Страница:
— Я готов пройти полное медсканирование!
— Орел! Герой! И к наказанию готов, и к сканированию! С чего такая готовность?
— А что я еще могу сказать, если вы мне все равно не верите?
— Мы же договорились, что верю. Временно. — Командующий сделал ударение на этом слове, сменив затем тон. Теперь голос его звучал едва ли не вкрадчиво, отчего Джокт почувствовал себя совсем уж неуютно.
Знаем, знаем! Чем больше давление, тем громче изрыв. И еще это «мы»; можно подумать, Джокт имел хоть какое-то право голоса!
— Насчет того, что было в Приливе, мы разобрались. А медсканирование ты пройдешь независимо от того, хочешь или нет. Но вот ответь, когда ты пришел в себя, после лазарета, твоя память, твое сознание — они уже нормально функционируют?
— Да, конечно.
— И вплоть до этой самой секунды ты отчетливо помнишь все, что с тобой происходило после лазарета? Кого видел, с кем общался...
— Да, ком. — Джокт вернулся к исходной манере ответов, уже догадываясь, куда клонит командующий.
— Ну еще бы! Ты же прошел стандартную модификацию сознания, базовый курс плюс ДПИ, добавочный для пилотов истребительного корпуса! С твоей памятью мало кто из обычных людей может потягаться на Земле, разве что какие-нибудь шахматисты-вундеркинды! Так?
— Да, ком...
— Вот и расскажи, будь любезен, о чем вы беседовали с комендантом Крепости «Австралия» перед отправлением сюда, в штаб? Давай, не стесняйся, а то я действительно решу, что ты утратил годность к службе, и катись тогда на все четыре стороны! Никакой комендант уже не поможет!
«Все, приплыл!» — понял Джокт, а в памяти прозвучала навязчивая фраза популярного в Солнечной шлягера: «А девочка — созрела!»
Когда исход боя оборачивается не в вашу пользу, такое бывает, и уже не помогут никакие манипуляции с «Глазом Орла», все, что остается с вами — это злость. На врага, что оказался сильнее, на себя, что оказался слаб, на что угодно. Форсаж! Забыть о перегрузках, пусть лучше они вас убивают, чем черви! Ищите самую гущу вражеского строя, ищите самое дорогое, чем они смогут оплатить вашу жизнь. Только злость! Форсаж! Злость!
Так говорил Гонза, когда Джокт с ведомыми совершали в составе его группы тренировочные вылеты. Так учит разум загнанного зверя. Этого нет ни в одном из наставлений флотской службы. Но это всегда было, есть и будет присутствовать на поле боя.
Сдать Старика, сообщить, что он ведет какую-то двойную игру, при этом считая, что правда на его стороне, — значит облечь себя на позор и презрение. Причем презирать его будет не только Старик и сослуживцы, но и сам командующий крепостной обороной, ожидающий сейчас ответа. Вот, он уже заранее презрительно сощурился!
Еще Старик сказал, что возврат Джокта гарантирован. Он не просил беречь в тайне разговор, не взял с Джокта слово офицера хранить его до второго срока службы! Но это как раз и так было ясно. Иначе зачем жужжал тот «кондиционер» в углу комендантской каюты? Зачем комендант разыгрывал спектакль перед адъютантом?
— Я не могу передать весь разговор, — подняв голову, совсем как Балу, сказал Джокт. — Мои слова и мысли — к вашим услугам! А чужие...
— То есть вы открыто отказываетесь подчиниться моему приказу? Вы отказываетесь сообщить мне, заместителю главнокомандующего ВКО, гелиокомандору, начальнику крепостной обороны, то, о чем я приказываю вам сообщить?
— Нет, ком! Ваш приказ для любого из подчиненных — это закон! Уверен, что комендант Крепости «Австралия» также готов его исполнить! И в случае, если вы прикажете ему сообщить все интересующие вас сведения, он непременно это сделает, сделает в тысячу раз лучше, чем я.
Минут на пять, если не больше, в кабинете воцарилась тишина. Командующий мерил шагами помещение, не глядя на Джокта. Пилот стоял навытяжку, как ему и было приказано, глупо таращась в стену прямо перед собой. И все, что звучало в этой тишине, так это щелчки его индапа.
— Знаешь, почему я не прикажу взять тебя под стражу немедленно и упечь туда, куда даже Бессмертным никогда не добраться?
Джокт молчал, понимая, что любой звук, сорвавшийся с его губ, послужит катализатором той жуткой реакции, что лучше всяких квазеров, выпущенных монитором сверхдальнего действия, размажет его судьбу сначала по казенным формулярам юридических документов, а потом по самым дальним уголкам Солнечной, куда рано или поздно попадают все отщепенцы и изгои. Не зря мудрецы всех эпох предупреждали: самое сложное для морали — видеть недостатки закона, не соглашаться с ним, но никогда его не нарушать.
Любое слово сейчас вызовет вспышку ярости гелиокомандора, который между тем вот-вот готов придумать красивый и бескровный выход для них обоих из сложившегося тупика.
Джокт молчал, ощущая себя маленьким деревом, тем, к которому прижался однажды спиной, там, в Сквере Милано... Вспомнил все тогдашние мысли и ощущения... Дереву не справиться со стихиями. Ветер сорвет листья, огонь превратит в золу, а земля сомнет и перекорежит корни. Индап работал, страх исчез, а раболепия не было с самого начала, в чем, несомненно, имелись заслуги Балу и Барона.
— Молчишь? Значит, знаешь... Поэтому и решил, что можешь воспользоваться уговором между мной и твоим сумасбродным комендантом... Воспользоваться безнаказанно! Только так не будет, пилот. Продолжай свою службу и выживи в бою, но еще подумай, что станется с твоей карьерой, если Старик... — Удивительное дело! Он назвал коменданта так же, как называли его в Крепости. — Если Старик подаст в отставку. Это не угроза. Просто совет на будущее. Почаще присматривайся к окружающим и их поведению, почаще задумывайся о том времени, что настанет хотя бы через день, через неделю, через год, не смотри только на день вперед. И может быть, тогда ты поймешь, по каким правилам ведется игра и каково в ней твое место.
— Это будущее не наступит! — твердо, уже нарушая собственную установку заткнуться и молчать в тряпочку, сказал Джокт.
— Ты о чем? Конечно, не наступит. Для таких строптивых будущего не существует, есть только настоящее... Но ты ведь не отстаиваешь честь офицера, как раз наоборот, ты пытаешься сделать то, чего не должен, не имеешь права делать! Откуда тебе известно, что комендант заслуживает такой жертвы? Ведь ты и общался-то с ним всего несколько раз. Или я даже в этом ошибаюсь? Может быть, он заблуждается, искренне, но заблуждается. И это не ты покрыл коменданта, он прикрывается тобой и такими, как ты... Вот почему для тебя не наступит будущего!
Все допустимые и недопустимые границы субординации давно были нарушены. Командующий, ведущий душеспасительную беседу с чужим вассалом, вместо того чтобы прибить его к позорному столбу, мог прервать начатый о судьбе Джокта и коменданта «Австралии» разговор в любой момент. Для Старика это ничего пока не будет означать, а вот для Джокта... Поэтому он решился.
— Нет, ком. Совсем не поэтому!
— Я обычно не склонен выслушивать чьи-то оправдания, но все же попробуй, вдруг у тебя получится? Получится убедить самого себя!
— Я пришел во флот, чтобы отомстить врагу за смерть моей семьи. Обычной, маленькой, ничего не значащей для высоких семей и для судьбы Солнечной, но моей! Я обучен жечь истребители Бессмертных, а не извиваться, оказавшись между двух огней. И я не размышляю, прав ли мой комендант, потому что мне это безразлично. Но пока он командует Крепостью, а я — седьмая скрипка дублирующего состава в его оркестре (это была часть опасной и губительной философии Лиин, но сейчас пришлась вполне к месту), я должен играть вместе с оркестром! Крепость заменила мне семью, стала моим домом. Свой долг перед Солнечной я вижу в том, чтобы не просто выжить в бою, но победить. А когда наступит наша общая победа, готов снять форму и ответить за все, что сделал неправильно. Конечно, если тогда в этом сохранится смысл. Если же победа невозможна, мне незачем вообще о чем-то переживать. Летать! Побеждать или погибнуть! — закончил Джокт, оценивавший собственный пафос будто со стороны.
Слова рождались как-то сами собой и, выстраиваясь именно в таком порядке, вылетали наружу. Еще подумалось, что Эстела или другая прелестница с Площади Цветов обязательно отдались бы ему лишних пару раз за такие слова.
Самое удивительное, все, что говорил Джокт, прозвучали искренне. И выглядело простодушной откровенностью, без дальнего прицела и надежд пронять командующего высоким слогом.
В военных видеофильмах после таких речей седые обер-командоры, роняя скупую слезу, тискали рвущихся в бой пилотов в объятиях, целуя взасос и эротично поглаживая их боевые ордена.
В жизни все случается совсем по-другому, как довелось убедиться Джокту.
— Свободен. Поступаешь в распоряжение офицера особого отдела, — сухо сказал командующий, делая взмах рукой.
Уже в дверях Джокт скорее почувствовал спиной, чем услышал заключительный эпитет, который будто припечатал ему на спину гелиокомандор.
— Молодой дурак!
И все.
Глава 9
— Орел! Герой! И к наказанию готов, и к сканированию! С чего такая готовность?
— А что я еще могу сказать, если вы мне все равно не верите?
— Мы же договорились, что верю. Временно. — Командующий сделал ударение на этом слове, сменив затем тон. Теперь голос его звучал едва ли не вкрадчиво, отчего Джокт почувствовал себя совсем уж неуютно.
Знаем, знаем! Чем больше давление, тем громче изрыв. И еще это «мы»; можно подумать, Джокт имел хоть какое-то право голоса!
— Насчет того, что было в Приливе, мы разобрались. А медсканирование ты пройдешь независимо от того, хочешь или нет. Но вот ответь, когда ты пришел в себя, после лазарета, твоя память, твое сознание — они уже нормально функционируют?
— Да, конечно.
— И вплоть до этой самой секунды ты отчетливо помнишь все, что с тобой происходило после лазарета? Кого видел, с кем общался...
— Да, ком. — Джокт вернулся к исходной манере ответов, уже догадываясь, куда клонит командующий.
— Ну еще бы! Ты же прошел стандартную модификацию сознания, базовый курс плюс ДПИ, добавочный для пилотов истребительного корпуса! С твоей памятью мало кто из обычных людей может потягаться на Земле, разве что какие-нибудь шахматисты-вундеркинды! Так?
— Да, ком...
— Вот и расскажи, будь любезен, о чем вы беседовали с комендантом Крепости «Австралия» перед отправлением сюда, в штаб? Давай, не стесняйся, а то я действительно решу, что ты утратил годность к службе, и катись тогда на все четыре стороны! Никакой комендант уже не поможет!
«Все, приплыл!» — понял Джокт, а в памяти прозвучала навязчивая фраза популярного в Солнечной шлягера: «А девочка — созрела!»
Когда исход боя оборачивается не в вашу пользу, такое бывает, и уже не помогут никакие манипуляции с «Глазом Орла», все, что остается с вами — это злость. На врага, что оказался сильнее, на себя, что оказался слаб, на что угодно. Форсаж! Забыть о перегрузках, пусть лучше они вас убивают, чем черви! Ищите самую гущу вражеского строя, ищите самое дорогое, чем они смогут оплатить вашу жизнь. Только злость! Форсаж! Злость!
Так говорил Гонза, когда Джокт с ведомыми совершали в составе его группы тренировочные вылеты. Так учит разум загнанного зверя. Этого нет ни в одном из наставлений флотской службы. Но это всегда было, есть и будет присутствовать на поле боя.
Сдать Старика, сообщить, что он ведет какую-то двойную игру, при этом считая, что правда на его стороне, — значит облечь себя на позор и презрение. Причем презирать его будет не только Старик и сослуживцы, но и сам командующий крепостной обороной, ожидающий сейчас ответа. Вот, он уже заранее презрительно сощурился!
Еще Старик сказал, что возврат Джокта гарантирован. Он не просил беречь в тайне разговор, не взял с Джокта слово офицера хранить его до второго срока службы! Но это как раз и так было ясно. Иначе зачем жужжал тот «кондиционер» в углу комендантской каюты? Зачем комендант разыгрывал спектакль перед адъютантом?
— Я не могу передать весь разговор, — подняв голову, совсем как Балу, сказал Джокт. — Мои слова и мысли — к вашим услугам! А чужие...
— То есть вы открыто отказываетесь подчиниться моему приказу? Вы отказываетесь сообщить мне, заместителю главнокомандующего ВКО, гелиокомандору, начальнику крепостной обороны, то, о чем я приказываю вам сообщить?
— Нет, ком! Ваш приказ для любого из подчиненных — это закон! Уверен, что комендант Крепости «Австралия» также готов его исполнить! И в случае, если вы прикажете ему сообщить все интересующие вас сведения, он непременно это сделает, сделает в тысячу раз лучше, чем я.
Минут на пять, если не больше, в кабинете воцарилась тишина. Командующий мерил шагами помещение, не глядя на Джокта. Пилот стоял навытяжку, как ему и было приказано, глупо таращась в стену прямо перед собой. И все, что звучало в этой тишине, так это щелчки его индапа.
— Знаешь, почему я не прикажу взять тебя под стражу немедленно и упечь туда, куда даже Бессмертным никогда не добраться?
Джокт молчал, понимая, что любой звук, сорвавшийся с его губ, послужит катализатором той жуткой реакции, что лучше всяких квазеров, выпущенных монитором сверхдальнего действия, размажет его судьбу сначала по казенным формулярам юридических документов, а потом по самым дальним уголкам Солнечной, куда рано или поздно попадают все отщепенцы и изгои. Не зря мудрецы всех эпох предупреждали: самое сложное для морали — видеть недостатки закона, не соглашаться с ним, но никогда его не нарушать.
Любое слово сейчас вызовет вспышку ярости гелиокомандора, который между тем вот-вот готов придумать красивый и бескровный выход для них обоих из сложившегося тупика.
Джокт молчал, ощущая себя маленьким деревом, тем, к которому прижался однажды спиной, там, в Сквере Милано... Вспомнил все тогдашние мысли и ощущения... Дереву не справиться со стихиями. Ветер сорвет листья, огонь превратит в золу, а земля сомнет и перекорежит корни. Индап работал, страх исчез, а раболепия не было с самого начала, в чем, несомненно, имелись заслуги Балу и Барона.
— Молчишь? Значит, знаешь... Поэтому и решил, что можешь воспользоваться уговором между мной и твоим сумасбродным комендантом... Воспользоваться безнаказанно! Только так не будет, пилот. Продолжай свою службу и выживи в бою, но еще подумай, что станется с твоей карьерой, если Старик... — Удивительное дело! Он назвал коменданта так же, как называли его в Крепости. — Если Старик подаст в отставку. Это не угроза. Просто совет на будущее. Почаще присматривайся к окружающим и их поведению, почаще задумывайся о том времени, что настанет хотя бы через день, через неделю, через год, не смотри только на день вперед. И может быть, тогда ты поймешь, по каким правилам ведется игра и каково в ней твое место.
— Это будущее не наступит! — твердо, уже нарушая собственную установку заткнуться и молчать в тряпочку, сказал Джокт.
— Ты о чем? Конечно, не наступит. Для таких строптивых будущего не существует, есть только настоящее... Но ты ведь не отстаиваешь честь офицера, как раз наоборот, ты пытаешься сделать то, чего не должен, не имеешь права делать! Откуда тебе известно, что комендант заслуживает такой жертвы? Ведь ты и общался-то с ним всего несколько раз. Или я даже в этом ошибаюсь? Может быть, он заблуждается, искренне, но заблуждается. И это не ты покрыл коменданта, он прикрывается тобой и такими, как ты... Вот почему для тебя не наступит будущего!
Все допустимые и недопустимые границы субординации давно были нарушены. Командующий, ведущий душеспасительную беседу с чужим вассалом, вместо того чтобы прибить его к позорному столбу, мог прервать начатый о судьбе Джокта и коменданта «Австралии» разговор в любой момент. Для Старика это ничего пока не будет означать, а вот для Джокта... Поэтому он решился.
— Нет, ком. Совсем не поэтому!
— Я обычно не склонен выслушивать чьи-то оправдания, но все же попробуй, вдруг у тебя получится? Получится убедить самого себя!
— Я пришел во флот, чтобы отомстить врагу за смерть моей семьи. Обычной, маленькой, ничего не значащей для высоких семей и для судьбы Солнечной, но моей! Я обучен жечь истребители Бессмертных, а не извиваться, оказавшись между двух огней. И я не размышляю, прав ли мой комендант, потому что мне это безразлично. Но пока он командует Крепостью, а я — седьмая скрипка дублирующего состава в его оркестре (это была часть опасной и губительной философии Лиин, но сейчас пришлась вполне к месту), я должен играть вместе с оркестром! Крепость заменила мне семью, стала моим домом. Свой долг перед Солнечной я вижу в том, чтобы не просто выжить в бою, но победить. А когда наступит наша общая победа, готов снять форму и ответить за все, что сделал неправильно. Конечно, если тогда в этом сохранится смысл. Если же победа невозможна, мне незачем вообще о чем-то переживать. Летать! Побеждать или погибнуть! — закончил Джокт, оценивавший собственный пафос будто со стороны.
Слова рождались как-то сами собой и, выстраиваясь именно в таком порядке, вылетали наружу. Еще подумалось, что Эстела или другая прелестница с Площади Цветов обязательно отдались бы ему лишних пару раз за такие слова.
Самое удивительное, все, что говорил Джокт, прозвучали искренне. И выглядело простодушной откровенностью, без дальнего прицела и надежд пронять командующего высоким слогом.
В военных видеофильмах после таких речей седые обер-командоры, роняя скупую слезу, тискали рвущихся в бой пилотов в объятиях, целуя взасос и эротично поглаживая их боевые ордена.
В жизни все случается совсем по-другому, как довелось убедиться Джокту.
— Свободен. Поступаешь в распоряжение офицера особого отдела, — сухо сказал командующий, делая взмах рукой.
Уже в дверях Джокт скорее почувствовал спиной, чем услышал заключительный эпитет, который будто припечатал ему на спину гелиокомандор.
— Молодой дурак!
И все.
Глава 9
Общение со штабными специалистами — медиками, акустиками, техниками по вооружению, инженерами-гравиониками и прочими— не принесло ничего нового ни одной, ни другой стороне. Разве что была принята во внимание нестандартная реакция индапа, после чего офицер из отдела разработок медицинского оборудования пообещал, что больше этого не повторится. К счастью, как он сказал Джокту, ты у нас редчайшее исключение, поэтому нет нужды производить замену индапов во всем флоте.
Акустик вновь демонстрировал свою коробочку. Она исправно вызывала мерзкий гул, от которого Джокту хотелось выпрыгнуть в окно. Акустик при этом чему-то радовался. Джокт — нет.
Специалиста по вооружению привлек подробный рассказ о размерах излучателей, и путем каких-то пространных рассуждений он пришел к выводу, что это, скорее всего, не гравитационное оружие. Джокту не то чтобы было наплевать на такие выводы, но к восторгу оружейника, тешившегося джоктовыми химерами, он отнесся безразлично, без всякого ликования.
Медик-психиатр разбил в пух и прах теорию полковника Бар Аарона о временном помешательстве Джокта, расхохотавшись во весь голос. И снова был приглашен акустик, который на пару с психиатром подвергли пилота воздействию мерзкого приборчика, а Джокт еле удержался, чтобы не выбежать из конференц-зала. Теперь они оба чему-то радовались — акустик и психиатр. Джокт снова — нет.
Вообще каждый из участников разношерстной штабной комиссии выражал свою радость по-разному, но при этом у всех имелось какое-то сожаление во взглядах. Джокт докопался до причин этого сожаления. Причина была одна и являлась вполне очевидной — через сутки их «обследуемый» должен был покинуть Землю, и выковырять его из Крепости на более длительный срок почему-то не представлялось для них возможным.
Главный курьез всей заварухи заключался в том, что Джокт вновь и вновь отказывался признать материальность объектов, на которые уже дважды натыкался в Приливе. А все специалисты, как один, убеждали его в обратном, с жаром доказывая свою позицию. На самом деле Джокт, привыкший доверять собственному зрению и слуху, был куда более убежденнее их всех вместе взятых, но подыгрывать не собирался. К тому же все больше и больше он понимал, что такое изучение явления не даст и не может дать никаких реальных результатов. Кроме его рассказов у комиссии на руках ничего не было, бортовая аппаратура «Витража» по-прежнему не фиксировала никаких объектов и посторонних излучений в Приливе. Оставался только Джокт да еще срабатывание индапа — хоть что-то! — который был слеп ко всем внешним проявлениям, реагируя исключительно на состояние пилота.
Никаких новых откровений насчет других астронавтов, встречавшихся в Приливе с «Летучими голландцами» (это стало уже устоявшимся термином). Никаких пояснений по поводу исчезновений и последующих появлений. Никто ничего больше не собирался рассказывать Джокту. Когда он сам битый час пытался вызвать на откровенность медика-разработчика индапов, то встретил уже не сожаление во взгляде, а неподдельную тоску и вселенскую скорбь. Значит, не хитрил Старик! Что-то или кто-то не дает военным до конца разобраться с этим феноменом. Для Джокта, может быть, это являлось благом, иначе он ни за что не вернулся бы отсюда в Крепость — летал бы каждый день на каком-нибудь неуправляемом одноместном корыте сквозь ближайший Прилив. Войти в приливную точку — выйти. Разворот. Войти — выйти. Разворот. Пока космос не поквитался бы с ним за такие извращения неподдельным безумием.
Открывшаяся перспектива заставила вздрогнуть почище любого акустического приборчика.
«Еще день. Всего лишь день!» — твердил он себе.
Ночевать Джокт остался, как и советовал комендант, в гостинице. Во избежание, так сказать. Там же, в гостиничном номере, у него состоялся интереснейший разговор с особистом, который затянулся за полночь.
Вначале шли ничего не значащие пространные беседы о сложностях внутриполитических процессов в Солнечной, из которых Джокт не понимал ровным счетом ни бельмеса, а потому лишь поддакивал. Фракции войны, лоббисты, демпинговая политика, военные поставки, банковские кредиты, Экономическое Равновесие, даже почему-то смена всего состава межпланетного арбитража — все оказалось густо переплетено и зависело друг от друга. Убедившись, что его собеседник очень далек от мысли примкнуть к Юпитерианской сепаратистской группировке и даже ни разу не читал программу оппозиционной партии Банковского клуба Европы, особист перешел к более привычным Джокту вещам. Коснулся даже нежеланной темы атаки Бессмертных на Плутон. Но этим ему хотя бы удалось оживить пилота, и они яростно спорили на избитую тему: прав или нет был капитан Альварес, предавший, по сути, мученической смерти сотню тысяч человек, пытавшихся укрыться на «Хванге».
— Нельзя — понимаешь? — нельзя никому дарить ложную надежду!
— Тогда еще не было известно, ложная она или нет! Он пытался хоть что-то сделать!
— Разве это геройство — подставить под удар рубку управления? Дальше — что? Даже если бы транспорт оставили в покое.
— Ему могло хватить инерции... Его должны были встретить домашний флот и Юпитерианские патрули! Вместо этого весь Плутон остался без прикрытия! Скажите, если можете, кто-нибудь понес за это наказание? Или все посчитали халатностью? Если не хуже — свалили на неодолимую силу...
Джокт, к собственному удивлению, поддержал эту беседу, что далось ему безболезненно. Почти. И отстаивал собственную точку зрения о бесполезности обвинений единственного героя во всей этой истории, капитана Альвареса, считая виновными штабистов, допустивших дыру в обороне Плутона.
Офицер особого отдела настаивал на том, что если кто-то и виновен, то только враг. Винить же Бессмертных было не просто бесполезно, скорее — бессмысленно.
— Истребители! Почему рядом не оказалось истребителей! Если бы у него оказалось прикрытие, хотя бы полтора десятка «Зигзагов», все могло окончиться по-другому! Не для всех, только для находившихся на борту «Хванга»!
— Ну тогда ты бы так и не стал пилотом. — Отшучивания особиста оказались злыми, но удар ниже пояса не застал Джокта врасплох, ведь он внутренне был готов к чему-то подобному.
— Возможно! И тогда бы мне не пришлось околачиваться два дня в штабе и вести разговоры, которые мне совершенно не хочется вести.
Его визави игру принял.
— Тем более с людьми, которых не хочется видеть, — поддакнул он.
— И это тоже. Если бы кто-нибудь сказал, что вам всем от меня нужно, разговаривать стало бы проще. А так я жду каждую секунду какого-нибудь подвоха, жду, что меня поймают на слове... Вот вы... вы только и делаете, что цепляетесь за слова, и не говорите, что вам надо.
— А ты не догадываешься?
— Пока что нет. Я дважды встречал в Приливе «Летучих голландцев». Не знаю, случайность это или нет, но вторая встреча чуть не убила меня. И если только из-за этого теперь...
— Ты вынужден меня терпеть. — Особист наполовину закончил фразу за Джокта.
— Да! — выдержав очередной изучающий взгляд собеседника, ответил Джокт. — Меня держат в неведении, а это, мне кажется, большая ошибка!
— Продолжай, — поощрил особист.
— Тут нечего продолжать! Кто-то до меня видел эти же самые звездолеты, слышал такой же звук или зов, как угодно, потом с ними происходили таинственные исчезновения, потом...
— Они появлялись и тут же оказывались «под колпаком», — прервал особист, теперь уже заканчивая до конца, — И больше никто в штабе их не видел. Даже моя контора. Мне кажется, ты слишком хорошо информирован. Не поделишься секретом — откуда?
Ну вот. Влезть в душу, поговорить о том о сем, а после врубить в лоб — откуда? Кто? С какой целью? Извлечь все, чего не смог вытащить из Джокта командующий.
— Мы уже перешли к официальному допросу?
— Пока нет, но...
В этом «но» было и обещание, и угроза, и все, что угодно, кроме понимания.
— Я все уже сообщил заместителю командующего ВКО, гелиокомандору Бисмару. Честно и правдиво. Разве вам неизвестно?
— Странно. — Особист усмехнулся. — Он так не считает... Насчет честности и правдивости. Кстати, это одно и то же, с чего бы тебе повторяться?
У Джокта чуть было не вырвалось, что ему плевать, кто и что считает, и плевать на филологические находки особиста. К счастью, он смог удержаться и промолчал.
— Ладно. Раз ты и так знаешь много, я тоже кое-что расскажу... Активизация «Летучих голландцев» происходит почему-то именно тогда, когда штаб ВКО планирует какую-нибудь крупную операцию.
— И что? Каким боком это касается меня?
— Через одиннадцать, — особист взглянул на часы, — нет, уже через десять дней будет проведена Самая Крупная Операция. И «Летучие голландцы» — тут как тут. Улавливаешь?
Джокт улавливал. Еще бы! Офицер-особист, верный своему делу, так натурально взглянул на часы и так проникновенно сказал про десять дней, что неинформированный поверил бы на раз!
— Ха! Первый контакт произошел давно, да и второй — за одиннадцать дней. А флот всегда проводит какие-нибудь операции. И вместо того чтобы разбираться с загадками Прилива, вы начинаете искать вражеских лазутчиков.
— Это не я! Ты сам так сказал! — довольно хохотнул особист.
— Сам, согласен. Нужно быть полным идиотом, чтобы не понять, к чему все идет. Ведь если я не ошибаюсь, ваша служба не занимается изыскательской деятельностью? Нет?
— Не занимается. Тут ты прав. А насчет лазутчика — не угадал. Если бы мне что-то показалось странным даже в твоей улыбке, не говоря о более веских подозрениях, то... Тебя немедленно бы изолировали, нилот Джокт! И наше дальнейшее общение происходило бы в другом месте, независимо, кстати, от пожеланий коменданта «Австралии».
А ведь это уже угроза, понял Джокт! Это уже прямой намек на то, чтобы я стал посговорчивей! И еще... Почему здесь все так не любят Старика?
— Завтра с подъема тебя подвергнут медсканированию, и если что-нибудь...
— Я знаю. Вот когда подвергнут, тогда и поговорим. А сейчас извините, но если это не официальный допрос, мне бы хотелось выспаться. Вдруг снова придется спасать Землю? — сказал Джокт, намекая на результаты предыдущего медсканирования, которое он прошел, будучи еще курсантом.
Особист щелкнул пальцами и неожиданно легко согласился.
— Ты прав. Сначала дождемся результатов, а потом вместе их обсудим. Спокойных снов, пилот!
Офицер ушел. Джокт, не снимая формы, рухнул на широкую гравикойку. И оказалось, что спокойных снов как раз-то и не будет!
В памяти вертелся и вертелся весь этот разговор. Разговор ни о чем, глупые, притянутые за уши подозрения, Альварес, «Хванг», какие-то политические партии, позиции и оппозиции... И можно смело делать вывод, что после Старика особист был вторым человеком, который подтвердил, что в Джокте видят чужого лазутчика. Пусть сделал он это косвенно, не говорил ничего такого в глаза, но этот визит, полуночные разговоры, верчение вокруг да около — они говорили сами за себя. Опять же, что случится, если медицинские приборы найдут что-то необычное? Малейшее отклонение от нормы...
Но как? Почему? Джокт принялся размышлять.
Определенно во всем этом разговоре крылся какой-то смысл. Намеки и еще что-то... Не зря особист поделился с ним дополнительной информацией о предыдущих пилотах, встречавшихся с «Летучими голландцами». Не просто так указал на возможную связь этих встреч с планируемыми операциями. Но почему такое выпало именно ему, Джокту?
Отбросим как уже несущественное. Что случилось, то случилось. Нужно подумать кое о чем другом.
Звездолеты в Приливе были именно такими, какими их мог создать человек. Пусть непохожие на все известные Джокту типы кораблей, пусть превосходящие размерами земные линкоры. Но это явно не техника Бессмертных или каких-нибудь других, пока незнакомых Ино-рас. Очень уж по-человечески выглядела компоновка некоторых блоков и надстроек таинственных «голландцев». В них не угадывалось ни намека на закругленные обводы звездолетов Бессмертных, у которых, кстати, все оружие, раструбы всех излучателей «утоплены» в корпус, поэтому создается впечатление зализанности... Никакой угловатости и геометрического примитивизма. Хотя... Почему бы и нет?
Там, где человечество использовало квадрат и круг, основу геометрии Солнечной, у Бессмертных были ромб и овал. Соответственно все квадратные сечения становились ромбовидными, а круглые — эллиптическими.
Джокт вспоминал, каким прогностическим программам обучали их в Плутонианском институте гравионики...
Представьте себе, — начиналась такая лекция, — что у вас под рукой достаточно мощный вычислительный терминал, содержащий полную базу данных по антропологии и зоологии других земных существ, а также базы данных по механике, архитектуре и всем-всем достижениям человечества.
Первая ступень, первое орудие труда — палка-копалка. Ее можно использовать и в качестве оружия, и как рычаг, и как средство для сбивания высоко расположенных плодов. Потом — веревка. Сначала из каких-нибудь лиан, например из длинной лозы, потом из внутренностей животных. Веревка — это обобщающий термин. Под него подпадает и тетива для лука, и праща для метания, и средство, чтобы прикрепить обтесанный камень к уже имеющейся палке-копалке. Так человек получил топор, копье и молот.
Создание каждого последующего орудия труда напрямую зависит от предыдущего. Появился молот — человек придумал набойки, колья, гвозди и много чего еще. Появился нож, ну или хотя бы каменное скребло, стало возможным качественное ошкуривание убитых на охоте зверей. Шкуры — не только набедренные повязки и накидки, впоследствии это и кузнечные меха для нагнетания жара. И стали возможны изделия из металлов. Естественно, появился молот. Потом прогресс становится лавинообразным. Металлы — это и наконечники для стрел и копий, и кольчуга, и более совершенные орудия труда. Огонь — это приготовление пищи, обогрев и сигнальные костры. А позже — стекло и зеркала.
Чуть раньше было колесо и рыболовная сеть, чуть позже — химия, электричество и фабричное производство мебели.
Выдолбленный древесный ствол, плот с шестом, лодки весельные и лодки парусные, галеры — пароходы — теплоходы — атомоходы. Воздушные змеи на веревочках, фейерверки, воздушные шары — аэропланы — самолеты — звездолеты. Наскальные рисунки углем — и головидение. Шаманские обряды, примитивное мореплавание и караванные переходы — астрономия. Физика и астрофизика. Каменные пещеры, шалаши и небоскребы. Много, много чего! Но!
Основой, первым кирпичиком (забудем пока про веревку, огонь и шкуру убитого животного) остается та же палка-копалка.
А почему? Да очень просто — конечности с развитыми кистями очень замечательно подходили к этой основе. Палку можно было перехватить поудобнее, она хорошо ложилась и ложится в ладонь. Не зря ведь даже обезьяны умеют приспосабливать прутики для поедания муравьев. Втыкают такой прутик в глубь муравейника, а когда достают обратно, на нем полно добычи, и не нужно ловить муравьев поодиночке. Обезьяне остается просто облизнуть свой прутик.
Если бы у человека не имелось рук, скорее всего, он пользовался бы пальцами ног, тоже изначально задуманных природой как хватательные инструменты. А что пришлось бы делать разумной корове, окажись она исполненной решимости построить и развить цивилизацию парнокопытных? Вот здесь палка-копалка могла и не пригодиться. Но что-то они бы все равно использовали в качестве основы. Например, камень, который можно перекатывать по земле. Возможно, благодаря этому цивилизация парнокопытных быстрее бы изобрела колесо. И намного позже пришла к палке и веревке. А значит, все дальнейшее развитие покатилось бы на этом коровьем колесе чуть-чуть в сторону. Теперь можно опустить промежуточные этапы и сразу представить звездолет разумных парнокопытных. Будет он похож на звездолет, к которому в своем развитии пришел человек?
Будет ли небоскреб, построенный цивилизацией разумных псов, похож на здание Генерального Штаба ВКО Солнечной? Собаки, как раз, может быть, и начнут с палки. Разовьют в процессе эволюции свои конечности, научатся прямохождению. Их зубы и когти — ну представьте себе самую большую земную собаку, каковой является медведь! — как нельзя лучше подойдут для выделки шкур и прочего. А вот нет...
Несмотря на то, что у человека и собаки на девяносто семь процентов совпадает строение генов, природные их возможности разные. А значит, и возможности развития разные. Человек способен различить около пяти миллионов цветовых оттенков и воспринимает несколько тысяч запахов. У собак все наоборот: полмиллиона запахов, но они почти не различают цвета. Далекие неподвижные объекты собака не видит вообще. И это значит...
Акустик вновь демонстрировал свою коробочку. Она исправно вызывала мерзкий гул, от которого Джокту хотелось выпрыгнуть в окно. Акустик при этом чему-то радовался. Джокт — нет.
Специалиста по вооружению привлек подробный рассказ о размерах излучателей, и путем каких-то пространных рассуждений он пришел к выводу, что это, скорее всего, не гравитационное оружие. Джокту не то чтобы было наплевать на такие выводы, но к восторгу оружейника, тешившегося джоктовыми химерами, он отнесся безразлично, без всякого ликования.
Медик-психиатр разбил в пух и прах теорию полковника Бар Аарона о временном помешательстве Джокта, расхохотавшись во весь голос. И снова был приглашен акустик, который на пару с психиатром подвергли пилота воздействию мерзкого приборчика, а Джокт еле удержался, чтобы не выбежать из конференц-зала. Теперь они оба чему-то радовались — акустик и психиатр. Джокт снова — нет.
Вообще каждый из участников разношерстной штабной комиссии выражал свою радость по-разному, но при этом у всех имелось какое-то сожаление во взглядах. Джокт докопался до причин этого сожаления. Причина была одна и являлась вполне очевидной — через сутки их «обследуемый» должен был покинуть Землю, и выковырять его из Крепости на более длительный срок почему-то не представлялось для них возможным.
Главный курьез всей заварухи заключался в том, что Джокт вновь и вновь отказывался признать материальность объектов, на которые уже дважды натыкался в Приливе. А все специалисты, как один, убеждали его в обратном, с жаром доказывая свою позицию. На самом деле Джокт, привыкший доверять собственному зрению и слуху, был куда более убежденнее их всех вместе взятых, но подыгрывать не собирался. К тому же все больше и больше он понимал, что такое изучение явления не даст и не может дать никаких реальных результатов. Кроме его рассказов у комиссии на руках ничего не было, бортовая аппаратура «Витража» по-прежнему не фиксировала никаких объектов и посторонних излучений в Приливе. Оставался только Джокт да еще срабатывание индапа — хоть что-то! — который был слеп ко всем внешним проявлениям, реагируя исключительно на состояние пилота.
Никаких новых откровений насчет других астронавтов, встречавшихся в Приливе с «Летучими голландцами» (это стало уже устоявшимся термином). Никаких пояснений по поводу исчезновений и последующих появлений. Никто ничего больше не собирался рассказывать Джокту. Когда он сам битый час пытался вызвать на откровенность медика-разработчика индапов, то встретил уже не сожаление во взгляде, а неподдельную тоску и вселенскую скорбь. Значит, не хитрил Старик! Что-то или кто-то не дает военным до конца разобраться с этим феноменом. Для Джокта, может быть, это являлось благом, иначе он ни за что не вернулся бы отсюда в Крепость — летал бы каждый день на каком-нибудь неуправляемом одноместном корыте сквозь ближайший Прилив. Войти в приливную точку — выйти. Разворот. Войти — выйти. Разворот. Пока космос не поквитался бы с ним за такие извращения неподдельным безумием.
Открывшаяся перспектива заставила вздрогнуть почище любого акустического приборчика.
«Еще день. Всего лишь день!» — твердил он себе.
Ночевать Джокт остался, как и советовал комендант, в гостинице. Во избежание, так сказать. Там же, в гостиничном номере, у него состоялся интереснейший разговор с особистом, который затянулся за полночь.
Вначале шли ничего не значащие пространные беседы о сложностях внутриполитических процессов в Солнечной, из которых Джокт не понимал ровным счетом ни бельмеса, а потому лишь поддакивал. Фракции войны, лоббисты, демпинговая политика, военные поставки, банковские кредиты, Экономическое Равновесие, даже почему-то смена всего состава межпланетного арбитража — все оказалось густо переплетено и зависело друг от друга. Убедившись, что его собеседник очень далек от мысли примкнуть к Юпитерианской сепаратистской группировке и даже ни разу не читал программу оппозиционной партии Банковского клуба Европы, особист перешел к более привычным Джокту вещам. Коснулся даже нежеланной темы атаки Бессмертных на Плутон. Но этим ему хотя бы удалось оживить пилота, и они яростно спорили на избитую тему: прав или нет был капитан Альварес, предавший, по сути, мученической смерти сотню тысяч человек, пытавшихся укрыться на «Хванге».
— Нельзя — понимаешь? — нельзя никому дарить ложную надежду!
— Тогда еще не было известно, ложная она или нет! Он пытался хоть что-то сделать!
— Разве это геройство — подставить под удар рубку управления? Дальше — что? Даже если бы транспорт оставили в покое.
— Ему могло хватить инерции... Его должны были встретить домашний флот и Юпитерианские патрули! Вместо этого весь Плутон остался без прикрытия! Скажите, если можете, кто-нибудь понес за это наказание? Или все посчитали халатностью? Если не хуже — свалили на неодолимую силу...
Джокт, к собственному удивлению, поддержал эту беседу, что далось ему безболезненно. Почти. И отстаивал собственную точку зрения о бесполезности обвинений единственного героя во всей этой истории, капитана Альвареса, считая виновными штабистов, допустивших дыру в обороне Плутона.
Офицер особого отдела настаивал на том, что если кто-то и виновен, то только враг. Винить же Бессмертных было не просто бесполезно, скорее — бессмысленно.
— Истребители! Почему рядом не оказалось истребителей! Если бы у него оказалось прикрытие, хотя бы полтора десятка «Зигзагов», все могло окончиться по-другому! Не для всех, только для находившихся на борту «Хванга»!
— Ну тогда ты бы так и не стал пилотом. — Отшучивания особиста оказались злыми, но удар ниже пояса не застал Джокта врасплох, ведь он внутренне был готов к чему-то подобному.
— Возможно! И тогда бы мне не пришлось околачиваться два дня в штабе и вести разговоры, которые мне совершенно не хочется вести.
Его визави игру принял.
— Тем более с людьми, которых не хочется видеть, — поддакнул он.
— И это тоже. Если бы кто-нибудь сказал, что вам всем от меня нужно, разговаривать стало бы проще. А так я жду каждую секунду какого-нибудь подвоха, жду, что меня поймают на слове... Вот вы... вы только и делаете, что цепляетесь за слова, и не говорите, что вам надо.
— А ты не догадываешься?
— Пока что нет. Я дважды встречал в Приливе «Летучих голландцев». Не знаю, случайность это или нет, но вторая встреча чуть не убила меня. И если только из-за этого теперь...
— Ты вынужден меня терпеть. — Особист наполовину закончил фразу за Джокта.
— Да! — выдержав очередной изучающий взгляд собеседника, ответил Джокт. — Меня держат в неведении, а это, мне кажется, большая ошибка!
— Продолжай, — поощрил особист.
— Тут нечего продолжать! Кто-то до меня видел эти же самые звездолеты, слышал такой же звук или зов, как угодно, потом с ними происходили таинственные исчезновения, потом...
— Они появлялись и тут же оказывались «под колпаком», — прервал особист, теперь уже заканчивая до конца, — И больше никто в штабе их не видел. Даже моя контора. Мне кажется, ты слишком хорошо информирован. Не поделишься секретом — откуда?
Ну вот. Влезть в душу, поговорить о том о сем, а после врубить в лоб — откуда? Кто? С какой целью? Извлечь все, чего не смог вытащить из Джокта командующий.
— Мы уже перешли к официальному допросу?
— Пока нет, но...
В этом «но» было и обещание, и угроза, и все, что угодно, кроме понимания.
— Я все уже сообщил заместителю командующего ВКО, гелиокомандору Бисмару. Честно и правдиво. Разве вам неизвестно?
— Странно. — Особист усмехнулся. — Он так не считает... Насчет честности и правдивости. Кстати, это одно и то же, с чего бы тебе повторяться?
У Джокта чуть было не вырвалось, что ему плевать, кто и что считает, и плевать на филологические находки особиста. К счастью, он смог удержаться и промолчал.
— Ладно. Раз ты и так знаешь много, я тоже кое-что расскажу... Активизация «Летучих голландцев» происходит почему-то именно тогда, когда штаб ВКО планирует какую-нибудь крупную операцию.
— И что? Каким боком это касается меня?
— Через одиннадцать, — особист взглянул на часы, — нет, уже через десять дней будет проведена Самая Крупная Операция. И «Летучие голландцы» — тут как тут. Улавливаешь?
Джокт улавливал. Еще бы! Офицер-особист, верный своему делу, так натурально взглянул на часы и так проникновенно сказал про десять дней, что неинформированный поверил бы на раз!
— Ха! Первый контакт произошел давно, да и второй — за одиннадцать дней. А флот всегда проводит какие-нибудь операции. И вместо того чтобы разбираться с загадками Прилива, вы начинаете искать вражеских лазутчиков.
— Это не я! Ты сам так сказал! — довольно хохотнул особист.
— Сам, согласен. Нужно быть полным идиотом, чтобы не понять, к чему все идет. Ведь если я не ошибаюсь, ваша служба не занимается изыскательской деятельностью? Нет?
— Не занимается. Тут ты прав. А насчет лазутчика — не угадал. Если бы мне что-то показалось странным даже в твоей улыбке, не говоря о более веских подозрениях, то... Тебя немедленно бы изолировали, нилот Джокт! И наше дальнейшее общение происходило бы в другом месте, независимо, кстати, от пожеланий коменданта «Австралии».
А ведь это уже угроза, понял Джокт! Это уже прямой намек на то, чтобы я стал посговорчивей! И еще... Почему здесь все так не любят Старика?
— Завтра с подъема тебя подвергнут медсканированию, и если что-нибудь...
— Я знаю. Вот когда подвергнут, тогда и поговорим. А сейчас извините, но если это не официальный допрос, мне бы хотелось выспаться. Вдруг снова придется спасать Землю? — сказал Джокт, намекая на результаты предыдущего медсканирования, которое он прошел, будучи еще курсантом.
Особист щелкнул пальцами и неожиданно легко согласился.
— Ты прав. Сначала дождемся результатов, а потом вместе их обсудим. Спокойных снов, пилот!
Офицер ушел. Джокт, не снимая формы, рухнул на широкую гравикойку. И оказалось, что спокойных снов как раз-то и не будет!
В памяти вертелся и вертелся весь этот разговор. Разговор ни о чем, глупые, притянутые за уши подозрения, Альварес, «Хванг», какие-то политические партии, позиции и оппозиции... И можно смело делать вывод, что после Старика особист был вторым человеком, который подтвердил, что в Джокте видят чужого лазутчика. Пусть сделал он это косвенно, не говорил ничего такого в глаза, но этот визит, полуночные разговоры, верчение вокруг да около — они говорили сами за себя. Опять же, что случится, если медицинские приборы найдут что-то необычное? Малейшее отклонение от нормы...
Но как? Почему? Джокт принялся размышлять.
Определенно во всем этом разговоре крылся какой-то смысл. Намеки и еще что-то... Не зря особист поделился с ним дополнительной информацией о предыдущих пилотах, встречавшихся с «Летучими голландцами». Не просто так указал на возможную связь этих встреч с планируемыми операциями. Но почему такое выпало именно ему, Джокту?
Отбросим как уже несущественное. Что случилось, то случилось. Нужно подумать кое о чем другом.
Звездолеты в Приливе были именно такими, какими их мог создать человек. Пусть непохожие на все известные Джокту типы кораблей, пусть превосходящие размерами земные линкоры. Но это явно не техника Бессмертных или каких-нибудь других, пока незнакомых Ино-рас. Очень уж по-человечески выглядела компоновка некоторых блоков и надстроек таинственных «голландцев». В них не угадывалось ни намека на закругленные обводы звездолетов Бессмертных, у которых, кстати, все оружие, раструбы всех излучателей «утоплены» в корпус, поэтому создается впечатление зализанности... Никакой угловатости и геометрического примитивизма. Хотя... Почему бы и нет?
Там, где человечество использовало квадрат и круг, основу геометрии Солнечной, у Бессмертных были ромб и овал. Соответственно все квадратные сечения становились ромбовидными, а круглые — эллиптическими.
Джокт вспоминал, каким прогностическим программам обучали их в Плутонианском институте гравионики...
Представьте себе, — начиналась такая лекция, — что у вас под рукой достаточно мощный вычислительный терминал, содержащий полную базу данных по антропологии и зоологии других земных существ, а также базы данных по механике, архитектуре и всем-всем достижениям человечества.
Первая ступень, первое орудие труда — палка-копалка. Ее можно использовать и в качестве оружия, и как рычаг, и как средство для сбивания высоко расположенных плодов. Потом — веревка. Сначала из каких-нибудь лиан, например из длинной лозы, потом из внутренностей животных. Веревка — это обобщающий термин. Под него подпадает и тетива для лука, и праща для метания, и средство, чтобы прикрепить обтесанный камень к уже имеющейся палке-копалке. Так человек получил топор, копье и молот.
Создание каждого последующего орудия труда напрямую зависит от предыдущего. Появился молот — человек придумал набойки, колья, гвозди и много чего еще. Появился нож, ну или хотя бы каменное скребло, стало возможным качественное ошкуривание убитых на охоте зверей. Шкуры — не только набедренные повязки и накидки, впоследствии это и кузнечные меха для нагнетания жара. И стали возможны изделия из металлов. Естественно, появился молот. Потом прогресс становится лавинообразным. Металлы — это и наконечники для стрел и копий, и кольчуга, и более совершенные орудия труда. Огонь — это приготовление пищи, обогрев и сигнальные костры. А позже — стекло и зеркала.
Чуть раньше было колесо и рыболовная сеть, чуть позже — химия, электричество и фабричное производство мебели.
Выдолбленный древесный ствол, плот с шестом, лодки весельные и лодки парусные, галеры — пароходы — теплоходы — атомоходы. Воздушные змеи на веревочках, фейерверки, воздушные шары — аэропланы — самолеты — звездолеты. Наскальные рисунки углем — и головидение. Шаманские обряды, примитивное мореплавание и караванные переходы — астрономия. Физика и астрофизика. Каменные пещеры, шалаши и небоскребы. Много, много чего! Но!
Основой, первым кирпичиком (забудем пока про веревку, огонь и шкуру убитого животного) остается та же палка-копалка.
А почему? Да очень просто — конечности с развитыми кистями очень замечательно подходили к этой основе. Палку можно было перехватить поудобнее, она хорошо ложилась и ложится в ладонь. Не зря ведь даже обезьяны умеют приспосабливать прутики для поедания муравьев. Втыкают такой прутик в глубь муравейника, а когда достают обратно, на нем полно добычи, и не нужно ловить муравьев поодиночке. Обезьяне остается просто облизнуть свой прутик.
Если бы у человека не имелось рук, скорее всего, он пользовался бы пальцами ног, тоже изначально задуманных природой как хватательные инструменты. А что пришлось бы делать разумной корове, окажись она исполненной решимости построить и развить цивилизацию парнокопытных? Вот здесь палка-копалка могла и не пригодиться. Но что-то они бы все равно использовали в качестве основы. Например, камень, который можно перекатывать по земле. Возможно, благодаря этому цивилизация парнокопытных быстрее бы изобрела колесо. И намного позже пришла к палке и веревке. А значит, все дальнейшее развитие покатилось бы на этом коровьем колесе чуть-чуть в сторону. Теперь можно опустить промежуточные этапы и сразу представить звездолет разумных парнокопытных. Будет он похож на звездолет, к которому в своем развитии пришел человек?
Будет ли небоскреб, построенный цивилизацией разумных псов, похож на здание Генерального Штаба ВКО Солнечной? Собаки, как раз, может быть, и начнут с палки. Разовьют в процессе эволюции свои конечности, научатся прямохождению. Их зубы и когти — ну представьте себе самую большую земную собаку, каковой является медведь! — как нельзя лучше подойдут для выделки шкур и прочего. А вот нет...
Несмотря на то, что у человека и собаки на девяносто семь процентов совпадает строение генов, природные их возможности разные. А значит, и возможности развития разные. Человек способен различить около пяти миллионов цветовых оттенков и воспринимает несколько тысяч запахов. У собак все наоборот: полмиллиона запахов, но они почти не различают цвета. Далекие неподвижные объекты собака не видит вообще. И это значит...