Гордиевский Олег. КГБ (История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачёва)

Артузов начал с того, что покаялся в коллективной "слепоте", которая помешала им раскрыть предательство Ягоды и позволило ему "противопоставить" ОГПУ партии. В качестве примера он привел случай, когда ОГПУ в 1932 году поддержало попытки Ягоды избавиться от протеже Сталина Акулова: "Я должен честно сказать, что вся партийная организация ОГПУ была за то, чтобы саботировать Акулова. " Затем Артузов перешел в наступление: "Я спрашиваю вас, кто возглавлял партийную организацию ОГПУ в то время?" Сделав многозначительную паузу, он выкрикнул: "Слуцкий!" (88) Слуцкий не был готов к такому повороту событий. Сначала, заикаясь, он пытался оправдаться, но затем перешел в контрнаступление: "Я спрашиваю тебя, Артузов, где ты жил? Кто жил напротив тебя? Буланов? Не он ли сейчас среди первой группы арестованных? А кто жил наверху, Артузов? Островский? Он тоже арестован. А кто жил прямо под тобой, Артузов? Ягода! А теперь я спрашиваю вас, товарищи, кто, учитывая сегодняшнее положение, мог жить в одном доме с Ягодой, не пользуясь его абсолютным доверием?" (89) Артузов вскоре был арестован и расстрелян. В течение следующего года были арестованы и расстреляны большинство из тех, кто занимал посты начальников отделов при Ягоде. (90) Один из немногих, кого пока решили не трогать, был Слуцкий. Расчет был прост: ошибочно полагая, что чистка не затронула их отдел, находившиеся за рубежом офицеры ИНО, которых было решено ликвидировать, легко соглашались на то, чтобы вернуться в Москву. В феврале 1938 года Слуцкий был уже никому не нужен. Его пригласили в кабинет заместителя Ежова, Михаила Фриновского, где ему предложили чай и пирожные. Отведав угощение, Слуцкий скончался на месте, якобы от сердечного приступа. Опытные офицеры НКВД, которые присутствовали на похоронах Слуцкого, впоследствии рассказывали, что на его лице они заметили характерные точки - следы отравления синильной кислотой. В официальном некрологе, подписанном его "соратниками по работе", Слуцкого называли "бесстрашным бойцом за дело рабочего класса,... чье имя было известно чекистам во всех уголках нашей необъятной Отчизны,... это имя наводило ужас на врагов". (91) В отличие от своих предшественников Трилиссера и Артузова, чьи портреты сегодня висят в мемориальной комнате ПГУ. Слуцкий не был удостоен этой чести. (92) Следующий крупный заговор, раскрытый Ежовым, был связан с Красной Армией. 11 июня было объявлено о том, что маршал Тухачевский, герой Гражданской войны и ведущий советский военный стратег, арестован вместе с другими семью генералами по обвинению в предательстве. По-видимому, уже на следующий день все они были расстреляны. Маршал Ворошилов докладывал, что предатели "признались в совершенных ими преступлениях, вредительстве и шпионаже". Как потом было объявлено, они вступили в сговор с Троцким и нацистской Германией. Несмотря на всю абсурдность этих обвинений и параноидальный характер страха перед контрреволюционным заговором, Сталин и Ежов, по-видимому, действительно опасались военного переворота. Фриновский, заместитель Ежова, рассказывал Кривицкому: "Мы только что раскрыли гигантский заговор в армии, такой заговор, какого еще не знала история. Мы только что узнали о планах убить самого Николая Ивановича (Ежова)! Но мы взяли их всех, сейчас мы все контролируем. " (93) Заместитель начальника ИНО Михаил Шпигельглас в беседе с еще одним перебежчиком, Александром Орловым, рассказывал: "Это был настоящий заговор, это было понятно по той панике, которая начала распространяться там, наверху: все пропуска в Кремль вдруг были объявлены недействительными, а наши подразделения держали в состоянии боевой готовности. Как сказал Фриновский: "Все Советское правительство висело на волоске, не было возможности действовать, как в нормальные времена, т. е. сначала судить, а потом расстреливать, в этом случае мы должны были сначала расстреливать, а потом судить. " (94) Как потом выяснилось, гестапо решило воспользоваться болезненным страхом Сталина. Были сфабрикованы документы, в которых говорилось о том, что Тухачевский собирается совершить с помощью немцев военный переворот. Эти документы были подброшены в Чехословакию. Однако по существу эта операция гестапо была не нужна. Сталин решил ликвидировать вымышленный заговор военных еще до того, как ему об этом рассказал президент Чехословакии Бенеш. Даже в своих самых смелых мечтах гестапо не могло предположить, что Сталин и Ежов самостоятельно примутся за последовательное уничтожение высшего командования Красной Армии. (95) По-видимому, точное число жертв "ежовщины" никогда уже не будет установлено. В 1956 году на секретный запрос Политбюро КГБ сообщил: в период с 1935 по 1940 год было арестовано примерно 19 миллионов человек, из которых, по крайней мере, семь миллионов были расстреляны или умерли в ГУЛАГе. Вероятно, настоящее число жертв было еще большим. (96) По страшной иронии судьбы самыми опасными "врагами народа" оказались сотрудники трех организаций, призванных защищать Советское государство, - партии, Красной Армии и НКВД. 110 из 139 членов Центрального Комитета, избранных на съезде партии в 1934 году, были расстреляны или приговорены к тюремному заключению, только 59 из 1. 966 делегатов приняли участие в работе следующего съезда в 1939 году. 75 из 80 членов Реввоенсовета были расстреляны. Более половины офицерского состава Красной Армии, - вероятно, более 35 тысяч человек - были расстреляны или заключены в тюрьму. Дважды подвергалось чисткам высшее руководство НКВД. При Ежове все 18 комиссаров государственной безопасности первого и второго рангов, служивших при Ягоде, были расстреляны (за исключением Слуцкого, который, судя по всему, был отравлен). Из 122 высших офицеров, служивших в 1937-1938 годах, только 21 офицеру удалось сохранить свою должность после того, как Ежова сменили в 1939 году. (97) "Ежовщина" уничтожила все, что осталось от идеализма первых руководителей ЧК, убежденных в том, что их жестокость является необходимой для строительства нового общества и борьбы с контрреволюцией. Одним из тех, кто стал свидетелем смены следователей НКВД, была писательница Надежда Мандельштам, жена репрессированного поэта Осипа Мандельштама. Она рассказывала: "Первое поколение молодых чекистов, впоследствии смещенных и уничтоженных в 1937 году, отличалось утонченным вкусом и слабостью к литературе, к самой популярной, конечно. В моем присутствии Христофорович сказал (Осипу), что для поэта полезно испытать чувство страха ("Вы сами мне так сказали"), потому что оно может стать источником поэтического вдохновения, и тогда поэт "испытает страх во всей полноте. " Мандельштам умер в трудовом лагере. Следователь Христофорович был расстрелян. (98) Его последователи были людьми, которые не отличались большой культурой и идеалистическими взглядами. В НКВД, как и в партии, условия террора способствовали выживанию самых аморальных, тех, кто был готов спасти себя, оклеветав других. Солдаты расстрельных отрядов НКВД, располагавшихся вокруг ГУЛАГа, как правило, становились алкоголиками. Каждое утро, когда они забирали из оружейной комнаты свои винтовки, им давали стакан водки, после чего они грузили свои жертвы на грузовики, везли их к яме, которую выкопали уголовники, строили их и начинали расстреливать: "Некоторые молчали, другие начинали плакать, говорить, что они верные коммунисты, что умирают невинными и т. д. Но женщины только плакали, прижимаясь покрепче друг к друту. " Иногда солдаты НКВД строили заключенных в линию, затылок в затылок, и устраивали соревнование: кто скольких убьет с одного выстрела. Потом они возвращались обратно в лагерь, сдавали свои винтовки в оружейную комнату, получали столько водки, сколько могли выпить, и шли спать. (99) Жертвами НКВД были и русские, и иностранные коммунисты. Большинство представителей Коминтерна и иностранных коммунистических партий, находившихся в Москве, были разоблачены как "вражеские агенты" или "иностранные шпионы" и расстреляны. Наиболее уязвимыми были члены нелегальных коммунистических партий и их семьи, поскольку они не могли рассчитывать на поддержку стран, откуда они прибыли. Большинство из них провело некоторое время в иностранных тюрьмах, и поэтому их обвиняли в том, что они были завербованы капиталистическими спецслужбами. Из всех нелегальных партий больше всего вымышленных шпионов было среди руководства Польской и Югославской коммунистических партий. Польские коммунисты вызывали самое большое подозрение. Во-первых, среди их руководителей было много евреев, которые после смерти Ленина стали на сторону Троцкого. Все они были расстреляны. Мануильский, выступая на съезде советской Коммунистической партии в 1939 году, говорил: "Для того, чтобы сорвать коммунистическое движение, фашистско-троцкистские шпионы попытались создать "искусственные фракции" и "группировки" в некоторых коммунистических партиях и разжечь фракционную борьбу. Больше всех зараженной вражескими элементами оказалась Коммунистическая партия Польши, в которой агенты польского фашизма смогли захватить руководящие посты. " Сталин также не доверял Югославской коммунистической партии во главе с Симой Марковичем, который в 1925 году выступил против сталинского подхода к решению национального вопроса. Как ни парадоксально, Сталин доверял только одному видному югославскому коммунисту, ставшему после войны первым еретиком в советском блоке. Им был Иосип Броз Тито, который впоследствии вспоминал: "В 1938 году, когда я был в Москве..., мы обсуждали, следует ли распустить Югославскую коммунистическую партию. Все югославские руководители, находившиеся в то время в Советском Союзе, были арестованы. Я остался один. Без руководства партия слабела, а я был там совсем один. " (100) Последним крупномасштабным разоблачением вымышленного международного контрреволюционного заговора против сталинской России стал прошедший в феврале 1938 года показательный суд над 21 членом "блока правых и троцкистов". Главными подсудимыми были Бухарин, Рыков и Ягода, обвиненные в расширенном варианте обычного набора троцкистских преступлений: шпионаж, вредительство, терроризм, подготовка к иностранному вторжению и расчленению СССР, свержение Советской власти и восстановление капитализма. Раньше троцкисты вступали в заговор только с немецкими и японскими секретными службами, теперь же их обвиняли и в сотрудничестве с английскими и польскими разведками. Сам Троцкий с 1921 года якобы был немецким, а с 1926 года - английским шпионом. Ягода в течение некоторого времени был "окружен, как мухами, германскими, японскими и польскими шпионами. " В ходе последнего показательного суда было установлено, что Троцкий и возглавляемые им контрреволюционные группировки пообещали немцам Украину, а Приморский район и Амурский край - Японии. В феврале 1938 года выяснилось, что они также пообещали Польше Белоруссию, а Великобритании Узбекистан. Террористические планы троцкистов оказались более коварными и масштабными. Ягода, не удовлетворившись лишь участием в убийстве Кирова, одним из первых использовал "спасительные свойства медицины", организовав отравление своего предшественника Менжинского, великого писателя Максима Горького и председателя Государственной плановой комиссии В. В. Куйбышева. Он даже начал подмешивать яд самому Ежову, но не успел добиться своей цели, так как был вовремя уличен. (101) Самым важным новшеством в теории заговоров, проявившимся в ходе суда над "блоком правых и троцкистов", было перенесение акцента на роль западных правительств и их разведывательных служб. Троцкисты уже не были простыми помощниками иностранных спецслужб, а стали их "рабами", "крепостными" своих господ. Государственный прокурор Андрей Вышинский объявил в своем заключительном слове: "Блок правых и троцкистов" не является политической группой. Это банда шпионов и агентов иностранных разведывательных служб. Это было полностью и безоговорочно доказано, и в этом заключается колоссальное социальное, политическое и историческое значение настоящего процесса. " Начиная с шахтинского дела десятилетней давности, роль иностранных разведывательных служб в подготовке к свержению Советской власти приобретала все большее значение в теории заговоров Сталина и НКВД. В своем окончательном варианте теория заговоров задним числом отводила главную роль "дьявольской деятельности иностранных разведывательных служб" в контрреволюционной борьбе с Советской властью с самого начала ее существования: "Вся история буржуазной контрреволюции в СССР связана с активными попытками наиболее реакционных кругов международной буржуазии свергнуть власть Советов. Не было ни одного более или менее серьезного заговора в СССР без прямого и очень активного участия иностранных капиталистов и военных клик. " (102) Среди тех, кто присутствовал на процессе над "блоком правых и троцкистов", был Фицрой Маклин, в то время молодой английский дипломат британского посольства в Москве. Однажды во время процесса свет неожиданно упал на небольшую отдельную ложу в конце зала, в которой Маклин, к своему огромному удивлению, увидел опущенные усы и желтоватое лицо самого Сталина. (103) И хотя Сталин, конечно же, не вдавался во все детали и, безусловно, не знал большинства имен своих жертв, тем не менее, именно он был главной направляющей силой террора. От своего отца и других ветеранов КГБ Гордиевский узнал, что после смерти Кирова Сталин каждый день поздно вечером встречался сначала с Ягодой, а затем с Ежовым. Эти ночные беседы с Ежовым нередко начинались в десять часов вечера, а заканчивались в два часа ночи. (104) Сталин проявлял особый личный интерес не только к наказанию видных деятелей партии, НКВД и вооруженных сил, но и живо интересовался количеством разоблаченных простых "врагов народа". Его наиболее доверенные помощники, такие, как Лазарь Каганович, ездили по стране и следили за тем, чтобы местные планы "разоблачений" выполнялись и перевыполнялись. Даже в самый разгар "Великого Террора" Сталин не был удовлетворен количеством репрессированных, о которых ему докладывали. Начальник милиции Ивановской области Михаил Шрейдер впоследствии вспоминал, как в 1937 году к нему с такой инспекцией приехал Каганович. Каждый день он звонил по нескольку раз Сталину и докладывал о количестве арестов, и хотя местный НКВД уже применял, по словам Шрейдера, "жестокие пытки" для получения признаний от вымышленных врагов народа, после каждого звонка Сталину Каганович настаивал на ускорении процесса получения признаний. Однажды Каганович позвонил Сталину в присутствии Шрейдера и доложил ему о количестве произведенных арестов на этот час. Как всегда, Сталин был недоволен. Шрейдер слышал, как Каганович повторял снова и снова: "Будет исполнено, товарищ Сталин. Я надавлю на начальников отделов НКВД, чтобы они не были слишком либеральны и максимально увеличили число раскрытых врагов народа. " (105) "Враги народа", имеющие связи за рубежом, должны были признаваться в том, что они были шпионами. Много лет спустя Гордиевский наталкивался на их дела в архивах КГБ. Одним из наиболее типичных тому примеров, запомнившимся ему еще с молодости, было дело немецкого коммуниста по имени Штурм, который шел полуголодный с Украины в Вологду в 1937 году. Сотрудники НКВД арестовали его в Куйбышеве, когда он просил подать ему хлеба. После нескольких изматывающих допросов он признался, что был немецким шпионом, и вскоре был расстрелян. (106) Террор неудержимо нарастал не по дням, а по часам. Вымышленные "враги народа" должны были выдать таких же вымышленных соучастников, а тень всеобщего подозрения автоматически падала на их друзей и близких. В результате количество арестов в 1937-1938 годах начало расти в геометрической прогрессии. Но главным движителем террора, человеком, стремившимся сделать его всеобъемлющим, был, конечно же, сам Сталин. Он никогда не испытывал угрызений совести, если для достижения максимального эффекта на показательном процессе необходимо было сфабриковать те или иные улики. Но и он, и Ежов, безусловно, верили в свою теорию заговоров, на которой, собственно, и были построены все процессы, ведь в основе абсурдных утверждений о совместном наступлении империалистических спецслужб и их троцкистских наемников лежала безупречная логика ленинской мысли. В открытом письме, опубликованном во время открытого процесса над "блоком правых и троцкистов", Сталин доказывает верность своей теории заговоров ленинскими словами: "Мы живем не просто в государстве, а в системе государств, и существование Советской республики бок о бок с империалистическими государствами, в конечном итоге, немыслимо. Но пока этому не придет конец, страшные схватки между Советской республикой и буржуазными государствами неизбежны... Мы должны помнить, что мы всегда находимся на волоске от агрессии. " По мнению Сталина, было бы "абсурдно и глупо" полагать, что внешние враги СССР не нападут на него при первом же удобном случае: "Так могут думать слепые хвастуны или скрытые враги народа". (107) Тех же, кто не разделял теории заговоров Сталина, тут же записывали во "враги народа". Исходя из ленинских принципов, империалисты не могли не попытаться уничтожить единственное в мире рабоче-крестьянское государство. А если они планировали его уничтожение, то совершенно естественно, что их разведывательные службы вели против него активную подрывную деятельность. Для того, чтобы опровергнуть этот основополагающий принцип сталинской теории заговоров, необходимо было выступить против самого ленинизма. Как показала реакция Ленин на "заговор Локкарта" двадцатилетней давности, его манихейское представление о мире, разделенном на буржуазную тьму и большевистский свет, делало его чрезвычайно восприимчивым к теориям заговоров. В сборнике документов, опубликованном в декабре 1937 года к "славному двадцатилетнему юбилею ЧК-ОГПУ-НКВД", приводились слова Ленина, который предупреждал о контрреволюционных "организованных предательствах в тылу", "саботаже производства продуктов питания, грозящем голодом миллионам людей" и "широкой организации шпионажа". Ленин призывал предпринять "срочные меры" для разоблачения "бесконечных заговоров", которые вынашивались неправедным союзом белых русских эмигрантов и иностранных империалистов: "У нас нет другого ответа, кроме ответа организации - "ЧК", которая знает каждый шаг заговорщиков и не будет пытаться уговаривать, а будет немедленно наказывать. " (108) Но Ленин никогда бы не дошел до дикой жестокости Сталина, его шпиономании и навязчивой идеи вредительства. Он говорил, что "смешно думать, что иностранцы, которым поручат управление некоторыми торговыми концессиями, будут представлять угрозу или что мы не сможем за ними хорошенько приглядывать". (109) Безусловно, сталинские показательные суды с их абсурдными обвинениями были бы невозможны при жизни Ленина. Существуют две причины, объясняющие, почему Россия при Сталине с большей готовностью воспринимала теории заговоров, чем при Ленине. Во-первых, двадцать лет социализма в одной стране, находящейся в капиталистическом окружении, породили острое чувство неуверенности в своей безопасности. Первоначальные надежды, связанные с экспортом революции за рубеж, уступили место насущным задачам защиты революции внутри страны. "Помощь от международного пролетариата, - говорил Сталин в своем открытом письме в феврале 1937 года, - и должна сочетаться с работой, направленной на укрепление обороноспособности нашей страны, на укрепление Красной Армии и Флота, на мобилизацию всей страны для отражения военного нападения и борьбы с попытками восстановить буржуазные отношения. " (110) Шпиономанию тех лет можно объяснить и, как говорил Хрущев, "больной подозрительностью" самого Сталина. "Везде и во всем он видел врагов", "двуличных" и "шпионов". (111). Вдова Александра ("Саши") Косарева, секретаря комсомола, впоследствии вспоминала о последней встрече ее мужа со Сталиным на банкете в Кремле: "Сталин не только чокнулся с ним, но даже обнял и поцеловал. Вернувшись на свое место, бледный и возбужденный Саша сказал мне: "Поедем домой". Когда мы ушли, я спросила его, почему он так расстроен, он ответил: "Когда Сталин поцеловал меня, он прошептал мне на ухо: "Если ты предатель, я убью тебя. " Несколько месяцев спустя Косарев был расстрелян. (112) Величайший советский психиатр того времени Владимир Бехтерев еще в 1929 году сделал заключение о том, что Сталин болен параноидальной шизофренией. За этот диагноз, судя по всему, он заплатил своей жизнью. Однако конференция ведущих советских психиатров в 1989 году отвергла этот диагноз, как примитивный. (113) В отличие от действительных параноиков, Сталин сохранял способность к хладнокровному, если не сказать дьявольскому расчету. Кроме того, он обладал удивительной интуицией и чувством времени. Вместе с тем, "болезненная подозрительность" Сталина не оставляет сомнения в том, что у него были параноидальные наклонности. Ежов, как и сам Сталин, жил в мире заговоров. В частных беседах и официальных выступлениях он постоянно говорил о том, что иностранные разведывательные службы "сплели гнусную сеть интриг, в которой враги всех мастей выступают под одним флагом". (114) Выступая перед старшими офицерами НКВД, он сказал, что невозможно избежать некоторых "невинных жертв" в "борьбе против фашистских агентов". "Лучше десять невинных людей пострадают, чем один шпион скроется, "- заявил он. (115) Ежов жил в постоянном страхе, что предатели в НКВД совершат на него покушение. Для того чтобы попасть в его хорошо охраняемый кабинет на Лубянке, даже офицеры НКВД должны были подняться на лифте на пятый этаж, пройти по длинным коридорам, спуститься по лестницам на первый этаж, пройти еще по нескольким коридорам, сесть на лифт и подняться в кабинет секретаря Ежова на третьем этаже, причем на всем этом длинном пути они должны были постоянно предъявлять свои документы. (116) Вполне возможно, Ежов, действительно верил, что, как было заявлено на процессе над "блоком правых и троцкистов", Ягода пытался отравить его. Сталин также опасался, что его могут отравить. У него была служанка, единственная функция которой заключалась в том, что она готовила чай из запечатанных пакетов, хранившихся в закрытом шкафу, который открывался только в присутствии сотрудников НКВД. Однажды охранник обнаружил в этом шкафу распечатанный пакет с чаем, после чего эту женщину арестовали и тут же отправили на Лубянку. (117) Большинство советских людей верили в то, что Советскому Союзу угрожают крупномасштабные заговоры шпионов и находившиеся на содержании иностранных секретных служб вредители. На всех заводах офицеры НКВД пропагандировали эту официальную доктрину, рассказывая рабочим об опасности проникновения империалистических агентов в их коллективы. Практически во всех фильмах, в том числе и комедийных, хотя бы один герой был шпионом. Многие вымышленные шпионы и вредители, схваченные НКВД, особенно в начале "ежовщины", верили в то, что они пали жертвой страшной ошибки ("если бы только Сталин знал об этом!"). Вместе с тем, они были абсолютно убеждены в виновности других врагов народа. Старожилы ГУЛАГа настолько привыкли к этому, что просили вновь прибывших "не заводить старую пластинку". (118) Даже те, кто видел всю абсурдность признаний на показательных судах, зачастую считали, что подсудимые были "объективно виновны". Партийные работники очень часто воспринимали каждое сказанное слово буквально. Евгения Гинзбург вспоминала, как одна ее знакомая воскликнула при виде сотрудников НКВД, пришедших арестовать ее мужа в 1937 году: "Так он обманывал меня? Так он действительно был против партии все это время?" Ухмыльнувшись, офицер сказал: "Лучше собери его вещи". Но она не стала этого делать для врага партии, а когда он пошел поцеловать на прощание своего спящего ребенка, она преградила ему путь. "У моего ребенка нет отца. " (119) Однако удивляет не этот простодушный фанатизм, а поразительная доверчивость многих хорошо образованных иностранных наблюдателей, которая проявилась еще во время голода в начале 30-х годов. Американский посол Джозеф Дэвис в своем докладе Государственному департаменту говорил, что показательные суды представили "доказательства... вне всяких сомнений подтверждающие правильность вынесенного приговора по обвинению в государственной измене". Лауреат многих премий, корреспондент "Нью-Йорк тайме" Уолтер Дьюранти считал, что "будущие историки скорей всего согласятся с версией Сталина". Бернард Пере, в то время самый известный английский специалист по русской истории, назвал стенографические материалы показательных судов "впечатляющими": "Утверждение о том, что Сталин первоначально пытался уничтожить потенциальную "Пятую колонну"... безусловно, не имеет под собой основания. " Сам Вебб считал, что обвиняемые "ведут себя естественно и разумно, как вели бы себя англичане, если бы им не приходилось из-за искусственной правовой системы преодолевать бюрократическую рутину, которая может быть полезной для обвиняемого только в том случае, если существуют какие-либо сомнения относительно фактов вины или невиновности данного лица". (120) Подобное легковерие не умерло со Сталиным. Для многих сотрудников НКВД, переживших террор или пришедших на службу вместо тех, кто был репрессирован, выживание было главной целью. Работа притупила их сознание, ожесточила их, они предпочитали не вдумываться в смысл творимых ими ужасов. Большинство из них, однако, смирилось с окружающей их действительностью - вымышленными заговорами, против которых они боролись. Михаил Горохов, по образованию инженер, ставший сотрудником НКВД в 1938 году, рассказывал, что большинство новобранцев были "членами партии, просто мальчишками, которым сказали, что враги "социалистического общества" пытаются сломать нашу советскую систему, убить наших руководителей и что эти вредители должны быть уничтожены. " В начале курса подготовки он и другие новобранцы должны были присутствовать во время пыток. Они спокойно наблюдали за тем, как мучают какого-то крестьянина, будучи уверенными в том, что это совершенно необходимо для выяснения степени его участия в заговоре. (121) Виктор Кравченко, который впоследствии бежал на Запад, рассказывал, что один его приятель в НКВД, с которым он дружил с детства, как-то сказал, что террор был "абсолютно необходим... для освобождения страны от предателей и шпионов. " "Без всякой причины к нам не попадают, "- говорил он. (122) Старые работники НКВД не были столь наивны, именно поэтому большинство из них было уничтожено. Но даже они порой не могли разобраться, где правда, а где ложь, когда им приказывали разоблачать "шпионов и вредителей". Вдова бывшего сотрудника НКВД Игнатия Порецкого (он же Игнатий Райсс), убитого после того, как он бежал на Запад, рассказывала, что Абрам Слуцкий, начальник ИНО с 1934 по 1938 год, был "приятным, мягким человеком", который делал все, что мог, для того чтобы спасти хоть несколько человек от террора. Вместе с тем она писала: "Слуцкий был человеком противоречивым. После 1936 года он не раз смело вступался за людей, пытаясь спасти их от ареста. Он часто плакал, когда рассказывал, как допрашивают тех, кто затем оказывается на скамье подсудимых, оплакивал судьбу их семей и тут же мог назвать их "троцкистскими фашистами". (123) Сталинская охота за шпионами и вредителями поставила Слуцкого, да и других сотрудников НКВД, которые думали так же, как и он, перед неразрешимой дилеммой. Они знали, что большинство жертв "ежовщины" ни в чем не повинны, но будучи верными ленинцами, они должны были соглашаться с тем, что Советской России постоянно угрожают заговоры, организованные международным капитализмом, чьи спецслужбы обязательно должны вести подрывную деятельность против нее. В действительности же, серьезным антисоветским заговором иностранных разведывательных служб была попытка немцев и японцев воспользоваться маниакальным страхом Сталина и НКВД и сделать так, чтобы они поверили в существование еще большего количества вымышленных заговоров. Именно НКВД нанес самый большой урон России в 30-е годы. Слуцкий и старая гвардия ИНО не могли с этим ничего поделать, хотя они и отдавали себе отчет в том, что происходит вокруг них. Они были бессильны интеллектуально и физически. Оказавшись в ловушке своей идеологии, они могли вырваться из мира заговоров, только отказавшись от ленинизма.