Страница:
– Конечно, надо иметь в виду, что множество книг попало туда, так сказать, по наследству, – тактично ответила она. – В собрании моего отца много книг восточных авторов, доставшихся ему от мавританских ученых. Вам, государь, известно, что арабы перевели греческих авторов задолго до того, как тех переложили на французский, итальянский или английский языки, и сохранили научные знания, утраченные христианским миром. В библиотеке отца в арабских переводах имеются Аристотель, Софокл и многие, многие другие…
Страсть к книгам сжигала его, как голод.
– Так много ли там книг?
– Тысячи, – сказала она. – На иврите, латыни, на всех христианских языках. Но все он сам не читает, для этого есть ученые арабы.
– А карты?
– Для этого есть навигаторы и картографы, тоже арабы. Он пользуется их советами. Они путешествуют повсюду и знают, как прокладывать путь по звездам. Пересечь море для них – то же самое, что перейти пустыню. Они говорят, водная гладь мало отличается от песчаной равнины – те же звезды светят над головой, та же луна.
– И что, как твой отец предполагает, много проку будет от новооткрытых земель? – с любопытством спросил король. – Мы наслышаны о великих вояжах Колумба и сокровищах, которые он привез из своих странствий.
Он отметил, как, взмахнув ресницами, она спрятала оживленно блеснувший взор, и отдал должное ее дипломатическим способностям.
– Не могу сказать, государь, – обдуманно проронила она. – Но моя матушка находит, что открылась бесценная возможность обратить ко Христу великое множество душ.
Генрих раскрыл перед ней большую папку, в которой хранилась его коллекция географических карт. На многих листах по углам резвились красочно исполненные морские чудища. Используя палец как указку, король проследил береговую линию Англии, границы Священной Римской империи, различные области Франции, недавно расширенные пределы Испании и папские земли в Италии.
– Видишь, почему мы с твоим отцом должны быть друзьями? Нам обоим грозит Франция. Мы даже торговать напрямую не можем, пока не выдворим ее из проливов.
– Если сын Хуаны унаследует земли Габсбургов, под его началом окажутся два королевства, – заметила Каталина, – Испания и Нидерланды.
– А твой сын получит всю Англию, в союзе с Шотландией, и все наши земли во Франции, – подхватил он, взмахнув над картой рукой. – Влиятельные будут кузены!
Каталина улыбнулась, мечтательно и горделиво, что Генрих расценил как признак честолюбия.
– А что, хотела бы ты, чтобы твой сын правил доброй половиной христианского мира?
– Какая бы женщина не хотела! – усмехнулась Каталина. – А ведь тогда наши с Хуаной сыновья смогут победить мавров, загнать их подальше за Средиземное море!
– Или же найдут способ жить с ними в мире, – предположил король. – Уж конечно, одно то, что кто-то зовет Господа Аллахом, а кто-то – Богом, не повод для вражды между верующими!
Не раздумывая она покачала головой:
– Нет, я думаю, война эта продлится вечно. Матушка говорит, это великая битва между Добром и Злом – и конца ей нет.
– Но это означает, что ты будешь в вечной опасности, – начал было он, но тут в высокую дверь постучали.
Это оказался тот самый паж, которого Генрих послал куда-то еще на пирсе. Он привел с собой запыхавшегося старичка, придворного ювелира.
– А теперь, – обратился Генрих к невестке, – у меня для тебя подарок!
Она подняла на него глаза. «Добрый Господь, – подумал он, – да надо быть из камня, чтобы не закипела кровь при виде этакого цветочка! Но как бы то ни было, мне по силам заставить ее улыбнуться, и видит Бог, это мне в радость».
– Правда? – ровным голосом сказала она.
Король сделал знак ювелиру, тот вытянул из кармана кусок малинового бархата, расстелил его на столе, а потом вытряхнул на бархат содержимое мешка на тесемках. На яркую ткань хлынули драгоценные камни и золотые украшения. Затаив дыхание, широко распахнутыми глазами смотрела на сверкающий поток Каталина.
– Ну, выбирай! – мягко произнес Генрих. – Это тебе мой подарок, чтобы вернуть улыбку на твое личико.
Едва слыша, что он ей говорит, принцесса вмиг оказалась у стола, и ювелир принялся показывать ей свои изделия, поднимая одно за другим на свет, расписывая его достоинства, а король с явным удовольствием эту картину наблюдал. Вот, пожалуйте вам, чистопородная принцесса, в жилах которой течет кровь кастильских королей, и он, внук простолюдина, может ее купить, как любую другую. И благодарение Господу, у него есть чем прельстить ее!
– Серебро? – спросил он.
Раскрасневшееся личико повернулось к нему.
– Нет, не серебро, государь.
Тут Генрих вспомнил, что у ног этой девочки лежало золото инков:
– Значит, золото?
– Да, золото я люблю больше.
– Жемчуг?
Она дернула губкой. Ах, что за рот, подумал он. Так и просится поцеловать!
– Что, жемчуг не годится? – спросил он вслух.
– Ну, я не очень его люблю, – с улыбкой призналась она. – А какой камень предпочитаете вы, государь?
«Господи, да она кокетничает со мной, – оторопел он. – Вертит, как старым дядюшкой. Подсаживает на крючок».
– Ну, тогда изумруды?
– Нет, – улыбнулась она. – Вот это.
И, безошибочно выбрав самое дорогое из того, что принес ювелир, указала на ожерелье из синих сапфиров, к которому прилагались серьги. Поднесла украшение к глазам, подобно мусульманской женщине, закрыв им нижнюю половину лица. Это было очаровательно. Сапфир как нельзя лучше оттенял цвет ее глаз. Она шагнула вперед, чтобы он смог рассмотреть поближе, и король услышал запах ее волос, аромат цветущих апельсиновых деревьев из садов Альгамбры. Да, вся она благоухала, словно чужедальний цветок.
– Ну как? Подходят они к моим глазам?
Каталина была так соблазнительна, что у него перехватило дыхание.
– Очень подходят. Что ж, они твои, – сделав над собой усилие, выговорил он. – И они, и еще выбери что-нибудь. Только покажи… пальчиком.
Ах, как она на него поглядела…
– А мои дамы?
– Да. Зови своих дам, пусть тоже выбирают.
Она засмеялась от удовольствия и побежала к дверям. Пусть себе, подумал он. От греха подальше, лучше не оставаться с нею один на один. И поспешно вышел в коридор, где столкнулся со своей матерью, которая шла с мессы.
Король преклонил колени, и миледи, благословляя, коснулась его головы:
– Сын мой…
– Матушка…
Поднялся, и мать мигом заметила, что лицо у него горит, а сам он взволнован и с трудом держит себя в руках.
– Тебя что-то беспокоит, сын мой?
– Нет, матушка!
– Что, опять королева? – устало вздохнула миледи. – Елизавета? Опять ноет из-за шотландской помолвки Маргариты?
– Нет. Я ее сегодня даже не видел.
– Елизавете надо смириться, – заявила мать короля. – Принцессы не могут выбирать, за кого им выходить замуж, и решать, когда покидать дом. Она бы это знала, если б ее правильно воспитали.
Он дернул ртом, усмехаясь:
– Ну, это вряд ли ее вина…
– Да какое потомство может быть у такой матери, – сурово заметила его мать. – Никудышный род, Вудвилли…
На это король смолчал. Он никогда не защищал жену перед матерью, неприязнь той была столь велика и непоколебима, что нечего было и пытаться ее переубедить. И мать перед женой не защищал тоже, в том не было нужды: королева Елизавета никогда не жаловалась ни на трудный нрав свекрови, ни на требовательность супруга, относясь к нему, к его матери и к его самовластию как к стихийному бедствию, неприятному и неизбежному, как плохая погода.
– Не допускай, чтобы она тебя беспокоила, – велела мать.
– Да не беспокоит она меня, – отозвался он с мыслью о принцессе, которая как раз его очень беспокоила.
Теперь я уверена, что король Генрих ко мне благоволит даже больше, чем к своим дочкам, и мне это приятно. Я привыкла быть самой любимой, балованной дочкой. Мне нравится быть любимицей короля. Мне нравится, что меня выделяют.
Когда он заметил, что мне грустно оттого, что мой двор отбыл в Испанию, он провел со мной несколько часов, показал свою библиотеку, побеседовал о географических картах, а потом подарил роскошный сапфировый гарнитур. Позволил самой выбирать, что мне по вкусу, и подтвердил, что сапфиры отлично идут к моим глазам.
Поначалу он мне не очень понравился, но потом я понемногу привыкла к его отрывистой речи и вспыльчивости. Он из тех, чье слово и при дворе, и во всей стране – закон, и он никому ничем не обязан, за исключением, может быть, своей матушки. Близких друзей у него нет, никаких приближенных, кроме матушки и тех солдат, которые воевали с ним и которые теперь занимают важные посты при дворе. Он не проявляет нежности к жене, неласков с дочерьми, но ко мне он внимателен, и мне это приятно. Возможно, когда-нибудь он станет мне как отец. Я уже и так рада, что он меня выделяет. При таком дворе, как этот, где все и вся зависят от его одобрения или неодобрения, я в самом деле чувствую себя принцессой, когда он хвалит меня или проводит со мной время.
Если бы не он, мне, наверно, было бы еще более одиноко, чем сейчас. Супруг мой принц относится ко мне так, словно я не больше чем стол или стул. Никогда не ищет меня взглядом, никогда мне не улыбнется, никогда не начнет разговора. Его хватает только на то, чтобы кое-как сложить слова для ответа. Какая дурочка я была, когда нашла, что он похож на трубадура! На недотепу он похож, вот на кого, и это чистая правда! Никогда не поднимет голоса, вечно мямлит, никогда не скажет ничего забавного или интересного. Владеет французским, латынью, еще полудюжиной языков, а что толку, раз сказать нечего! Мы живем, как чужие, и, если бы раз в неделю, словно по расписанию, он не являлся в мою опочивальню, я бы забыла, что замужем.
Я показала сапфиры его сестре Маргарите, и теперь она сгорает от зависти. Придется мне каяться в грехе тщеславия и гордыни. Зря я это, не стоило дразнить ее ожерельем, однако, будь она ко мне подобрей, хоть на словах, я бы так не поступила. Мне хотелось, чтобы она знала: ее отец меня ценит, даже если она сама, ее бабка и ее брат относятся ко мне совсем иначе. Однако я этим поступком своим добилась только того, что разозлила ее и поставила себя в невыгодное положение, не говоря уж о том, что теперь придется каяться и искупать грех.
Хуже всего то, что мне отказало достоинство, с которым во всех обстоятельствах следует держаться испанской принцессе. Конечно, Маргарита повела себя как сущая торговка на рынке, но мне следует быть умнее. Двор пляшет вокруг короля, как будто в мире ничего нет важней, чем его благосклонность, и мне нужно помнить об этом и держаться в стороне. Не стоит равняться на девчонку четырьмя годами моложе меня и всего лишь английскую принцессу, пусть даже она при всяком удобном случае величает себя королевой Шотландии.
Завершив свой визит в Ричмонд, молодые принц и принцесса Уэльские устроили себе королевский двор во дворце Бейнард-Касл. Каталина со свитой – испанец-капеллан, придворные дамы и дуэнья – заняли покои с видом на парк и реку, тогда как Артур со своими капелланом, наставником и штатом слуг расположились в помещениях с окнами, выходящими в город. Встречались оба двора только формально, раз в день за ужином, причем сидя по противоположным стенам зала и взирая друг на друга с подозрением. Не семья, а скорей враги во время вынужденных переговоров о перемирии.
Жизнь во дворце текла согласно указаниям, издаваемым миледи матерью короля. Дни праздников и дни поста, развлечения и распорядок будней – все регламентировалось ею. Даже ночи, когда Артуру следовало посещать опочивальню жены, тоже устанавливала мадам – дабы проследить, чтобы молодые люди не истощали себя, но и своими обязанностями отнюдь не пренебрегали. Поэтому раз в неделю принц вечером в сопровождении свиты торжественно вступал в покои жены и оставался там до утра. У молодых супругов этот ритуал по-прежнему вызывал неловкость и острое смущение. Артур ничуть не набрался опыта, а Каталина, как могла, вежливо сносила его молчаливый наскок. Однако же в свой срок, в начале декабря, у нее начались месячные, и она сообщила об этом донье Эльвире, а та немедля оповестила постельничего принца, что на неделю визиты его высочества к принцессе желательно отложить, поскольку ее высочество недомогает. Не прошло и получаса, как все, от короля в Уайтхолле до последнего посыльного в Бейнард-Касле, знали, что у принцессы Уэльской месячные, а значит, она не понесла, и все, от короля до посыльного, задались вопросом: раз уж новобрачная здорова, крепка и, очевидно, плодовита, может, это принцу Артуру не по силам исполнить свой долг?
В середине декабря, когда двор вовсю готовился к пышному двенадцатидневному празднованию Рождества, король вызвал сына к себе и приказал подумать о переезде в замок Ладлоу-Касл.
– Полагаю, тебе захочется взять с собой жену, – с улыбкой заметил король, стараясь, чтобы слова его звучали непринужденно.
– Как желаете, сир, – осторожно ответил Артур.
– А сам-то ты чего хочешь?
После недельного запрета на посещение жены, когда все и каждый шушукались между собой, что ребенка не получилось, хотя, конечно, прошло совсем мало времени и никто, наверно, не виноват, Артур чувствовал себя униженным и подавленным. С тех пор он так ни разу и не посетил ее спальни, а она за ним не посылала. Он и не ждал приглашений, знал, что это смехотворно, не подобает принцессе Испанской приглашать к себе мужа в постель, однако Каталина совсем не улыбалась ему и никоим образом его не поощряла. Сколько обычно длится это таинственное недомогание, он не имел представления, спросить было некого, и он терялся в догадках, что же ему делать.
– Она выглядит не очень веселой, – заметил он.
– Да скучает по дому! – отрезал отец. – Это твое дело – развлечь ее. Возьми ее с собой в Ладлоу. Дари ей подарки. Она же женщина! Превозноси ее красоту. Шути с ней. Ухаживай!
– На латыни? – растерялся Артур.
– Да хоть на валлийском, парень! Если у тебя смеются глаза и в штанах порядок, она поймет, что у тебя на уме. Поверь мне, она из тех женщин, которые прекрасно понимают мужчин!
– Да, сир, – вяло ответствовал сын.
– А впрочем, если не хочешь, в этом году можешь оставить ее здесь. Ведь так и было задумано, что вы поженитесь и первый год проведете врозь.
– Но мне тогда было всего четырнадцать!
– Всего лишь год назад.
– Да, но…
– Так ты хочешь взять ее с собой или нет?
Принц вспыхнул. Отец смотрел на него с сочувствием.
– Хочешь, но боишься, что она выставит тебя дураком?
Светловолосая голова покивала, поникнув.
– И думаешь, что, когда рядом не будет придворных и меня, она над тобой посмеется?
Опять кивок.
– И все ее дамы. И ее дуэнья.
– И тебе некуда будет девать время.
Мальчик, воплощенное несчастье, поднял глаза:
– И она будет злиться, томиться и превратит ваш замок в сущую тюрьму для вас обоих.
– Если я ей не нравлюсь… – тихонько проговорил принц.
Генрих положил тяжелую руку на плечо мальчика:
– Сын мой! Не важно, что она думает о тебе. Ведь не я выбирал твою мать. И твоя мать не выбирала меня. Когда дело касается трона, сердце на втором месте – ну, если вообще о нем кто-то думает. Она знает, что должна делать, и это главное.
– Еще как знает! – сорвавшись, обиженно выкрикнул принц. – У нее нет…
– Нет чего? – подождав немного, спросил отец.
– Никакого стыда у нее нет!
У Генриха перехватило дыхание.
– Нет стыда? Так она что, страстная? – сдержанно спросил он, постаравшись не выдать голосом внезапно вспыхнувшего желания, возникшего перед глазами образа невестки – обнаженной, бесстыдной, охваченной страстью.
– Нет! Она делает это примерно так же, как конюх запрягает лошадь.
Генрих подавил смешок.
– Но все-таки делает. Тебе не приходится умолять ее, уламывать. Ну-ну. Значит, знает, что делать, да?
Артур отвернулся к окну и посмотрел вниз, на холодные воды Темзы.
– По-моему, я ей не нравлюсь. Ей нравятся только ее испанцы, и Маргарита, и еще Генрих, пожалуй. С ними она смеется, танцует, как будто ей весело. Щебечет со своими приближенными, со всеми любезна и улыбчива, а я почти с ней не вижусь… Да и видеться-то не хочу…
Генрих потрепал сына по плечу:
– Мой мальчик, да она просто не знает, что о тебе думать! Слишком занята своими платьями и украшениями да своими сплетницами-испанками, будь они неладны! Чем скорей вы останетесь наедине, тем скорее узнаете друг друга. Короче говоря, вези ее в Ладлоу!
Принц кивнул, без особой убежденности.
– Да, если такова ваша воля, сир, – формально ответил он.
– Ну как, спросить мне ее, хочет ли она ехать?
Юноша покраснел до ушей:
– А если она откажется?
Его отец рассмеялся.
– Не откажется! – пообещал он. – Вот увидишь.
Генрих не ошибся. Каталина была слишком принцесса, чтобы ответить королю «да» или «нет». Когда он поинтересовался, не угодно ли ей будет поехать в Ладлоу с принцем, она сказала, что готова выполнить пожелание его величества.
– А могу я узнать, государь, леди Маргарет Пол по-прежнему живет в замке? – спросила она чуть напряженно.
Он нахмурился. Леди Маргарет Пол была теперь, слава богу, замужем за сэром Ричардом Полом, его военным соратником, ныне смотрителем Ладлоуского замка. Однако леди Маргарет Пол была урожденная Маргарет Плантагенет, любимая дочь герцога Кларенса, кузина короля Эдуарда и сестра Эдуарда Уорика, чьи притязания на английский престол были весомей, чем у самого Генриха.
– И что из этого?
– Да… так, – уронила принцесса.
– Тебе нет никаких оснований избегать ее, – мрачно сказал он. – Что сделано, то сделано – от моего имени, по моему приказу. Ты ни при чем, на тебе вины нет.
Она вспыхнула, словно речь шла о чем-то постыдном.
– Ты же понимаешь, я не могу допустить, чтобы мои права на трон подвергались сомнению, – брюзгливо сказал он. – Слишком много претендентов. Йорки, Бофоры, Ланкастеры… Ты не знаешь этой страны. Мы все женаты-переженаты между собой, ни дать ни взять кролики в клетке. – Он остановился посмотреть, не засмеется ли она, но нет, она сосредоточенно морщилась, чтобы поспеть за его быстрым французским. – Я не допущу, чтобы кто-нибудь вздумал заявить права на то, что я завоевал в битве. – И, помолчав, прибавил: – И новой битвы не допущу.
– Я полагаю, государь – настоящий и подлинный король[2], – осторожно промолвила она.
– Сегодня так оно и есть, – отрезал он. – Все остальное не важно.
– И власть ваша освящена Святой Церковью? – неуверенно спросила она.
– Да, я миропомазан, – с мрачной улыбкой кивнул он.
– И вы королевской крови?
– В моих жилах течет кровь королей, – жестко сказал он. – Измерять, сколько ее там, нет нужды. Я поднял мою корону на поле битвы. В самом прямом смысле, она лежала в грязи у моих ног. Я не колебался, и все, все вокруг знали, все видели, что Господь даровал мне победу, что воистину я избранник Божий. И архиепископ миропомазал меня, потому что и он это тоже знал. Я король не хуже любого другого в христианском мире, а может, и даже лучше других, потому что не младенцем в колыбели наследовал власть, завоеванную кем-то другим, – Господь дал мне ее, когда я был зрелым мужчиной. Я получил корону по заслугам.
Каталина склонила голову перед силой его убежденности и тихо промолвила:
– Вы правы, сир.
Ее покорность, и гордость, которая крылась под этой покорностью, привели Генриха в восторг.
– Может быть, ты предпочитаешь остаться здесь со мной? – спросил он, зная, что не должен этого спрашивать, и надеясь, что она скажет «нет», заглушив этим его тайное к ней вожделение.
– Но, государь, мои желания суть желания вашего величества, – спокойно сказала она.
– Полагаю, тебе хотелось бы побыть с Артуром? – настаивал он, подзадоривая ее сказать, что нет у нее такого желания.
– Как вам будет угодно, сир.
– Ответь мне, чего бы хотелось тебе самой – поехать в Ладлоу с Артуром или остаться здесь со мной?
Чуть улыбнувшись, она не схватила наживки.
– Вы король, – мягко сказала она. – Мой долг повиноваться вашему величеству.
Он знал, что неразумно держать ее при своем дворе, но так велико было искушение хотя бы поиграть с этой мыслью. Переговорив с ее наставниками-испанцами, он обнаружил, что мнения их насчет отъезда противоположны, а сами они погрязли в ссорах. Испанский посол, душу положивший на то, чтобы составить неслыханно сложный брачный контракт, настаивал, что принцессе следует ехать за мужем, поскольку все и каждый должны видеть в ней замужнюю женщину. Исповедник Каталины, единственный, кто испытывал к девушке отцовскую нежность, поддерживал эту точку зрения, считая, что молодые должны быть неразлучны. Однако дуэнья, величественная и неуживчивая донья Эльвира, предпочла бы не покидать Лондон. Она слышала, что до Уэльса далеко, что страна эта горная, каменистая, неприютная, что делать там нечего. А вот если Каталина останется в Бейнард-Касле одна, без Артура, они устроят в самом сердце английской столицы маленький испанский анклав, где будет царить дуэнья, непререкаемо правя и принцессой, и ее двором.
Королева Елизавета говорила, что в середине декабря Уэльс покажется Каталине холодным и неприветливым, и не разумней ли молодоженам пожить в Лондоне до весны.
– Да ты попросту хочешь держать Артура при себе, вот и все, – отмахнулся король. – Нет, ему надо ехать, Артуру ведь предстоит быть королем, и нет лучшего способа научиться править Англией, чем поуправлять провинцией.
– Он еще так молод и робеет…
– Значит, должен научиться править и женой тоже.
– Им придется учиться, как ладить.
– Вот пусть и учатся вместе, а не поврозь.
Дело в конце концов решила мать короля.
– Отошли ее, – жестко посоветовала она. – Нам нужен ребенок. Она не понесет, если останется одна в Лондоне. Отошли ее в Ладлоу с Артуром. – И хмыкнула: – Видит Бог, больше там заниматься нечем…
– Елизавета тревожится, что Каталине будет там скучно и одиноко. А Артур боится, что они не поладят.
– Ну и что за беда? Поладят, не поладят… Важность какая! Они женаты, вот и должны жить вместе и родить наследника.
– Но ей всего шестнадцать, – заметил король. – Она скучает по дому, по матери. Ты не делаешь скидок на ее молодость…
– Меня выдали замуж в четырнадцать, и родила я тебя в том же году, – отрезала Маргарита Бофор. – Мне скидок не делал никто. И все-таки я выжила.
– Сомневаюсь, что ты была счастлива.
– Я и не была. Но разве это имеет значение?
Донья Эльвира советует отказаться от поездки в Ладлоу. Отец Джеральдини считает, что мой долг – следовать за мужем. Доктор де Пуэбла настаивает на том же и говорит, что матушка моя, вне всякого сомнения, хотела бы, чтобы я жила с мужем и делала все, дабы брак наш был полноценным. Артур, безнадежный мямля, молчит, а его батюшка вроде хочет, чтобы я решила сама, но он король, и я ему не верю.
Если бы можно было на самом деле сказать, чего я хочу, я бы ответила: домой, в Испанию. Здесь, живи мы в Лондоне или Уэльсе, все равно холодно, и все время льет дождь, даже воздух промозглый и пропитан влагой, да и еда невкусная, а еще я не понимаю ни слова на местном языке.
Я знаю, что я принцесса Уэльская и будущая королева Англии. Но что-то это меня больше совсем не радует.
– Мы должны ехать в мой замок в Ладлоу, – с неловкостью проговорил принц Артур, сидя рядом с Каталиной за ужином.
Весь зал перед ними и галерея, его опоясывающая, были заполнены людом, собравшимся со всего города бесплатно развлечься, поглазев, как пируют при королевском дворе. Большинство явилось нарочно ради принца Уэльского и его молодой жены.
Наклоном головы Каталина дала понять, что слышит, но на мужа не посмотрела.
– Это приказ твоего отца?
– Да.
– Тогда я с радостью подчинюсь.
– Мы будем там одни, только мы да смотритель замка и его жена, – добавил он. В этих его словах звучала надежда, что ей это по сердцу, что ей не будет там скучно, что она не будет тосковать или, хуже того, на него злиться.
Она посмотрела на него без улыбки:
– И что?
– Я надеюсь, тебе понравится, – пробормотал он.
Страсть к книгам сжигала его, как голод.
– Так много ли там книг?
– Тысячи, – сказала она. – На иврите, латыни, на всех христианских языках. Но все он сам не читает, для этого есть ученые арабы.
– А карты?
– Для этого есть навигаторы и картографы, тоже арабы. Он пользуется их советами. Они путешествуют повсюду и знают, как прокладывать путь по звездам. Пересечь море для них – то же самое, что перейти пустыню. Они говорят, водная гладь мало отличается от песчаной равнины – те же звезды светят над головой, та же луна.
– И что, как твой отец предполагает, много проку будет от новооткрытых земель? – с любопытством спросил король. – Мы наслышаны о великих вояжах Колумба и сокровищах, которые он привез из своих странствий.
Он отметил, как, взмахнув ресницами, она спрятала оживленно блеснувший взор, и отдал должное ее дипломатическим способностям.
– Не могу сказать, государь, – обдуманно проронила она. – Но моя матушка находит, что открылась бесценная возможность обратить ко Христу великое множество душ.
Генрих раскрыл перед ней большую папку, в которой хранилась его коллекция географических карт. На многих листах по углам резвились красочно исполненные морские чудища. Используя палец как указку, король проследил береговую линию Англии, границы Священной Римской империи, различные области Франции, недавно расширенные пределы Испании и папские земли в Италии.
– Видишь, почему мы с твоим отцом должны быть друзьями? Нам обоим грозит Франция. Мы даже торговать напрямую не можем, пока не выдворим ее из проливов.
– Если сын Хуаны унаследует земли Габсбургов, под его началом окажутся два королевства, – заметила Каталина, – Испания и Нидерланды.
– А твой сын получит всю Англию, в союзе с Шотландией, и все наши земли во Франции, – подхватил он, взмахнув над картой рукой. – Влиятельные будут кузены!
Каталина улыбнулась, мечтательно и горделиво, что Генрих расценил как признак честолюбия.
– А что, хотела бы ты, чтобы твой сын правил доброй половиной христианского мира?
– Какая бы женщина не хотела! – усмехнулась Каталина. – А ведь тогда наши с Хуаной сыновья смогут победить мавров, загнать их подальше за Средиземное море!
– Или же найдут способ жить с ними в мире, – предположил король. – Уж конечно, одно то, что кто-то зовет Господа Аллахом, а кто-то – Богом, не повод для вражды между верующими!
Не раздумывая она покачала головой:
– Нет, я думаю, война эта продлится вечно. Матушка говорит, это великая битва между Добром и Злом – и конца ей нет.
– Но это означает, что ты будешь в вечной опасности, – начал было он, но тут в высокую дверь постучали.
Это оказался тот самый паж, которого Генрих послал куда-то еще на пирсе. Он привел с собой запыхавшегося старичка, придворного ювелира.
– А теперь, – обратился Генрих к невестке, – у меня для тебя подарок!
Она подняла на него глаза. «Добрый Господь, – подумал он, – да надо быть из камня, чтобы не закипела кровь при виде этакого цветочка! Но как бы то ни было, мне по силам заставить ее улыбнуться, и видит Бог, это мне в радость».
– Правда? – ровным голосом сказала она.
Король сделал знак ювелиру, тот вытянул из кармана кусок малинового бархата, расстелил его на столе, а потом вытряхнул на бархат содержимое мешка на тесемках. На яркую ткань хлынули драгоценные камни и золотые украшения. Затаив дыхание, широко распахнутыми глазами смотрела на сверкающий поток Каталина.
– Ну, выбирай! – мягко произнес Генрих. – Это тебе мой подарок, чтобы вернуть улыбку на твое личико.
Едва слыша, что он ей говорит, принцесса вмиг оказалась у стола, и ювелир принялся показывать ей свои изделия, поднимая одно за другим на свет, расписывая его достоинства, а король с явным удовольствием эту картину наблюдал. Вот, пожалуйте вам, чистопородная принцесса, в жилах которой течет кровь кастильских королей, и он, внук простолюдина, может ее купить, как любую другую. И благодарение Господу, у него есть чем прельстить ее!
– Серебро? – спросил он.
Раскрасневшееся личико повернулось к нему.
– Нет, не серебро, государь.
Тут Генрих вспомнил, что у ног этой девочки лежало золото инков:
– Значит, золото?
– Да, золото я люблю больше.
– Жемчуг?
Она дернула губкой. Ах, что за рот, подумал он. Так и просится поцеловать!
– Что, жемчуг не годится? – спросил он вслух.
– Ну, я не очень его люблю, – с улыбкой призналась она. – А какой камень предпочитаете вы, государь?
«Господи, да она кокетничает со мной, – оторопел он. – Вертит, как старым дядюшкой. Подсаживает на крючок».
– Ну, тогда изумруды?
– Нет, – улыбнулась она. – Вот это.
И, безошибочно выбрав самое дорогое из того, что принес ювелир, указала на ожерелье из синих сапфиров, к которому прилагались серьги. Поднесла украшение к глазам, подобно мусульманской женщине, закрыв им нижнюю половину лица. Это было очаровательно. Сапфир как нельзя лучше оттенял цвет ее глаз. Она шагнула вперед, чтобы он смог рассмотреть поближе, и король услышал запах ее волос, аромат цветущих апельсиновых деревьев из садов Альгамбры. Да, вся она благоухала, словно чужедальний цветок.
– Ну как? Подходят они к моим глазам?
Каталина была так соблазнительна, что у него перехватило дыхание.
– Очень подходят. Что ж, они твои, – сделав над собой усилие, выговорил он. – И они, и еще выбери что-нибудь. Только покажи… пальчиком.
Ах, как она на него поглядела…
– А мои дамы?
– Да. Зови своих дам, пусть тоже выбирают.
Она засмеялась от удовольствия и побежала к дверям. Пусть себе, подумал он. От греха подальше, лучше не оставаться с нею один на один. И поспешно вышел в коридор, где столкнулся со своей матерью, которая шла с мессы.
Король преклонил колени, и миледи, благословляя, коснулась его головы:
– Сын мой…
– Матушка…
Поднялся, и мать мигом заметила, что лицо у него горит, а сам он взволнован и с трудом держит себя в руках.
– Тебя что-то беспокоит, сын мой?
– Нет, матушка!
– Что, опять королева? – устало вздохнула миледи. – Елизавета? Опять ноет из-за шотландской помолвки Маргариты?
– Нет. Я ее сегодня даже не видел.
– Елизавете надо смириться, – заявила мать короля. – Принцессы не могут выбирать, за кого им выходить замуж, и решать, когда покидать дом. Она бы это знала, если б ее правильно воспитали.
Он дернул ртом, усмехаясь:
– Ну, это вряд ли ее вина…
– Да какое потомство может быть у такой матери, – сурово заметила его мать. – Никудышный род, Вудвилли…
На это король смолчал. Он никогда не защищал жену перед матерью, неприязнь той была столь велика и непоколебима, что нечего было и пытаться ее переубедить. И мать перед женой не защищал тоже, в том не было нужды: королева Елизавета никогда не жаловалась ни на трудный нрав свекрови, ни на требовательность супруга, относясь к нему, к его матери и к его самовластию как к стихийному бедствию, неприятному и неизбежному, как плохая погода.
– Не допускай, чтобы она тебя беспокоила, – велела мать.
– Да не беспокоит она меня, – отозвался он с мыслью о принцессе, которая как раз его очень беспокоила.
Теперь я уверена, что король Генрих ко мне благоволит даже больше, чем к своим дочкам, и мне это приятно. Я привыкла быть самой любимой, балованной дочкой. Мне нравится быть любимицей короля. Мне нравится, что меня выделяют.
Когда он заметил, что мне грустно оттого, что мой двор отбыл в Испанию, он провел со мной несколько часов, показал свою библиотеку, побеседовал о географических картах, а потом подарил роскошный сапфировый гарнитур. Позволил самой выбирать, что мне по вкусу, и подтвердил, что сапфиры отлично идут к моим глазам.
Поначалу он мне не очень понравился, но потом я понемногу привыкла к его отрывистой речи и вспыльчивости. Он из тех, чье слово и при дворе, и во всей стране – закон, и он никому ничем не обязан, за исключением, может быть, своей матушки. Близких друзей у него нет, никаких приближенных, кроме матушки и тех солдат, которые воевали с ним и которые теперь занимают важные посты при дворе. Он не проявляет нежности к жене, неласков с дочерьми, но ко мне он внимателен, и мне это приятно. Возможно, когда-нибудь он станет мне как отец. Я уже и так рада, что он меня выделяет. При таком дворе, как этот, где все и вся зависят от его одобрения или неодобрения, я в самом деле чувствую себя принцессой, когда он хвалит меня или проводит со мной время.
Если бы не он, мне, наверно, было бы еще более одиноко, чем сейчас. Супруг мой принц относится ко мне так, словно я не больше чем стол или стул. Никогда не ищет меня взглядом, никогда мне не улыбнется, никогда не начнет разговора. Его хватает только на то, чтобы кое-как сложить слова для ответа. Какая дурочка я была, когда нашла, что он похож на трубадура! На недотепу он похож, вот на кого, и это чистая правда! Никогда не поднимет голоса, вечно мямлит, никогда не скажет ничего забавного или интересного. Владеет французским, латынью, еще полудюжиной языков, а что толку, раз сказать нечего! Мы живем, как чужие, и, если бы раз в неделю, словно по расписанию, он не являлся в мою опочивальню, я бы забыла, что замужем.
Я показала сапфиры его сестре Маргарите, и теперь она сгорает от зависти. Придется мне каяться в грехе тщеславия и гордыни. Зря я это, не стоило дразнить ее ожерельем, однако, будь она ко мне подобрей, хоть на словах, я бы так не поступила. Мне хотелось, чтобы она знала: ее отец меня ценит, даже если она сама, ее бабка и ее брат относятся ко мне совсем иначе. Однако я этим поступком своим добилась только того, что разозлила ее и поставила себя в невыгодное положение, не говоря уж о том, что теперь придется каяться и искупать грех.
Хуже всего то, что мне отказало достоинство, с которым во всех обстоятельствах следует держаться испанской принцессе. Конечно, Маргарита повела себя как сущая торговка на рынке, но мне следует быть умнее. Двор пляшет вокруг короля, как будто в мире ничего нет важней, чем его благосклонность, и мне нужно помнить об этом и держаться в стороне. Не стоит равняться на девчонку четырьмя годами моложе меня и всего лишь английскую принцессу, пусть даже она при всяком удобном случае величает себя королевой Шотландии.
Завершив свой визит в Ричмонд, молодые принц и принцесса Уэльские устроили себе королевский двор во дворце Бейнард-Касл. Каталина со свитой – испанец-капеллан, придворные дамы и дуэнья – заняли покои с видом на парк и реку, тогда как Артур со своими капелланом, наставником и штатом слуг расположились в помещениях с окнами, выходящими в город. Встречались оба двора только формально, раз в день за ужином, причем сидя по противоположным стенам зала и взирая друг на друга с подозрением. Не семья, а скорей враги во время вынужденных переговоров о перемирии.
Жизнь во дворце текла согласно указаниям, издаваемым миледи матерью короля. Дни праздников и дни поста, развлечения и распорядок будней – все регламентировалось ею. Даже ночи, когда Артуру следовало посещать опочивальню жены, тоже устанавливала мадам – дабы проследить, чтобы молодые люди не истощали себя, но и своими обязанностями отнюдь не пренебрегали. Поэтому раз в неделю принц вечером в сопровождении свиты торжественно вступал в покои жены и оставался там до утра. У молодых супругов этот ритуал по-прежнему вызывал неловкость и острое смущение. Артур ничуть не набрался опыта, а Каталина, как могла, вежливо сносила его молчаливый наскок. Однако же в свой срок, в начале декабря, у нее начались месячные, и она сообщила об этом донье Эльвире, а та немедля оповестила постельничего принца, что на неделю визиты его высочества к принцессе желательно отложить, поскольку ее высочество недомогает. Не прошло и получаса, как все, от короля в Уайтхолле до последнего посыльного в Бейнард-Касле, знали, что у принцессы Уэльской месячные, а значит, она не понесла, и все, от короля до посыльного, задались вопросом: раз уж новобрачная здорова, крепка и, очевидно, плодовита, может, это принцу Артуру не по силам исполнить свой долг?
В середине декабря, когда двор вовсю готовился к пышному двенадцатидневному празднованию Рождества, король вызвал сына к себе и приказал подумать о переезде в замок Ладлоу-Касл.
– Полагаю, тебе захочется взять с собой жену, – с улыбкой заметил король, стараясь, чтобы слова его звучали непринужденно.
– Как желаете, сир, – осторожно ответил Артур.
– А сам-то ты чего хочешь?
После недельного запрета на посещение жены, когда все и каждый шушукались между собой, что ребенка не получилось, хотя, конечно, прошло совсем мало времени и никто, наверно, не виноват, Артур чувствовал себя униженным и подавленным. С тех пор он так ни разу и не посетил ее спальни, а она за ним не посылала. Он и не ждал приглашений, знал, что это смехотворно, не подобает принцессе Испанской приглашать к себе мужа в постель, однако Каталина совсем не улыбалась ему и никоим образом его не поощряла. Сколько обычно длится это таинственное недомогание, он не имел представления, спросить было некого, и он терялся в догадках, что же ему делать.
– Она выглядит не очень веселой, – заметил он.
– Да скучает по дому! – отрезал отец. – Это твое дело – развлечь ее. Возьми ее с собой в Ладлоу. Дари ей подарки. Она же женщина! Превозноси ее красоту. Шути с ней. Ухаживай!
– На латыни? – растерялся Артур.
– Да хоть на валлийском, парень! Если у тебя смеются глаза и в штанах порядок, она поймет, что у тебя на уме. Поверь мне, она из тех женщин, которые прекрасно понимают мужчин!
– Да, сир, – вяло ответствовал сын.
– А впрочем, если не хочешь, в этом году можешь оставить ее здесь. Ведь так и было задумано, что вы поженитесь и первый год проведете врозь.
– Но мне тогда было всего четырнадцать!
– Всего лишь год назад.
– Да, но…
– Так ты хочешь взять ее с собой или нет?
Принц вспыхнул. Отец смотрел на него с сочувствием.
– Хочешь, но боишься, что она выставит тебя дураком?
Светловолосая голова покивала, поникнув.
– И думаешь, что, когда рядом не будет придворных и меня, она над тобой посмеется?
Опять кивок.
– И все ее дамы. И ее дуэнья.
– И тебе некуда будет девать время.
Мальчик, воплощенное несчастье, поднял глаза:
– И она будет злиться, томиться и превратит ваш замок в сущую тюрьму для вас обоих.
– Если я ей не нравлюсь… – тихонько проговорил принц.
Генрих положил тяжелую руку на плечо мальчика:
– Сын мой! Не важно, что она думает о тебе. Ведь не я выбирал твою мать. И твоя мать не выбирала меня. Когда дело касается трона, сердце на втором месте – ну, если вообще о нем кто-то думает. Она знает, что должна делать, и это главное.
– Еще как знает! – сорвавшись, обиженно выкрикнул принц. – У нее нет…
– Нет чего? – подождав немного, спросил отец.
– Никакого стыда у нее нет!
У Генриха перехватило дыхание.
– Нет стыда? Так она что, страстная? – сдержанно спросил он, постаравшись не выдать голосом внезапно вспыхнувшего желания, возникшего перед глазами образа невестки – обнаженной, бесстыдной, охваченной страстью.
– Нет! Она делает это примерно так же, как конюх запрягает лошадь.
Генрих подавил смешок.
– Но все-таки делает. Тебе не приходится умолять ее, уламывать. Ну-ну. Значит, знает, что делать, да?
Артур отвернулся к окну и посмотрел вниз, на холодные воды Темзы.
– По-моему, я ей не нравлюсь. Ей нравятся только ее испанцы, и Маргарита, и еще Генрих, пожалуй. С ними она смеется, танцует, как будто ей весело. Щебечет со своими приближенными, со всеми любезна и улыбчива, а я почти с ней не вижусь… Да и видеться-то не хочу…
Генрих потрепал сына по плечу:
– Мой мальчик, да она просто не знает, что о тебе думать! Слишком занята своими платьями и украшениями да своими сплетницами-испанками, будь они неладны! Чем скорей вы останетесь наедине, тем скорее узнаете друг друга. Короче говоря, вези ее в Ладлоу!
Принц кивнул, без особой убежденности.
– Да, если такова ваша воля, сир, – формально ответил он.
– Ну как, спросить мне ее, хочет ли она ехать?
Юноша покраснел до ушей:
– А если она откажется?
Его отец рассмеялся.
– Не откажется! – пообещал он. – Вот увидишь.
Генрих не ошибся. Каталина была слишком принцесса, чтобы ответить королю «да» или «нет». Когда он поинтересовался, не угодно ли ей будет поехать в Ладлоу с принцем, она сказала, что готова выполнить пожелание его величества.
– А могу я узнать, государь, леди Маргарет Пол по-прежнему живет в замке? – спросила она чуть напряженно.
Он нахмурился. Леди Маргарет Пол была теперь, слава богу, замужем за сэром Ричардом Полом, его военным соратником, ныне смотрителем Ладлоуского замка. Однако леди Маргарет Пол была урожденная Маргарет Плантагенет, любимая дочь герцога Кларенса, кузина короля Эдуарда и сестра Эдуарда Уорика, чьи притязания на английский престол были весомей, чем у самого Генриха.
– И что из этого?
– Да… так, – уронила принцесса.
– Тебе нет никаких оснований избегать ее, – мрачно сказал он. – Что сделано, то сделано – от моего имени, по моему приказу. Ты ни при чем, на тебе вины нет.
Она вспыхнула, словно речь шла о чем-то постыдном.
– Ты же понимаешь, я не могу допустить, чтобы мои права на трон подвергались сомнению, – брюзгливо сказал он. – Слишком много претендентов. Йорки, Бофоры, Ланкастеры… Ты не знаешь этой страны. Мы все женаты-переженаты между собой, ни дать ни взять кролики в клетке. – Он остановился посмотреть, не засмеется ли она, но нет, она сосредоточенно морщилась, чтобы поспеть за его быстрым французским. – Я не допущу, чтобы кто-нибудь вздумал заявить права на то, что я завоевал в битве. – И, помолчав, прибавил: – И новой битвы не допущу.
– Я полагаю, государь – настоящий и подлинный король[2], – осторожно промолвила она.
– Сегодня так оно и есть, – отрезал он. – Все остальное не важно.
– И власть ваша освящена Святой Церковью? – неуверенно спросила она.
– Да, я миропомазан, – с мрачной улыбкой кивнул он.
– И вы королевской крови?
– В моих жилах течет кровь королей, – жестко сказал он. – Измерять, сколько ее там, нет нужды. Я поднял мою корону на поле битвы. В самом прямом смысле, она лежала в грязи у моих ног. Я не колебался, и все, все вокруг знали, все видели, что Господь даровал мне победу, что воистину я избранник Божий. И архиепископ миропомазал меня, потому что и он это тоже знал. Я король не хуже любого другого в христианском мире, а может, и даже лучше других, потому что не младенцем в колыбели наследовал власть, завоеванную кем-то другим, – Господь дал мне ее, когда я был зрелым мужчиной. Я получил корону по заслугам.
Каталина склонила голову перед силой его убежденности и тихо промолвила:
– Вы правы, сир.
Ее покорность, и гордость, которая крылась под этой покорностью, привели Генриха в восторг.
– Может быть, ты предпочитаешь остаться здесь со мной? – спросил он, зная, что не должен этого спрашивать, и надеясь, что она скажет «нет», заглушив этим его тайное к ней вожделение.
– Но, государь, мои желания суть желания вашего величества, – спокойно сказала она.
– Полагаю, тебе хотелось бы побыть с Артуром? – настаивал он, подзадоривая ее сказать, что нет у нее такого желания.
– Как вам будет угодно, сир.
– Ответь мне, чего бы хотелось тебе самой – поехать в Ладлоу с Артуром или остаться здесь со мной?
Чуть улыбнувшись, она не схватила наживки.
– Вы король, – мягко сказала она. – Мой долг повиноваться вашему величеству.
Он знал, что неразумно держать ее при своем дворе, но так велико было искушение хотя бы поиграть с этой мыслью. Переговорив с ее наставниками-испанцами, он обнаружил, что мнения их насчет отъезда противоположны, а сами они погрязли в ссорах. Испанский посол, душу положивший на то, чтобы составить неслыханно сложный брачный контракт, настаивал, что принцессе следует ехать за мужем, поскольку все и каждый должны видеть в ней замужнюю женщину. Исповедник Каталины, единственный, кто испытывал к девушке отцовскую нежность, поддерживал эту точку зрения, считая, что молодые должны быть неразлучны. Однако дуэнья, величественная и неуживчивая донья Эльвира, предпочла бы не покидать Лондон. Она слышала, что до Уэльса далеко, что страна эта горная, каменистая, неприютная, что делать там нечего. А вот если Каталина останется в Бейнард-Касле одна, без Артура, они устроят в самом сердце английской столицы маленький испанский анклав, где будет царить дуэнья, непререкаемо правя и принцессой, и ее двором.
Королева Елизавета говорила, что в середине декабря Уэльс покажется Каталине холодным и неприветливым, и не разумней ли молодоженам пожить в Лондоне до весны.
– Да ты попросту хочешь держать Артура при себе, вот и все, – отмахнулся король. – Нет, ему надо ехать, Артуру ведь предстоит быть королем, и нет лучшего способа научиться править Англией, чем поуправлять провинцией.
– Он еще так молод и робеет…
– Значит, должен научиться править и женой тоже.
– Им придется учиться, как ладить.
– Вот пусть и учатся вместе, а не поврозь.
Дело в конце концов решила мать короля.
– Отошли ее, – жестко посоветовала она. – Нам нужен ребенок. Она не понесет, если останется одна в Лондоне. Отошли ее в Ладлоу с Артуром. – И хмыкнула: – Видит Бог, больше там заниматься нечем…
– Елизавета тревожится, что Каталине будет там скучно и одиноко. А Артур боится, что они не поладят.
– Ну и что за беда? Поладят, не поладят… Важность какая! Они женаты, вот и должны жить вместе и родить наследника.
– Но ей всего шестнадцать, – заметил король. – Она скучает по дому, по матери. Ты не делаешь скидок на ее молодость…
– Меня выдали замуж в четырнадцать, и родила я тебя в том же году, – отрезала Маргарита Бофор. – Мне скидок не делал никто. И все-таки я выжила.
– Сомневаюсь, что ты была счастлива.
– Я и не была. Но разве это имеет значение?
Донья Эльвира советует отказаться от поездки в Ладлоу. Отец Джеральдини считает, что мой долг – следовать за мужем. Доктор де Пуэбла настаивает на том же и говорит, что матушка моя, вне всякого сомнения, хотела бы, чтобы я жила с мужем и делала все, дабы брак наш был полноценным. Артур, безнадежный мямля, молчит, а его батюшка вроде хочет, чтобы я решила сама, но он король, и я ему не верю.
Если бы можно было на самом деле сказать, чего я хочу, я бы ответила: домой, в Испанию. Здесь, живи мы в Лондоне или Уэльсе, все равно холодно, и все время льет дождь, даже воздух промозглый и пропитан влагой, да и еда невкусная, а еще я не понимаю ни слова на местном языке.
Я знаю, что я принцесса Уэльская и будущая королева Англии. Но что-то это меня больше совсем не радует.
– Мы должны ехать в мой замок в Ладлоу, – с неловкостью проговорил принц Артур, сидя рядом с Каталиной за ужином.
Весь зал перед ними и галерея, его опоясывающая, были заполнены людом, собравшимся со всего города бесплатно развлечься, поглазев, как пируют при королевском дворе. Большинство явилось нарочно ради принца Уэльского и его молодой жены.
Наклоном головы Каталина дала понять, что слышит, но на мужа не посмотрела.
– Это приказ твоего отца?
– Да.
– Тогда я с радостью подчинюсь.
– Мы будем там одни, только мы да смотритель замка и его жена, – добавил он. В этих его словах звучала надежда, что ей это по сердцу, что ей не будет там скучно, что она не будет тосковать или, хуже того, на него злиться.
Она посмотрела на него без улыбки:
– И что?
– Я надеюсь, тебе понравится, – пробормотал он.