Подобное стремление вписаться в господствующее мнение, подыграть ему, судя по всему, было немаловажным фактором, объясняющим атмосферу неоправданного оптимизма и самоуспокоенности, которая явственно ощущалась в среде западных деловых и околовластных элит в течение всех 1990-х и большей части 2000-х годов.
В-четвертых, помимо чисто психологической склонности людей не придумывать для себя лишних проблем и забот, начал действовать фактор существенного ослабления внешнего давления. В течение первых 40 лет после окончания Второй мировой войны угроза военного противостояния с Советским Союзом и связанные с этой угрозой крупные расходы объективно действовали как своего рода дисциплинирующий фактор, создавая атмосферу внутреннего напряжения в западных обществах и побуждая их в большей мере прислушиваться к критикам, указывавшим на те или иные провалы и риски в политике правительств, в том числе в их экономической политике.
Конечно, нельзя сказать, что это был чрезвычайно мощный фактор – в определенные моменты и при определенных обстоятельствах самокритичность часто уступала место самоуспокоенности и терпимости к злоупотреблениям. Однако определенную дисциплинирующую и временами отрезвляющую роль фактор «холодной войны» и связанной с ней жесткой конфронтации, конечно, играл. Во всяком случае, он явно препятствовал попыткам вывести финансовый сектор из-под правительственного и общественного контроля и позволял правительству США жестче действовать в тех случаях, когда утрата контроля над финансовыми рынками могла рассматриваться как реальная угроза национальной экономической безопасности.
Наконец, в-пятых, несколько десятилетий сытой и спокойной жизни привело к активной жизни новое, «непоротое» поколение, которое вообще в меньшей степени, чем предыдущее, было склонно сомневаться в разумности существующего мироустройства, и было склонно верить в то, что мир развивается от хорошего к лучшему. Идея всепобеждающего прогресса попала на подходящую почву и дала соответствующие всходы. Люди на Западе искренне поверили в то, что основные идеологические и мировоззренческие проблемы в современном мире уже решены окончательно и бесповоротно, а тех, кто не пришел еще к правильным ответам, можно сравнительно легко убедить, – в том числе и с помощью силы. А многие, очень многие вообще перестали задаваться подобными вопросами, сосредоточившись на личном благополучии и заняв в общественных вопросах позицию индифферентного «постмодернизма».
Все это, вместе взятое, видимо, и привело к ситуации, когда мощная коллективная уверенность в правильности курса сообщества развитых стран и его способности предотвращать обострение экономических проблем в рамках существующей парадигмы экономического роста позволяла оставлять без внимания и тревожные симптомы, и нарастание рисков и напряжений в финансовой сфере.
Но все же, только ли в этом дело? И что все-таки лежит в основе невменяемой коллективной самоуверенности, которая, хотя и несколько пошатнулась во время кризиса, сегодня вновь начинает закрепляться в западном общественном мнении, и в первую очередь в сознании делового и официального истеблишмента?
1.2.2. Правила поведения
1.2.3. Нравственный аспект
1.3. Уроки кризиса: что же случилось с западным обществом?
1.3.1. Доверие
В-четвертых, помимо чисто психологической склонности людей не придумывать для себя лишних проблем и забот, начал действовать фактор существенного ослабления внешнего давления. В течение первых 40 лет после окончания Второй мировой войны угроза военного противостояния с Советским Союзом и связанные с этой угрозой крупные расходы объективно действовали как своего рода дисциплинирующий фактор, создавая атмосферу внутреннего напряжения в западных обществах и побуждая их в большей мере прислушиваться к критикам, указывавшим на те или иные провалы и риски в политике правительств, в том числе в их экономической политике.
Конечно, нельзя сказать, что это был чрезвычайно мощный фактор – в определенные моменты и при определенных обстоятельствах самокритичность часто уступала место самоуспокоенности и терпимости к злоупотреблениям. Однако определенную дисциплинирующую и временами отрезвляющую роль фактор «холодной войны» и связанной с ней жесткой конфронтации, конечно, играл. Во всяком случае, он явно препятствовал попыткам вывести финансовый сектор из-под правительственного и общественного контроля и позволял правительству США жестче действовать в тех случаях, когда утрата контроля над финансовыми рынками могла рассматриваться как реальная угроза национальной экономической безопасности.
Наконец, в-пятых, несколько десятилетий сытой и спокойной жизни привело к активной жизни новое, «непоротое» поколение, которое вообще в меньшей степени, чем предыдущее, было склонно сомневаться в разумности существующего мироустройства, и было склонно верить в то, что мир развивается от хорошего к лучшему. Идея всепобеждающего прогресса попала на подходящую почву и дала соответствующие всходы. Люди на Западе искренне поверили в то, что основные идеологические и мировоззренческие проблемы в современном мире уже решены окончательно и бесповоротно, а тех, кто не пришел еще к правильным ответам, можно сравнительно легко убедить, – в том числе и с помощью силы. А многие, очень многие вообще перестали задаваться подобными вопросами, сосредоточившись на личном благополучии и заняв в общественных вопросах позицию индифферентного «постмодернизма».
Все это, вместе взятое, видимо, и привело к ситуации, когда мощная коллективная уверенность в правильности курса сообщества развитых стран и его способности предотвращать обострение экономических проблем в рамках существующей парадигмы экономического роста позволяла оставлять без внимания и тревожные симптомы, и нарастание рисков и напряжений в финансовой сфере.
Но все же, только ли в этом дело? И что все-таки лежит в основе невменяемой коллективной самоуверенности, которая, хотя и несколько пошатнулась во время кризиса, сегодня вновь начинает закрепляться в западном общественном мнении, и в первую очередь в сознании делового и официального истеблишмента?
1.2.2. Правила поведения
На поставленные в конце предыдущего раздела вопросы можно взглянуть и с несколько иной точки зрения. Очевидно, что самоуверенность и самонадеянность экономической и административной элиты, сделавшие возможным экономические потрясения такого масштаба, какой мы наблюдали в 2007–2009 гг., скрывали, в том числе, заметное падение экономической и финансовой дисциплины в Западной Европе и США. Нынешний долговой кризис в еврозоне, равно как и приобретающий беспрецедентные размеры объем государственных финансовых обязательств в США – это проблемы, возникшие не вчера и отнюдь не на пустом месте – их предпосылки вызревали десятилетиями. Именно на последние два-три десятилетия приходится резкий рост долговой экономики – впечатляющий рост чистой задолженности не только бизнеса, который всегда инвестировал ресурсы в большем размере, чем сберегал, но и государства, и населения. Политика дешевого кредита, которая так или иначе, но всегда приводила к росту денежной массы, номинальных доходов и цен на традиционные потребительские блага (питание, базовые потребительские услуги, аренда жилья) позволяла ослабить действие базовых ограничений, присущих классической модели капитализма.
Например, исчезла необходимость балансировать доходы и расходы – хронические должники теперь всегда могли получить кредит, который можно было никогда не возвращать, а лишь пролонгировать тем или иным способом, причем постоянный рост номинальных доходов и низкие процентные ставки имели своим следствием то, что первоначальный долг постоянно снижался в пропорции к текущим доходам.
Исчезла необходимость сберегать часть текущих доходов для создания резервов – правительства могли в любой момент мобилизовать нужные ресурсы за счет эмиссии своих обязательств, будучи все в меньшей степени подвержены действию институциональных ограничений, а физические лица – рассчитывать на систему социальных гарантий, которые также в возрастающей степени финансировались за счет новых долговых обязательств.
Исчезла необходимость снижать зарплаты и издержки в случае падения производительности или ухудшения конъюнктуры – долговая (и в значительной степени инфляционная) экономика отучила от этого целые страны. Исчезла необходимость ликвидировать неконкурентоспособные с точки зрения издержек отрасли в развитых странах – благодаря расцветающей «экономике брендов» (подробней об этом будет сказано в другом месте), во многом основанной на исторической ренте, улавливаемой «старыми» индустриальными странами, последние оказываются в состоянии сохранить за собой большую часть распределяемых доходов даже в случае переноса основной части производства в менее развитые страны.
Наконец, в этом же направлении действовал и расцвет так называемой «новой экономики» (о ней также подробнее речь пойдет позже) – появление большого количества денег в нетрадиционных сферах, связанных с обслуживанием сферы деловых услуг (в том числе все новых сфер, производных от производных), безусловно, способствовало быстрому и в большинстве случаев малооправданному с точки зрения реальной производительности росту доходов в этих странах.
Таким образом, в силу изменившихся условий в последние два-три десятилетия общая экономическая дисциплина в США и странах Западной Европы существенно ослабла. Помимо прочего, это означало еще и то, что заметно уменьшились и возможности контроля со стороны общественных институтов за поведением бизнеса; за тем, чтобы его действия не отклонялись от норм и практик, соответствующих принципам цивилизованной деловой деятельности.
Упомянутое выше расследование обстоятельств финансового кризиса уполномоченной комиссией американского конгресса изобилует примерами, когда регулирующие органы сквозь пальцы смотрели на случаи очевидного нарушения компаниями финансового сектора в США норм и правил добросовестного и ответственного ведения бизнеса, когда, например, финансовая отчетность и результаты аудита не отражали должным образом результаты деятельности компаний и объем принимаемых ими на себя рисков. Доклады и выступления руководителей и должностных лиц надзорных и регулирующих органов игнорировали информацию и данные, которые должны были бы вызвать у них тревогу и заставить принять необходимые меры предосторожности. В положении и действиях таких лиц во многих случаях явно присутствовал конфликт интересов, который их собственные контролеры и просто окружающие предпочитали не замечать или замалчивать. Проверки проводились формально, а сигналы о злоупотреблениях и фальсификациях, вместо того чтобы тщательно расследоваться, топились в бюрократической волоките.
Большие проблемы, судя по всему, имелись в это время и в кадровой политике, в частности при назначении людей на государственные должности, дававшие занимавшим их людям существенно влиять на объем и характер регулирования в финансовом и ряде других секторов. Да и в частном секторе некоторые назначения вызывали большие вопросы по поводу репутации менеджеров, действия которых потенциально могли нанести значительный ущерб поддержанию здоровой деловой атмосферы и общественным интересам.
Например, исчезла необходимость балансировать доходы и расходы – хронические должники теперь всегда могли получить кредит, который можно было никогда не возвращать, а лишь пролонгировать тем или иным способом, причем постоянный рост номинальных доходов и низкие процентные ставки имели своим следствием то, что первоначальный долг постоянно снижался в пропорции к текущим доходам.
Исчезла необходимость сберегать часть текущих доходов для создания резервов – правительства могли в любой момент мобилизовать нужные ресурсы за счет эмиссии своих обязательств, будучи все в меньшей степени подвержены действию институциональных ограничений, а физические лица – рассчитывать на систему социальных гарантий, которые также в возрастающей степени финансировались за счет новых долговых обязательств.
Исчезла необходимость снижать зарплаты и издержки в случае падения производительности или ухудшения конъюнктуры – долговая (и в значительной степени инфляционная) экономика отучила от этого целые страны. Исчезла необходимость ликвидировать неконкурентоспособные с точки зрения издержек отрасли в развитых странах – благодаря расцветающей «экономике брендов» (подробней об этом будет сказано в другом месте), во многом основанной на исторической ренте, улавливаемой «старыми» индустриальными странами, последние оказываются в состоянии сохранить за собой большую часть распределяемых доходов даже в случае переноса основной части производства в менее развитые страны.
Наконец, в этом же направлении действовал и расцвет так называемой «новой экономики» (о ней также подробнее речь пойдет позже) – появление большого количества денег в нетрадиционных сферах, связанных с обслуживанием сферы деловых услуг (в том числе все новых сфер, производных от производных), безусловно, способствовало быстрому и в большинстве случаев малооправданному с точки зрения реальной производительности росту доходов в этих странах.
Таким образом, в силу изменившихся условий в последние два-три десятилетия общая экономическая дисциплина в США и странах Западной Европы существенно ослабла. Помимо прочего, это означало еще и то, что заметно уменьшились и возможности контроля со стороны общественных институтов за поведением бизнеса; за тем, чтобы его действия не отклонялись от норм и практик, соответствующих принципам цивилизованной деловой деятельности.
Упомянутое выше расследование обстоятельств финансового кризиса уполномоченной комиссией американского конгресса изобилует примерами, когда регулирующие органы сквозь пальцы смотрели на случаи очевидного нарушения компаниями финансового сектора в США норм и правил добросовестного и ответственного ведения бизнеса, когда, например, финансовая отчетность и результаты аудита не отражали должным образом результаты деятельности компаний и объем принимаемых ими на себя рисков. Доклады и выступления руководителей и должностных лиц надзорных и регулирующих органов игнорировали информацию и данные, которые должны были бы вызвать у них тревогу и заставить принять необходимые меры предосторожности. В положении и действиях таких лиц во многих случаях явно присутствовал конфликт интересов, который их собственные контролеры и просто окружающие предпочитали не замечать или замалчивать. Проверки проводились формально, а сигналы о злоупотреблениях и фальсификациях, вместо того чтобы тщательно расследоваться, топились в бюрократической волоките.
Большие проблемы, судя по всему, имелись в это время и в кадровой политике, в частности при назначении людей на государственные должности, дававшие занимавшим их людям существенно влиять на объем и характер регулирования в финансовом и ряде других секторов. Да и в частном секторе некоторые назначения вызывали большие вопросы по поводу репутации менеджеров, действия которых потенциально могли нанести значительный ущерб поддержанию здоровой деловой атмосферы и общественным интересам.
1.2.3. Нравственный аспект
Названные отрицательные явления в большой степени можно, конечно, связать с описанным выше процессом общего ослабления экономической дисциплины в развитых странах на фоне объективного изменения окружающей их обстановки и условий развития. Но ограничиваться только этим было бы, видимо, неверно.
Если ретроспективно обозреть то, что писалось о кризисе в разгар сопутствовавших ему потрясений, очевидно, что по мере усугубления кризиса в соответствующих публикациях и выступлениях все чаще встречались упоминания о том, что накапливавшийся долгие годы экономический негатив имеет и определенный моральный контекст, причем уровень обсуждения этого аспекта постоянно рос.
Вначале (точнее, осенью 2008 г.) моральная сторона кризиса упоминалась, скорее, в вульгарном смысле, далеком не только от науки, но и вообще от мировоззрения экономически мыслящего человека. Речь о ней велась в категориях «алчных банкиров с Уолл-стрит» и «безответственных действий» управляющих хедж-фондов или ипотечных финансовых учреждений. При этом, конечно, все понимали, что жадность, безответственность и склонность к рискованной игре на свои и чужие деньги относятся к числу вечных человеческих пороков, и в целом они сегодня присущи людям не больше и не меньше, чем во времена Шекспира или на заре развития современного капитализма.
Более того, человеческая память, конечно, коротка – особенно в том, что касается событий неприятных и болезненных, вызывающих чувство стыда или неуверенности. Если, однако, обратиться к тому, что писали и говорили по поводу всякого рода кризисов и трагических поворотов в истории по «горячим следам», то можно увидеть, что каждый раз для них предлагались объяснения, связанные с моралью и сводящиеся, по сути, к тому, что люди потеряли совесть и забыли Бога. Впрочем, каких-либо практических последствий эти объяснения никогда не имели.
Однако постепенно вопрос о моральной стороне событий, предшествовавших нынешнему кризису и в значительной степени ему способствовавших, начал подниматься, во-первых, все более настойчиво, а во-вторых, уже на гораздо более профессиональном уровне понимания проблемы.
Что касается настойчивости, с которой нравственный аспект действий, приведших к кризису, поднимался в публичных высказываниях и публикациях о кризисе, то она проявлялась, по меньшей мере, в двух отношениях. Во-первых, постепенно вырастал уровень лиц, которые считали для себя возможным и необходимым признать его важность. Если поначалу рассуждать на эту тему позволяли себе лишь журналисты, то уже через несколько месяцев подобные мотивы стали появляться в выступлениях публичных политиков – как американских, так и европейских.
Апогеем можно считать ряд высказываний европейских политических лидеров, и в первую очередь тогдашних первых лиц Франции и Германии Н. Саркози и А. Меркель, осудивших историческую тупиковость и «аморализм» того, что они обозначили выражением «финансовый капитализм», противопоставленный ими «капитализму производства». В свою очередь и только что занявший в то время пост президента США Б. Обама счел для себя необходимым начать системное обличение сомнительных с точки зрения нравственных ценностей практик, укоренившихся в финансовом секторе. Даже в своей инаугурационной речи он отметил, что ослабление американской экономики явилось «следствием алчности и безответственности со стороны некоторых, а также нашей коллективной неспособности принять трудные решения».
Наконец, на определенном этапе указания на то, что моральные стандарты, а точнее, их низкий уровень сыграли немаловажную роль в возникновении и углублении кризиса, стали звучать уже и в устах высокопоставленных и авторитетных экономистов.
Во-вторых, среди тех, кого можно причислить к людям весьма имущим и политически влиятельным, стало расти понимание, что низкие моральные стандарты в обществе прямо сказываются на эффективности экономики. Если не все, то многие все более явственно ощущают, что связь между качеством этических норм общественной жизни и последовательностью их применения, с одной стороны, и качеством функционирования весьма конкретных общественных, в том числе сугубо экономических институтов – с другой, очень тесна и, более того, с течением времени становится все теснее.
То есть, конечно, о важности и необходимости соблюдения моральных норм в обществе и раньше говорили многие, и достаточно громко. Однако при этом лишь очень немногие усматривали прямую и тесную связь между прочностью моральных норм и такими сугубо конкретными вещами, как, например, движение фондовых индексов или возможность и целесообразность секьюритизации ипотечных кредитов. И если посмотреть аналитические работы или просто общий тон СМИ экономической направленности периода, непосредственно предшествовавшего обострению ситуации на рынке ипотечных облигаций и связанных с ними деривативов, то станет очевидно, что никто из экономических аналитиков не предполагал и не предвидел, что ограничивающие факторы, обусловленные нравственными проблемами, могут реально и непосредственно воздействовать на экономическую конъюнктуру.
Во всяком случае, если вернуться к ситуации до осени 2008 г., нельзя не заметить, что применительно к проблемам на финансовых рынках в США в фокусе внимания специалистов и регулирующих органов были все возможные проблемы, кроме вопросов общественной морали и деловой этики. Последние все это время фактически не только не были предметом экономического анализа, но и просто выпадали из поля зрения тех, кто по роду своей деятельности следил за ситуацией, оценивал коммерческие и политические риски, давал рекомендации по поводу необходимых мер регулирования или это регулирование осуществлял на практике.
Даже после того как локальный кризис на рынке ипотечных облигаций в США оказался причиной или спусковым крючком кризиса финансового сектора в мировом масштабе, а разговоры об «алчности банкиров с Уолл-стрит», и прежде всего тема баснословных бонусов управляющих, по всем признакам ответственных за крайне бедственное положение управлявшихся ими компаний[11], стали одной из популярнейших тем СМИ, аморализм высших чиновников и бизнес-менеджеров все же не рассматривался в качестве реальной причины масштабных потрясений, которые сотрясают сейчас и, вполне возможно, ожидают в будущем современный глобальный капитализм.
А ситуация сегодня, как мне представляется, выглядит именно так. И мне кажется в высшей степени симптоматичным, что мысль о том, что современный капитализм подходит к некоторой черте, после которой становится невозможным дальнейшее развитие на базе прежних представлений об обществе и управлении им, впервые начала звучать из уст не маргиналов, а людей, этот самый капитализм олицетворяющих.
Если первопричиной нынешнего кризиса является слабость моральных устоев в современном нам обществе (а все, что будет сказано далее, в той или иной форме представляет собой, по сути, аргументацию именно этого тезиса), то споры о том, в какой именно момент времени завершилась вызванная прошедшим кризисом новая Великая депрессия, становятся вопросом третьестепенным. В любом случае возвращение к докризисным уровням производства не означает снятия глубоких нравственных противоречий, лежащих в основе модели «финансового капитализма», которая, как теперь признается, к началу нынешнего века заняла огромное, если не доминирующее место в современной мировой рыночной экономике. Соответственно вопрос о недооценке нравственного фактора в деловой и общественной практике и о необходимости его глубокой реабилитации ни в коей мере не утрачивает своей серьезности и актуальности[12].
Если ретроспективно обозреть то, что писалось о кризисе в разгар сопутствовавших ему потрясений, очевидно, что по мере усугубления кризиса в соответствующих публикациях и выступлениях все чаще встречались упоминания о том, что накапливавшийся долгие годы экономический негатив имеет и определенный моральный контекст, причем уровень обсуждения этого аспекта постоянно рос.
Вначале (точнее, осенью 2008 г.) моральная сторона кризиса упоминалась, скорее, в вульгарном смысле, далеком не только от науки, но и вообще от мировоззрения экономически мыслящего человека. Речь о ней велась в категориях «алчных банкиров с Уолл-стрит» и «безответственных действий» управляющих хедж-фондов или ипотечных финансовых учреждений. При этом, конечно, все понимали, что жадность, безответственность и склонность к рискованной игре на свои и чужие деньги относятся к числу вечных человеческих пороков, и в целом они сегодня присущи людям не больше и не меньше, чем во времена Шекспира или на заре развития современного капитализма.
Более того, человеческая память, конечно, коротка – особенно в том, что касается событий неприятных и болезненных, вызывающих чувство стыда или неуверенности. Если, однако, обратиться к тому, что писали и говорили по поводу всякого рода кризисов и трагических поворотов в истории по «горячим следам», то можно увидеть, что каждый раз для них предлагались объяснения, связанные с моралью и сводящиеся, по сути, к тому, что люди потеряли совесть и забыли Бога. Впрочем, каких-либо практических последствий эти объяснения никогда не имели.
Однако постепенно вопрос о моральной стороне событий, предшествовавших нынешнему кризису и в значительной степени ему способствовавших, начал подниматься, во-первых, все более настойчиво, а во-вторых, уже на гораздо более профессиональном уровне понимания проблемы.
Что касается настойчивости, с которой нравственный аспект действий, приведших к кризису, поднимался в публичных высказываниях и публикациях о кризисе, то она проявлялась, по меньшей мере, в двух отношениях. Во-первых, постепенно вырастал уровень лиц, которые считали для себя возможным и необходимым признать его важность. Если поначалу рассуждать на эту тему позволяли себе лишь журналисты, то уже через несколько месяцев подобные мотивы стали появляться в выступлениях публичных политиков – как американских, так и европейских.
Апогеем можно считать ряд высказываний европейских политических лидеров, и в первую очередь тогдашних первых лиц Франции и Германии Н. Саркози и А. Меркель, осудивших историческую тупиковость и «аморализм» того, что они обозначили выражением «финансовый капитализм», противопоставленный ими «капитализму производства». В свою очередь и только что занявший в то время пост президента США Б. Обама счел для себя необходимым начать системное обличение сомнительных с точки зрения нравственных ценностей практик, укоренившихся в финансовом секторе. Даже в своей инаугурационной речи он отметил, что ослабление американской экономики явилось «следствием алчности и безответственности со стороны некоторых, а также нашей коллективной неспособности принять трудные решения».
Наконец, на определенном этапе указания на то, что моральные стандарты, а точнее, их низкий уровень сыграли немаловажную роль в возникновении и углублении кризиса, стали звучать уже и в устах высокопоставленных и авторитетных экономистов.
Во-вторых, среди тех, кого можно причислить к людям весьма имущим и политически влиятельным, стало расти понимание, что низкие моральные стандарты в обществе прямо сказываются на эффективности экономики. Если не все, то многие все более явственно ощущают, что связь между качеством этических норм общественной жизни и последовательностью их применения, с одной стороны, и качеством функционирования весьма конкретных общественных, в том числе сугубо экономических институтов – с другой, очень тесна и, более того, с течением времени становится все теснее.
То есть, конечно, о важности и необходимости соблюдения моральных норм в обществе и раньше говорили многие, и достаточно громко. Однако при этом лишь очень немногие усматривали прямую и тесную связь между прочностью моральных норм и такими сугубо конкретными вещами, как, например, движение фондовых индексов или возможность и целесообразность секьюритизации ипотечных кредитов. И если посмотреть аналитические работы или просто общий тон СМИ экономической направленности периода, непосредственно предшествовавшего обострению ситуации на рынке ипотечных облигаций и связанных с ними деривативов, то станет очевидно, что никто из экономических аналитиков не предполагал и не предвидел, что ограничивающие факторы, обусловленные нравственными проблемами, могут реально и непосредственно воздействовать на экономическую конъюнктуру.
Во всяком случае, если вернуться к ситуации до осени 2008 г., нельзя не заметить, что применительно к проблемам на финансовых рынках в США в фокусе внимания специалистов и регулирующих органов были все возможные проблемы, кроме вопросов общественной морали и деловой этики. Последние все это время фактически не только не были предметом экономического анализа, но и просто выпадали из поля зрения тех, кто по роду своей деятельности следил за ситуацией, оценивал коммерческие и политические риски, давал рекомендации по поводу необходимых мер регулирования или это регулирование осуществлял на практике.
Даже после того как локальный кризис на рынке ипотечных облигаций в США оказался причиной или спусковым крючком кризиса финансового сектора в мировом масштабе, а разговоры об «алчности банкиров с Уолл-стрит», и прежде всего тема баснословных бонусов управляющих, по всем признакам ответственных за крайне бедственное положение управлявшихся ими компаний[11], стали одной из популярнейших тем СМИ, аморализм высших чиновников и бизнес-менеджеров все же не рассматривался в качестве реальной причины масштабных потрясений, которые сотрясают сейчас и, вполне возможно, ожидают в будущем современный глобальный капитализм.
А ситуация сегодня, как мне представляется, выглядит именно так. И мне кажется в высшей степени симптоматичным, что мысль о том, что современный капитализм подходит к некоторой черте, после которой становится невозможным дальнейшее развитие на базе прежних представлений об обществе и управлении им, впервые начала звучать из уст не маргиналов, а людей, этот самый капитализм олицетворяющих.
Если первопричиной нынешнего кризиса является слабость моральных устоев в современном нам обществе (а все, что будет сказано далее, в той или иной форме представляет собой, по сути, аргументацию именно этого тезиса), то споры о том, в какой именно момент времени завершилась вызванная прошедшим кризисом новая Великая депрессия, становятся вопросом третьестепенным. В любом случае возвращение к докризисным уровням производства не означает снятия глубоких нравственных противоречий, лежащих в основе модели «финансового капитализма», которая, как теперь признается, к началу нынешнего века заняла огромное, если не доминирующее место в современной мировой рыночной экономике. Соответственно вопрос о недооценке нравственного фактора в деловой и общественной практике и о необходимости его глубокой реабилитации ни в коей мере не утрачивает своей серьезности и актуальности[12].
1.3. Уроки кризиса: что же случилось с западным обществом?
Ниже мы увидим, как на деле выглядела недооценка морального фактора в экономической жизни последних десятилетий, и постараемся описать соответствующие механизмы, но прежде хотелось бы остановиться на том, почему мораль и экономическую деятельность следует рассматривать не как различные измерения деятельности человеческого общества, а, скорее, как взаимосвязанные аспекты единого общественного человеческого организма. В частности, серьезного внимания в этой связи заслуживает версия о том, что связь между уровнем соответствия деловой практики базовым этическим ценностям, с одной стороны, и интенсивностью и качеством экономического роста – с другой, имеет более прямой и непосредственный характер, чем это обычно отражается в массовом сознании.
1.3.1. Доверие
Действительно, вряд ли кто-либо решится отрицать, что с точки зрения обеспечения жизнеспособности и эффективности рыночной экономики чрезвычайно важную роль играют присущие человеческому обществу нормы поведения и ценности, частью обусловленные биологической природой человека, а частью – его социальной сущностью, в том числе и те из них, которые описываются в категориях морали. В первую очередь это связано с той особой ролью, которую в современной экономике играют отношения доверия между экономическими субъектами (агентами).
То, что в основе рыночных отношений и теоретически, и практически лежит доверие экономических субъектов друг к другу и к государству как к арбитру и регистратору, давно уже является общим местом. Именно это в свое время позволило перейти от простейших актов рыночного обмена к более сложным видам хозяйственных отношений, при которых взаимно увязанные действия экономических агентов оказываются разнесенными во времени и пространстве, и соответственно для их совершения необходим определенный уровень доверия к контрагентам и к системе, в рамках которой эти действия совершаются.
В условиях сегодняшнего капитализма это необходимое для функционирования рынка условие продолжает играть ключевую роль в финансовой и производственной деятельности и отражается в таких важных для экономики показателях, как уровень накопления в целом и банковских сбережений в частности; склонность к инвестированию в производственные и финансовые активы; выбор форм сбережений и инвестирования, интенсивность международной миграции капитала и др.
То, что в основе рыночных отношений и теоретически, и практически лежит доверие экономических субъектов друг к другу и к государству как к арбитру и регистратору, давно уже является общим местом. Именно это в свое время позволило перейти от простейших актов рыночного обмена к более сложным видам хозяйственных отношений, при которых взаимно увязанные действия экономических агентов оказываются разнесенными во времени и пространстве, и соответственно для их совершения необходим определенный уровень доверия к контрагентам и к системе, в рамках которой эти действия совершаются.
В условиях сегодняшнего капитализма это необходимое для функционирования рынка условие продолжает играть ключевую роль в финансовой и производственной деятельности и отражается в таких важных для экономики показателях, как уровень накопления в целом и банковских сбережений в частности; склонность к инвестированию в производственные и финансовые активы; выбор форм сбережений и инвестирования, интенсивность международной миграции капитала и др.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента