Страница:
— Я хотел бы поговорить с тобой о Тосе, — забулькал голос в трубке, а я тут же занервничала. — Не знаю, может быть, она нуждается в помощи… Она какая-то странная…
В течение восемнадцати лет все его разговоры о Тосе сводились примерно к одному, с поправкой лишь на ее возраст. «Разговорами» это даже трудно было бы назвать, Эксик был спецом по риторическим вопросам. К примеру, в младенчестве: «Почему она не спит по ночам?», «Почему другие дети спят?», «Почему у нее колики?», «Почему пеленки пахнут мочой?»
А позже: «Почему она не сделала уроки?», «Почему другие дети успевают все вовремя?», «Почему ей не во что одеться?», «Почему она мне грубит?», «Почему она так долго болтает по телефону?», «Почему она встречается с этим парнем?»
Почему, почему, почему… До сих пор вопрос «Почему?» вызывает у меня аллергическую реакцию. После этих вопросов следовала фраза вроде: «Сделай с этим что-нибудь». Я делала. А теперь вдруг такая забота о почти взрослой женщине. Однако я не на шутку встревожилась — может, он знает что-нибудь, чего не знаю я?
— Тося? Странная?
— Юдита, давай встретимся, прошу тебя.
Это прозвучало так серьезно, что я договорилась со своим экс-супругом на пятницу. Чего уж там, проблемы будут у Йоли, не у меня.
Жаль, что нет Адасика, он бы мне посоветовал, как с ним разговаривать, чтобы не испортить отношений с Тосей.
Что я могу поделать, если не питаю симпатии к своему бывшему?
Я села в поезд и поехала в редакцию. В сумке — дискета со статьей, получился неплохой текст о том, что, собираясь начать новую жизнь, следует быть весьма осторожным, очень легко поверить иллюзиям, будто бы все можно изменить, что и в новой действительности человек не свободен, ему приходится заботиться о хлебе насущном, а родной банк тебя в твоей же свободной стране может оставить в дураках.
Текст я сдала. В редакции небольшое затишье, как раз подписан новый номер, а потому, не вдаваясь в подробности, я чинно удалилась на встречу со своим экс-муженьком.
Эксик был в сильном возбуждении: мол, ты понимаешь, наша дочь уже совсем взрослая, кто б мог подумать, что так быстро…
Я, я бы могла подумать, тем паче, осел, что тебе не было до нее никакого дела.
И может быть, нам сделать ей приятное, она будет рада, так важно, чтобы родители все-таки были вместе и не таили обиду…
Я бы ни за что в жизни ничего таить в себе к тебе не желала в данный момент. Даже обиду.
И что я думаю по поводу технических параметров этой аппаратуры?
Ничего. Любые параметры любой техники меня мало интересуют, осел. Она просто должна быть красивой.
Ах, женщины, вы ищете яркое и красивое, в то время как система подъема басов имеет существенное значение при воспроизведении музыки…
Существенны уши, эх ты, глухой осел!
А помню ли я, как маленькая Тося разобрала его радиоприемник? Ах, какой же это был прелестный ребенок!
Помню. Скандал с хлопаньем дверью и риторическим вопросом, воспитывает ли кто-нибудь ее.
Я, я воспитывала. Жаль, что не научила ее разбирать всю остальную твою технику, осел: машину, телевизор, электронную записную книжку, где фигурировала Йоля… Тьфу, что я такое несу? Нет, мне уже не жаль.
Я вежливо и мило ему улыбнулась, чего уж там! Будь со мной Адась, мы бы отвели душу… Присмотрели бы с ним заодно посудомоечную машину — купим, когда он вернется. И Адась быстро бы что-нибудь выбрал, в звуковоспроизводящей технике он разбирается лучше всех в мире. Во всяком случае, в нашей деревне. И обсуждать бы ничего не стал.
Но диапазон частот и выходная мощность, вы понимаете, мы с женой дочери к восемнадцатилетию, понимаете…
С бывшей женой, к счастью, осел.
Я приторно улыбнулась. Эксик рассматривал музыкальные центры с видом знатока, а я про себя подумала, что кто-то очень точно подметил — мужчины любят игрушки. Достаточно мужчине показать что-нибудь блестящее, сверкающее, играющее, портативное и требующее по крайней мере двухсот двадцати вольт или пары батареек, и он не в состоянии спокойно пройти мимо. Я наблюдала, как в Эксике просыпается павлин. Пушится хвост, расправляются плечи, ему хотелось удивить продавца осведомленностью, а я должна была прийти в восторг от производимого им впечатления.
Но я думала об Адасике.
НЕТ У МЕНЯ ДЕПРЕССИИ!
У МЕНЯ БУДЕТ РЕБЕНОК
В течение восемнадцати лет все его разговоры о Тосе сводились примерно к одному, с поправкой лишь на ее возраст. «Разговорами» это даже трудно было бы назвать, Эксик был спецом по риторическим вопросам. К примеру, в младенчестве: «Почему она не спит по ночам?», «Почему другие дети спят?», «Почему у нее колики?», «Почему пеленки пахнут мочой?»
А позже: «Почему она не сделала уроки?», «Почему другие дети успевают все вовремя?», «Почему ей не во что одеться?», «Почему она мне грубит?», «Почему она так долго болтает по телефону?», «Почему она встречается с этим парнем?»
Почему, почему, почему… До сих пор вопрос «Почему?» вызывает у меня аллергическую реакцию. После этих вопросов следовала фраза вроде: «Сделай с этим что-нибудь». Я делала. А теперь вдруг такая забота о почти взрослой женщине. Однако я не на шутку встревожилась — может, он знает что-нибудь, чего не знаю я?
— Тося? Странная?
— Юдита, давай встретимся, прошу тебя.
Это прозвучало так серьезно, что я договорилась со своим экс-супругом на пятницу. Чего уж там, проблемы будут у Йоли, не у меня.
Жаль, что нет Адасика, он бы мне посоветовал, как с ним разговаривать, чтобы не испортить отношений с Тосей.
Что я могу поделать, если не питаю симпатии к своему бывшему?
Я села в поезд и поехала в редакцию. В сумке — дискета со статьей, получился неплохой текст о том, что, собираясь начать новую жизнь, следует быть весьма осторожным, очень легко поверить иллюзиям, будто бы все можно изменить, что и в новой действительности человек не свободен, ему приходится заботиться о хлебе насущном, а родной банк тебя в твоей же свободной стране может оставить в дураках.
Текст я сдала. В редакции небольшое затишье, как раз подписан новый номер, а потому, не вдаваясь в подробности, я чинно удалилась на встречу со своим экс-муженьком.
Эксик был в сильном возбуждении: мол, ты понимаешь, наша дочь уже совсем взрослая, кто б мог подумать, что так быстро…
Я, я бы могла подумать, тем паче, осел, что тебе не было до нее никакого дела.
И может быть, нам сделать ей приятное, она будет рада, так важно, чтобы родители все-таки были вместе и не таили обиду…
Я бы ни за что в жизни ничего таить в себе к тебе не желала в данный момент. Даже обиду.
И что я думаю по поводу технических параметров этой аппаратуры?
Ничего. Любые параметры любой техники меня мало интересуют, осел. Она просто должна быть красивой.
Ах, женщины, вы ищете яркое и красивое, в то время как система подъема басов имеет существенное значение при воспроизведении музыки…
Существенны уши, эх ты, глухой осел!
А помню ли я, как маленькая Тося разобрала его радиоприемник? Ах, какой же это был прелестный ребенок!
Помню. Скандал с хлопаньем дверью и риторическим вопросом, воспитывает ли кто-нибудь ее.
Я, я воспитывала. Жаль, что не научила ее разбирать всю остальную твою технику, осел: машину, телевизор, электронную записную книжку, где фигурировала Йоля… Тьфу, что я такое несу? Нет, мне уже не жаль.
Я вежливо и мило ему улыбнулась, чего уж там! Будь со мной Адась, мы бы отвели душу… Присмотрели бы с ним заодно посудомоечную машину — купим, когда он вернется. И Адась быстро бы что-нибудь выбрал, в звуковоспроизводящей технике он разбирается лучше всех в мире. Во всяком случае, в нашей деревне. И обсуждать бы ничего не стал.
Но диапазон частот и выходная мощность, вы понимаете, мы с женой дочери к восемнадцатилетию, понимаете…
С бывшей женой, к счастью, осел.
Я приторно улыбнулась. Эксик рассматривал музыкальные центры с видом знатока, а я про себя подумала, что кто-то очень точно подметил — мужчины любят игрушки. Достаточно мужчине показать что-нибудь блестящее, сверкающее, играющее, портативное и требующее по крайней мере двухсот двадцати вольт или пары батареек, и он не в состоянии спокойно пройти мимо. Я наблюдала, как в Эксике просыпается павлин. Пушится хвост, расправляются плечи, ему хотелось удивить продавца осведомленностью, а я должна была прийти в восторг от производимого им впечатления.
Но я думала об Адасике.
НЕТ У МЕНЯ ДЕПРЕССИИ!
Сегодня дважды Польский телекомм, проявив несказанную благосклонность, соединил меня с моим почтовым ящиком. Пусто. Ничего, никакого ответа. Я не люблю электронную почту. Обычное письмо ждешь спокойно неделю или две, а тут — как будто бы кто-то обязан писать нам каждый день — заглядываешь то и дело в почтовый ящик. И стало мне — совсем безосновательно — так горько на душе, а виной всему был компьютер. Когда пришла Уля, я подала чай и вздохнула:
— Осень тянется бесконечно долго.
— Вот и отлично, — сказала Уля. — Может, лето тоже будет длинным.
— И льет! — напомнила я ей. По окнам барабанил дождь — так, что все гудело.
— Очень хорошо. Земля сухая.
Я умолкла. В доме было холодно и сыро, что представлялось мне весьма несправедливым в это время года. В городе я промокла, в поезде стояла. Камила разводится, а Анета ездила в Колобжег, дорога у нее была — ну сущий ад! Жизнь действительна жестока.
— Я устала. Белье не сохнет. Мне надо ехать с Тосей к ортодонту, а у меня нет машины, и нужно поменять права, а у меня только одна фотография из тех, что я делала на паспорт. — Я принялась что есть мочи жаловаться, и мне делалось все легче.
— Замечательно! — утешила меня Уля. — Мы поедем вместе. Я подвезу тебя. Впрочем, на этом снимке ты выглядишь кошмарно.
Я взяла фото. Кошмарно? Безусловно, полупрофиль с открытым ухом[18] и впрямь не верх художественного мастерства, но неужели так кошмарно?
— Вот видишь, как хорошо, что надо еще раз сфотографироваться! Наконец-то будешь выглядеть как человек… — Подруга отложила мой не самый плохой снимок и отпила чай.
— Ну, знаешь ли… — Меня задели за живое.
— Что? — улыбнулась Уля. — Да и погода самая что ни на есть подходящая для женских посиделок, разве нет? В кои-то веки пошел дождь, мир сразу стал таким уютным, правда?
Нет, неправда. Коты через окно влезли в спальню, и теперь на письменном столе и на подушке следы их грязных лап. Я весь день провела в городе. Ждала транспорт на остановках и мокла. И в придачу Камилин развод! Каждый раз, когда кто-нибудь разводится, мне становится все грустнее. Мир настроен против меня, и Уля тоже.
— Ты только посмотри, что наделали эти коты! — Я повела соседку в спальню. Темные отпечатки лапок красовались не только на подушке и столе, но и на книжной полке, чего я раньше не заметила.
— О, значит, оба вернулись домой! Тебе за них не надо волноваться!
Я молчала. Действительно, оба были дома. Прошлой ночью не вернулся Сейчас, и я не могла заснуть. Сегодня смогу.
— Расскажи мне, что случилось, — предложила Уля.
— Я встречалась с Камилой… — неуверенно начала я. В общем-то Камила не просила меня, чтобы я сразу все выложила Уле.
— Ой-ой-ой, — засмеялась Уля, — чудесно! И что у нее?
— Кошмар, — собралась я с духом.
— Заболела? — встревожилась подруга.
— Нет… они разводятся. — Я тяжело опустилась на стул и задумчиво уставилась на сад.
— Ох, это кошмарно! — насупилась Уля.
— Не так уж кошмарно…— вздохнула я. — Думаю, даже к лучшему.
— Ведь этот ее муж… — Подруга немного запнулась. — Ведь у него…
— Была другая, — услужливо закончила я.
— Вот именно!
— Была другая! — вырвался у меня отчаянный крик. — И наверное, хорошо, что они расстаются, ей уже не придется страдать из-за его измен, правда?
Уля опешила.
— С этой точки зрения, конечно, хорошо. Но разве они не могли до старости любить друг друга и жить счастливо?
— Ой, Уля, что же это за жизнь, когда тебе изменяют… Ну а Анета была в Колобжеге… — тихо сказала я.
— Не огорчайся, ты тоже поедешь отдыхать.
— Я огорчаюсь не из-за того, что она там была, а я нет, — обиженно ответила я.
— Ты что, не рада, что твоя подруга отдохнула? Какая же эта Уля!
Анета боится ездить в поездах, потому что в поездах грабят. Нападают. Усыпляющий газ и т.д. Анета смотрит «Новости», а потому все знает. Она решила съездить отдохнуть по путевке с курсом похудания, ну и поехала. Ехала в вагоне одна с какой-то женщиной. Проводник предложил им пересесть в другой вагон, поближе к спальному, потому что нашли кого-то с ножевыми ранениями в туалете в поезде Хожув — Варшава. Они пересели. Перед Гданьском снова пришел проводник и предупредил, чтобы они были поосторожнее, потому что скоро Труймясто[19]. Перед Слупском он снова пришел и посоветовал им не лежать, потому что они могут проснуться без туфель. И сидел с ними до самого Колобжега! Анета еле жива! Совершенно не отдохнула, всю неделю только и переживала, как же она поедет обратно!
— Анета — это та хорошенькая блондинка, у которой жесткошерстная такса? — заулыбалась Уля.
В ней ни на грош эмпатии[20]! А мир такой страшный! Опасность подстерегает на каждом шагу.
— Да, — буркнула я в ответ, чувствуя, что лучше Уле ничего не рассказывать.
— Ничего удивительного, что проводник пытался…
— Он ее защищал! Ты представляешь, что творится на свете, если проводник сидит с двумя женщинами в купе, потому что могут нагрянуть бандиты?
— Успокойся, — сказала Уля. — Какие бандиты? Анета всегда нравилась мужикам. И проводнику, наверное, понравилась. Ничего странного, что он пытался за ней приударить. А какие мужчины нам больше всего нравятся? Те, что нас защищают, эх ты, дуреха!
Я тут же вспомнила все подробности. Анета рассказывала главным образом о проводнике. Какой он душка. Учится на факультете управления. Ему тридцать лет. Приходится работать, иначе нечем было бы платить за учебу. Ой, до чего же я наивна! Она дала ему свой телефон, потому что он такой классный парень! А я сижу тут и убиваюсь, что мир враждебен!
Я разнервничалась. Уля смотрела на меня с усмешкой. И даже, кажется, немного снисходительно.
Я глянула на сад за окном. Дождь лил красиво. Ровными струями падал на землю. Зарядило, похоже, на три дня, небо затянуто тучами до горизонта. Надо бы включить электрообогрев в ванной, а то мое белье сопреет.
Завтра не поеду в Варшаву, дома уютно, когда так льет и льет. Я посмотрела на отложенную в сторону фотографию. Она в самом деле кошмарная. Уля встала.
— Отличный чай. Ну так что, мы едем завтра к этому ортодонту? На рынке купим яблок. — Она была просто полна энтузиазма.
Странная эта Уля.
— В конце концов, земле нужен дождь. Особенно перед длинным летом, — улыбнулась я.
Нет у меня никакой депрессии!
— Осень тянется бесконечно долго.
— Вот и отлично, — сказала Уля. — Может, лето тоже будет длинным.
— И льет! — напомнила я ей. По окнам барабанил дождь — так, что все гудело.
— Очень хорошо. Земля сухая.
Я умолкла. В доме было холодно и сыро, что представлялось мне весьма несправедливым в это время года. В городе я промокла, в поезде стояла. Камила разводится, а Анета ездила в Колобжег, дорога у нее была — ну сущий ад! Жизнь действительна жестока.
— Я устала. Белье не сохнет. Мне надо ехать с Тосей к ортодонту, а у меня нет машины, и нужно поменять права, а у меня только одна фотография из тех, что я делала на паспорт. — Я принялась что есть мочи жаловаться, и мне делалось все легче.
— Замечательно! — утешила меня Уля. — Мы поедем вместе. Я подвезу тебя. Впрочем, на этом снимке ты выглядишь кошмарно.
Я взяла фото. Кошмарно? Безусловно, полупрофиль с открытым ухом[18] и впрямь не верх художественного мастерства, но неужели так кошмарно?
— Вот видишь, как хорошо, что надо еще раз сфотографироваться! Наконец-то будешь выглядеть как человек… — Подруга отложила мой не самый плохой снимок и отпила чай.
— Ну, знаешь ли… — Меня задели за живое.
— Что? — улыбнулась Уля. — Да и погода самая что ни на есть подходящая для женских посиделок, разве нет? В кои-то веки пошел дождь, мир сразу стал таким уютным, правда?
Нет, неправда. Коты через окно влезли в спальню, и теперь на письменном столе и на подушке следы их грязных лап. Я весь день провела в городе. Ждала транспорт на остановках и мокла. И в придачу Камилин развод! Каждый раз, когда кто-нибудь разводится, мне становится все грустнее. Мир настроен против меня, и Уля тоже.
— Ты только посмотри, что наделали эти коты! — Я повела соседку в спальню. Темные отпечатки лапок красовались не только на подушке и столе, но и на книжной полке, чего я раньше не заметила.
— О, значит, оба вернулись домой! Тебе за них не надо волноваться!
Я молчала. Действительно, оба были дома. Прошлой ночью не вернулся Сейчас, и я не могла заснуть. Сегодня смогу.
— Расскажи мне, что случилось, — предложила Уля.
— Я встречалась с Камилой… — неуверенно начала я. В общем-то Камила не просила меня, чтобы я сразу все выложила Уле.
— Ой-ой-ой, — засмеялась Уля, — чудесно! И что у нее?
— Кошмар, — собралась я с духом.
— Заболела? — встревожилась подруга.
— Нет… они разводятся. — Я тяжело опустилась на стул и задумчиво уставилась на сад.
— Ох, это кошмарно! — насупилась Уля.
— Не так уж кошмарно…— вздохнула я. — Думаю, даже к лучшему.
— Ведь этот ее муж… — Подруга немного запнулась. — Ведь у него…
— Была другая, — услужливо закончила я.
— Вот именно!
— Была другая! — вырвался у меня отчаянный крик. — И наверное, хорошо, что они расстаются, ей уже не придется страдать из-за его измен, правда?
Уля опешила.
— С этой точки зрения, конечно, хорошо. Но разве они не могли до старости любить друг друга и жить счастливо?
— Ой, Уля, что же это за жизнь, когда тебе изменяют… Ну а Анета была в Колобжеге… — тихо сказала я.
— Не огорчайся, ты тоже поедешь отдыхать.
— Я огорчаюсь не из-за того, что она там была, а я нет, — обиженно ответила я.
— Ты что, не рада, что твоя подруга отдохнула? Какая же эта Уля!
Анета боится ездить в поездах, потому что в поездах грабят. Нападают. Усыпляющий газ и т.д. Анета смотрит «Новости», а потому все знает. Она решила съездить отдохнуть по путевке с курсом похудания, ну и поехала. Ехала в вагоне одна с какой-то женщиной. Проводник предложил им пересесть в другой вагон, поближе к спальному, потому что нашли кого-то с ножевыми ранениями в туалете в поезде Хожув — Варшава. Они пересели. Перед Гданьском снова пришел проводник и предупредил, чтобы они были поосторожнее, потому что скоро Труймясто[19]. Перед Слупском он снова пришел и посоветовал им не лежать, потому что они могут проснуться без туфель. И сидел с ними до самого Колобжега! Анета еле жива! Совершенно не отдохнула, всю неделю только и переживала, как же она поедет обратно!
— Анета — это та хорошенькая блондинка, у которой жесткошерстная такса? — заулыбалась Уля.
В ней ни на грош эмпатии[20]! А мир такой страшный! Опасность подстерегает на каждом шагу.
— Да, — буркнула я в ответ, чувствуя, что лучше Уле ничего не рассказывать.
— Ничего удивительного, что проводник пытался…
— Он ее защищал! Ты представляешь, что творится на свете, если проводник сидит с двумя женщинами в купе, потому что могут нагрянуть бандиты?
— Успокойся, — сказала Уля. — Какие бандиты? Анета всегда нравилась мужикам. И проводнику, наверное, понравилась. Ничего странного, что он пытался за ней приударить. А какие мужчины нам больше всего нравятся? Те, что нас защищают, эх ты, дуреха!
Я тут же вспомнила все подробности. Анета рассказывала главным образом о проводнике. Какой он душка. Учится на факультете управления. Ему тридцать лет. Приходится работать, иначе нечем было бы платить за учебу. Ой, до чего же я наивна! Она дала ему свой телефон, потому что он такой классный парень! А я сижу тут и убиваюсь, что мир враждебен!
Я разнервничалась. Уля смотрела на меня с усмешкой. И даже, кажется, немного снисходительно.
Я глянула на сад за окном. Дождь лил красиво. Ровными струями падал на землю. Зарядило, похоже, на три дня, небо затянуто тучами до горизонта. Надо бы включить электрообогрев в ванной, а то мое белье сопреет.
Завтра не поеду в Варшаву, дома уютно, когда так льет и льет. Я посмотрела на отложенную в сторону фотографию. Она в самом деле кошмарная. Уля встала.
— Отличный чай. Ну так что, мы едем завтра к этому ортодонту? На рынке купим яблок. — Она была просто полна энтузиазма.
Странная эта Уля.
— В конце концов, земле нужен дождь. Особенно перед длинным летом, — улыбнулась я.
Нет у меня никакой депрессии!
У МЕНЯ БУДЕТ РЕБЕНОК
Вчера пришла короткая весточка от Голубого, куда мне надо позвонить, чтобы записаться на собеседование по поводу визы, он по факсу вышлет приглашение, которое сделал через какого-то Дэвида Чайлдхуда, и переведет на мой банковский счет тысячу долларов на дорогу. Я подскочила от радости и помчалась к Тосе.
— Тося, мы едем! — сообщила я с порога.
— Ой-ой, мамочка, как здорово, а я тоже должна? У меня же в этом году выпускные экзамены, и поездка совершенно выбьет меня из колеи. Я говорила с бабушкой и с удовольствием останусь.
Я спустилась вниз и не могла прийти в себя от удивления.
Собственно говоря, я могу поехать одна, но как же я оставлю ее на праздники? Оказывается, я совсем не знаю свою дочь, потому что была абсолютно уверена, что она будет без ума от радости. Но Тося считает, что кто-то обязан присмотреть за домом (Борис и кошки нуждаются в человеке, то есть в ней, как будто бы я в ней не нуждаюсь!), и она не бросит бабушку и дедушку, которые живут порознь, хотя так быть не должно, и я должна об этом подумать.
— Отдохни здесь без меня! — крикнула Тося и, перебросив спортивную сумку через плечо, выбежала во двор, где ее поджидал Якуб, который с тех пор, как я ему якобы угрожала ножом, не очень охотно заходит, когда я дома.
Я лишь вздохнула. Тося с классом едет в Прагу на четыре дня, а я остаюсь одна.
Сегодня я вернулась из редакции раньше обычного и задумалась, что же мне делать. Всю радость как ветром сдуло. Не знаю, почему мне постоянно приходится быть между молотом и наковальней, выбирать между Тосей и Адамом. Не так все должно было быть!
Я вытащила пылесос и решила навести порядок в доме. Но стоило мне предпринять столь отчаянный шаг, как позвонила моя мама и спросила, серьезно ли я намерена ехать: ведь скоро праздники и, возможно, приедет мой брат, но, разумеется, если я решила, то пожалуйста, хотя ее пробирает дрожь при мысли о самолете, дороге, расходах и т.п. Ну и жаль, конечно, что не будет внучки (то есть Тоси), но коли я надумала, то ничего не поделаешь, она не будет вмешиваться.
Я вернулась в прихожую с тряпкой в руке, потому что какой смысл пылесосить, если не вытерта пыль? И тут позвонил мой отец, которому звонила моя мама, и сказал, что, разумеется, он не имеет ничего против, чтобы мы поехали, хотя если бы он был на моем месте, то никуда не поехал бы. Ни к чему это, сейчас просто страшно летать, и, может быть, это последние праздники, которые мы проведем вместе, потому что он чувствует себя не лучшим образом, но, само собой, не велика беда; если я хочу оставить его одного на эти последние в его жизни праздники, то пожалуйста, в добрый путь, он не имеет ничего против.
Я поставила кипятиться воду для чая. Выпустила котов, мой взгляд задержался на кухонном окне: оно до половины было измазано кошачьими лапами. Сейчас научил Потомика карабкаться и скрестись по стеклу, думаю, мне назло. Тося, понятное дело, готовится к выпускным экзаменам, поэтому не может заниматься такими прозаичными вещами, как уборка или, упаси Бог, стирка, о мытье окон и говорить нечего. Борис лежал в проходе и тяжело дышал. Бедняга уже не молод, с тех пор, как сломалась машина и я возвращаюсь домой на поезде, он не встает, даже услышав скрежет ключа в замке. Я легонько его пошевелила, он приоткрыл глаза.
— Борис, котик мой, на место! — велела я, но моему псу, похоже, не понравилось, что его называют котиком. — Эй, собака! На место! — исправилась я, и Борис тяжело поднялся и потащился в комнату.
После того как я выпроводила Бориса, чтобы он не крутился под ногами, то пришла к выводу, что я — измученная женщина, которая сейчас скоренько все уберет и вечером, вместо того чтобы засесть за компьютер и одновременно за телефон, посмотрит, может быть, какой-нибудь фильм. Но я даже не успела закрыть тумбочку, в которой не нашла жидкость для мытья стекол, как позвонила моя мама и спросила, почему я часами болтаю по телефону, мне нельзя дозвониться. Она все хорошо обдумала: дескать, поезжайте, все-таки это возможность хоть немножко увидеть мир, только будьте осторожны. Едва закончился получасовой разговор и я успела затолкать в стиральную машину живописно раскиданные по дому вещи моей дочери, которая перед каждой поездкой заявляет, что все ее шмотки либо грязные, либо немодные, позвонил мой отец. Он спросил, во-первых, неужели у меня нет более интересных занятий, как только болтать по телефону, — мне нельзя дозвониться, — а во-вторых, представляю ли я, что значит делать визу перед праздниками, когда собеседования ждут по два месяца, может, ему стоит обратиться к своему приятелю из МИДа, чтобы тот посодействовал?
После бесед с родителями я почувствовала себя как выжатый лимон и появилось чувство вины: я хочу уехать к Голубому и бросить их одних на произвол судьбы. Что же будет, если это и в самом деле последние праздники, которые мы могли бы провести вместе?
Пылесос стоял посредине комнаты, мойка была завалена вчерашней грязной посудой, в стиральной машине так и не было порошка, куда-то задевалась тряпка для пыли, а кошки сидели по ту сторону окна и скребли по стеклу, пачкая его теперь уже с наружной стороны.
Я хочу ехать! Мечтаю об этом и, увы, скучаю по Голубому. Пусть бы уж он читал свою газету или смотрел дурацкий футбольный матч. Или хранил дрель в шкафу под свитерами. А дрель преспокойно лежит на кухне, там, куда я ее переложила после его отъезда, и не думает перебираться обратно в платяной шкаф. И так мне сделалось скверно от этого, что я вытащила ее из шкафчика под мойкой и отнесла обратно в комнату. Мешает она мне, что ли? Пусть хотя бы дрель лежит там, где он любил ее хранить.
Я позвонила приятельнице с дружественных авиалиний, которая мне сказала, что места на все рейсы до сентября уже зарезервированы, но она внесет нас с Тосей в список ожидающих и, если что-нибудь освободится, немедленно даст знать. И как-то само собой получилось, что уже наступило семь часов.
Я занималась уборкой до девяти вечера, вымыла даже окна на кухне, но только с внутренней стороны, на наружную не хватило сил. И когда наконец я опустилась на диван рядом с Борисом, который расценил, что команда «На место!» означает «Иди, дорогой, ляг на диван, можешь его немного испачкать и не обращай внимания на женщину, которая здесь убирает», мне позвонила Агнешка — нельзя ли ей немедленно ко мне приехать, потому что у нее срочное и неотложное дело. Разумеется, почему бы и нет: в доме полный порядок, я валюсь с ног и хотела бы лечь спать, но почему бы и нет!
Агнешка прибыла в половине десятого, радушно меня расцеловала, окинула взглядом мое небольшое хозяйство и отправилась за мной в ванную — закончилась стирка и надо было развесить белье. Там она мне сказала:
— Я восхищаюсь тобой, как ты со всем справляешься — и работа, и дом. Ну да, вы же вдвоем, а мне приходится обслуживать четверых!
Я уж было собралась возразить, но только махнула рукой, конечно, не в буквальном смысле, потому что в этот момент вынимала простыни и махать по-настоящему было нечем. Пусть восхищается. В конечном счете я это заслужила.
Я развесила белье, и мы пошли в комнату. Я шаталась от усталости. Агнешка рухнула в кресло и сказала, что не чувствует ног, а кроме того, поинтересовалась, почему я разрешаю собаке лежать на диване.
А потом вдруг резко перешла к сути дела, то есть спросила, может ли мой малолетка племянник у меня пожить. В эту минуту я отпила чай, и глоток встал у меня поперек горла.
— Мы едем в Англию. Он ходит в школу, — объяснила кузина, а ко мне не возвращался дар речи.
При мысли о племяннике мурашки побежали у меня по спине, картина блаженного покоя, выпавшего на мою долю, улетучилась, не оставив и следа.
— В Англию? — соображала я, чтобы подготовиться к принятию решения.
— Звонила тетя Ганя, — Агнешка поудобнее устроилась в кресле с ногами, — и очень просила Гжесика приехать. Она освобождает квартиру на Браганза-стрит, сама не справится, переезжает в Кенсингтон, дешево купила там дом. Гжесик поедет, но только со мной. Я не была в Англии, с радостью составлю ему компанию. Гонората уговорила нас взять ее с собой. А Петрусь не хочет, — добавила сестра с сожалением. — Так мы поехали бы всей семьей. Двухнедельный отдых от школы детям не повредит, но Петрусь заупрямился. Вот я и решила тебя попросить присмотреть за ним.
Перед глазами всплыл гимнастический зал в их доме, где я жила, пока строился мой дом, Тося, которой уступила свою кровать малолетка племянница, собака Загвоздка и кот Клепа, вечно изодранный своими дружками по ночным гулянкам, Агнешка, приютившая нас с Тосей, Гжесик, отвозивший на мою стройку очередных рабочих.
К сожалению, также стоял у меня перед глазами их сынуля с его капризами, что он боится и хочет спать с родителями. Или что вообще не хочет спать, потому что в двадцать два по телику «Терминатор» и все его друзья уже видели, а он нет. Что он не хочет идти в школу, потому что болит живот, но хочет играть в футбол, и живот при этом уже не болит. Что учительница его не любит или же что он не любит учительницу. Вспомнились все его заявления, например, чтобы его отдали в детдом, потому что он не любит свою семью, или чтобы родители сами ушли в дом для престарелых, коль скоро они его не любят, чтобы мы все расслабились, и, наконец, коронный вопрос, который малолетка всегда задавал, придя из школы: «У тебя все дома?»
«Нет! — закричала я. — Нет, нет и нет! Малолетка меня прикончит! Он играет в компьютерные игры, у него друзья, он задает миллион вопросов, хочет есть, пить, смотреть телевизор! Нет!!! Я уже стара для маленьких детей, я не знаю, как вести себя с одиннадцатилетними! С удовольствием займусь кем-нибудь тридцатилетним, но маленьким ребенком — нет! Избавь меня от этого, — стонала я, — попроси кого-то еще! На худой конец мою маму, или моего отца, или свою маму, или своего отца, но не меня!»
Я открыла глаза и посмотрела на доверчивое лицо Агнешки, которая продолжила:
— Ну и как же быть? Я хотела попросить свою маму, но она с подругой уезжает в Буек. К десятому декабря мы бы уже приехали. Хотим вернуться на Тосино совершеннолетие. А Петрусь… ты знаешь, с ним не будет проблем. Конечно, у нас могла бы жить пани Оля, но она не может им заняться, потому что у нее нет водительских прав. А тебе мы оставили бы машину…
«У меня нет сил, — вырвалось у меня, и я сжала кулаки, — нет сил! Агнешка, как ты можешь меня просить об этом, у меня никогда не было сына, я не знаю, что следует делать с почти двенадцатилетним мальчиком! Мне придется отпрашиваться на работе, рано вставать, готовить ему завтрак и отвозить в школу к восьми! Нет!»
Я открыла глаза и сказала:
— Конечно! Нет проблем. Поезжайте!
Агнешка встала и от души меня расцеловала.
— Дорогая, ты просто чудо, я знала, что могу на тебя рассчитывать.
Затем взяла телефонную трубку и набрала номер. И счастливым голосом, как в былые времена, воскликнула:
— Она согласна! Согласна!
А мне казалось, что я вижу дурной сон.
Наша общая, моя и Агнешкина, тетя совсем нам не тетя. Она двоюродная сестра родственницы нашей бабушки, которая живет в Кракове. У тети Гани была интересная жизнь. До Второй мировой войны она, будучи еще девочкой-подростком, прыгнула с моста в Вислу, потому что побилась об заклад с приятелем. В награду за это родители немедленно перевели ее в более строгую школу, где преподавали монахини. Школа пыталась сломать тетю Ганю, но оказалась не в силах. Той школы уже нет, а тетя Ганя здравствует до сих пор. Когда началась война, пока сестры-монахини решали, что им делать, Ганки в школе и след простыл. Она решила в семнадцать лет записаться в армию, ловко скрыв свой возраст и сказав, что ей девятнадцать.
— До войны я прибавляла себе годы, после — уменьшала, — призналась она как-то раз.
Поскольку в армию ее не взяли, она убежала из дома на Восточную границу, где расквартировался полк, в котором служил ее мнимый кузен. «Мы были немножко влюблены друг в друга», — говорила о нем тетя Ганя. Хотела попрощаться с ним прежде, чем этот Зенобиуш, свежеиспеченный подпоручник, отправится на передовую, но не успела, потому что он отправился дальше на восток, но в эшелоне с военнопленными, в то время как она сама оказалась на востоке, но еще дальше, в Сибири.
С армией Андерса она возвращалась через Африку в Польшу. В Ираке познакомилась с одним майором, которому немедля призналась, что чувство к подпоручнику было мимолетным. Майор не мог вернуться в Польшу, потому что его бы обвинили в измене родине, ибо в воздухе уже витало предвестие будущего строя. Они вместе очутились в Англии и осели там навсегда.
Тетя Ганя — чрезвычайно деятельная особа. Ничего удивительного, что, перешагнув восьмидесятилетний рубеж, она решила продать квартиру на Браганза-стрит и купить дом в Кенсингтоне. Когда же это сделать, как не сейчас? Жаль только, что не я еду в Лондон, а остаюсь с ребенком, который к тому же мальчик… Ну что ж!
Тетя Ганя славится в семье своими золотыми мыслями, от которых, правда, с течением времени отрекается. Например, не могу забыть, как двадцать лет назад она меня наставляла:
— Юдиточка, запомни, арифметика очень пригодится тебе в отношениях с мужчинами. В двадцать лет — сорокалетние мужчины, в тридцать лет — двадцатилетние, в сорок — тридцатилетние.
Впрочем, сама она никогда не следовала этому совету.
У тети Гани есть еще одна немаловажная черта — ей невозможно ни в чем отказать, а потому я ничуть не удивляюсь, что Агнешка, которой абсолютно несвойственны такие выходки, как внезапные поездки, решилась ехать.
Агнешка, Гжесик и малолетка племянница улетают в понедельник. Тося приезжает во вторник вечером. Малолетку племянника вместе с новой машиной доставят в понедельник после школы. Он останется дома, а я отвезу семейство в аэропорт. Из четырех дней свободной жизни, выпавших мне после отъезда Тоси в Прагу, остаются только суббота и воскресенье. В воскресенье я обещала моей маме навестить ее, разумеется, отцу тоже — «если уж ты собралась к матери, то загляни и ко мне». Иначе говоря, в моем распоряжении одна суббота. Иначе говоря, с гулькин нос, потому что надо подготовить нашу комнату для малолетки, а самой перебраться в так называемый салон и каким-то образом там устроиться — компьютер, принтер, место для спанья. Два дня придется жить в помещении, где стоит телевизор. Мрачная перспектива. Но чего не сделаешь ради родственников, которые пару лет назад спасли мне жизнь, приютив нас с Тосей?
— Тося, мы едем! — сообщила я с порога.
— Ой-ой, мамочка, как здорово, а я тоже должна? У меня же в этом году выпускные экзамены, и поездка совершенно выбьет меня из колеи. Я говорила с бабушкой и с удовольствием останусь.
Я спустилась вниз и не могла прийти в себя от удивления.
Собственно говоря, я могу поехать одна, но как же я оставлю ее на праздники? Оказывается, я совсем не знаю свою дочь, потому что была абсолютно уверена, что она будет без ума от радости. Но Тося считает, что кто-то обязан присмотреть за домом (Борис и кошки нуждаются в человеке, то есть в ней, как будто бы я в ней не нуждаюсь!), и она не бросит бабушку и дедушку, которые живут порознь, хотя так быть не должно, и я должна об этом подумать.
— Отдохни здесь без меня! — крикнула Тося и, перебросив спортивную сумку через плечо, выбежала во двор, где ее поджидал Якуб, который с тех пор, как я ему якобы угрожала ножом, не очень охотно заходит, когда я дома.
Я лишь вздохнула. Тося с классом едет в Прагу на четыре дня, а я остаюсь одна.
Сегодня я вернулась из редакции раньше обычного и задумалась, что же мне делать. Всю радость как ветром сдуло. Не знаю, почему мне постоянно приходится быть между молотом и наковальней, выбирать между Тосей и Адамом. Не так все должно было быть!
Я вытащила пылесос и решила навести порядок в доме. Но стоило мне предпринять столь отчаянный шаг, как позвонила моя мама и спросила, серьезно ли я намерена ехать: ведь скоро праздники и, возможно, приедет мой брат, но, разумеется, если я решила, то пожалуйста, хотя ее пробирает дрожь при мысли о самолете, дороге, расходах и т.п. Ну и жаль, конечно, что не будет внучки (то есть Тоси), но коли я надумала, то ничего не поделаешь, она не будет вмешиваться.
Я вернулась в прихожую с тряпкой в руке, потому что какой смысл пылесосить, если не вытерта пыль? И тут позвонил мой отец, которому звонила моя мама, и сказал, что, разумеется, он не имеет ничего против, чтобы мы поехали, хотя если бы он был на моем месте, то никуда не поехал бы. Ни к чему это, сейчас просто страшно летать, и, может быть, это последние праздники, которые мы проведем вместе, потому что он чувствует себя не лучшим образом, но, само собой, не велика беда; если я хочу оставить его одного на эти последние в его жизни праздники, то пожалуйста, в добрый путь, он не имеет ничего против.
Я поставила кипятиться воду для чая. Выпустила котов, мой взгляд задержался на кухонном окне: оно до половины было измазано кошачьими лапами. Сейчас научил Потомика карабкаться и скрестись по стеклу, думаю, мне назло. Тося, понятное дело, готовится к выпускным экзаменам, поэтому не может заниматься такими прозаичными вещами, как уборка или, упаси Бог, стирка, о мытье окон и говорить нечего. Борис лежал в проходе и тяжело дышал. Бедняга уже не молод, с тех пор, как сломалась машина и я возвращаюсь домой на поезде, он не встает, даже услышав скрежет ключа в замке. Я легонько его пошевелила, он приоткрыл глаза.
— Борис, котик мой, на место! — велела я, но моему псу, похоже, не понравилось, что его называют котиком. — Эй, собака! На место! — исправилась я, и Борис тяжело поднялся и потащился в комнату.
После того как я выпроводила Бориса, чтобы он не крутился под ногами, то пришла к выводу, что я — измученная женщина, которая сейчас скоренько все уберет и вечером, вместо того чтобы засесть за компьютер и одновременно за телефон, посмотрит, может быть, какой-нибудь фильм. Но я даже не успела закрыть тумбочку, в которой не нашла жидкость для мытья стекол, как позвонила моя мама и спросила, почему я часами болтаю по телефону, мне нельзя дозвониться. Она все хорошо обдумала: дескать, поезжайте, все-таки это возможность хоть немножко увидеть мир, только будьте осторожны. Едва закончился получасовой разговор и я успела затолкать в стиральную машину живописно раскиданные по дому вещи моей дочери, которая перед каждой поездкой заявляет, что все ее шмотки либо грязные, либо немодные, позвонил мой отец. Он спросил, во-первых, неужели у меня нет более интересных занятий, как только болтать по телефону, — мне нельзя дозвониться, — а во-вторых, представляю ли я, что значит делать визу перед праздниками, когда собеседования ждут по два месяца, может, ему стоит обратиться к своему приятелю из МИДа, чтобы тот посодействовал?
После бесед с родителями я почувствовала себя как выжатый лимон и появилось чувство вины: я хочу уехать к Голубому и бросить их одних на произвол судьбы. Что же будет, если это и в самом деле последние праздники, которые мы могли бы провести вместе?
Пылесос стоял посредине комнаты, мойка была завалена вчерашней грязной посудой, в стиральной машине так и не было порошка, куда-то задевалась тряпка для пыли, а кошки сидели по ту сторону окна и скребли по стеклу, пачкая его теперь уже с наружной стороны.
Я хочу ехать! Мечтаю об этом и, увы, скучаю по Голубому. Пусть бы уж он читал свою газету или смотрел дурацкий футбольный матч. Или хранил дрель в шкафу под свитерами. А дрель преспокойно лежит на кухне, там, куда я ее переложила после его отъезда, и не думает перебираться обратно в платяной шкаф. И так мне сделалось скверно от этого, что я вытащила ее из шкафчика под мойкой и отнесла обратно в комнату. Мешает она мне, что ли? Пусть хотя бы дрель лежит там, где он любил ее хранить.
Я позвонила приятельнице с дружественных авиалиний, которая мне сказала, что места на все рейсы до сентября уже зарезервированы, но она внесет нас с Тосей в список ожидающих и, если что-нибудь освободится, немедленно даст знать. И как-то само собой получилось, что уже наступило семь часов.
Я занималась уборкой до девяти вечера, вымыла даже окна на кухне, но только с внутренней стороны, на наружную не хватило сил. И когда наконец я опустилась на диван рядом с Борисом, который расценил, что команда «На место!» означает «Иди, дорогой, ляг на диван, можешь его немного испачкать и не обращай внимания на женщину, которая здесь убирает», мне позвонила Агнешка — нельзя ли ей немедленно ко мне приехать, потому что у нее срочное и неотложное дело. Разумеется, почему бы и нет: в доме полный порядок, я валюсь с ног и хотела бы лечь спать, но почему бы и нет!
Агнешка прибыла в половине десятого, радушно меня расцеловала, окинула взглядом мое небольшое хозяйство и отправилась за мной в ванную — закончилась стирка и надо было развесить белье. Там она мне сказала:
— Я восхищаюсь тобой, как ты со всем справляешься — и работа, и дом. Ну да, вы же вдвоем, а мне приходится обслуживать четверых!
Я уж было собралась возразить, но только махнула рукой, конечно, не в буквальном смысле, потому что в этот момент вынимала простыни и махать по-настоящему было нечем. Пусть восхищается. В конечном счете я это заслужила.
Я развесила белье, и мы пошли в комнату. Я шаталась от усталости. Агнешка рухнула в кресло и сказала, что не чувствует ног, а кроме того, поинтересовалась, почему я разрешаю собаке лежать на диване.
А потом вдруг резко перешла к сути дела, то есть спросила, может ли мой малолетка племянник у меня пожить. В эту минуту я отпила чай, и глоток встал у меня поперек горла.
— Мы едем в Англию. Он ходит в школу, — объяснила кузина, а ко мне не возвращался дар речи.
При мысли о племяннике мурашки побежали у меня по спине, картина блаженного покоя, выпавшего на мою долю, улетучилась, не оставив и следа.
— В Англию? — соображала я, чтобы подготовиться к принятию решения.
— Звонила тетя Ганя, — Агнешка поудобнее устроилась в кресле с ногами, — и очень просила Гжесика приехать. Она освобождает квартиру на Браганза-стрит, сама не справится, переезжает в Кенсингтон, дешево купила там дом. Гжесик поедет, но только со мной. Я не была в Англии, с радостью составлю ему компанию. Гонората уговорила нас взять ее с собой. А Петрусь не хочет, — добавила сестра с сожалением. — Так мы поехали бы всей семьей. Двухнедельный отдых от школы детям не повредит, но Петрусь заупрямился. Вот я и решила тебя попросить присмотреть за ним.
Перед глазами всплыл гимнастический зал в их доме, где я жила, пока строился мой дом, Тося, которой уступила свою кровать малолетка племянница, собака Загвоздка и кот Клепа, вечно изодранный своими дружками по ночным гулянкам, Агнешка, приютившая нас с Тосей, Гжесик, отвозивший на мою стройку очередных рабочих.
К сожалению, также стоял у меня перед глазами их сынуля с его капризами, что он боится и хочет спать с родителями. Или что вообще не хочет спать, потому что в двадцать два по телику «Терминатор» и все его друзья уже видели, а он нет. Что он не хочет идти в школу, потому что болит живот, но хочет играть в футбол, и живот при этом уже не болит. Что учительница его не любит или же что он не любит учительницу. Вспомнились все его заявления, например, чтобы его отдали в детдом, потому что он не любит свою семью, или чтобы родители сами ушли в дом для престарелых, коль скоро они его не любят, чтобы мы все расслабились, и, наконец, коронный вопрос, который малолетка всегда задавал, придя из школы: «У тебя все дома?»
«Нет! — закричала я. — Нет, нет и нет! Малолетка меня прикончит! Он играет в компьютерные игры, у него друзья, он задает миллион вопросов, хочет есть, пить, смотреть телевизор! Нет!!! Я уже стара для маленьких детей, я не знаю, как вести себя с одиннадцатилетними! С удовольствием займусь кем-нибудь тридцатилетним, но маленьким ребенком — нет! Избавь меня от этого, — стонала я, — попроси кого-то еще! На худой конец мою маму, или моего отца, или свою маму, или своего отца, но не меня!»
Я открыла глаза и посмотрела на доверчивое лицо Агнешки, которая продолжила:
— Ну и как же быть? Я хотела попросить свою маму, но она с подругой уезжает в Буек. К десятому декабря мы бы уже приехали. Хотим вернуться на Тосино совершеннолетие. А Петрусь… ты знаешь, с ним не будет проблем. Конечно, у нас могла бы жить пани Оля, но она не может им заняться, потому что у нее нет водительских прав. А тебе мы оставили бы машину…
«У меня нет сил, — вырвалось у меня, и я сжала кулаки, — нет сил! Агнешка, как ты можешь меня просить об этом, у меня никогда не было сына, я не знаю, что следует делать с почти двенадцатилетним мальчиком! Мне придется отпрашиваться на работе, рано вставать, готовить ему завтрак и отвозить в школу к восьми! Нет!»
Я открыла глаза и сказала:
— Конечно! Нет проблем. Поезжайте!
Агнешка встала и от души меня расцеловала.
— Дорогая, ты просто чудо, я знала, что могу на тебя рассчитывать.
Затем взяла телефонную трубку и набрала номер. И счастливым голосом, как в былые времена, воскликнула:
— Она согласна! Согласна!
А мне казалось, что я вижу дурной сон.
Наша общая, моя и Агнешкина, тетя совсем нам не тетя. Она двоюродная сестра родственницы нашей бабушки, которая живет в Кракове. У тети Гани была интересная жизнь. До Второй мировой войны она, будучи еще девочкой-подростком, прыгнула с моста в Вислу, потому что побилась об заклад с приятелем. В награду за это родители немедленно перевели ее в более строгую школу, где преподавали монахини. Школа пыталась сломать тетю Ганю, но оказалась не в силах. Той школы уже нет, а тетя Ганя здравствует до сих пор. Когда началась война, пока сестры-монахини решали, что им делать, Ганки в школе и след простыл. Она решила в семнадцать лет записаться в армию, ловко скрыв свой возраст и сказав, что ей девятнадцать.
— До войны я прибавляла себе годы, после — уменьшала, — призналась она как-то раз.
Поскольку в армию ее не взяли, она убежала из дома на Восточную границу, где расквартировался полк, в котором служил ее мнимый кузен. «Мы были немножко влюблены друг в друга», — говорила о нем тетя Ганя. Хотела попрощаться с ним прежде, чем этот Зенобиуш, свежеиспеченный подпоручник, отправится на передовую, но не успела, потому что он отправился дальше на восток, но в эшелоне с военнопленными, в то время как она сама оказалась на востоке, но еще дальше, в Сибири.
С армией Андерса она возвращалась через Африку в Польшу. В Ираке познакомилась с одним майором, которому немедля призналась, что чувство к подпоручнику было мимолетным. Майор не мог вернуться в Польшу, потому что его бы обвинили в измене родине, ибо в воздухе уже витало предвестие будущего строя. Они вместе очутились в Англии и осели там навсегда.
Тетя Ганя — чрезвычайно деятельная особа. Ничего удивительного, что, перешагнув восьмидесятилетний рубеж, она решила продать квартиру на Браганза-стрит и купить дом в Кенсингтоне. Когда же это сделать, как не сейчас? Жаль только, что не я еду в Лондон, а остаюсь с ребенком, который к тому же мальчик… Ну что ж!
Тетя Ганя славится в семье своими золотыми мыслями, от которых, правда, с течением времени отрекается. Например, не могу забыть, как двадцать лет назад она меня наставляла:
— Юдиточка, запомни, арифметика очень пригодится тебе в отношениях с мужчинами. В двадцать лет — сорокалетние мужчины, в тридцать лет — двадцатилетние, в сорок — тридцатилетние.
Впрочем, сама она никогда не следовала этому совету.
У тети Гани есть еще одна немаловажная черта — ей невозможно ни в чем отказать, а потому я ничуть не удивляюсь, что Агнешка, которой абсолютно несвойственны такие выходки, как внезапные поездки, решилась ехать.
Агнешка, Гжесик и малолетка племянница улетают в понедельник. Тося приезжает во вторник вечером. Малолетку племянника вместе с новой машиной доставят в понедельник после школы. Он останется дома, а я отвезу семейство в аэропорт. Из четырех дней свободной жизни, выпавших мне после отъезда Тоси в Прагу, остаются только суббота и воскресенье. В воскресенье я обещала моей маме навестить ее, разумеется, отцу тоже — «если уж ты собралась к матери, то загляни и ко мне». Иначе говоря, в моем распоряжении одна суббота. Иначе говоря, с гулькин нос, потому что надо подготовить нашу комнату для малолетки, а самой перебраться в так называемый салон и каким-то образом там устроиться — компьютер, принтер, место для спанья. Два дня придется жить в помещении, где стоит телевизор. Мрачная перспектива. Но чего не сделаешь ради родственников, которые пару лет назад спасли мне жизнь, приютив нас с Тосей?