Страница:
Я заметил, что на подносе рядом с моим стаканом стоит пустая бутылка
из-под содовой. Тонтон-макут взял мой стакан и отпил из него.
- Это "Семерка". Можете принести ему ром с содовой. Вся "Семерка",
какая у вас осталась, мне нужна для моего друга.
- В баре темно. Наверно, перепутала бутылки.
- Вам надо научиться делать различие между важными клиентами... - Он
запнулся и решил все-таки соблюсти вежливость - ...и менее важными. Можете
сесть, - разрешил он мне.
Я было повернулся, чтобы уйти.
- Можете сесть здесь. Садитесь. - Я послушался. - Вас остановили на
заставе, обыскали?
- Да.
- А здесь, у дверей? Вас задержали у дверей?
- Да, матушка Катрин.
- А мой человек?
- Он спал.
- Спал?
- Да.
Я донес ему об этом, не моргнув глазом. Пусть тонтон-макуты истребляют
друг друга. Меня удивило, что он промолчал и не двинулся с места. Он
только тупо глядел сквозь меня своими черными, непроницаемыми окулярами.
Наверно, что-то решал, но не хотел меня в это посвящать. Матушка Катрин
принесла мне рому. Я отпил глоток. Ром был снова разбавлен "Семеркой". Она
была смелая женщина.
- Вы сегодня, я вижу, соблюдаете особые предосторожности, - сказал я.
- Мне поручена охрана очень важного иностранца. Надо принять все меры,
чтобы обеспечить его безопасность. А он попросил, чтобы его привезли сюда.
- Думаете, его не опасно оставить с маленькой Тин-Тин? Или вы поставили
охранника и в спальне, капитан? Простите, не знаю, какой у вас чин -
капитан или майор?
- Меня зовут капитан Конкассер. У вас есть чувство юмора. Я это ценю. И
люблю, когда шутят. Шутки имеют политическое значение. Это отдушина для
трусливых и бессильных.
- Вы говорите, что привезли сюда важного иностранца, капитан. А утром
мне показалось, что вы не любите иностранцев.
- Лично я крайне низкого мнения о всех белых. Скажу откровенно - меня
оскорбляет цвет их кожи, он напоминает мне сухой навоз. Но кое-кого из вас
мы терпим, если вы полезны нашему государству.
- Вы хотите сказать, Доктору?
Он процитировал с едва приметным оттенком иронии:
- Je suis le Drapeau Haltien, Uni et Indivisible. - Потом отпил рому. -
Конечно, кое-кого из белых еще можно терпеть. У французов, например, хотя
бы общая с нами культура. Я восхищаюсь Генералом. Президент написал ему
письмо и предложил включить Гаити в Communaute de l'Europe [Европейский
союз (фр.)].
- Он получил ответ?
- Такие вещи быстро не делаются. Надо еще обсудить условия. Мы
понимаем, что такое дипломатия. Мы не делаем таких грубых промахов, как
американцы... и англичане.
У меня навязчиво вертелась в мозгу фамилия Конкассер. Где-то я ее
слышал. Что-то она мне напоминала.
- Гаити по праву примыкает к третьей силе, - сказал капитан Конкассер.
- Мы нерушимый бастион против нашествия коммунистов. Тут никакому Кастро
не победить. Наши крестьяне преданы режиму.
- Или запуганы до смерти. - Я выпил залпом ром, его разглагольствования
легче было выносить на нетрезвую голову. - А ваша важная персона, видно,
не торопится.
- Он мне сказал, что у него долго не было женщины. - Капитан рявкнул на
матушку Катрин: - Я требую, чтобы меня обслуживали! Понятно? - и топнул
ногой: - Почему никто не танцует?
- Бастион свободного мира, - сказал я.
Четыре девушки поднялись из-за столика; одна завела патефон, и они
принялись вертеться друг с дружкой в медленном, грациозном, старомодном
танце. Их широкие юбки раскачивались, как серебряные кадильницы, обнажая
ноги, стройные и золотистые, как у молодых ланей; они ласково улыбались
друг другу, слегка откинувшись назад. Эти девушки были красивы и
неотличимы, как птицы одного полета. Трудно было себе представить, что они
продажны. Как все остальные.
- Конечно, свободный мир лучше платит, - сказал я, - и к тому же в
долларах.
Капитан Конкассер заметил, куда я смотрю: черные стекла не мешали ему
быть бдительным.
- Хотите девочку? Угощаю. Вон той маленькой с цветком в волосах,
Луизой. Она на нас не смотрит. Робеет, боится, что я приревную. Ревновать
putain! [проститутку (фр.)] Какая чушь! Если я прикажу, она вас прекрасно
обслужит.
- Мне не нужна женщина. - Его мнимое великодушие не могло меня
обмануть. Он хотел кинуть putain белому, как кость собаке.
- Зачем же вы сюда пришли?
Вопрос был законный. Я пробормотал: "Мне расхотелось", - глядя, как
кружатся девушки, достойные лучшей участи, чем этот сарай, простенький бар
и старые рекламы кока-колы.
- А вы не боитесь коммунистов? - спросил я.
- Ну, они нам не опасны. А если опасность появится, американцы высадят
морскую пехоту. Конечно, у нас в Порт-о-Пренсе тоже есть коммунисты. Мы
знаем их имена. Но они не опасны. Собираются по нескольку человек, изучают
Маркса. А вы коммунист?
- Как же я могу быть коммунистом? Я - владелец отеля "Трианон".
Зарабатываю на американских туристах. Я капиталист.
- Тогда вас можно считать нашим, - сказал он даже с неким подобием
любезности. - Если бы, конечно, не ваш цвет кожи.
- Зачем же меня так оскорблять?
- Цвет кожи не выбирают, - сказал он.
- Нет, не причисляйте меня к своим. Когда капиталистическая страна
становится чересчур гнусной, она может оттолкнуть даже капиталистов.
- Капиталист всегда поддержит, если ему дать двадцать пять процентов
прибыли.
- И проявить хоть немножко человечности.
- Вы рассуждаете, как человек религиозный.
- Да, может быть. Как религиозный человек, потерявший веру. Но разве вы
не боитесь, что и ваши капиталисты могут потерять веру?
- Они теряют жизнь, но не веру. Их вера - это деньги. Они сохраняют ее
до последнего вздоха и оставляют в наследство детям.
- А ваша важная персона, он преданный вам капиталист или правый
политический деятель?
Пока Конкассер звякал в стакане кубиками льда, я, кажется, вспомнил, от
кого я о нем слышал. О нем рассказывал Пьер Малыш, даже с каким-то
суеверным страхом. Этот Конкассер отобрал у американской водопроводной
фирмы, после того как ее служащие были эвакуированы и американцы отозвали
своего посла, все насосы и землеройки и отправил на стройку в горной
деревушке у Кенскоффа, которая велась по его проекту. Проект был дичайший,
и строительство далеко не пошло - рабочие в конце месяца разбежались,
потому что им не платили; говорят, что к тому же у Конкассера начались
нелады с главой тонтон-макутов, который хотел получить свою долю. В память
о его безумной затее на склоне Кенскоффа и посейчас стоят четыре бетонные
колонны и цементный пол, уже потрескавшийся от солнца и дождей. Быть
может, важная персона, которая сейчас забавлялась с Тин-Тин, -
какой-нибудь банкир, пообещавший дать ему кредит? Но какой же банкир, если
он в здравом уме, согласится дать заем на постройку искусственного катка
на склоне Кенскоффа в стране, откуда сбежали все туристы?
- Нам нужны инженеры, пусть даже белые инженеры, - сказал Конкассер.
- Император Кристоф обходился без них.
- Мы люди более современные, чем Кристоф.
- И поэтому строите каток вместо замков?
- Мне надоело ваше нахальство, - сказал капитан Конкассер, и я понял,
что зашел слишком далеко.
Я задел его за живое и сам испугался. Если бы мне больше повезло с
Мартой, я бы не так провел этот вечер; теперь я уже давно спал бы в своей
постели и меня ничуть не касалась бы ни политика, ни коррупция власть
имущих. Капитан вынул из кобуры револьвер и положил его на стол рядом с
пустым стаканом. Он уронил подбородок на рубашку в белую и синюю полоску и
мрачно молчал, словно взвешивая все "за" и "против" выстрела прямо в лоб.
На его месте я не видел бы никаких "против".
Но тут подошла матушка Катрин, встала за моей спиной и поставила на
стол два стакана с ромом.
- Ваш приятель провел уже больше получаса с Тин-Тин, - сказала она. -
Ему пора...
- Ему должно быть предоставлено столько времени, сколько понадобится, -
заявил капитан. - Он - важное лицо. Очень важное лицо. - В уголках его рта
собралась пузырьками слюна, совсем как у гадюки. Он дотронулся кончиками
пальцев до револьвера. - Искусственный каток - это очень современно. - Его
пальцы так и бегали между ромом и револьвером. Я обрадовался, когда они
схватили стакан. - Ледяной каток - это шикарно. Это последний крик.
- Вы заплатили за полчаса, - повторила матушка Катрин.
- По моим часам - еще не время, - ответил капитан. - А что вы теряете?
Других посетителей ведь нет.
- А мсье Браун?
- Не сегодня, - сказал я. - Я не решусь идти по стопам такого важного
гостя.
- Чего же вы здесь торчите? - спросил капитан.
- Пить хочу. И потом - из любопытства. Мы ведь в Гаити теперь не так
часто видим знатных иностранцев. Он дает деньги на ваш каток? - Капитан
бросил взгляд на револьвер, но минутная вспышка, которая грозила
опасностью, тут же прошла. Остались только ее приметы, как следы болезни:
кровавая жилка на желтом белке глаза да съехавший набок полосатый галстук.
- Вряд ли удобно, чтобы ваш знатный иностранец, вернувшись, обнаружил
здесь труп белого. Это может испортить вам все дело.
- Что же, время терпит... - мрачно констатировал он, и вдруг лицо его
разверзла улыбка, словно трещина в бетоне пресловутого катка. Улыбка
любезная и даже заискивающая. Он вскочил; за моей спиной хлопнула дверь, я
обернулся и увидел Тин-Тин, всю в белом, которая тоже улыбалась, скромно,
как невеста у входа в храм. Но они с Конкассером улыбались не друг другу,
а важному гостю, который вел ее под руку. Это был мистер Джонс.
- Джонс! - воскликнул я. Его лицо еще украшали боевые шрамы, но сейчас
они были аккуратно заклеены липким пластырем.
- Кого я вижу! Браун! - сказал он и, подойдя, горячо пожал мне руку. -
Приятно встретиться со старой гвардией, - сказал он, словно мы были
ветеранами предпоследней войны и впервые с тех пор встретились на полковом
сборе.
- Мы же виделись только вчера, - сказал я и заметил, что он несколько
смущен.
Стоило Джонсу вывернуться из какого-нибудь неприятного положения, как
он тут же об этом забывал. Он объяснил капитану Конкассеру:
- Мы с мистером Брауном вместе плыли на "Медее". А как поживает мистер
Смит?
- Да так же, как вчера, когда он у вас был. Очень о вас беспокоится.
- Обо мне? Почему? - И сказал: - Извините. Я вас еще не представил моей
юной подруге.
- Мы с Тин-Тин хорошо знакомы.
- Вот и чудесно, чудесно! Садитесь, дорогая, мы все вместе пропустим по
маленькой. - Он пододвинул ей стул, а потом, взяв меня под руку, отвел
чуть-чуть в сторонку и сказал, понизив голос: - Понимаете, вся та история
- уже вчерашний день.
- Я рад, что вы так быстро выкарабкались.
Он туманно объяснил:
- Помогла моя записка. Я на это и рассчитывал. В общем, я не очень
волновался. Обе стороны допустили ошибки. Но мне бы не хотелось, чтобы
девочки это знали.
- Поверьте, они бы вам только посочувствовали. Но неужели он не знает?
- О да, но ему приказано держать язык за зубами. Завтра я бы непременно
вам все рассказал, но сегодня мне просто позарез было нужно сюда...
Значит, вы уже знакомы с Тин-Тин?
- Да.
- Прелестная девушка. Я рад, что ее выбрал. Капитан хотел, чтобы я взял
ту, с цветком.
- Не думаю, чтобы вы заметили особую разницу. Матушка Катрин держит
лакомый товар. А что у вас общего с ним)
- Мы тут вместе обстряпали одно дельце.
- Неужели искусственный каток?
- Нет. При чем тут каток?
- Будьте осторожны, Джонс. Это опасный субъект.
- Не беспокойтесь, - сказал Джонс. - Я не маленький.
Мимо нас прошла матушка Катрин с подносом, заставленным бутылками рома
и, видимо, последними запасами "Семерки". Джонс схватил с подноса стакан.
- Завтра они подыщут для меня какую-нибудь колымагу. Я к вам заеду, как
только ее получу. - Он помахал Тин-Тин, а капитану крикнул: - Salut
[привет (фр.)]. Мне здесь нравится, - добавил он. - По-моему, фортуна
наконец мне улыбнулась.
Я вышел из зала с приторным вкусом от выпитой "Семерки" во рту. Проходя
мимо, я потряс за плечо стража у двери - надо ведь хоть кому-то оказать
добрую услугу! Я ощупью обошел вездеход и добрался до своей машины; вдруг
я услышал за спиной шаги и отпрянул в сторону, подумав, что капитан
все-таки решил постоять за честь своего катка. Но это была всего-навсего
Тин-Тин.
- Я им сказала, что пошла faire pipi [сделать пипи (фр.)], - сообщила
она.
- Как поживаешь, Тин-Тин?
- Очень хорошо, а вы?
- Ca marche [ничего (фр.)].
- А вы не хотите немножко обождать в машине? Они скоро уедут.
Англичанин уже tout-a-fait epuise [совсем выбился из сил (фр.)].
- Не сомневаюсь, но я устал. Мне надо домой. Скажи, Тин-Тин, он тебя не
обижал?
- О, нет. Он мне понравился. Очень понравился.
- А что тебе в нем так уж понравилось?
- Он меня насмешил, - сказала она.
Эту же фразу, к вящему моему огорчению, я услышал снова, но уже при
других обстоятельствах. За мою беспорядочную жизнь я научился многим
фокусам, но смешить я так и не умею.
Джонс исчез на какое-то время так же бесследно, как труп министра
социального благоденствия. Никто так и не узнал, куда делся труп, хотя
кандидат в президенты предпринял попытку это выяснить. Он проник в
канцелярию нового министра, где его приняли деловито и вежливо. Пьер Малыш
не пожалел сил, чтобы раструбить о нем как о "сопернике Трумэна", а новый
министр краем уха слыхал о Трумэне.
Министр был маленький толстенький человечек; он неведомо почему щеголял
значком американской студенческой корпорации, зубы у него были крупные,
белые и редкие, словно надгробные плиты, заготовленные для куда более
просторного кладбища. Через его письменный стол доносился странный запах,
будто одну могилу забыли засыпать землей. Я сопровождал мистера Смита на
случай, если понадобится переводчик, но новый министр свободно говорил
по-английски, правда, с таким американским акцентом, что в какой-то мере
оправдывал свой значок. (Потом я узнал, что министр некоторое время служил
посыльным в американском посольстве. Его производство в министры было бы
редким примером выдвижения из низов, если бы в промежутке он не подвизался
у тонтон-макутов адъютантом по особым поручениям при полковнике Грасиа,
известном под кличкой Толстяк Грасиа.)
Мистер Смит принес извинение в том, что его рекомендательное письмо
адресовано доктору Филипо.
- Бедняга Филипо, - сказал министр, и я подумал, что мы услышим наконец
официальную версию о его кончине.
- Что с ним случилось? - спросил мистер Смит с похвальной прямотой.
- Боюсь, мы этого никогда не узнаем. Он был человек угрюмый, со
странностями, и, должен вам сказать, профессор, с финансами у него не все
в порядке. Было там одно дельце с водопроводной колонкой на улице Дезэ...
- Вы намекаете, что он покончил самоубийством?
Я недооценил мистера Смита. Ради высокой идеи он мог и схитрить, сейчас
он решил не открывать своих карт.
- Может, и так. А может, он стал жертвой народного гнева. Мы, гаитяне,
привыкли расправляться с тиранами по-своему.
- Разве доктор Филипо был тираном?
- Люди с улицы Дезэ не простили ему этого надувательства с водой.
- А теперь водопровод пустят? - спросил я.
- Это будет одним из моих первых мероприятий, - взмахом руки он обвел
папки на полках у себя за спиной, - но, как видите, забот у меня немало.
Я заметил, что остальные скрепки на многих из его "забот" заржавели от
длинной череды дождливых сезонов: видно, "заботам" этим еще долго суждено
здесь лежать.
Мистер Смит умело возобновил атаку:
- Значит, о докторе Филипо все еще нет никаких известий?
- Как выражались у вас в военных сводках, "пропал без вести, есть
опасения, что убит".
- Но я был на его похоронах, - сказал мистер Смит.
- Где?
- На его похоронах.
Я наблюдал за министром. Он ничуть не смутился. Издав отрывистый лай,
который должен был обозначать смех (мне вспомнился французский бульдог),
он заявил:
- Никаких похорон не было.
- Да, их прервали.
- Вы и представить себе не можете, профессор, как клевещут на нас наши
враги.
- Я не профессор и видел гроб собственными глазами.
- Гроб был набит камнями, профессор... простите, мистер Смит.
- Камнями?
- Точнее говоря, кирпичами. Их привезли из Дювальевиля, где мы строим
наш прекрасный новый город. Крадеными кирпичами. Мне бы хотелось показать
вам как-нибудь Дювальевиль, если вы выберете утром время. Это наш ответ на
постройку города Бразилиа.
- Но при этом присутствовала его жена.
- Бедная женщина, она - надеюсь, помимо своей воли, - стала игрушкой в
руках бессовестных людей. Владельцы похоронного бюро арестованы.
Я отдал должное его находчивости и воображению. Мистер Смит был на
время усмирен.
- Когда их будут судить? - спросил я.
- Следствие займет некоторое время. Заговор широко раскинул свои
щупальца.
- Значит, это вранье, будто труп доктора Филипо во дворце? Говорят, его
превратили в упыря и заставляют работать по ночам?
- Все это только суеверия, мистер Браун. К счастью, наш президент
избавил страну от суеверий.
- В таком случае ему удалось то, что не удалось иезуитам.
Мистер Смит нетерпеливо нас прервал. Он сделал все, что мог, для
доктора Филипо, и теперь его внимание целиком занимала его миссия. Ему
вовсе не хотелось настраивать против себя министра неуместными разговорами
об упырях и суевериях. Министр весьма благосклонно слушал его, выводя
карандашом какие-то каракули. Это не означало, что он не слушал, - я
заметил, что он чертил больше знаки процентов и плюсы; минусов там не
было.
Мистер Смит говорил о здании, где разместится ресторан, кухня,
библиотека и лекционный зал. Следовало бы оставить место и для будущих
пристроек. Со временем можно будет подумать даже о театре и кино;
вегетарианское общество мистера Смита уже и теперь могло снабжать
документальными фильмами, и он надеется, что вскоре - если им будут
предоставлены возможности - появится школа вегетарианской драматургии.
- А пока, - заметил он, - мы всегда можем опереться на Бернарда Шоу.
- Грандиозный проект, - признал министр.
Мистер Смит жил в республике уже неделю. Он видел, как похищали труп
доктора Филипо; я возил его на машине по самым нищим кварталам. Вопреки
моему совету он в то утро сам пошел на почту за марками. Я сразу же
потерял его в толпе, а когда нашел, оказалось, что он ни на шаг не
продвинулся к guichet [окошко (фр.)]. Его взяли в оборот два одноруких и
три одноногих калеки. Двое пытались всучить ему грязные, захватанные
конверты с аннулированными гаитянскими марками; остальные откровенно
попрошайничали. А какой-то безногий устроился у его колен и выдернул
шнурки из ботинок, чтобы их почистить. Увидев, что собралась толпа,
пробовали протиснуться поближе и другие. Молодой парень с дырой вместо
носа, опустив голову, пытался протаранить себе дорогу в самую гущу.
Безрукий поднимал над толпой две розовые, словно полированные, культи,
демонстрируя иностранцу свои увечья. Это была обычная тут сцена, вот разве
что иностранцы стали редкостью. Мне пришлось пустить в ход силу, чтобы
пробиться к нему, и моя рука ненароком наткнулась на жесткую безжизненную
культю, словно на резиновую дубинку. Я отвел ее в сторону и почувствовал к
себе отвращение, словно оттолкнул страждущего. Я даже подумал, а что
сказали бы обо мне отцы св.Пришествия? Так глубоко коренятся в нас
привычки и верования нашего детства. Я потратил минут пять, чтобы
вызволить мистера Смита, но шнурков своих он лишился. Прежде чем идти к
министру социального благоденствия, нам пришлось зайти к Хамиту и купить
другие шнурки.
Мистер Смит сказал министру:
- Конечно, наш центр не будет давать прибылей, но зато мы обеспечим
работой библиотекаря, секретаря, бухгалтера, повара, официантов... а со
временем, я надеюсь, и билетерш в кино... По меньшей мере человек
двадцать. Киносеансы будут просветительные, бесплатно. Что касается
театра... Что ж, не стоит так далеко заглядывать вперед. Все
вегетарианские продукты будут поставляться по себестоимости, а книги -
тоже бесплатно.
Я слушал его с изумлением. Он был по-прежнему во власти своей мечты.
Действительность не могла ее поколебать. Даже сцена на почте ее не
омрачила: гаитяне, избавленные от кислотности, нищеты и страстей, вскоре
радостно примутся за ореховые котлеты.
- Новый город Дювальевиль, очевидно, нам подойдет, - продолжал мистер
Смит. - Я не противник современной архитектуры, - вовсе нет. Новые идеи
нуждаются в новых формах, а я хочу поделиться с вашей республикой новой
идеей.
- Это, пожалуй, можно устроить, - сказал министр, - там есть свободные
участки. - Он начертил на листе ряд маленьких крестиков: одни плюсы. - У
вас, несомненно, большие средства.
- Я думал, что совместное предприятие, вместе с вашим правительством...
- Вы, конечно, понимаете, мистер Смит, что мы не социалистическое
государство. Мы верим в свободное предпринимательство. Подряд на
строительство будет дан с торгов.
- Резонно.
- Окончательное решение, конечно, за правительством. Дело ведь не
только в том, кто предложит самую низкую смету. Надо принять во внимание и
планировку города. Санитарные условия тоже имеют, как вы знаете, первейшее
значение. Поэтому я думаю, что скорее всего вашим проектом займется
министерство социального благоденствия.
- Отлично, - заметил мистер Смит. - В таком случае я буду иметь дело с
вами.
- Позднее нам, конечно, придется посоветоваться с казначейством. И с
таможенниками. Весь импорт проходит через таможню.
- Но ведь у вас не взимается пошлина с продуктов питания?
- А кинофильмы?..
- Просветительные фильмы?
- Знаете что, обсудим все это потом. Раньше всего надо выбрать участок.
И определить его стоимость.
- А вы не думаете, что правительство могло бы выделить нам участок
безвозмездно? Поскольку мы вложим деньги в строительные работы. Я полагаю,
что земля здесь вряд ли особенно дорога.
- Земля принадлежит народу, а не правительству, мистер Смит, - заметил
министр с мягкой укоризной. - А впрочем, вы увидите, что для нового Гаити
нет ничего невозможного. Если хотите знать мое мнение, я бы со своей
стороны предложил внести за участок сумму, равную стоимости
строительства...
- Но это же ерунда, - сказал мистер Смит. - Одно к другому не имеет
никакого отношения.
- ...которая будет возвращена по окончании работ.
- Значит, вы полагаете, что участок предоставят бесплатно?
- Совершенно бесплатно.
- Тогда я не понимаю, для чего нужен этот залог.
- Для обеспечения оплаты рабочих, мистер Смит. Многие иностранные
предприятия неожиданно лопались, и в платежный день рабочий не получал ни
гроша. Для бедной семьи это настоящая трагедия. А у нас в Гаити все еще
много бедных семей.
- Может быть, гарантия банка...
- Наличные всегда лучше, мистер Смит. Гурды - устойчивая монета уже не
один десяток лет, а вот у доллара положение напряженное...
- Мне придется написать домой, в мой комитет. Сомневаюсь...
- Напишите домой, мистер Смит, и скажите им, что наше правительство
приветствует все прогрессивные начинания и сделает все, что в его силах.
Министр поднялся из-за стола, давая понять, что беседа окончена; его
широкая зубастая улыбка показывала, что он считает разговор плодотворным
для обеих заинтересованных сторон. Он даже обнял мистера Смита за плечи,
подтверждая, что они теперь соратники в великом деле прогресса.
- А участок?
- У вас будет большой выбор, мистер Смит. Может, где-нибудь возле
собора? Или колледжа? Или театра? Вы сможете выбрать любой, лишь бы это
вписывалось в пейзаж Дювальевиля. Такой красивый город. Вот увидите. Я сам
вам его покажу. Завтра я, к сожалению занят. Делегации одолевают. Ничего
не поделаешь - демократия, но вот в четверг...
В машине мистер Смит сказал:
- Он, кажется, всерьез заинтересовался этим проектом.
- Будьте поосторожнее с залогом.
- Но ведь его возвратят?
- Только по окончании строительства.
- А что вы думаете насчет кирпичей в гробу? Как вам кажется, это
правда?
- Нет.
- В конце концов, - сказал мистер Смит, - ведь никто не видел тела
доктора Филипо своими глазами. Не стоит судить чересчур поспешно.
С тех пор как я был в посольстве, прошло уже несколько дней, а я ничего
не слышал о Марте, и это меня беспокоило. Я снова и снова мысленно
разыгрывал ту сцену, стараясь припомнить, были ли произнесены роковые
слова, но, по-моему, ничего такого сказано не было. Когда наконец от нее
пришла короткая сухая записка, я вздохнул с облегчением. Хоть и не без
досады: Анхелу стало лучше, боли прошли, она может встретиться со мной,
если я захочу, у памятника. Я отправился на свидание и выяснил, что ничего
не изменилось.
Но даже и то, что все было по-прежнему, даже ее нежность обижали меня.
Ну да, теперь, когда ей удобно, она готова мне отдаться...
- Мы не можем жить в машине, - сказал я.
- Я тоже много об этом думала. Мы совсем изведемся, если будем все
время прятаться. Я готова поехать в "Трианон", лишь бы не попасться на
глаза твоим постояльцам.
- Сейчас Смиты наверняка уже спят.
- Поедем на всякий случай в разных машинах... Я всегда могу сказать,
что привезла тебе записку от мужа. Приглашение. Что-нибудь в этом роде. Ты
поезжай вперед. Я выеду минут через пять.
Я ожидал, что мы будем препираться всю ночь, как вдруг дверь, в которую
я так долго ломился, распахнулась. Я прошел в эту открытую дверь и
почувствовал только разочарование. Она хитрее меня, подумал я. И опытнее,
знает что к чему.
Смиты меня удивили. Когда я приехал в гостиницу, они еще не ложились
спать: слышно было, как звякают ложки, консервные банки, доносились
приглушенные голоса. Сегодня, как назло, они решили поужинать своим
истролом и бармином на веранде. Я иногда гадал, о чем они говорят, когда
остаются одни. Перебирают в памяти былые битвы? Я поставил машину и
остановился внизу, прислушиваясь.
из-под содовой. Тонтон-макут взял мой стакан и отпил из него.
- Это "Семерка". Можете принести ему ром с содовой. Вся "Семерка",
какая у вас осталась, мне нужна для моего друга.
- В баре темно. Наверно, перепутала бутылки.
- Вам надо научиться делать различие между важными клиентами... - Он
запнулся и решил все-таки соблюсти вежливость - ...и менее важными. Можете
сесть, - разрешил он мне.
Я было повернулся, чтобы уйти.
- Можете сесть здесь. Садитесь. - Я послушался. - Вас остановили на
заставе, обыскали?
- Да.
- А здесь, у дверей? Вас задержали у дверей?
- Да, матушка Катрин.
- А мой человек?
- Он спал.
- Спал?
- Да.
Я донес ему об этом, не моргнув глазом. Пусть тонтон-макуты истребляют
друг друга. Меня удивило, что он промолчал и не двинулся с места. Он
только тупо глядел сквозь меня своими черными, непроницаемыми окулярами.
Наверно, что-то решал, но не хотел меня в это посвящать. Матушка Катрин
принесла мне рому. Я отпил глоток. Ром был снова разбавлен "Семеркой". Она
была смелая женщина.
- Вы сегодня, я вижу, соблюдаете особые предосторожности, - сказал я.
- Мне поручена охрана очень важного иностранца. Надо принять все меры,
чтобы обеспечить его безопасность. А он попросил, чтобы его привезли сюда.
- Думаете, его не опасно оставить с маленькой Тин-Тин? Или вы поставили
охранника и в спальне, капитан? Простите, не знаю, какой у вас чин -
капитан или майор?
- Меня зовут капитан Конкассер. У вас есть чувство юмора. Я это ценю. И
люблю, когда шутят. Шутки имеют политическое значение. Это отдушина для
трусливых и бессильных.
- Вы говорите, что привезли сюда важного иностранца, капитан. А утром
мне показалось, что вы не любите иностранцев.
- Лично я крайне низкого мнения о всех белых. Скажу откровенно - меня
оскорбляет цвет их кожи, он напоминает мне сухой навоз. Но кое-кого из вас
мы терпим, если вы полезны нашему государству.
- Вы хотите сказать, Доктору?
Он процитировал с едва приметным оттенком иронии:
- Je suis le Drapeau Haltien, Uni et Indivisible. - Потом отпил рому. -
Конечно, кое-кого из белых еще можно терпеть. У французов, например, хотя
бы общая с нами культура. Я восхищаюсь Генералом. Президент написал ему
письмо и предложил включить Гаити в Communaute de l'Europe [Европейский
союз (фр.)].
- Он получил ответ?
- Такие вещи быстро не делаются. Надо еще обсудить условия. Мы
понимаем, что такое дипломатия. Мы не делаем таких грубых промахов, как
американцы... и англичане.
У меня навязчиво вертелась в мозгу фамилия Конкассер. Где-то я ее
слышал. Что-то она мне напоминала.
- Гаити по праву примыкает к третьей силе, - сказал капитан Конкассер.
- Мы нерушимый бастион против нашествия коммунистов. Тут никакому Кастро
не победить. Наши крестьяне преданы режиму.
- Или запуганы до смерти. - Я выпил залпом ром, его разглагольствования
легче было выносить на нетрезвую голову. - А ваша важная персона, видно,
не торопится.
- Он мне сказал, что у него долго не было женщины. - Капитан рявкнул на
матушку Катрин: - Я требую, чтобы меня обслуживали! Понятно? - и топнул
ногой: - Почему никто не танцует?
- Бастион свободного мира, - сказал я.
Четыре девушки поднялись из-за столика; одна завела патефон, и они
принялись вертеться друг с дружкой в медленном, грациозном, старомодном
танце. Их широкие юбки раскачивались, как серебряные кадильницы, обнажая
ноги, стройные и золотистые, как у молодых ланей; они ласково улыбались
друг другу, слегка откинувшись назад. Эти девушки были красивы и
неотличимы, как птицы одного полета. Трудно было себе представить, что они
продажны. Как все остальные.
- Конечно, свободный мир лучше платит, - сказал я, - и к тому же в
долларах.
Капитан Конкассер заметил, куда я смотрю: черные стекла не мешали ему
быть бдительным.
- Хотите девочку? Угощаю. Вон той маленькой с цветком в волосах,
Луизой. Она на нас не смотрит. Робеет, боится, что я приревную. Ревновать
putain! [проститутку (фр.)] Какая чушь! Если я прикажу, она вас прекрасно
обслужит.
- Мне не нужна женщина. - Его мнимое великодушие не могло меня
обмануть. Он хотел кинуть putain белому, как кость собаке.
- Зачем же вы сюда пришли?
Вопрос был законный. Я пробормотал: "Мне расхотелось", - глядя, как
кружатся девушки, достойные лучшей участи, чем этот сарай, простенький бар
и старые рекламы кока-колы.
- А вы не боитесь коммунистов? - спросил я.
- Ну, они нам не опасны. А если опасность появится, американцы высадят
морскую пехоту. Конечно, у нас в Порт-о-Пренсе тоже есть коммунисты. Мы
знаем их имена. Но они не опасны. Собираются по нескольку человек, изучают
Маркса. А вы коммунист?
- Как же я могу быть коммунистом? Я - владелец отеля "Трианон".
Зарабатываю на американских туристах. Я капиталист.
- Тогда вас можно считать нашим, - сказал он даже с неким подобием
любезности. - Если бы, конечно, не ваш цвет кожи.
- Зачем же меня так оскорблять?
- Цвет кожи не выбирают, - сказал он.
- Нет, не причисляйте меня к своим. Когда капиталистическая страна
становится чересчур гнусной, она может оттолкнуть даже капиталистов.
- Капиталист всегда поддержит, если ему дать двадцать пять процентов
прибыли.
- И проявить хоть немножко человечности.
- Вы рассуждаете, как человек религиозный.
- Да, может быть. Как религиозный человек, потерявший веру. Но разве вы
не боитесь, что и ваши капиталисты могут потерять веру?
- Они теряют жизнь, но не веру. Их вера - это деньги. Они сохраняют ее
до последнего вздоха и оставляют в наследство детям.
- А ваша важная персона, он преданный вам капиталист или правый
политический деятель?
Пока Конкассер звякал в стакане кубиками льда, я, кажется, вспомнил, от
кого я о нем слышал. О нем рассказывал Пьер Малыш, даже с каким-то
суеверным страхом. Этот Конкассер отобрал у американской водопроводной
фирмы, после того как ее служащие были эвакуированы и американцы отозвали
своего посла, все насосы и землеройки и отправил на стройку в горной
деревушке у Кенскоффа, которая велась по его проекту. Проект был дичайший,
и строительство далеко не пошло - рабочие в конце месяца разбежались,
потому что им не платили; говорят, что к тому же у Конкассера начались
нелады с главой тонтон-макутов, который хотел получить свою долю. В память
о его безумной затее на склоне Кенскоффа и посейчас стоят четыре бетонные
колонны и цементный пол, уже потрескавшийся от солнца и дождей. Быть
может, важная персона, которая сейчас забавлялась с Тин-Тин, -
какой-нибудь банкир, пообещавший дать ему кредит? Но какой же банкир, если
он в здравом уме, согласится дать заем на постройку искусственного катка
на склоне Кенскоффа в стране, откуда сбежали все туристы?
- Нам нужны инженеры, пусть даже белые инженеры, - сказал Конкассер.
- Император Кристоф обходился без них.
- Мы люди более современные, чем Кристоф.
- И поэтому строите каток вместо замков?
- Мне надоело ваше нахальство, - сказал капитан Конкассер, и я понял,
что зашел слишком далеко.
Я задел его за живое и сам испугался. Если бы мне больше повезло с
Мартой, я бы не так провел этот вечер; теперь я уже давно спал бы в своей
постели и меня ничуть не касалась бы ни политика, ни коррупция власть
имущих. Капитан вынул из кобуры револьвер и положил его на стол рядом с
пустым стаканом. Он уронил подбородок на рубашку в белую и синюю полоску и
мрачно молчал, словно взвешивая все "за" и "против" выстрела прямо в лоб.
На его месте я не видел бы никаких "против".
Но тут подошла матушка Катрин, встала за моей спиной и поставила на
стол два стакана с ромом.
- Ваш приятель провел уже больше получаса с Тин-Тин, - сказала она. -
Ему пора...
- Ему должно быть предоставлено столько времени, сколько понадобится, -
заявил капитан. - Он - важное лицо. Очень важное лицо. - В уголках его рта
собралась пузырьками слюна, совсем как у гадюки. Он дотронулся кончиками
пальцев до револьвера. - Искусственный каток - это очень современно. - Его
пальцы так и бегали между ромом и револьвером. Я обрадовался, когда они
схватили стакан. - Ледяной каток - это шикарно. Это последний крик.
- Вы заплатили за полчаса, - повторила матушка Катрин.
- По моим часам - еще не время, - ответил капитан. - А что вы теряете?
Других посетителей ведь нет.
- А мсье Браун?
- Не сегодня, - сказал я. - Я не решусь идти по стопам такого важного
гостя.
- Чего же вы здесь торчите? - спросил капитан.
- Пить хочу. И потом - из любопытства. Мы ведь в Гаити теперь не так
часто видим знатных иностранцев. Он дает деньги на ваш каток? - Капитан
бросил взгляд на револьвер, но минутная вспышка, которая грозила
опасностью, тут же прошла. Остались только ее приметы, как следы болезни:
кровавая жилка на желтом белке глаза да съехавший набок полосатый галстук.
- Вряд ли удобно, чтобы ваш знатный иностранец, вернувшись, обнаружил
здесь труп белого. Это может испортить вам все дело.
- Что же, время терпит... - мрачно констатировал он, и вдруг лицо его
разверзла улыбка, словно трещина в бетоне пресловутого катка. Улыбка
любезная и даже заискивающая. Он вскочил; за моей спиной хлопнула дверь, я
обернулся и увидел Тин-Тин, всю в белом, которая тоже улыбалась, скромно,
как невеста у входа в храм. Но они с Конкассером улыбались не друг другу,
а важному гостю, который вел ее под руку. Это был мистер Джонс.
- Джонс! - воскликнул я. Его лицо еще украшали боевые шрамы, но сейчас
они были аккуратно заклеены липким пластырем.
- Кого я вижу! Браун! - сказал он и, подойдя, горячо пожал мне руку. -
Приятно встретиться со старой гвардией, - сказал он, словно мы были
ветеранами предпоследней войны и впервые с тех пор встретились на полковом
сборе.
- Мы же виделись только вчера, - сказал я и заметил, что он несколько
смущен.
Стоило Джонсу вывернуться из какого-нибудь неприятного положения, как
он тут же об этом забывал. Он объяснил капитану Конкассеру:
- Мы с мистером Брауном вместе плыли на "Медее". А как поживает мистер
Смит?
- Да так же, как вчера, когда он у вас был. Очень о вас беспокоится.
- Обо мне? Почему? - И сказал: - Извините. Я вас еще не представил моей
юной подруге.
- Мы с Тин-Тин хорошо знакомы.
- Вот и чудесно, чудесно! Садитесь, дорогая, мы все вместе пропустим по
маленькой. - Он пододвинул ей стул, а потом, взяв меня под руку, отвел
чуть-чуть в сторонку и сказал, понизив голос: - Понимаете, вся та история
- уже вчерашний день.
- Я рад, что вы так быстро выкарабкались.
Он туманно объяснил:
- Помогла моя записка. Я на это и рассчитывал. В общем, я не очень
волновался. Обе стороны допустили ошибки. Но мне бы не хотелось, чтобы
девочки это знали.
- Поверьте, они бы вам только посочувствовали. Но неужели он не знает?
- О да, но ему приказано держать язык за зубами. Завтра я бы непременно
вам все рассказал, но сегодня мне просто позарез было нужно сюда...
Значит, вы уже знакомы с Тин-Тин?
- Да.
- Прелестная девушка. Я рад, что ее выбрал. Капитан хотел, чтобы я взял
ту, с цветком.
- Не думаю, чтобы вы заметили особую разницу. Матушка Катрин держит
лакомый товар. А что у вас общего с ним)
- Мы тут вместе обстряпали одно дельце.
- Неужели искусственный каток?
- Нет. При чем тут каток?
- Будьте осторожны, Джонс. Это опасный субъект.
- Не беспокойтесь, - сказал Джонс. - Я не маленький.
Мимо нас прошла матушка Катрин с подносом, заставленным бутылками рома
и, видимо, последними запасами "Семерки". Джонс схватил с подноса стакан.
- Завтра они подыщут для меня какую-нибудь колымагу. Я к вам заеду, как
только ее получу. - Он помахал Тин-Тин, а капитану крикнул: - Salut
[привет (фр.)]. Мне здесь нравится, - добавил он. - По-моему, фортуна
наконец мне улыбнулась.
Я вышел из зала с приторным вкусом от выпитой "Семерки" во рту. Проходя
мимо, я потряс за плечо стража у двери - надо ведь хоть кому-то оказать
добрую услугу! Я ощупью обошел вездеход и добрался до своей машины; вдруг
я услышал за спиной шаги и отпрянул в сторону, подумав, что капитан
все-таки решил постоять за честь своего катка. Но это была всего-навсего
Тин-Тин.
- Я им сказала, что пошла faire pipi [сделать пипи (фр.)], - сообщила
она.
- Как поживаешь, Тин-Тин?
- Очень хорошо, а вы?
- Ca marche [ничего (фр.)].
- А вы не хотите немножко обождать в машине? Они скоро уедут.
Англичанин уже tout-a-fait epuise [совсем выбился из сил (фр.)].
- Не сомневаюсь, но я устал. Мне надо домой. Скажи, Тин-Тин, он тебя не
обижал?
- О, нет. Он мне понравился. Очень понравился.
- А что тебе в нем так уж понравилось?
- Он меня насмешил, - сказала она.
Эту же фразу, к вящему моему огорчению, я услышал снова, но уже при
других обстоятельствах. За мою беспорядочную жизнь я научился многим
фокусам, но смешить я так и не умею.
Джонс исчез на какое-то время так же бесследно, как труп министра
социального благоденствия. Никто так и не узнал, куда делся труп, хотя
кандидат в президенты предпринял попытку это выяснить. Он проник в
канцелярию нового министра, где его приняли деловито и вежливо. Пьер Малыш
не пожалел сил, чтобы раструбить о нем как о "сопернике Трумэна", а новый
министр краем уха слыхал о Трумэне.
Министр был маленький толстенький человечек; он неведомо почему щеголял
значком американской студенческой корпорации, зубы у него были крупные,
белые и редкие, словно надгробные плиты, заготовленные для куда более
просторного кладбища. Через его письменный стол доносился странный запах,
будто одну могилу забыли засыпать землей. Я сопровождал мистера Смита на
случай, если понадобится переводчик, но новый министр свободно говорил
по-английски, правда, с таким американским акцентом, что в какой-то мере
оправдывал свой значок. (Потом я узнал, что министр некоторое время служил
посыльным в американском посольстве. Его производство в министры было бы
редким примером выдвижения из низов, если бы в промежутке он не подвизался
у тонтон-макутов адъютантом по особым поручениям при полковнике Грасиа,
известном под кличкой Толстяк Грасиа.)
Мистер Смит принес извинение в том, что его рекомендательное письмо
адресовано доктору Филипо.
- Бедняга Филипо, - сказал министр, и я подумал, что мы услышим наконец
официальную версию о его кончине.
- Что с ним случилось? - спросил мистер Смит с похвальной прямотой.
- Боюсь, мы этого никогда не узнаем. Он был человек угрюмый, со
странностями, и, должен вам сказать, профессор, с финансами у него не все
в порядке. Было там одно дельце с водопроводной колонкой на улице Дезэ...
- Вы намекаете, что он покончил самоубийством?
Я недооценил мистера Смита. Ради высокой идеи он мог и схитрить, сейчас
он решил не открывать своих карт.
- Может, и так. А может, он стал жертвой народного гнева. Мы, гаитяне,
привыкли расправляться с тиранами по-своему.
- Разве доктор Филипо был тираном?
- Люди с улицы Дезэ не простили ему этого надувательства с водой.
- А теперь водопровод пустят? - спросил я.
- Это будет одним из моих первых мероприятий, - взмахом руки он обвел
папки на полках у себя за спиной, - но, как видите, забот у меня немало.
Я заметил, что остальные скрепки на многих из его "забот" заржавели от
длинной череды дождливых сезонов: видно, "заботам" этим еще долго суждено
здесь лежать.
Мистер Смит умело возобновил атаку:
- Значит, о докторе Филипо все еще нет никаких известий?
- Как выражались у вас в военных сводках, "пропал без вести, есть
опасения, что убит".
- Но я был на его похоронах, - сказал мистер Смит.
- Где?
- На его похоронах.
Я наблюдал за министром. Он ничуть не смутился. Издав отрывистый лай,
который должен был обозначать смех (мне вспомнился французский бульдог),
он заявил:
- Никаких похорон не было.
- Да, их прервали.
- Вы и представить себе не можете, профессор, как клевещут на нас наши
враги.
- Я не профессор и видел гроб собственными глазами.
- Гроб был набит камнями, профессор... простите, мистер Смит.
- Камнями?
- Точнее говоря, кирпичами. Их привезли из Дювальевиля, где мы строим
наш прекрасный новый город. Крадеными кирпичами. Мне бы хотелось показать
вам как-нибудь Дювальевиль, если вы выберете утром время. Это наш ответ на
постройку города Бразилиа.
- Но при этом присутствовала его жена.
- Бедная женщина, она - надеюсь, помимо своей воли, - стала игрушкой в
руках бессовестных людей. Владельцы похоронного бюро арестованы.
Я отдал должное его находчивости и воображению. Мистер Смит был на
время усмирен.
- Когда их будут судить? - спросил я.
- Следствие займет некоторое время. Заговор широко раскинул свои
щупальца.
- Значит, это вранье, будто труп доктора Филипо во дворце? Говорят, его
превратили в упыря и заставляют работать по ночам?
- Все это только суеверия, мистер Браун. К счастью, наш президент
избавил страну от суеверий.
- В таком случае ему удалось то, что не удалось иезуитам.
Мистер Смит нетерпеливо нас прервал. Он сделал все, что мог, для
доктора Филипо, и теперь его внимание целиком занимала его миссия. Ему
вовсе не хотелось настраивать против себя министра неуместными разговорами
об упырях и суевериях. Министр весьма благосклонно слушал его, выводя
карандашом какие-то каракули. Это не означало, что он не слушал, - я
заметил, что он чертил больше знаки процентов и плюсы; минусов там не
было.
Мистер Смит говорил о здании, где разместится ресторан, кухня,
библиотека и лекционный зал. Следовало бы оставить место и для будущих
пристроек. Со временем можно будет подумать даже о театре и кино;
вегетарианское общество мистера Смита уже и теперь могло снабжать
документальными фильмами, и он надеется, что вскоре - если им будут
предоставлены возможности - появится школа вегетарианской драматургии.
- А пока, - заметил он, - мы всегда можем опереться на Бернарда Шоу.
- Грандиозный проект, - признал министр.
Мистер Смит жил в республике уже неделю. Он видел, как похищали труп
доктора Филипо; я возил его на машине по самым нищим кварталам. Вопреки
моему совету он в то утро сам пошел на почту за марками. Я сразу же
потерял его в толпе, а когда нашел, оказалось, что он ни на шаг не
продвинулся к guichet [окошко (фр.)]. Его взяли в оборот два одноруких и
три одноногих калеки. Двое пытались всучить ему грязные, захватанные
конверты с аннулированными гаитянскими марками; остальные откровенно
попрошайничали. А какой-то безногий устроился у его колен и выдернул
шнурки из ботинок, чтобы их почистить. Увидев, что собралась толпа,
пробовали протиснуться поближе и другие. Молодой парень с дырой вместо
носа, опустив голову, пытался протаранить себе дорогу в самую гущу.
Безрукий поднимал над толпой две розовые, словно полированные, культи,
демонстрируя иностранцу свои увечья. Это была обычная тут сцена, вот разве
что иностранцы стали редкостью. Мне пришлось пустить в ход силу, чтобы
пробиться к нему, и моя рука ненароком наткнулась на жесткую безжизненную
культю, словно на резиновую дубинку. Я отвел ее в сторону и почувствовал к
себе отвращение, словно оттолкнул страждущего. Я даже подумал, а что
сказали бы обо мне отцы св.Пришествия? Так глубоко коренятся в нас
привычки и верования нашего детства. Я потратил минут пять, чтобы
вызволить мистера Смита, но шнурков своих он лишился. Прежде чем идти к
министру социального благоденствия, нам пришлось зайти к Хамиту и купить
другие шнурки.
Мистер Смит сказал министру:
- Конечно, наш центр не будет давать прибылей, но зато мы обеспечим
работой библиотекаря, секретаря, бухгалтера, повара, официантов... а со
временем, я надеюсь, и билетерш в кино... По меньшей мере человек
двадцать. Киносеансы будут просветительные, бесплатно. Что касается
театра... Что ж, не стоит так далеко заглядывать вперед. Все
вегетарианские продукты будут поставляться по себестоимости, а книги -
тоже бесплатно.
Я слушал его с изумлением. Он был по-прежнему во власти своей мечты.
Действительность не могла ее поколебать. Даже сцена на почте ее не
омрачила: гаитяне, избавленные от кислотности, нищеты и страстей, вскоре
радостно примутся за ореховые котлеты.
- Новый город Дювальевиль, очевидно, нам подойдет, - продолжал мистер
Смит. - Я не противник современной архитектуры, - вовсе нет. Новые идеи
нуждаются в новых формах, а я хочу поделиться с вашей республикой новой
идеей.
- Это, пожалуй, можно устроить, - сказал министр, - там есть свободные
участки. - Он начертил на листе ряд маленьких крестиков: одни плюсы. - У
вас, несомненно, большие средства.
- Я думал, что совместное предприятие, вместе с вашим правительством...
- Вы, конечно, понимаете, мистер Смит, что мы не социалистическое
государство. Мы верим в свободное предпринимательство. Подряд на
строительство будет дан с торгов.
- Резонно.
- Окончательное решение, конечно, за правительством. Дело ведь не
только в том, кто предложит самую низкую смету. Надо принять во внимание и
планировку города. Санитарные условия тоже имеют, как вы знаете, первейшее
значение. Поэтому я думаю, что скорее всего вашим проектом займется
министерство социального благоденствия.
- Отлично, - заметил мистер Смит. - В таком случае я буду иметь дело с
вами.
- Позднее нам, конечно, придется посоветоваться с казначейством. И с
таможенниками. Весь импорт проходит через таможню.
- Но ведь у вас не взимается пошлина с продуктов питания?
- А кинофильмы?..
- Просветительные фильмы?
- Знаете что, обсудим все это потом. Раньше всего надо выбрать участок.
И определить его стоимость.
- А вы не думаете, что правительство могло бы выделить нам участок
безвозмездно? Поскольку мы вложим деньги в строительные работы. Я полагаю,
что земля здесь вряд ли особенно дорога.
- Земля принадлежит народу, а не правительству, мистер Смит, - заметил
министр с мягкой укоризной. - А впрочем, вы увидите, что для нового Гаити
нет ничего невозможного. Если хотите знать мое мнение, я бы со своей
стороны предложил внести за участок сумму, равную стоимости
строительства...
- Но это же ерунда, - сказал мистер Смит. - Одно к другому не имеет
никакого отношения.
- ...которая будет возвращена по окончании работ.
- Значит, вы полагаете, что участок предоставят бесплатно?
- Совершенно бесплатно.
- Тогда я не понимаю, для чего нужен этот залог.
- Для обеспечения оплаты рабочих, мистер Смит. Многие иностранные
предприятия неожиданно лопались, и в платежный день рабочий не получал ни
гроша. Для бедной семьи это настоящая трагедия. А у нас в Гаити все еще
много бедных семей.
- Может быть, гарантия банка...
- Наличные всегда лучше, мистер Смит. Гурды - устойчивая монета уже не
один десяток лет, а вот у доллара положение напряженное...
- Мне придется написать домой, в мой комитет. Сомневаюсь...
- Напишите домой, мистер Смит, и скажите им, что наше правительство
приветствует все прогрессивные начинания и сделает все, что в его силах.
Министр поднялся из-за стола, давая понять, что беседа окончена; его
широкая зубастая улыбка показывала, что он считает разговор плодотворным
для обеих заинтересованных сторон. Он даже обнял мистера Смита за плечи,
подтверждая, что они теперь соратники в великом деле прогресса.
- А участок?
- У вас будет большой выбор, мистер Смит. Может, где-нибудь возле
собора? Или колледжа? Или театра? Вы сможете выбрать любой, лишь бы это
вписывалось в пейзаж Дювальевиля. Такой красивый город. Вот увидите. Я сам
вам его покажу. Завтра я, к сожалению занят. Делегации одолевают. Ничего
не поделаешь - демократия, но вот в четверг...
В машине мистер Смит сказал:
- Он, кажется, всерьез заинтересовался этим проектом.
- Будьте поосторожнее с залогом.
- Но ведь его возвратят?
- Только по окончании строительства.
- А что вы думаете насчет кирпичей в гробу? Как вам кажется, это
правда?
- Нет.
- В конце концов, - сказал мистер Смит, - ведь никто не видел тела
доктора Филипо своими глазами. Не стоит судить чересчур поспешно.
С тех пор как я был в посольстве, прошло уже несколько дней, а я ничего
не слышал о Марте, и это меня беспокоило. Я снова и снова мысленно
разыгрывал ту сцену, стараясь припомнить, были ли произнесены роковые
слова, но, по-моему, ничего такого сказано не было. Когда наконец от нее
пришла короткая сухая записка, я вздохнул с облегчением. Хоть и не без
досады: Анхелу стало лучше, боли прошли, она может встретиться со мной,
если я захочу, у памятника. Я отправился на свидание и выяснил, что ничего
не изменилось.
Но даже и то, что все было по-прежнему, даже ее нежность обижали меня.
Ну да, теперь, когда ей удобно, она готова мне отдаться...
- Мы не можем жить в машине, - сказал я.
- Я тоже много об этом думала. Мы совсем изведемся, если будем все
время прятаться. Я готова поехать в "Трианон", лишь бы не попасться на
глаза твоим постояльцам.
- Сейчас Смиты наверняка уже спят.
- Поедем на всякий случай в разных машинах... Я всегда могу сказать,
что привезла тебе записку от мужа. Приглашение. Что-нибудь в этом роде. Ты
поезжай вперед. Я выеду минут через пять.
Я ожидал, что мы будем препираться всю ночь, как вдруг дверь, в которую
я так долго ломился, распахнулась. Я прошел в эту открытую дверь и
почувствовал только разочарование. Она хитрее меня, подумал я. И опытнее,
знает что к чему.
Смиты меня удивили. Когда я приехал в гостиницу, они еще не ложились
спать: слышно было, как звякают ложки, консервные банки, доносились
приглушенные голоса. Сегодня, как назло, они решили поужинать своим
истролом и бармином на веранде. Я иногда гадал, о чем они говорят, когда
остаются одни. Перебирают в памяти былые битвы? Я поставил машину и
остановился внизу, прислушиваясь.