Может быть, теперь они оставят меня в покое. Больше я не смогу им
помогать. Дело начинается с акростихов, кроссвордов и математических
загадок, а не успеешь опомниться, как тебя уже завербовали. В наши дни
надо быть осторожным даже в забавах.
- Но Рауль... ведь его никогда не было на свете! Вы посоветовали мне
лгать, и я лгал. Ведь все это было только выдумкой, Гассельбахер.
- А Сифуэнтес? Может, вы скажете, что и его нет на свете?
- Сифуэнтес - другое дело. А Рауля я выдумал.
- Тогда вы слишком хорошо его выдумали, мистер Уормолд. На него
заведено целое дело.
- Он был таким же вымыслом, как герой из романа.
- Разве роман - это только вымысел? Я не знаю, как работает писатель,
мистер Уормолд. До вас я не знал ни одного писателя.
- У кубинской авиакомпании не было летчика-пьяницы.
- Эту подробность вы придумали сами. Не знаю только, зачем.
- Если вы расшифровывали мои депеши, вы должны были видеть, что в них
нет ни капли правды, вы же знаете этот город. И летчик, уволенный за
пьянство, и приятель со своим собственным самолетом - все это выдумка.
- Не знаю, каковы были ваши мотивы, мистер Уормолд. Может быть, вы
хотели скрыть личность этого человека на тот случай, если бы ваш шифр
разгадали. Может быть, ваши друзья не должны были знать, что у него есть
средства и собственный самолет, не то они не стали бы ему так много
платить. Интересно, сколько из этих денег получил он, а сколько взяли себе
вы?
- Не понимаю, о чем вы говорите.
- Вы же читаете газеты, мистер Уормолд. Вы знаете, что у него отняли
летные права еще месяц назад, когда в пьяном виде он приземлился на
детской площадке.
- Я не читаю местных газет.
- И никогда их не читали?.. Конечно, он отрицал, что работает на вас.
Они предлагали ему много денег за то, чтобы он вместо этого работал на
них. Им тоже нужны фотографии тех площадок, которые вы обнаружили в горах
Орьенте, мистер Уормолд.
- Там нет никаких площадок.
- Не злоупотребляйте моей доверчивостью, мистер Уормолд. В одной из
ваших телеграмм вы говорили о чертежах, посланных в Лондон. Но этим тоже
понадобились фотографии.
- Но вы не можете не знать, кто они такие.
- Cui bono? [Кому от этого польза? (лат.)]
- И каковы их намерения на мой счет?
- Сначала они мне пообещали, что вас не тронут. Вы были им полезны. Они
знали о вас с первого дня, мистер Уормолд, но не принимали вас всерьез.
Они даже подозревали, что в ваших донесениях вы все выдумываете. Но потом
вы изменили шифр и расширили штат. Английскую разведку не так-то легко
надуть, не правда ли? - Какая-то лояльность по отношению к Готорну
заставила Уормолда промолчать. - Ах, мистер Уормолд, мистер Уормолд, зачем
вы впутались в это дело!
- Вы же знаете, зачем. Мне нужны были деньги. - Он почувствовал, что
хватается за правду, как за соломинку.
- Я бы одолжил вам денег. Я вам предлагал.
- Мне было мало того, что вы могли мне предложить.
- Для Милли?
- Да.
- Берегите ее, мистер Уормолд. Вы занимаетесь таким ремеслом, что вам
опасно любить кого или что бы то ни было. Они вас ударят по самому
больному месту. Вы помните бактерии, которых я разводил?
- Да.
- Может, если бы они не отняли у меня вкуса к жизни, они бы меня так
быстро не уговорили.
- Вы на самом деле думаете...
- Я только прошу вас быть поосторожнее.
- Можно от вас позвонить?
- Да.
Уормолд позвонил домой. Он не знал, почудилось ли ему или он и в самом
деле услышал сухой щелчок, который означал, что телефон подключен. Подошла
Беатриса. Он спросил:
- Все спокойно?
- Да.
- Не уходите, я скоро приду. С Милли все в порядке?
- Она давно спит.
- Я еду домой.
Доктор Гассельбахер сказал:
- Берегитесь, ваш голос вас выдает - они поймут, что вы любите. Мало ли
кто мог это услышать? - Он медленно пошел к двери, тесные лосины мешали
ему двигаться. - Спокойной ночи, мистер Уормолд. Вот вам "Шекспир для
детей".
- Мне он больше не понадобится.
- Милли может о нем вспомнить. Сделайте одолжение, не говорите никому
об этом... об этом... костюме. Я знаю, как это глупо, но мне было тогда
хорошо. Как-то раз со мной разговаривал кайзер.
- Что он сказал?
- Он сказал: "Я вас помню. Вы - капитан Мюллер".
Когда у шефа бывали гости, он кормил их обедом дома и готовил его сам,
ибо ни один ресторан не мог угодить его изысканному и романтическому
вкусу. Рассказывали, что однажды, когда шеф заболел и не хотел подвести
старого приятеля, которого пригласил на обед, он готовил его, лежа в
постели, по телефону. Поставив часы на ночной столик, он прерывал беседу,
чтобы в нужный момент приказать слуге:
- Алло, алло, Брюер, алло, выньте-ка цыпленка и полейте его еще раз
жиром.
Поговаривали, что однажды, когда его допоздна задержали на службе и он
захотел приготовить обед оттуда, вся еда была испорчена: шеф по ошибке
воспользовался аппаратом особого назначения, и его слуга слышал только
странные звуки, похожие на быстрое бормотание по-японски.
Обед, которым он угощал постоянного заместителя министра, был простой,
но крайне изысканный: жаркое, чуть-чуть сдобренное чесночком. На буфете
стоял уэнслидейлский сыр, а вокруг, в Олбэни, царила такая тишина, словно
дом занесло снегом. От кухонных занятий и сам шеф попахивал подливкой.
- Отличное жаркое. Просто отличное.
- Старинный норфолкский рецепт - "Ипсвичское жаркое бабушки Браун".
- А мясо какое... Просто тает во рту...
- Я научил Брюера покупать продукты, но повар из него никогда не
выйдет. За ним нужен глаз да глаз.
Они некоторое время ели в благоговейной тишине, которую только раз
прервал стук женских каблучков на Роуп-уок.
- Хорошее вино, - произнес в конце концов постоянный заместитель
министра.
- Пятьдесят пятого года, по-моему, в самый раз. А не слишком молодое?
- Не сказал бы.
За сыром шеф заговорил снова:
- Как насчет ноты русских, что думает министерство иностранных дел?
- Нас немножко озадачило упоминание о военно-морских базах в районе
Карибского моря. - Оба с хрустом жевали бисквиты. - Вряд ли речь идет о
Багамских островах. Острова эти стоят не больше того, что янки нам за них
заплатили, - несколько старых эсминцев. Мы-то всегда предполагали, что это
строительство на Кубе дело рук коммунистов. Вы не думаете, что его
все-таки затеяли американцы?
- Разве нам не сообщили бы об атом?
- Увы, поручиться не могу. После того самого дела Фукса. Они нас
упрекают, что и мы кое о чем умалчиваем. А что говорит ваш человек в
Гаване?
- Я потребую у него подробной оценки создавшегося положения. Как сыр?
- Грандиозный сыр.
- Налейте себе портвейна.
- "Кокбэрн" тридцать пятого года, верно?
- Двадцать седьмого.
- Вы верите, что они рано или поздно собираются воевать? - спросил шеф.
- И я, и вы можем только гадать об этом.
- Те, другие, что-то стали активны на Кубе, - по-видимому, не без
помощи полиции. Нашему человеку в Гаване пришлось довольно туго. Как вы
знаете, его лучший агент был убит; чистая случайность - он как раз ехал
снимать секретные сооружения с воздуха... Большая потеря для нас. Но за
эти фотографии я бы отдал куда больше, чем жизнь одного человека. Мы и
заплатили за них тысячу пятьсот долларов. В другого нашего агента стреляли
на улице, и теперь он страшно перепуган. Третий ушел в подполье. Есть там
женщина, ее тоже допрашивали, хотя она любовница директора почт и
телеграфа. Нашего резидента пока не трогают, может быть, для того, чтобы
за ним следить. Ну, он-то ловкая бестия.
- А вам не кажется, что он допустил неосторожность, растеряв всю свою
агентуру?
- Вначале без потерь не обойдешься. Они раскрыли его шифр. Я всегда
относился с опаской к этим книжным шифрам. Там есть немец, по-видимому,
самый крупный их агент и специалист по криптографии. Готорн предупреждал
на его счет нашего человека, но вы ведь знаете, что за народ эти старые
коммерсанты: они упрямы и, если уж кому-нибудь доверяют, их не разубедишь.
Пожалуй, стоило потерять несколько человек, чтобы открыть ему глаза.
Хотите сигару?
- Спасибо. А он сможет начать заново после этого провала?
- Он придумал трюк похитрее. Нащупал самое сердце в обороне противника.
Завербовал двойника в управлении полиции.
- А вам не кажется, что эти двойники - вещь рискованная? Никогда не
знаешь, кому достаются вершки, а кому - корешки.
- Я верю, что наш резидент сумеет фукнуть его, как надо, - сказал шеф.
- Я говорю "фукнуть" потому, что оба они большие мастера играть в шашки.
Игру там называют "дамками". Кстати, это отличный предлог, чтобы
встречаться.
- Вы и представить себе не можете, как нас тревожат их сооружения. Ах,
если бы вам удалось заполучить фотографии до того, как ваш агент был убит.
Премьер-министр требует, чтобы мы связались с янки и попросили их о
помощи.
- Ни в коем случае! Как же можно полагаться на этих янки?
- Я у вас ее беру, - сказал капитан Сегура. Они встретились в Гаванском
клубе. В Гаванском клубе, который вовсе не был клубом и принадлежал
конкуренту "Баккарди" [фирма, изготовляющая ром]; все коктейли с ромом
подавались бесплатно, и это давало Уормолду возможность увеличить свои
сбережения, ибо он, конечно, продолжал показывать в отчетах расходы на
выпивку. (Что напитки подаются бесплатно, объяснить Лондону было бы
невозможно или, во всяком случае, трудно.) Бар помещался в первом этаже
дома семнадцатого века, и окна его глядели на собор, где когда-то лежало
тело Христофора Колумба. Перед собором стояла серая каменная статуя
Колумба, и вид у нее был такой, будто она столетия откладывалась под
водой, как коралловый риф.
- А знаете, - сказал капитан Сегура, - было время, когда мне казалось,
что вы меня недолюбливаете.
- С человеком играешь в шашки не только потому, что он тебе нравится.
- Да, не только, - сказал капитан Сегура. - Смотрите! Я прохожу в
дамки.
- А я беру у вас три шашки.
- Вы, наверное, думаете, что я зевнул, но сейчас убедитесь, что ваш ход
мне выгоден. Вот, смотрите, я бью вашу единственную дамку. Зачем вы ездили
в Сантьяго, Санта-Клару и Сьенфуэгос две недели назад?.
- Я всегда туда езжу в это время года по своим торговым делам.
- Да, вид это имело такой, будто вы и в самом деле ездили по торговым
делам. В Сьенфуэгосе вы остановились в новой гостинице, пообедали один в
ресторане у моря. Сходили в кино и вернулись домой. На следующее утро...
- Неужели вы действительно думаете, что я - секретный агент?
- Начинаю в этом сомневаться. Наши друзья, видно, ошиблись.
- А кто они, эти "друзья"?
- Ну, скажем, друзья доктора Гассельбахера.
- Кто же они такие?
- Я по должности обязан знать, что творится в Гаване, - сказал капитан
Сегура, - но отнюдь не обязан давать сведения и принимать чью-то сторону.
Его дамка разгуливала по всей доске.
- А разве на Кубе есть чем интересоваться иностранной разведке?
- Конечно, мы страна маленькая, но лежим очень близко от американского
континента. И можем угрожать вашей базе на Ямайке. Если какую-нибудь
страну окружают со всех сторон, как Россию, она старается пробить брешь.
- Но какую роль могу играть я... или доктор Гассельбахер... в мировой
стратегии? Человек, который продает пылесосы. Или доктор, ушедший на
покой.
- В каждой игре бывают не только дамки, но и простые шашки, - сказал
капитан Сегура. - Вот, например, эта. Я ее бью, а вы отдаете без всякого
огорчения. Ну, а доктор Гассельбахер все-таки хорошо решает кроссворды.
- При чем тут кроссворды?
- Из такого человека получается превосходный криптограф. Мне однажды
показали вашу телеграмму с расшифровкой; вернее, дали возможность ее
найти, Может быть, надеялись, что я вышлю вас с Кубы. - Он засмеялся. -
Отца Милли! Как бы не так!
- Что это была за телеграмма?
- Вы там утверждали, будто вам удалось завербовать инженера Сифуэнтеса.
Какая чушь! Я его хорошо знаю. Может, они для того и стреляли, чтобы
телеграмма звучала правдоподобнее. А может, и состряпали телеграмму для
того, чтобы от вас избавиться. А может, они просто люди куда более
доверчивые, чем я.
- Какая странная история! - Уормолд передвинул шашку. - А почему вы так
уверены, что Сифуэнтес не мой агент?
- Я вижу, как вы играете в шашки, мистер Уормолд, а кроме того, я
допросил Сифуэнтеса.
- Вы его пытали?
Капитан Сегура расхохотался.
- Нет. Он не принадлежит к тому классу, который пытают.
- Я не знал, что и в пытках есть классовые различия.
- Дорогой мой мистер Уормолд, вы же знаете, что есть люди, которые сами
понимают, что их могут пытать, и люди, которые были бы глубоко возмущены,
если б такая мысль кому-нибудь пришла в голову. Пытают всегда по
молчаливому соглашению сторон.
- Но пытки пыткам рознь. Когда они разгромили лабораторию доктора
Гассельбахера, это ведь тоже было пыткой...
- Мало ли что могут натворить дилетанты! Полиция тут ни при чем. Доктор
Гассельбахер не принадлежит к классу пытаемых.
- А кто к нему принадлежит?
- Бедняки моей и любой латиноамериканской страны. Бедняки Центральной
Европы и азиатского Востока. В ваших благополучных странах бедняков нет, и
поэтому вы не подлежите пыткам. На Кубе полиция может измываться, как
хочет, над эмигрантами из Латинской Америки и прибалтийских стран, но и
пальцем не тронет приезжих из вашей страны или из Скандинавии. Такие вещи
без слов понимают обе стороны. Католиков легче пытать, чем протестантов,
да среди них и преступников больше. Вот видите, я был прав, что вышел в
дамки; теперь я бью вас в последний раз.
- Вы, по-моему, всегда выигрываете. А теория у вас любопытная.
Они оба выпили еще по одному бесплатному "дайкири", замороженному так
сильно, что его приходилось пить по капельке.
- А как поживает Милли? - спросил капитан Сегура.
- Хорошо.
- Я очень люблю эту девочку. Она правильно воспитана.
- Рад, что вы так думаете.
- Вот поэтому мне бы и не хотелось, чтобы у вас были неприятности,
мистер Уормолд. Нехорошо, если вас лишат вида на жительство. Гавана много
потеряет, если расстанется с вашей дочерью.
- Вряд ли вы мне поверите, капитан, но Сифуэнтес не был моим агентом.
- Нет, почему же, я вам верю. Я думаю, что вами хотели воспользоваться
для отвода глаз или же как манком - знаете, такая деревянная уточка, на
которую приманивают диких уток. - Он допил свой "дайкири". - Это мне на
руку. Я сам люблю подстерегать диких уток, откуда бы они ни прилетали. Они
презирают бедных туземных стрелков, но в один прекрасный день, когда они
спокойно рассядутся, вот тогда я поохочусь вволю.
- Как все сложно в этом мире. Куда проще, по-моему, продавать пылесосы.
- Дела идут, надеюсь, хорошо?
- О да, спасибо.
- Я обратил внимание на то, что вы увеличили свой штат. У вас
прелестный секретарь - та дама с сифоном, ее пальто никак не желало
запахиваться, помните? И молодой человек.
- Мне нужен счетовод. На Лопеса положиться нельзя.
- Ах да, Лопес... Еще один ваш агент. - Капитан Сегура засмеялся. -
Так, во всяком случае, мне было доложено.
- Ну да, он снабжает меня секретными сведениями о нашей полиции.
- Осторожнее, мистер Уормолд! Лопес принадлежит к тем, кого можно
пытать. - Оба они посмеялись, допивая свои "дайкири". В солнечный день
легко смеяться над пытками. - Мне пора идти, мистер Уормолд.
- У вас, наверно, все камеры полны моих шпионов.
- Место еще для одного всегда найдется; на худой конец можно кое-кого
пустить в расход.
- Я все же, капитан, как-нибудь обыграю вас в шашки.
- Сомневаюсь, мистер Уормолд.
Он видел в окно, как Сегура прошел мимо серой статуи Колумба, будто
вырезанной из пемзы, и направился к себе в управление. Тогда Уормолд
заказал еще одно даровое "дайкири". Гаванский клуб и капитан Сегура
заменили "Чудо-бар" и доктора Гассельбахера - это была перемена, с которой
приходилось мириться. Назад ничего не вернешь. Доктора Гассельбахера
унизили в его глазах, а дружба не терпит унижения. Он больше не видел
доктора Гассельбахера. В этом клубе, как и в "Чудо-баре", он чувствовал
себя гражданином Гаваны. Элегантный молодой человек, который подавал
"дайкири", и не пытался всучить ему, словно какому-нибудь туристу, бутылку
рома из тех, что стояли на стойке. Человек с седой бородой, как всегда в
этот час, читал утреннюю газету; забежал почтальон, чтобы на пути
проглотить бесплатную рюмку спиртного, - все они, как и он, были
гражданами Гаваны. Четверо туристов весело вышли из бара с плетеными
корзинками, в которых лежали бутылки рома; они раскраснелись и тешили себя
иллюзией, что напились даром. Он подумал: "Они иностранцы, их-то, конечно,
не пытают".
Уормолд слишком быстро выпил свой "дайкири", так что у него даже глаза
заслезились; он вышел из клуба. Туристы, перегнувшись, заглядывали в
колодец семнадцатого века; они побросали туда столько монет, что могли
дважды заплатить за свои коктейли; зато они наворожили себе, что еще раз
побывают в этих благословенных местах. Его окликнул женский голос и он
увидел Беатрису, которая стояла между колоннами аркады, возле антикварной
лавки, среди трещоток, бутылей из тыквы и негритянских божков.
- Что вы здесь делаете?
Она объяснила:
- Я всегда волнуюсь, когда вы встречаетесь с Сегурой. На этот раз мне
хотелось удостовериться...
- В чем?
Может быть, она, наконец, стала подозревать, что у него нет никаких
агентов? Может быть, она получила инструкции следить за ним - из Лондона
или от 59200 из Кингстона? Они пошли домой пешком.
- В том, что это не ловушка и что вас не подстерегает полиция. С
агентом-двойником не так-то легко иметь дело.
- Зря вы беспокоитесь.
- Вы слишком неопытны. Вспомните, что произошло с Раулем и Сифуэнтесом.
- Сифуэнтеса допрашивала полиция. - Уормолд добавил с облегчением: - Он
провалился, теперь он нам больше не нужен.
- А как же вы тогда не провалились?
- Он ничего не выдал. Вопросы задавал капитан Сегура, а Сегура - один
из наших. Мне кажется, что пора выплатить ему наградные. Он сейчас
составляет для нас полный список иностранных агентов в Гаване - и
американских, и русских. "Дикие утки", как он их называет.
- Ну, это большое дело. А сооружения?
- С ними придется повременить. Я не могу заставить его действовать
против своей страны.
Проходя мимо собора, он, как всегда, бросил монету слепому нищему,
сидевшему на ступеньках. Беатриса сказала:
- На таком солнце жалеешь, что ты и сам не слепой.
В Уормолде проснулось вдохновение. Он сказал:
- Вы знаете, а он ведь на самом деле не слепой. Он все отлично видит.
- Ну, тогда он очень хороший актер. Я наблюдала за ним все время, пока
вы были с Сегурой.
- А он следил за вами. Откровенно говоря, он - один из лучших моих
осведомителей. Я всегда сажаю его здесь, когда иду на свидание с Сегурой.
Простейшая предосторожность. Я совсем не так беззаботен, как вы думаете.
- Вы ничего не сообщали об этом в Лондон?
- Зачем? Вряд ли у них заведено досье на слепого нищего, а я не
пользуюсь им для получения секретных сведений. Но если бы меня арестовали,
вы узнали бы об этом через десять минут. Что бы вы стали делать?
- Сожгла бы все бумаги и отвезла Милли в посольство.
- А как насчет Руди?
- Велела бы ему радировать в Лондон, что мы сматываем удочки, а потом
уйти в подполье.
- А как уходят в подполье? - Он и не пытался получить ответ. Он говорил
медленно, давая волю своей фантазии. - Слепого зовут Мигель. Он служит мне
из чувства благодарности. Видите ли, я когда-то спас ему жизнь.
- Каким образом?
- Да так, ерунда! Несчастный случаи на пароме. Просто оказалось, что я
умею плавать, а он нет.
- Вам дали медаль?
Он быстро взглянул на нее, но прочел на ее лице только невинное
любопытство.
- Нет. Славы я не сподобился. Если говорить по правде, меня даже
оштрафовали за то, что я вытащил его на берег в запрещенной зоне.
- Какая романтическая история! Ну, а теперь он, конечно, готов отдать
за вас жизнь.
- Ну, это слишком...
- Скажите, есть у вас где-нибудь маленькая грошовая книжка в черном
клеенчатом переплете для записи расходов?
- По-моему, нет. А что?
- Где вы когда-то записывали, сколько истрачено на перышки и резинки?
- Господи, зачем мне перышки?
- Да нет, я просто так спрашиваю.
- Записную книжку так дешево не купишь. А перышки - у кого же теперь
нет автоматической ручки?
- Ладно, не будем об этом говорить. Это мне как-то рассказывал Генри.
Ошибка.
- Какой Генри?
- 59200, - сказала она.
Уормолд почувствовал какую-то странную ревность, несмотря на правила
конспирации, она только раз назвала его Джимом.
Когда они вошли, дома, как всегда, было пусто; он понял, что больше не
скучает по Милли, и с грустью вздохнул: хотя бы одна любовь больше не
причиняла ему боли.
- Руди ушел, - сказала Беатриса. - Наверно, покупает сладости. Он ест
слишком много сладкого. Но, по-видимому, затрачивает уйму энергии, потому
что совсем не толстеет. Но на что он ее тратит?
- Давайте поработаем. Надо послать телеграмму. Сегура сообщил мне
ценные сведения относительно просачивания коммунистов в полицейские кадры.
Вы даже не поверите...
- Я готова верить во что угодно. Смотрите. Я обнаружила в шифровальной
книге очень забавную вещь. Вы знали, что есть специальное обозначение для
слова "евнух"? Неужели оно так уж часто встречается в телеграммах?
- Наверно, нужно для Стамбульского отделения.
- Жаль, что оно нам ни к чему, правда?
- Вы когда-нибудь выйдете еще раз замуж?
- Ваши ассоциации иногда бывают слишком явными. Как вы думаете, у Руди
есть по секрету от нас личная жизнь? Он не может тратить всю свою энергию
в конторе.
- А существуют правила для личной жизни? Если вам хочется завести
личную жизнь, надо спрашивать разрешения у Лондона?
- Что ж, конечно, лучше проверить досье, прежде чем зайдешь слишком
далеко. Лондон не одобряет половых связей своих работников с посторонними.
- Видно, я становлюсь важной персоной, - сказал Уормолд. - Меня просят
произнести речь.
- Где? - вежливо спросила Милли, отрываясь от "Ежегодника любительницы
верховой езды".
Вечерело, рабочий день кончился, последние лучи золотили крыши, волосы
Милли цвета меди и виски у него в стакане.
- На ежегодном обеде Европейского коммерческого общества. Меня просил
выступить наш президент, доктор Браун, ведь я - старейший член общества.
Почетным гостем у нас будет американский генеральный консул, - добавил он
не без гордости.
Казалось, он совсем недавно поселился в Гаване и познакомился с
девушкой, которая стала матерью Милли, - это было во "Флоридита-баре", она
пришла туда со своими родителями. А теперь он был здесь самым старым
коммерсантом. Многие ушли на покой; кое-кто уехал на родину, чтобы принять
участие в последней войне, - англичане, немцы, французы; а его не взяли в
армию из-за хромоты. Из тех, что уехали, никто уж не вернулся на Кубу.
- О чем ты будешь говорить?
- Ни о чем, - грустно ответил он. - Я не знаю, что сказать.
- Держу пари, что твоя речь была бы самая лучшая.
- Ну, что ты. Если я самый старый член общества, то и самый незаметный
тоже. Экспортеры рома и сигар - вот они действительно важные птицы.
- Да, но ты - это ты.
- Жаль, что ты не выбрала себе отца поумнее.
- Капитан Сегура говорит, что ты неплохо играешь в шашки.
- Но не так хорошо, как он.
- Пожалуйста, согласись, папа, - сказала она. - Я бы так тобой
гордилась!
- Я буду выглядеть там ужасно глупо.
- Ничего подобного. Ну, ради меня.
- Ради тебя я готов хоть на голове стоять. Ладно. Я скажу речь.
В дверь постучал Руди. В этот час он заканчивал прием радиограмм - в
Лондоне была полночь. Он сказал:
- Срочное сообщение из Кингстона. Сходить за Беатрисой?
- Нет, я справлюсь сам. Она собиралась в кино.
- Кажется, дела идут бойко, - заметила Милли.
- Да.
- Но я не вижу, чтобы ты вообще продавал теперь пылесосы.
- У нас сделки по долгосрочным обязательствам, - сказал Уормолд.
Он пошел в спальню и расшифровал радиограмму. Она была от Готорна.
Уормолду предлагалось первым же самолетом вылететь в Кингстон для доклада.
Он подумал: наконец-то они все узнали.
Свидание было назначено в гостинице "Миртл-Бэнк". Уормолд много лет не
был на Ямайке, и теперь его привели в ужас здешние грязь и жара. Чем
объяснить убожество британских владений? Испанцы, французы, португальцы
строили города, чтобы в них жить, англичане же предоставляли городам расти
как попало. Самый нищий закоулок Гаваны был полон благородства по
сравнению с барачным существованием Кингстона, его лачугами, сложенными из
старых бидонов из-под горючего и крытыми кусками железа с кладбища
автомобилей.
Готорн сидел в шезлонге на веранде "Миртл-Бэнка", потягивая через
соломинку пунш. Одет он был так же безукоризненно, как и в тот раз, когда
Уормолд увидел его впервые; единственным признаком того, что и он страдает
от жары, был комочек пудры, засохшей под левым ухом. Он сказал:
- Садитесь за те же деньги.
Готорн не расстался со своим жаргоном.
- Спасибо.
- Как долетели?
- Спасибо, хорошо.
- Наверно, рады, что попали домой.
- Домой?
- Я хотел сказать - сюда; сможете отдохнуть от своих черномазых. Снова
на британской земле.
Уормолд подумал об убогих хижинах вдоль набережной, о жалком старике,
который спал, скорчившись в ненадежной полоске тени, о ребенке в
лохмотьях, нянчившем выброшенную волнами чурку. Он сказал:
- Гавана не так уж плоха.
- Хотите пунша? "Плантаторский". Здесь он совсем недурен.
- Спасибо.
Готорн сказал:
- Случилась маленькая неприятность, вот я и попросил вас подъехать.
- Да?
Сейчас откроется правда. Могут они арестовать его, раз он на британской
территории? Какое ему предъявят обвинение? Его, наверно, привлекут за
вымогательство или припишут какое-нибудь совсем непонятное преступление, а
помогать. Дело начинается с акростихов, кроссвордов и математических
загадок, а не успеешь опомниться, как тебя уже завербовали. В наши дни
надо быть осторожным даже в забавах.
- Но Рауль... ведь его никогда не было на свете! Вы посоветовали мне
лгать, и я лгал. Ведь все это было только выдумкой, Гассельбахер.
- А Сифуэнтес? Может, вы скажете, что и его нет на свете?
- Сифуэнтес - другое дело. А Рауля я выдумал.
- Тогда вы слишком хорошо его выдумали, мистер Уормолд. На него
заведено целое дело.
- Он был таким же вымыслом, как герой из романа.
- Разве роман - это только вымысел? Я не знаю, как работает писатель,
мистер Уормолд. До вас я не знал ни одного писателя.
- У кубинской авиакомпании не было летчика-пьяницы.
- Эту подробность вы придумали сами. Не знаю только, зачем.
- Если вы расшифровывали мои депеши, вы должны были видеть, что в них
нет ни капли правды, вы же знаете этот город. И летчик, уволенный за
пьянство, и приятель со своим собственным самолетом - все это выдумка.
- Не знаю, каковы были ваши мотивы, мистер Уормолд. Может быть, вы
хотели скрыть личность этого человека на тот случай, если бы ваш шифр
разгадали. Может быть, ваши друзья не должны были знать, что у него есть
средства и собственный самолет, не то они не стали бы ему так много
платить. Интересно, сколько из этих денег получил он, а сколько взяли себе
вы?
- Не понимаю, о чем вы говорите.
- Вы же читаете газеты, мистер Уормолд. Вы знаете, что у него отняли
летные права еще месяц назад, когда в пьяном виде он приземлился на
детской площадке.
- Я не читаю местных газет.
- И никогда их не читали?.. Конечно, он отрицал, что работает на вас.
Они предлагали ему много денег за то, чтобы он вместо этого работал на
них. Им тоже нужны фотографии тех площадок, которые вы обнаружили в горах
Орьенте, мистер Уормолд.
- Там нет никаких площадок.
- Не злоупотребляйте моей доверчивостью, мистер Уормолд. В одной из
ваших телеграмм вы говорили о чертежах, посланных в Лондон. Но этим тоже
понадобились фотографии.
- Но вы не можете не знать, кто они такие.
- Cui bono? [Кому от этого польза? (лат.)]
- И каковы их намерения на мой счет?
- Сначала они мне пообещали, что вас не тронут. Вы были им полезны. Они
знали о вас с первого дня, мистер Уормолд, но не принимали вас всерьез.
Они даже подозревали, что в ваших донесениях вы все выдумываете. Но потом
вы изменили шифр и расширили штат. Английскую разведку не так-то легко
надуть, не правда ли? - Какая-то лояльность по отношению к Готорну
заставила Уормолда промолчать. - Ах, мистер Уормолд, мистер Уормолд, зачем
вы впутались в это дело!
- Вы же знаете, зачем. Мне нужны были деньги. - Он почувствовал, что
хватается за правду, как за соломинку.
- Я бы одолжил вам денег. Я вам предлагал.
- Мне было мало того, что вы могли мне предложить.
- Для Милли?
- Да.
- Берегите ее, мистер Уормолд. Вы занимаетесь таким ремеслом, что вам
опасно любить кого или что бы то ни было. Они вас ударят по самому
больному месту. Вы помните бактерии, которых я разводил?
- Да.
- Может, если бы они не отняли у меня вкуса к жизни, они бы меня так
быстро не уговорили.
- Вы на самом деле думаете...
- Я только прошу вас быть поосторожнее.
- Можно от вас позвонить?
- Да.
Уормолд позвонил домой. Он не знал, почудилось ли ему или он и в самом
деле услышал сухой щелчок, который означал, что телефон подключен. Подошла
Беатриса. Он спросил:
- Все спокойно?
- Да.
- Не уходите, я скоро приду. С Милли все в порядке?
- Она давно спит.
- Я еду домой.
Доктор Гассельбахер сказал:
- Берегитесь, ваш голос вас выдает - они поймут, что вы любите. Мало ли
кто мог это услышать? - Он медленно пошел к двери, тесные лосины мешали
ему двигаться. - Спокойной ночи, мистер Уормолд. Вот вам "Шекспир для
детей".
- Мне он больше не понадобится.
- Милли может о нем вспомнить. Сделайте одолжение, не говорите никому
об этом... об этом... костюме. Я знаю, как это глупо, но мне было тогда
хорошо. Как-то раз со мной разговаривал кайзер.
- Что он сказал?
- Он сказал: "Я вас помню. Вы - капитан Мюллер".
Когда у шефа бывали гости, он кормил их обедом дома и готовил его сам,
ибо ни один ресторан не мог угодить его изысканному и романтическому
вкусу. Рассказывали, что однажды, когда шеф заболел и не хотел подвести
старого приятеля, которого пригласил на обед, он готовил его, лежа в
постели, по телефону. Поставив часы на ночной столик, он прерывал беседу,
чтобы в нужный момент приказать слуге:
- Алло, алло, Брюер, алло, выньте-ка цыпленка и полейте его еще раз
жиром.
Поговаривали, что однажды, когда его допоздна задержали на службе и он
захотел приготовить обед оттуда, вся еда была испорчена: шеф по ошибке
воспользовался аппаратом особого назначения, и его слуга слышал только
странные звуки, похожие на быстрое бормотание по-японски.
Обед, которым он угощал постоянного заместителя министра, был простой,
но крайне изысканный: жаркое, чуть-чуть сдобренное чесночком. На буфете
стоял уэнслидейлский сыр, а вокруг, в Олбэни, царила такая тишина, словно
дом занесло снегом. От кухонных занятий и сам шеф попахивал подливкой.
- Отличное жаркое. Просто отличное.
- Старинный норфолкский рецепт - "Ипсвичское жаркое бабушки Браун".
- А мясо какое... Просто тает во рту...
- Я научил Брюера покупать продукты, но повар из него никогда не
выйдет. За ним нужен глаз да глаз.
Они некоторое время ели в благоговейной тишине, которую только раз
прервал стук женских каблучков на Роуп-уок.
- Хорошее вино, - произнес в конце концов постоянный заместитель
министра.
- Пятьдесят пятого года, по-моему, в самый раз. А не слишком молодое?
- Не сказал бы.
За сыром шеф заговорил снова:
- Как насчет ноты русских, что думает министерство иностранных дел?
- Нас немножко озадачило упоминание о военно-морских базах в районе
Карибского моря. - Оба с хрустом жевали бисквиты. - Вряд ли речь идет о
Багамских островах. Острова эти стоят не больше того, что янки нам за них
заплатили, - несколько старых эсминцев. Мы-то всегда предполагали, что это
строительство на Кубе дело рук коммунистов. Вы не думаете, что его
все-таки затеяли американцы?
- Разве нам не сообщили бы об атом?
- Увы, поручиться не могу. После того самого дела Фукса. Они нас
упрекают, что и мы кое о чем умалчиваем. А что говорит ваш человек в
Гаване?
- Я потребую у него подробной оценки создавшегося положения. Как сыр?
- Грандиозный сыр.
- Налейте себе портвейна.
- "Кокбэрн" тридцать пятого года, верно?
- Двадцать седьмого.
- Вы верите, что они рано или поздно собираются воевать? - спросил шеф.
- И я, и вы можем только гадать об этом.
- Те, другие, что-то стали активны на Кубе, - по-видимому, не без
помощи полиции. Нашему человеку в Гаване пришлось довольно туго. Как вы
знаете, его лучший агент был убит; чистая случайность - он как раз ехал
снимать секретные сооружения с воздуха... Большая потеря для нас. Но за
эти фотографии я бы отдал куда больше, чем жизнь одного человека. Мы и
заплатили за них тысячу пятьсот долларов. В другого нашего агента стреляли
на улице, и теперь он страшно перепуган. Третий ушел в подполье. Есть там
женщина, ее тоже допрашивали, хотя она любовница директора почт и
телеграфа. Нашего резидента пока не трогают, может быть, для того, чтобы
за ним следить. Ну, он-то ловкая бестия.
- А вам не кажется, что он допустил неосторожность, растеряв всю свою
агентуру?
- Вначале без потерь не обойдешься. Они раскрыли его шифр. Я всегда
относился с опаской к этим книжным шифрам. Там есть немец, по-видимому,
самый крупный их агент и специалист по криптографии. Готорн предупреждал
на его счет нашего человека, но вы ведь знаете, что за народ эти старые
коммерсанты: они упрямы и, если уж кому-нибудь доверяют, их не разубедишь.
Пожалуй, стоило потерять несколько человек, чтобы открыть ему глаза.
Хотите сигару?
- Спасибо. А он сможет начать заново после этого провала?
- Он придумал трюк похитрее. Нащупал самое сердце в обороне противника.
Завербовал двойника в управлении полиции.
- А вам не кажется, что эти двойники - вещь рискованная? Никогда не
знаешь, кому достаются вершки, а кому - корешки.
- Я верю, что наш резидент сумеет фукнуть его, как надо, - сказал шеф.
- Я говорю "фукнуть" потому, что оба они большие мастера играть в шашки.
Игру там называют "дамками". Кстати, это отличный предлог, чтобы
встречаться.
- Вы и представить себе не можете, как нас тревожат их сооружения. Ах,
если бы вам удалось заполучить фотографии до того, как ваш агент был убит.
Премьер-министр требует, чтобы мы связались с янки и попросили их о
помощи.
- Ни в коем случае! Как же можно полагаться на этих янки?
- Я у вас ее беру, - сказал капитан Сегура. Они встретились в Гаванском
клубе. В Гаванском клубе, который вовсе не был клубом и принадлежал
конкуренту "Баккарди" [фирма, изготовляющая ром]; все коктейли с ромом
подавались бесплатно, и это давало Уормолду возможность увеличить свои
сбережения, ибо он, конечно, продолжал показывать в отчетах расходы на
выпивку. (Что напитки подаются бесплатно, объяснить Лондону было бы
невозможно или, во всяком случае, трудно.) Бар помещался в первом этаже
дома семнадцатого века, и окна его глядели на собор, где когда-то лежало
тело Христофора Колумба. Перед собором стояла серая каменная статуя
Колумба, и вид у нее был такой, будто она столетия откладывалась под
водой, как коралловый риф.
- А знаете, - сказал капитан Сегура, - было время, когда мне казалось,
что вы меня недолюбливаете.
- С человеком играешь в шашки не только потому, что он тебе нравится.
- Да, не только, - сказал капитан Сегура. - Смотрите! Я прохожу в
дамки.
- А я беру у вас три шашки.
- Вы, наверное, думаете, что я зевнул, но сейчас убедитесь, что ваш ход
мне выгоден. Вот, смотрите, я бью вашу единственную дамку. Зачем вы ездили
в Сантьяго, Санта-Клару и Сьенфуэгос две недели назад?.
- Я всегда туда езжу в это время года по своим торговым делам.
- Да, вид это имело такой, будто вы и в самом деле ездили по торговым
делам. В Сьенфуэгосе вы остановились в новой гостинице, пообедали один в
ресторане у моря. Сходили в кино и вернулись домой. На следующее утро...
- Неужели вы действительно думаете, что я - секретный агент?
- Начинаю в этом сомневаться. Наши друзья, видно, ошиблись.
- А кто они, эти "друзья"?
- Ну, скажем, друзья доктора Гассельбахера.
- Кто же они такие?
- Я по должности обязан знать, что творится в Гаване, - сказал капитан
Сегура, - но отнюдь не обязан давать сведения и принимать чью-то сторону.
Его дамка разгуливала по всей доске.
- А разве на Кубе есть чем интересоваться иностранной разведке?
- Конечно, мы страна маленькая, но лежим очень близко от американского
континента. И можем угрожать вашей базе на Ямайке. Если какую-нибудь
страну окружают со всех сторон, как Россию, она старается пробить брешь.
- Но какую роль могу играть я... или доктор Гассельбахер... в мировой
стратегии? Человек, который продает пылесосы. Или доктор, ушедший на
покой.
- В каждой игре бывают не только дамки, но и простые шашки, - сказал
капитан Сегура. - Вот, например, эта. Я ее бью, а вы отдаете без всякого
огорчения. Ну, а доктор Гассельбахер все-таки хорошо решает кроссворды.
- При чем тут кроссворды?
- Из такого человека получается превосходный криптограф. Мне однажды
показали вашу телеграмму с расшифровкой; вернее, дали возможность ее
найти, Может быть, надеялись, что я вышлю вас с Кубы. - Он засмеялся. -
Отца Милли! Как бы не так!
- Что это была за телеграмма?
- Вы там утверждали, будто вам удалось завербовать инженера Сифуэнтеса.
Какая чушь! Я его хорошо знаю. Может, они для того и стреляли, чтобы
телеграмма звучала правдоподобнее. А может, и состряпали телеграмму для
того, чтобы от вас избавиться. А может, они просто люди куда более
доверчивые, чем я.
- Какая странная история! - Уормолд передвинул шашку. - А почему вы так
уверены, что Сифуэнтес не мой агент?
- Я вижу, как вы играете в шашки, мистер Уормолд, а кроме того, я
допросил Сифуэнтеса.
- Вы его пытали?
Капитан Сегура расхохотался.
- Нет. Он не принадлежит к тому классу, который пытают.
- Я не знал, что и в пытках есть классовые различия.
- Дорогой мой мистер Уормолд, вы же знаете, что есть люди, которые сами
понимают, что их могут пытать, и люди, которые были бы глубоко возмущены,
если б такая мысль кому-нибудь пришла в голову. Пытают всегда по
молчаливому соглашению сторон.
- Но пытки пыткам рознь. Когда они разгромили лабораторию доктора
Гассельбахера, это ведь тоже было пыткой...
- Мало ли что могут натворить дилетанты! Полиция тут ни при чем. Доктор
Гассельбахер не принадлежит к классу пытаемых.
- А кто к нему принадлежит?
- Бедняки моей и любой латиноамериканской страны. Бедняки Центральной
Европы и азиатского Востока. В ваших благополучных странах бедняков нет, и
поэтому вы не подлежите пыткам. На Кубе полиция может измываться, как
хочет, над эмигрантами из Латинской Америки и прибалтийских стран, но и
пальцем не тронет приезжих из вашей страны или из Скандинавии. Такие вещи
без слов понимают обе стороны. Католиков легче пытать, чем протестантов,
да среди них и преступников больше. Вот видите, я был прав, что вышел в
дамки; теперь я бью вас в последний раз.
- Вы, по-моему, всегда выигрываете. А теория у вас любопытная.
Они оба выпили еще по одному бесплатному "дайкири", замороженному так
сильно, что его приходилось пить по капельке.
- А как поживает Милли? - спросил капитан Сегура.
- Хорошо.
- Я очень люблю эту девочку. Она правильно воспитана.
- Рад, что вы так думаете.
- Вот поэтому мне бы и не хотелось, чтобы у вас были неприятности,
мистер Уормолд. Нехорошо, если вас лишат вида на жительство. Гавана много
потеряет, если расстанется с вашей дочерью.
- Вряд ли вы мне поверите, капитан, но Сифуэнтес не был моим агентом.
- Нет, почему же, я вам верю. Я думаю, что вами хотели воспользоваться
для отвода глаз или же как манком - знаете, такая деревянная уточка, на
которую приманивают диких уток. - Он допил свой "дайкири". - Это мне на
руку. Я сам люблю подстерегать диких уток, откуда бы они ни прилетали. Они
презирают бедных туземных стрелков, но в один прекрасный день, когда они
спокойно рассядутся, вот тогда я поохочусь вволю.
- Как все сложно в этом мире. Куда проще, по-моему, продавать пылесосы.
- Дела идут, надеюсь, хорошо?
- О да, спасибо.
- Я обратил внимание на то, что вы увеличили свой штат. У вас
прелестный секретарь - та дама с сифоном, ее пальто никак не желало
запахиваться, помните? И молодой человек.
- Мне нужен счетовод. На Лопеса положиться нельзя.
- Ах да, Лопес... Еще один ваш агент. - Капитан Сегура засмеялся. -
Так, во всяком случае, мне было доложено.
- Ну да, он снабжает меня секретными сведениями о нашей полиции.
- Осторожнее, мистер Уормолд! Лопес принадлежит к тем, кого можно
пытать. - Оба они посмеялись, допивая свои "дайкири". В солнечный день
легко смеяться над пытками. - Мне пора идти, мистер Уормолд.
- У вас, наверно, все камеры полны моих шпионов.
- Место еще для одного всегда найдется; на худой конец можно кое-кого
пустить в расход.
- Я все же, капитан, как-нибудь обыграю вас в шашки.
- Сомневаюсь, мистер Уормолд.
Он видел в окно, как Сегура прошел мимо серой статуи Колумба, будто
вырезанной из пемзы, и направился к себе в управление. Тогда Уормолд
заказал еще одно даровое "дайкири". Гаванский клуб и капитан Сегура
заменили "Чудо-бар" и доктора Гассельбахера - это была перемена, с которой
приходилось мириться. Назад ничего не вернешь. Доктора Гассельбахера
унизили в его глазах, а дружба не терпит унижения. Он больше не видел
доктора Гассельбахера. В этом клубе, как и в "Чудо-баре", он чувствовал
себя гражданином Гаваны. Элегантный молодой человек, который подавал
"дайкири", и не пытался всучить ему, словно какому-нибудь туристу, бутылку
рома из тех, что стояли на стойке. Человек с седой бородой, как всегда в
этот час, читал утреннюю газету; забежал почтальон, чтобы на пути
проглотить бесплатную рюмку спиртного, - все они, как и он, были
гражданами Гаваны. Четверо туристов весело вышли из бара с плетеными
корзинками, в которых лежали бутылки рома; они раскраснелись и тешили себя
иллюзией, что напились даром. Он подумал: "Они иностранцы, их-то, конечно,
не пытают".
Уормолд слишком быстро выпил свой "дайкири", так что у него даже глаза
заслезились; он вышел из клуба. Туристы, перегнувшись, заглядывали в
колодец семнадцатого века; они побросали туда столько монет, что могли
дважды заплатить за свои коктейли; зато они наворожили себе, что еще раз
побывают в этих благословенных местах. Его окликнул женский голос и он
увидел Беатрису, которая стояла между колоннами аркады, возле антикварной
лавки, среди трещоток, бутылей из тыквы и негритянских божков.
- Что вы здесь делаете?
Она объяснила:
- Я всегда волнуюсь, когда вы встречаетесь с Сегурой. На этот раз мне
хотелось удостовериться...
- В чем?
Может быть, она, наконец, стала подозревать, что у него нет никаких
агентов? Может быть, она получила инструкции следить за ним - из Лондона
или от 59200 из Кингстона? Они пошли домой пешком.
- В том, что это не ловушка и что вас не подстерегает полиция. С
агентом-двойником не так-то легко иметь дело.
- Зря вы беспокоитесь.
- Вы слишком неопытны. Вспомните, что произошло с Раулем и Сифуэнтесом.
- Сифуэнтеса допрашивала полиция. - Уормолд добавил с облегчением: - Он
провалился, теперь он нам больше не нужен.
- А как же вы тогда не провалились?
- Он ничего не выдал. Вопросы задавал капитан Сегура, а Сегура - один
из наших. Мне кажется, что пора выплатить ему наградные. Он сейчас
составляет для нас полный список иностранных агентов в Гаване - и
американских, и русских. "Дикие утки", как он их называет.
- Ну, это большое дело. А сооружения?
- С ними придется повременить. Я не могу заставить его действовать
против своей страны.
Проходя мимо собора, он, как всегда, бросил монету слепому нищему,
сидевшему на ступеньках. Беатриса сказала:
- На таком солнце жалеешь, что ты и сам не слепой.
В Уормолде проснулось вдохновение. Он сказал:
- Вы знаете, а он ведь на самом деле не слепой. Он все отлично видит.
- Ну, тогда он очень хороший актер. Я наблюдала за ним все время, пока
вы были с Сегурой.
- А он следил за вами. Откровенно говоря, он - один из лучших моих
осведомителей. Я всегда сажаю его здесь, когда иду на свидание с Сегурой.
Простейшая предосторожность. Я совсем не так беззаботен, как вы думаете.
- Вы ничего не сообщали об этом в Лондон?
- Зачем? Вряд ли у них заведено досье на слепого нищего, а я не
пользуюсь им для получения секретных сведений. Но если бы меня арестовали,
вы узнали бы об этом через десять минут. Что бы вы стали делать?
- Сожгла бы все бумаги и отвезла Милли в посольство.
- А как насчет Руди?
- Велела бы ему радировать в Лондон, что мы сматываем удочки, а потом
уйти в подполье.
- А как уходят в подполье? - Он и не пытался получить ответ. Он говорил
медленно, давая волю своей фантазии. - Слепого зовут Мигель. Он служит мне
из чувства благодарности. Видите ли, я когда-то спас ему жизнь.
- Каким образом?
- Да так, ерунда! Несчастный случаи на пароме. Просто оказалось, что я
умею плавать, а он нет.
- Вам дали медаль?
Он быстро взглянул на нее, но прочел на ее лице только невинное
любопытство.
- Нет. Славы я не сподобился. Если говорить по правде, меня даже
оштрафовали за то, что я вытащил его на берег в запрещенной зоне.
- Какая романтическая история! Ну, а теперь он, конечно, готов отдать
за вас жизнь.
- Ну, это слишком...
- Скажите, есть у вас где-нибудь маленькая грошовая книжка в черном
клеенчатом переплете для записи расходов?
- По-моему, нет. А что?
- Где вы когда-то записывали, сколько истрачено на перышки и резинки?
- Господи, зачем мне перышки?
- Да нет, я просто так спрашиваю.
- Записную книжку так дешево не купишь. А перышки - у кого же теперь
нет автоматической ручки?
- Ладно, не будем об этом говорить. Это мне как-то рассказывал Генри.
Ошибка.
- Какой Генри?
- 59200, - сказала она.
Уормолд почувствовал какую-то странную ревность, несмотря на правила
конспирации, она только раз назвала его Джимом.
Когда они вошли, дома, как всегда, было пусто; он понял, что больше не
скучает по Милли, и с грустью вздохнул: хотя бы одна любовь больше не
причиняла ему боли.
- Руди ушел, - сказала Беатриса. - Наверно, покупает сладости. Он ест
слишком много сладкого. Но, по-видимому, затрачивает уйму энергии, потому
что совсем не толстеет. Но на что он ее тратит?
- Давайте поработаем. Надо послать телеграмму. Сегура сообщил мне
ценные сведения относительно просачивания коммунистов в полицейские кадры.
Вы даже не поверите...
- Я готова верить во что угодно. Смотрите. Я обнаружила в шифровальной
книге очень забавную вещь. Вы знали, что есть специальное обозначение для
слова "евнух"? Неужели оно так уж часто встречается в телеграммах?
- Наверно, нужно для Стамбульского отделения.
- Жаль, что оно нам ни к чему, правда?
- Вы когда-нибудь выйдете еще раз замуж?
- Ваши ассоциации иногда бывают слишком явными. Как вы думаете, у Руди
есть по секрету от нас личная жизнь? Он не может тратить всю свою энергию
в конторе.
- А существуют правила для личной жизни? Если вам хочется завести
личную жизнь, надо спрашивать разрешения у Лондона?
- Что ж, конечно, лучше проверить досье, прежде чем зайдешь слишком
далеко. Лондон не одобряет половых связей своих работников с посторонними.
- Видно, я становлюсь важной персоной, - сказал Уормолд. - Меня просят
произнести речь.
- Где? - вежливо спросила Милли, отрываясь от "Ежегодника любительницы
верховой езды".
Вечерело, рабочий день кончился, последние лучи золотили крыши, волосы
Милли цвета меди и виски у него в стакане.
- На ежегодном обеде Европейского коммерческого общества. Меня просил
выступить наш президент, доктор Браун, ведь я - старейший член общества.
Почетным гостем у нас будет американский генеральный консул, - добавил он
не без гордости.
Казалось, он совсем недавно поселился в Гаване и познакомился с
девушкой, которая стала матерью Милли, - это было во "Флоридита-баре", она
пришла туда со своими родителями. А теперь он был здесь самым старым
коммерсантом. Многие ушли на покой; кое-кто уехал на родину, чтобы принять
участие в последней войне, - англичане, немцы, французы; а его не взяли в
армию из-за хромоты. Из тех, что уехали, никто уж не вернулся на Кубу.
- О чем ты будешь говорить?
- Ни о чем, - грустно ответил он. - Я не знаю, что сказать.
- Держу пари, что твоя речь была бы самая лучшая.
- Ну, что ты. Если я самый старый член общества, то и самый незаметный
тоже. Экспортеры рома и сигар - вот они действительно важные птицы.
- Да, но ты - это ты.
- Жаль, что ты не выбрала себе отца поумнее.
- Капитан Сегура говорит, что ты неплохо играешь в шашки.
- Но не так хорошо, как он.
- Пожалуйста, согласись, папа, - сказала она. - Я бы так тобой
гордилась!
- Я буду выглядеть там ужасно глупо.
- Ничего подобного. Ну, ради меня.
- Ради тебя я готов хоть на голове стоять. Ладно. Я скажу речь.
В дверь постучал Руди. В этот час он заканчивал прием радиограмм - в
Лондоне была полночь. Он сказал:
- Срочное сообщение из Кингстона. Сходить за Беатрисой?
- Нет, я справлюсь сам. Она собиралась в кино.
- Кажется, дела идут бойко, - заметила Милли.
- Да.
- Но я не вижу, чтобы ты вообще продавал теперь пылесосы.
- У нас сделки по долгосрочным обязательствам, - сказал Уормолд.
Он пошел в спальню и расшифровал радиограмму. Она была от Готорна.
Уормолду предлагалось первым же самолетом вылететь в Кингстон для доклада.
Он подумал: наконец-то они все узнали.
Свидание было назначено в гостинице "Миртл-Бэнк". Уормолд много лет не
был на Ямайке, и теперь его привели в ужас здешние грязь и жара. Чем
объяснить убожество британских владений? Испанцы, французы, португальцы
строили города, чтобы в них жить, англичане же предоставляли городам расти
как попало. Самый нищий закоулок Гаваны был полон благородства по
сравнению с барачным существованием Кингстона, его лачугами, сложенными из
старых бидонов из-под горючего и крытыми кусками железа с кладбища
автомобилей.
Готорн сидел в шезлонге на веранде "Миртл-Бэнка", потягивая через
соломинку пунш. Одет он был так же безукоризненно, как и в тот раз, когда
Уормолд увидел его впервые; единственным признаком того, что и он страдает
от жары, был комочек пудры, засохшей под левым ухом. Он сказал:
- Садитесь за те же деньги.
Готорн не расстался со своим жаргоном.
- Спасибо.
- Как долетели?
- Спасибо, хорошо.
- Наверно, рады, что попали домой.
- Домой?
- Я хотел сказать - сюда; сможете отдохнуть от своих черномазых. Снова
на британской земле.
Уормолд подумал об убогих хижинах вдоль набережной, о жалком старике,
который спал, скорчившись в ненадежной полоске тени, о ребенке в
лохмотьях, нянчившем выброшенную волнами чурку. Он сказал:
- Гавана не так уж плоха.
- Хотите пунша? "Плантаторский". Здесь он совсем недурен.
- Спасибо.
Готорн сказал:
- Случилась маленькая неприятность, вот я и попросил вас подъехать.
- Да?
Сейчас откроется правда. Могут они арестовать его, раз он на британской
территории? Какое ему предъявят обвинение? Его, наверно, привлекут за
вымогательство или припишут какое-нибудь совсем непонятное преступление, а