в Средиземном море. Надо полагать, при создавшейся
обстановке корабль с таким "грузом" не станет делать
остановок в каждом мало-мальски крупном порту, а будет по возможности двигаться прямо, транзитом, с пре
дельной скоростью. Все это позволяет предположить, что
по истечении двух с половиной дней он уже будет где-то
между Алжиром и Марселем.
Генерал докуривал вторую сигарету.
- Между Алжиром и Марселем,- повторил Аввакум.
- Вероятно,- согласился генерал.
Он погасил окурок в пепельнице, нахмурился и несколько раз кашлянул. Проклятый дым раздражающе действовал на него. Ведь он отвык курить - у него даже предательски слезились глаза.
- А вдруг мы все же обнаружим нашего профессора, а? - сказал он и тут же снова закашлялся. Вот так
голос, хорошенькое дело! Таким голосом подчас говорила его жена, когда спрашивала: "Неужто и в этом
году нам не удастся вместе поехать на море?" Как у
большинства женщин, у нее была своя слабость - она
любила помечтать.
- Что? - спросил Аввакум.
Он загляделся в окно, в синеву, на голубую косынку девушки, которая уходила все дальше и дальше, за железнодорожный переезд, в ржаное поле.
- Возможно, мы еще найдем и профессора, и Наталью Николаеву,- тихо сказал он.
Почему "возможно"? Если это сомнение действительно гнездится в его сознании, то пусть бы этот табачный дым давно ослепил его, лишил его глаз, пусть бы закупорил его бронхи, словно отвратительный жгучий клей! "Возможно"? Если бы одна только тень этих слов запала в его душу, он и в этом случае чувствовал бы себя, как человек, бежавший с острова прокаженных, весь в струпьях, всеми проклятый. Движется среди здоровых людей и отравляет воздух. "Смотрите - он не сумел уберечь наш луч!" указывают на него пальцами и осуждающе качают головами. "Из-за него мы, может быть, не сможем целоваться", - говорит девушке в голубой косынке ее возлюбленный. "У нас больше нет луча, который нас защищал! По вине этого человека его украли! Украли!" Перед глазами девушки в голубой косынке вырастает гриб атомной бомбы, он повис над миром, словно призрак. Девушка чудом уцелела, но она знает, что отравлена. Она родит не ребенка, а идиота, одноглазого циклопа с множеством конечностей, паука! Паука!
"И все из-за этого типа, который не сумел уберечь добрый луч!" думает девушка. Господи, какое горе! Теперь никто уже не верит, что человеческая мысль достигнет галактик-нет его больше, доброго, прекрасного луча! Никаких галактик. Они превратят его в оружие. Превратят в оковы. Что для них галактики! Для них куда важнее устойчивая валюта тут, на Земле! К чертям галактики - ребячество, и только. Какое горе, какое горе! И во всем виноват он - не сумел уберечь от злых рук наш добрый луч. Луч профессора Трофимова. Эй, прокаженный, каково?
Да, так могло бы быть, это могло стать явью, если бы он смирился с "возможно".
- Мы найдем профессора и Наталью Николаеву,- твердо сказал Аввакум. "Возможно" он опустил.
Девушка в голубой косынке верит ему, она не сомневается, что он доберется до того места, куда запрятали добрый луч.
Быть тогда и поцелуям, и песням, и смеху, тогда она родит красавца богатыря. А сам он, гуляя по улицам, по парку, будет счастлив при виде смеющегося лица девушки.
Девушка очень красива, и тем страшнее то, что она в него верит.
На голове у девушки голубая косынка. Голубая, как это небо, смеющееся в окне.
- Захов,- сказал генерал. Он сделался строгим и
сосредоточенным.- Продолжаем работу. Я созываю со
вещание, повестка дня: меры по розыску профессора
Трофимова. В нем примешь участие и ты!
- Благодарю,- сказал Аввакум.
На улице, за раскрытым окном, теплый ветерок шевелил листву. Недалеко был сад. Оттуда доносился детский щебет и едва уловимый запах жасмина.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Париж, 22 июля 196... г.
Эйфелева башня, гигантский, направленный в небо филигранный палец с вязаной шапочкой наверху. Дома, напоминающие детские кубики, одни выше, другие ниже; прямоугольники зеленых площадей; голубая лента Сены, тут и там перерезанная мостами,- все это поднимается вверх, мчится вверх, угрожающе растет. Потом неприятный шум в ушах, металлический скрежет, но где-то очень далеко. И-легкое, почти неуловимое прикосновение к земле, сознание, что под ногами твердая почва, безумная скачка по асфальту взлетной дорожки и наконец - покой.
Аввакум прошелся взад и вперед среди павильонов огромного зала аэропорта, заглянул в мир парфюмерии, книг, бутылок, в мир кукол и шоколада. Купив последний номер "Пари-матч", он поболтал о том о сем с продавщицами конфет, зорко наблюдая за отражением на никеле витрин тех, кто следовал за ним.
Наконец он вышел на площадь и подозвал такси.
После бесчисленных остановок-красных светофоров, заторов, выносить которые способны только люди со стальными нервами,- после бесчисленных остановок такси повернуло налево, обогнуло площадь Этуаль, положившись на милость судьбы, дало возможность перевести дух на авеню Рапп. После этого опять левый поворот, машина протискивается между шпалерами своих собратьев и скромно останавливается перед почти незаметным входом в отель "Савой". В этом отеле семь лет назад под именем Эдварда Жеромского, поляка из Канады, Аввакум прожил одиннадцать месяцев. Почти год. Специализировался в реставрации античных ваз и мозаики.
- Мосье... Эдвард?
- Мадемуазель Надин?
Он самый, она самая. Кто сказал, что в мире все быстро меняется? Надин немножко пополнела - в ту пору ей еще не было и двадцати лет. Тогда она была горничной, стелила ему постель, а теперь сидит за окошком регистратуры, заполняет карточки, принимает и выдает ключи от комнат.
- Я вижу, вам повезло, Надин! С повышением вас!
- О да, верно. Мне повезло.- Она улыбается ему,
улыбается и окидывает его опытным взглядом.- Боже мой, боже мой! Эдвард! Что с вами стряслось... мой мальчик! Вы так изменились.
Изменился, изменился! Еще бы! С чем только не встречался он на своем пути за эти годы! Тут и Ичеренский, и ящур, и инфракрасные очки, и Прекрасная фея. Сто лет, милая Надин, сто лет!
- Что поделаешь - бизнес,- говорит Аввакум.
- Бизнес? - воспоминания о любви не вытесняют
в ней чувства уважения.- О!-восклицает Надин.
- Картины,- поясняет Аввакум.
- Помню, помню,- говорит Надин.- Ведь вы художник. Тут вам особенно не позавидуешь. Но торговля
картинами, как я слышала, приносит немалые доходы.
Аввакум кивнул головой. Большие, иной раз очень большие, хотя и не так часто.
- Надин, крошка моя, а тот номер, шестой, вы
помните?
Надин качает головой. Она за свою жизнь бывала в стольких номерах! Но тут же спешит улыбнуться:
- Как же не помнить, мосье! Помню! Вам и сейчас
хотелось бы получить этот номер, шестой?
Больше нет "ее мальчика" - ведь он торгует картинами.
- Хорошо бы он оказался свободным,- говорит
Аввакум.-Я - консерватор, дорожу старыми воспоминаниями. А вы, моя маленькая Надин?
Она говорит, что шестой номер, к счастью, свободен, но на его старые воспоминания никак не отвечает. Вот ключ. Пожалуйста, карточку она потом заполнит, пусть он только поставит свою подпись тут вот, внизу.
Ставя на карточке подпись, Аввакум ощущает за
пах Надин, которая почти касается головой его плеча. Те же духи. Как все это живо напоминает то время! - Надин, может, выпадет удобный случай пройти вечерком, часов в одиннадцать, мимо моего номера?
Поужинать Аввакум зашел в кафе рядом с отелем. За кофе он успел просмотреть вечерние газеты - все до единой под крупными заголовками сообщали о "странном бегстве из Варны профессора Трофимова". Ученый-де спасал свое открытие от советских властей, которые хотели, стремились использовать его в военных целях...
В одиннадцать часов к нему постучалась Надин. Принимая гостью, он сделал вид, будто только что пробудился от тяжелого сна. Зевал. Попросил ее подождать, пока он примет душ. Пятнадцать минут, не больше.
- Ах, бог мой, с кем не случается!-обнадеживающе утешала его Надин.Да еще после такой утомительной дороги!
Она все понимает, не маленькая.
Шестой номер! Перед спальней - гардеробная. Из гардеробной - дверь в маленькую гостиную, а оттуда в ванную. Аввакум запер гардеробную, достал из чемодана свой транзистор и ушел в ванную. Открыв кран, он пустил в ванну горячую воду, а сам сел перед зеркалом, отыскал в записной книжке "пустую" страницу и повернул диск настройки транзистора.
Было точно одиннадцать десять.
Откуда-то из эфира стали долетать точки и тире. На это ушло десять минут. Аввакум тут же взялся расшифровывать запись: "Перехвачена радиограмма "Лайт". Текст: "Двадцать пятого июля Спартель. На следующий день берешь Ганса. Он будет ждать у Дракона. Пароль для связи четвертый. Якорь у входа в залив. Посторонних не допускать. Сойдешь только ты и Франсуа. Сразу по прибытии Ганса трогаешься дальше по условленному курсу". Наше указание: разыщи W для получения инструкций".
На плечи с шумом устремляются струйки горячей воды. На душе у Аввакума весело - транзистор принес на берег Сены родную Витошу. Если 07 сбежал в туманность Андромеды, беда невелика - его он настиг
нет и там, он и там его разыщет, чтобы вернуть людям добрый луч! Ради того, чтобы им было хорошо тут, па земле, чтобы Надин не ходила по номерам, а женщины не производили на свет пауков. Весело, Фигаро... Если графу угодно танцевать... Сколько же неизвестных? Первое - Ганс. Второе - Дракон. Третье - пароль номер четыре. Уравнение с тремя неизвестными. Стоит только найти неизвестные, как кружки барабанчика станут на свое место, щелкнет замок и дверь темницы распахнется. Константин Трофимов и его секретарь будут спасены. Скорее к W! Скорее к W!
- Надин, малютка, скучаешь?
- О! -зевает Надин.- Мне хорошо. Подремала
немножко.
- Подремли еще малость!-советует ей Аввакум.
Я схожу куплю вина и еще чего-нибудь.
Повернув ключ в дверях, он уходит.
Двенадцать часов ночи. Площадь у Эйфелевой башни. Он под южным ее сводом.
- Мосье Дидье?
Ему отвечает высокий мужчина с белым воротником рубашки поверх пиджака:
- Non, moi j'suis m'sier Joseph*.
- He будете ли так любезны сказать, который час?
Человек с белым воротником поверх пиджака говорит, что уже, вероятно, время обеда. Аввакум подает ему левую руку. Затем они вдвоем поднимаются в лифте на вторую площадку. Под ногами пылает море, океан огней. Среди этого моря Елисейские поля кажутся перламутровой речкой.
Они курят. Любуются огнями города. Аввакум тихо воспроизводит текст радиограммы. Разговор ведется по-французски. Его собеседник сильно удлиняет гласные, особенно "а" и "о", и произносит он их как-то очень мягко. Он говорит:
- Видите ли, мы уже перехватили четыре такие радиограммы, текст всех почти один и тот же, только места указаны разные. В вашей, например, указан Спартель, то есть порт города Танжера. Спартель - это название тамошнего маяка. В других радиограммах
* Нет, я - Жозеф (франц.).
значатся имена, под которыми следует подразумевать порты Средиземного моря, Бискайского залива, Ла-Манша. В Малаге ли остановится судно, в Сан-Себастьяне, в Гавре или в Танжере - пока неизвестно. Мы не знаем и того, что это за судно - в Средиземном море плавают сотни судов. Но мы послали своих людей и в Сан-Себастьян, и в Малагу, и в Гавр. Вы поедете в Танжер. Я дам вам паспорт, в нем вы найдете адрес и имя человека, который будет оказывать вам помощь. Вам повезло- только в этой последней радиограмме упоминается имя "Ганс"...
Танжер, 25 июля 196... г.
Было три часа дня. Дышалось в жару тяжело. Знойное небо над городом напоминало раскаленную крышку.
Аввакум взял такси и попросил шофера отвезти его на бульвар Мохаммеда, дом 78 - "Банк дю Марок". Смуглолицый шофер, почти черный в своем снежно-белом кителе, едва заслышав волшебное "Банк дю Марок", тут же весь расплылся в широкой, приветливой, бесконечно угодливой улыбке. Лоснящаяся бархатная дорожка, которая сама стелется у тебя под ногами. И вот такая улыбка расцветает на лице рослого, кареглазого красавца с бронзовым загаром!
Они въехали на бульвар, тут и там затененный развесистыми пальмами и массивными домами с плоской крышей, белыми, словно морская пена, и гордыми своим солидным видом. Дома с мавританскими аркадами в этой части города казались чужеродными - среди иностранных гостей изредка мелькали местные жители.
Аввакум спросил у шофера, как его зовут.
- Хасан,- ответил шофер.
- Почему вы, Хасан, так раболепно улыбаетесь?
Бронзовое лицо человека густо покраснело.
- Профессия, господин! - сказал он и тихо, как бы извиняясь, добавил:-У нас ужасная конкуренция, господин!
Во время этого непродолжительного разговора Хасан улыбнулся один-единственный раз.
Войдя в банк, Аввакум прошел в зал текущих операций - своего рода черномраморный храм, где царила
http://ianfleming.narod.ru
прохлада. В глубине стоял шум счетных и пишущих машин, у окошек ждали своей очереди паломники - с портфелями, в элегантных шерстяных или териленовых костюмах.
Получая по чеку деньги, он попросил, чтобы ему дали немного мелочью.
Когда из мраморной прохлады Аввакум вышел на улицу, у него было такое ощущение, будто его сунули в раскаленную печь. Хасан ждал его у машины, придерживая рукой открытую дверцу.
Аввакум мог получить деньги и в другом банке, поменьше этого, даже на аэродроме, но Хасан должен знать, что имеет дело с солидным клиентом.
-Хасан,- сказал Аввакум,- я буду тебе очень признателен, если ты отвезешь меня на улицу Мелендез-и-Пелейа, не возражаешь?
- Есть, ваше превосходительство! - по-военному
ответил Хасан.
Хлопнув дверцей, он с ловкостью леопарда занял место за рулем. Не каждый день попадается клиент, имеющий дело с "Банк дю Марок".
На пересечении бульвара Пастера с улицей Свободы Аввакум повторил:
- Мелендез-и-Пелейа, 47. Германское консульство!
- Аллах, ну и клиент! Такое не каждый день случается!
- Хасан,- сказал Аввакум, когда кремовый "пежо"
остановился у дома 47.- Возьми эту мелочь,- он вы
сыпал ему горсть монет,- и, пока я в консульстве
справлюсь с делами, можешь по собственному вкусу
охладить свое горло.
- О, ваше превосходительство! - возразил Хасан,
но тут же подставил руку и сунул деньги в карман.
- Если кто-нибудь станет спрашивать, что у тебя за
клиент, объясни: француз из Парижа.
- Француз из Парижа, клянусь аллахом! - кивнул
Хасан.
Чего только не бывает на белом свете: почему его превосходительство из Парижа не может иметь дел в западногерманском консульстве? Одному аллаху известны пути человеческие! Мелочь составила приличную сумму. Пусть его палками дубасят, он все равно будет твердить, что его превосходительство из Парижа.
Аввакум явился к чиновнику по регистрации, холодно поздоровался кивком головы и потребовал, чтобы ему показали список лиц, которые прибывали с паспортами ФРГ в Танжер и уезжали из него в течение последней недели.
Начисто облысевшая голова чиновника обрела цвет перезрелого арбуза. Небесно-голубые глаза его затянули мрачные тучи.
- По какому праву, мосье? - спросил он по-французски, и его тонкие тевтонские губы искривились в пренебрежительной, вызывающей усмешке.
Этот француз много на себя берет!
- Прошу вас,- сказал Аввакум тоном, который
никак не граничил с просьбой. Неужели этот потомок
Зигфрида не соображает, что имеет дело с гасконцем? - Список! настаивал Аввакум.- Я хочу видеть
список!
Потомок Зигфрида закусил губу. Тучки в его глазах стали метать молнии.
- Никакого списка вы не увидите,- отрубил он.
И оставьте меня в покое, ради бога!
- Но разве вам не звонили из Бонна? - удивился
Аввакум. - Вспомните-ка получше, сударь, вспомните!
Ах, проклятый гасконец! Во времена Зигфрида таким вот, как этот, тут же отрубали головы!
- До чего же вы мне надоели, сударь!
- Весьма сожалею,- сказал Аввакум.- Весьма со
жалею, что приходится вам надоедать, но что поделаешь! - Он вынул из внутреннего кармана пиджака
удостоверение и галантно протянул его чиновнику.
Ничего не поделаешь,-усмехнулся он.- Придется вам
показать список.
Галльский петух выигрывал сражение. Потомок Зигфрида прочитал слово "Интерпол" *, затем прочитал, что удостоверение принадлежит Морису Марсеньяку, убедился, что на Фотокарточке, дьявол его возьми, изображен этот самый Марсеньяк и что документ скреплен надлежащей официальной печатью. С этой "Интерпол" шутки плохи.
- Благодарю, господин Марсеньяк,- сказал чиновник. Потомкам Зигфрида тоже приходилось оказывать
* Международная полиция.
содействие "Интерпол". Контрабанда опиума, торговля девушками, похищение драгоценностей и дорогих картин.- Проходите, пожалуйста! Не угодно ли выпить, чашку кофе? Рюмку виски со льдом?
В течение истекшей недели из ФРГ прибыло пять граждан. Один из них проследовал транзитом в Иоганнесбург, двое других отбыли в Дакар, четвертый вернулся обратно в Бонн, а пятый, Пауль Шеленберг, профессор из Мюнхена,этот все еще остается в Танжере, отель "Гибралтар" на улице Свободы.
- Вот этот, Макс Шнейдер, два дня назад уехавший в Дакар,- сказал Аввакум и призадумался.- Не
припомните ли вы, господин, какая у него профессия
по паспорту?
- Разумеется, господин Марсеньяк! Очень даже хорошо помню! - Он посмотрел вокруг, потом наклонился
к уху Аввакума и таинственно прошептал: - Коммивояжер!
- А-га! - произнес Аввакум.
Они посмотрели друг другу в глаза и с многозначительной усмешкой кивнули головами. Ох, эти контрабандисты, торговцы девушками, похитители драгоценностей!
- Весьма вам благодарен,- сказал Аввакум.
- О, что вы, господин Марсеньяк!
- Я вам предлагал купить картину Мурильо, вы
меня поняли?
Чиновник по регистрации лукаво подмигнул ему.
- Но мы не сошлись в цене! - Потомок Зигфрида
понимает, что к чему, пускай господин Марсеньяк не
думает, что он такой невежда!
Сравнивать "Гибралтар" с "Эль Минзох" означало бы то же самое, что поставить одну из звезд Плеяд рядом с лучезарной Венерой. Аввакум спросил профессора Шеленберга, и портье указал ему на рослого человека, который стоял в баре у стойки и, очевидно, собираясь уходить, допивал свое пиво. У него были седые виски и мешки под глазами на крупном лице.
- Хасан,- сказал Аввакум.- Ты хотел бы получить
еще горсть мелочишки?
- Разумеется, ваше превосходительство!-ответил
с ухмылкой Хасан.- Клянусь аллахом, что не стану
отказываться.
- Ты ее получишь,- заверил его Аввакум. Он ука
зал глазами на допивавшего пиво Шеленберга.- Видишь того высокого человека, вон там, у стойки? Через одну-две минуты он выйдет из бара и, вероятно,
пойдет на ту сторону, к Гранд Сокко, или будет пересекать улицу, чтобы попасть на площадь. В том и в
другом случае твое такси должно налететь на него, но,
учти, давить его не следует - возле него буду я, совсем
рядом с ним, и в самый последний момент дерну его
в сторону. Я, так сказать, спасу ему жизнь, а ты, при
кинувшись злым-презлым, обругаешь его как следует и
скроешься в той улочке, что за французским консульством. Ты понимаешь, чего я от тебя хочу?
Хасан уставился на него вытаращенными глазами.
- Я хочу сделать доброе дело,- усмехнулся Аввакум.- Поклялся перед аллахом, что спасу от смерти
человека, и вот мне представляется удобный случай
выполнить свой обет.
Хасан продолжал таращить на него глаза.
- А вечерком, в восемь часов, будешь ждать меня
перед "Эль Минзох",- сказал Аввакум.- Я там живу.
В отеле "Эль Минзох".
Услышав название этого отеля, Хасан тут же с быстротой молнии спрятал деньги в карман.
- Да будет воля аллаха,- прошептал он и, вскочив в такси, дал задний ход, чтобы занять удобную позицию для старта.
Одному аллаху ведомы тайные пути судьбы.
Дальше события развивались так.
Выйдя из бара, профессор Шеленберг недовольно сощурился, взглянул на солнце, уже клонившееся к Спартелю, надвинул на глаза соломенную шляпу и пошел широким шагом к улице, которая вела на пляж. Он пересекал наискось улицу Свободы несколько выше бельгийского консульства и, когда ему оставалось до противоположного тротуара всего лишь два-три шага, за спиной у него вдруг завизжали тормоза - казалось, какой-то вихрь вот-вот схватит его и понесет вверх или еще куда, но в этот миг чья-то сильная рука рванула его назад и пригвоздила к месту. Перед глазами профессора в одной пяди от тротуара бешено пронеслось такси. В открытом окне шофер ожесточенно тряс кулаком.
- Ваше счастье, сударь!
Шеленберг обернулся. Слева, у самого плеча, он увидел незнакомого человека.
Взгляд Аввакума скользнул по его усталому, пожелтевшему лицу и широко раскрытым, полным ужаса глазам.
- Ничего,- сказал Аввакум.- Обошлось.
Шеленберг приложил руку к сердцу и глубоко вдохнул воздух, как бы глотая его.
- Испугались? - усмехнулся Аввакум. Он взял его
под руку и отвел на тротуар.- Вам нехорошо?
- Нет, ничего,- сказал Шеленберг.- Я просто рас
терялся.- Он говорил по-французски, но с немецким
акцентом, как бы в нос.- В сущности, я не растерялся"
я нисколько не растерялся,- ни с того ни с сего добавил он. Потом спросил:-А вы откуда взялись?
- Я случайно оказался возле вас,- ответил Аввакум.- Переходил улицу, так же как и вы.
- Да, да,- задумчиво кивая головой, произнес Шеленберг,- допустим, что так оно и было! - Он опустил
руку, и по его полным губам скользнула неопределенная усмешка.Допустим, что так оно и было,- повторил он.- Но это ни на йоту не меняет положения. Вы
спасли мне жизнь, уберегли от верной гибели! - воскликнул он, и у него вырвался низкий, гортанный смех.
- А может, только от легкой контузии? - Аввакум
сдержанно улыбнулся. Этот тип явно что-то подозревает.
- От контузии или от смерти - профессор Шеленберг покорно вас благодарит, сударь,- воскликнул немец, протягивая Аввакуму руку.
- Не стоит,- сказал Аввакум.- Ничего особенного
я не сделал.- Однако пожал ему руку. Тяжелая, влажная, расслабленная, она вызывала брезгливое чувство.
- Знаю,- сказал Шеленберг.- Вы просто выполни
ли свой долг.- Он снова вдруг засмеялся.- Ну что ж,
сударь, спасенному полагается угостить своего спасите
ля.- Теперь уже он взял Аввакума под руку.- Видите
ли, я ненавижу все эти заведения на Авенида д'Эспана,
на бульваре Мохамеда. Слишком уж там шумно. Мне
кажется, человек там должен испытывать такое чувство,
будто он в кресле парикмахера. Стоит пошевельнуться,
и на щеке кровь. На тебя смотрят сотни глаз - даже
высморкаться нельзя как следует, Я предпочитаю ма
ленькие заведения, вроде того, что возле парка Мендубии в Медине. Там и скумбрию можно съесть, и голубя, что самим господом богом положено. А главное, там все просто - тебе не кладут на стол десять пар ножей и вилок, которыми обязательно надо пользоваться. А вы, мой спаситель, какого мнения на сей счет?
Аввакум ответил, что у него на сей счет нет особого мнения, поэтому он предпочитает довериться вкусу господина Шеленберга.
- Вы, наверное, давно в Танжере? - спросил он.
Профессор окинул его лукавым взглядом и покачал
головой. Аввакум не мог понять, почему он на него так смотрит и почему качает головой. Казалось, он хочет сказать: "Тебе ли не знать, любезный, как давно я в Танжере". Вот так так! И вообще его взгляд, отдельные его слова подчас казались странными и вызывали недоумение даже у видавшего виды Аввакума.
Они проехали под аркой Гранд Сокко, свернули влево на улицу Хазбах и оказались между Сокко Шикко и парком Мендубия. Пройдя во дворик тихого кабачка, приютившегося в укромном месте, они выбрали стол у большого старого кипариса. Напротив клубилась пышная зелень Мендубии; торчащие на склонах холма крепостные пушки были похожи на пальцы приподнятой гигантской ладони.
Шеленберг заказал вино и жареных голубей.
Некоторое время они молча пили вино; первым заговорил Шеленберг.
- Такое со мной случается, наверное, уже в десятый раз - на меня вдруг наезжает машина. И должен
признаться, мне это начинает надоедать, ей-богу! Вчера ночью кто-то подкрался к моей двери - я сразу почувствовал, что там кто-то притаился. Сейчас отопрет,
думаю, отмычкой дверь и - бах, бах! Или тесаком в
меня запустит издали, таким, у которого лезвие с двух
сторон. Подобные попытки предпринимались и в моем
родном городе, в Мюнхене - иду по улице, а они с
балкона - бух! Цветочный горшок разбился позади меня
на расстоянии полушага. Ужасно! Потому-то я и сказал вам, что мне все это начинает надоедать.
Было душно, однако у Аввакума по спине пробежали мурашки. То ли он сумасшедший, этот Шеленберг, то ли прикидывается сумасшедшим?
- Ваше здоровье! - подмял стакан Шеленберг. -Вы сегодня спасли мне жизнь, покорно благодарю!
Пил он много, залпом, да и на еду набрасывался с жадностью. Заказал себе еще голубя с жареным луком и изюмом.
- Не могу понять, кто же это гонится за вами на
машинах и ночью околачивается у вас за дверью,
сказал Аввакум.
На сей раз Шеленберг высказал то, на что раньше лишь неясно намекал:
- Да будет вам! Вас посылают, чтобы вы меня охраняли, платят вам за это хорошие деньги, а вы еще
спрашиваете! Не люблю, когда люди притворяются
наивными.
- Верно, я действительно вас охраняю,- заметил
обстановке корабль с таким "грузом" не станет делать
остановок в каждом мало-мальски крупном порту, а будет по возможности двигаться прямо, транзитом, с пре
дельной скоростью. Все это позволяет предположить, что
по истечении двух с половиной дней он уже будет где-то
между Алжиром и Марселем.
Генерал докуривал вторую сигарету.
- Между Алжиром и Марселем,- повторил Аввакум.
- Вероятно,- согласился генерал.
Он погасил окурок в пепельнице, нахмурился и несколько раз кашлянул. Проклятый дым раздражающе действовал на него. Ведь он отвык курить - у него даже предательски слезились глаза.
- А вдруг мы все же обнаружим нашего профессора, а? - сказал он и тут же снова закашлялся. Вот так
голос, хорошенькое дело! Таким голосом подчас говорила его жена, когда спрашивала: "Неужто и в этом
году нам не удастся вместе поехать на море?" Как у
большинства женщин, у нее была своя слабость - она
любила помечтать.
- Что? - спросил Аввакум.
Он загляделся в окно, в синеву, на голубую косынку девушки, которая уходила все дальше и дальше, за железнодорожный переезд, в ржаное поле.
- Возможно, мы еще найдем и профессора, и Наталью Николаеву,- тихо сказал он.
Почему "возможно"? Если это сомнение действительно гнездится в его сознании, то пусть бы этот табачный дым давно ослепил его, лишил его глаз, пусть бы закупорил его бронхи, словно отвратительный жгучий клей! "Возможно"? Если бы одна только тень этих слов запала в его душу, он и в этом случае чувствовал бы себя, как человек, бежавший с острова прокаженных, весь в струпьях, всеми проклятый. Движется среди здоровых людей и отравляет воздух. "Смотрите - он не сумел уберечь наш луч!" указывают на него пальцами и осуждающе качают головами. "Из-за него мы, может быть, не сможем целоваться", - говорит девушке в голубой косынке ее возлюбленный. "У нас больше нет луча, который нас защищал! По вине этого человека его украли! Украли!" Перед глазами девушки в голубой косынке вырастает гриб атомной бомбы, он повис над миром, словно призрак. Девушка чудом уцелела, но она знает, что отравлена. Она родит не ребенка, а идиота, одноглазого циклопа с множеством конечностей, паука! Паука!
"И все из-за этого типа, который не сумел уберечь добрый луч!" думает девушка. Господи, какое горе! Теперь никто уже не верит, что человеческая мысль достигнет галактик-нет его больше, доброго, прекрасного луча! Никаких галактик. Они превратят его в оружие. Превратят в оковы. Что для них галактики! Для них куда важнее устойчивая валюта тут, на Земле! К чертям галактики - ребячество, и только. Какое горе, какое горе! И во всем виноват он - не сумел уберечь от злых рук наш добрый луч. Луч профессора Трофимова. Эй, прокаженный, каково?
Да, так могло бы быть, это могло стать явью, если бы он смирился с "возможно".
- Мы найдем профессора и Наталью Николаеву,- твердо сказал Аввакум. "Возможно" он опустил.
Девушка в голубой косынке верит ему, она не сомневается, что он доберется до того места, куда запрятали добрый луч.
Быть тогда и поцелуям, и песням, и смеху, тогда она родит красавца богатыря. А сам он, гуляя по улицам, по парку, будет счастлив при виде смеющегося лица девушки.
Девушка очень красива, и тем страшнее то, что она в него верит.
На голове у девушки голубая косынка. Голубая, как это небо, смеющееся в окне.
- Захов,- сказал генерал. Он сделался строгим и
сосредоточенным.- Продолжаем работу. Я созываю со
вещание, повестка дня: меры по розыску профессора
Трофимова. В нем примешь участие и ты!
- Благодарю,- сказал Аввакум.
На улице, за раскрытым окном, теплый ветерок шевелил листву. Недалеко был сад. Оттуда доносился детский щебет и едва уловимый запах жасмина.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Париж, 22 июля 196... г.
Эйфелева башня, гигантский, направленный в небо филигранный палец с вязаной шапочкой наверху. Дома, напоминающие детские кубики, одни выше, другие ниже; прямоугольники зеленых площадей; голубая лента Сены, тут и там перерезанная мостами,- все это поднимается вверх, мчится вверх, угрожающе растет. Потом неприятный шум в ушах, металлический скрежет, но где-то очень далеко. И-легкое, почти неуловимое прикосновение к земле, сознание, что под ногами твердая почва, безумная скачка по асфальту взлетной дорожки и наконец - покой.
Аввакум прошелся взад и вперед среди павильонов огромного зала аэропорта, заглянул в мир парфюмерии, книг, бутылок, в мир кукол и шоколада. Купив последний номер "Пари-матч", он поболтал о том о сем с продавщицами конфет, зорко наблюдая за отражением на никеле витрин тех, кто следовал за ним.
Наконец он вышел на площадь и подозвал такси.
После бесчисленных остановок-красных светофоров, заторов, выносить которые способны только люди со стальными нервами,- после бесчисленных остановок такси повернуло налево, обогнуло площадь Этуаль, положившись на милость судьбы, дало возможность перевести дух на авеню Рапп. После этого опять левый поворот, машина протискивается между шпалерами своих собратьев и скромно останавливается перед почти незаметным входом в отель "Савой". В этом отеле семь лет назад под именем Эдварда Жеромского, поляка из Канады, Аввакум прожил одиннадцать месяцев. Почти год. Специализировался в реставрации античных ваз и мозаики.
- Мосье... Эдвард?
- Мадемуазель Надин?
Он самый, она самая. Кто сказал, что в мире все быстро меняется? Надин немножко пополнела - в ту пору ей еще не было и двадцати лет. Тогда она была горничной, стелила ему постель, а теперь сидит за окошком регистратуры, заполняет карточки, принимает и выдает ключи от комнат.
- Я вижу, вам повезло, Надин! С повышением вас!
- О да, верно. Мне повезло.- Она улыбается ему,
улыбается и окидывает его опытным взглядом.- Боже мой, боже мой! Эдвард! Что с вами стряслось... мой мальчик! Вы так изменились.
Изменился, изменился! Еще бы! С чем только не встречался он на своем пути за эти годы! Тут и Ичеренский, и ящур, и инфракрасные очки, и Прекрасная фея. Сто лет, милая Надин, сто лет!
- Что поделаешь - бизнес,- говорит Аввакум.
- Бизнес? - воспоминания о любви не вытесняют
в ней чувства уважения.- О!-восклицает Надин.
- Картины,- поясняет Аввакум.
- Помню, помню,- говорит Надин.- Ведь вы художник. Тут вам особенно не позавидуешь. Но торговля
картинами, как я слышала, приносит немалые доходы.
Аввакум кивнул головой. Большие, иной раз очень большие, хотя и не так часто.
- Надин, крошка моя, а тот номер, шестой, вы
помните?
Надин качает головой. Она за свою жизнь бывала в стольких номерах! Но тут же спешит улыбнуться:
- Как же не помнить, мосье! Помню! Вам и сейчас
хотелось бы получить этот номер, шестой?
Больше нет "ее мальчика" - ведь он торгует картинами.
- Хорошо бы он оказался свободным,- говорит
Аввакум.-Я - консерватор, дорожу старыми воспоминаниями. А вы, моя маленькая Надин?
Она говорит, что шестой номер, к счастью, свободен, но на его старые воспоминания никак не отвечает. Вот ключ. Пожалуйста, карточку она потом заполнит, пусть он только поставит свою подпись тут вот, внизу.
Ставя на карточке подпись, Аввакум ощущает за
пах Надин, которая почти касается головой его плеча. Те же духи. Как все это живо напоминает то время! - Надин, может, выпадет удобный случай пройти вечерком, часов в одиннадцать, мимо моего номера?
Поужинать Аввакум зашел в кафе рядом с отелем. За кофе он успел просмотреть вечерние газеты - все до единой под крупными заголовками сообщали о "странном бегстве из Варны профессора Трофимова". Ученый-де спасал свое открытие от советских властей, которые хотели, стремились использовать его в военных целях...
В одиннадцать часов к нему постучалась Надин. Принимая гостью, он сделал вид, будто только что пробудился от тяжелого сна. Зевал. Попросил ее подождать, пока он примет душ. Пятнадцать минут, не больше.
- Ах, бог мой, с кем не случается!-обнадеживающе утешала его Надин.Да еще после такой утомительной дороги!
Она все понимает, не маленькая.
Шестой номер! Перед спальней - гардеробная. Из гардеробной - дверь в маленькую гостиную, а оттуда в ванную. Аввакум запер гардеробную, достал из чемодана свой транзистор и ушел в ванную. Открыв кран, он пустил в ванну горячую воду, а сам сел перед зеркалом, отыскал в записной книжке "пустую" страницу и повернул диск настройки транзистора.
Было точно одиннадцать десять.
Откуда-то из эфира стали долетать точки и тире. На это ушло десять минут. Аввакум тут же взялся расшифровывать запись: "Перехвачена радиограмма "Лайт". Текст: "Двадцать пятого июля Спартель. На следующий день берешь Ганса. Он будет ждать у Дракона. Пароль для связи четвертый. Якорь у входа в залив. Посторонних не допускать. Сойдешь только ты и Франсуа. Сразу по прибытии Ганса трогаешься дальше по условленному курсу". Наше указание: разыщи W для получения инструкций".
На плечи с шумом устремляются струйки горячей воды. На душе у Аввакума весело - транзистор принес на берег Сены родную Витошу. Если 07 сбежал в туманность Андромеды, беда невелика - его он настиг
нет и там, он и там его разыщет, чтобы вернуть людям добрый луч! Ради того, чтобы им было хорошо тут, па земле, чтобы Надин не ходила по номерам, а женщины не производили на свет пауков. Весело, Фигаро... Если графу угодно танцевать... Сколько же неизвестных? Первое - Ганс. Второе - Дракон. Третье - пароль номер четыре. Уравнение с тремя неизвестными. Стоит только найти неизвестные, как кружки барабанчика станут на свое место, щелкнет замок и дверь темницы распахнется. Константин Трофимов и его секретарь будут спасены. Скорее к W! Скорее к W!
- Надин, малютка, скучаешь?
- О! -зевает Надин.- Мне хорошо. Подремала
немножко.
- Подремли еще малость!-советует ей Аввакум.
Я схожу куплю вина и еще чего-нибудь.
Повернув ключ в дверях, он уходит.
Двенадцать часов ночи. Площадь у Эйфелевой башни. Он под южным ее сводом.
- Мосье Дидье?
Ему отвечает высокий мужчина с белым воротником рубашки поверх пиджака:
- Non, moi j'suis m'sier Joseph*.
- He будете ли так любезны сказать, который час?
Человек с белым воротником поверх пиджака говорит, что уже, вероятно, время обеда. Аввакум подает ему левую руку. Затем они вдвоем поднимаются в лифте на вторую площадку. Под ногами пылает море, океан огней. Среди этого моря Елисейские поля кажутся перламутровой речкой.
Они курят. Любуются огнями города. Аввакум тихо воспроизводит текст радиограммы. Разговор ведется по-французски. Его собеседник сильно удлиняет гласные, особенно "а" и "о", и произносит он их как-то очень мягко. Он говорит:
- Видите ли, мы уже перехватили четыре такие радиограммы, текст всех почти один и тот же, только места указаны разные. В вашей, например, указан Спартель, то есть порт города Танжера. Спартель - это название тамошнего маяка. В других радиограммах
* Нет, я - Жозеф (франц.).
значатся имена, под которыми следует подразумевать порты Средиземного моря, Бискайского залива, Ла-Манша. В Малаге ли остановится судно, в Сан-Себастьяне, в Гавре или в Танжере - пока неизвестно. Мы не знаем и того, что это за судно - в Средиземном море плавают сотни судов. Но мы послали своих людей и в Сан-Себастьян, и в Малагу, и в Гавр. Вы поедете в Танжер. Я дам вам паспорт, в нем вы найдете адрес и имя человека, который будет оказывать вам помощь. Вам повезло- только в этой последней радиограмме упоминается имя "Ганс"...
Танжер, 25 июля 196... г.
Было три часа дня. Дышалось в жару тяжело. Знойное небо над городом напоминало раскаленную крышку.
Аввакум взял такси и попросил шофера отвезти его на бульвар Мохаммеда, дом 78 - "Банк дю Марок". Смуглолицый шофер, почти черный в своем снежно-белом кителе, едва заслышав волшебное "Банк дю Марок", тут же весь расплылся в широкой, приветливой, бесконечно угодливой улыбке. Лоснящаяся бархатная дорожка, которая сама стелется у тебя под ногами. И вот такая улыбка расцветает на лице рослого, кареглазого красавца с бронзовым загаром!
Они въехали на бульвар, тут и там затененный развесистыми пальмами и массивными домами с плоской крышей, белыми, словно морская пена, и гордыми своим солидным видом. Дома с мавританскими аркадами в этой части города казались чужеродными - среди иностранных гостей изредка мелькали местные жители.
Аввакум спросил у шофера, как его зовут.
- Хасан,- ответил шофер.
- Почему вы, Хасан, так раболепно улыбаетесь?
Бронзовое лицо человека густо покраснело.
- Профессия, господин! - сказал он и тихо, как бы извиняясь, добавил:-У нас ужасная конкуренция, господин!
Во время этого непродолжительного разговора Хасан улыбнулся один-единственный раз.
Войдя в банк, Аввакум прошел в зал текущих операций - своего рода черномраморный храм, где царила
http://ianfleming.narod.ru
прохлада. В глубине стоял шум счетных и пишущих машин, у окошек ждали своей очереди паломники - с портфелями, в элегантных шерстяных или териленовых костюмах.
Получая по чеку деньги, он попросил, чтобы ему дали немного мелочью.
Когда из мраморной прохлады Аввакум вышел на улицу, у него было такое ощущение, будто его сунули в раскаленную печь. Хасан ждал его у машины, придерживая рукой открытую дверцу.
Аввакум мог получить деньги и в другом банке, поменьше этого, даже на аэродроме, но Хасан должен знать, что имеет дело с солидным клиентом.
-Хасан,- сказал Аввакум,- я буду тебе очень признателен, если ты отвезешь меня на улицу Мелендез-и-Пелейа, не возражаешь?
- Есть, ваше превосходительство! - по-военному
ответил Хасан.
Хлопнув дверцей, он с ловкостью леопарда занял место за рулем. Не каждый день попадается клиент, имеющий дело с "Банк дю Марок".
На пересечении бульвара Пастера с улицей Свободы Аввакум повторил:
- Мелендез-и-Пелейа, 47. Германское консульство!
- Аллах, ну и клиент! Такое не каждый день случается!
- Хасан,- сказал Аввакум, когда кремовый "пежо"
остановился у дома 47.- Возьми эту мелочь,- он вы
сыпал ему горсть монет,- и, пока я в консульстве
справлюсь с делами, можешь по собственному вкусу
охладить свое горло.
- О, ваше превосходительство! - возразил Хасан,
но тут же подставил руку и сунул деньги в карман.
- Если кто-нибудь станет спрашивать, что у тебя за
клиент, объясни: француз из Парижа.
- Француз из Парижа, клянусь аллахом! - кивнул
Хасан.
Чего только не бывает на белом свете: почему его превосходительство из Парижа не может иметь дел в западногерманском консульстве? Одному аллаху известны пути человеческие! Мелочь составила приличную сумму. Пусть его палками дубасят, он все равно будет твердить, что его превосходительство из Парижа.
Аввакум явился к чиновнику по регистрации, холодно поздоровался кивком головы и потребовал, чтобы ему показали список лиц, которые прибывали с паспортами ФРГ в Танжер и уезжали из него в течение последней недели.
Начисто облысевшая голова чиновника обрела цвет перезрелого арбуза. Небесно-голубые глаза его затянули мрачные тучи.
- По какому праву, мосье? - спросил он по-французски, и его тонкие тевтонские губы искривились в пренебрежительной, вызывающей усмешке.
Этот француз много на себя берет!
- Прошу вас,- сказал Аввакум тоном, который
никак не граничил с просьбой. Неужели этот потомок
Зигфрида не соображает, что имеет дело с гасконцем? - Список! настаивал Аввакум.- Я хочу видеть
список!
Потомок Зигфрида закусил губу. Тучки в его глазах стали метать молнии.
- Никакого списка вы не увидите,- отрубил он.
И оставьте меня в покое, ради бога!
- Но разве вам не звонили из Бонна? - удивился
Аввакум. - Вспомните-ка получше, сударь, вспомните!
Ах, проклятый гасконец! Во времена Зигфрида таким вот, как этот, тут же отрубали головы!
- До чего же вы мне надоели, сударь!
- Весьма сожалею,- сказал Аввакум.- Весьма со
жалею, что приходится вам надоедать, но что поделаешь! - Он вынул из внутреннего кармана пиджака
удостоверение и галантно протянул его чиновнику.
Ничего не поделаешь,-усмехнулся он.- Придется вам
показать список.
Галльский петух выигрывал сражение. Потомок Зигфрида прочитал слово "Интерпол" *, затем прочитал, что удостоверение принадлежит Морису Марсеньяку, убедился, что на Фотокарточке, дьявол его возьми, изображен этот самый Марсеньяк и что документ скреплен надлежащей официальной печатью. С этой "Интерпол" шутки плохи.
- Благодарю, господин Марсеньяк,- сказал чиновник. Потомкам Зигфрида тоже приходилось оказывать
* Международная полиция.
содействие "Интерпол". Контрабанда опиума, торговля девушками, похищение драгоценностей и дорогих картин.- Проходите, пожалуйста! Не угодно ли выпить, чашку кофе? Рюмку виски со льдом?
В течение истекшей недели из ФРГ прибыло пять граждан. Один из них проследовал транзитом в Иоганнесбург, двое других отбыли в Дакар, четвертый вернулся обратно в Бонн, а пятый, Пауль Шеленберг, профессор из Мюнхена,этот все еще остается в Танжере, отель "Гибралтар" на улице Свободы.
- Вот этот, Макс Шнейдер, два дня назад уехавший в Дакар,- сказал Аввакум и призадумался.- Не
припомните ли вы, господин, какая у него профессия
по паспорту?
- Разумеется, господин Марсеньяк! Очень даже хорошо помню! - Он посмотрел вокруг, потом наклонился
к уху Аввакума и таинственно прошептал: - Коммивояжер!
- А-га! - произнес Аввакум.
Они посмотрели друг другу в глаза и с многозначительной усмешкой кивнули головами. Ох, эти контрабандисты, торговцы девушками, похитители драгоценностей!
- Весьма вам благодарен,- сказал Аввакум.
- О, что вы, господин Марсеньяк!
- Я вам предлагал купить картину Мурильо, вы
меня поняли?
Чиновник по регистрации лукаво подмигнул ему.
- Но мы не сошлись в цене! - Потомок Зигфрида
понимает, что к чему, пускай господин Марсеньяк не
думает, что он такой невежда!
Сравнивать "Гибралтар" с "Эль Минзох" означало бы то же самое, что поставить одну из звезд Плеяд рядом с лучезарной Венерой. Аввакум спросил профессора Шеленберга, и портье указал ему на рослого человека, который стоял в баре у стойки и, очевидно, собираясь уходить, допивал свое пиво. У него были седые виски и мешки под глазами на крупном лице.
- Хасан,- сказал Аввакум.- Ты хотел бы получить
еще горсть мелочишки?
- Разумеется, ваше превосходительство!-ответил
с ухмылкой Хасан.- Клянусь аллахом, что не стану
отказываться.
- Ты ее получишь,- заверил его Аввакум. Он ука
зал глазами на допивавшего пиво Шеленберга.- Видишь того высокого человека, вон там, у стойки? Через одну-две минуты он выйдет из бара и, вероятно,
пойдет на ту сторону, к Гранд Сокко, или будет пересекать улицу, чтобы попасть на площадь. В том и в
другом случае твое такси должно налететь на него, но,
учти, давить его не следует - возле него буду я, совсем
рядом с ним, и в самый последний момент дерну его
в сторону. Я, так сказать, спасу ему жизнь, а ты, при
кинувшись злым-презлым, обругаешь его как следует и
скроешься в той улочке, что за французским консульством. Ты понимаешь, чего я от тебя хочу?
Хасан уставился на него вытаращенными глазами.
- Я хочу сделать доброе дело,- усмехнулся Аввакум.- Поклялся перед аллахом, что спасу от смерти
человека, и вот мне представляется удобный случай
выполнить свой обет.
Хасан продолжал таращить на него глаза.
- А вечерком, в восемь часов, будешь ждать меня
перед "Эль Минзох",- сказал Аввакум.- Я там живу.
В отеле "Эль Минзох".
Услышав название этого отеля, Хасан тут же с быстротой молнии спрятал деньги в карман.
- Да будет воля аллаха,- прошептал он и, вскочив в такси, дал задний ход, чтобы занять удобную позицию для старта.
Одному аллаху ведомы тайные пути судьбы.
Дальше события развивались так.
Выйдя из бара, профессор Шеленберг недовольно сощурился, взглянул на солнце, уже клонившееся к Спартелю, надвинул на глаза соломенную шляпу и пошел широким шагом к улице, которая вела на пляж. Он пересекал наискось улицу Свободы несколько выше бельгийского консульства и, когда ему оставалось до противоположного тротуара всего лишь два-три шага, за спиной у него вдруг завизжали тормоза - казалось, какой-то вихрь вот-вот схватит его и понесет вверх или еще куда, но в этот миг чья-то сильная рука рванула его назад и пригвоздила к месту. Перед глазами профессора в одной пяди от тротуара бешено пронеслось такси. В открытом окне шофер ожесточенно тряс кулаком.
- Ваше счастье, сударь!
Шеленберг обернулся. Слева, у самого плеча, он увидел незнакомого человека.
Взгляд Аввакума скользнул по его усталому, пожелтевшему лицу и широко раскрытым, полным ужаса глазам.
- Ничего,- сказал Аввакум.- Обошлось.
Шеленберг приложил руку к сердцу и глубоко вдохнул воздух, как бы глотая его.
- Испугались? - усмехнулся Аввакум. Он взял его
под руку и отвел на тротуар.- Вам нехорошо?
- Нет, ничего,- сказал Шеленберг.- Я просто рас
терялся.- Он говорил по-французски, но с немецким
акцентом, как бы в нос.- В сущности, я не растерялся"
я нисколько не растерялся,- ни с того ни с сего добавил он. Потом спросил:-А вы откуда взялись?
- Я случайно оказался возле вас,- ответил Аввакум.- Переходил улицу, так же как и вы.
- Да, да,- задумчиво кивая головой, произнес Шеленберг,- допустим, что так оно и было! - Он опустил
руку, и по его полным губам скользнула неопределенная усмешка.Допустим, что так оно и было,- повторил он.- Но это ни на йоту не меняет положения. Вы
спасли мне жизнь, уберегли от верной гибели! - воскликнул он, и у него вырвался низкий, гортанный смех.
- А может, только от легкой контузии? - Аввакум
сдержанно улыбнулся. Этот тип явно что-то подозревает.
- От контузии или от смерти - профессор Шеленберг покорно вас благодарит, сударь,- воскликнул немец, протягивая Аввакуму руку.
- Не стоит,- сказал Аввакум.- Ничего особенного
я не сделал.- Однако пожал ему руку. Тяжелая, влажная, расслабленная, она вызывала брезгливое чувство.
- Знаю,- сказал Шеленберг.- Вы просто выполни
ли свой долг.- Он снова вдруг засмеялся.- Ну что ж,
сударь, спасенному полагается угостить своего спасите
ля.- Теперь уже он взял Аввакума под руку.- Видите
ли, я ненавижу все эти заведения на Авенида д'Эспана,
на бульваре Мохамеда. Слишком уж там шумно. Мне
кажется, человек там должен испытывать такое чувство,
будто он в кресле парикмахера. Стоит пошевельнуться,
и на щеке кровь. На тебя смотрят сотни глаз - даже
высморкаться нельзя как следует, Я предпочитаю ма
ленькие заведения, вроде того, что возле парка Мендубии в Медине. Там и скумбрию можно съесть, и голубя, что самим господом богом положено. А главное, там все просто - тебе не кладут на стол десять пар ножей и вилок, которыми обязательно надо пользоваться. А вы, мой спаситель, какого мнения на сей счет?
Аввакум ответил, что у него на сей счет нет особого мнения, поэтому он предпочитает довериться вкусу господина Шеленберга.
- Вы, наверное, давно в Танжере? - спросил он.
Профессор окинул его лукавым взглядом и покачал
головой. Аввакум не мог понять, почему он на него так смотрит и почему качает головой. Казалось, он хочет сказать: "Тебе ли не знать, любезный, как давно я в Танжере". Вот так так! И вообще его взгляд, отдельные его слова подчас казались странными и вызывали недоумение даже у видавшего виды Аввакума.
Они проехали под аркой Гранд Сокко, свернули влево на улицу Хазбах и оказались между Сокко Шикко и парком Мендубия. Пройдя во дворик тихого кабачка, приютившегося в укромном месте, они выбрали стол у большого старого кипариса. Напротив клубилась пышная зелень Мендубии; торчащие на склонах холма крепостные пушки были похожи на пальцы приподнятой гигантской ладони.
Шеленберг заказал вино и жареных голубей.
Некоторое время они молча пили вино; первым заговорил Шеленберг.
- Такое со мной случается, наверное, уже в десятый раз - на меня вдруг наезжает машина. И должен
признаться, мне это начинает надоедать, ей-богу! Вчера ночью кто-то подкрался к моей двери - я сразу почувствовал, что там кто-то притаился. Сейчас отопрет,
думаю, отмычкой дверь и - бах, бах! Или тесаком в
меня запустит издали, таким, у которого лезвие с двух
сторон. Подобные попытки предпринимались и в моем
родном городе, в Мюнхене - иду по улице, а они с
балкона - бух! Цветочный горшок разбился позади меня
на расстоянии полушага. Ужасно! Потому-то я и сказал вам, что мне все это начинает надоедать.
Было душно, однако у Аввакума по спине пробежали мурашки. То ли он сумасшедший, этот Шеленберг, то ли прикидывается сумасшедшим?
- Ваше здоровье! - подмял стакан Шеленберг. -Вы сегодня спасли мне жизнь, покорно благодарю!
Пил он много, залпом, да и на еду набрасывался с жадностью. Заказал себе еще голубя с жареным луком и изюмом.
- Не могу понять, кто же это гонится за вами на
машинах и ночью околачивается у вас за дверью,
сказал Аввакум.
На сей раз Шеленберг высказал то, на что раньше лишь неясно намекал:
- Да будет вам! Вас посылают, чтобы вы меня охраняли, платят вам за это хорошие деньги, а вы еще
спрашиваете! Не люблю, когда люди притворяются
наивными.
- Верно, я действительно вас охраняю,- заметил