Горин Григорий Израилевич. Иронические мемуары

    Ответ.В качестве заложника!
   Общий смех. Просят указать автора.
   – Он – за спиной! – говорит Хазанов и тихо добавляет: – Дураки! Это уже серьезно!
   Только тут все замечают за спиной артиста хохочущего человека с безумным глазами и острым ножом в руках.
   – Псих из местных патриотов-киприотов! – поясняет Хазанов. – Взял меня в заложники, а в качестве выкупа потребовал устроить веселый концерт!..
   Повисла тяжелая пауза.
   – Чего затихли? – улыбается Хазанов. – Обстановка нормальная... Я давно привык так работать!..
   – Караул! На помощь! – простонал один из корреспондентов.
   – Без паники! – крикнул Хазанов. – Группа «Альфа» уже вылетела! Надеюсь, у нее найдутся гранаты с веселящим газом!.. А вы, если хотите помочь, то – смейтесь! И как можно громче! Иначе – мне хана!
   Он сделал шаг вперед.
   Зритель-террорист, с ножом, двинулся за ним, освещая путь своей идиотской улыбкой... Корреспонденты, смеясь и рыдая, пристроились сзади...
   Эта странная процессия, под музыку, направилась в сторону моря...
   Хазанов шагал уверенно, беспрерывно острил, строил рожи, разбрасывал нищим деньги и репризы...
   Сейчас он действительно был чем-то похож на маленького Дон-Кихота! Или на большого Чаплина!.. А может, просто на себя, молодого, пятидесятилетнего?.. Глядя ему вслед, так и хотелось крикнуть:
   – СЧАСТЛИВОГО ПУТИ ТЕБЕ, АРТИСТ!
 
    (Информация из будущего получена по факсу специально для Театра эстрады, где праздновалось 50-летие Г. В. Хазанова 2 декабря 1995 года.)

Портрет Жванецкого
(На фоне его 60-летия)

   Дорогой Миша!
   Выходить с шутками на твоем юбилее – самоубийство!
   И все-таки я добровольно вливаюсь в число камикадзе, таранящих этот микрофон, поскольку нет выхода: выступать – страшно, не выступать – стыдно!
   Миша! Ты стольких людей веселил на стольких юбилеях, что, казалось, можно из твоих старых реприз скроить послание и тебе. Не получилось!
   Твои шутки не трансплантируются, они отвергают чужой организм!
   Что ты сделал с нашим жанром, Миша? Десятки сатириков с красивыми книжками стояли у микрофонов и веселили советскую публику, пока не возник ты, с мятыми листочками, исписанными детскими каракулями...
   Народ понял, что смеялся неправильно, и помрачнел. Это был взлет и падение жанра одновременно!
   Сатирики затосковали.
   Арканов от безвыходности запел. Саша Каневский и Семен Лившин вообще уехали из страны, но ты их достаешь по новому месту жительства и своими шутками мешаешь получать причитающиеся эмигрантские пособия... Чиновники социальных отделов морщат лбы и задают им неприятные вопросы: «Почему этот, со старым драным портфелем, такой веселый и – ТАМ, а вы грустные, с такими новыми чемоданами, и – ЗДЕСЬ?» Нельзя бесконечно повышать уровень, Миша! Там, где летаешь ты, уже разряжен воздух, и нормальные люди задыхаются.
   «Какое счастье, что Жванецкий не играет на скрипке!» – сказал Спиваков.
   «И не танцует!» – добавил Барышников...
   От себя добавлю: слава Богу, Миша, ты не пишешь пьес и даешь тем самым возможность пристойного существования. Но поскольку у тебя характер неуемный и ты после 60-ти вдруг надиктуешь какое-нибудь «Горе от ума», драматургам приходится подумать о куске хлеба на будущее...
   Поэтому я решил заняться живописью. И первый портрет, который я нарисовал, – твой. Вот он!!
   Метода моей работы известна с детства: я рисовал по клеточкам. Взял твою фотографию, разделил на клеточки и перенес на бумагу... Клеточка за клеточкой... Изнурительный труд, Миша, так мучалась, наверное, та слепая женщина, которая ткала ковер вождю...
   Клеточка – ресничка, три клеточки – нос... Я впервые видел тебя за решеткой, Миша, и мне захотелось сделать что-то приятное для узника.
   Во-первых, я добавил тебе волос... Учитывая твой неослабевающий интерес к женщинам, подумал, что это будет неплохо...
   Во-вторых, чуть-чуть подправил глаза. Мне давно не очень нравятся твои глаза, Миша... В них поселилось много грусти и беспокойства. Даже когда ты читаешь очень смешное, глаза не успевают повеселеть.
   Я, вообще, давно обратил внимание, что у тебя и остальной организм не успевает за твоими же собственными мыслями... Мысли – под небесами, а организм все еще сидит на вчерашнем банкете и доедает салат... Я сделал тебе спокойные глаза, полные созерцательного достоинства. Поэтому в трудную минуту советую смотреть не в зеркало, а на мой портрет...
   Еще я пририсовал немножко разных деталей, для символизма... Кусочек моря, это – Одесса. Немножко Петербурга, немножко Москвы, немножко Калифорнии, немножко Тель-Авива... Земля, которая тебе дорога! Глупые люди утверждают, что земля должна быть одна. Она и есть у тебя одна, Миша, только она большая...
   И Родина – огромная: весь мир, где понимают по-русски...
   Так что летай над ней, Михаил... И над Москвой, и над Нью-Йорком, и над Череповцом, посылая... всех завистников куда подальше!
   И звони, когда сможешь.
   И на мои вопросы о твоей жизни ты всегда отвечай мне одной и той же любимой цитатой:
   – Нормально, Григорий! Нормально!..
 
    6 февраля 1994

Переписка с Аркадием Хайтом

   К моему шестидесятилетию мой друг писатель Аркадий Хайт написал мне письмо... Нет, вру! Писал он его к 50-летию, т. е. в 1990 году... Но зная, как плохо работает наша почта, решил, что дойдет письмо только через десять лет... Причем я в этот момент (так он посчитал), возможно, окажусь где-то в эмиграции и мне будет интересно узнать, как идут дела в стране...
   Аркадий Хайт – писатель с удивительно веселым воображением! Перечитываю его письмо и поражаюсь, как он многое предвидел...
   Да и в моем ответе, написанном тогда же, почти десять лет назад, что-то сегодняшнее явно угадано.
   Одним словом, считаю возможным обнародовать нашу сугубо личную писательскую переписку из... непонятно какого времени!

Аркадий Хайт – Григорию Горину

    Зачитано 12 марта 1990 года
    Дом архитекторов
    Москва

   Гриша, дорогой, здравствуй!
   Вот и двухтысячный год на дворе. Вспомнил, что тебе стукнуло 60, и решил черкнуть письмо, рассказать о нашем житье-бытье.
   Событий у нас много. Как говорится, живем плохо, но интересно.
   Вчера, например, провожали в эмиграцию последнего еврея. Их теперь принимает только Конго, со столицей в Браззавиле. Народу в Шереметьево собралось уйма. Было много цветов и прощальных речей. Очень тепло говорил Станислав Куняев. Даже плакал. Его тоже можно понять. На кого теперь валить все беды страны?
   Восемьдесят третью годовщину Октябрьской революции отметили скромно. Не было никакого военного парада. Только не подумай, что у нас нет больше армии. Армия есть. Нет бензина. Так что в этот день по телевизору показали только прием в Кремле. Было довольно мило, много послов из разных стран: мордовский посол, якутский посол, временный поверенный Тюмени и... генеральный консул Химки-Ховрино.
   Кстати, помнишь Ельцина? Он тоже выступал. Говорил, что у его правительства разработана новейшая программа к цивилизованному рынку. На этот раз переход к рынку предполагается сделать подземным, так что, боюсь, опять никто ничего и не заметит.
   Впрочем, Бог с ним, с рынком. Тут у нас дела поинтересней. В прошлом месяце, наконец-то, похоронили Владимира Ильича Ленина. Так что мавзолей освободился.
   Союз театральных деятелей борется, чтоб помещение отдали им, поскольку есть Михаил Ульянов... В некотором роде – прямой наследник. Но, думаю, шансов у них мало... Скорей всего там откроют еще один «Макдоналдс»...
   Что еще? КПСС побеждает на выборах и заявляет, что она немедленно выполнит свою продовольственную программу.
   Дело в том, что в обещаниях их партии, оказалось, была допущена ошибка! Мы считали, что нормой будет считаться 4 кг мяса на человека, а они считали, что будет 4 кг мяса на человеке!
   Ну вот, а теперь разобрались и все очень довольны!
   Гриша, тебя, конечно, интересует, что происходит в мире искусства?
   В литературе – затишье. В Театре, как обычно, бурная жизнь.
   Знаешь, МХАТ еще раз разделился! Теперь их у нас четыре. Все – академические.
   Ефремов настоял, чтоб эмблему хотя бы частично оставили ему. Так что у него на занавесе – скелетик чайки.
   В кино приятная новость. Эльдар Рязанов помирился с Войновичем и, кажется, будет, наконец, ставить новый фильм про Чонкина. (Помнишь его конфликт с английской кинофирмой? Они финансировали фильм, но требовали, чтобы Чонкина играл Барышников.) Теперь все изменилось. Они финансируют фильм, но требуют, чтобы Чонкина играл... Растропович. Причем на виолончели! По-моему, будет оригинально...
   Гриша, дорогой! Очень часто вспоминаем твое 50-летие в ресторане Дома архитекторов. Было тепло, сердечно, а главное, в последний раз хоть поели по-человечески. Сейчас, по прошествии десяти лет, вспоминаешь, сколько замечательных людей сидело за столом. Наверное, это и есть – главное в жизни. Были и остаются только верные друзья. Будь же счастлив, Григорий. Где б ты ни был.
   Но лучше всего – рядом с нами!

Григорий Горин – Аркадию Хайту

    Осень 2001 года

   Дорогой Аркадий!
   Ты даже представить не можешь, как я обрадовался твоему письму! Весточка с Родины – что может быть дороже для нас, эмигрантов, особенно таких, как я?
   Ты ведь слышал, наверное, что и за рубежом я оказался не по своей воле: этим летом, сдуру, поехал отдохнуть в Коктебель, а в это время Украина полностью отделилась, наконец, от СНГ, а Крым, в свою очередь, отделился от Украины, а затем уже и от материка.
   Сбылось пророчество Васи Аксенова, и Крым стал островом.
   Но даже Аксенов, с его фантазией, не мог предположить, что отделение на этом не закончится и Крым тоже распадется на ряд независимых районов, лагун и утесов, на одном из которых я сейчас и нахожусь, с видом на жительство, на высоте двадцать метров над уровнем моря.
   Впрочем, не жалуюсь, утес как утес, условия по нынешним временам неплохие: есть вода, рыба, водоросли... Рыба, правда, радиоактивна, зато водоросли содержат фосфор. Поэтому рыба, поедая водоросли, нейтрализуется, превращаясь в фосфор, а я, питаясь рыбой, свечусь во тьме, отчего проходящие мимо пароходы принимают меня за маяк и обходят стороной...
   Но не в этом главные трудности! Главная беда для нас, эмигрантов, – отсутствие вестей с Родины. Поэтому, Аркадий, можешь представить, какой крик радости я испустил, когда обнаружил в проплывавшей мимо бутылке твое письмо.
   Спасибо, друг! Проглядывая размытый текст, обнаружил всего несколько знакомых слов... Что-то про Ельцина... про МХАТ... Сердце застучало. Я чуть не расплакался.
   Боже мой, подумал я, как интересна ваша жизнь на пятнадцатом году перестройки, на десятом году осуществления знаменитой экономической программы в 500 дней!
   Только отсюда, с высоты утеса, сидя голой задницей на камне, начинаешь понимать, как мы были несправедливы к собственной перестроечной жизни конца 80-х, как не умели ценить ее достоинств.
   Разве это было не счастье – зайти в пустой магазин и поболтать со скучающим продавцом о житье-бытье?
   Разве это не радость – в дождливую погоду сесть в свой старенький автомобиль, в котором давно нет бензина и колес, но зато еще работают дворники, и, включив их, можно подолгу наблюдать, как красиво сбегают серебристые капли со стекол.
   А вечером, придя в нетопленый дом, выпить рюмку одеколона, закурить чинарик, найденный в подъезде, и сесть у телевизора, где по всем программам выступают депутаты. И уже совсем ночью, обалдев от мнений и прений, юркнуть в теплую постель, которую нагрела жена, спящая там в шубе...
   Все это – огромное счастье, Аркадий! Запомни! Я пишу это письмо с болью, ибо выцарапываю его обломком гранита на скале и боюсь, что набегающая волна смоет это послание вместе со мной.
   Если это случится и археологи найдут мою наскальную надпись, я бы хотел, чтоб они не искали ее расшифровку в культуре древних этрусков, а знали, что она была написана свободным постсоветским человеком, чья свобода достигла абсолюта. Подскажи им это, Аркадий!
   И еще. Растолкуй людям, что не бывает трудностей, которые не становились бы удовольствиями, переходя в разряд воспоминаний.
   За сим прощай, друг! Держитесь там, на материке... Мысленно с вами!
   Если рискнешь написать еще, брось бутылку по такому адресу:
   Бывший СССР. Бывший Крым. Бывший Пик социализма, ныне – Вторая демократическая впадина. Пещера номер один. Копать до упора...
   Если кто-то откликнется – спросить Гришу.