поворачивались спиной к прохожим. Немножко светлее было возле кино, но
никто туда не ходил: по закону оно должно было оставаться открытым, однако
после захода солнца туда отваживался забрести только какой-нибудь солдат
или полицейский. В одном из переулков Уормолд наткнулся на военный
патруль.
Уормолд и его клиент сидели в маленькой душной комнате. Открытая дверь
выходила в патио [внутренний дворик (исп.)], где росла пальма и стояла
водопроводная колонка, но снаружи было так же жарко, как и в доме. Они
сидели друг против друга в качалках, раскачиваясь вперед и назад,
вперед-назад и поднимая небольшой ветерок.
В торговле застой - вперед-назад, - никто в Сантьяго не покупает
электроприборов - вперед-назад, - к чему они? - вперед-назад. Тут, как
нарочно, погасло электричество, и они продолжали качаться в темноте.
Качнувшись не в такт, они слегка стукнулись головами.
- Простите.
- Виноват.
Вперед-назад-вперед...
Кто-то скрипнул стулом в патио.
- Это ваша жена? - спросил Уормолд.
- Нет. Там не должно быть никого. Мы одни.
Уормолд качнулся вперед, качнулся назад, снова качнулся вперед,
прислушиваясь к тому, как кто-то, крадучись, ходит по двору.
- Да, конечно.
Он ведь был в Сантьяго. В любом доме здесь мог скрываться беглец. Лучше
всего было ничего не слышать, ну, а ничего не видеть было совсем просто
даже тогда, когда опять загорелся неверный свет и нити накала замерцали
бледным желтоватым сиянием.
По дороге в гостиницу его остановили двое полицейских. Они спросили,
что он делает так поздно на улице.
- Но ведь сейчас только десять часов, - заметил он.
- Что вам нужно в десять часов на улице?
- Но ведь комендантский час не объявлен.
Внезапно один из полицейских без всякого предупреждения хлестнул его по
лицу. Уормолд был скорее удивлен, чем рассержен. Он принадлежал к людям,
уважающим закон: полиция была для него естественной защитницей;
схватившись рукой за щеку, он спросил:
- Господи, что же это вы делаете?
Второй полицейский ударил его в спину так, что он едва удержался на
ногах. Шляпа его скатилась в канаву, в самую грязь.
- Отдайте мне шляпу, - сказал он, но его ударили снова.
Он начал было что-то говорить о британском консуле, и ему дали такого
пинка, что он отлетел на другую сторону мостовой и чуть было не упал.
Затем его втолкнули в какую-то дверь, и он очутился у стола, за которым
спал полицейский, положив голову на руки. Он проснулся и заорал на
Уормолда; "свинья" было самым мягким из его выражений.
Уормолд сказал:
- Я британский подданный, моя фамилия Уормолд, мой адрес в Гаване:
Лампарилья, 37. Возраст - сорок пять лет, разведен с женой. Я хочу
позвонить консулу...
Человек, обозвавший его свиньей и носивший на рукаве нашивки сержанта,
приказал ему предъявить паспорт.
- Не могу. Он у меня в гостинице, в портфеле.
Один из тех, кто его задержал, сказал со злорадством:
- Обнаружен на улице без документов.
- Обыщите его, - сказал сержант.
Они извлекли его бумажник, открытку к доктору Гассельбахеру, которую он
позабыл опустить, и маленькую бутылочку виски "Старый дед", купленную в
баре гостиницы. Сержант долго изучал бутылочку и открытку.
- Зачем вы носите с собой эту бутылку? - спросил он. - Что в ней такое?
- А что в ней может быть?
- Мятежники делают из бутылок гранаты.
- Но не из таких же маленьких бутылочек!
Сержант вытащил пробку, понюхал и вылил несколько капель себе на
ладонь.
- Похоже на виски, - сказал он и принялся за открытку. - Почему вы
поставили крест на открытке?
- Это окно моей комнаты.
- Зачем вам понадобилось показывать окно вашей комнаты?
- А почему бы нет? Просто... ну, все так делают, когда путешествуют.
- Вы хотели, чтобы кто-то забрался к вам в окно?
- Конечно, нет.
- Кто такой доктор Гассельбахер?
- Старый друг.
- Вы ждете его в Сантьяго?
- Нет.
- Так зачем же вам надо показывать ему, где ваша комната?
Уормолд начал усваивать истину, так хорошо известную всем преступникам
мира, - человеку, облеченному властью, невозможно что бы то ни было
объяснить. Он дерзко заявил:
- Доктор Гассельбахер - женщина.
- Женщина-врач! - неодобрительно воскликнул сержант.
- Нет, доктор философии, очень красивая женщина.
Он описал в воздухе два полушария.
- И она приедет к вам в Сантьяго?
- Нет, нет. Но вы-то знаете женщин, сержант. Им хочется видеть, где
спит их мужчина.
- Вы ее любовник? - Атмосфера начала проясняться. - А все-таки это не
объяснение, зачем вы шатаетесь ночью по улицам.
- Но нету же закона...
- Закона нет, но люди осторожные сидят дома. По ночам бродят только
злоумышленники.
- Мне не спалось - я мечтал об Эмме.
- О какой Эмме?
- О докторе Гассельбахер.
Сержант произнес с расстановкой:
- Тут что-то не так. У меня на это нюх. Вы говорите неправду. Если вы
любите Эмму, почему вы приехали в Сантьяго?
- Ее муж нас подозревает.
- У нее есть муж? No es muy agradable [это не очень-то приятно (исп.)].
Вы католик?
- Нет.
Сержант взял со стола открытку и снова принялся ее изучать.
- Крест на окне вашей спальни - это тоже не очень красиво. Как она
объяснит это мужу?
Уормолд быстро сообразил:
- Ее муж слепой.
- Опять некрасиво. Совсем некрасиво.
- Стукнуть его еще разок? - спросил один из полицейских.
- Погоди. Я сначала его допрошу. Вы давно знакомы с этой женщиной,
Эммой Гассельбахер?.
- Неделю.
- Неделю? Все, что вы говорите, очень некрасиво. Вы протестант и
распутник. Как вы познакомились с этой женщиной?
- Нас познакомил капитан Сегура.
Рука сержанта, державшая открытку, застыла в воздухе. Уормолд услышал,
как у него за спиной крякнул полицейский. Все долго молчали.
- Капитан Сегура?
- Да.
- Вы знаете капитана Сегуру?
- Это приятель моей дочери.
- А, так у вас есть дочь. Вы женаты. Это некр... - начал было он снова,
но его прервал один из полицейских:
- Он знаком с капитаном Сегурой.
- Почем я знаю, что вы не врете?
- Позвоните ему и проверьте.
- Пройдет несколько часов, прежде чем я дозвонюсь до Гаваны.
- Ночью мне из Сантьяго все равно не уехать. Я подожду в гостинице.
- Или в одной из камер здесь, в участке.
- Не думаю, чтобы капитану Сегуре это очень понравилось.
Сержант задумался уже всерьез, продолжая одновременно разглядывать
содержимое бумажника. Потом он приказал одному из полицейских проводить
Уормолда в гостиницу и посмотреть его паспорт (сержант явно рассчитывал
спасти таким путем свой престиж). Они дошли до гостиницы в неловком
молчании, и только в постели Уормолд вспомнил, что открытка к доктору
Гассельбахеру так и осталась на столе у сержанта. Он не придал этому
никакого значения - утром пошлет другую. Как поздно человек начинает
постигать все хитросплетения жизни, где иногда даже открытка может сыграть
важную роль, и понимать, что нет такой мелочи, которой можно было бы
пренебречь. Через три дня Уормолд сел в автобус и поехал назад в
Санта-Клару; его "хилмен" был готов, и он добрался до Гаваны без всяких
приключений.
Приехав в Гавану под вечер, он нашел пачку телеграмм. Ждала его и
записка от Милли: "Что это ты выкинул? Сам знаешь кто (он этого не знал)
ведет себя крайне настойчиво, хотя и вполне прилично, - ты не думай.
Доктор Гассельбахер срочно хочет с тобой поговорить. Целую.
P.S. Ушла кататься верхом в Загородный клуб. Серафину снимали
фотокорреспонденты. Как, по-твоему, это слава?"
Доктор Гассельбахер мог подождать. Но две телеграммы были срочные.
"Номер 2 от 5 марта начинается абзац А проверка Гассельбахера дала
сомнительные результаты точка будьте крайне осторожны при встречах с ним
сведите их к минимуму конец".
Винсента К.Паркмена отклоняли безоговорочно. "Контакта с ним не
устанавливать повторяю не устанавливать точка есть подозрения он уже
завербован американской разведкой".
Следующая телеграмма - номер 1 от 4 марта - звучала сухо: "Прошу в
дальнейшем согласно инструкции в каждой телеграмме касаться только одного
вопроса".
Тон телеграммы номер 1 от 5 марта был более ободряющим: "Профессор
Санчес и инженер Сифуэнтес проверены точка можете вербовать точка считаем
люди с таким положением в обществе потребуют только оплаты непредвиденных
расходов".
Когда он прочел последнюю телеграмму, у него совсем отлегло от сердца:
"Нижеследующее от А.О. вербовка 59200/5/1 утверждена но просим учесть
намеченное вознаграждение ниже установленного европейского тарифа следует
поднять до 25 повторяем 25 песо в месяц конец".
А в это время Лопес кричал ему снизу:
- Вас спрашивает доктор Гассельбахер.
- Скажи, что я занят. Я позвоню ему попозже.
- Он просит подойти сейчас же. И голос у него странный.
Уормолд спустился вниз, к телефону. Едва взяв трубку, он услышал
взволнованный и какой-то постаревший голос. Раньше он никогда не замечал,
что доктор Гассельбахер - старик.
- Прошу вас, мистер Уормолд...
- Слушаю! Что с вами?
- Очень вас прошу, придите ко мне сейчас же. У меня неприятности.
- Где вы?
- Дома.
- А что случилось, Гассельбахер?
- Не могу сказать по телефону.
- Вы заболели?.. Ушиблись?..
- Ах, если бы дело было только в этом! - сказал Гассельбахер. - Прошу
вас, придите.
За все годы их знакомства Уормолд ни разу не был у Гассельбахера дома.
Они встречались в "Чудо-баре", а в день рождения Милли - в каком-нибудь
ресторане; лишь однажды, когда у Уормолда был сильный жар, доктор
Гассельбахер заглянул к нему на улицу Лампарилья. Был еще такой случай:
как-то раз на скамейке бульвара Уормолд сидел с Гассельбахером и плакал,
рассказывая о том, что мать Милли сегодня утром улетела в Майами. Дружба
была прочной потому, что они держались на расстоянии; неразлучная дружба
быстрее приходит к концу. Сейчас ему даже пришлось спросить у
Гассельбахера его адрес.
- Разве вы не знаете? - с удивлением спросил тот.
- Нет.
- Пожалуйста, приходите поскорее, - сказал Гассельбахер, - мне так
тяжело одному.
Но в этот вечерний час торопиться было невозможно. В Обиспо
образовалась пробка, и только через полчаса Уормолд добрался до ничем не
примечательного двенадцатиэтажного дома из белесого камня, где жил
Гассельбахер. Двадцать лет назад это было ультрасовременное здание, но
теперь его переросли и затмили стальные небоскребы западных кварталов. Дом
этот строился во времена мебели из металлических трубок, и первое, что
увидел Уормолд, когда его впустил доктор Гассельбахер, был стул из
металлических трубок. Ему бросилась в глаза старая литография,
изображавшая какой-то замок на Рейне.
Доктор Гассельбахер постарел, как и его голос. И дело было не в цвете
лица или волос. Его морщинистая красноватая кожа так же не могла
измениться, как кожа черепахи, и ничто уже не в силах было побелить его
волосы больше, чем это сделали годы. Выражение лица - вот что изменилось;
растоптано было его отношение к жизни: доктор Гассельбахер перестал быть
оптимистом.
- Как хорошо, что вы пришли, мистер Уормолд, - смиренно сказал он.
Уормолд вспомнил тот день, когда этот старик увел его с бульвара и
напоил в "Чудо-баре", болтая без передышки, прижигая боль алкоголем,
смехом и неистребимым оптимизмом. Теперь Уормолд спросил:
- Что случилось?
- Войдите, - сказал Гассельбахер.
В гостиной, среди стульев из металлических трубок, царил хаос: здесь,
видно, похозяйничал какой-то малолетний пакостник, взламывая одно,
опрокидывая другое, коверкая или щадя, по какому-то бессмысленному
капризу, третье. Фотографию группы молодых людей с пивными кружками в
руках вытащили из рамки и разорвали в клочья; цветная репродукция
"Смеющегося кавалера" висела над диваном нетронутой, но на самом диване
одна из трех подушек была распорота. Содержимое шкафа было раскидано по
полу, кругом валялись старые письма и счета, а среди них, точно
выброшенная на сушу рыба, лежала прядь белокурых волос, перевязанная
черной лентой.
- Но почему?.. - спросил Уормолд.
- Это еще не так страшно, - сказал Гассельбахер, - пойдемте туда.
В маленькой комнате, где Гассельбахер устроил лабораторию, все было
перевернуто вверх дном. Среди обломков еще пылала газовая горелка. Доктор
Гассельбахер ее потушил. Он поднял пробирку; ее содержимое было размазано
по дну раковины.
- Вам не понять, - сказал он. - Я пытался получить бактерии из... ну,
все равно из чего. Я знал, что у меня ничего не выйдет. Это была только
мечта.
Он тяжело опустился на высокий складной стул, - тот неожиданно
подкосился под его тяжестью, и Гассельбахер грохнулся на пол. Кто-нибудь
всегда бросит под ноги герою трагедии корку банана... Гассельбахер
поднялся и отряхнул брюки.
- Когда это случилось?
- Мне позвонили по телефону и вызвали к больному. Я сразу почувствовал
что-то неладное, но нужно было идти. Я не мог позволить себе не пойти.
Когда я вернулся, я нашел то, что вы видите.
- Кто это сделал?
- Не знаю. Неделю назад ко мне заглянул какой-то человек. Я его никогда
раньше не видел. Он попросил меня оказать ему одну услугу. Это не имело
отношения к медицине. Я сказал: нет. Он спросил, на чьей стороне мои
симпатии - Востока или Запада. Я пробовал отшутиться. Сказал, что они
где-то посередине. - Гассельбахер добавил с укором: - Несколько недель
назад и вы задали мне тот же вопрос.
- Я ведь шутил, Гассельбахер.
- Знаю. Простите. Хуже всего то, что они повсюду сеют подозрения. -
Гассельбахер уставился в раковину. - Ребяческие мечты! Все это так, я
знаю. Флеминг открыл пенициллин случайно, по вдохновению. Такая
случайность невозможна без вдохновения. С пожилым врачом средней руки
подобных случайностей не бывает, но им-то до этого какое дело? Какое им
дело до того, что мне хотелось помечтать?
- Ничего не понимаю. Что за всем этим кроется, как по-вашему?
Что-нибудь политическое? Какой национальности был тот человек?
- Он говорил по-английски вроде меня, с акцентом. В наши дни во всем
мире люди говорят" с каким-нибудь акцентом.
- Вы звонили в полицию?
- Откуда я знаю, что он сам не был из полиции? - сказал доктор
Гассельбахер.
- Они что-нибудь взяли?
- Да. Кое-какие документы.
- Важные?
- Не надо было их хранить. Это были старые документы, тридцатилетней
давности. В молодости ввязываешься в разные дела. Нет такой жизни, которая
была бы совершенно безупречной, мистер Уормолд. Но я думал, что прошлое
есть прошлое. Я был слишком большим оптимистом. И вы, и я не то, что
здешние люди: у нас нет исповедальни, где можно похоронить дурное прошлое.
- Но что вы обо всем этом думаете?.. И что они могут сделать еще?
- Занесут меня в какую-нибудь картотеку, - сказал доктор Гассельбахер.
- Им надо набить себе цену. Может быть, на карточке они присвоят мне
звание ученого-атомника.
- А вы бы не смогли начать ваш опыт сначала?
- Что ж, пожалуй, мог бы. Но я никогда не верил в него по-настоящему, а
теперь все это ушло в канализационную трубу. - Он отвернул кран, чтобы
ополоснуть раковину. - Я не смогу отделаться от воспоминаний об этой...
гадости. То была мечта, а действительность - вот она. - Что-то похожее на
поганку застряло в стоке. Гассельбахер протолкнул слизь пальцем в трубу. -
Спасибо, что пришли, мистер Уормолд. Вы настоящий друг.
- Разве я могу вам помочь?
- Вы дали мне выговориться. Мне уже легче. Вот только из-за документов
я побаиваюсь. Может быть, они пропали случайно? А может, я просто не нашел
их во всем этом хаосе.
- Давайте, я помогу вам искать.
- Нет, мистер Уормолд. Мне не хочется, чтобы вы видели то, чего я
стыжусь.
Они выпили по две рюмки в разгромленной гостиной, и Уормолд ушел.
Доктор Гассельбахер стоял на коленях под "Смеющимся кавалером" и выметал
мусор из-под дивана. Захлопнув дверцу своей машины, Уормолд почувствовал,
как раскаяние скребется в его сердце, словно мышь за стеной тюремной
камеры. Но, даст бог, скоро он так выдрессирует свою совесть, что сможет
кормить ее из рук. Удавалось же это другим - тем, кого до него вербовали в
уборных, кто до него отпирал двери гостиниц чужим ключом, получал
инструкции о симпатических чернилах и новом применении "Шекспира для
детей" Лама. У каждой шутки есть оборотная сторона - чувства того, над кем
подшутили.
Зазвонили колокола храма Санто-Кристо, голуби взмыли с крыш прямо в
золотой вечер и закружили над лотерейными лавчонками улицы О'Рейли и над
банками Обиспо; мальчики и девочки в черно-белой форме, с черными ранцами,
не отличимые друг от друга, как галчата, ручейками потекли из школы
св.Младенцев. Возраст отделял их от мира взрослых - от мира 59200, - и их
легковерие было совсем иного рода. Скоро придет домой Милли, с нежностью
подумал он. Какое счастье, что она все еще верит в сказки: в непорочное
зачатие, в образа святых, проливающих слезы или твердящих во мраке слова
любви. Готорн и иже с ним были не менее легковерны, но они принимали за
чистую монету кошмары, страшные вымыслы из фантастических романов.
Нет, играть - так уж играть. По крайней мере он доставит им
удовольствие за их деньги, он снабдит их для картотеки чем-нибудь почище
экономического доклада. Уормолд набросал черновик: "Номер 1 от 8 марта
абзац А начинается во время моей поездки в Сантьяго я слышал из разных
источников сообщения о крупных военных сооружениях в горах Орьенте точка
эти работы настолько обширны что не могут быть предназначены для борьбы с
мелкими повстанческими отрядами которые там засели точка ходят слухи о
расчистке больших участков точка маскируются лесными пожарами точка
крестьян ряда деревень принуждают возить камень абзац Б начинается в баре
гостиницы в Сантьяго познакомился с испанцем летчиком кубинской
авиакомпании в состоянии сильного опьянения точка утверждает что на пути
из Гаваны в Сантьяго видел обширные бетонные площадки слишком большие для
любых гражданских сооружений абзац В начинается 59200/5/3 сопровождавший
меня в Сантьяго взял на себя опасное поручение и зарисовал возле военного
штаба в Байамо необычного вида машины отправляемые в леса точка чертежи
следуют диппочтой абзац Г начинается разрешите выплатить особое
вознаграждение учитывая серьезный риск которому он подвергался и временно
приостановить работу над экономическими докладами в связи с тревожным и
важным характером сообщений из Орьенте абзац Д начинается проверьте Рауля
Домингеса кубинского пилота которого предлагаю завербовать в качестве
59200/5/4".
Уормолд с жаром принялся зашифровывать свое послание. "Вот уж не думал,
что я на это способен! 59200/5 знает свое дело", - не без гордости подумал
он. Его веселое настроение заразило даже Чарльза Лама. Он остановил свой
выбор на странице 217, строка 12: "Но я откину занавес и покажу вам
картину. Разве она не хороша?"
Уормолд вызвал из магазина Лопеса. Он вручил ему двадцать пять песо и
сказал:
- Вот деньги вперед за первый месяц.
Он слишком хорошо знал Лопеса, чтобы ожидать от него благодарности за
лишние пять песо, но был обескуражен, когда тот заявил:
- Да, а на тридцать песо можно было бы жить.
- Вы еще недовольны? Фирма вам платит большие деньги.
- Но требует много лишней работы, - сказал Лопес.
- Что за чушь! Какой работы?
- Личных услуг.
- Каких личных услуг?
- Она, наверно, потребует много лишней работы, а иначе зачем бы вы
стали платить мне двадцать пять песо?
В денежных спорах Лопес всегда брал верх.
- Принесите мне из магазина один "Атомный котел", - сказал Уормолд.
- У нас только один и есть в магазине.
- Вот и принесите его наверх.
Лопес вздохнул.
- Это что, личная услуга?
- Да.
Оставшись один, Уормолд разобрал пылесос. Потом он сел за стол и
принялся тщательно снимать с него чертежи. Позже, откинувшись на спинку
стула и разглядывая свои наброски пульверизатора, отсоединенного от
шланга, игольчатой трубки, наконечника и патрубка, он задумался: "Уж не
зашел ли я слишком далеко?" Он заметил, что позабыл проставить размеры.
Проведя черту, он указал масштаб: три фута в дюйме. Потом для сравнения
нарисовал рядом с наконечником человечка величиной в два дюйма. Он
аккуратно одел его в темный костюм, снабдил котелком и зонтиком.
Когда Милли вернулась в этот вечер домой, он все еще был занят своим
донесением, а на столе перед ним лежала большая карта Кубы.
- Что ты делаешь, папа?
- Первые шаги на новом поприще.
Она заглянула ему через плечо.
- Ты хочешь стать писателем?
- Да, сочинять фантастические романы.
- Тебе будут платить много денег?
- Прилично, если я буду очень стараться. Каждую субботу придется
сочинять по рассказу.
- А ты будешь очень знаменитый?
- Вряд ли. Не в пример другим писателям, я уступлю всю славу моим
невидимкам.
- Невидимкам?
- Так называют тех, кто пишет на самом деле, хотя гонорар получает
знаменитость. В этом случае я буду писать на самом деле, а моя слава
достанется невидимкам.
- Но деньги-то будут платить тебе?
- О, да.
- Тогда я смогу купить шпоры?
- Безусловно.
- А как ты себя чувствуешь, папа?
- Как никогда. У тебя, верно, здорово отлегло от души, когда ты
подожгла Томаса Эрла Паркмена младшего?
- Ну что ты ко мне с этим пристаешь? С тех пор прошло столько лет!
- Потому что я тебя за это уважаю. А ты бы смогла поджечь его еще раз?
- Конечно, нет. Я уже слишком большая. И потом, в старших классах нет
мальчишек. Папка, скажи, а мне можно будет купить охотничью фляжку?
- Все, что хочешь. А впрочем, погоди, что ты будешь туда наливать?
- Лимонад.
- Будь хорошей девочкой и принеси мне чистый лист бумаги. Инженер
Сифуэнтес ужасный болтун!
- Как долетели? - спросил шеф.
- Немного помотало над Азорскими островами, - ответил Готорн.
На этот раз он не успел снять свой светло-серый костюм; его срочно
вызвали из Кингстона, а в лондонском аэропорту уже ждала машина. Он сел
поближе к радиатору парового отопления и все же временами не мог унять
озноб.
- Что это за странный цветок у вас в петлице?
Готорн совсем забыл про цветок. Он поднял руку к лацкану пиджака.
- Это, кажется, когда-то было орхидеей, - неодобрительно заметил шеф.
- Панамериканская авиалиния выдала нам это вчера вечером к ужину, -
объяснил Готорн.
Он вынул из петлицы мятый лиловый лоскут и бросил его в пепельницу.
- К ужину? Странно, - сказал шеф. - Вряд ли это улучшило ваше меню.
Лично я ненавижу орхидеи. Декадентские штучки. Кажется, был какой-то тип,
который носил в петлице зеленые орхидеи...
- Я ее туда сунул, чтобы освободить поднос. Он был весь заставлен:
горячие пирожки и шампанское, компот и томатный суп, жареная курица и
мороженое.
- Кошмарная смесь! Надо было летать на самолете британской
авиакомпании.
- У меня не было времени заказать билет.
- Да, тут дело срочное. Наш человек в Гаване присылает последнее время
довольно тревожные донесения.
- Отличный работник, - сказал Готорн.
- Не отрицаю. Побольше бы таких. Единственное, чего я не пойму, как
американцы до сих пор ничего не пронюхали.
- А мы запрашивали их, сэр?
- Конечно, нет. Я боюсь, что они разболтают.
- Может, они боятся, что разболтаем мы.
Шеф спросил:
- А эти чертежи - вы с ними ознакомились?
- Я не очень разбираюсь в таких вещах. Я сразу же их переслал.
- Ну так взгляните на них сейчас как следует.
Шеф разложил чертежи на столе. Готорн нехотя оторвался от радиатора, и
его тут же охватил озноб.
- Что с вами?
- Вчера в Кингстоне было девяносто два градуса.
- Кровь у вас стала жидковата. Наши холода пойдут вам на пользу... Ну,
что скажете?
Готорн принялся разглядывать чертежи. Они ему что-то ужасное
напоминали... Но что?.. Он испытывал какое-то странное беспокойство.
- Вы помните сопроводительное донесение, - оказал шеф. - Источник дробь
три. Кто он такой?
- По-моему, инженер Сифуэнтес.
- Понимаете, даже он был озадачен. При всей своей технической эрудиции.
Эти машины транспортировались на грузовиках из армейского штаба в Байамо к
границе лесов. Там их погрузили на мулов и повезли по направлению к тем
загадочным бетонным площадкам.
- Что говорят в министерстве авиации?
- Они взволнованы, очень взволнованы. Ну и, конечно, весьма
заинтересовались.
- А как атомники?
- Им мы еще не показывали. Вы же знаете, что это за народ. Начнут
придираться к деталям, кричать, что все это не очень точно, что размеры
трубы не те или что она направлена не в ту сторону. Нельзя требовать,
чтобы агент восстановил по памяти все детали. Мне нужны фотографии,
Готорн.
- Эта нелегкое дело, сэр.
- Надо их раздобыть во что бы то ни стало. Любой ценой. Знаете, что мне
сказал Сэвэдж? У меня, доложу я вам, просто волосы встали дыбом. Он
сказал, что один из чертежей напоминает ему гигантский пылесос.
- Пылесос?!
Готорн согнулся над столом и припал к чертежам, - его снова пробрал
озноб.
- Прямо мурашки по коже пробегают, правда?
- Но это же невозможно, сэр! - Готорн говорил с таким жаром, точно на
карту была поставлена его собственная карьера. - Не может это быть
пылесосом. Что угодно, только не пылесос!
- Дьявольская игрушка, верно? - сказал шеф. - Остроумно, просто и
чертовски ловко придумано. - Он вынул черный монокль, голубое младенческое
око отразило свет лампы, и на стене над радиатором забегал зайчик. -
Видите эту штуку? Она в шесть раз больше человеческого роста. Похожа на
гигантский пульверизатор. А это - что оно вам напоминает?
- Двусторонний наконечник, - уныло сказал Готорн.
- Что такое двусторонний наконечник?
- Они бывают у пылесосов.
- Вот видите, опять пылесос. Готорн, кажется, мы напали на след такого
крупного дела, рядом с которым сама водородная бомба будет выглядеть
оружием обычного типа.
- А разве мы этого хотим, сэр?
никто туда не ходил: по закону оно должно было оставаться открытым, однако
после захода солнца туда отваживался забрести только какой-нибудь солдат
или полицейский. В одном из переулков Уормолд наткнулся на военный
патруль.
Уормолд и его клиент сидели в маленькой душной комнате. Открытая дверь
выходила в патио [внутренний дворик (исп.)], где росла пальма и стояла
водопроводная колонка, но снаружи было так же жарко, как и в доме. Они
сидели друг против друга в качалках, раскачиваясь вперед и назад,
вперед-назад и поднимая небольшой ветерок.
В торговле застой - вперед-назад, - никто в Сантьяго не покупает
электроприборов - вперед-назад, - к чему они? - вперед-назад. Тут, как
нарочно, погасло электричество, и они продолжали качаться в темноте.
Качнувшись не в такт, они слегка стукнулись головами.
- Простите.
- Виноват.
Вперед-назад-вперед...
Кто-то скрипнул стулом в патио.
- Это ваша жена? - спросил Уормолд.
- Нет. Там не должно быть никого. Мы одни.
Уормолд качнулся вперед, качнулся назад, снова качнулся вперед,
прислушиваясь к тому, как кто-то, крадучись, ходит по двору.
- Да, конечно.
Он ведь был в Сантьяго. В любом доме здесь мог скрываться беглец. Лучше
всего было ничего не слышать, ну, а ничего не видеть было совсем просто
даже тогда, когда опять загорелся неверный свет и нити накала замерцали
бледным желтоватым сиянием.
По дороге в гостиницу его остановили двое полицейских. Они спросили,
что он делает так поздно на улице.
- Но ведь сейчас только десять часов, - заметил он.
- Что вам нужно в десять часов на улице?
- Но ведь комендантский час не объявлен.
Внезапно один из полицейских без всякого предупреждения хлестнул его по
лицу. Уормолд был скорее удивлен, чем рассержен. Он принадлежал к людям,
уважающим закон: полиция была для него естественной защитницей;
схватившись рукой за щеку, он спросил:
- Господи, что же это вы делаете?
Второй полицейский ударил его в спину так, что он едва удержался на
ногах. Шляпа его скатилась в канаву, в самую грязь.
- Отдайте мне шляпу, - сказал он, но его ударили снова.
Он начал было что-то говорить о британском консуле, и ему дали такого
пинка, что он отлетел на другую сторону мостовой и чуть было не упал.
Затем его втолкнули в какую-то дверь, и он очутился у стола, за которым
спал полицейский, положив голову на руки. Он проснулся и заорал на
Уормолда; "свинья" было самым мягким из его выражений.
Уормолд сказал:
- Я британский подданный, моя фамилия Уормолд, мой адрес в Гаване:
Лампарилья, 37. Возраст - сорок пять лет, разведен с женой. Я хочу
позвонить консулу...
Человек, обозвавший его свиньей и носивший на рукаве нашивки сержанта,
приказал ему предъявить паспорт.
- Не могу. Он у меня в гостинице, в портфеле.
Один из тех, кто его задержал, сказал со злорадством:
- Обнаружен на улице без документов.
- Обыщите его, - сказал сержант.
Они извлекли его бумажник, открытку к доктору Гассельбахеру, которую он
позабыл опустить, и маленькую бутылочку виски "Старый дед", купленную в
баре гостиницы. Сержант долго изучал бутылочку и открытку.
- Зачем вы носите с собой эту бутылку? - спросил он. - Что в ней такое?
- А что в ней может быть?
- Мятежники делают из бутылок гранаты.
- Но не из таких же маленьких бутылочек!
Сержант вытащил пробку, понюхал и вылил несколько капель себе на
ладонь.
- Похоже на виски, - сказал он и принялся за открытку. - Почему вы
поставили крест на открытке?
- Это окно моей комнаты.
- Зачем вам понадобилось показывать окно вашей комнаты?
- А почему бы нет? Просто... ну, все так делают, когда путешествуют.
- Вы хотели, чтобы кто-то забрался к вам в окно?
- Конечно, нет.
- Кто такой доктор Гассельбахер?
- Старый друг.
- Вы ждете его в Сантьяго?
- Нет.
- Так зачем же вам надо показывать ему, где ваша комната?
Уормолд начал усваивать истину, так хорошо известную всем преступникам
мира, - человеку, облеченному властью, невозможно что бы то ни было
объяснить. Он дерзко заявил:
- Доктор Гассельбахер - женщина.
- Женщина-врач! - неодобрительно воскликнул сержант.
- Нет, доктор философии, очень красивая женщина.
Он описал в воздухе два полушария.
- И она приедет к вам в Сантьяго?
- Нет, нет. Но вы-то знаете женщин, сержант. Им хочется видеть, где
спит их мужчина.
- Вы ее любовник? - Атмосфера начала проясняться. - А все-таки это не
объяснение, зачем вы шатаетесь ночью по улицам.
- Но нету же закона...
- Закона нет, но люди осторожные сидят дома. По ночам бродят только
злоумышленники.
- Мне не спалось - я мечтал об Эмме.
- О какой Эмме?
- О докторе Гассельбахер.
Сержант произнес с расстановкой:
- Тут что-то не так. У меня на это нюх. Вы говорите неправду. Если вы
любите Эмму, почему вы приехали в Сантьяго?
- Ее муж нас подозревает.
- У нее есть муж? No es muy agradable [это не очень-то приятно (исп.)].
Вы католик?
- Нет.
Сержант взял со стола открытку и снова принялся ее изучать.
- Крест на окне вашей спальни - это тоже не очень красиво. Как она
объяснит это мужу?
Уормолд быстро сообразил:
- Ее муж слепой.
- Опять некрасиво. Совсем некрасиво.
- Стукнуть его еще разок? - спросил один из полицейских.
- Погоди. Я сначала его допрошу. Вы давно знакомы с этой женщиной,
Эммой Гассельбахер?.
- Неделю.
- Неделю? Все, что вы говорите, очень некрасиво. Вы протестант и
распутник. Как вы познакомились с этой женщиной?
- Нас познакомил капитан Сегура.
Рука сержанта, державшая открытку, застыла в воздухе. Уормолд услышал,
как у него за спиной крякнул полицейский. Все долго молчали.
- Капитан Сегура?
- Да.
- Вы знаете капитана Сегуру?
- Это приятель моей дочери.
- А, так у вас есть дочь. Вы женаты. Это некр... - начал было он снова,
но его прервал один из полицейских:
- Он знаком с капитаном Сегурой.
- Почем я знаю, что вы не врете?
- Позвоните ему и проверьте.
- Пройдет несколько часов, прежде чем я дозвонюсь до Гаваны.
- Ночью мне из Сантьяго все равно не уехать. Я подожду в гостинице.
- Или в одной из камер здесь, в участке.
- Не думаю, чтобы капитану Сегуре это очень понравилось.
Сержант задумался уже всерьез, продолжая одновременно разглядывать
содержимое бумажника. Потом он приказал одному из полицейских проводить
Уормолда в гостиницу и посмотреть его паспорт (сержант явно рассчитывал
спасти таким путем свой престиж). Они дошли до гостиницы в неловком
молчании, и только в постели Уормолд вспомнил, что открытка к доктору
Гассельбахеру так и осталась на столе у сержанта. Он не придал этому
никакого значения - утром пошлет другую. Как поздно человек начинает
постигать все хитросплетения жизни, где иногда даже открытка может сыграть
важную роль, и понимать, что нет такой мелочи, которой можно было бы
пренебречь. Через три дня Уормолд сел в автобус и поехал назад в
Санта-Клару; его "хилмен" был готов, и он добрался до Гаваны без всяких
приключений.
Приехав в Гавану под вечер, он нашел пачку телеграмм. Ждала его и
записка от Милли: "Что это ты выкинул? Сам знаешь кто (он этого не знал)
ведет себя крайне настойчиво, хотя и вполне прилично, - ты не думай.
Доктор Гассельбахер срочно хочет с тобой поговорить. Целую.
P.S. Ушла кататься верхом в Загородный клуб. Серафину снимали
фотокорреспонденты. Как, по-твоему, это слава?"
Доктор Гассельбахер мог подождать. Но две телеграммы были срочные.
"Номер 2 от 5 марта начинается абзац А проверка Гассельбахера дала
сомнительные результаты точка будьте крайне осторожны при встречах с ним
сведите их к минимуму конец".
Винсента К.Паркмена отклоняли безоговорочно. "Контакта с ним не
устанавливать повторяю не устанавливать точка есть подозрения он уже
завербован американской разведкой".
Следующая телеграмма - номер 1 от 4 марта - звучала сухо: "Прошу в
дальнейшем согласно инструкции в каждой телеграмме касаться только одного
вопроса".
Тон телеграммы номер 1 от 5 марта был более ободряющим: "Профессор
Санчес и инженер Сифуэнтес проверены точка можете вербовать точка считаем
люди с таким положением в обществе потребуют только оплаты непредвиденных
расходов".
Когда он прочел последнюю телеграмму, у него совсем отлегло от сердца:
"Нижеследующее от А.О. вербовка 59200/5/1 утверждена но просим учесть
намеченное вознаграждение ниже установленного европейского тарифа следует
поднять до 25 повторяем 25 песо в месяц конец".
А в это время Лопес кричал ему снизу:
- Вас спрашивает доктор Гассельбахер.
- Скажи, что я занят. Я позвоню ему попозже.
- Он просит подойти сейчас же. И голос у него странный.
Уормолд спустился вниз, к телефону. Едва взяв трубку, он услышал
взволнованный и какой-то постаревший голос. Раньше он никогда не замечал,
что доктор Гассельбахер - старик.
- Прошу вас, мистер Уормолд...
- Слушаю! Что с вами?
- Очень вас прошу, придите ко мне сейчас же. У меня неприятности.
- Где вы?
- Дома.
- А что случилось, Гассельбахер?
- Не могу сказать по телефону.
- Вы заболели?.. Ушиблись?..
- Ах, если бы дело было только в этом! - сказал Гассельбахер. - Прошу
вас, придите.
За все годы их знакомства Уормолд ни разу не был у Гассельбахера дома.
Они встречались в "Чудо-баре", а в день рождения Милли - в каком-нибудь
ресторане; лишь однажды, когда у Уормолда был сильный жар, доктор
Гассельбахер заглянул к нему на улицу Лампарилья. Был еще такой случай:
как-то раз на скамейке бульвара Уормолд сидел с Гассельбахером и плакал,
рассказывая о том, что мать Милли сегодня утром улетела в Майами. Дружба
была прочной потому, что они держались на расстоянии; неразлучная дружба
быстрее приходит к концу. Сейчас ему даже пришлось спросить у
Гассельбахера его адрес.
- Разве вы не знаете? - с удивлением спросил тот.
- Нет.
- Пожалуйста, приходите поскорее, - сказал Гассельбахер, - мне так
тяжело одному.
Но в этот вечерний час торопиться было невозможно. В Обиспо
образовалась пробка, и только через полчаса Уормолд добрался до ничем не
примечательного двенадцатиэтажного дома из белесого камня, где жил
Гассельбахер. Двадцать лет назад это было ультрасовременное здание, но
теперь его переросли и затмили стальные небоскребы западных кварталов. Дом
этот строился во времена мебели из металлических трубок, и первое, что
увидел Уормолд, когда его впустил доктор Гассельбахер, был стул из
металлических трубок. Ему бросилась в глаза старая литография,
изображавшая какой-то замок на Рейне.
Доктор Гассельбахер постарел, как и его голос. И дело было не в цвете
лица или волос. Его морщинистая красноватая кожа так же не могла
измениться, как кожа черепахи, и ничто уже не в силах было побелить его
волосы больше, чем это сделали годы. Выражение лица - вот что изменилось;
растоптано было его отношение к жизни: доктор Гассельбахер перестал быть
оптимистом.
- Как хорошо, что вы пришли, мистер Уормолд, - смиренно сказал он.
Уормолд вспомнил тот день, когда этот старик увел его с бульвара и
напоил в "Чудо-баре", болтая без передышки, прижигая боль алкоголем,
смехом и неистребимым оптимизмом. Теперь Уормолд спросил:
- Что случилось?
- Войдите, - сказал Гассельбахер.
В гостиной, среди стульев из металлических трубок, царил хаос: здесь,
видно, похозяйничал какой-то малолетний пакостник, взламывая одно,
опрокидывая другое, коверкая или щадя, по какому-то бессмысленному
капризу, третье. Фотографию группы молодых людей с пивными кружками в
руках вытащили из рамки и разорвали в клочья; цветная репродукция
"Смеющегося кавалера" висела над диваном нетронутой, но на самом диване
одна из трех подушек была распорота. Содержимое шкафа было раскидано по
полу, кругом валялись старые письма и счета, а среди них, точно
выброшенная на сушу рыба, лежала прядь белокурых волос, перевязанная
черной лентой.
- Но почему?.. - спросил Уормолд.
- Это еще не так страшно, - сказал Гассельбахер, - пойдемте туда.
В маленькой комнате, где Гассельбахер устроил лабораторию, все было
перевернуто вверх дном. Среди обломков еще пылала газовая горелка. Доктор
Гассельбахер ее потушил. Он поднял пробирку; ее содержимое было размазано
по дну раковины.
- Вам не понять, - сказал он. - Я пытался получить бактерии из... ну,
все равно из чего. Я знал, что у меня ничего не выйдет. Это была только
мечта.
Он тяжело опустился на высокий складной стул, - тот неожиданно
подкосился под его тяжестью, и Гассельбахер грохнулся на пол. Кто-нибудь
всегда бросит под ноги герою трагедии корку банана... Гассельбахер
поднялся и отряхнул брюки.
- Когда это случилось?
- Мне позвонили по телефону и вызвали к больному. Я сразу почувствовал
что-то неладное, но нужно было идти. Я не мог позволить себе не пойти.
Когда я вернулся, я нашел то, что вы видите.
- Кто это сделал?
- Не знаю. Неделю назад ко мне заглянул какой-то человек. Я его никогда
раньше не видел. Он попросил меня оказать ему одну услугу. Это не имело
отношения к медицине. Я сказал: нет. Он спросил, на чьей стороне мои
симпатии - Востока или Запада. Я пробовал отшутиться. Сказал, что они
где-то посередине. - Гассельбахер добавил с укором: - Несколько недель
назад и вы задали мне тот же вопрос.
- Я ведь шутил, Гассельбахер.
- Знаю. Простите. Хуже всего то, что они повсюду сеют подозрения. -
Гассельбахер уставился в раковину. - Ребяческие мечты! Все это так, я
знаю. Флеминг открыл пенициллин случайно, по вдохновению. Такая
случайность невозможна без вдохновения. С пожилым врачом средней руки
подобных случайностей не бывает, но им-то до этого какое дело? Какое им
дело до того, что мне хотелось помечтать?
- Ничего не понимаю. Что за всем этим кроется, как по-вашему?
Что-нибудь политическое? Какой национальности был тот человек?
- Он говорил по-английски вроде меня, с акцентом. В наши дни во всем
мире люди говорят" с каким-нибудь акцентом.
- Вы звонили в полицию?
- Откуда я знаю, что он сам не был из полиции? - сказал доктор
Гассельбахер.
- Они что-нибудь взяли?
- Да. Кое-какие документы.
- Важные?
- Не надо было их хранить. Это были старые документы, тридцатилетней
давности. В молодости ввязываешься в разные дела. Нет такой жизни, которая
была бы совершенно безупречной, мистер Уормолд. Но я думал, что прошлое
есть прошлое. Я был слишком большим оптимистом. И вы, и я не то, что
здешние люди: у нас нет исповедальни, где можно похоронить дурное прошлое.
- Но что вы обо всем этом думаете?.. И что они могут сделать еще?
- Занесут меня в какую-нибудь картотеку, - сказал доктор Гассельбахер.
- Им надо набить себе цену. Может быть, на карточке они присвоят мне
звание ученого-атомника.
- А вы бы не смогли начать ваш опыт сначала?
- Что ж, пожалуй, мог бы. Но я никогда не верил в него по-настоящему, а
теперь все это ушло в канализационную трубу. - Он отвернул кран, чтобы
ополоснуть раковину. - Я не смогу отделаться от воспоминаний об этой...
гадости. То была мечта, а действительность - вот она. - Что-то похожее на
поганку застряло в стоке. Гассельбахер протолкнул слизь пальцем в трубу. -
Спасибо, что пришли, мистер Уормолд. Вы настоящий друг.
- Разве я могу вам помочь?
- Вы дали мне выговориться. Мне уже легче. Вот только из-за документов
я побаиваюсь. Может быть, они пропали случайно? А может, я просто не нашел
их во всем этом хаосе.
- Давайте, я помогу вам искать.
- Нет, мистер Уормолд. Мне не хочется, чтобы вы видели то, чего я
стыжусь.
Они выпили по две рюмки в разгромленной гостиной, и Уормолд ушел.
Доктор Гассельбахер стоял на коленях под "Смеющимся кавалером" и выметал
мусор из-под дивана. Захлопнув дверцу своей машины, Уормолд почувствовал,
как раскаяние скребется в его сердце, словно мышь за стеной тюремной
камеры. Но, даст бог, скоро он так выдрессирует свою совесть, что сможет
кормить ее из рук. Удавалось же это другим - тем, кого до него вербовали в
уборных, кто до него отпирал двери гостиниц чужим ключом, получал
инструкции о симпатических чернилах и новом применении "Шекспира для
детей" Лама. У каждой шутки есть оборотная сторона - чувства того, над кем
подшутили.
Зазвонили колокола храма Санто-Кристо, голуби взмыли с крыш прямо в
золотой вечер и закружили над лотерейными лавчонками улицы О'Рейли и над
банками Обиспо; мальчики и девочки в черно-белой форме, с черными ранцами,
не отличимые друг от друга, как галчата, ручейками потекли из школы
св.Младенцев. Возраст отделял их от мира взрослых - от мира 59200, - и их
легковерие было совсем иного рода. Скоро придет домой Милли, с нежностью
подумал он. Какое счастье, что она все еще верит в сказки: в непорочное
зачатие, в образа святых, проливающих слезы или твердящих во мраке слова
любви. Готорн и иже с ним были не менее легковерны, но они принимали за
чистую монету кошмары, страшные вымыслы из фантастических романов.
Нет, играть - так уж играть. По крайней мере он доставит им
удовольствие за их деньги, он снабдит их для картотеки чем-нибудь почище
экономического доклада. Уормолд набросал черновик: "Номер 1 от 8 марта
абзац А начинается во время моей поездки в Сантьяго я слышал из разных
источников сообщения о крупных военных сооружениях в горах Орьенте точка
эти работы настолько обширны что не могут быть предназначены для борьбы с
мелкими повстанческими отрядами которые там засели точка ходят слухи о
расчистке больших участков точка маскируются лесными пожарами точка
крестьян ряда деревень принуждают возить камень абзац Б начинается в баре
гостиницы в Сантьяго познакомился с испанцем летчиком кубинской
авиакомпании в состоянии сильного опьянения точка утверждает что на пути
из Гаваны в Сантьяго видел обширные бетонные площадки слишком большие для
любых гражданских сооружений абзац В начинается 59200/5/3 сопровождавший
меня в Сантьяго взял на себя опасное поручение и зарисовал возле военного
штаба в Байамо необычного вида машины отправляемые в леса точка чертежи
следуют диппочтой абзац Г начинается разрешите выплатить особое
вознаграждение учитывая серьезный риск которому он подвергался и временно
приостановить работу над экономическими докладами в связи с тревожным и
важным характером сообщений из Орьенте абзац Д начинается проверьте Рауля
Домингеса кубинского пилота которого предлагаю завербовать в качестве
59200/5/4".
Уормолд с жаром принялся зашифровывать свое послание. "Вот уж не думал,
что я на это способен! 59200/5 знает свое дело", - не без гордости подумал
он. Его веселое настроение заразило даже Чарльза Лама. Он остановил свой
выбор на странице 217, строка 12: "Но я откину занавес и покажу вам
картину. Разве она не хороша?"
Уормолд вызвал из магазина Лопеса. Он вручил ему двадцать пять песо и
сказал:
- Вот деньги вперед за первый месяц.
Он слишком хорошо знал Лопеса, чтобы ожидать от него благодарности за
лишние пять песо, но был обескуражен, когда тот заявил:
- Да, а на тридцать песо можно было бы жить.
- Вы еще недовольны? Фирма вам платит большие деньги.
- Но требует много лишней работы, - сказал Лопес.
- Что за чушь! Какой работы?
- Личных услуг.
- Каких личных услуг?
- Она, наверно, потребует много лишней работы, а иначе зачем бы вы
стали платить мне двадцать пять песо?
В денежных спорах Лопес всегда брал верх.
- Принесите мне из магазина один "Атомный котел", - сказал Уормолд.
- У нас только один и есть в магазине.
- Вот и принесите его наверх.
Лопес вздохнул.
- Это что, личная услуга?
- Да.
Оставшись один, Уормолд разобрал пылесос. Потом он сел за стол и
принялся тщательно снимать с него чертежи. Позже, откинувшись на спинку
стула и разглядывая свои наброски пульверизатора, отсоединенного от
шланга, игольчатой трубки, наконечника и патрубка, он задумался: "Уж не
зашел ли я слишком далеко?" Он заметил, что позабыл проставить размеры.
Проведя черту, он указал масштаб: три фута в дюйме. Потом для сравнения
нарисовал рядом с наконечником человечка величиной в два дюйма. Он
аккуратно одел его в темный костюм, снабдил котелком и зонтиком.
Когда Милли вернулась в этот вечер домой, он все еще был занят своим
донесением, а на столе перед ним лежала большая карта Кубы.
- Что ты делаешь, папа?
- Первые шаги на новом поприще.
Она заглянула ему через плечо.
- Ты хочешь стать писателем?
- Да, сочинять фантастические романы.
- Тебе будут платить много денег?
- Прилично, если я буду очень стараться. Каждую субботу придется
сочинять по рассказу.
- А ты будешь очень знаменитый?
- Вряд ли. Не в пример другим писателям, я уступлю всю славу моим
невидимкам.
- Невидимкам?
- Так называют тех, кто пишет на самом деле, хотя гонорар получает
знаменитость. В этом случае я буду писать на самом деле, а моя слава
достанется невидимкам.
- Но деньги-то будут платить тебе?
- О, да.
- Тогда я смогу купить шпоры?
- Безусловно.
- А как ты себя чувствуешь, папа?
- Как никогда. У тебя, верно, здорово отлегло от души, когда ты
подожгла Томаса Эрла Паркмена младшего?
- Ну что ты ко мне с этим пристаешь? С тех пор прошло столько лет!
- Потому что я тебя за это уважаю. А ты бы смогла поджечь его еще раз?
- Конечно, нет. Я уже слишком большая. И потом, в старших классах нет
мальчишек. Папка, скажи, а мне можно будет купить охотничью фляжку?
- Все, что хочешь. А впрочем, погоди, что ты будешь туда наливать?
- Лимонад.
- Будь хорошей девочкой и принеси мне чистый лист бумаги. Инженер
Сифуэнтес ужасный болтун!
- Как долетели? - спросил шеф.
- Немного помотало над Азорскими островами, - ответил Готорн.
На этот раз он не успел снять свой светло-серый костюм; его срочно
вызвали из Кингстона, а в лондонском аэропорту уже ждала машина. Он сел
поближе к радиатору парового отопления и все же временами не мог унять
озноб.
- Что это за странный цветок у вас в петлице?
Готорн совсем забыл про цветок. Он поднял руку к лацкану пиджака.
- Это, кажется, когда-то было орхидеей, - неодобрительно заметил шеф.
- Панамериканская авиалиния выдала нам это вчера вечером к ужину, -
объяснил Готорн.
Он вынул из петлицы мятый лиловый лоскут и бросил его в пепельницу.
- К ужину? Странно, - сказал шеф. - Вряд ли это улучшило ваше меню.
Лично я ненавижу орхидеи. Декадентские штучки. Кажется, был какой-то тип,
который носил в петлице зеленые орхидеи...
- Я ее туда сунул, чтобы освободить поднос. Он был весь заставлен:
горячие пирожки и шампанское, компот и томатный суп, жареная курица и
мороженое.
- Кошмарная смесь! Надо было летать на самолете британской
авиакомпании.
- У меня не было времени заказать билет.
- Да, тут дело срочное. Наш человек в Гаване присылает последнее время
довольно тревожные донесения.
- Отличный работник, - сказал Готорн.
- Не отрицаю. Побольше бы таких. Единственное, чего я не пойму, как
американцы до сих пор ничего не пронюхали.
- А мы запрашивали их, сэр?
- Конечно, нет. Я боюсь, что они разболтают.
- Может, они боятся, что разболтаем мы.
Шеф спросил:
- А эти чертежи - вы с ними ознакомились?
- Я не очень разбираюсь в таких вещах. Я сразу же их переслал.
- Ну так взгляните на них сейчас как следует.
Шеф разложил чертежи на столе. Готорн нехотя оторвался от радиатора, и
его тут же охватил озноб.
- Что с вами?
- Вчера в Кингстоне было девяносто два градуса.
- Кровь у вас стала жидковата. Наши холода пойдут вам на пользу... Ну,
что скажете?
Готорн принялся разглядывать чертежи. Они ему что-то ужасное
напоминали... Но что?.. Он испытывал какое-то странное беспокойство.
- Вы помните сопроводительное донесение, - оказал шеф. - Источник дробь
три. Кто он такой?
- По-моему, инженер Сифуэнтес.
- Понимаете, даже он был озадачен. При всей своей технической эрудиции.
Эти машины транспортировались на грузовиках из армейского штаба в Байамо к
границе лесов. Там их погрузили на мулов и повезли по направлению к тем
загадочным бетонным площадкам.
- Что говорят в министерстве авиации?
- Они взволнованы, очень взволнованы. Ну и, конечно, весьма
заинтересовались.
- А как атомники?
- Им мы еще не показывали. Вы же знаете, что это за народ. Начнут
придираться к деталям, кричать, что все это не очень точно, что размеры
трубы не те или что она направлена не в ту сторону. Нельзя требовать,
чтобы агент восстановил по памяти все детали. Мне нужны фотографии,
Готорн.
- Эта нелегкое дело, сэр.
- Надо их раздобыть во что бы то ни стало. Любой ценой. Знаете, что мне
сказал Сэвэдж? У меня, доложу я вам, просто волосы встали дыбом. Он
сказал, что один из чертежей напоминает ему гигантский пылесос.
- Пылесос?!
Готорн согнулся над столом и припал к чертежам, - его снова пробрал
озноб.
- Прямо мурашки по коже пробегают, правда?
- Но это же невозможно, сэр! - Готорн говорил с таким жаром, точно на
карту была поставлена его собственная карьера. - Не может это быть
пылесосом. Что угодно, только не пылесос!
- Дьявольская игрушка, верно? - сказал шеф. - Остроумно, просто и
чертовски ловко придумано. - Он вынул черный монокль, голубое младенческое
око отразило свет лампы, и на стене над радиатором забегал зайчик. -
Видите эту штуку? Она в шесть раз больше человеческого роста. Похожа на
гигантский пульверизатор. А это - что оно вам напоминает?
- Двусторонний наконечник, - уныло сказал Готорн.
- Что такое двусторонний наконечник?
- Они бывают у пылесосов.
- Вот видите, опять пылесос. Готорн, кажется, мы напали на след такого
крупного дела, рядом с которым сама водородная бомба будет выглядеть
оружием обычного типа.
- А разве мы этого хотим, сэр?