Из сказанного следует, что плеоназм в ленинском определении материи не случаен. Он работает. Именно он создает иллюзию, что материя определена в нем нетрадиционно. Вот что получится, если устранить эту ошибку: «Материя» есть философская категория для обозначения реальности, которая отображается нашими ощущениями, существуя независимо от них.
Итак, в отличие от субъективной реальности, материя есть такая реальность, которая существует независимо от ощущений и отражается в них. Классическое определение через род и видовое отличие. Но устранение этой ошибки сразу обнажает другую, которую она прикрывала: это определение не отмежевывает материализм от объективного идеализма. Как мы видели, в признании реальности, существующей вне его сознания и отражаемой в нем, объективный идеалист не найдет ничего противоречащего своим принципам. Этот «прокол» в определении заметил А.А. Зиновьев, так «дополнивший» его: материя – это объективная реальность, данная нам в ощущениях Богом.
Но и эту ошибку легко устранить: достаточно сказать, что материя независима от любого сознания. Однако от этого будет только хуже: обнаружится еще одна ошибка, самая главная.
Вопрос, что такое материя, философы, начиная с Фалеса, понимали ясно и просто: что представляет собой предел деления универсума на части, части частей, что представляет собой первосубстрат мира? Фалес говорил, что это вода, в XIX веке пришли к тому, что это химические атомы. Когда оказалось, что и атомы делимы, физики стали истолковывать первоэлементы мира как результаты этого деления. Вот как резюмирует результаты их усилий, достигнутые к концу XX века, известный болгарский философ С. Петров: «Самые большие оптимисты полугласно принимают, что дно материи уже достигнуто, и ниже фотонов, лептонов и кварков, создающих, по предположению, адроны, некуда опускаться. Просто оптимисты допускают еще один уровень специфичных материальных субстратов, с высказанной или задней мыслью, что он должен быть последним. У одних это единое нелинейное спинорное поле, возбужденные состояния которого и есть известные элементарные частицы (Гейзенберг). У других праматерия есть пространство-время, а ее познанные формы с их массами, зарядами и всеми другими свойствами есть лишь топологические аномалии в структуре пространства (Уиллер). Для третьих наиболее перспективным является указатель, на котором написано „все есть вакуум и все от вакуума“ (Наан). Четвертые, может быть, в стремлении к оригинальности как самоцели выбирают то, что осталось, – самое неуловимое – время как субстанцию мира (Вайцзеккер). Просто пессимисты видят, что парадигма атомизма в кризисе, поскольку новые факты размывают ее основные положения, и те утрачивают эффективность своих приложений, но уверены, что следующая парадигма в ближайшие сто лет не будет найдена (Шредер-Фрехет). Наибольшие пессимисты приходят к агностическому постулату, что существование последней субстанции, истинной реальности в смысле древних, никогда не будет доказано (Мерсье). Философски наиболее притягательными являются единые теории поля, особенно подающая в последнее время большие надежды теория супергравитации и гипотеза зашнуровки»[28].
Что же противопоставляет этим попыткам найти первосубстрат мира Ленин? Он предлагает такое определение материи, которое не опровергнет никакое физическое открытие! На вопрос, что такое материя, т. е. первосубстрат объективной реальности, он отвечает: «Материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении». На вопрос, из чего состоит объективная реальность, он отвечает: из объективной реальности, данной нам в ощущении. Но ведь это не ответ на поставленный вопрос!
Свойство быть объективной реальностью, существовать вне и независимо от сознания, безусловно, присуще материи. Этого не отрицали ни Фалес, ни Вайцзеккер. Но это свойство присуще не только материи: и универсум в целом, и любая часть универсума, и любой его признак также существуют вне сознания, независимо от сознания и отражаются в сознании. Итак, дефиниенс ленинского определения материи по объему шире дефиниендума. В логике такие определения называют несоразмерными.
Итак, вот причины, по которым я не требую сегодня от студентов знания ленинского определения материи:
Чтобы привести форму ленинского определения материи в соответствие с его содержанием, достаточно внести в него третье, последнее изменение (все три выделены): «Объективная реальность» есть философская категория для обозначения… реальности, которая… отображается нашими ощущениями, существуя независимо от них.
Перед нами определение, содержащее критерий демаркации между реализмом (включающим материализм и объективный идеализм) и субъективным идеализмом, вполне сравнимый со знаменитым критерием Куайна, отделяющим номинализм от платонизма: «Существовать – значит быть значением связанной переменной». Тот, кто знаком с жалкими «Очерками по философии марксизма», против которых, собственно, и был направлен «Материализм и эмпириокритицизм», согласится: Ленин задал этим определением планку, ниже которой материалисту в философской деградации опускаться нельзя. Сегодня эта планка убрана и «Очерки по философии марксизма» впору переиздавать.
Итак, с коллегами, которые убеждены, что у Ленина не может быть никаких ошибок, я объяснился. Теперь обращусь к тем, которые считают, что, проделав это, я напрасно тратил время. Я охотно согласился бы с ними, если бы все мы были английскими, французскими или американскими философами. Но мы российские философы. И я могу текстуально показать, что многие из моих оппонентов:
– Ну, хорошо, – сказал мне мой глубокоуважаемый оппонент М.А. Розов, – ленинское определение материи ты отверг. А что взамен? Ведь если просто удалить из отечественных библиотек труды, развивающие ленинское учение о материи, то на их месте образуется вакуум. Чем его заполнить, что противопоставить трактовке материи Энгельсом и Лениным? Что считать задачей современного философского исследования материи?
Эта задача состоит вовсе не в том, чтобы «возводить последнее слово науки в последнее слово философии» (С.Петров), т. е. пересказывать своими словами достижения физиков или, опережая физиков, делать физические открытия[30]. Нужно просто с повинной вернуться на столбовую дорогу развития мировой философии и вновь обратиться к осмыслению тех предельных, пограничных проблем, над которыми веками размышляли выдающиеся умы Европы.
Вот одна из них: что является категорией, парной «материи». Спутав материю с тем, что из материи состоит, – объективной реальностью, – Ленин напутал и с парной ей категорией, заявив, что это «сознание». В определенном смысле он последователен: объективной реальности противостоит субъективная реальность, т. е. сознание. А что противостоит субстрату объективной реальности, материи? Что останется в объективной реальности, если абстрагироваться от ее субстрата? Ответ известен уже 25 веков: форма. Форма есть то, что образует предмет из его материи. В качестве предмета может выступать и универсум, и атом, и кварк.
Следующий логический шаг: только анализируя соотношение материи и формы, можно увидеть конструктивный смысл вопроса о соотношении материи и сознания: проблема материи и сознания – это аспект проблемы материи и формы. Мысленное разложение универсума на части даст нам, с одной стороны, чистую материю, а с другой, чистую форму. Вульгарно-материалистическая попытка истолковать сознание как вид материи, выделяемой мозгом так же, как печень выделяет желчь, сегодня отвергнута. Но если сознание не материя, значит, это форма.
Возникает следующий вопрос: сознание и форма – это одно и тоже, или сознание – это особая разновидность формы? Можно показать, что исследование этого вопроса является ключом к пониманию генезиса материализма и объективного идеализма[31].
Возникает и еще одна чисто философская проблема: что мы получим в пределе разложения универсума сначала на материю-1 и форму-1, затем – на материю-2 и форму-2 и т. д.? Логически возможны три ответа.
Соотношение материи и формы в истории философии анализируется тремя способами: одним континуальным и двумя дискретными. Термины континуального мышления – «материя» и «форма». Этот тип мышления сформировался в практических действиях с однородными делимыми массами – глиной, тестом, водой, расплавленным металлом, зерном и т. п. Для их обозначения возник даже целый класс имен – вещественные имена существительные[32], в число которых входят и такие философские категории, как «материя», «субстрат» и «субстанция». Труд Демиурга, вносящего форму в бесформенную материю, понимался по аналогии с трудом гончара, придававшего бесформенной глине форму горшка или скульптуры.
Дискретный тип мышления сформировался в ходе другой практической деятельности – в разложении целого на части и объединения частей в целое. Он существует в двух формах.
Столкновение двух стилей мышления – континуального и дискретного – с особой остротой происходит в квантовой механике, в частности в форме конфликта между корпускулярной и волновой теориями света. С гносеологической точки зрения, сегодня более конструктивной является дискретная теория материи. Она позволяет не только описать, но и объяснить те отношения, в которых находятся элементы целого.
Итак, если понятие «материя» отличить от понятия «объективная реальность» и передать физике поиск первосубстрата универсума, то в ведении философии окажется только проблема материи и формы, одним из аспектов которой является проблема материи и сознания. В рамках современного дискретного мышления эта проблема формулируется по-разному: как проблема структуры и элементов, системы и структуры, отношений и их носителей. Проблема отношений и их носителей рассматривается в главе «Свойство и отношение». Туда я и переношу дальнейшее обсуждение этой темы.
Вещественные имена существительные в грамматике – это имена, обозначающие однородные делимые массы. С этой точки зрения, «субстанция» и «материя» – вещественные имена существительные. Но если «материя» выступает в паре с «формой», то «субстанция» – в паре с «акциденцией». Понятие «материя» возникло в процессе разложения предметов на части, части этих частей и т. д. Движение к понятию «субстанция» началось с естественного, почти детского вопроса, который мы, взрослые, отметаем: к чему крепятся в вещах их признаки, акциденции: цвета, формы, твердости и т. п. Представлялось очевидным, что предмет – это не простой набор признаков. Должно существовать нечто, чему они присущи – substantia – подлежащее, лежащее под акциденциями, в основе акциденций. Это чисто умозрительное рассуждение и породило представление о субстанции. В его границах акциденции понимались как находящиеся вне субстанции. Возникает естественный вопрос: а сама субстанция обладает внутренне присущими ей признаками, или она так же лишена их, как и первоматерия – формы? На этот вопрос отвечают по-разному.
Одни мыслители наделяют субстанцию предмета внутренне присущими ей признаками. Они называли их атрибутами, а те признаки предмета, которые не являются атрибутами, т. е. не входят во внутреннее содержание субстанции, – модусами. Те философы, которые понимают субстанцию, по аналогии с первоматерией, как лишенную внутренне присущих ей определенностей, делят акциденции на неотделимые и отделимые от субстанции; первые также называют атрибутами, вторые – модусами.
Еще один вопрос: может ли субстанция существовать самостоятельно? Если понимать ее как субстрат, из которого образованы предметы и которая является носителем акциденций, то наделять ее самостоятельным существованием в пространстве и времени так же неверно, как и акциденции. Поэтому, когда утверждают, что субстанция существует самостоятельно, ее понимают еще в одном смысле – как индивидуальный предмет.
Модусы иногда также трактуют не как признаки предметов, а как сами предметы. В общем, хотя эти термины вышли из употребления, вопрос, чем предмет, обладающий свойствами, отличается от набора этих свойств, по-прежнему остается нерешенным.
Часть III. КАТЕГОРИИ – ПРЕДЕЛЬНЫЕ ПРОДУКТЫ ОБОБЩЕНИЯ
Глава 6. Объект, предмет, признак
Итак, объект – это все, на что может быть направлена мысль, «все, что может быть названо»[35]. «Объект» – понятие очень удобное в самом начале исследования. Еще не зная, о чем идет речь, мы уже знаем, что это объект.
Определение объекта как того, на что может быть направлена мысль, – гносеологическое. Объект характеризуется через отношение к познанию и, следовательно, к субъекту.
Термин «объект» выступает здесь в паре с термином «субъект». Это порождает утверждение, что без субъекта нет объекта, что объект существует только тогда, когда существует субъект. Это верно, если объект понимать как то, что реально отражается органами чувств реально существующего субъекта. Но в нашем определении речь идет о другом: объектом называется то, на что может быть направлена мысль, но не обязательно направлена. Так что ничего субъективно-идеалистического в этом понятии нет.
Важно различать понятие, обозначаемое термином «объект», и сам термин «объект». То, что в современной литературе называют объектом, Аристотель называл сущностью и различал первые и вторые сущности. В этом же смысле нередко употребляют и термин «явление» («явление объективной действительности»), а также термины «предмет» и «вещь». В ряде контекстов в этом смысле употребляют термин «нечто». Речь пойдет не о термине «объект», а о том, что мы условились им обозначать.
Различение первой и второй сущности, предмета и признака имеет ключевое значение для философии. Достаточно сказать, что от него зависит осмысленность спора между современными номиналистами и платонистами (платоновскими реалистами, реалистами). Первые признают реальность только предметов (первых сущностей, конкретных сущностей, конкретов, индивидов), вторые считают реальными также и признаки (вторые сущности, абстрактные сущности, абстракты, универсалии). Между тем, даже сами участники этого спора признают современное представление о разнице между предметами и признаками неудовлетворительным. «Различие между номиналистами и их противниками, – пишет классик современного номинализма У. Куайн, – зависит от не слишком ясного различия между тем, что считают партикулярами и универсалиями»[36]. «Линия между тем, что обычно называют абстрактом, и тем, что обычно называют конкретом, кажется мне смутной и капризной»[37], – вторит ему Н. Гудмен.
Мы видим, таким образом, что от строгого и ясного различения категорий «предмет» и «признак» зависит исход одной из самых острых философских дискуссий, продолжавшихся весь ХХ век и не закончившихся сегодня. Трудно назвать философа или логика с мировым именем, который не принял бы в ней участия: Б. Рассел, Л. Витгенштейн, Ф.П. Рамсей, Н. Гудмен, В. Куайн, Р. Карнап, С. Лесневский, Т. Котарбиньский, А.Черч, И.М. Бохенский, К. Поппер являются авторами наиболее важных исследований по этой проблеме[38]. Общее же их количество исчисляется сотнями. Это к вопросу о роли философских категорий в современном дискурсе.
На мой взгляд, достаточно строго предметы (первые сущности) и признаки (вторые сущности) различил уже Аристотель. Главным дефинитивным признаком первой сущности он считает способность существовать отдельно: «Из других родов сущего ни один не может существовать отдельно, одна лишь (первая. – Г.Л.) сущность может»[39]. В качестве примеров первых сущностей Аристотель приводит «животных, растения и их части, а также такие природные тела, как огонь, вода и земля»[40]. Под отдельным существованием он имеет в виду самостоятельное существование первых сущностей в пространстве и времени в качестве целостностей. При этом Аристотель определяет первую сущность не как то, что существует отдельно, а как то, что может существовать отдельно. Следовательно, часть первой сущности, например, ножка стола, – тоже первая сущность: не обладая отдельным существованием реально, она способна к такому существованию. Именно этим она отличается от второй сущности – признака стола, например, его цвета[41]. Наделение признака вещи самостоятельным существованием в пространстве и времени называют гипостазированием или реификацией, и считают ошибкой все, за исключением крайних платонистов.
Еще одну разницу между первой и второй сущностью Аристотель выражает так: «Сущность, называемая так в самом основном, первичном и безусловном смысле, – это та, которая не говорится ни о каком подлежащем и не находится ни в каком подлежащем, как, например, отдельный человек или отдельная лошадь»[42]. «Она то, что не сказывается о субстрате, но о чем сказывается все остальное»[43]. Здесь нужны комментарии.
Эти высказывания можно понимать и в грамматическом, и в онтологическом смысле. Первая сущность в грамматическом смысле – это собственное имя, т. е. имя индивидуальной вещи, например, «Буцефал» или «Сократ». В суждении оно может быть только подлежащим. Именно о нем «сказывается все остальное», т. е. все, что заключено в предикате суждения. Первая сущность в онтологическом смысле – это сама отдельная вещь, обозначаемая именем собственным: сам Буцефал или сам Сократ, а «все остальное» – это признаки, которые присущи ей, которые придают ей определенность и в этом смысле сказываются о ней. Итак, вторая сущность сказывается о первой. Обратить эту последовательность невозможно: индивидуальная вещь не может быть признаком признака, не может в этом смысле сказываться о нем. Именно эту асимметрию Аристотель и использует для различения первой и второй сущности[44].
О том, насколько современными являются эти два критерия, с помощью которых Аристотель отличает первую сущность от второй (предмет от признака, партикуляр от универсалии), говорит следующее рассуждение современного платониста К.А. Бейлиса: «Универсалии – это род сущностей, которые, за исключением конъюнкции взаимно несовместимых сущностей, могут характеризовать, т. е. могут быть воплощены или экземплифицированы. Если они воплощены, мы называем их характеристиками того, что они экземплифицируют. Универсалии тоже имеют признаки. Однако партикуляры хотя и имеют множество признаков, не могут ничего характеризовать»[45]. Разница, как мы видим, чисто терминологическая.
Итак, в отличие от субъективной реальности, материя есть такая реальность, которая существует независимо от ощущений и отражается в них. Классическое определение через род и видовое отличие. Но устранение этой ошибки сразу обнажает другую, которую она прикрывала: это определение не отмежевывает материализм от объективного идеализма. Как мы видели, в признании реальности, существующей вне его сознания и отражаемой в нем, объективный идеалист не найдет ничего противоречащего своим принципам. Этот «прокол» в определении заметил А.А. Зиновьев, так «дополнивший» его: материя – это объективная реальность, данная нам в ощущениях Богом.
Но и эту ошибку легко устранить: достаточно сказать, что материя независима от любого сознания. Однако от этого будет только хуже: обнаружится еще одна ошибка, самая главная.
Вопрос, что такое материя, философы, начиная с Фалеса, понимали ясно и просто: что представляет собой предел деления универсума на части, части частей, что представляет собой первосубстрат мира? Фалес говорил, что это вода, в XIX веке пришли к тому, что это химические атомы. Когда оказалось, что и атомы делимы, физики стали истолковывать первоэлементы мира как результаты этого деления. Вот как резюмирует результаты их усилий, достигнутые к концу XX века, известный болгарский философ С. Петров: «Самые большие оптимисты полугласно принимают, что дно материи уже достигнуто, и ниже фотонов, лептонов и кварков, создающих, по предположению, адроны, некуда опускаться. Просто оптимисты допускают еще один уровень специфичных материальных субстратов, с высказанной или задней мыслью, что он должен быть последним. У одних это единое нелинейное спинорное поле, возбужденные состояния которого и есть известные элементарные частицы (Гейзенберг). У других праматерия есть пространство-время, а ее познанные формы с их массами, зарядами и всеми другими свойствами есть лишь топологические аномалии в структуре пространства (Уиллер). Для третьих наиболее перспективным является указатель, на котором написано „все есть вакуум и все от вакуума“ (Наан). Четвертые, может быть, в стремлении к оригинальности как самоцели выбирают то, что осталось, – самое неуловимое – время как субстанцию мира (Вайцзеккер). Просто пессимисты видят, что парадигма атомизма в кризисе, поскольку новые факты размывают ее основные положения, и те утрачивают эффективность своих приложений, но уверены, что следующая парадигма в ближайшие сто лет не будет найдена (Шредер-Фрехет). Наибольшие пессимисты приходят к агностическому постулату, что существование последней субстанции, истинной реальности в смысле древних, никогда не будет доказано (Мерсье). Философски наиболее притягательными являются единые теории поля, особенно подающая в последнее время большие надежды теория супергравитации и гипотеза зашнуровки»[28].
Что же противопоставляет этим попыткам найти первосубстрат мира Ленин? Он предлагает такое определение материи, которое не опровергнет никакое физическое открытие! На вопрос, что такое материя, т. е. первосубстрат объективной реальности, он отвечает: «Материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении». На вопрос, из чего состоит объективная реальность, он отвечает: из объективной реальности, данной нам в ощущении. Но ведь это не ответ на поставленный вопрос!
Свойство быть объективной реальностью, существовать вне и независимо от сознания, безусловно, присуще материи. Этого не отрицали ни Фалес, ни Вайцзеккер. Но это свойство присуще не только материи: и универсум в целом, и любая часть универсума, и любой его признак также существуют вне сознания, независимо от сознания и отражаются в сознании. Итак, дефиниенс ленинского определения материи по объему шире дефиниендума. В логике такие определения называют несоразмерными.
Итак, вот причины, по которым я не требую сегодня от студентов знания ленинского определения материи:
1) в нем термин «материя», употребленный автономно, не взят в кавычки;Необходимо, однако, видеть не только ошибки, но и достижения Ленина. Для этого признаем очевидное: чтобы отмежеваться от субъективного идеализма, определение материи не нужно. Достаточно строго определить объективную реальность. Фактически это признавал и Ленин, когда говорил, что «единственное „свойство“ материи, с признанием которого связан философский материализм, есть свойство быть объективной реальностью, существовать вне нашего сознания»[29]. И фактически именно объективную реальность-то он и определил. Остался пустяк: отличить материалистическое понимание объективной реальности от объективно идеалистического. Об этом Ленин в пылу полемики с субъективными идеалистами попросту забыл.
2) в его дефиниенсе родовое и видовое понятия экстенсионально совпадают;
3) в нем предельно широкие понятия не отличаются от предельно общих;
4) с ним согласится любой объективный идеалист;
5) оно несоразмерно: под него подходит и объективный мир в целом, и любой фрагмент этого мира, в том числе, конечно, и материя.
Чтобы привести форму ленинского определения материи в соответствие с его содержанием, достаточно внести в него третье, последнее изменение (все три выделены): «Объективная реальность» есть философская категория для обозначения… реальности, которая… отображается нашими ощущениями, существуя независимо от них.
Перед нами определение, содержащее критерий демаркации между реализмом (включающим материализм и объективный идеализм) и субъективным идеализмом, вполне сравнимый со знаменитым критерием Куайна, отделяющим номинализм от платонизма: «Существовать – значит быть значением связанной переменной». Тот, кто знаком с жалкими «Очерками по философии марксизма», против которых, собственно, и был направлен «Материализм и эмпириокритицизм», согласится: Ленин задал этим определением планку, ниже которой материалисту в философской деградации опускаться нельзя. Сегодня эта планка убрана и «Очерки по философии марксизма» впору переиздавать.
Итак, с коллегами, которые убеждены, что у Ленина не может быть никаких ошибок, я объяснился. Теперь обращусь к тем, которые считают, что, проделав это, я напрасно тратил время. Я охотно согласился бы с ними, если бы все мы были английскими, французскими или американскими философами. Но мы российские философы. И я могу текстуально показать, что многие из моих оппонентов:
1) до сих пор убеждены, что понятие «материя» получено из понятий «плод», «животное» и ряда других «методом» формально-логического обобщения;Я утверждаю: методологические ошибки Энгельса и Ленина, ведущие их к ошибочным утверждениям о природе материи, – это наши методологические ошибки. Просто отбросив данное классиками марксизма понимание материи, но не пережив каждую из их методологических ошибок как свой собственный философский грех, мы так же не вернемся в мировую философию, как и просто переехав из Урюпинска в Париж, не станем парижанами. Именно в нежелании (а может быть, и неумении) выполнить эту трудную работу самокритики, самоочищения я усматриваю тождество двух противоположностей: тезиса, что у Ленина нет ошибок, и тезиса, что эти ошибки не заслуживают профессионального философского анализа.
2) считают, что материю нельзя определить через ближайший род и видовое отличие;
3) не отличают понятия, предельно общие по объему, от понятий, предельно широких по содержанию;
4) не видят, что ленинское определение материи не отмежевывает материализм от объективного идеализма;
5) не осознают, что Ленин определил не материю, а то, что состоит из материи, – объективную реальность.
– Ну, хорошо, – сказал мне мой глубокоуважаемый оппонент М.А. Розов, – ленинское определение материи ты отверг. А что взамен? Ведь если просто удалить из отечественных библиотек труды, развивающие ленинское учение о материи, то на их месте образуется вакуум. Чем его заполнить, что противопоставить трактовке материи Энгельсом и Лениным? Что считать задачей современного философского исследования материи?
Эта задача состоит вовсе не в том, чтобы «возводить последнее слово науки в последнее слово философии» (С.Петров), т. е. пересказывать своими словами достижения физиков или, опережая физиков, делать физические открытия[30]. Нужно просто с повинной вернуться на столбовую дорогу развития мировой философии и вновь обратиться к осмыслению тех предельных, пограничных проблем, над которыми веками размышляли выдающиеся умы Европы.
Вот одна из них: что является категорией, парной «материи». Спутав материю с тем, что из материи состоит, – объективной реальностью, – Ленин напутал и с парной ей категорией, заявив, что это «сознание». В определенном смысле он последователен: объективной реальности противостоит субъективная реальность, т. е. сознание. А что противостоит субстрату объективной реальности, материи? Что останется в объективной реальности, если абстрагироваться от ее субстрата? Ответ известен уже 25 веков: форма. Форма есть то, что образует предмет из его материи. В качестве предмета может выступать и универсум, и атом, и кварк.
Следующий логический шаг: только анализируя соотношение материи и формы, можно увидеть конструктивный смысл вопроса о соотношении материи и сознания: проблема материи и сознания – это аспект проблемы материи и формы. Мысленное разложение универсума на части даст нам, с одной стороны, чистую материю, а с другой, чистую форму. Вульгарно-материалистическая попытка истолковать сознание как вид материи, выделяемой мозгом так же, как печень выделяет желчь, сегодня отвергнута. Но если сознание не материя, значит, это форма.
Возникает следующий вопрос: сознание и форма – это одно и тоже, или сознание – это особая разновидность формы? Можно показать, что исследование этого вопроса является ключом к пониманию генезиса материализма и объективного идеализма[31].
Возникает и еще одна чисто философская проблема: что мы получим в пределе разложения универсума сначала на материю-1 и форму-1, затем – на материю-2 и форму-2 и т. д.? Логически возможны три ответа.
1. В пределе мы получаем, с одной стороны, чистую материю, лишенную формы, а с другой – чистую форму, лишенную материи. Именно из такого понимания материи и формы исходили философы, учившие, что реальный мир, представляющий собой единство материи и формы, был создан Демиургом посредством внесения чистой формы в бесформенную материю.Итак, если не путать две философские категории – «материя» и «объективная реальность» – и если целиком отдать на откуп физикам поиски ответа на вопрос, что конкретно представляет собой первосубстрат универсума, то предметом философского учения о материи будет только соотношение материи и формы. Забыв о форме, вы ничего не скажете о материи, ибо форме, говорит Гегель, принадлежит все определенное. Это понимали всегда, и только возведенный в ранг государственной философии дилетантизм Энгельса и Ленина помешал увидеть это.
2. Бесформенной материи и чистой формы в реальном мире не существует. Реальное разложение универсума на материю и форму в конце концов, приведет к такому субстрату, представляющему собой единство материи и формы, который далее на материю и форму уже не разлагается. Именно такой первосубстрат универсума Фалес видел в воде, Гераклит – в огне, Демокрит – в атомах, Гейзенберг – в нелинейном спинорном поле и т. д.
3. Невозможно получить ни лишенную формы материю, ни предельное, не поддающееся дальнейшему расчленению единство материи и формы. Дна универсума достичь невозможно. Предела разложению универсума на материю и форму нет, реально не существует ни чистой материи, ни чистой формы, а есть лишь их единства, которые по мере развития науки разлагаются на единства более фундаментальных уровней.
Соотношение материи и формы в истории философии анализируется тремя способами: одним континуальным и двумя дискретными. Термины континуального мышления – «материя» и «форма». Этот тип мышления сформировался в практических действиях с однородными делимыми массами – глиной, тестом, водой, расплавленным металлом, зерном и т. п. Для их обозначения возник даже целый класс имен – вещественные имена существительные[32], в число которых входят и такие философские категории, как «материя», «субстрат» и «субстанция». Труд Демиурга, вносящего форму в бесформенную материю, понимался по аналогии с трудом гончара, придававшего бесформенной глине форму горшка или скульптуры.
Дискретный тип мышления сформировался в ходе другой практической деятельности – в разложении целого на части и объединения частей в целое. Он существует в двух формах.
1. То, что в рамках континуального мышления называют формой, здесь выступает как структура, а то, что там называют материей, здесь именуется элементами. Есть здесь специальный термин и для единства элементов и структуры – «система». В ХХ веке возникло целое направление в философии – теория систем, анализирующая древний вопрос о соотношении материи и формы с применением современных математических методов.Категория «отношение» недооценивается в отечественной философской литературе. Между тем, в мировой философии существует такое направление, как реляционизм (не путать с релятивизмом), истолковывающее все определенности бытия как отношения. Есть даже такой раздел философии, как метафизика отношений[34].
2. Более тонкую форму дискретного мышления позволяют осуществить при анализе материи и формы категории «отношение» и «носители отношения». Теория отношений позволяет более тонко проанатомировать единство материи и формы средствами дискретного мышления. Она позволяет расчленить сеть структуры на отдельные «ниточки» отношений. «Все структуры, рассматриваемые изнутри, – говорит Н. Гартман, – являются, в сущности, отношениями»[33].
Столкновение двух стилей мышления – континуального и дискретного – с особой остротой происходит в квантовой механике, в частности в форме конфликта между корпускулярной и волновой теориями света. С гносеологической точки зрения, сегодня более конструктивной является дискретная теория материи. Она позволяет не только описать, но и объяснить те отношения, в которых находятся элементы целого.
Итак, если понятие «материя» отличить от понятия «объективная реальность» и передать физике поиск первосубстрата универсума, то в ведении философии окажется только проблема материи и формы, одним из аспектов которой является проблема материи и сознания. В рамках современного дискретного мышления эта проблема формулируется по-разному: как проблема структуры и элементов, системы и структуры, отношений и их носителей. Проблема отношений и их носителей рассматривается в главе «Свойство и отношение». Туда я и переношу дальнейшее обсуждение этой темы.
Субстанция и акциденция
Эти категории в современном дискурсе практически не употребляются. Но философы иногда ими кокетничают. Поэтому стоит сказать о них несколько слов.Вещественные имена существительные в грамматике – это имена, обозначающие однородные делимые массы. С этой точки зрения, «субстанция» и «материя» – вещественные имена существительные. Но если «материя» выступает в паре с «формой», то «субстанция» – в паре с «акциденцией». Понятие «материя» возникло в процессе разложения предметов на части, части этих частей и т. д. Движение к понятию «субстанция» началось с естественного, почти детского вопроса, который мы, взрослые, отметаем: к чему крепятся в вещах их признаки, акциденции: цвета, формы, твердости и т. п. Представлялось очевидным, что предмет – это не простой набор признаков. Должно существовать нечто, чему они присущи – substantia – подлежащее, лежащее под акциденциями, в основе акциденций. Это чисто умозрительное рассуждение и породило представление о субстанции. В его границах акциденции понимались как находящиеся вне субстанции. Возникает естественный вопрос: а сама субстанция обладает внутренне присущими ей признаками, или она так же лишена их, как и первоматерия – формы? На этот вопрос отвечают по-разному.
Одни мыслители наделяют субстанцию предмета внутренне присущими ей признаками. Они называли их атрибутами, а те признаки предмета, которые не являются атрибутами, т. е. не входят во внутреннее содержание субстанции, – модусами. Те философы, которые понимают субстанцию, по аналогии с первоматерией, как лишенную внутренне присущих ей определенностей, делят акциденции на неотделимые и отделимые от субстанции; первые также называют атрибутами, вторые – модусами.
Еще один вопрос: может ли субстанция существовать самостоятельно? Если понимать ее как субстрат, из которого образованы предметы и которая является носителем акциденций, то наделять ее самостоятельным существованием в пространстве и времени так же неверно, как и акциденции. Поэтому, когда утверждают, что субстанция существует самостоятельно, ее понимают еще в одном смысле – как индивидуальный предмет.
Модусы иногда также трактуют не как признаки предметов, а как сами предметы. В общем, хотя эти термины вышли из употребления, вопрос, чем предмет, обладающий свойствами, отличается от набора этих свойств, по-прежнему остается нерешенным.
Часть III. КАТЕГОРИИ – ПРЕДЕЛЬНЫЕ ПРОДУКТЫ ОБОБЩЕНИЯ
Глава 6. Объект, предмет, признак
Объект
Это самое общее понятие. В его объем включают все, что существует: универсум – это объект, папиллярный узор на подушечке моего пальца – тоже объект. А можно ли назвать объектом то, чего не только не существует, но и не может существовать: кентавра, вечный двигатель, абсолютно черное тело и т. д.? Я предлагаю сделать это. Воображаемые объекты играют в познании не менее фундаментальную роль, чем реальные. Например, вечный двигатель участвует в формулировке второго начала термодинамики. Поэтому договоримся: воображаемые объекты – это тоже объекты. Иначе придется утверждать, что чистая теория никаких объектов не описывает.Итак, объект – это все, на что может быть направлена мысль, «все, что может быть названо»[35]. «Объект» – понятие очень удобное в самом начале исследования. Еще не зная, о чем идет речь, мы уже знаем, что это объект.
Определение объекта как того, на что может быть направлена мысль, – гносеологическое. Объект характеризуется через отношение к познанию и, следовательно, к субъекту.
Термин «объект» выступает здесь в паре с термином «субъект». Это порождает утверждение, что без субъекта нет объекта, что объект существует только тогда, когда существует субъект. Это верно, если объект понимать как то, что реально отражается органами чувств реально существующего субъекта. Но в нашем определении речь идет о другом: объектом называется то, на что может быть направлена мысль, но не обязательно направлена. Так что ничего субъективно-идеалистического в этом понятии нет.
Важно различать понятие, обозначаемое термином «объект», и сам термин «объект». То, что в современной литературе называют объектом, Аристотель называл сущностью и различал первые и вторые сущности. В этом же смысле нередко употребляют и термин «явление» («явление объективной действительности»), а также термины «предмет» и «вещь». В ряде контекстов в этом смысле употребляют термин «нечто». Речь пойдет не о термине «объект», а о том, что мы условились им обозначать.
Предметы и признаки
Объекты дихотомически делятся на предметы и признаки. Условимся обсуждать эту дихотомию на материале реально существующих объектов. Ее ввел Аристотель, правда, в других терминах. То, что сегодня называют предметами, конкретами, индивидами, партикулярами, вещами и т. д., он называл первыми сущностями, а то, что сегодня называют признаками, качествами, характеристиками, определенностями, универсалиями и т. д., – вторыми сущностями. Вторыми сущностями он называл также и классы (роды и виды), которым присущи эти признаки.Различение первой и второй сущности, предмета и признака имеет ключевое значение для философии. Достаточно сказать, что от него зависит осмысленность спора между современными номиналистами и платонистами (платоновскими реалистами, реалистами). Первые признают реальность только предметов (первых сущностей, конкретных сущностей, конкретов, индивидов), вторые считают реальными также и признаки (вторые сущности, абстрактные сущности, абстракты, универсалии). Между тем, даже сами участники этого спора признают современное представление о разнице между предметами и признаками неудовлетворительным. «Различие между номиналистами и их противниками, – пишет классик современного номинализма У. Куайн, – зависит от не слишком ясного различия между тем, что считают партикулярами и универсалиями»[36]. «Линия между тем, что обычно называют абстрактом, и тем, что обычно называют конкретом, кажется мне смутной и капризной»[37], – вторит ему Н. Гудмен.
Мы видим, таким образом, что от строгого и ясного различения категорий «предмет» и «признак» зависит исход одной из самых острых философских дискуссий, продолжавшихся весь ХХ век и не закончившихся сегодня. Трудно назвать философа или логика с мировым именем, который не принял бы в ней участия: Б. Рассел, Л. Витгенштейн, Ф.П. Рамсей, Н. Гудмен, В. Куайн, Р. Карнап, С. Лесневский, Т. Котарбиньский, А.Черч, И.М. Бохенский, К. Поппер являются авторами наиболее важных исследований по этой проблеме[38]. Общее же их количество исчисляется сотнями. Это к вопросу о роли философских категорий в современном дискурсе.
На мой взгляд, достаточно строго предметы (первые сущности) и признаки (вторые сущности) различил уже Аристотель. Главным дефинитивным признаком первой сущности он считает способность существовать отдельно: «Из других родов сущего ни один не может существовать отдельно, одна лишь (первая. – Г.Л.) сущность может»[39]. В качестве примеров первых сущностей Аристотель приводит «животных, растения и их части, а также такие природные тела, как огонь, вода и земля»[40]. Под отдельным существованием он имеет в виду самостоятельное существование первых сущностей в пространстве и времени в качестве целостностей. При этом Аристотель определяет первую сущность не как то, что существует отдельно, а как то, что может существовать отдельно. Следовательно, часть первой сущности, например, ножка стола, – тоже первая сущность: не обладая отдельным существованием реально, она способна к такому существованию. Именно этим она отличается от второй сущности – признака стола, например, его цвета[41]. Наделение признака вещи самостоятельным существованием в пространстве и времени называют гипостазированием или реификацией, и считают ошибкой все, за исключением крайних платонистов.
Еще одну разницу между первой и второй сущностью Аристотель выражает так: «Сущность, называемая так в самом основном, первичном и безусловном смысле, – это та, которая не говорится ни о каком подлежащем и не находится ни в каком подлежащем, как, например, отдельный человек или отдельная лошадь»[42]. «Она то, что не сказывается о субстрате, но о чем сказывается все остальное»[43]. Здесь нужны комментарии.
Эти высказывания можно понимать и в грамматическом, и в онтологическом смысле. Первая сущность в грамматическом смысле – это собственное имя, т. е. имя индивидуальной вещи, например, «Буцефал» или «Сократ». В суждении оно может быть только подлежащим. Именно о нем «сказывается все остальное», т. е. все, что заключено в предикате суждения. Первая сущность в онтологическом смысле – это сама отдельная вещь, обозначаемая именем собственным: сам Буцефал или сам Сократ, а «все остальное» – это признаки, которые присущи ей, которые придают ей определенность и в этом смысле сказываются о ней. Итак, вторая сущность сказывается о первой. Обратить эту последовательность невозможно: индивидуальная вещь не может быть признаком признака, не может в этом смысле сказываться о нем. Именно эту асимметрию Аристотель и использует для различения первой и второй сущности[44].
О том, насколько современными являются эти два критерия, с помощью которых Аристотель отличает первую сущность от второй (предмет от признака, партикуляр от универсалии), говорит следующее рассуждение современного платониста К.А. Бейлиса: «Универсалии – это род сущностей, которые, за исключением конъюнкции взаимно несовместимых сущностей, могут характеризовать, т. е. могут быть воплощены или экземплифицированы. Если они воплощены, мы называем их характеристиками того, что они экземплифицируют. Универсалии тоже имеют признаки. Однако партикуляры хотя и имеют множество признаков, не могут ничего характеризовать»[45]. Разница, как мы видим, чисто терминологическая.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента