- Ох, Виталий! Что вы только говорите! Разве это важно?
- А что важно?
- Важно одно: любите вы ее или нет.
Виталий задумался.
- Возможно, что и люблю. Я ведь еще молод и сам не знаю, люблю ее или нет.
Он занялся моей головой и замолчал. Я тоже молчала.
- Марья Владимировна, я хочу задать вам один вопрос. Можно?
- Разумеется.
- Марья Владимировна, я вас очень высоко ставлю по развитию, совершенно серьезно, и даже уважаю больше, чем родную мачеху... У вас, конечно, большой опыт. Я вас хотел спросить: по какому это признаку можно узнать, любишь человека или нет?
Вот так вопрос! Придется отвечать. Я подумала.
- Вы мне задали трудный вопрос, но я постараюсь на него ответить. По-моему, главный признак - это постоянное ощущение присутствия. Ее нет с вами, а все-таки она тут. Приходите вечером домой, открываете дверь, комната пустая - а она тут. Просыпаетесь утром - она тут. Приходите на работу - она тут. Открываете шкаф, берете инструменты - она тут.
- Это я понимаю, - сказал Виталий.
- Ну вот и хорошо.
Снова помолчали, на этот раз - подольше, и наконец он заговорил:
- Марья Владимировна, вы мне очень понятно рассказали признаки, и теперь я вполне уяснил, что в таком понимании я Галю не люблю.
- Ну как, поговорили? - встретила меня Галя.
- Поговорила.
Тут бы Гале спросить: ну как? Но она спрашивать не стала - и так все поняла. Чуткая девочка моя Галя!
Эх, горе женское! И всегда-то одинаковое, и ничем ему не помочь...
13
В середине зимы заболел и умер Моисей Борисович, и кресло рядом с Виталием опустело. Жалко: хороший был старик... Некоторое время продолжали еще его спрашивать по телефону - наверное, те красивые старухи с голубыми волосами, - а потом и эта ниточка оборвалась, и о старом мастере все забыли.
А к весне над соседним креслом появилась новая фигура - женщина-мастер по имени Люба. Крупная, тяжелая, как битюг, с вытравленными перекисью нахальными волосами. Она сразу невзлюбила Виталия - еще бы! Никто не хотел к ней - все к нему. Когда Виталий работал, она с показным равнодушием обтачивала пилкой свои ярко-лиловые ногти и пела: тирли-тирли. Иногда подходила к ожидающим и как бы невзначай бросала:
- Обслужимся, девочки? Э?
- Нет, мы уж подождем.
Ей доставались большей частью "перворазницы" - деревенские женщины с белыми морщинами на коричневых лицах, которые застенчиво вынимали из волос цветной пластмассовый гребень и спрашивали: "А на шесть месяцев у вас делают?.." Люба обслуживала их брезгливо, червяком поджав ядовито-красные губы.
Меня она тоже невзлюбила. Я, например, всегда с ней здоровалась, а она не отвечала. Как-то раз я задержалась, переводя Виталию английский журнал, и слышала, как она сказала кассирше:
- У самой дети взрослые, скоро внуки, а она - с мальчишкой. И думает, что интересная: фы-фы, а никакой интересности нет, одна полнота.
А Виталий начинал нервничать, все чаще обходился невежливо с осаждавшими его дамами, говорил: "Я один, вас много..."
И вот однажды, придя в парикмахерскую, я застала его плачущим. Если можно плакать сухо, то он именно это и делал. Он судорожно прибирал у себя на столе и плакал беззвучно и зло, хлопая ресницами. Эх, дети: тогда одна, теперь другой. Я подошла.
- Марья Владимировна, вы меня извините, я вас не могу обслужить.
- Что случилось, Виталий?
- Ничего особого не случилось, только я должен сейчас уйти домой.
- Ну, что же все-таки с вами? Не отпущу вас, пока не скажете.
- Я должен был это предвидеть.
- Что предвидеть? Ну-ка сядьте, Виталий, и расскажите мне все как есть.
Он сел:
- Марья Владимировна, я так и знал, что они не дадут мне спокойно работать.
- Кто "они"? Люба?
- Да, и Люба, и другие нашлись, солидарные с ней, мастера из мужского зала, и кассирша Алевтина Петровна. Я им давно раздражаю нервную систему своей работой. Ко мне клиентура ходит, я позволяю себе тратить много времени на операцию, план страдает, меня опять-таки к телефону нужно звать - все это озлобляет их против меня. Кроме того, имеется много желающих. Я просто не способен обслужить всех желающих, мне это не интересно даже экономически. Зачем это я буду причесывать каждую клиентку - она приходит в год два раза: на май и на ноябрьскую, от силы Новый год. Выбирая себе клиентуру, я всегда смотрю: могу ли я в данном случае почерпнуть для своего развития, а не то чтобы обслуживать сплошь и каждую. Они обижаются, пишут в жалобную книгу. На меня уже скопилось несколько жалоб, но мне это безразлично, поскольку меня интересует работа и только работа.
- Ну, а что же вас сегодня так расстроило?
- Произошел такой случай: они выкрали у меня из кармана записную книжку, где записаны адреса и телефоны клиенток, и эту книжку передали в профсоюзную организацию для разбора дела.
- Какого дела? Разве вам нельзя записывать любые адреса, какие вам вздумается?
- Конечно, формально можно, но фактически эти женские адреса показывают, что я имею свою клиентуру, а это строго запрещено. Я должен работать всех одинаково и давать план. Я себя до этого не допускаю, так как, давая план, я невольно буду скатываться в сторону халтурной работы. Сейчас, например, модная линия требует челочки. Эту челочку надо продумать, у меня на эту челочку больше уйдет, чем на целый перманент. В существующие нормы это не укладывается. Вот они, опираясь на все эти факты - записная книжка, жалобы, невыполнение плана, - собираются раздуть против меня целое дело.
- Подумаем, Виталий, нельзя ли вам как-нибудь помочь?
- Я уже думал, и помочь мне трудно. Дело в том, что у нас довольно бездарная директорша - грубости, оскорбления мастеров, буквально мат. К тому же Матюнин против меня.
- Кто это еще Матюнин?
- Это заведующий сектором парикмахерских нашего управления культурно-бытового обслуживания.
- А за что же он против вас?
- За мои выступления. Тут меня выдвинули секретарем комсомольской организации по району. Я не отказался, несмотря на отсутствие времени. Я должен выдвигаться в своем развитии, получать авторитет. Авторитет у меня не такой уж маленький, но и не очень большой, средний. Так вот, на комсомольском собрании я выступил и стал заострять вопрос. Говорю, говорю, заостряю...
- Какой же вы вопрос заостряли?
- Насчет амортизации инструмента. Говорю: когда будет возбужден вопрос о безобразиях выплаты компенсации на амортизацию инструмента? Так и сказал и этим очень выиграл в своем авторитете. Матюнину это, конечно, не понравилось, он сам заинтересован в том, чтобы амортизацию не выплачивать.
- Почему заинтересован?
- Он имеет от этой недоплаты прямую выгоду.
- Крадет, что ли?
- Не так чтобы буквально крадет, но пользуется.
- Неужели с этим нельзя ничего сделать?
- Очень трудно. Эти предприятия культурно-бытового обслуживания, грубо говоря, тащатся за хвостом у государства. А они - Матюнин и такие же, как он, - пользуются тем, что до сих пор государству в своем движении некогда было навести в этом деле законность. Взять, скажем, расход материалов. Существует определенная норма на операцию. Тут недодал, тут заменил, а некоторые ухитряются пускать в ход вторично, и это все деньги. А еще я позволил себе заострить вопрос о культуре обслуживания. Лучше плохо обслужиться у культурного мастера с хорошей внешностью, чем то же плохое обслуживание иметь плюс хамство. Это возбудило против меня тех мастеров, которые еще не овладели культурой обслуживания...
- Послушайте, Виталий, - сказала я, - а что, если я ему позвоню?
- Кому?
- Да Матюнину, будь он проклят.
- Я был бы вам очень благодарен.
- Ну, так давайте телефон.
Я набрала номер. Мне ответил жирный, чувственный бас:
- Матюнин у аппарата.
- Товарищ Матюнин? С вами говорит директор Института информационных машин профессор Ковалева.
- Очень приятно, - сказал бас.
- Товарищ Матюнин, тут в одной из ваших парикмахерских работает молодой мастер, Виталий Плавников.
Матюнин молчал.
- Вы меня слышите?
- Слышу, - ответил он суховато.
- Так вот, я уже второй год у него причесываюсь и должна сказать, что это выдающийся мастер, настоящий художник...
- У нас все мастера хорошие, - сказал Матюнин железным голосом.
- Но этот мастер... Вы же знаете, что у него отбоя нет от клиентов...
- Не нахожу в этом мастере ничего особенного. В нашей системе все мастера квалифицированные, сдают техминимум, умеют выполнять модельные прически и все виды операций. А на этого Плавникова постоянно поступают жалобы: грубость с клиентами, невыполнение плана...
- Нельзя же строго требовать выполнение плана, когда речь идет о художественной работе.
- По-вашему нельзя, а у нас вся работа художественная. Что же, нам всем план не выполнять?
- Все-таки я бы вас очень просила учесть мой отзыв о его работе. Наверное, вы не от меня одной это слышите.
- Виноват, я больше слышу жалобы. Кроме того, откуда я могу знать, кто это со мной разговаривает?
Я бросила трубку.
- Я так и знал, - сказал Виталий. - Он еще и потому против меня имеет, что я не вношу ему денег. Делаю вид, что мне это неизвестно.
- Что неизвестно?
- Существует такое неявное правило - конечно, нигде оно не приводится, - что каждый мастер, желающий спокойной работы, должен вносить ему деньги, не очень большие, но порядочные, три-четыре рубля в месяц.
- Господи, что вы говорите, Виталий? Может ли это быть?
- А отчего же? В нашем запущенном участке такие явления среди администрации случаются. Зарплата небольшая, чаевых нет, они и стараются улучшить свое положение. Зачем бы, например, он, с высшим образованием, сидел на такой должности?
- А у него, мерзавца, высшее образование? Какое же?
- Юрист. Мне, между прочим, нравится такое образование, если, конечно, употреблять его по прямому назначению. Я бы охотно поступил на юридический...
- Ну, ладно, об этом речь еще впереди. Сейчас хорошо бы его изобличить.
- Матюнина? Чересчур хитер. А где свидетели? К тому же, пока я состою в этой системе, такое прямое выступление может принести вред моей работе, сделать ее прямо-таки невозможной.
И вдруг неожиданно он сказал:
- А я, Марья Владимировна, хочу уходить.
- Из этой точки?
- Из дамских мастеров.
- Да что вы, одумайтесь: у вас готовая специальность в руках, а самое главное, вы любите эту работу и у вас талант.
- Такой талант слишком неподходящий для нашего времени. И еще я вам скажу, Марья Владимировна, я на свой заработок по количеству не обижаюсь, но мне не нравится его качество. Мне приходится зависеть от доброго желания клиентов, которых я даже не всегда уважаю.
- Понятно. Но только вы не торопитесь. Хотите, я поговорю о вас на киностудии? Может быть, они вас возьмут?
- Я уже узнавал. На киностудии требуют специальное образование, художественный техникум, там не важно качество работы, а одна бумажка.
- А мы посмотрим, может быть, и выйдет. Только не торопитесь, ладно? Ну, до свиданья, Виталий, не расстраивайтесь.
Виталий встал:
- Я уже настроился обратно. Я вас обслужу...
...А с киностудией оказалось все не так просто, как я по наивности предполагала. Во-первых, не было вакансии. Кроме того, действительно требовалась бумажка. Но мне обещали подумать: уж очень я просила за Виталия. Скрепя сердце я даже выдала его за своего двоюродного племянника (но знаю, есть ли такое родство?).
- Только по вашей просьбе, и то вряд ли, - сказал мне администратор.
14
Дома шел очередной спектакль с мальчиками. Мне никогда не удается их убедить, что я сержусь на них совершенно серьезно. Из всего они делают балаган.
- Паяцы, - сказала я.
- Ты разве человек? Нет, ты паяц! - заорал Коля омерзительным голосом.
- Что ты орешь, дурак?
- Опера "Паяцы", музыка Леонкавалло.
Ох, как мне иногда хочется дать ему в ухо - почему-то именно ему, а не Косте.
- Юность, - подал голос Костя, - ты понимаешь, мать, юность требует особого внимания, чуткости, так сказать...
Зазвонил телефон. Подошел Коля:
- Владычица, тебя. Кто бы он ни был, молюсь богу за его душу!
Я взяла трубку:
- Слушаю.
Я не сразу узнала голос Виталия. Он весь звенел изнутри.
- Марья Владимировна! - закричал он. - Марья Владимировна, можете меня поздравить! Я больше не дамский мастер! Я покончил с этой специальностью!!
- Что вы? Так скоро? Я же просила вас не торопиться... Мне кое-что обещали...
- Не нужно ничего, Марья Владимировна. Я хочу быть обязанным только себе.
- Вы что, ушли с работы? Куда же?
- На завод, учеником слесаря. Я очень доволен, очень!
- Как же так? Отчего так внезапно?
- Я внезапно не поступаю. План продуман во всех деталях. Буду работать в коллективе, сдам за десятилетку, потом за институт. Но вас, Марья Владимировна, как исключение, я всегда буду обслуживать. Я согласен ездить к вам на дом, хотя бы это было и трудно по времени.
- Спасибо, Виталий. Большое спасибо. Желаю вам успеха, понимаете? Если нужна будет какая-нибудь помощь...
- Я понимаю. Я вам позвоню.
- Звоните. Всего вам хорошего. Спасибо, спасибо...
Я положила трубку и стояла, разглядывая свои ладони.
Эх, чего-то я тут недосмотрела...
- Что случилось? Хорошее или плохое? - спросил Костя.
- Сама не знаю. Пожалуй, хорошее.
Ну что ж?.. Счастливого пути тебе, Виталий!
1963
- А что важно?
- Важно одно: любите вы ее или нет.
Виталий задумался.
- Возможно, что и люблю. Я ведь еще молод и сам не знаю, люблю ее или нет.
Он занялся моей головой и замолчал. Я тоже молчала.
- Марья Владимировна, я хочу задать вам один вопрос. Можно?
- Разумеется.
- Марья Владимировна, я вас очень высоко ставлю по развитию, совершенно серьезно, и даже уважаю больше, чем родную мачеху... У вас, конечно, большой опыт. Я вас хотел спросить: по какому это признаку можно узнать, любишь человека или нет?
Вот так вопрос! Придется отвечать. Я подумала.
- Вы мне задали трудный вопрос, но я постараюсь на него ответить. По-моему, главный признак - это постоянное ощущение присутствия. Ее нет с вами, а все-таки она тут. Приходите вечером домой, открываете дверь, комната пустая - а она тут. Просыпаетесь утром - она тут. Приходите на работу - она тут. Открываете шкаф, берете инструменты - она тут.
- Это я понимаю, - сказал Виталий.
- Ну вот и хорошо.
Снова помолчали, на этот раз - подольше, и наконец он заговорил:
- Марья Владимировна, вы мне очень понятно рассказали признаки, и теперь я вполне уяснил, что в таком понимании я Галю не люблю.
- Ну как, поговорили? - встретила меня Галя.
- Поговорила.
Тут бы Гале спросить: ну как? Но она спрашивать не стала - и так все поняла. Чуткая девочка моя Галя!
Эх, горе женское! И всегда-то одинаковое, и ничем ему не помочь...
13
В середине зимы заболел и умер Моисей Борисович, и кресло рядом с Виталием опустело. Жалко: хороший был старик... Некоторое время продолжали еще его спрашивать по телефону - наверное, те красивые старухи с голубыми волосами, - а потом и эта ниточка оборвалась, и о старом мастере все забыли.
А к весне над соседним креслом появилась новая фигура - женщина-мастер по имени Люба. Крупная, тяжелая, как битюг, с вытравленными перекисью нахальными волосами. Она сразу невзлюбила Виталия - еще бы! Никто не хотел к ней - все к нему. Когда Виталий работал, она с показным равнодушием обтачивала пилкой свои ярко-лиловые ногти и пела: тирли-тирли. Иногда подходила к ожидающим и как бы невзначай бросала:
- Обслужимся, девочки? Э?
- Нет, мы уж подождем.
Ей доставались большей частью "перворазницы" - деревенские женщины с белыми морщинами на коричневых лицах, которые застенчиво вынимали из волос цветной пластмассовый гребень и спрашивали: "А на шесть месяцев у вас делают?.." Люба обслуживала их брезгливо, червяком поджав ядовито-красные губы.
Меня она тоже невзлюбила. Я, например, всегда с ней здоровалась, а она не отвечала. Как-то раз я задержалась, переводя Виталию английский журнал, и слышала, как она сказала кассирше:
- У самой дети взрослые, скоро внуки, а она - с мальчишкой. И думает, что интересная: фы-фы, а никакой интересности нет, одна полнота.
А Виталий начинал нервничать, все чаще обходился невежливо с осаждавшими его дамами, говорил: "Я один, вас много..."
И вот однажды, придя в парикмахерскую, я застала его плачущим. Если можно плакать сухо, то он именно это и делал. Он судорожно прибирал у себя на столе и плакал беззвучно и зло, хлопая ресницами. Эх, дети: тогда одна, теперь другой. Я подошла.
- Марья Владимировна, вы меня извините, я вас не могу обслужить.
- Что случилось, Виталий?
- Ничего особого не случилось, только я должен сейчас уйти домой.
- Ну, что же все-таки с вами? Не отпущу вас, пока не скажете.
- Я должен был это предвидеть.
- Что предвидеть? Ну-ка сядьте, Виталий, и расскажите мне все как есть.
Он сел:
- Марья Владимировна, я так и знал, что они не дадут мне спокойно работать.
- Кто "они"? Люба?
- Да, и Люба, и другие нашлись, солидарные с ней, мастера из мужского зала, и кассирша Алевтина Петровна. Я им давно раздражаю нервную систему своей работой. Ко мне клиентура ходит, я позволяю себе тратить много времени на операцию, план страдает, меня опять-таки к телефону нужно звать - все это озлобляет их против меня. Кроме того, имеется много желающих. Я просто не способен обслужить всех желающих, мне это не интересно даже экономически. Зачем это я буду причесывать каждую клиентку - она приходит в год два раза: на май и на ноябрьскую, от силы Новый год. Выбирая себе клиентуру, я всегда смотрю: могу ли я в данном случае почерпнуть для своего развития, а не то чтобы обслуживать сплошь и каждую. Они обижаются, пишут в жалобную книгу. На меня уже скопилось несколько жалоб, но мне это безразлично, поскольку меня интересует работа и только работа.
- Ну, а что же вас сегодня так расстроило?
- Произошел такой случай: они выкрали у меня из кармана записную книжку, где записаны адреса и телефоны клиенток, и эту книжку передали в профсоюзную организацию для разбора дела.
- Какого дела? Разве вам нельзя записывать любые адреса, какие вам вздумается?
- Конечно, формально можно, но фактически эти женские адреса показывают, что я имею свою клиентуру, а это строго запрещено. Я должен работать всех одинаково и давать план. Я себя до этого не допускаю, так как, давая план, я невольно буду скатываться в сторону халтурной работы. Сейчас, например, модная линия требует челочки. Эту челочку надо продумать, у меня на эту челочку больше уйдет, чем на целый перманент. В существующие нормы это не укладывается. Вот они, опираясь на все эти факты - записная книжка, жалобы, невыполнение плана, - собираются раздуть против меня целое дело.
- Подумаем, Виталий, нельзя ли вам как-нибудь помочь?
- Я уже думал, и помочь мне трудно. Дело в том, что у нас довольно бездарная директорша - грубости, оскорбления мастеров, буквально мат. К тому же Матюнин против меня.
- Кто это еще Матюнин?
- Это заведующий сектором парикмахерских нашего управления культурно-бытового обслуживания.
- А за что же он против вас?
- За мои выступления. Тут меня выдвинули секретарем комсомольской организации по району. Я не отказался, несмотря на отсутствие времени. Я должен выдвигаться в своем развитии, получать авторитет. Авторитет у меня не такой уж маленький, но и не очень большой, средний. Так вот, на комсомольском собрании я выступил и стал заострять вопрос. Говорю, говорю, заостряю...
- Какой же вы вопрос заостряли?
- Насчет амортизации инструмента. Говорю: когда будет возбужден вопрос о безобразиях выплаты компенсации на амортизацию инструмента? Так и сказал и этим очень выиграл в своем авторитете. Матюнину это, конечно, не понравилось, он сам заинтересован в том, чтобы амортизацию не выплачивать.
- Почему заинтересован?
- Он имеет от этой недоплаты прямую выгоду.
- Крадет, что ли?
- Не так чтобы буквально крадет, но пользуется.
- Неужели с этим нельзя ничего сделать?
- Очень трудно. Эти предприятия культурно-бытового обслуживания, грубо говоря, тащатся за хвостом у государства. А они - Матюнин и такие же, как он, - пользуются тем, что до сих пор государству в своем движении некогда было навести в этом деле законность. Взять, скажем, расход материалов. Существует определенная норма на операцию. Тут недодал, тут заменил, а некоторые ухитряются пускать в ход вторично, и это все деньги. А еще я позволил себе заострить вопрос о культуре обслуживания. Лучше плохо обслужиться у культурного мастера с хорошей внешностью, чем то же плохое обслуживание иметь плюс хамство. Это возбудило против меня тех мастеров, которые еще не овладели культурой обслуживания...
- Послушайте, Виталий, - сказала я, - а что, если я ему позвоню?
- Кому?
- Да Матюнину, будь он проклят.
- Я был бы вам очень благодарен.
- Ну, так давайте телефон.
Я набрала номер. Мне ответил жирный, чувственный бас:
- Матюнин у аппарата.
- Товарищ Матюнин? С вами говорит директор Института информационных машин профессор Ковалева.
- Очень приятно, - сказал бас.
- Товарищ Матюнин, тут в одной из ваших парикмахерских работает молодой мастер, Виталий Плавников.
Матюнин молчал.
- Вы меня слышите?
- Слышу, - ответил он суховато.
- Так вот, я уже второй год у него причесываюсь и должна сказать, что это выдающийся мастер, настоящий художник...
- У нас все мастера хорошие, - сказал Матюнин железным голосом.
- Но этот мастер... Вы же знаете, что у него отбоя нет от клиентов...
- Не нахожу в этом мастере ничего особенного. В нашей системе все мастера квалифицированные, сдают техминимум, умеют выполнять модельные прически и все виды операций. А на этого Плавникова постоянно поступают жалобы: грубость с клиентами, невыполнение плана...
- Нельзя же строго требовать выполнение плана, когда речь идет о художественной работе.
- По-вашему нельзя, а у нас вся работа художественная. Что же, нам всем план не выполнять?
- Все-таки я бы вас очень просила учесть мой отзыв о его работе. Наверное, вы не от меня одной это слышите.
- Виноват, я больше слышу жалобы. Кроме того, откуда я могу знать, кто это со мной разговаривает?
Я бросила трубку.
- Я так и знал, - сказал Виталий. - Он еще и потому против меня имеет, что я не вношу ему денег. Делаю вид, что мне это неизвестно.
- Что неизвестно?
- Существует такое неявное правило - конечно, нигде оно не приводится, - что каждый мастер, желающий спокойной работы, должен вносить ему деньги, не очень большие, но порядочные, три-четыре рубля в месяц.
- Господи, что вы говорите, Виталий? Может ли это быть?
- А отчего же? В нашем запущенном участке такие явления среди администрации случаются. Зарплата небольшая, чаевых нет, они и стараются улучшить свое положение. Зачем бы, например, он, с высшим образованием, сидел на такой должности?
- А у него, мерзавца, высшее образование? Какое же?
- Юрист. Мне, между прочим, нравится такое образование, если, конечно, употреблять его по прямому назначению. Я бы охотно поступил на юридический...
- Ну, ладно, об этом речь еще впереди. Сейчас хорошо бы его изобличить.
- Матюнина? Чересчур хитер. А где свидетели? К тому же, пока я состою в этой системе, такое прямое выступление может принести вред моей работе, сделать ее прямо-таки невозможной.
И вдруг неожиданно он сказал:
- А я, Марья Владимировна, хочу уходить.
- Из этой точки?
- Из дамских мастеров.
- Да что вы, одумайтесь: у вас готовая специальность в руках, а самое главное, вы любите эту работу и у вас талант.
- Такой талант слишком неподходящий для нашего времени. И еще я вам скажу, Марья Владимировна, я на свой заработок по количеству не обижаюсь, но мне не нравится его качество. Мне приходится зависеть от доброго желания клиентов, которых я даже не всегда уважаю.
- Понятно. Но только вы не торопитесь. Хотите, я поговорю о вас на киностудии? Может быть, они вас возьмут?
- Я уже узнавал. На киностудии требуют специальное образование, художественный техникум, там не важно качество работы, а одна бумажка.
- А мы посмотрим, может быть, и выйдет. Только не торопитесь, ладно? Ну, до свиданья, Виталий, не расстраивайтесь.
Виталий встал:
- Я уже настроился обратно. Я вас обслужу...
...А с киностудией оказалось все не так просто, как я по наивности предполагала. Во-первых, не было вакансии. Кроме того, действительно требовалась бумажка. Но мне обещали подумать: уж очень я просила за Виталия. Скрепя сердце я даже выдала его за своего двоюродного племянника (но знаю, есть ли такое родство?).
- Только по вашей просьбе, и то вряд ли, - сказал мне администратор.
14
Дома шел очередной спектакль с мальчиками. Мне никогда не удается их убедить, что я сержусь на них совершенно серьезно. Из всего они делают балаган.
- Паяцы, - сказала я.
- Ты разве человек? Нет, ты паяц! - заорал Коля омерзительным голосом.
- Что ты орешь, дурак?
- Опера "Паяцы", музыка Леонкавалло.
Ох, как мне иногда хочется дать ему в ухо - почему-то именно ему, а не Косте.
- Юность, - подал голос Костя, - ты понимаешь, мать, юность требует особого внимания, чуткости, так сказать...
Зазвонил телефон. Подошел Коля:
- Владычица, тебя. Кто бы он ни был, молюсь богу за его душу!
Я взяла трубку:
- Слушаю.
Я не сразу узнала голос Виталия. Он весь звенел изнутри.
- Марья Владимировна! - закричал он. - Марья Владимировна, можете меня поздравить! Я больше не дамский мастер! Я покончил с этой специальностью!!
- Что вы? Так скоро? Я же просила вас не торопиться... Мне кое-что обещали...
- Не нужно ничего, Марья Владимировна. Я хочу быть обязанным только себе.
- Вы что, ушли с работы? Куда же?
- На завод, учеником слесаря. Я очень доволен, очень!
- Как же так? Отчего так внезапно?
- Я внезапно не поступаю. План продуман во всех деталях. Буду работать в коллективе, сдам за десятилетку, потом за институт. Но вас, Марья Владимировна, как исключение, я всегда буду обслуживать. Я согласен ездить к вам на дом, хотя бы это было и трудно по времени.
- Спасибо, Виталий. Большое спасибо. Желаю вам успеха, понимаете? Если нужна будет какая-нибудь помощь...
- Я понимаю. Я вам позвоню.
- Звоните. Всего вам хорошего. Спасибо, спасибо...
Я положила трубку и стояла, разглядывая свои ладони.
Эх, чего-то я тут недосмотрела...
- Что случилось? Хорошее или плохое? - спросил Костя.
- Сама не знаю. Пожалуй, хорошее.
Ну что ж?.. Счастливого пути тебе, Виталий!
1963