Страница:
Несколько дней такой дискуссии не убедили меня, и я все ещё был уверен в своей правоте, когда от Норта последовал решительный вызов на встречу, но встречаться со мной должен был не он сам.
- Мне дано указание передать вам, чтобы вы прибыли в определенное место (он его назвал), где вас уже будут ожидать для беседы. Тему беседы вам уточнят на месте.
Когда я постучал в дверь офиса, в который меня направили, её открыл мужчина, который был мне известен, как представитель Службы безопасности, но я не знал его имени.
- Давайте побеседуем, не называя имен, мистер Бейкер, - сказал он.
Мне это не понравилось, так как единственное имя, которое он намерен был не называть, было его собственное имя, а в том деле, которым мы занимались, я рисковал больше, чем любой официальный сотрудник Службы. Однако я промолчал.
- Я пришел к вам с сообщением от полковника Спрая, - продолжил мой скрытный собеседник. - Он поручил мне передать вам, что ваше сотрудничество со Службой окончено, и вы должны немедленно прекратить вашу деятельность в этом плане. Он также просил меня довести до вашего сведения, что именно он руководит Агентством по разведке и безопасности, а не премьер-министр.
Я продолжал хранить молчание, чувствуя, что ещё не все сказано.
- Вам следует иметь в виду, что мы осведомлены о том, что некоторое время назад вы связывались с американцами и предлагали им свои услуги.
Здесь я прервал его. - В то время, когда я связывался с американцами, я не работал на Службу безопасности. Я не предлагал американцам моих услуг, а только сказал им, что если у них есть здесь представительство разведывательных служб и их заинтересует моя информация, то я мог бы предложить им мои услуги при условии согласия на это австралийского правительства.
Я говорил, конечно, несколько дольше, понимая в то же время, что спорить в такой ситуации означало напрасно терять время. В конце концов, он был только посланцем. Однако я задал ему ещё один вопрос, так как все ещё помнил о положительной реакции на мое обращение Йинда.
- Скажите, решение полковника Спрая окончательное ?
- Абсолютно окончательное.
Такой развитие событий меня просто потрясло. Я обратился к главе государства, и его полномочный представитель, судя по всему, сразу разобрался в существе этого вопроса, проявил понимание моей позиции и, по крайней мере, дал мне основания надеяться, что вопрос будет решен благожелательно. Я обратился к единственному доступному для секретного агента апелляционному суду и обнаружил, что его вердикт не обязателен для исполнения государственными служащими, с которыми я был связан отношениями сотрудничества.
Тот факт, что полковник Спрай оказался способен небрежно бросить мне "проваливай", со всей очевидностью свидетельствовал о том, что он не представлял себе сложности сложившейся ситуации. Полковнику Спраю легко было распорядиться, чтобы я немедленно прекратил всю мою агентурную деятельность, но для меня выполнить его указание было очень не просто. Я сплел плотную паутину и в некоторой степени сам запутался в ней так же, как и другие.
При определенной изобретательности я, несомненно, мог бы постепенно выпутаться из этой ситуации, но чем больше я думал об этом, тем яснее мне становилось, что мои контакты с Петровым и советским посольством следует продолжить. В какой-то степени моя позиция определялась моим самолюбием, но также было и твердое убеждение, что, исходя из национальных интересов страны, было просто необходимо довести до логического завершения тот план, который я разработал и реализовывал.
Мои соображения по поводу отношений с Петровым и важности их доведения до логического результата частично отражены в следующем моем письме:
Генеральному директору Агентства по разведке и безопасности..
Уважаемый сэр,
Мне сообщили, что моему сотрудничеству с вашей Службой положен конец. У меня складывается впечатление, что, действуя таким образом, вы поставили ведомственное высокомерие выше государственных интересов и принципа честности в отношениях. Однако теперь это полностью дело вашей совести.
Исходя из моего долгого и разностороннего опыта негласной агентурной работы, а также непосредственного знания советских методов разведывательной деятельности и советского менталитета, я хочу изложить здесь несколько пунктов конструктивной критики, которую я искренне надеюсь вы воспримете с тем же чувством, с которым она мною вам высказана.
1. "Работа в составе команды!" Это выражение я очень часто слышал от ваших сотрудников и в ходе выполнения моих обязанностей я остро понял её необходимость именно потому, что её то, как раз, и не было.
Как я указал в моем заявлении от мая месяца об отставке, мне постоянно мешали в работе и вызывали раздражение затяжки, с которыми Служба относилась к моим запросам. Вы придерживались принципа не отвечать на любые, даже предполагаемые вопросы, хотя они и не затрагивали внутренней безопасности вашей Службы. Такое отношение послужило причиной большого числа моих личных и, в том числ,е финансовых трудностей, так как зачастую я был вынужден принимать решения на месте, исходя из обстановки, и брать на себя обязательства (например в вопросе об аренде квартире), не будучи уверен в том, что получу на это ваше согласие.
Бюрократические методы работы в вашей Службе мешают действиям в составе команды и глушат инициативу. Я полагаю, что немалое число ваших агентов после некоторого периода сотрудничества с вами начинают идти по линии наименьшего сопротивления, упуская многие появляющиеся возможности.
Любой настоящий агент должен играть отведенную ему роль круглые сутки. Но, что происходит в выходные дни и в нерабочие часы (с 9 часов вечера до 5 часов утра)?
Я, например, мог переговорить с курирующим меня оперработником только в том случае, если оставлял ему номер телефона того места, где я предполагал находиться, чтобы он мог туда позвонить.
В большинстве случаев это невозможно. А наиболее существенная часть моей агентурной работы проходила по вечерам и выходным дням. Тем не менее, я так и не получил домашнего телефона моего куратора (мистера Норта) и очень часто оставался без так нужного мне совета оперработника.
Работа в составе команды? Ну давайте обратимся к истории с доктором Бекетом. В результате моей нелегкой работы, возможность успешного зондирующего подхода к Петрову оказалась вполне реальной. Тем не менее, без всякой консультации со мной подход был сделан через доктора Бекета. Был выбран самый неподходящий для этого человек, который своими неуклюжими действиями разрушил всякую надежду на успех этого дела. Если бы перед тем, как инструктировать доктора Бекета, вы воспользовались бы моими знаниями менталитета советских людей и, в частности, Петрова, результат был бы совсем иной. И всего-то, что вам требовалось, так это часовая беседа с человеком, который мог оценить все "за и против" предполагаемого мероприятия.
Вот вам и работа в составе команды.
2. Атмосфера подозрительности; соблюдение такта.
Я считаю, что агентурную работу в борьбе с советским коммунизмом лучше всего могли бы вести ученые и крупные специалисты своего дела без всякой политической окраски, так как представители этих двух профессиональных групп пользуются наибольшим уважением в Советском Союзе, а советская агентура у нас в стране тратит на их разработку больше всего усилий.
Если ваш агент художник или известный ученый, и вы доверяете ему поддерживать оперативные связи с агентурой потенциального противника, то такое же доверие должно присутствовать и в личных отношениях с ним сотрудников вашей Службы.
Вероятно вы согласитесь с тем, что настоящий агент вынужден в какой-то степени становиться "агентом-двойником" в техническом значении этого слова, поскольку он старается стать полезным и нужным противнику для того, чтобы завоевать его доверие. Однако его лояльность всегда остается на одной стороне, и он не позволит себе отклонится от пути, ведущего к конечной цели. Тем не менее, я согласен с тем, что все вышесказанное не означает, что можно ослабить бдительность и пренебречь возможностью превращения агента в "агента-двойника". Однако наличие такой возможности ни при каких обстоятельствах не должно порождать атмосферу подозрительности. Недопустимо давать агенту почувствовать, что его тоже подозревают, и поэтому в отношениях с тем, кого я называю опытным агентом, требуется избегать подозрительности и соблюдать, по возможности, больше такта.
В заключение я хотел бы выразить мою признательность и высокую оценку профессионализму и чувству такта, проявленному по отношению ко мне вашим сотрудником Нортом. До него господа Барнуэлл, Галеган, Браунли, Ист, Скотт и другие своим благожелательным отношением и практическим содействием также в значительной мере помогли мне в личном плане и в работе.
Перечитывая это послание, я понимаю теперь, как часто выражение "двойной агент" неправильно используется и интерпретируется, причем иногда даже людьми, чье знание политики должно было бы дать им боле четкое понимание значения этого выражения.
Любой агент должен делать вид, что сотрудничает с противником, и чем успешнее он делает это, тем более создается впечатление, что он работает под руководством противника. Иногда, с согласия своих кураторов, ему приходится передавать противнику информацию и случается, что обстоятельства вынуждают его принимать от противника денежное вознаграждение.
Однако, такого рода действия не превращают его в агента-двойника, по крайней мере до тех пор, пока он остается лоялен своему первоначальному работодателю. Эта лояльность может быть продемонстрирована только одним образом: честным информированием о происходящем того, кому он с самого начала отдал свою лояльность и с кем он должен согласовывать все свои действия.
Тот, кто действительно является агентом-двойником, не сохраняет лояльности ни той ни другой стороне. Обычно он действует исключительно ради личной выгоды и в конечном итоге, фактически противопоставив себя обеим сторонам, кончает очень плохо.
Хотя я и считал, что мне следует продолжить работу, которую я вел в отношении Петрова и советского посольства, мое представление о перспективах этой работы на будущее отнюдь не прояснилось, когда я увидел Норта, и как я полагал, в последний раз.
Встреча проходила весьма своеобразно, так как она свела двух людей, которые, несмотря на связывающую их личную дружбу, вынуждены были сохранять в отношениях дистанцию, вызванную всем ходом развития событий. Вместе с письмом я вручил Норту все записи и документы, которые связывали меня со Службой безопасности. Это завершило официальный разрыв.
Я понял, что в одиночку не смогу продолжить эту работу, так как этому воспрепятствует даже нехватка денег, тем не менее я решил положиться на ход событий, надеясь на какую-либо перемену.
Я полностью отдавал себе отчет в связанных с этим опасностях. Если до настоящего времени у меня были веские основания для поддержания отношений с Петровым, то теперь моя активность в этом направления будет вызывать подозрения и может, если Служба безопасности сочтет необходимым, привести меня к конфликту с законом. Критически оценив ситуацию, я в качестве меры предосторожности начал вести детальную запись событий, как я это делал в своих агентурных отчетах. Помимо её значения в качестве меры предосторожности, она была полезной и с точки зрения накопления информации.
Глава двадцать первая
Разумеется, Петров даже не подозревал обо всей этой закулисной драме и приходил ко мне как и прежде.
Однажды он пригласил меня в отель Кирктон на улице Дарлингхёрст в Кингс Кроссе, где нередко вечерами собирались сотрудники советского посольства. На этот раз вечеринка состоялась в честь одного из так называемых "новых австралийцев", который собирался уезжать в Советский Союз. Все было довольно непритязательно - и участники, и окружение, и угощение - бренди и копченая колбаса салями. Привычка к нелегким жизненным условиям, по-видимому, глубоко укоренилась в советских людях. Они могли свободно и без какого-либо усилия над собой принимать такую смесь пищи и напитков, которая оказалась бы чревата неблагоприятными последствиями для любого другого. Для них бренди под салями - весьма приятное угощение, а портвейн с солеными огурцами абсолютно не вреден. Они поглощают и то и другое с явным удовольствием.
Их манера пить спиртное делает их гастрономические обычаи ещё более впечатляющими. Им не свойственно манерничать с изысканными винными бокалами, предназначенными для того, чтобы потягивать напиток маленькими глотками. Они используют более удобную посуду - например пивные кружки - и пьют их содержимое как любители пива, утоляющие жажду в жаркий полдень.
При этом, как правило, напиток, каков бы он ни был, следует осушить залпом. Едва ли нужно говорить о том, что даже с людьми, привычными к такой манере употребления спиртного, нередко случаются досадные неприятности. Я припоминаю одну вечеринку, в которой принимали участие Петров и его посольский водитель Кучаренко. Последний, будучи в этот вечер свободным, решил сопровождать Петрова. Петров же, у которого на этот вечер была назначена встреча со мной, хотел избавиться от своего сопровождающего. Кучаренко не воспринимал его намеков и, несмотря на то, что вечеринка близилась к концу, продолжал крутиться рядом.
Петров, поняв, что от него не избавиться, пригласил нас к себе домой выпить. После одной или двух рюмок рома нам с Петровым обоим пришла в голову мысль о том, что если бы удалось напоить Кучаренко довольно изрядно, он бы улегся спать и оставил нас в покое.
Петров не стал тратить время на тонкие уловки. Она взял бутылку рома, налил полный стакан, вручил его Кучаренко и сказал: Давай, выпей это.
- А как вы с доктором? - спросил Кучаренко.
- Мне не нужно, - сказал я. - Я не смогу выпить столько. И вы не сможете.
- Я не смогу? - с вызовом произнес Кучаренко и проглотил огненную жидкость залпом.
- Не наливайте ему больше, - сказал я Петрову.
- Почему это? - агрессивно спросил Кучаренко и на этот раз сам налил себе полный стакан.
Он и его осушил его до дна и теперь, уже из упрямства, воспринимал наши высказывания, как сомнения в его способности выдержать такое количество спиртного. Когда он одолел третий стакан и был все ещё на ногах я, как врач, почувствовал, что пора положить этому конец. Дальше, подумал я, будет уже опасно.
- Нам пора домой, Владимир, - сказал я, смирившись с тем, что нам от него не отделаться, если он решит нас сопровождать.
- Я поеду с вами, - произнес Кучаренко. Он сделал один шаг по направлению к двери и со всего маху грохнулся на пол.
Мы затащили его на кровать. - Так ему будет лучше, - сказал Петров.
Однако, вернемся к вечеринке с бренди и колбасой салями в честь отъезда "нового австралийца". Она как раз только стала приобретать оживленный характер - бренди был того сорта, который действует довольно быстро - когда появился высокий светловолосый молодой мужчина с военной выправкой и с холодным жестким взглядом невыразительных глаз.
Петров представил его, назвав фамилию Платкайс, и сразу стало ясно, что он сотрудник посольства. Платкайс не присоединился к компании. Он сказал, в другой комнате находится Кислицын и хочет, чтобы по завершении этой прощальной вечеринки, мы перешли к нему.
- Как вам нравятся эти ублюдки? - спросил Петров, когда позднее мы вышли из комнаты. - Они слишком высокого о себе мнения, чтобы выпить вместе с этими простыми ребятами. У нас с вами много общего. И вы выпьете с ними, невзирая ни на что.
Несмотря на отмеченное Петровым высокомерие первой компании, обстановка в комнате Кислицына немногим отличалась от нее. Только теперь у нас был один стакан на четверых и мы пили полными стаканами портвейн вместо бренди.
Когда портвейн пьют таким образом, это быстро развязывает языки, и молчаливый Платкайс вскоре стал таким же говорливым, как и все остальные. Он был из старших офицеров танковых войск и начал рассказывать нам, как собаки использовались для борьбы с немецкими танками.
Собак приучали искать и находить пищу под танками, и когда ожидалось немецкое наступление, собак долго выдерживали без пищи. При появлении танков собак выпускали, привязав к их телам мины. Они немедленно бросались туда, где по привычке ожидали найти пищу - под танки, и там мины взрывались.
От этой истории Платкайс перешел к летающим блюдцам. Несомненно, он верил, что летающие блюдца существуют, и что многие из тех, о которых появились сообщения, были советского происхождения.
Уже несколько недель Петров находился в хорошем расположении духа. Он, по всей видимости, одержал верх над послом Лифановым, как я догадался ещё до этого, увидев посла во время его прощального визита к премьер-министру.
Зрение Петрова улучшилось и теперь от него не слышно было разговоров о пошатнувшемся здоровье. Очевидно, он прогнал от себя мысль о возвращении в Советский Союз.
Нового советского посла Генералова я впервые увидел в Канберре на приеме в день советского национального праздника 7 ноября 1953 года. Я обещал супругам Кларк взять их с собой туда, но в последний момент пришлось им отказать, так как Петров попросил меня довезти до Канберры первого секретаря посольства Вислых и его супругу.
Самым ярким моментом этого путешествия был обед в греческом кафе в городке Гулбёрн, который мы начали с шотландского виски, предложенного мною, и икры, выставленной Вислых, который, как я заметил, любил выпить, хотя и пытался скрыть это. Когда мы приехали в Канберру, Кислицын встретил нас в новом доме супругов Вислых закуской и невероятным сочетанием австралийского виски и портвейна.
Прием ничем особенным не запомнился, за исключением того факта, что на нем я впервые встретил мадам Олье. Эта невысокая среднего возраста женщина показалась мне довольно жеманной. Здесь также был мельбурнский предприниматель Васильев, которого я уже упоминал, как одного из друзей Петрова, а также доктор Джон Бэртон бывший секретарь министерства иностранных дел. Но я сконцентрировал своей внимание на супругах Хили и ребятах из посольства.
Перед отъездом из Канберры я обедал у Петровых и узнал от них, что с новым послом им не повезло, по-видимому, так же, как и с прежним. На протяжении всего обеда миссис Петрова выражала недовольство в отношении сотрудников посольства и, в особенности, в отношении нового посла Генералова. Она чувствовала, что другие женщины завидовали её лучшей, чем у них одежде, её более изысканному вкусу, а также тому, что она располагает существенно большим количеством денег на расходы. Я удивился проявленному ею интересу к событиями делового мира в Сиднее.
Она постоянно изводила Петрова просьбами купить ей шубу за 450 долларов. Он выглядел при этом так же, как выглядят все мужья в подобных обстоятельствах, и в этом случае я испытывал неподдельное сочувствие к моему русскому другу.
Они оба жаловались на несправедливое отношение к ним в посольстве, а Петров заметил, что Дуся очень напряженно работала и поедет вместе с ним немного отдохнуть в Сидней.
Тогда я отметил в своем дневнике: Создается впечатление, что их что-то тревожит.
Я снова встретился с Петровым через две недели. Он позвонил ко мне в офис и предложил встретиться на улице Джордж Стрит рядом с Русским общественным клубом в тот же вечер в восемь часов.
В начале девятого часа я сидел в своей машине с погашенными огнями недалеко от клуба, когда в проеме двери клуба появилась фигура Петрова. Быстро шагнув в сторону, он растворился в темноте и с полминуты стоял, прислонившись к стене здания. Резко взглянув налево и направо, как будто желая убедиться, что путь свободен, он быстро подошел к машине и с неожиданным для него проворством быстро сел в нее.
Петров, по-видимому, опасался слежки, а я был уже готов тронуться. Мы оба не произнесли ни слова, но меня бы не удивило, если бы за ним оказалось наружное наблюдение. Что ещё могла сделать Служба безопасности в такой ситуации? Я более не передавал ей информации о Петрове, поэтому ей оставалось только поставить за ним наружное наблюдение. Однако у Петрова в этом деле был слишком большой опыт, чтобы такая тактика работы по нему оказалась успешной.
С его появлением в машине возникла атмосфера напряженности и тайного сговора. Она не могла быть результатом такого незначительного эпизода, который я только что наблюдал, и который для Петрова был просто детской игрой. Мне очень хотелось узнать, что происходит, но я молчал, будучи уверен, что раньше или позже он сам объяснит ситуацию.
После того, как мы проехали молча минуту или две, он сообщил, что ему необходимо встретиться с одним ученым, дом которого находится в пригороде у моря, но прежде нужно позвонить с городского телефона-автомата. Характерно, что когда мы подъехали к телефонной будке, Петров не смог найти у себя нужный номер телефона, однако у него обнаружился листок с фамилией - Мистер Y.
- Давайте мне листок, - сказал я, - я найду его адрес и номер телефона. Однако в телефонной книге такой фамилии не оказалось. Петров настаивал, что ему обязательно нужно встретиться с этим человеком в этот вечер и, поскольку однажды он уже был у него дома, то он считал, что мы сможем найти это место, если поедем искать на машине. После долгих поисков мы действительно нашли дом, но так как на наш стук в дверь никто не отвечал, Петров решил оставить записку: - Мы увидимся с ним завтра днем.
Я был удивлен той настойчивостью и срочностью, с которой действовал Петров. Поскольку точно так же он вел себя и на следующий день, когда я подхватил его в свою машину, то я отметил в своем дневнике: Он продолжает вести себя странно.
Когда мы подъехали к дому мистера Y, Петров повернулся боком на переднем сидении и стал смотреть назад на дорогу, пытаясь выявить слежку. Я посодействовал ему, выбрав окольный путь. Мистер Y встретил нас у себя дома и познакомил с женой и всей семьей. Петров не говорил мне раньше о мистере Y, ничего он не сказал также и о том, что ему нужно от него.
После долгого разговора шепотом мистер Y вытащил и передал Петрову большой сверток, в котором, как я выяснил позднее, находились научный журнал, два сосуда с чем-то и ещё маленький сверток, упакованный в рождественскую упаковочную бумагу. Я до сих пор не знаю, что было в бутылках и в свертке, но мистер Y старался создать впечатление, что содержимое свертка является подарком для Петрова. Я не поверил этому, так как Петров не сделал ни одной попытки отказаться, с которыми он обычно принимал подарки. Все выглядело так, будто он ожидал получить эти вещи в результате какой-то предварительной договоренности. Позднее он показал мне только журнал.
Фамилии ученых X и Y фигурируют в оперативных делах Службы безопасности, но поскольку они не были названы в ходе заседаний Королевской комиссии, мне бы тоже не хотелось называть их и здесь.
Далее я выяснил, что странная манера поведения Петрова никоим образом не связана с той операцией, которую мы с ним провели.
Рано утром следующего дня, когда я ещё не пришел в себя ото сна, он разбудил меня, но не только это было причиной того, что я вначале никак не мог сообразить, о чем он мне толковал. Петров, несмотря на ранний час, изрядно выпил - не настолько, чтобы совсем опьянеть, но вполне достаточно для того, чтобы быть на взводе и вести себя весьма агрессивно. По ходу его рассказа я понял, что произошло. Он долго предавался размышлениям по поводу своих трудностей в жизни, а затем, чтобы отвлечься, выпил рюмку. Потом он принял ещё семь таких же рюмок для того, чтобы поделиться своими трудностей с тем человеком, которому он доверяет.
Пока я приходил в себя, Петров вылил целый поток ругательств в адрес посла. Наконец он прекратил ругаться и, обращаясь напрямую ко мне заявил: Этот человек не терпит правды. Знаешь, что произошло? Дуся уволена.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями и никак это не комментировать.
- После стольких лет честной и самоотверженной работы он уволил её только за то, что она высказалась в отношении него на собрании сотрудников посольства.
Эти регулярно проводимые собрания сотрудников посольства предназначались для того, чтобы поднять трудовую активность и энтузиазм коллектива. Они немного напоминали атмосферу некоторых собраний евангелистов, где участники публично каются в своих грехах и сообщают о грехах своих соседей. Кто-то из сотрудников поведает о допущенных им оплошностях, о случайных отклонениях от партийной линии или о порочных привычках; а иногда кто-то сообщит о негативных моментах, которые он подметил у своих коллег. В заключение посол, который обычно возглавляет такие собрания, вынесет кому-то выговор, прочитает нотацию и даст указание, или же дарует прощение.
По всей видимости, на последнем собрании посол резко высказался против Петровой за её отношение к жене посла. Он утверждал, что она ведет себя по отношению к жене посла неучтиво и не скрывает своей вражды ней. В качестве непростительного примера такого поведения он привел случай, когда Петрова выразила свое неодобрение к ней тем, что швырнула в неё какое-то кондитерское изделие, кажется торт, но не ясно, какой именно.
- Мне дано указание передать вам, чтобы вы прибыли в определенное место (он его назвал), где вас уже будут ожидать для беседы. Тему беседы вам уточнят на месте.
Когда я постучал в дверь офиса, в который меня направили, её открыл мужчина, который был мне известен, как представитель Службы безопасности, но я не знал его имени.
- Давайте побеседуем, не называя имен, мистер Бейкер, - сказал он.
Мне это не понравилось, так как единственное имя, которое он намерен был не называть, было его собственное имя, а в том деле, которым мы занимались, я рисковал больше, чем любой официальный сотрудник Службы. Однако я промолчал.
- Я пришел к вам с сообщением от полковника Спрая, - продолжил мой скрытный собеседник. - Он поручил мне передать вам, что ваше сотрудничество со Службой окончено, и вы должны немедленно прекратить вашу деятельность в этом плане. Он также просил меня довести до вашего сведения, что именно он руководит Агентством по разведке и безопасности, а не премьер-министр.
Я продолжал хранить молчание, чувствуя, что ещё не все сказано.
- Вам следует иметь в виду, что мы осведомлены о том, что некоторое время назад вы связывались с американцами и предлагали им свои услуги.
Здесь я прервал его. - В то время, когда я связывался с американцами, я не работал на Службу безопасности. Я не предлагал американцам моих услуг, а только сказал им, что если у них есть здесь представительство разведывательных служб и их заинтересует моя информация, то я мог бы предложить им мои услуги при условии согласия на это австралийского правительства.
Я говорил, конечно, несколько дольше, понимая в то же время, что спорить в такой ситуации означало напрасно терять время. В конце концов, он был только посланцем. Однако я задал ему ещё один вопрос, так как все ещё помнил о положительной реакции на мое обращение Йинда.
- Скажите, решение полковника Спрая окончательное ?
- Абсолютно окончательное.
Такой развитие событий меня просто потрясло. Я обратился к главе государства, и его полномочный представитель, судя по всему, сразу разобрался в существе этого вопроса, проявил понимание моей позиции и, по крайней мере, дал мне основания надеяться, что вопрос будет решен благожелательно. Я обратился к единственному доступному для секретного агента апелляционному суду и обнаружил, что его вердикт не обязателен для исполнения государственными служащими, с которыми я был связан отношениями сотрудничества.
Тот факт, что полковник Спрай оказался способен небрежно бросить мне "проваливай", со всей очевидностью свидетельствовал о том, что он не представлял себе сложности сложившейся ситуации. Полковнику Спраю легко было распорядиться, чтобы я немедленно прекратил всю мою агентурную деятельность, но для меня выполнить его указание было очень не просто. Я сплел плотную паутину и в некоторой степени сам запутался в ней так же, как и другие.
При определенной изобретательности я, несомненно, мог бы постепенно выпутаться из этой ситуации, но чем больше я думал об этом, тем яснее мне становилось, что мои контакты с Петровым и советским посольством следует продолжить. В какой-то степени моя позиция определялась моим самолюбием, но также было и твердое убеждение, что, исходя из национальных интересов страны, было просто необходимо довести до логического завершения тот план, который я разработал и реализовывал.
Мои соображения по поводу отношений с Петровым и важности их доведения до логического результата частично отражены в следующем моем письме:
Генеральному директору Агентства по разведке и безопасности..
Уважаемый сэр,
Мне сообщили, что моему сотрудничеству с вашей Службой положен конец. У меня складывается впечатление, что, действуя таким образом, вы поставили ведомственное высокомерие выше государственных интересов и принципа честности в отношениях. Однако теперь это полностью дело вашей совести.
Исходя из моего долгого и разностороннего опыта негласной агентурной работы, а также непосредственного знания советских методов разведывательной деятельности и советского менталитета, я хочу изложить здесь несколько пунктов конструктивной критики, которую я искренне надеюсь вы воспримете с тем же чувством, с которым она мною вам высказана.
1. "Работа в составе команды!" Это выражение я очень часто слышал от ваших сотрудников и в ходе выполнения моих обязанностей я остро понял её необходимость именно потому, что её то, как раз, и не было.
Как я указал в моем заявлении от мая месяца об отставке, мне постоянно мешали в работе и вызывали раздражение затяжки, с которыми Служба относилась к моим запросам. Вы придерживались принципа не отвечать на любые, даже предполагаемые вопросы, хотя они и не затрагивали внутренней безопасности вашей Службы. Такое отношение послужило причиной большого числа моих личных и, в том числ,е финансовых трудностей, так как зачастую я был вынужден принимать решения на месте, исходя из обстановки, и брать на себя обязательства (например в вопросе об аренде квартире), не будучи уверен в том, что получу на это ваше согласие.
Бюрократические методы работы в вашей Службе мешают действиям в составе команды и глушат инициативу. Я полагаю, что немалое число ваших агентов после некоторого периода сотрудничества с вами начинают идти по линии наименьшего сопротивления, упуская многие появляющиеся возможности.
Любой настоящий агент должен играть отведенную ему роль круглые сутки. Но, что происходит в выходные дни и в нерабочие часы (с 9 часов вечера до 5 часов утра)?
Я, например, мог переговорить с курирующим меня оперработником только в том случае, если оставлял ему номер телефона того места, где я предполагал находиться, чтобы он мог туда позвонить.
В большинстве случаев это невозможно. А наиболее существенная часть моей агентурной работы проходила по вечерам и выходным дням. Тем не менее, я так и не получил домашнего телефона моего куратора (мистера Норта) и очень часто оставался без так нужного мне совета оперработника.
Работа в составе команды? Ну давайте обратимся к истории с доктором Бекетом. В результате моей нелегкой работы, возможность успешного зондирующего подхода к Петрову оказалась вполне реальной. Тем не менее, без всякой консультации со мной подход был сделан через доктора Бекета. Был выбран самый неподходящий для этого человек, который своими неуклюжими действиями разрушил всякую надежду на успех этого дела. Если бы перед тем, как инструктировать доктора Бекета, вы воспользовались бы моими знаниями менталитета советских людей и, в частности, Петрова, результат был бы совсем иной. И всего-то, что вам требовалось, так это часовая беседа с человеком, который мог оценить все "за и против" предполагаемого мероприятия.
Вот вам и работа в составе команды.
2. Атмосфера подозрительности; соблюдение такта.
Я считаю, что агентурную работу в борьбе с советским коммунизмом лучше всего могли бы вести ученые и крупные специалисты своего дела без всякой политической окраски, так как представители этих двух профессиональных групп пользуются наибольшим уважением в Советском Союзе, а советская агентура у нас в стране тратит на их разработку больше всего усилий.
Если ваш агент художник или известный ученый, и вы доверяете ему поддерживать оперативные связи с агентурой потенциального противника, то такое же доверие должно присутствовать и в личных отношениях с ним сотрудников вашей Службы.
Вероятно вы согласитесь с тем, что настоящий агент вынужден в какой-то степени становиться "агентом-двойником" в техническом значении этого слова, поскольку он старается стать полезным и нужным противнику для того, чтобы завоевать его доверие. Однако его лояльность всегда остается на одной стороне, и он не позволит себе отклонится от пути, ведущего к конечной цели. Тем не менее, я согласен с тем, что все вышесказанное не означает, что можно ослабить бдительность и пренебречь возможностью превращения агента в "агента-двойника". Однако наличие такой возможности ни при каких обстоятельствах не должно порождать атмосферу подозрительности. Недопустимо давать агенту почувствовать, что его тоже подозревают, и поэтому в отношениях с тем, кого я называю опытным агентом, требуется избегать подозрительности и соблюдать, по возможности, больше такта.
В заключение я хотел бы выразить мою признательность и высокую оценку профессионализму и чувству такта, проявленному по отношению ко мне вашим сотрудником Нортом. До него господа Барнуэлл, Галеган, Браунли, Ист, Скотт и другие своим благожелательным отношением и практическим содействием также в значительной мере помогли мне в личном плане и в работе.
Перечитывая это послание, я понимаю теперь, как часто выражение "двойной агент" неправильно используется и интерпретируется, причем иногда даже людьми, чье знание политики должно было бы дать им боле четкое понимание значения этого выражения.
Любой агент должен делать вид, что сотрудничает с противником, и чем успешнее он делает это, тем более создается впечатление, что он работает под руководством противника. Иногда, с согласия своих кураторов, ему приходится передавать противнику информацию и случается, что обстоятельства вынуждают его принимать от противника денежное вознаграждение.
Однако, такого рода действия не превращают его в агента-двойника, по крайней мере до тех пор, пока он остается лоялен своему первоначальному работодателю. Эта лояльность может быть продемонстрирована только одним образом: честным информированием о происходящем того, кому он с самого начала отдал свою лояльность и с кем он должен согласовывать все свои действия.
Тот, кто действительно является агентом-двойником, не сохраняет лояльности ни той ни другой стороне. Обычно он действует исключительно ради личной выгоды и в конечном итоге, фактически противопоставив себя обеим сторонам, кончает очень плохо.
Хотя я и считал, что мне следует продолжить работу, которую я вел в отношении Петрова и советского посольства, мое представление о перспективах этой работы на будущее отнюдь не прояснилось, когда я увидел Норта, и как я полагал, в последний раз.
Встреча проходила весьма своеобразно, так как она свела двух людей, которые, несмотря на связывающую их личную дружбу, вынуждены были сохранять в отношениях дистанцию, вызванную всем ходом развития событий. Вместе с письмом я вручил Норту все записи и документы, которые связывали меня со Службой безопасности. Это завершило официальный разрыв.
Я понял, что в одиночку не смогу продолжить эту работу, так как этому воспрепятствует даже нехватка денег, тем не менее я решил положиться на ход событий, надеясь на какую-либо перемену.
Я полностью отдавал себе отчет в связанных с этим опасностях. Если до настоящего времени у меня были веские основания для поддержания отношений с Петровым, то теперь моя активность в этом направления будет вызывать подозрения и может, если Служба безопасности сочтет необходимым, привести меня к конфликту с законом. Критически оценив ситуацию, я в качестве меры предосторожности начал вести детальную запись событий, как я это делал в своих агентурных отчетах. Помимо её значения в качестве меры предосторожности, она была полезной и с точки зрения накопления информации.
Глава двадцать первая
Разумеется, Петров даже не подозревал обо всей этой закулисной драме и приходил ко мне как и прежде.
Однажды он пригласил меня в отель Кирктон на улице Дарлингхёрст в Кингс Кроссе, где нередко вечерами собирались сотрудники советского посольства. На этот раз вечеринка состоялась в честь одного из так называемых "новых австралийцев", который собирался уезжать в Советский Союз. Все было довольно непритязательно - и участники, и окружение, и угощение - бренди и копченая колбаса салями. Привычка к нелегким жизненным условиям, по-видимому, глубоко укоренилась в советских людях. Они могли свободно и без какого-либо усилия над собой принимать такую смесь пищи и напитков, которая оказалась бы чревата неблагоприятными последствиями для любого другого. Для них бренди под салями - весьма приятное угощение, а портвейн с солеными огурцами абсолютно не вреден. Они поглощают и то и другое с явным удовольствием.
Их манера пить спиртное делает их гастрономические обычаи ещё более впечатляющими. Им не свойственно манерничать с изысканными винными бокалами, предназначенными для того, чтобы потягивать напиток маленькими глотками. Они используют более удобную посуду - например пивные кружки - и пьют их содержимое как любители пива, утоляющие жажду в жаркий полдень.
При этом, как правило, напиток, каков бы он ни был, следует осушить залпом. Едва ли нужно говорить о том, что даже с людьми, привычными к такой манере употребления спиртного, нередко случаются досадные неприятности. Я припоминаю одну вечеринку, в которой принимали участие Петров и его посольский водитель Кучаренко. Последний, будучи в этот вечер свободным, решил сопровождать Петрова. Петров же, у которого на этот вечер была назначена встреча со мной, хотел избавиться от своего сопровождающего. Кучаренко не воспринимал его намеков и, несмотря на то, что вечеринка близилась к концу, продолжал крутиться рядом.
Петров, поняв, что от него не избавиться, пригласил нас к себе домой выпить. После одной или двух рюмок рома нам с Петровым обоим пришла в голову мысль о том, что если бы удалось напоить Кучаренко довольно изрядно, он бы улегся спать и оставил нас в покое.
Петров не стал тратить время на тонкие уловки. Она взял бутылку рома, налил полный стакан, вручил его Кучаренко и сказал: Давай, выпей это.
- А как вы с доктором? - спросил Кучаренко.
- Мне не нужно, - сказал я. - Я не смогу выпить столько. И вы не сможете.
- Я не смогу? - с вызовом произнес Кучаренко и проглотил огненную жидкость залпом.
- Не наливайте ему больше, - сказал я Петрову.
- Почему это? - агрессивно спросил Кучаренко и на этот раз сам налил себе полный стакан.
Он и его осушил его до дна и теперь, уже из упрямства, воспринимал наши высказывания, как сомнения в его способности выдержать такое количество спиртного. Когда он одолел третий стакан и был все ещё на ногах я, как врач, почувствовал, что пора положить этому конец. Дальше, подумал я, будет уже опасно.
- Нам пора домой, Владимир, - сказал я, смирившись с тем, что нам от него не отделаться, если он решит нас сопровождать.
- Я поеду с вами, - произнес Кучаренко. Он сделал один шаг по направлению к двери и со всего маху грохнулся на пол.
Мы затащили его на кровать. - Так ему будет лучше, - сказал Петров.
Однако, вернемся к вечеринке с бренди и колбасой салями в честь отъезда "нового австралийца". Она как раз только стала приобретать оживленный характер - бренди был того сорта, который действует довольно быстро - когда появился высокий светловолосый молодой мужчина с военной выправкой и с холодным жестким взглядом невыразительных глаз.
Петров представил его, назвав фамилию Платкайс, и сразу стало ясно, что он сотрудник посольства. Платкайс не присоединился к компании. Он сказал, в другой комнате находится Кислицын и хочет, чтобы по завершении этой прощальной вечеринки, мы перешли к нему.
- Как вам нравятся эти ублюдки? - спросил Петров, когда позднее мы вышли из комнаты. - Они слишком высокого о себе мнения, чтобы выпить вместе с этими простыми ребятами. У нас с вами много общего. И вы выпьете с ними, невзирая ни на что.
Несмотря на отмеченное Петровым высокомерие первой компании, обстановка в комнате Кислицына немногим отличалась от нее. Только теперь у нас был один стакан на четверых и мы пили полными стаканами портвейн вместо бренди.
Когда портвейн пьют таким образом, это быстро развязывает языки, и молчаливый Платкайс вскоре стал таким же говорливым, как и все остальные. Он был из старших офицеров танковых войск и начал рассказывать нам, как собаки использовались для борьбы с немецкими танками.
Собак приучали искать и находить пищу под танками, и когда ожидалось немецкое наступление, собак долго выдерживали без пищи. При появлении танков собак выпускали, привязав к их телам мины. Они немедленно бросались туда, где по привычке ожидали найти пищу - под танки, и там мины взрывались.
От этой истории Платкайс перешел к летающим блюдцам. Несомненно, он верил, что летающие блюдца существуют, и что многие из тех, о которых появились сообщения, были советского происхождения.
Уже несколько недель Петров находился в хорошем расположении духа. Он, по всей видимости, одержал верх над послом Лифановым, как я догадался ещё до этого, увидев посла во время его прощального визита к премьер-министру.
Зрение Петрова улучшилось и теперь от него не слышно было разговоров о пошатнувшемся здоровье. Очевидно, он прогнал от себя мысль о возвращении в Советский Союз.
Нового советского посла Генералова я впервые увидел в Канберре на приеме в день советского национального праздника 7 ноября 1953 года. Я обещал супругам Кларк взять их с собой туда, но в последний момент пришлось им отказать, так как Петров попросил меня довезти до Канберры первого секретаря посольства Вислых и его супругу.
Самым ярким моментом этого путешествия был обед в греческом кафе в городке Гулбёрн, который мы начали с шотландского виски, предложенного мною, и икры, выставленной Вислых, который, как я заметил, любил выпить, хотя и пытался скрыть это. Когда мы приехали в Канберру, Кислицын встретил нас в новом доме супругов Вислых закуской и невероятным сочетанием австралийского виски и портвейна.
Прием ничем особенным не запомнился, за исключением того факта, что на нем я впервые встретил мадам Олье. Эта невысокая среднего возраста женщина показалась мне довольно жеманной. Здесь также был мельбурнский предприниматель Васильев, которого я уже упоминал, как одного из друзей Петрова, а также доктор Джон Бэртон бывший секретарь министерства иностранных дел. Но я сконцентрировал своей внимание на супругах Хили и ребятах из посольства.
Перед отъездом из Канберры я обедал у Петровых и узнал от них, что с новым послом им не повезло, по-видимому, так же, как и с прежним. На протяжении всего обеда миссис Петрова выражала недовольство в отношении сотрудников посольства и, в особенности, в отношении нового посла Генералова. Она чувствовала, что другие женщины завидовали её лучшей, чем у них одежде, её более изысканному вкусу, а также тому, что она располагает существенно большим количеством денег на расходы. Я удивился проявленному ею интересу к событиями делового мира в Сиднее.
Она постоянно изводила Петрова просьбами купить ей шубу за 450 долларов. Он выглядел при этом так же, как выглядят все мужья в подобных обстоятельствах, и в этом случае я испытывал неподдельное сочувствие к моему русскому другу.
Они оба жаловались на несправедливое отношение к ним в посольстве, а Петров заметил, что Дуся очень напряженно работала и поедет вместе с ним немного отдохнуть в Сидней.
Тогда я отметил в своем дневнике: Создается впечатление, что их что-то тревожит.
Я снова встретился с Петровым через две недели. Он позвонил ко мне в офис и предложил встретиться на улице Джордж Стрит рядом с Русским общественным клубом в тот же вечер в восемь часов.
В начале девятого часа я сидел в своей машине с погашенными огнями недалеко от клуба, когда в проеме двери клуба появилась фигура Петрова. Быстро шагнув в сторону, он растворился в темноте и с полминуты стоял, прислонившись к стене здания. Резко взглянув налево и направо, как будто желая убедиться, что путь свободен, он быстро подошел к машине и с неожиданным для него проворством быстро сел в нее.
Петров, по-видимому, опасался слежки, а я был уже готов тронуться. Мы оба не произнесли ни слова, но меня бы не удивило, если бы за ним оказалось наружное наблюдение. Что ещё могла сделать Служба безопасности в такой ситуации? Я более не передавал ей информации о Петрове, поэтому ей оставалось только поставить за ним наружное наблюдение. Однако у Петрова в этом деле был слишком большой опыт, чтобы такая тактика работы по нему оказалась успешной.
С его появлением в машине возникла атмосфера напряженности и тайного сговора. Она не могла быть результатом такого незначительного эпизода, который я только что наблюдал, и который для Петрова был просто детской игрой. Мне очень хотелось узнать, что происходит, но я молчал, будучи уверен, что раньше или позже он сам объяснит ситуацию.
После того, как мы проехали молча минуту или две, он сообщил, что ему необходимо встретиться с одним ученым, дом которого находится в пригороде у моря, но прежде нужно позвонить с городского телефона-автомата. Характерно, что когда мы подъехали к телефонной будке, Петров не смог найти у себя нужный номер телефона, однако у него обнаружился листок с фамилией - Мистер Y.
- Давайте мне листок, - сказал я, - я найду его адрес и номер телефона. Однако в телефонной книге такой фамилии не оказалось. Петров настаивал, что ему обязательно нужно встретиться с этим человеком в этот вечер и, поскольку однажды он уже был у него дома, то он считал, что мы сможем найти это место, если поедем искать на машине. После долгих поисков мы действительно нашли дом, но так как на наш стук в дверь никто не отвечал, Петров решил оставить записку: - Мы увидимся с ним завтра днем.
Я был удивлен той настойчивостью и срочностью, с которой действовал Петров. Поскольку точно так же он вел себя и на следующий день, когда я подхватил его в свою машину, то я отметил в своем дневнике: Он продолжает вести себя странно.
Когда мы подъехали к дому мистера Y, Петров повернулся боком на переднем сидении и стал смотреть назад на дорогу, пытаясь выявить слежку. Я посодействовал ему, выбрав окольный путь. Мистер Y встретил нас у себя дома и познакомил с женой и всей семьей. Петров не говорил мне раньше о мистере Y, ничего он не сказал также и о том, что ему нужно от него.
После долгого разговора шепотом мистер Y вытащил и передал Петрову большой сверток, в котором, как я выяснил позднее, находились научный журнал, два сосуда с чем-то и ещё маленький сверток, упакованный в рождественскую упаковочную бумагу. Я до сих пор не знаю, что было в бутылках и в свертке, но мистер Y старался создать впечатление, что содержимое свертка является подарком для Петрова. Я не поверил этому, так как Петров не сделал ни одной попытки отказаться, с которыми он обычно принимал подарки. Все выглядело так, будто он ожидал получить эти вещи в результате какой-то предварительной договоренности. Позднее он показал мне только журнал.
Фамилии ученых X и Y фигурируют в оперативных делах Службы безопасности, но поскольку они не были названы в ходе заседаний Королевской комиссии, мне бы тоже не хотелось называть их и здесь.
Далее я выяснил, что странная манера поведения Петрова никоим образом не связана с той операцией, которую мы с ним провели.
Рано утром следующего дня, когда я ещё не пришел в себя ото сна, он разбудил меня, но не только это было причиной того, что я вначале никак не мог сообразить, о чем он мне толковал. Петров, несмотря на ранний час, изрядно выпил - не настолько, чтобы совсем опьянеть, но вполне достаточно для того, чтобы быть на взводе и вести себя весьма агрессивно. По ходу его рассказа я понял, что произошло. Он долго предавался размышлениям по поводу своих трудностей в жизни, а затем, чтобы отвлечься, выпил рюмку. Потом он принял ещё семь таких же рюмок для того, чтобы поделиться своими трудностей с тем человеком, которому он доверяет.
Пока я приходил в себя, Петров вылил целый поток ругательств в адрес посла. Наконец он прекратил ругаться и, обращаясь напрямую ко мне заявил: Этот человек не терпит правды. Знаешь, что произошло? Дуся уволена.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями и никак это не комментировать.
- После стольких лет честной и самоотверженной работы он уволил её только за то, что она высказалась в отношении него на собрании сотрудников посольства.
Эти регулярно проводимые собрания сотрудников посольства предназначались для того, чтобы поднять трудовую активность и энтузиазм коллектива. Они немного напоминали атмосферу некоторых собраний евангелистов, где участники публично каются в своих грехах и сообщают о грехах своих соседей. Кто-то из сотрудников поведает о допущенных им оплошностях, о случайных отклонениях от партийной линии или о порочных привычках; а иногда кто-то сообщит о негативных моментах, которые он подметил у своих коллег. В заключение посол, который обычно возглавляет такие собрания, вынесет кому-то выговор, прочитает нотацию и даст указание, или же дарует прощение.
По всей видимости, на последнем собрании посол резко высказался против Петровой за её отношение к жене посла. Он утверждал, что она ведет себя по отношению к жене посла неучтиво и не скрывает своей вражды ней. В качестве непростительного примера такого поведения он привел случай, когда Петрова выразила свое неодобрение к ней тем, что швырнула в неё какое-то кондитерское изделие, кажется торт, но не ясно, какой именно.