Страница:
В тот вечер, когда к нему пришли на прием Леон и Акуино, он отпустил остальных больных, прежде чем очередь дошла до этих двух незнакомцев. Он их не помнил, ведь его внимания постоянно требовали все новые лица. Терпение и терапия — тесно связанные друг с другом слова. Секретарша подошла к нему, потрескивая крахмалом, и положила на стол листок.
— Они хотят пройти к вам вместе, — сказала она.
Пларр ставил на полку медицинский справочник, в который часто заглядывал при больных: пациенты почему-то больше доверяли врачу, если видели картинки в красках — эту особенность человеческой психологии отлично усвоили американские издатели. Когда он повернулся, перед его столом стояли двое мужчин. Тот, что пониже, с торчащими ушами, спросил:
— Ведь ты же Эдуардо, верно?
— Леон! — воскликнул Пларр. — Ты Леон Ривас? — Они неловко обнялись. Пларр спросил: — Сколько же прошло лет?.. Я ничего о тебе не слышал с тех пор, как ты пригласил меня на свое рукоположение. И очень жалел, что не смог приехать на церемонию, для меня это было бы небезопасно.
— Да ведь с этим все равно покончено.
— Почему? Тебя прогнали?
— Во-первых, я женился. Архиепископу это не понравилось.
Доктор Пларр промолчал.
Леон Ривас сказал:
— Мне очень повезло. Она хорошая женщина.
— Поздравляю. Кто же в Парагвае отважился освятить твой брак?
— Мы дали обет друг другу. Ты же знаешь, в брачном обряде священник всего-навсего свидетель. В экстренном случае… а это был экстренный случай.
— Я и забыл, что бывает такой простой выход.
— Ну, можешь поверить, не так-то это было просто. Тут надо было все хорошенько обдумать. Наш брак более нерушим, чем церковный. А друга моего ты узнал?
— Нет… по-моему… нет…
Доктору Пларру захотелось содрать с лица другого жидкую бородку, тогда бы он, наверное, узнал кого-нибудь из школьников, с которыми много лет назад учился в Асунсьоне.
— Это Акуино.
— Акуино? Ну как же, конечно, Акуино! — Они снова обнялись, это было похоже на полковую церемонию: поцелуй в щеку и медаль, выданная за невозвратное прошлое в разоренной стране. Он спросил: — А ты что теперь делаешь? Ты же собирался стать писателем. Пишешь?
— В Парагвае больше не осталось писателей.
— Мы увидели твое имя на пакете в лавке у Грубера, — сообщил Леон.
— Он мне так и сказал, но я подумал, что вы полицейские агенты оттуда.
— Почему? За тобой следят?
— Не думаю.
— Мы ведь действительно пришли оттуда.
— У вас неприятности?
— Акуино был в тюрьме, — сказал Леон.
— Тебя выпустили?
— Ну, власти не так уж настаивали на моем уходе, — сказал Акуино.
— Нам повезло, — объяснил Леон. — Они перевозили его из одного полицейского участка в другой, и завязалась небольшая перестрелка, но убит был только тот полицейский, которому мы обещали заплатить. Его случайно подстрелили их же люди. А мы ему дали только половину суммы в задаток, так что Акуино достался нам по дешевке.
— Вы хотите здесь поселиться?
— Нет, поселиться мы не хотим, — сказал Леон. — У нас тут есть дело. А потом мы вернемся к себе.
— Значит, вы пришли ко мне не как больные?
— Нет, мы не больные.
Доктор Пларр понимал всю опасность перехода через границу. Он встал и отворил дверь. Секретарша стояла в приемной возле картотеки. Она сунула одну карточку на место, потом положила другую. Крестик раскачивался при каждом движении, как кадильница. Доктор затворил дверь. Он сказал:
— Знаешь, Леон, я не интересуюсь политикой. Только медициной. Я не пошел в отца.
— А почему ты живешь здесь, а не в Буэнос-Айресе?
— В Буэнос-Айресе дела у меня шли неважно.
— Мы думали, тебе интересно знать, что с твоим отцом?
— А вы это знаете?
— Надеюсь, скоро сможем узнать.
Доктор Пларр сказал:
— Мне, пожалуй, лучше завести на вас истории болезни. Тебе, Леон, запишу низкое кровяное давление, малокровие… А тебе, Акуино, пожалуй, мочевой пузырь… Назначу на рентген. Моя секретарша захочет знать, какой я вам поставил диагноз.
— Мы думаем, что твой отец еще, может быть, жив, — сказал Леон. — Поэтому, естественно, вспомнили о тебе…
В дверь постучали, и в кабинет вошла секретарша.
— Я привела в порядок карточки. Если вы разрешите, я теперь уйду…
— Возлюбленный дожидается?
Она ответила:
— Ведь сегодня суббота, — словно это должно было все ему объяснить.
— Знаю.
— Мне надо на исповедь.
— Ага, простите, Ана. Совсем забыл. Конечно, ступайте. — Его раздражало, что она не кажется ему привлекательной, поэтому он воспользовался случаем ее подразнить. — Помолитесь за меня, — сказал он.
Она пропустила его зубоскальство мимо ушей.
— Когда кончите осмотр, оставьте их карточки у меня на столе.
Халат ее захрустел, когда она выходила из комнаты, как крылья майского жука.
Доктор Пларр сказал:
— Сомневаюсь, чтобы ей долго пришлось исповедоваться.
— Те, кому не в чем каяться, всегда отнимают больше времени, — сказал Леон Ривас. — Хотят ублажить священника, подольше его занять. Убийца думает только об одном, поэтому забывает все остальное, может грехи и почище. С ним мало возни.
— А ты все еще разговариваешь как священник. Почему ты женился?
— Я женился, когда утратил веру. Человеку надо что-то беречь.
— Не представляю себе тебя неверующим.
— Я говорю ведь только о вере в церковь. Или скорее в то, во что они ее превратили. Я, конечно, убежден, что когда-нибудь все станет лучше. Но я был рукоположен, когда папой был Иоанн [Иоанн XXIII (1881-1963); избран папой в 1958 году]. У меня не хватает терпения ждать другого Иоанна.
— Перед тем, как идти в священники, ты собирался стать abogado. А кто ты сейчас?
— Преступник, — сказал Леон.
— Шутишь.
— Нет. Поэтому я к тебе и пришел. Нам нужна твоя помощь.
— Хотите ограбить банк? — спросил доктор.
Глядя на эти торчащие уши и после всего, что он о нем узнал, Пларр не мог принимать Леона всерьез.
— Ограбить посольство, так, пожалуй, будет вернее.
— Но я же не преступник, Леон. — И тут же поправился: — Если не считать парочки абортов. — Ему хотелось поглядеть, не дрогнет ли священник, но тот и глазом не моргнул.
— В дурно устроенном обществе, — сказал Леон Ривас, — преступниками оказываются честные люди.
Фраза прозвучала чересчур гладко. Видно, это была хорошо известная цитата. Доктор Пларр вспомнил, что Леон сперва изучал книги по юриспруденции — как-то раз он ему объяснил, что такое гражданское правонарушение. Потом на смену им пошли труды по теологии. Леон умел при помощи высшей математики придать достоверность даже троице. Наверное, и в его новой жизни тоже есть свои учебники. Может быть, он цитирует Маркса?
— Новый американский посол собирается в ноябре посетить север страны, — сказал Леон. — У тебя есть связи, Эдуардо. Все, что нам требуется, — это точный распорядок его визита.
— Я не буду соучастником убийства.
— Никакого убийства не будет. Убийство нам ни к чему. Акуино, расскажи, как они с тобой обращались.
— Очень просто, — сказал Акуино. — Совсем несовременно. Без всяких электрических штук. Как conquistadores [конкистадоры (исп.)] обходились ножом…
Доктора Пларра мутило, когда он его слушал. Он был свидетелем многих неприятных смертей, но почему-то переносил их спокойнее. Можно было что-то сделать, чем-то помочь. Его тошнило от этого рассказа, как когда-то, когда много лет назад он анатомировал мертвеца с учебной целью. Только когда имеешь дело с живой плотью, не теряешь любопытства и надежды. Он спросил:
— И ты им ничего не сказал?
— Конечно, сказал, — ответил Акуино. — У них все это занесено в картотеку. Сектор ЦРУ по борьбе с партизанами остался мною очень доволен. Там были два их агента, и они дали мне три пачки «Лаки страйк». По пачке за каждого человека, которого я выдал.
— Покажи ему руку, Акуино, — сказал Леон.
Акуино положил правую руку на стол, как пациент, пришедший к врачу за советом. На ней не хватало трех пальцев; рука без них выглядела как нечто вытащенное сетью из реки, где разбойничали угри. Акуино сказал:
— Вот почему я начал писать стихи. Когда у тебя только левая рука, от стихов не так устаешь, как от прозы. К тому же их можно запомнить наизусть. Мне разрешали свидание раз в три месяца (это еще одна награда, которую я заслужил), и я читал ей свои стихи.
— Хорошие были стихи, — сказал Леон. — Для начинающего. Что-то вроде «Чистилища» в стиле villancico [старинные испанские народные песни, нечто вроде рождественских колядок (исп.)].
— Сколько тут вас? — спросил доктор Пларр.
— Границу перешло человек двенадцать, не считая Эль Тигре. Он уже находился в Аргентине.
— А кто он такой, ваш Эль Тигре?
— Тот, кто отдает приказания. Мы его так прозвали, но это просто ласковая кличка. Он любит носить полосатые рубашки.
— Безумная затея, Леон.
— Такие вещи уже проделывали.
— Зачем похищать здешнего американского посла, а не того, что у вас в Асунсьоне?
— Сперва мы так и задумали. Но Генерал принимает большие предосторожности. А здесь, сам знаешь, после провала в Сальте гораздо меньше опасаются партизан.
— Но тут вы все же в чужой стране.
— Наша страна — Южная Америка, Эдуардо. Не Парагвай. И не Аргентина. Знаешь, что сказал Че Гевара? «Моя родина — весь континент». А ты кто? Англичанин или южноамериканец?
Доктор Пларр и сейчас помнил этот вопрос, но, проезжая мимо белой тюрьмы в готическом стиле при въезде в город, которая всегда напоминала ему сахарные украшения на свадебном торте, по-прежнему не смог бы на него ответить. Он говорил себе, что Леон Ривас — священник, а не убийца. А кто такой Акуино? Акуино — поэт. Ему было бы гораздо легче поверить, что Чарли Фортнуму не грозит гибель, если бы он не видел, как тот в беспамятстве лежит на ящике такой странной формы, что он мог оказаться и гробом.
3
— Они хотят пройти к вам вместе, — сказала она.
Пларр ставил на полку медицинский справочник, в который часто заглядывал при больных: пациенты почему-то больше доверяли врачу, если видели картинки в красках — эту особенность человеческой психологии отлично усвоили американские издатели. Когда он повернулся, перед его столом стояли двое мужчин. Тот, что пониже, с торчащими ушами, спросил:
— Ведь ты же Эдуардо, верно?
— Леон! — воскликнул Пларр. — Ты Леон Ривас? — Они неловко обнялись. Пларр спросил: — Сколько же прошло лет?.. Я ничего о тебе не слышал с тех пор, как ты пригласил меня на свое рукоположение. И очень жалел, что не смог приехать на церемонию, для меня это было бы небезопасно.
— Да ведь с этим все равно покончено.
— Почему? Тебя прогнали?
— Во-первых, я женился. Архиепископу это не понравилось.
Доктор Пларр промолчал.
Леон Ривас сказал:
— Мне очень повезло. Она хорошая женщина.
— Поздравляю. Кто же в Парагвае отважился освятить твой брак?
— Мы дали обет друг другу. Ты же знаешь, в брачном обряде священник всего-навсего свидетель. В экстренном случае… а это был экстренный случай.
— Я и забыл, что бывает такой простой выход.
— Ну, можешь поверить, не так-то это было просто. Тут надо было все хорошенько обдумать. Наш брак более нерушим, чем церковный. А друга моего ты узнал?
— Нет… по-моему… нет…
Доктору Пларру захотелось содрать с лица другого жидкую бородку, тогда бы он, наверное, узнал кого-нибудь из школьников, с которыми много лет назад учился в Асунсьоне.
— Это Акуино.
— Акуино? Ну как же, конечно, Акуино! — Они снова обнялись, это было похоже на полковую церемонию: поцелуй в щеку и медаль, выданная за невозвратное прошлое в разоренной стране. Он спросил: — А ты что теперь делаешь? Ты же собирался стать писателем. Пишешь?
— В Парагвае больше не осталось писателей.
— Мы увидели твое имя на пакете в лавке у Грубера, — сообщил Леон.
— Он мне так и сказал, но я подумал, что вы полицейские агенты оттуда.
— Почему? За тобой следят?
— Не думаю.
— Мы ведь действительно пришли оттуда.
— У вас неприятности?
— Акуино был в тюрьме, — сказал Леон.
— Тебя выпустили?
— Ну, власти не так уж настаивали на моем уходе, — сказал Акуино.
— Нам повезло, — объяснил Леон. — Они перевозили его из одного полицейского участка в другой, и завязалась небольшая перестрелка, но убит был только тот полицейский, которому мы обещали заплатить. Его случайно подстрелили их же люди. А мы ему дали только половину суммы в задаток, так что Акуино достался нам по дешевке.
— Вы хотите здесь поселиться?
— Нет, поселиться мы не хотим, — сказал Леон. — У нас тут есть дело. А потом мы вернемся к себе.
— Значит, вы пришли ко мне не как больные?
— Нет, мы не больные.
Доктор Пларр понимал всю опасность перехода через границу. Он встал и отворил дверь. Секретарша стояла в приемной возле картотеки. Она сунула одну карточку на место, потом положила другую. Крестик раскачивался при каждом движении, как кадильница. Доктор затворил дверь. Он сказал:
— Знаешь, Леон, я не интересуюсь политикой. Только медициной. Я не пошел в отца.
— А почему ты живешь здесь, а не в Буэнос-Айресе?
— В Буэнос-Айресе дела у меня шли неважно.
— Мы думали, тебе интересно знать, что с твоим отцом?
— А вы это знаете?
— Надеюсь, скоро сможем узнать.
Доктор Пларр сказал:
— Мне, пожалуй, лучше завести на вас истории болезни. Тебе, Леон, запишу низкое кровяное давление, малокровие… А тебе, Акуино, пожалуй, мочевой пузырь… Назначу на рентген. Моя секретарша захочет знать, какой я вам поставил диагноз.
— Мы думаем, что твой отец еще, может быть, жив, — сказал Леон. — Поэтому, естественно, вспомнили о тебе…
В дверь постучали, и в кабинет вошла секретарша.
— Я привела в порядок карточки. Если вы разрешите, я теперь уйду…
— Возлюбленный дожидается?
Она ответила:
— Ведь сегодня суббота, — словно это должно было все ему объяснить.
— Знаю.
— Мне надо на исповедь.
— Ага, простите, Ана. Совсем забыл. Конечно, ступайте. — Его раздражало, что она не кажется ему привлекательной, поэтому он воспользовался случаем ее подразнить. — Помолитесь за меня, — сказал он.
Она пропустила его зубоскальство мимо ушей.
— Когда кончите осмотр, оставьте их карточки у меня на столе.
Халат ее захрустел, когда она выходила из комнаты, как крылья майского жука.
Доктор Пларр сказал:
— Сомневаюсь, чтобы ей долго пришлось исповедоваться.
— Те, кому не в чем каяться, всегда отнимают больше времени, — сказал Леон Ривас. — Хотят ублажить священника, подольше его занять. Убийца думает только об одном, поэтому забывает все остальное, может грехи и почище. С ним мало возни.
— А ты все еще разговариваешь как священник. Почему ты женился?
— Я женился, когда утратил веру. Человеку надо что-то беречь.
— Не представляю себе тебя неверующим.
— Я говорю ведь только о вере в церковь. Или скорее в то, во что они ее превратили. Я, конечно, убежден, что когда-нибудь все станет лучше. Но я был рукоположен, когда папой был Иоанн [Иоанн XXIII (1881-1963); избран папой в 1958 году]. У меня не хватает терпения ждать другого Иоанна.
— Перед тем, как идти в священники, ты собирался стать abogado. А кто ты сейчас?
— Преступник, — сказал Леон.
— Шутишь.
— Нет. Поэтому я к тебе и пришел. Нам нужна твоя помощь.
— Хотите ограбить банк? — спросил доктор.
Глядя на эти торчащие уши и после всего, что он о нем узнал, Пларр не мог принимать Леона всерьез.
— Ограбить посольство, так, пожалуй, будет вернее.
— Но я же не преступник, Леон. — И тут же поправился: — Если не считать парочки абортов. — Ему хотелось поглядеть, не дрогнет ли священник, но тот и глазом не моргнул.
— В дурно устроенном обществе, — сказал Леон Ривас, — преступниками оказываются честные люди.
Фраза прозвучала чересчур гладко. Видно, это была хорошо известная цитата. Доктор Пларр вспомнил, что Леон сперва изучал книги по юриспруденции — как-то раз он ему объяснил, что такое гражданское правонарушение. Потом на смену им пошли труды по теологии. Леон умел при помощи высшей математики придать достоверность даже троице. Наверное, и в его новой жизни тоже есть свои учебники. Может быть, он цитирует Маркса?
— Новый американский посол собирается в ноябре посетить север страны, — сказал Леон. — У тебя есть связи, Эдуардо. Все, что нам требуется, — это точный распорядок его визита.
— Я не буду соучастником убийства.
— Никакого убийства не будет. Убийство нам ни к чему. Акуино, расскажи, как они с тобой обращались.
— Очень просто, — сказал Акуино. — Совсем несовременно. Без всяких электрических штук. Как conquistadores [конкистадоры (исп.)] обходились ножом…
Доктора Пларра мутило, когда он его слушал. Он был свидетелем многих неприятных смертей, но почему-то переносил их спокойнее. Можно было что-то сделать, чем-то помочь. Его тошнило от этого рассказа, как когда-то, когда много лет назад он анатомировал мертвеца с учебной целью. Только когда имеешь дело с живой плотью, не теряешь любопытства и надежды. Он спросил:
— И ты им ничего не сказал?
— Конечно, сказал, — ответил Акуино. — У них все это занесено в картотеку. Сектор ЦРУ по борьбе с партизанами остался мною очень доволен. Там были два их агента, и они дали мне три пачки «Лаки страйк». По пачке за каждого человека, которого я выдал.
— Покажи ему руку, Акуино, — сказал Леон.
Акуино положил правую руку на стол, как пациент, пришедший к врачу за советом. На ней не хватало трех пальцев; рука без них выглядела как нечто вытащенное сетью из реки, где разбойничали угри. Акуино сказал:
— Вот почему я начал писать стихи. Когда у тебя только левая рука, от стихов не так устаешь, как от прозы. К тому же их можно запомнить наизусть. Мне разрешали свидание раз в три месяца (это еще одна награда, которую я заслужил), и я читал ей свои стихи.
— Хорошие были стихи, — сказал Леон. — Для начинающего. Что-то вроде «Чистилища» в стиле villancico [старинные испанские народные песни, нечто вроде рождественских колядок (исп.)].
— Сколько тут вас? — спросил доктор Пларр.
— Границу перешло человек двенадцать, не считая Эль Тигре. Он уже находился в Аргентине.
— А кто он такой, ваш Эль Тигре?
— Тот, кто отдает приказания. Мы его так прозвали, но это просто ласковая кличка. Он любит носить полосатые рубашки.
— Безумная затея, Леон.
— Такие вещи уже проделывали.
— Зачем похищать здешнего американского посла, а не того, что у вас в Асунсьоне?
— Сперва мы так и задумали. Но Генерал принимает большие предосторожности. А здесь, сам знаешь, после провала в Сальте гораздо меньше опасаются партизан.
— Но тут вы все же в чужой стране.
— Наша страна — Южная Америка, Эдуардо. Не Парагвай. И не Аргентина. Знаешь, что сказал Че Гевара? «Моя родина — весь континент». А ты кто? Англичанин или южноамериканец?
Доктор Пларр и сейчас помнил этот вопрос, но, проезжая мимо белой тюрьмы в готическом стиле при въезде в город, которая всегда напоминала ему сахарные украшения на свадебном торте, по-прежнему не смог бы на него ответить. Он говорил себе, что Леон Ривас — священник, а не убийца. А кто такой Акуино? Акуино — поэт. Ему было бы гораздо легче поверить, что Чарли Фортнуму не грозит гибель, если бы он не видел, как тот в беспамятстве лежит на ящике такой странной формы, что он мог оказаться и гробом.
3
Чарли Фортнум очнулся с такой жестокой головной болью, какой он у себя еще не помнил. Глаза резало, и все вокруг он видел как в тумане. Он прошептал: «Клара» — и протянул руку, чтобы до нее дотронуться, но наткнулся на глинобитную стену. Тогда в его сознании возник доктор Пларр, который ночью стоял над ним, светя электрическим фонариком. Доктор рассказывал ему какую-то чушь о якобы происшедшем с ним несчастном случае.
Сейчас был уже день. В щель под дверью в соседнюю комнату, падая на пол, пробивался солнечный свет, и, несмотря на резь в глазах, он видел, что это не больница. Да и жесткий ящик, на котором он лежал, не был похож на больничную койку. Он спустил ноги и попытался встать. Голова закружилась, и он чуть не упал. Схватившись за край ящика, он обнаружил, что всю ночь пролежал на перевернутом гробе. Это, как он любил выражаться, просто его огорошило.
— Тед! — позвал он.
Доктора Пларра он не представлял себе способным на розыгрыши, но тут требовались объяснениями ему хотелось поскорее назад, к Кларе. Клара перепугается. Клара не будет знать, что делать. Господи, она ведь боится даже позвонить по телефону.
— Тед! — прохрипел он снова.
Виски еще никогда на него так не действовало, даже местное пойло. С кем же, дьявол его побери, он пил и где? Мейсон, сказал он себе, а ну-ка, не распускайся. Он всегда сваливал на Мейсона худшие свои ошибки и недостатки. В детстве, когда он еще ходил на исповедь, это Мейсон вставал на колени в исповедальне и бормотал заученные фразы о плотских прегрешениях, но из кабинки выходил уже не он, а Чарли Фортнум, после того как Мейсону были отпущены его грехи, и лицо его сияло блаженством.
— Мейсон, Мейсон, — шептал он теперь, — ах ты, сопляк несчастный, что же ты вчера вытворял?
Он знал, что, выпив лишнее, способен забыть, что с ним было, но до такой степени все забыть ему еще не приходилось… Спотыкаясь, он шагнул к двери и в третий раз окликнул доктора Пларра.
Дверь толчком распахнулась, и оттуда появился какой-то незнакомец, помахивая автоматом. У него были узкие глаза, угольно-черные волосы, как у индейца, и он закричал на Фортнума на гуарани. Фортнум, несмотря на сердитые уговоры отца, удосужился выучить всего несколько слов на гуарани, но тем не менее понял, что человек приказывает ему снова лечь на так называемую кровать.
— Ладно, ладно, — сказал по-английски Фортнум — незнакомец так же не мог его понять, как он гуарани. — Не кипятись, старик. — Он с облегчением сел на гроб и сказал: — Ну-ка, мотай отсюда.
В комнату вошел другой незнакомец, голый до пояса, в синих джинсах, и приказал индейцу выйти. Он внес чашку кофе. Кофе пах домом, и у Чарли Фортнума стало полегче на душе. У человека торчали уши, и Чарли припомнился соученик по школе, которого Мейсон за это безбожно дразнил, хотя Фортнум потом раскаивался и отдавал жертве половину своей шоколадки. Воспоминание вселило в него уверенность. Он спросил:
— Где я?
— Все в порядке, успокойтесь, — ответил тот и протянул ему кофе.
— Мне надо поскорей домой. Жена будет волноваться.
— Завтра. Надеюсь, завтра вы сможете уехать.
— А кто тот человек с автоматом?
— Мигель. Он человек хороший. Пожалуйста, выпейте кофе. Вы почувствуете себя лучше.
— А как вас зовут? — спросил Чарли Фортнум.
— Леон.
— Я спрашиваю, как ваша фамилия?
— Тут у нас ни у кого нет фамилий, так что мы люди без роду, без племени.
Чарли Фортнум попытался разжевать это сообщение, как непонятную фразу в книге; но, и прочтя ее вторично, так ничего и не понял.
— Вчера вечером здесь был доктор Пларр, — сказал он.
— Пларр? Пларр? По-моему, я никого по имени Пларр не знаю.
— Он мне сказал, что я попал в аварию.
— Это сказал вам я.
— Нет, не вы. Я его видел. У него в руках был электрический фонарь.
— Он вам приснился. Вы пережили шок… Ваша машина серьезно повреждена. Выпейте кофе, прошу вас… Может, тогда вы вспомните все, что было, яснее.
Чарли Фортнум послушался. Кофе был очень крепкий, и в голове у него действительно прояснилось. Он спросил:
— А где посол?
— Я не знаю ни о каком после.
— Я оставил его в развалинах. Хотел повидать жену до обеда. Убедиться, что она хорошо себя чувствует. Я не люблю ее надолго оставлять. Она ждет ребенка.
— Да? Для вас это, наверное, большая радость. Хорошо быть отцом.
— Теперь вспоминаю. Поперек дороги стояла машина. Мне пришлось остановиться. Никакой аварии не было. Я уверен, что никакой аварии не было. А зачем автомат? — Рука его слегка дрожала, когда он подносил ко рту кофе. — Я хочу домой.
— Пешком отсюда слишком далеко. Вы для этого еще недостаточно окрепли. А потом вы же не знаете дорогу.
— Дорогу я найду. Могу остановить любую машину.
— Лучше вам сегодня отдохнуть. После перенесенного удара. Завтра мы, может, найдем для вас какое-нибудь средство передвижения. Сегодня это невозможно.
Фортнум плеснул остаток своего кофе ему в лицо и кинулся в другую комнату. Там он остановился. В десятке шагов от него, у входной двери, стоял индеец, направив автомат ему в живот. Темные глаза блестели от удовольствия — он водил автоматом то туда, то сюда, словно выбирал место между пупком и аппендиксом. Он сказал что-то забавное на гуарани.
Человек по имени Леон вышел из задней комнаты.
— Видите? — сказал он. — Я же вам говорил. Сегодня уехать вам не удастся. — Одна щека у него была красная от горячего кофе, но говорил он мягко, без малейшего гнева. У него было терпение человека, больше привыкшего выносить боль, чем причинять ее другим.
— Вы, наверное, проголодались, сеньор Фортнум. Если хотите, у нас есть яйца.
— Вы знаете, кто я такой?
— Да, конечно. Вы — британский консул.
— Что вы собираетесь со мной делать?
— Вам придется какое-то время побыть у нас. Поверьте, мы вам не враги, сеньор Фортнум. Вы нам поможете избавить невинных людей от тюрьмы и пыток. Наш человек в Росарио уже позвонил в «Насьон» и сказал, что вы находитесь у нас.
Чарли Фортнум начал кое-что понимать.
— Ага, вы, как видно, по ошибке схватили не того, кого надо? Вам нужен был американский посол?
— Да, произошла досадная ошибка.
— Большая ошибка. Никто не станет морочить себе голову из-за Чарли Фортнума. А что вы тогда будете делать?
Человек сказал:
— Уверен, что вы ошибаетесь. Вот увидите. Все будет в порядке. Английский посол переговорит с президентом. Президент поговорит с Генералом. Он сейчас тут, в Аргентине, отдыхает. Вмешается и американский посол. Мы ведь всего-навсего просим Генерала выпустить нескольких человек. Все было бы так просто, если бы один из наших людей не совершил ошибки.
— Вас подвели неверные сведения, правда? С послом ехали двое полицейских. И его секретарь. Поэтому мне не нашлось места в его машине.
— Мы бы с ними справились.
— Ладно. Давайте ваши яйца, — сказал Чарли Фортнум, — но скажите этому Мигелю, чтобы он убрал свой автомат. Портит мне аппетит.
Человек по имени Леон опустился на колени перед маленькой спиртовкой, стоявшей на глиняном полу, и стал возиться со спичками, сковородой и кусочком топленого сала.
— Я бы выпил виски, если оно у вас есть.
— Прошу извинить. У нас нет никакого алкоголя.
На сковороде запузырилось сало.
— Вас ведь зовут Леон, а?
— Да. — Человек разбил о край сковороды одно за другим два яйца. Когда он держал половинки скорлупы над сковородой, пальцы его чем-то напомнили Фортнуму жест священника у алтаря, ломающего облатку над потиром.
— А что вы будете делать, если они откажутся?
— Я молю бога, чтобы они согласились, — сказал человек на коленях. — Надеюсь, что они согласятся.
— Тогда и я надеюсь, что бог вас услышит, — сказал Чарли Фортнум. — Не пережарьте яичницу.
Ближе к вечеру Чарли Фортнум услышал о себе официальное сообщение. Леон в полдень включил портативный приемник, но батарейка отказала посреди передачи индейской музыки, а запасной у него не было. Молодой человек с бородкой, которого Леон звал Акуино, пошел за батарейками в город. Его долго не было. С базара пришла женщина, принесла продукты и сварила им еду — овощной суп с несколькими кусочками мяса. Она стала энергично наводить в хижине порядок, поднимая пыль в одном углу, после чего та сразу же оседала в другом. У нее была копна нечесаных черных волос и бородавка на лице, к Леону она обращалась с угодливой фамильярностью. Он звал ее Мартой.
Смущаясь присутствием женщины, Чарли Фортнум признался, что ему нужно в уборную. Леон приказал индейцу отвести его на двор в кабинку за хижиной. На двери уборной не хватало петли, и она не затворялась, а внутри была лишь глубокая яма, на которую набросили парочку досок. Когда он оттуда вышел, индеец сидел в нескольких шагах и поигрывал автоматом, нацеливаясь то в дерево, то в пролетающую птицу, то в бродячую дворнягу. Сквозь деревья Чарли Фортнум разглядел другую хижину, еще более жалкую, чем та, куда он возвращался. Он подумал, не побежать ли туда за помощью, но не сомневался, что индеец будет только рад пустить оружие в ход. Вернувшись, он сказал Леону:
— Если вы сможете достать парочку бутылок виски, я за них заплачу.
Кошелек его, как он заметил, никто и не думал красть, и он вынул оттуда нужную сумму.
Леон передал деньги Марте.
— Придется потерпеть, сеньор Фортнум, — сказал он. — Акуино еще не вернулся. А пока он не придет, никто из нас уйти не может. Да и до города не близко.
— Я заплачу за такси.
— Боюсь, что ничего не выйдет. Тут нет такси.
Индеец снова сел на корточки у двери.
— Я немного посплю, — сказал Фортнум. — Вы мне вкатили сильное снотворное.
Он пошел в заднюю комнату, растянулся на гробе и попытался уснуть, но мысли мешали ему спать. Его беспокоило, как Клара управляется в его отсутствие. Он ни разу не оставлял ее на целую ночь одну. Чарли ничего не смыслил в деторождении, он боялся, что потрясение или даже беспокойство могут дурно отразиться на еще не родившемся ребенке. После женитьбы на Кларе он даже пытался поменьше пить — если не считать той первой брачной ночи с виски и шампанским в отеле «Италия» в Росарио, когда они впервые могли остаться наедине без помехи; отель был старомодный, и там приятно пахло давно осевшей пылью, как в старинных книгохранилищах.
Он остановился там потому, что боялся, как бы Клару не испугал отель «Ривьера» — новый, роскошный, с кондиционерами. Ему надо было выправить кое-какие бумаги в консульстве на Санта-Фе, 9-39 (он запомнил номер, потому что это была цифра месяца и года его первого брака), бумаги, которые, если поступит запрос, докажут, что никаких препятствий к его второму браку не существует; не одна неделя прошла, прежде чем он получил копию свидетельства о смерти Эвелин из маленького городка Айдахо. К тому же в сейфе консульства он оставил в запечатанном конверте свое завещание. Консулом тут был симпатичный человек средних лет. Почему-то речь у них зашла о лошадях, и они с Чарли Фортнумом сразу нашли общий язык. После гражданской и религиозной церемоний консул пригласил молодоженов к себе и откупорил бутылку настоящего французского шампанского. Эта скромная выпивка среди канцелярских шкафов выгодно отличалась от приема в Айдахо после его первой женитьбы. Он с ужасом вспоминал белый торт и родственников жены в темных костюмах и даже с крахмальными воротничками, хотя брак был гражданский и в Аргентине его бы вообще не считали за брак. Вернувшись домой, они с женой вели себя осторожно и никому об этом не рассказывали. Венчаться по католическому обряду жена не пожелала из-за своих убеждений. Она состояла в секте христианской науки. К тому же гражданский брак ставил под угрозу ее наследные права, что тоже было унизительно. Чарли хотел, чтобы положение Клары было надежным: второй его брак должен был покоиться на прочном фундаменте.
Через какое-то время он погрузился в глубокий сон без всяких сновидений, разбудило его радио из соседней комнаты, которое то и дело повторяло его имя: сеньор Карлос Фортнум. «Полиция, — сообщал диктор, — считает, что его, вероятно, увезли в Росарио, было установлено, что телефонный звонок в „Насьон“ был оттуда». В городе с более чем полумиллионным населением нельзя произвести повальные обыски, а похитители дали властям только четыре дня на удовлетворение предъявленных ими требований. Чарли Фортнум подумал, что один из этих четырех дней уже прошел; Клара, конечно, слушает передачу, но, слава богу, рядом с ней Тед, он ее успокоит. Тед знает, что произошло. Тед к ней поедет. Тед уж как-нибудь постарается, чтобы она не волновалась. Тед скажет ей, что, даже если его убьют, ей нечего опасаться. Она так страшилась своего прошлого; он это видел по тому, что она никогда о нем не поминала. Это и было одной из причин, почему он на ней женился; он хотел ее убедить, что ей никогда и ни при каких обстоятельствах не придется вернуться назад к матушке Санчес. Он даже чересчур рьяно о ней заботился, как неуклюжий человек, который держит в руках чужую и очень хрупкую вещь. Его донимал постоянный страх, как бы не нарушить ее душевный покой. По радио заговорили об аргентинской футбольной команде, разъезжавшей по Европе.
— Леон! — позвал он.
Маленький человек с ушами как у летучей мыши и внимательным взглядом хорошего слуги заглянул в дверь. Он сказал:
— Долго же вы спали, сеньор Фортнум. Это очень хорошо.
— Я слышал радио, Леон.
— Ах да. — В руке Леон нес стакан, под мышками у него торчали две бутылки виски. — Жена принесла из города две бутылки, — сказал он и, с гордостью их показав (марка виски была аргентинская), тщательно отсчитал сдачу. — Вы только успокойтесь. Через несколько дней все будет кончено.
— В том смысле, что меня прикончат? Дайте-ка мне виски.
Он налил треть стакана и выпил.
— Уверен, еще сегодня сообщат, что они приняли наши условия. И тогда завтра вечером вы сможете отправиться домой.
Чарли Фортнум налил себе еще порцию виски.
— Вы чересчур много пьете, — заботливо упрекнул его человек, которого звали Леон.
— Нет. Я свою норму знаю. А тут главное — знать свою норму. Как ваша фамилия, Леон?
— Я же вам говорил, что у меня нет фамилии.
— Но духовный сан-то у вас есть? Скажите, что вы делаете в этой компании, отец Леон?
Он мог поклясться, что уши у того дрогнули, как у пса, услышавшего знакомый окрик: только слово «отец» заменило «гулять» или «кошка».
— Вы ошибаетесь. Вы же видели мою жену, Марту. Она принесла вам виски.
— Но священник всегда остается священником, отец мой. Я вас разгадал, когда вы разбивали над сковородкой яйца. Так и вижу вас возле алтаря.
— Вы это придумали, сеньор Фортнум.
— Да, но что придумали вы? За посла вы могли бы получить хороший выкуп, а за меня — шиш. Никто за меня и песо не даст, кроме моей жены. Странно, если священник станет убийцей, но, вероятно, для этой работы вы найдете кого-нибудь другого.
— Нет, — с глубочайшей серьезностью возразил Леон, — если, не дай бог, до этого дело дойдет, я возьму все на себя. Вину ни на кого перекладывать не буду.
— Тогда мне лучше оставить вам немного виски. Рекомендую прежде выпить глоток… через сколько дней они сказали, кажется через три?
Собеседник отвел глаза. Вид у него был испуганный. Шаркая, он сделал два шага к двери, словно отходил от алтаря и боялся наступить на подол слишком длинного облачения.
Сейчас был уже день. В щель под дверью в соседнюю комнату, падая на пол, пробивался солнечный свет, и, несмотря на резь в глазах, он видел, что это не больница. Да и жесткий ящик, на котором он лежал, не был похож на больничную койку. Он спустил ноги и попытался встать. Голова закружилась, и он чуть не упал. Схватившись за край ящика, он обнаружил, что всю ночь пролежал на перевернутом гробе. Это, как он любил выражаться, просто его огорошило.
— Тед! — позвал он.
Доктора Пларра он не представлял себе способным на розыгрыши, но тут требовались объяснениями ему хотелось поскорее назад, к Кларе. Клара перепугается. Клара не будет знать, что делать. Господи, она ведь боится даже позвонить по телефону.
— Тед! — прохрипел он снова.
Виски еще никогда на него так не действовало, даже местное пойло. С кем же, дьявол его побери, он пил и где? Мейсон, сказал он себе, а ну-ка, не распускайся. Он всегда сваливал на Мейсона худшие свои ошибки и недостатки. В детстве, когда он еще ходил на исповедь, это Мейсон вставал на колени в исповедальне и бормотал заученные фразы о плотских прегрешениях, но из кабинки выходил уже не он, а Чарли Фортнум, после того как Мейсону были отпущены его грехи, и лицо его сияло блаженством.
— Мейсон, Мейсон, — шептал он теперь, — ах ты, сопляк несчастный, что же ты вчера вытворял?
Он знал, что, выпив лишнее, способен забыть, что с ним было, но до такой степени все забыть ему еще не приходилось… Спотыкаясь, он шагнул к двери и в третий раз окликнул доктора Пларра.
Дверь толчком распахнулась, и оттуда появился какой-то незнакомец, помахивая автоматом. У него были узкие глаза, угольно-черные волосы, как у индейца, и он закричал на Фортнума на гуарани. Фортнум, несмотря на сердитые уговоры отца, удосужился выучить всего несколько слов на гуарани, но тем не менее понял, что человек приказывает ему снова лечь на так называемую кровать.
— Ладно, ладно, — сказал по-английски Фортнум — незнакомец так же не мог его понять, как он гуарани. — Не кипятись, старик. — Он с облегчением сел на гроб и сказал: — Ну-ка, мотай отсюда.
В комнату вошел другой незнакомец, голый до пояса, в синих джинсах, и приказал индейцу выйти. Он внес чашку кофе. Кофе пах домом, и у Чарли Фортнума стало полегче на душе. У человека торчали уши, и Чарли припомнился соученик по школе, которого Мейсон за это безбожно дразнил, хотя Фортнум потом раскаивался и отдавал жертве половину своей шоколадки. Воспоминание вселило в него уверенность. Он спросил:
— Где я?
— Все в порядке, успокойтесь, — ответил тот и протянул ему кофе.
— Мне надо поскорей домой. Жена будет волноваться.
— Завтра. Надеюсь, завтра вы сможете уехать.
— А кто тот человек с автоматом?
— Мигель. Он человек хороший. Пожалуйста, выпейте кофе. Вы почувствуете себя лучше.
— А как вас зовут? — спросил Чарли Фортнум.
— Леон.
— Я спрашиваю, как ваша фамилия?
— Тут у нас ни у кого нет фамилий, так что мы люди без роду, без племени.
Чарли Фортнум попытался разжевать это сообщение, как непонятную фразу в книге; но, и прочтя ее вторично, так ничего и не понял.
— Вчера вечером здесь был доктор Пларр, — сказал он.
— Пларр? Пларр? По-моему, я никого по имени Пларр не знаю.
— Он мне сказал, что я попал в аварию.
— Это сказал вам я.
— Нет, не вы. Я его видел. У него в руках был электрический фонарь.
— Он вам приснился. Вы пережили шок… Ваша машина серьезно повреждена. Выпейте кофе, прошу вас… Может, тогда вы вспомните все, что было, яснее.
Чарли Фортнум послушался. Кофе был очень крепкий, и в голове у него действительно прояснилось. Он спросил:
— А где посол?
— Я не знаю ни о каком после.
— Я оставил его в развалинах. Хотел повидать жену до обеда. Убедиться, что она хорошо себя чувствует. Я не люблю ее надолго оставлять. Она ждет ребенка.
— Да? Для вас это, наверное, большая радость. Хорошо быть отцом.
— Теперь вспоминаю. Поперек дороги стояла машина. Мне пришлось остановиться. Никакой аварии не было. Я уверен, что никакой аварии не было. А зачем автомат? — Рука его слегка дрожала, когда он подносил ко рту кофе. — Я хочу домой.
— Пешком отсюда слишком далеко. Вы для этого еще недостаточно окрепли. А потом вы же не знаете дорогу.
— Дорогу я найду. Могу остановить любую машину.
— Лучше вам сегодня отдохнуть. После перенесенного удара. Завтра мы, может, найдем для вас какое-нибудь средство передвижения. Сегодня это невозможно.
Фортнум плеснул остаток своего кофе ему в лицо и кинулся в другую комнату. Там он остановился. В десятке шагов от него, у входной двери, стоял индеец, направив автомат ему в живот. Темные глаза блестели от удовольствия — он водил автоматом то туда, то сюда, словно выбирал место между пупком и аппендиксом. Он сказал что-то забавное на гуарани.
Человек по имени Леон вышел из задней комнаты.
— Видите? — сказал он. — Я же вам говорил. Сегодня уехать вам не удастся. — Одна щека у него была красная от горячего кофе, но говорил он мягко, без малейшего гнева. У него было терпение человека, больше привыкшего выносить боль, чем причинять ее другим.
— Вы, наверное, проголодались, сеньор Фортнум. Если хотите, у нас есть яйца.
— Вы знаете, кто я такой?
— Да, конечно. Вы — британский консул.
— Что вы собираетесь со мной делать?
— Вам придется какое-то время побыть у нас. Поверьте, мы вам не враги, сеньор Фортнум. Вы нам поможете избавить невинных людей от тюрьмы и пыток. Наш человек в Росарио уже позвонил в «Насьон» и сказал, что вы находитесь у нас.
Чарли Фортнум начал кое-что понимать.
— Ага, вы, как видно, по ошибке схватили не того, кого надо? Вам нужен был американский посол?
— Да, произошла досадная ошибка.
— Большая ошибка. Никто не станет морочить себе голову из-за Чарли Фортнума. А что вы тогда будете делать?
Человек сказал:
— Уверен, что вы ошибаетесь. Вот увидите. Все будет в порядке. Английский посол переговорит с президентом. Президент поговорит с Генералом. Он сейчас тут, в Аргентине, отдыхает. Вмешается и американский посол. Мы ведь всего-навсего просим Генерала выпустить нескольких человек. Все было бы так просто, если бы один из наших людей не совершил ошибки.
— Вас подвели неверные сведения, правда? С послом ехали двое полицейских. И его секретарь. Поэтому мне не нашлось места в его машине.
— Мы бы с ними справились.
— Ладно. Давайте ваши яйца, — сказал Чарли Фортнум, — но скажите этому Мигелю, чтобы он убрал свой автомат. Портит мне аппетит.
Человек по имени Леон опустился на колени перед маленькой спиртовкой, стоявшей на глиняном полу, и стал возиться со спичками, сковородой и кусочком топленого сала.
— Я бы выпил виски, если оно у вас есть.
— Прошу извинить. У нас нет никакого алкоголя.
На сковороде запузырилось сало.
— Вас ведь зовут Леон, а?
— Да. — Человек разбил о край сковороды одно за другим два яйца. Когда он держал половинки скорлупы над сковородой, пальцы его чем-то напомнили Фортнуму жест священника у алтаря, ломающего облатку над потиром.
— А что вы будете делать, если они откажутся?
— Я молю бога, чтобы они согласились, — сказал человек на коленях. — Надеюсь, что они согласятся.
— Тогда и я надеюсь, что бог вас услышит, — сказал Чарли Фортнум. — Не пережарьте яичницу.
Ближе к вечеру Чарли Фортнум услышал о себе официальное сообщение. Леон в полдень включил портативный приемник, но батарейка отказала посреди передачи индейской музыки, а запасной у него не было. Молодой человек с бородкой, которого Леон звал Акуино, пошел за батарейками в город. Его долго не было. С базара пришла женщина, принесла продукты и сварила им еду — овощной суп с несколькими кусочками мяса. Она стала энергично наводить в хижине порядок, поднимая пыль в одном углу, после чего та сразу же оседала в другом. У нее была копна нечесаных черных волос и бородавка на лице, к Леону она обращалась с угодливой фамильярностью. Он звал ее Мартой.
Смущаясь присутствием женщины, Чарли Фортнум признался, что ему нужно в уборную. Леон приказал индейцу отвести его на двор в кабинку за хижиной. На двери уборной не хватало петли, и она не затворялась, а внутри была лишь глубокая яма, на которую набросили парочку досок. Когда он оттуда вышел, индеец сидел в нескольких шагах и поигрывал автоматом, нацеливаясь то в дерево, то в пролетающую птицу, то в бродячую дворнягу. Сквозь деревья Чарли Фортнум разглядел другую хижину, еще более жалкую, чем та, куда он возвращался. Он подумал, не побежать ли туда за помощью, но не сомневался, что индеец будет только рад пустить оружие в ход. Вернувшись, он сказал Леону:
— Если вы сможете достать парочку бутылок виски, я за них заплачу.
Кошелек его, как он заметил, никто и не думал красть, и он вынул оттуда нужную сумму.
Леон передал деньги Марте.
— Придется потерпеть, сеньор Фортнум, — сказал он. — Акуино еще не вернулся. А пока он не придет, никто из нас уйти не может. Да и до города не близко.
— Я заплачу за такси.
— Боюсь, что ничего не выйдет. Тут нет такси.
Индеец снова сел на корточки у двери.
— Я немного посплю, — сказал Фортнум. — Вы мне вкатили сильное снотворное.
Он пошел в заднюю комнату, растянулся на гробе и попытался уснуть, но мысли мешали ему спать. Его беспокоило, как Клара управляется в его отсутствие. Он ни разу не оставлял ее на целую ночь одну. Чарли ничего не смыслил в деторождении, он боялся, что потрясение или даже беспокойство могут дурно отразиться на еще не родившемся ребенке. После женитьбы на Кларе он даже пытался поменьше пить — если не считать той первой брачной ночи с виски и шампанским в отеле «Италия» в Росарио, когда они впервые могли остаться наедине без помехи; отель был старомодный, и там приятно пахло давно осевшей пылью, как в старинных книгохранилищах.
Он остановился там потому, что боялся, как бы Клару не испугал отель «Ривьера» — новый, роскошный, с кондиционерами. Ему надо было выправить кое-какие бумаги в консульстве на Санта-Фе, 9-39 (он запомнил номер, потому что это была цифра месяца и года его первого брака), бумаги, которые, если поступит запрос, докажут, что никаких препятствий к его второму браку не существует; не одна неделя прошла, прежде чем он получил копию свидетельства о смерти Эвелин из маленького городка Айдахо. К тому же в сейфе консульства он оставил в запечатанном конверте свое завещание. Консулом тут был симпатичный человек средних лет. Почему-то речь у них зашла о лошадях, и они с Чарли Фортнумом сразу нашли общий язык. После гражданской и религиозной церемоний консул пригласил молодоженов к себе и откупорил бутылку настоящего французского шампанского. Эта скромная выпивка среди канцелярских шкафов выгодно отличалась от приема в Айдахо после его первой женитьбы. Он с ужасом вспоминал белый торт и родственников жены в темных костюмах и даже с крахмальными воротничками, хотя брак был гражданский и в Аргентине его бы вообще не считали за брак. Вернувшись домой, они с женой вели себя осторожно и никому об этом не рассказывали. Венчаться по католическому обряду жена не пожелала из-за своих убеждений. Она состояла в секте христианской науки. К тому же гражданский брак ставил под угрозу ее наследные права, что тоже было унизительно. Чарли хотел, чтобы положение Клары было надежным: второй его брак должен был покоиться на прочном фундаменте.
Через какое-то время он погрузился в глубокий сон без всяких сновидений, разбудило его радио из соседней комнаты, которое то и дело повторяло его имя: сеньор Карлос Фортнум. «Полиция, — сообщал диктор, — считает, что его, вероятно, увезли в Росарио, было установлено, что телефонный звонок в „Насьон“ был оттуда». В городе с более чем полумиллионным населением нельзя произвести повальные обыски, а похитители дали властям только четыре дня на удовлетворение предъявленных ими требований. Чарли Фортнум подумал, что один из этих четырех дней уже прошел; Клара, конечно, слушает передачу, но, слава богу, рядом с ней Тед, он ее успокоит. Тед знает, что произошло. Тед к ней поедет. Тед уж как-нибудь постарается, чтобы она не волновалась. Тед скажет ей, что, даже если его убьют, ей нечего опасаться. Она так страшилась своего прошлого; он это видел по тому, что она никогда о нем не поминала. Это и было одной из причин, почему он на ней женился; он хотел ее убедить, что ей никогда и ни при каких обстоятельствах не придется вернуться назад к матушке Санчес. Он даже чересчур рьяно о ней заботился, как неуклюжий человек, который держит в руках чужую и очень хрупкую вещь. Его донимал постоянный страх, как бы не нарушить ее душевный покой. По радио заговорили об аргентинской футбольной команде, разъезжавшей по Европе.
— Леон! — позвал он.
Маленький человек с ушами как у летучей мыши и внимательным взглядом хорошего слуги заглянул в дверь. Он сказал:
— Долго же вы спали, сеньор Фортнум. Это очень хорошо.
— Я слышал радио, Леон.
— Ах да. — В руке Леон нес стакан, под мышками у него торчали две бутылки виски. — Жена принесла из города две бутылки, — сказал он и, с гордостью их показав (марка виски была аргентинская), тщательно отсчитал сдачу. — Вы только успокойтесь. Через несколько дней все будет кончено.
— В том смысле, что меня прикончат? Дайте-ка мне виски.
Он налил треть стакана и выпил.
— Уверен, еще сегодня сообщат, что они приняли наши условия. И тогда завтра вечером вы сможете отправиться домой.
Чарли Фортнум налил себе еще порцию виски.
— Вы чересчур много пьете, — заботливо упрекнул его человек, которого звали Леон.
— Нет. Я свою норму знаю. А тут главное — знать свою норму. Как ваша фамилия, Леон?
— Я же вам говорил, что у меня нет фамилии.
— Но духовный сан-то у вас есть? Скажите, что вы делаете в этой компании, отец Леон?
Он мог поклясться, что уши у того дрогнули, как у пса, услышавшего знакомый окрик: только слово «отец» заменило «гулять» или «кошка».
— Вы ошибаетесь. Вы же видели мою жену, Марту. Она принесла вам виски.
— Но священник всегда остается священником, отец мой. Я вас разгадал, когда вы разбивали над сковородкой яйца. Так и вижу вас возле алтаря.
— Вы это придумали, сеньор Фортнум.
— Да, но что придумали вы? За посла вы могли бы получить хороший выкуп, а за меня — шиш. Никто за меня и песо не даст, кроме моей жены. Странно, если священник станет убийцей, но, вероятно, для этой работы вы найдете кого-нибудь другого.
— Нет, — с глубочайшей серьезностью возразил Леон, — если, не дай бог, до этого дело дойдет, я возьму все на себя. Вину ни на кого перекладывать не буду.
— Тогда мне лучше оставить вам немного виски. Рекомендую прежде выпить глоток… через сколько дней они сказали, кажется через три?
Собеседник отвел глаза. Вид у него был испуганный. Шаркая, он сделал два шага к двери, словно отходил от алтаря и боялся наступить на подол слишком длинного облачения.