Страница:
– Действительно, баксы, – с облегчением сказала она. – Вы меня не накалываете, Дима. Те самые… Но для чего же пургу гнать?
– Простите? – не понял Дмитрий Олегович. Он догадался, что слова про куклу и пургу – современный сленг и внезапно почувствовал свой возраст.
– Я-то прощу, – непонятно усмехнулась Надежда, – но вот другие… – Она бросила обратно в полуоткрытый дипломат пачку, стала не глядя выравнивать рукой сбившиеся в горку банковские упаковки долларов и неожиданно вскрикнула: – Ой!
Курочкин решил, что в плотно закрытый дипломат каким-то невероятным образом пробралась мышь, однако ошибся.
– Это ЧТО такое?!
Двумя пальцами блондинка держала на весу бабушкин будильник. Бережно, словно склянку с серной кислотой.
– Ах, это… – Дмитрий Олегович принял из пальцев Надежды бабушкину тикалку, поискал, куда бы положить, и, не найдя, вернул снова в дипломат, к долларам.
Надежда смотрела на все манипуляции Курочкина, широко раскрыв глаза. «Потрясающе красивые глаза», – в который уже раз отметил для себя Дмитрий Олегович.
– Это будильник, – смущенно произнес он и, увидев на лице прекрасной блондинки прежнюю гримасу непонимания, стал зачем-то подробно объяснять: – Такой, знаете ли, часовой механизм, показывающий время… Мне его утром повесили на шею, а лента оборвалась, вот я его здесь временно и держу…
Растолковывать взрослой девушке, что такое будильник, было полным идиотизмом. С таким же успехом Дмитрий Олегович смог бы пуститься в рассуждения об устройстве серных спичек. Тем не менее блондинка не сводила с него пытливого взгляда, словно бы он сообщал ей невероятно значительную новость.
– Часовой механизм… на шее… – в каком-то трансе пробормотала она. – На Мартина это не похоже. Тогда кто?…
«Валентина», – вознамерился было ответить Курочкин, но промолчал. Лишний раз поминать всуе имя родной жены ему не хотелось.
– Слушайте, Дима, вы случайно не палестинец? – с неподдельным интересом вдруг осведомилась блондинка, очень осторожно поставив дипломат на пол.
Знания о палестинцах у Дмитрия Олеговича были весьма скромными – в пределах программы «Время». Телевизионные палестинцы носили платки в горошек и враждовали с израильтянами из-за каких-то территорий. Дмитрий Олегович предпочитал носить шляпу, а весной – берет, и претензий к израильтянам у него определенно не было.
– Нет, я не палестинец, – честно ответил он. – А разве похож?
– То-то и оно, что не похож, – задумчиво проговорила блондинка. – И потом, Седло давно не торгует с арабами, завязал… Там рынок и без Майкла переполнен тем же самым, на одной таможне разоришься…
Курочкин послушно ждал, пока прекрасная Надежда выйдет из своего транса, а пока рассматривал ее лицо. Даже смотреть на него было удовольствием. В приемной директора фирмы «Мементо» должны были вечно толпиться посетители, как в музее изящных искусств. Все-таки он, Курочкин, был несправедлив к Фортуне: на старушку, как видно, напал приступ снисходительности к Дмитрию Олеговичу.
– А может, вы, Дима… – блондинка вдруг протараторила некое длинное непонятное слово, вроде ротеармеефрактьон. – Вы часом не оттуда?
– Нет, – с печалью возразил Курочкин. – Говорю же вам, я сам по себе. – Возможно, ему следовало бы хоть что-то придумать для Надежды, дабы не мучить замечательную девушку. Наговорить на себя, если ей так хочется. Однако врать в глаза этакой красавице Дмитрий Олегович просто физически не мог себе позволить. Это все равно как плюнуть в Венеру Милосскую, – пользуясь тем, что она без рук, сдачи не даст.
– Ладно, будь по-вашему, – устало сказала блондинка. – Ваш сейф ничем не открыть. Сдаюсь. Вы все-таки – типичный господин «Нет». Ладно. Молчите, скрываетесь и таите. Но хоть план действий-то у вас есть?
Прекрасная Надежда задала самый трудный из вопросов. Еще сравнительно недавно он предполагал вернуть дипломат фирме «Мементо» – и избавиться от головной боли. После перестрелки у дверей бывшей булочной, после головокружительного бегства от «Мерседеса» господина Седельникова и мрачных намеков на явно преступную деятельность фирмы предстояло принимать решение. Интересно только, какое? Первая попытка сдать доллары государству уже обернулась знакомством с румяным капитаном и бдительным сержантом Мымрецовым. Вдобавок на Курочкине была теперь пусть и косвенная, но вина за гибель ни в чем не повинного курильщика с похожим дипломатом. Тем самым, где оказались кефир и колбаса. Ужасно. Он все-таки немножко Потрошитель, как и предполагалось ранее.
– Скажете вы хоть что-нибудь, а, господин «Нет»? – между тем не отставала красавица-блондинка. – Мы не можем здесь оставаться слишком долго. Рано или поздно Седло обязательно вычислит этот адрес…
«Лучше бы попозже», – сказал про себя Курочкин, и в ту же секунду где-то за кремовыми шторами взвизгнули тормоза. Сразу вслед за этим хлопнули дверцы и послышался шум бегущих ног.
– Майкл… – упавшим голосом проговорила Надежда. – Уже вычислил, змей! Ах, зараза! – После секундной паузы девушка кинулась к пузатому секретеру и выдвинула боковой ящичек. На свет явился длинный пистолет непривычного вида.
Дмитрий Олегович сразу ощутил свою полную бесполезность в преддверии потасовки со стрельбой. Максимум, на что он был способен, – это обрушить на голову первому же бандиту любую мебель, которую он мог бы поднять.
Курочкин лихорадочно осмотрелся: в качестве метательного снаряда более-менее годились шахматный столик, за которым они с Надеждой только что мирно закусывали, да еще пара стульев с хилыми витыми ножками. Правда, большого урона противнику этими музейными экспонатами не нанесешь…
– Что стоите? Бежим! – громко зашептала блондинка, наводя свое оружие на входную дверь. – Ну, давайте, черт вас возьми! Вон там, возле трюмо, черный ход, про него они наверняка еще не знают… Господи, да ползите скорее, они же сейчас явятся!… Стойте, чемодан забыли!… – Быстро, но бережно прекрасная Надежда подхватила свободной рукой дипломат и вручила его Дмитрию Олеговичу. А затем той же рукой направила Курочкина в сторону трюмо.
– Только после вас, – заупрямился Дмитрий Олегович, не трогаясь с места. Сегодня его назвали ШЕФОМ, а он знал, что капитан покидает тонущий корабль последним. Или гибнет в пучине, стоя на мостике при всем параде.
– Вперед, вперед, я за вами! – Очень решительно белокурая красавица подтолкнула своего капитана Курочкина к черному ходу. – Давайте, я прикрою…
– Эй, вы там! – послышался из-за входной двери знакомый бас господина Седельникова. – Пусть выйдет паршивка с деньгами, и разойдемся по-хорошему.
«Как бы не так!» – ответил про себя Курочкин, пробираясь между мебельными островками. Он слышал, как вслед за ним быстро следует девушка. В дверь застучали что есть мочи, и, судя по треску, она стала заметно прогибаться…
Тью-тью!
Зазвенело оконное стекло, и сразу осыпалась разбитая люстра, обдав Курочкина веером мелких осколков: пока Седло отвлекал их внимание у дверей, кто-то из его гоблинов обстрелял их через окно.
– Сукин ты сынок! – почти весело пробормотала позади блондинка и, должно быть, пальнула в ответ: комната наполнилась звуками выстрелов, уже другими по тону, выше. Звонко взорвалось еще одно окно, над головами вновь пробушевал стеклянный буранчик, почему-то легкий, как пыль.
Тью-тью-тью!
Звуки ответной пальбы неожиданно оборвались.
– Дима… – прошелестел очень тихо голос блондинки. – Беги… те…
Курочкин испуганно обернулся – и словно бы попал в безвоздушную яму, не вдохнуть и не выдохнуть.
Случилось непоправимое.
Прекрасная Надежда, девушка с картинки, сказавшая сегодня Курочкину «мы с вами», лежала на полу неподвижно. Крови было так много, что, казалось, она вытекла вся, до капли, и в артериях и венах ее не осталось. Но прекрасные глаза еще жили, губы еще шевелились.
– Бе-ги-те… – отчетливо повторила белокурая красавица. – Ко-му… го-во-рю… начальник…
Глаза ее закрылись, пальцы разжались, и бесполезный пистолет со звоном упал на пол. «Застрелите меня, не поверю…» – внезапно вспомнил Дмитрий Олегович ее фразу из разговора. Легкомысленно брошенная приговорка стала судьбой. Она не поверила. Ее застрелили.
А он, Курочкин, – снова жив. Вечный свидетель чужих несчастий, игрушка Фортуны, путаник, верный муж, невезучий дурак…
Что было дальше, он так и не смог потом в точности припомнить. Кажется, он бежал по каким-то шатким и затхлым лестницам, по гулким пустым коридорам, по переходам, обшитым гнилыми трухлявыми досками. Кажется, он плакал на бегу, но, возможно, ему это чудилось.
Потому что, когда он пришел в себя, глаза его были сухими.
Он стоял прямо посреди дороги и бессмысленно водил пальцами по рифленому радиатору маленького, похожего на желтого майского жука, автобусика. Вверх – вниз. Вжжик – вжжик. Трень – брень.
Шофер автобусика, мощный детина, бегал вокруг него, размахивая монтировкой, и что-то злобно орал. Сперва Дмитрий Олегович увидел только гневно распахнутый рот, а потом явились звуки.
Шофер костерил Курочкина самыми последними словами. Если бы не отличные тормоза у этой автобусной развалюхи (кто бы мог подумать?), Дмитрий Олегович, интеллигент гнилой, хрен моржовый, паскуда, был бы уже на том свете. «Чуть-чуть не считается, – тупо подумал Курочкин. – Пока я – на этом свете. А Надежда умерла».
– Она умерла… – зачем-то сказал он вслух.
Шофер, вероятно, не был сволочью. Присмотревшись к Курочкину, он оборвал на полуслове цепочку заковыристых шоферских ругательств и перестал махать своей монтировкой.
– Хрен с тобой, – пробурчал он. – Чего с тобой, лунатиком, говорить! Давай-ка я тебя подвезу, а то кто другой тебя угробит и сам сядет… Ну, куда тебя подбросить? Так и быть, подкину задаром… Куда?
– Все равно, – безразлично сказал Курочкин. – Она умерла.
– Псих… – буркнул водитель и легонько подтолкнул Дмитрия Олеговича к гармошке передней двери. – Я еду до Павелецкого, подойдет?
– Подойдет, – эхом отозвался Дмитрий Олегович и послушно полез в салон автобусика. «Все возвращается на круги своя, – мысленно проговорил он. – Опять Павелецкий, опять. Значит, кому-то так надо…»
– Эй, лунатик, – шофер забрался в салон вслед за Курочкиным. – Ты вещички только свои не разбрасывай на дороге. А то очухаешься потом, скажешь: водитель упер…
С этими словами шофер сунул в руки Курочкину чуть было не позабытую на дороге вещь.
Проклятый дипломат с четвертью миллиона долларов.
Курочкин решительно встал, отряхнулся и снова сел на вокзальную скамейку рядом со спящим Филином. Допустим, – признал он мысленно, – это не так уж просто. Есть еще господин Седло, который его сейчас усиленно ищет. Раз он смог вычислить их с Надеждой убежище, он может нагрянуть и сюда… Правда, ему придется хорошенько попотеть, разыскивая здесь свое сокровище. Где лучше спрятать ветку? В лесу. А чемоданчик? Естественно, на вокзале. Даже Курочкин знал эту очевидную вещь.
– Хрр! – утвердительно зарычал во сне бомж Филин и задрыгал ногой, едва не опрокинув пальму. Возможно, деду снились его бурная железнодорожная молодость, паровозы, летящие по пути к коммунизму, и лично железный нарком товарищ Каганович. Дмитрий Олегович подтянул сползающее с Филина рогожное одеяло, поправил то, что заменило деду подушку, а затем осторожно отодвинул подальше кадку с искусственным растением. Возможно, эта деталь интерьера появилась на Павелецком еще во времена железного наркома; недаром ведь бомж облюбовал именно это место, а не поближе к буфету, где сытнее и бутылок больше.
Сам же Курочкин выбрал сейчас место у пальмы по другой причине. Точнее, по двум: здесь даже днем было темновато, а спящий бомж был нелюбопытен. По крайней мере, в светлое время суток. Да и любопытство Филина дальше пустой посуды не простирается. Это ведь не Седельников, которому нужны доллары и не нужны свидетели.
Дмитрий Олегович попробовал мысленно представить себе, как гоблины господина Седло прочесывают этажи вокзала, но картинка никак не складывалась. У подчиненных Майкла Викторовича не было лиц, и сам шеф фирмы «Мементо» являлся в воображении Курочкина в виде элегантного костюма тоже с облачком вместо лица. Неизвестно, успели ли преследователи на серо-стальном «Мерседесе» разглядеть, как выглядит Дмитрий Олегович? Во всяком случае, сам Курочкин уж точно не узнает своих преследователей. А это значит…
Курочкин тревожно выглянул из-за пальмы и стал всматриваться в проходящих мимо людей. Вот тот толстый неповоротливый тип, навьюченный баулами, – разумеется, не соглядатай Майкла Седельникова. И вон та старушенция с дребезжащей сумкой на колесах – тоже наверняка не из числа седельниковских гоблинов. И зыркающий во все стороны малыш с полурастаявшим мороженым, – если, конечно, это действительно мороженое, а не подкрашенный белой замазкой радиопередатчик… Несмотря на отчаянность своего положения, Курочкин машинально усмехнулся: он, оказывается, еще способен мысленно поиздеваться над собой, – значит, не все еще потеряно. Лучшее лекарство от мании преследования – ненадолго вообразить себя параноиком, это быстро приводит в чувство.
«Правда, – мысленно одернул себя Дмитрий Олегович, – меня и впрямь преследуют, вне зависимости от мании. Стоило же мне разыскивать господина Седло, чтобы потом от него и бегать!…»
Курочкин уже собрался было снова укрыться среди развесистой пластмассы в кадке, как внезапно внимание его привлек один человек. Высокий сутуловатый очкарик лет тридцати пяти, одетый в затрапезные серые брюки и вытертую коричневую куртку. Человек этот не производил впечатления кулачного бойца, даже напротив, однако Дмитрий Олегович подозревал, что мастера каких-нибудь карате или кунг-фу тоже могут и не выглядеть горой узловатых мускулов. А киллеры и вовсе могут быть людьми слабосильными и тщедушными: у них в союзниках Товарищ Маузер.
Но, конечно, не сутулость тридцатипятилетнего очкарика в куртке стала причиной безотчетных подозрений Дмитрия Олеговича.
Человек тот не был похож на обычных посетителей вокзала. Во-первых, он быстро и внимательно осматривал все вокруг, не пропуская ни одного квадратного сантиметра и поводя головой, как живая автоматическая телекамера, направо-налево, вверх и вниз.
Во-вторых, подозрительный человек был БЕЗ ВЕЩЕЙ! У него в руках не было даже пустой авоськи. Даже когда человек приходит на вокзал, чтобы проводить или встретить поезд, он запасается хотя бы газеткой, – чтобы не было так грустно слушать объявления о том, что прибытие или отправление нужного поезда задерживается на час или на сутки.
У человека с головой-телекамерой не было и газеты. Курочкину сразу показалось, будто с одной стороны куртка немного оттопыривается: в том месте, где человек – будь он и вправду киллером из числа седельниковских подручных! – мог бы хранить оружие.
Под прикрытием пальмы Дмитрий Олегович стал медленно отступать назад, к неработающему коммерческому киоску, на котором кто-то уже успел нарисовать незамысловатую рекламу пирожных «Сатурн» (кремовый шарик в окружении вафельного пояса астероидов). Курочкин надеялся, что его скрытные перемещения останутся незамеченными, но просчитался. Очкарик-соглядатай, как автопилот, повторял курочкинский маршрут и определенно двигался за ним. При этом седельниковский стукач продолжал озираться, исправно делая вид, что, мол, его интересует кто угодно, только не Дмитрий Олегович. «Так я тебе и поверил», – ожесточенно подумал Курочкин, стараясь держаться в гуще толпы. Он надеялся если не потеряться, то, по крайней мере, основательно запутать шпиона. Впрочем, место на вокзале, где Курочкин успел бы припрятать дипломат, отыскать было много труднее, чем самого Дмитрия Олеговича. «Где проще всего… спрятать… песчинку? – шептал на ходу, как заклинание, Курочкин. – В куче… песка…» Курочкин верил, что его уловка сработает. Главное – скрыться от соглядатая самому.
Дмитрий Олегович свернул к лестнице на третий этаж, но, как видно, сделал это недостаточно быстро.
Очкарик с головой-телекамерой, похоже, припустился бегом и нагнал Дмитрия Олеговича на второй ступеньке.
– Послушайте, – громко дыша, произнес соглядатай, – я ищу…
«Уж знаю, что ты ищешь», – зло подумал Курочкин. Теперь ему приходилось медленно подниматься по лестнице спиной вперед, чтобы не оставить беззащитным свой тыл.
– Ян! Куда ты пропал? – послышался вдруг обиженный женский голос, и соглядатай неожиданно повернулся на зов.
Высокая девица с каштановыми волосами размахивала рукой, подзывая очкарика. Вторая ее рука была занята неподъемного вида спортивной сумкой.
– Как ты и просила, ищу вишневый джус, – с готовностью отрапортовал шпион, оказавшийся Яном. – Только ларек тот закрыт, и никто здесь почему-то не знает, куда делся продавец…
На всякий случай Дмитрий Олегович продолжал медленно-медленно взбираться наверх, и по-прежнему спиной вперед, как рак на горе.
– Ты все перепутал, – досадливо проговорила каштановая девица. – Не вишневый, а витаминный джус, и все равно я уже расхотела… Бери свои книги, у меня все руки отрываются…
– Солнышко, ты же сама просила… – виновато сказал очкарик Ян, и из шпиона и убийцы превратился в нормального парня.
– Я просила полчаса назад, но я не думала… – шум толпы поглотил окончание фразы, и Дмитрий Олегович очень скоро потерял из виду препирающуюся парочку. У него было ощущение, будто он сам только что опрокинул полную чашку этого самого вишнево-витаминного джуса. Совершенно непонятно, как Курочкин вообще мог заподозрить в безобидном парне соглядатая? Наверное, он все же подцепил вирус мании преследования.
Тут Дмитрий Олегович неожиданно осознал, что он, как и прежде, взбирается вверх по лестнице задом наперед и окружающие смотрят на такое странное передвижение с интересом.
Курочкин поскорее повернулся – и нос к носу столкнулся с человеком, с которым желал бы никогда больше не встречаться.
На него в упор глядел милицейский сержант Мымрецов.
– Нет… ничего… – забормотал Дмитрий Олегович, не в силах опустить глаза, словно кролик на завтраке у удава. Он мог бы, пожалуй, еще выкрутиться, если бы просто уступил дорогу сержанту, а сам продолжил движение вверх по лестнице. Курочкин же от неожиданности сделал самое глупое, что мог придумать: не выпуская из виду Мымрецова, он тем же рачьим манером, каким и поднимался вверх по ступенькам, начал медленно спускаться вниз. И вдобавок, вероятно, покраснел от натуги, еще больше усиливая сходство с вареным раком. «Тихо, тихо ползи, улитка, по склону Фудзи…» – возникла у Курочкина в голове бессмысленная фраза, неизвестно откуда взявшаяся. При чем тут, господи, Фудзи на Павелецком вокзале?…
В глазах удава под красным околышем промелькнул огонек радостного узнавания. Зрительный нерв передал сигнал в мозг сержанта, а из мозга уже пришел приказ лицевым мышцам. Мымрецов злорадно ухмыльнулся.
– А-а-а, – удовлетворенно протянул он.
Для Дмитрия Олеговича это торжествующее «а-а-а» прозвучало, наконец, как долгожданная команда «кру-гом!». Он резко, по-строевому, крутанулся на месте и попытался было продолжить спуск по лестнице, как все нормальные люди: лицом вперед, затылком назад. В то же мгновение Курочкину на плечо упала суровая милицейская ладонь.
– Не торопись, бегунок, – послышался веселый голос сержанта. – Поговорим…
Спустя несколько секунд Дмитрий Олегович уже подпирал спиной стенку неработающего киоска, а блюститель порядка Мымрецов высился перед ним – большой, плечистый, очень обрадованный неожиданным уловом. Очевидно, сержант только-только начал свой обход этажей вокзала и сразу же поймал подозрительную рыбку. Так себе рыбешку, карасика. Впрочем, со щуками этот рыбак, возможно, и сам бы не рискнул связываться.
– Ты чего тут ходишь? – начал допрос Мымрецов. – Опять, значит, прогуливаешься? – Дубинка в его руке похожа была на нетерпеливого ребенка, который на улице безмерно скучает в компании нудных взрослых, переминается с ноги на ногу и тащит тятю за палец. Однако милицейский тятя пока еще не давал полной свободы резиновой малютке.
Наблюдая за черной дубинкой, так и рвущейся из мымрецовских рук, Курочкин уже не в первый раз подумал о том, какое новенькое да добротное снаряжение у наших славных органов. И форма на сержанте была наверняка от Зайцева, и наручники импортные, и сам он выглядел гладким и довольным, как будто все его жизненные цели были уже достигнуты и для полного и окончательного счастья осталось лишь ущучить жалкого карася.
– Ты язык проглотил, бегунок? – осведомился сержант, не получив ответа. – Тебя, кажется, ясно спросили: ты – чего – здесь – сшиваешься?
Четыре последних слова Мымрецов произнес с нажимом, сделав вид, будто непослушная дубинка сейчас вырвется и стукнет Дмитрия Олеговича по носу.
– Я тут случайно, – сказал Курочкин. Самой дубинки он не боялся: по сравнению с шестиствольным гранатометом это было меньшим из зол. А вот Мымрецов вызывал у него тревогу. Есть люди, для которых первейшие враги – невольные свидетели их унижения, и сегодня, как назло, румяный капитан с улицы Летниковской распек своего сержанта аккурат в присутствии Дмитрия Олеговича. Такое не прощают. С капитаном поквитаться было нельзя, зато с Курочкиным – сколько душе угодно.
– Слу-чай-но, – по слогам повторил Мымрецов и сощурился. – Шел в овощной, а попал на вокзал… Заблудился, понимаю. Выходит, ты приезжий, так?
– Москвич, – со вздохом ответил Дмитрий Олегович. Он вполне осознавал, до чего глупыми выглядят его ответы. Врать ему не хотелось, а говорить всю правду тем более.
– Московская прописка есть? – немедленно осведомился сержант.
– Есть, – скучно подтвердил Курочкин, заранее предвидя, что сейчас скажет сержант.
– Покажи документы, бегунок, – тут же потребовал Мымрецов и протянул руку, не занятую дубинкой.
– Паспорт дома, – чистосердечно признался Дмитрий Олегович. – В шкафчике, на второй полке. Рядом с электробритвой… Я ведь в овощной шел, зачем там документы?
Ответы Курочкина ничуть не огорчили сержанта. Наоборот, он был бы весьма разочарован, предъяви ему сейчас Курочкин паспорт с пропиской и кучу всяких справок, доказывающих, что Дмитрий Олегович К. – не уругвайский шпион, не беглый рецидивист и даже не верблюд. Теперь же у Курочкина не оставалось шансов легко отделаться.
– Чудненько, – проговорил Мымрецов и даже на радостях укротил дубинку, сунув ее себе под мышку. – Документов нет, прописка под вопросом, ручной клади не имеется… Стой-ка бегунок! – внезапно сообразил сержант. – У тебя же был чемодан. Куда делся? Отвечай!
Дмитрий Олегович промолчал. Похоже, бдительный сержант сумел бы выискать криминал в любой ситуации. Если бы дипломат находился сейчас в руках Курочкина, наверняка последовал бы вопрос: откуда дипломат взялся и нет ли там чего противозаконного? И так и сяк – плохи дела.
– Не отвечаешь, – удовлетворенно сказал сержант. – Нарушение паспортного режима – раз, сопротивление при задержании – два… Можно считать, уже сидишь.
– Простите? – не понял Дмитрий Олегович. Он догадался, что слова про куклу и пургу – современный сленг и внезапно почувствовал свой возраст.
– Я-то прощу, – непонятно усмехнулась Надежда, – но вот другие… – Она бросила обратно в полуоткрытый дипломат пачку, стала не глядя выравнивать рукой сбившиеся в горку банковские упаковки долларов и неожиданно вскрикнула: – Ой!
Курочкин решил, что в плотно закрытый дипломат каким-то невероятным образом пробралась мышь, однако ошибся.
– Это ЧТО такое?!
Двумя пальцами блондинка держала на весу бабушкин будильник. Бережно, словно склянку с серной кислотой.
– Ах, это… – Дмитрий Олегович принял из пальцев Надежды бабушкину тикалку, поискал, куда бы положить, и, не найдя, вернул снова в дипломат, к долларам.
Надежда смотрела на все манипуляции Курочкина, широко раскрыв глаза. «Потрясающе красивые глаза», – в который уже раз отметил для себя Дмитрий Олегович.
– Это будильник, – смущенно произнес он и, увидев на лице прекрасной блондинки прежнюю гримасу непонимания, стал зачем-то подробно объяснять: – Такой, знаете ли, часовой механизм, показывающий время… Мне его утром повесили на шею, а лента оборвалась, вот я его здесь временно и держу…
Растолковывать взрослой девушке, что такое будильник, было полным идиотизмом. С таким же успехом Дмитрий Олегович смог бы пуститься в рассуждения об устройстве серных спичек. Тем не менее блондинка не сводила с него пытливого взгляда, словно бы он сообщал ей невероятно значительную новость.
– Часовой механизм… на шее… – в каком-то трансе пробормотала она. – На Мартина это не похоже. Тогда кто?…
«Валентина», – вознамерился было ответить Курочкин, но промолчал. Лишний раз поминать всуе имя родной жены ему не хотелось.
– Слушайте, Дима, вы случайно не палестинец? – с неподдельным интересом вдруг осведомилась блондинка, очень осторожно поставив дипломат на пол.
Знания о палестинцах у Дмитрия Олеговича были весьма скромными – в пределах программы «Время». Телевизионные палестинцы носили платки в горошек и враждовали с израильтянами из-за каких-то территорий. Дмитрий Олегович предпочитал носить шляпу, а весной – берет, и претензий к израильтянам у него определенно не было.
– Нет, я не палестинец, – честно ответил он. – А разве похож?
– То-то и оно, что не похож, – задумчиво проговорила блондинка. – И потом, Седло давно не торгует с арабами, завязал… Там рынок и без Майкла переполнен тем же самым, на одной таможне разоришься…
Курочкин послушно ждал, пока прекрасная Надежда выйдет из своего транса, а пока рассматривал ее лицо. Даже смотреть на него было удовольствием. В приемной директора фирмы «Мементо» должны были вечно толпиться посетители, как в музее изящных искусств. Все-таки он, Курочкин, был несправедлив к Фортуне: на старушку, как видно, напал приступ снисходительности к Дмитрию Олеговичу.
– А может, вы, Дима… – блондинка вдруг протараторила некое длинное непонятное слово, вроде ротеармеефрактьон. – Вы часом не оттуда?
– Нет, – с печалью возразил Курочкин. – Говорю же вам, я сам по себе. – Возможно, ему следовало бы хоть что-то придумать для Надежды, дабы не мучить замечательную девушку. Наговорить на себя, если ей так хочется. Однако врать в глаза этакой красавице Дмитрий Олегович просто физически не мог себе позволить. Это все равно как плюнуть в Венеру Милосскую, – пользуясь тем, что она без рук, сдачи не даст.
– Ладно, будь по-вашему, – устало сказала блондинка. – Ваш сейф ничем не открыть. Сдаюсь. Вы все-таки – типичный господин «Нет». Ладно. Молчите, скрываетесь и таите. Но хоть план действий-то у вас есть?
Прекрасная Надежда задала самый трудный из вопросов. Еще сравнительно недавно он предполагал вернуть дипломат фирме «Мементо» – и избавиться от головной боли. После перестрелки у дверей бывшей булочной, после головокружительного бегства от «Мерседеса» господина Седельникова и мрачных намеков на явно преступную деятельность фирмы предстояло принимать решение. Интересно только, какое? Первая попытка сдать доллары государству уже обернулась знакомством с румяным капитаном и бдительным сержантом Мымрецовым. Вдобавок на Курочкине была теперь пусть и косвенная, но вина за гибель ни в чем не повинного курильщика с похожим дипломатом. Тем самым, где оказались кефир и колбаса. Ужасно. Он все-таки немножко Потрошитель, как и предполагалось ранее.
– Скажете вы хоть что-нибудь, а, господин «Нет»? – между тем не отставала красавица-блондинка. – Мы не можем здесь оставаться слишком долго. Рано или поздно Седло обязательно вычислит этот адрес…
«Лучше бы попозже», – сказал про себя Курочкин, и в ту же секунду где-то за кремовыми шторами взвизгнули тормоза. Сразу вслед за этим хлопнули дверцы и послышался шум бегущих ног.
– Майкл… – упавшим голосом проговорила Надежда. – Уже вычислил, змей! Ах, зараза! – После секундной паузы девушка кинулась к пузатому секретеру и выдвинула боковой ящичек. На свет явился длинный пистолет непривычного вида.
Дмитрий Олегович сразу ощутил свою полную бесполезность в преддверии потасовки со стрельбой. Максимум, на что он был способен, – это обрушить на голову первому же бандиту любую мебель, которую он мог бы поднять.
Курочкин лихорадочно осмотрелся: в качестве метательного снаряда более-менее годились шахматный столик, за которым они с Надеждой только что мирно закусывали, да еще пара стульев с хилыми витыми ножками. Правда, большого урона противнику этими музейными экспонатами не нанесешь…
– Что стоите? Бежим! – громко зашептала блондинка, наводя свое оружие на входную дверь. – Ну, давайте, черт вас возьми! Вон там, возле трюмо, черный ход, про него они наверняка еще не знают… Господи, да ползите скорее, они же сейчас явятся!… Стойте, чемодан забыли!… – Быстро, но бережно прекрасная Надежда подхватила свободной рукой дипломат и вручила его Дмитрию Олеговичу. А затем той же рукой направила Курочкина в сторону трюмо.
– Только после вас, – заупрямился Дмитрий Олегович, не трогаясь с места. Сегодня его назвали ШЕФОМ, а он знал, что капитан покидает тонущий корабль последним. Или гибнет в пучине, стоя на мостике при всем параде.
– Вперед, вперед, я за вами! – Очень решительно белокурая красавица подтолкнула своего капитана Курочкина к черному ходу. – Давайте, я прикрою…
– Эй, вы там! – послышался из-за входной двери знакомый бас господина Седельникова. – Пусть выйдет паршивка с деньгами, и разойдемся по-хорошему.
«Как бы не так!» – ответил про себя Курочкин, пробираясь между мебельными островками. Он слышал, как вслед за ним быстро следует девушка. В дверь застучали что есть мочи, и, судя по треску, она стала заметно прогибаться…
Тью-тью!
Зазвенело оконное стекло, и сразу осыпалась разбитая люстра, обдав Курочкина веером мелких осколков: пока Седло отвлекал их внимание у дверей, кто-то из его гоблинов обстрелял их через окно.
– Сукин ты сынок! – почти весело пробормотала позади блондинка и, должно быть, пальнула в ответ: комната наполнилась звуками выстрелов, уже другими по тону, выше. Звонко взорвалось еще одно окно, над головами вновь пробушевал стеклянный буранчик, почему-то легкий, как пыль.
Тью-тью-тью!
Звуки ответной пальбы неожиданно оборвались.
– Дима… – прошелестел очень тихо голос блондинки. – Беги… те…
Курочкин испуганно обернулся – и словно бы попал в безвоздушную яму, не вдохнуть и не выдохнуть.
Случилось непоправимое.
Прекрасная Надежда, девушка с картинки, сказавшая сегодня Курочкину «мы с вами», лежала на полу неподвижно. Крови было так много, что, казалось, она вытекла вся, до капли, и в артериях и венах ее не осталось. Но прекрасные глаза еще жили, губы еще шевелились.
– Бе-ги-те… – отчетливо повторила белокурая красавица. – Ко-му… го-во-рю… начальник…
Глаза ее закрылись, пальцы разжались, и бесполезный пистолет со звоном упал на пол. «Застрелите меня, не поверю…» – внезапно вспомнил Дмитрий Олегович ее фразу из разговора. Легкомысленно брошенная приговорка стала судьбой. Она не поверила. Ее застрелили.
А он, Курочкин, – снова жив. Вечный свидетель чужих несчастий, игрушка Фортуны, путаник, верный муж, невезучий дурак…
Что было дальше, он так и не смог потом в точности припомнить. Кажется, он бежал по каким-то шатким и затхлым лестницам, по гулким пустым коридорам, по переходам, обшитым гнилыми трухлявыми досками. Кажется, он плакал на бегу, но, возможно, ему это чудилось.
Потому что, когда он пришел в себя, глаза его были сухими.
Он стоял прямо посреди дороги и бессмысленно водил пальцами по рифленому радиатору маленького, похожего на желтого майского жука, автобусика. Вверх – вниз. Вжжик – вжжик. Трень – брень.
Шофер автобусика, мощный детина, бегал вокруг него, размахивая монтировкой, и что-то злобно орал. Сперва Дмитрий Олегович увидел только гневно распахнутый рот, а потом явились звуки.
Шофер костерил Курочкина самыми последними словами. Если бы не отличные тормоза у этой автобусной развалюхи (кто бы мог подумать?), Дмитрий Олегович, интеллигент гнилой, хрен моржовый, паскуда, был бы уже на том свете. «Чуть-чуть не считается, – тупо подумал Курочкин. – Пока я – на этом свете. А Надежда умерла».
– Она умерла… – зачем-то сказал он вслух.
Шофер, вероятно, не был сволочью. Присмотревшись к Курочкину, он оборвал на полуслове цепочку заковыристых шоферских ругательств и перестал махать своей монтировкой.
– Хрен с тобой, – пробурчал он. – Чего с тобой, лунатиком, говорить! Давай-ка я тебя подвезу, а то кто другой тебя угробит и сам сядет… Ну, куда тебя подбросить? Так и быть, подкину задаром… Куда?
– Все равно, – безразлично сказал Курочкин. – Она умерла.
– Псих… – буркнул водитель и легонько подтолкнул Дмитрия Олеговича к гармошке передней двери. – Я еду до Павелецкого, подойдет?
– Подойдет, – эхом отозвался Дмитрий Олегович и послушно полез в салон автобусика. «Все возвращается на круги своя, – мысленно проговорил он. – Опять Павелецкий, опять. Значит, кому-то так надо…»
– Эй, лунатик, – шофер забрался в салон вслед за Курочкиным. – Ты вещички только свои не разбрасывай на дороге. А то очухаешься потом, скажешь: водитель упер…
С этими словами шофер сунул в руки Курочкину чуть было не позабытую на дороге вещь.
Проклятый дипломат с четвертью миллиона долларов.
12
Бывший инженер-путеец, а ныне павелецкий бомж по прозвищу Филин зарычал во сне и повернулся на другой бок. Серая рогожка съехала набок. Филин вяло зашарил рукой, не просыпаясь, нащупал край своего одеяла, натянул его повыше. Курочкин, сидящий рядом, испытал вдруг чуть ли не зависть к этому оборванному деду. У Филина все просто: днем – здоровый сон, ночью – поиски пустых бутылок, в дни праздников – приемник-распределитель. Размеренная жизнь без особых приключений. Простая, как амеба. Ясная, словно лунная ночь в горах. Всего лишь несколько часов назад жизнь Дмитрия Олеговича казалась почти такой же размеренной и уж ясной наверняка. Сон, работа, Валентина, домашняя лаборатория. Круговорот вещества в природе. Пока Курочкин с горем пополам вписывался в этот идеальный круговорот, он мало чем отличался от обычных людей, может быть, только бутерброд Курочкина чаще, чем надо, падал маслом вниз. В самом худшем случае Дмитрий Олегович мог потерять мизерную сумму, выданную для похода в магазин, и получить за это серьезную выволочку – но опять-таки в пределах заранее заданного круговорота. Стоило же ему хоть на минуту соскочить с витка, пусть ненадолго зависнуть в неопределенности – как вместо проблем неприятных, но привычных, возникали громадные черные дыры, куда со свистом засасывало всех, соприкоснувшихся с Курочкиным. Допустим, к американской дуэли в подворотне у магазина «Буратино» он отношения не имеет. Но – остальные сегодняшние смерти, и в особенности последняя? Думать об этом было так больно, что впору было биться головой о пластмассовую вокзальную пальму, чтобы отогнать проклятые мысли… Господи, ну почему у всех нормальных людей – нормальная проблема «где достать деньги?», и лишь у Курочкина вопрос жизни и смерти: как от денег избавиться? Ну почему он не может просто бросить эту кровавую обузу? Это ведь так просто: встать, отряхнуться и уйти! Ну, попробуй!…Курочкин решительно встал, отряхнулся и снова сел на вокзальную скамейку рядом со спящим Филином. Допустим, – признал он мысленно, – это не так уж просто. Есть еще господин Седло, который его сейчас усиленно ищет. Раз он смог вычислить их с Надеждой убежище, он может нагрянуть и сюда… Правда, ему придется хорошенько попотеть, разыскивая здесь свое сокровище. Где лучше спрятать ветку? В лесу. А чемоданчик? Естественно, на вокзале. Даже Курочкин знал эту очевидную вещь.
– Хрр! – утвердительно зарычал во сне бомж Филин и задрыгал ногой, едва не опрокинув пальму. Возможно, деду снились его бурная железнодорожная молодость, паровозы, летящие по пути к коммунизму, и лично железный нарком товарищ Каганович. Дмитрий Олегович подтянул сползающее с Филина рогожное одеяло, поправил то, что заменило деду подушку, а затем осторожно отодвинул подальше кадку с искусственным растением. Возможно, эта деталь интерьера появилась на Павелецком еще во времена железного наркома; недаром ведь бомж облюбовал именно это место, а не поближе к буфету, где сытнее и бутылок больше.
Сам же Курочкин выбрал сейчас место у пальмы по другой причине. Точнее, по двум: здесь даже днем было темновато, а спящий бомж был нелюбопытен. По крайней мере, в светлое время суток. Да и любопытство Филина дальше пустой посуды не простирается. Это ведь не Седельников, которому нужны доллары и не нужны свидетели.
Дмитрий Олегович попробовал мысленно представить себе, как гоблины господина Седло прочесывают этажи вокзала, но картинка никак не складывалась. У подчиненных Майкла Викторовича не было лиц, и сам шеф фирмы «Мементо» являлся в воображении Курочкина в виде элегантного костюма тоже с облачком вместо лица. Неизвестно, успели ли преследователи на серо-стальном «Мерседесе» разглядеть, как выглядит Дмитрий Олегович? Во всяком случае, сам Курочкин уж точно не узнает своих преследователей. А это значит…
Курочкин тревожно выглянул из-за пальмы и стал всматриваться в проходящих мимо людей. Вот тот толстый неповоротливый тип, навьюченный баулами, – разумеется, не соглядатай Майкла Седельникова. И вон та старушенция с дребезжащей сумкой на колесах – тоже наверняка не из числа седельниковских гоблинов. И зыркающий во все стороны малыш с полурастаявшим мороженым, – если, конечно, это действительно мороженое, а не подкрашенный белой замазкой радиопередатчик… Несмотря на отчаянность своего положения, Курочкин машинально усмехнулся: он, оказывается, еще способен мысленно поиздеваться над собой, – значит, не все еще потеряно. Лучшее лекарство от мании преследования – ненадолго вообразить себя параноиком, это быстро приводит в чувство.
«Правда, – мысленно одернул себя Дмитрий Олегович, – меня и впрямь преследуют, вне зависимости от мании. Стоило же мне разыскивать господина Седло, чтобы потом от него и бегать!…»
Курочкин уже собрался было снова укрыться среди развесистой пластмассы в кадке, как внезапно внимание его привлек один человек. Высокий сутуловатый очкарик лет тридцати пяти, одетый в затрапезные серые брюки и вытертую коричневую куртку. Человек этот не производил впечатления кулачного бойца, даже напротив, однако Дмитрий Олегович подозревал, что мастера каких-нибудь карате или кунг-фу тоже могут и не выглядеть горой узловатых мускулов. А киллеры и вовсе могут быть людьми слабосильными и тщедушными: у них в союзниках Товарищ Маузер.
Но, конечно, не сутулость тридцатипятилетнего очкарика в куртке стала причиной безотчетных подозрений Дмитрия Олеговича.
Человек тот не был похож на обычных посетителей вокзала. Во-первых, он быстро и внимательно осматривал все вокруг, не пропуская ни одного квадратного сантиметра и поводя головой, как живая автоматическая телекамера, направо-налево, вверх и вниз.
Во-вторых, подозрительный человек был БЕЗ ВЕЩЕЙ! У него в руках не было даже пустой авоськи. Даже когда человек приходит на вокзал, чтобы проводить или встретить поезд, он запасается хотя бы газеткой, – чтобы не было так грустно слушать объявления о том, что прибытие или отправление нужного поезда задерживается на час или на сутки.
У человека с головой-телекамерой не было и газеты. Курочкину сразу показалось, будто с одной стороны куртка немного оттопыривается: в том месте, где человек – будь он и вправду киллером из числа седельниковских подручных! – мог бы хранить оружие.
Под прикрытием пальмы Дмитрий Олегович стал медленно отступать назад, к неработающему коммерческому киоску, на котором кто-то уже успел нарисовать незамысловатую рекламу пирожных «Сатурн» (кремовый шарик в окружении вафельного пояса астероидов). Курочкин надеялся, что его скрытные перемещения останутся незамеченными, но просчитался. Очкарик-соглядатай, как автопилот, повторял курочкинский маршрут и определенно двигался за ним. При этом седельниковский стукач продолжал озираться, исправно делая вид, что, мол, его интересует кто угодно, только не Дмитрий Олегович. «Так я тебе и поверил», – ожесточенно подумал Курочкин, стараясь держаться в гуще толпы. Он надеялся если не потеряться, то, по крайней мере, основательно запутать шпиона. Впрочем, место на вокзале, где Курочкин успел бы припрятать дипломат, отыскать было много труднее, чем самого Дмитрия Олеговича. «Где проще всего… спрятать… песчинку? – шептал на ходу, как заклинание, Курочкин. – В куче… песка…» Курочкин верил, что его уловка сработает. Главное – скрыться от соглядатая самому.
Дмитрий Олегович свернул к лестнице на третий этаж, но, как видно, сделал это недостаточно быстро.
Очкарик с головой-телекамерой, похоже, припустился бегом и нагнал Дмитрия Олеговича на второй ступеньке.
– Послушайте, – громко дыша, произнес соглядатай, – я ищу…
«Уж знаю, что ты ищешь», – зло подумал Курочкин. Теперь ему приходилось медленно подниматься по лестнице спиной вперед, чтобы не оставить беззащитным свой тыл.
– Ян! Куда ты пропал? – послышался вдруг обиженный женский голос, и соглядатай неожиданно повернулся на зов.
Высокая девица с каштановыми волосами размахивала рукой, подзывая очкарика. Вторая ее рука была занята неподъемного вида спортивной сумкой.
– Как ты и просила, ищу вишневый джус, – с готовностью отрапортовал шпион, оказавшийся Яном. – Только ларек тот закрыт, и никто здесь почему-то не знает, куда делся продавец…
На всякий случай Дмитрий Олегович продолжал медленно-медленно взбираться наверх, и по-прежнему спиной вперед, как рак на горе.
– Ты все перепутал, – досадливо проговорила каштановая девица. – Не вишневый, а витаминный джус, и все равно я уже расхотела… Бери свои книги, у меня все руки отрываются…
– Солнышко, ты же сама просила… – виновато сказал очкарик Ян, и из шпиона и убийцы превратился в нормального парня.
– Я просила полчаса назад, но я не думала… – шум толпы поглотил окончание фразы, и Дмитрий Олегович очень скоро потерял из виду препирающуюся парочку. У него было ощущение, будто он сам только что опрокинул полную чашку этого самого вишнево-витаминного джуса. Совершенно непонятно, как Курочкин вообще мог заподозрить в безобидном парне соглядатая? Наверное, он все же подцепил вирус мании преследования.
Тут Дмитрий Олегович неожиданно осознал, что он, как и прежде, взбирается вверх по лестнице задом наперед и окружающие смотрят на такое странное передвижение с интересом.
Курочкин поскорее повернулся – и нос к носу столкнулся с человеком, с которым желал бы никогда больше не встречаться.
На него в упор глядел милицейский сержант Мымрецов.
13
– Ну, чего уставился, мужик? – недовольно буркнул сержант, пока не узнавая Дмитрия Олеговича. Он успел поменять свой шлем на обычную фуражку милиционера – серую с красным околышем. Автомат его, видимо, остался в патрульной машине, зато дубинку Мымрецов теперь снял с пояса и небрежно ею поигрывал.– Нет… ничего… – забормотал Дмитрий Олегович, не в силах опустить глаза, словно кролик на завтраке у удава. Он мог бы, пожалуй, еще выкрутиться, если бы просто уступил дорогу сержанту, а сам продолжил движение вверх по лестнице. Курочкин же от неожиданности сделал самое глупое, что мог придумать: не выпуская из виду Мымрецова, он тем же рачьим манером, каким и поднимался вверх по ступенькам, начал медленно спускаться вниз. И вдобавок, вероятно, покраснел от натуги, еще больше усиливая сходство с вареным раком. «Тихо, тихо ползи, улитка, по склону Фудзи…» – возникла у Курочкина в голове бессмысленная фраза, неизвестно откуда взявшаяся. При чем тут, господи, Фудзи на Павелецком вокзале?…
В глазах удава под красным околышем промелькнул огонек радостного узнавания. Зрительный нерв передал сигнал в мозг сержанта, а из мозга уже пришел приказ лицевым мышцам. Мымрецов злорадно ухмыльнулся.
– А-а-а, – удовлетворенно протянул он.
Для Дмитрия Олеговича это торжествующее «а-а-а» прозвучало, наконец, как долгожданная команда «кру-гом!». Он резко, по-строевому, крутанулся на месте и попытался было продолжить спуск по лестнице, как все нормальные люди: лицом вперед, затылком назад. В то же мгновение Курочкину на плечо упала суровая милицейская ладонь.
– Не торопись, бегунок, – послышался веселый голос сержанта. – Поговорим…
Спустя несколько секунд Дмитрий Олегович уже подпирал спиной стенку неработающего киоска, а блюститель порядка Мымрецов высился перед ним – большой, плечистый, очень обрадованный неожиданным уловом. Очевидно, сержант только-только начал свой обход этажей вокзала и сразу же поймал подозрительную рыбку. Так себе рыбешку, карасика. Впрочем, со щуками этот рыбак, возможно, и сам бы не рискнул связываться.
– Ты чего тут ходишь? – начал допрос Мымрецов. – Опять, значит, прогуливаешься? – Дубинка в его руке похожа была на нетерпеливого ребенка, который на улице безмерно скучает в компании нудных взрослых, переминается с ноги на ногу и тащит тятю за палец. Однако милицейский тятя пока еще не давал полной свободы резиновой малютке.
Наблюдая за черной дубинкой, так и рвущейся из мымрецовских рук, Курочкин уже не в первый раз подумал о том, какое новенькое да добротное снаряжение у наших славных органов. И форма на сержанте была наверняка от Зайцева, и наручники импортные, и сам он выглядел гладким и довольным, как будто все его жизненные цели были уже достигнуты и для полного и окончательного счастья осталось лишь ущучить жалкого карася.
– Ты язык проглотил, бегунок? – осведомился сержант, не получив ответа. – Тебя, кажется, ясно спросили: ты – чего – здесь – сшиваешься?
Четыре последних слова Мымрецов произнес с нажимом, сделав вид, будто непослушная дубинка сейчас вырвется и стукнет Дмитрия Олеговича по носу.
– Я тут случайно, – сказал Курочкин. Самой дубинки он не боялся: по сравнению с шестиствольным гранатометом это было меньшим из зол. А вот Мымрецов вызывал у него тревогу. Есть люди, для которых первейшие враги – невольные свидетели их унижения, и сегодня, как назло, румяный капитан с улицы Летниковской распек своего сержанта аккурат в присутствии Дмитрия Олеговича. Такое не прощают. С капитаном поквитаться было нельзя, зато с Курочкиным – сколько душе угодно.
– Слу-чай-но, – по слогам повторил Мымрецов и сощурился. – Шел в овощной, а попал на вокзал… Заблудился, понимаю. Выходит, ты приезжий, так?
– Москвич, – со вздохом ответил Дмитрий Олегович. Он вполне осознавал, до чего глупыми выглядят его ответы. Врать ему не хотелось, а говорить всю правду тем более.
– Московская прописка есть? – немедленно осведомился сержант.
– Есть, – скучно подтвердил Курочкин, заранее предвидя, что сейчас скажет сержант.
– Покажи документы, бегунок, – тут же потребовал Мымрецов и протянул руку, не занятую дубинкой.
– Паспорт дома, – чистосердечно признался Дмитрий Олегович. – В шкафчике, на второй полке. Рядом с электробритвой… Я ведь в овощной шел, зачем там документы?
Ответы Курочкина ничуть не огорчили сержанта. Наоборот, он был бы весьма разочарован, предъяви ему сейчас Курочкин паспорт с пропиской и кучу всяких справок, доказывающих, что Дмитрий Олегович К. – не уругвайский шпион, не беглый рецидивист и даже не верблюд. Теперь же у Курочкина не оставалось шансов легко отделаться.
– Чудненько, – проговорил Мымрецов и даже на радостях укротил дубинку, сунув ее себе под мышку. – Документов нет, прописка под вопросом, ручной клади не имеется… Стой-ка бегунок! – внезапно сообразил сержант. – У тебя же был чемодан. Куда делся? Отвечай!
Дмитрий Олегович промолчал. Похоже, бдительный сержант сумел бы выискать криминал в любой ситуации. Если бы дипломат находился сейчас в руках Курочкина, наверняка последовал бы вопрос: откуда дипломат взялся и нет ли там чего противозаконного? И так и сяк – плохи дела.
– Не отвечаешь, – удовлетворенно сказал сержант. – Нарушение паспортного режима – раз, сопротивление при задержании – два… Можно считать, уже сидишь.