенных, в том числе и угнетенных советских людей. Я также считал, что помогаю, может быть и в небольшой мере, поставить барьер против коммунизма в самой Австралии, и утешал себя мыслью о том, что, в конечном счете, правительственное ведомство не обязательно отражает чувства народа.
Несмотря на все это, я испытывал определенное чувство обиды из-за того, что Служба безопасности, которая должна была оказывать мне содействие, на самом деле сознательно отбивала у меня желание к работе. Я пришел к выводу, что мне необходимо поставить вопрос ребром и прояснить ситуацию.
Для ускорения прямого обмена мнениями я встретился с Нортом и продиктовал ему мое заявление об отказе от сотрудничества. В пылу раздражения я не слишком заботился о стиле, но в моем письме я сказал именно то, что хотел:
Генеральному Директору Службы безопасности.
Уважаемый сэр,
Я хочу представить Вам мое заявление о прекращении сотрудничества с даты, которая будет нами совместно согласована позднее.
В этом отношении дата предстоящего отъезда Петрова меня вполне устроит.
Причины моего отказа от сотрудничества, о котором я заявляю с сожалением, следующие:
(1) Я считаю, что форма Вашего отказа компенсировать мне оплату за арендованную мною квартиру, была неподобающей и оскорбительной для меня, особенно с учетом того, что я направил мою просьбу о финансовом содействии несколько месяцев назад (и до сих пор не получил на неё ответа).
В этой связи я хотел бы пояснить, что при аренде этой квартиры я руководствовался соображениями развития моих отношений с Петровым, что, как я понимаю, впоследствии оправдалось, а также тем, что наличие у меня этой квартиры снизит расходы по другим статьям.
(2) Затяжки в рассмотрении моей просьбы (как последней, так и до этого других) обычно создавали для меня затруднения, так как в ряде ситуаций в ходе моего сотрудничества с Вами, мне приходилось принимать немедленные решения.
Едва ли стоит объяснять, что если, прежде чем принять решение, я вынужден долго ожидать мнения Службы в отношении дальнейших действий, то мои возможности вести работу сильно сокращаются.
(3) Вашу настойчивость в проведении осмотра моей квартиры в мое отсутствие я расцениваю как признак того, что Вы испытываете ко мне определенное недоверие..
Я также считаю, что отказ выделить мне финансовую субсидию является результатом недооценки с Вашей стороны складывающейся ситуации.
(4) В течение длительного периода времени у меня сохраняется впечатление, что мой телефон прослушивается.
Поскольку мне хотелось бы верить, что это одна из мер по обеспечению моей безопасности, то полагаю, что можно было бы поставить меня в известность об этом.
Вышеизложенное дает возможность почувствовать различие между приносящей удовлетворение работой в коллективе и выполнением обязанностей на плохо оплачиваемой должности.
Я чувствую, что продолжение той работы, которую я проводил для Вас до этого, отвечает общественным интересам, и что те значительные суммы финансовых средств (государственных средств), которые были затрачены на мою деятельность, только сейчас начинают приносить отдачу.
Поэтому я буду рад пересмотреть мое решение об отказе от сотрудничества, если Ваш ответ убедит меня в том, что мои сомнения и обиды лишены оснований.
Как можно заметить, в заявлении особо подчеркнуто, что прекращение сотрудничества должно произойти после отъезда Петрова, поскольку, каков бы ни был результат лично для меня, мне бы хотелось сохранить преемственность в той работе, которую я вел. Я постарался изложить свое заявление в такой форме, чтобы Служба, если она этого хочет, имела возможность устранить разногласия между нами.
На следующий день мне в офис позвонил Норт. Он передал мне распоряжение немедленно прекратить оперативную работу. Я был буквально ошеломлен, так как при всей той неудовлетворенности, которую я испытывал из-за отношения Службы к моей работе, я никогда не мог подумать, что они придают ей такое ничтожное значение, что готовы просто бросить её.
Такое развитие событий поставило передо мной деликатную проблему морального характера. Даже если Служба безопасности и не понимала её, то я то знал, что мои отношения с Петровым достигли той стадии и приобрели такой характер, что их невозможно так просто прервать и забыть. Мне необходимо было найти какую-то форму их продолжения. Уже теперь, оглядываясь в прошлое, я могу честно сказать, что действия, которые я решил предпринять, не были продиктованы заботой о себе самом. Мною руководила лишь мысль о том, что работа, которую я так давно начал, должна быть продолжена и желательно мною, так как никто кроме меня не мог продолжить её с такой же степенью вероятности положительного результата. И уж если противоречия между Службой и мной преодолеть не удастся, только тогда её придется передать кому-то другому.
Должен сказать, что решаясь на дальнейшие действия, я осознавал, что вынуждаю Службу безопасности предпринять в этой ситуации решительные действия, так как я весьма долго был секретным агентом и понимал, что она узнает о предпринятых мною шагах весьма скоро.
Глава Восемнадцатая
Мне казалось, что наилучшим вариантом для меня было бы связаться с представительством спецслужб Соединенных Штатов Америки в Австралии, так как направление, в котором развивалось дело Петрова, могло стать предметом совместной заинтересованности Австралии и США. Если в Австралии имелось представительство разведки США, то оно, несомненно, должно было проявить готовность включиться в это дело.
Моим первым побуждением было связаться с Гарри Малленсом - в свое время вице-консулом США в Сиднее, а ныне - сотрудником консульского отдела посольства США в Канберре. Будучи знаком с ним лично, я поехал к нему домой в Килару - один из пригородов Сиднея, чтобы обсудить в беседе с ним этот вопрос в надежде, что он сообщит о этом генеральному консулу.
Я рассказал ему, что являясь агентом Австралийского Агентства по Разведке и Безопасности, я принимал участие в деятельности, имеющей международное значение, которая может представить интерес для США, и что мои отношения с Агентством уже прерваны.
Я высказал мысль о том, что если в Австралии есть подразделение спецслужбы США, которая могла бы заинтересоваться этим делом, то я готов сотрудничать с ней при соблюдении двух условий. Первое условие - получение согласия австралийского правительства на мою работу со спецслужбой Соединенных Штатов. И второе заключается в том, что я ни при каких условиях не стану сообщать информацию об Австралийском Агентстве по разведке и безопасности.
Малленс ответил, что согласен с моей точкой зрения о совпадении интересов Австралии и Соединенных Штатов в такого рода ситуации, но само дело в том виде, как я его схематично обрисовал, не относится к компетенции консульской службы. Тем не менее, он пообещал, что проинформирует о нем генерального консула.
На следующий день в субботу 17 мая я связался с Биллом Барнуэллом из Федеральной службы расследований, который, как оказалось, занялся активной политической деятельностью в своем районе проживания Мэнли, одном из самых известных морских курортов.
Для того, чтобы понять, с какой целью я связался с Барнуэллом, необходимо уяснить различие между Федеральной службой расследований (ФСР) и Австралийским Агентством по Разведке и Безопасности (ААРБ).
ФСР - старая служба и её сотрудники завидуют сотрудникам более молодой и престижной ААРБ, хотя и отрицают это. Причиной зависти сотрудников ФСР является то, что Агентство по Разведке и Безопасности забрало у них значительную часть престижной работы. Но обе службы и поныне в некоторых областях дублируют друг друга, и я чувствовал, что ФСР может воспользоваться представившейся возможностью для того, чтобы отличиться в такой выигрышном мероприятии, в котором я был задействован.
Барнуэлл выслушал мой рассказ об основных моментах моего противостояния со Службой безопасности и сказал, что, по возможности, окажет помощь, так как должен признать, что в течение нескольких лет относился ко мне с большим предубеждением.
Читатель помнит, что Барнуэлл был моим первым куратором с самого начала моей оперативной деятельности по линии государственной безопасности. Потом наши отношения прервались, а я играл предназначенную мне роль настолько естественно, что Билл пришел к выводу, что его "многообещающий ученик" стал коммунистом. Он испытал большое облегчение, когда узнал, что не ошибся в своем доверии ко мне.
Билл согласился с тем, что проведенная работа слишком важна, чтобы её можно было просто так бросить, но сказал, что сложившаяся ситуация носит весьма щекотливый характер.
- Я не смогу многого сделать, - сказал он мне. - Мне нужно поговорить со Стариком (Черный Джек Галлеган) и выслушать его мнение. Позвони мне в офис в понедельник и я сообщу тебе о результате.
Воскресенье стало для меня тяжелым днем. Я не представлял, как все обернется. Ели дела пойдут скверно, меня могут обвинить в разглашении секретных сведений, в передаче секретов американцам и даже в попытке продать их соперничающей правительственной организации, что правительственными чиновниками рассматривалось как одно из серьезнейших нарушений служебной этики.
Не получил успокоения я и в понедельник, когда позвонил Биллу и услышал от него следующее:
- Я ничего не могу сделать. Только что переговорил со Стариком и он сказал, что мы не можем вмешиваться ни при каких обстоятельствах. Если ты сам решишь обратиться с этим вопросом выше - дело твое.
Такой удар по моим надеждам я переживал не очень долго, так как спустя несколько часов новый телефонный звонок подтвердил, что я был прав, когда предполагал, что мои действия скоро станут известны Службе безопасности.
Норт по телефону сообщил мне следующее:
- Ваше заявление об отказе от сотрудничества принято на ваших условиях, то есть вы продолжаете работу до отъезда известного вам лица, а тем временем встречаетесь с моим другом (Ричардсом) для обсуждения сложившейся ситуации.
Норт хотел сказать, что мне следует действовать обычным порядком, и если в беседе с Ричардсом разногласия удастся уладить, тогда мое заявлении будет считаться утратившим силу. Моя игра оказалась успешной, и я вздохнул с облегчением. Я позвонил Малленсу, попросил его забыть о нашем с ним разговоре и сразу же снова переключил все свое внимание на Петрова.
Петров все ещё маялся со своим глазом, и когда он прибыл в Сидней 19 мая, я восстановил наши отношения с ним на том же уровне, на котором они были прерваны, с ощущением, что за время перерыва ничего не изменилось.
Мы отправились на прием к доктору Бекету, который, осмотрев Петрова, заявил, что у него воспаление сетчатки и зрительного нерва. Бекет порекомендовал Петрову лечь в больницу и сказал, что до выздоровления следует отказаться от мысли о возвращении в Советский Союз. Он вручил Петрову письмо к доктору Лоджу из Канберры с просьбой устроить его в больницу.
Я внимательно наблюдал за поведением Петрова во время его медицинской консультации и слышал все его ответы на вопросы доктора Бекета. Любая подробность могла объяснить мне мотивы его поведения.
У меня сложилось впечатление, что в голосе Петрова явно слышались нотки удовлетворения при словах Бекета о том, что в настоящее время ему следует выбросить из головы мысль о поездке домой.
- Значит вы считаете, что мне сейчас не следует ехать, не так ли? спросил он. Складывалось впечатление, что он хотел вновь услышать четко сформулированное мнение врача, чтобы ощутить чувство уверенности.
Чем больше я анализировал настроение Петрова и его поведение, тем более приходил к убеждению, что он намеренно использует свои жалобы на недомогание для того, чтобы избежать возвращения в Советский Союз. Согласно моей оценке ситуации у Петрова на руках была история его болезни и он, зная, что в результате её на сетчатке остаются постоянные шрамы, теперь сознательно использовал это в своих целях.
Эти выводы в значительной мере определили характер моих дальнейших действий. Оценив все за и против, я поговорил с Нортом и высказал ему мое мнение, что в такой обстановке имеется пятидесятипроцентная вероятность перехода Петрова на Запад, при условии оказании на него соответствующего влияния и предоставления ему достаточных гарантий. Я также сказал, что Службе безопасности следует определиться, целесообразно ли вести дело к такому исходу.
- Такие дела не решаются экспромтом, - предупредил я его. - Необходимо принять во внимание ряд весьма важных факторов. Не исключено, например, что в долгосрочной перспективе переход Петрова на Запад может привести к негативным последствиям.
Я подчеркнул, что сразу же после ухода Петрова выяснится моя истинная роль в этом деле и, в итоге, моя ценность, как агента, упадет до нуля. С другой стороны, если мы позволим Петрову возвратиться в Москву, тогда меня передадут на связь замене Петрова, причем со значительным оперативным заделом, что создаст условия для укрепления доверия ко мне со стороны сотрудников посольства.
Я обратил внимание на необходимость взвесить негативные последствия перехода на Запад такого человека как Петров. По моему мнению, с чисто разведывательной точки зрения не имело большого значения перейдет он или нет, так как я очень глубоко вовлечен в его оперативную деятельность и осведомлен о ней.
Я часто думал, что если смотреть на вещи с этой точки зрения, то было бы лучше, чтобы Петров не уходил на Запад. Если он не уйдет, тогда мы сохраним возможность продолжения оперативной игры с противником, и в случае какой-нибудь кризисной ситуации у меня будет возможность парализовать деятельность всей советской шпионской сети в Австралии.
Впоследствии, уже после перехода Петрова на Запад я обнаружил признаки того, что существовал план на случай кризисной ситуации, влекущей за собой выезд советского посольства из Австралии, который предусматривал передачу мне полномочий главы советской шпионской сети в Австралии. По терминологии советской разведки он называется руководителем нелегальной резидентуры МВД в стране.
Но политическое планирование не входило в мои обязанности. Моя роль заключалась в том, чтобы сообщать мое мнение в отношении складывающейся ситуации, а директорам Службы безопасности предстояло определять линию дальнейших действий.
В ходе моего разговора с Нортом я сказал ему, что если осуществлять какой-то зондирующий подход к Петрову, то делать это должно нейтральное лицо. Я выдвинул это предложение исходя из того, что вне зависимости от дальнейшего развития событий, мне не хотелось выявления на этой стадии моей причастности к делу, а Служба безопасности не могла напрямую проявить свою причастность, так как сразу же возникли бы подозрения о наличии каких-то отношений между Службой и мной.
Я подчеркнул, что подобранное для зондирующего подхода лицо должно быть известно Петрову, иметь, согласно его критериям, хорошее общественное положение и связи в правительственных кругах и, конечно, быть человеком опытным и искусным в проведении беседы оперативного характера.
Я считал, что зондирующий подход будет иметь значение из-за того влияния, которое он окажет на Петрова. На него произведет впечатление и он будет более расположен выслушать обращение, исходящее от влиятельного и уважаемого человека, а по форме искреннее и реалистичное. Я настоятельно рекомендовал, чтобы проведение беседы планировалось в общественном месте с приятной обстановкой, так как Петров хорошо реагирует на такие условия.
Я также коснулся условий, которые следовало бы предложить Петрову. Для любого сотрудника советского загранучреждения было два основных фактора, препятствующих принятию решения о переходе на Запад - во-первых, страх перед материальной необеспеченностью и опасения физического насилия со стороны своих бывших товарищей.
Я настаивал, чтобы основным содержанием зондирующей беседы стало обсуждение условий, гарантированно избавляющих Петрова от этих страхов и опасений. Появление других сдерживающих факторов было очень маловероятно.
Норт обратил внимание на мои замечания и пообещал передать их по назначению.
На этом на данный период моя роль в деле заканчивалась. Зная, что Петров находится в Канберре в больнице, я мог снова посвятить часть моего времени различным группам движения сторонников мира, о которых я в последнее время вспоминал не часто.
Через пять дней Норт встретился со мной. Он сказал, что в Службе хотели бы, чтобы я, как можно скорее, отправился в Канберру и побеседовал с Петровым, который все ещё находился в больнице. Они считали, что Петрова вскоре могут выписать по окончании лечения, и полагали целесообразным провести с ним беседу в спокойной больничной атмосфере.
Норт вытащил лист с машинописным текстом и зачитал из него ряд вопросов, которые Служба подготовила для того, чтобы я задал их Петрову. Эти вопросы, подготовленные с целью выяснения его физического состояния, будущих намерений и длительности срока, в течение которого он намеревался находиться в Австралии, показались мне неуклюжими и ненужными.
Во - первых, естественным подход получился бы тогда, когда всю инициативу оставили бы на мое усмотрение в соответствии с ходом развития событий, освободив меня от ограничений слишком подробного инструктажа. Во вторых, вся концепция подхода была слишком наивной, так как основывалась на необоснованном предположении, что Петров будет искренне и правдиво отвечать на любой поставленный ему вопрос.
Некоторые из вопросов были плохо продуманы, и их включение в список подтверждало мое подозрение о том, что руководство Службы не имело представления о менталитете советского человека русского происхождения. Это объяснялось отсутствием у них знаний о жизни в Советском Союзе. Это естественно, так как у них не было информации из первых рук об условиях жизни там, и очевидно, они не приложили серьезных усилий к тому, чтобы восполнить пробелы путем целенаправленного чтения специально подобранной литературы.
У меня также сложилось впечатление, что им не удалось усвоить суть моих отчетов в отношении характера Петрова, так как выяснилось, что они не поняли ни его менталитет, ни эмоциональный склад натуры и, таким образом, оказались неспособны оценить, какова будет его наиболее вероятная реакция в той или иной ситуации.
Например, в подготовленном Службой списке был такой вопрос: Как вы оцениваете курс лечения, который прошли в этой больнице. Как он выглядит в сравнении с лечением в советских больницах ?
Этот вопрос был явно абсурдным, если не сказать больше. Ни один сотрудник советского загранпредставительства, даже если он находится на грани перехода на Запад, никогда не ответит на него в неблагоприятном для Советского Союза духе. А для меня задать такой вопрос означало бы проявить себя в абсолютно несвойственной мне манере.
По мере того, как Норт вслух зачитывал вопросы из принесенного им списка, мне становилось все труднее скрывать мое раздражение. Он, по-видимому, почувствовал его, потому что в какой-то момент отошел от предписанной ему официальной роли и произнес: Ну, мистер Бейкер, остальное я не буду дочитывать, так как вы, очевидно, будете исходить из развития ситуации на месте.
Это был единственный раз, когда Бялогуский вынужден был отреагировать на свой оперативный псевдоним "Бейкер", не отвечая на слова Норта.
Несмотря на наличие у меня подготовленного списка вопросов, мне предстояла поездка в Канберру далеко не развлекательного характера. Нужно было хорошо подготовиться к ней, чтобы убедительно объяснить Петрову причины моего визита к нему, а также предложить ему основу легенды для объяснения причин моего визита перед сотрудниками советского посольства.