Страница:
И спросить тоже было не у кого: среди них у Тревитта не было друзей – кроме Чарди в вертолете сидели два спецагента ФБР, напротив него, в мрачном отдалении, с бесстрастными лицами, настоящие полицейские служаки. Да еще один драгоценный трофей, мексиканец, толстый, раненый и угрюмый, с безумными глазами, который все повторял и повторял: "Господи Иисусе, господи Иисусе". Кто бы это такой мог быть?
Чарди взглянул на него. Рука у мексиканца была замотана бинтом, он устало привалился к передней переборке.
Кто ты такой? Что делается в твоей глупой башке?
Какие секреты там хранятся, свинья?
Неожиданно рев двигателя стал тише, и Чарди почувствовал, что они снижаются. Взметая тучи пыли, стальная птица опустилась в отражение солнца от пустынной почвы, и на них обрушились каскады белого света, а миг спустя они, подпрыгнув, приземлились, и двигатель заглох.
Они неуверенно выбрались из машины. Откуда-то высыпали многочисленные спецагенты ФБР и пограничники. Чарди стоял на отшибе на солнцепеке; вокруг него кипела деятельность, сновали люди, которые знали, что делать.
Пол пошарил в карманах, нашел темные очки и надел их, чтобы глаза не слепил солнечный свет, убийственный на этой широте. Они находились на пограничном пункте по обеим сторонам от Камино дель Дьябло, дороги дьявола, на юго-востоке Аризоны, давно облюбованной нелегальными эмигрантами и наркокурьерами, затруднить переправку которых и было призвано строительство нового пограничного пункта. На фоне ярко-голубого неба безжизненной тряпкой висел американский флаг. Чуть поодаль за сборными щитовыми и панельными домиками начинались бурые холмы из песчаника, скудная колючая растительность и скалы. Чарди доводилось бывать и здесь тоже, и не раз, на этой разбитой на скорую руку заставе, где время от времени гибли люди.
Он снова взглянул на Тревитта, накрытую простыней неподвижную фигуру на носилках у затихшего вертолета.
– Кофе, Пол? – спросил Лео Беннис. – Или холодного чая? У нас тут есть холодный чай.
– Не нужно.
– Боже, не представляю, как он умудрился так долго протянуть с пулей в животе.
– Наверное, он был мужественный парнишка, – сказал Чарди.
– Он держался молодцом. Лучше не придумаешь.
– Эй, мистер?
Это был мексиканец.
– Эй, вы не можете так поступить. Вы увезли меня из моей страны. Вы должны вернуть меня обратно.
Чарди ничего не ответил. Разве кто-то не должен был за ним приглядывать?
– О вас позаботятся, – заверил мексиканца Лео. – Не беспокойтесь.
– Это недешево вам обойдется, вот что я вам скажу. Недешево, да.
Он улыбнулся. Потом сказал:
– Эй, тот мальчишка, ненормальный мальчишка, он ничего не умел. Ему приходилось подтирать нос. Я думал, все гринго – крутые ребята. У вас что, не нашлось никого получше?
Он улыбнулся, сверкнув ослепительными зубами.
Чарди улыбнулся в ответ и с размаху врезал ему по носу, чувствуя, что разбил его. Мексиканец мешком осел в пыль. Он убил бы мерзавца, если бы Беннис, а потом и еще несколько человек не оттащили его.
Глава 46
Глава 47
Глава 48
Чарди взглянул на него. Рука у мексиканца была замотана бинтом, он устало привалился к передней переборке.
Кто ты такой? Что делается в твоей глупой башке?
Какие секреты там хранятся, свинья?
Неожиданно рев двигателя стал тише, и Чарди почувствовал, что они снижаются. Взметая тучи пыли, стальная птица опустилась в отражение солнца от пустынной почвы, и на них обрушились каскады белого света, а миг спустя они, подпрыгнув, приземлились, и двигатель заглох.
Они неуверенно выбрались из машины. Откуда-то высыпали многочисленные спецагенты ФБР и пограничники. Чарди стоял на отшибе на солнцепеке; вокруг него кипела деятельность, сновали люди, которые знали, что делать.
Пол пошарил в карманах, нашел темные очки и надел их, чтобы глаза не слепил солнечный свет, убийственный на этой широте. Они находились на пограничном пункте по обеим сторонам от Камино дель Дьябло, дороги дьявола, на юго-востоке Аризоны, давно облюбованной нелегальными эмигрантами и наркокурьерами, затруднить переправку которых и было призвано строительство нового пограничного пункта. На фоне ярко-голубого неба безжизненной тряпкой висел американский флаг. Чуть поодаль за сборными щитовыми и панельными домиками начинались бурые холмы из песчаника, скудная колючая растительность и скалы. Чарди доводилось бывать и здесь тоже, и не раз, на этой разбитой на скорую руку заставе, где время от времени гибли люди.
Он снова взглянул на Тревитта, накрытую простыней неподвижную фигуру на носилках у затихшего вертолета.
– Кофе, Пол? – спросил Лео Беннис. – Или холодного чая? У нас тут есть холодный чай.
– Не нужно.
– Боже, не представляю, как он умудрился так долго протянуть с пулей в животе.
– Наверное, он был мужественный парнишка, – сказал Чарди.
– Он держался молодцом. Лучше не придумаешь.
– Эй, мистер?
Это был мексиканец.
– Эй, вы не можете так поступить. Вы увезли меня из моей страны. Вы должны вернуть меня обратно.
Чарди ничего не ответил. Разве кто-то не должен был за ним приглядывать?
– О вас позаботятся, – заверил мексиканца Лео. – Не беспокойтесь.
– Это недешево вам обойдется, вот что я вам скажу. Недешево, да.
Он улыбнулся. Потом сказал:
– Эй, тот мальчишка, ненормальный мальчишка, он ничего не умел. Ему приходилось подтирать нос. Я думал, все гринго – крутые ребята. У вас что, не нашлось никого получше?
Он улыбнулся, сверкнув ослепительными зубами.
Чарди улыбнулся в ответ и с размаху врезал ему по носу, чувствуя, что разбил его. Мексиканец мешком осел в пыль. Он убил бы мерзавца, если бы Беннис, а потом и еще несколько человек не оттащили его.
Глава 46
Ужасающий миг стремительно надвигался. Ланахан провел шершавым языком по пересохшим губам, посмотрел на часы, на стакан с водой перед ним, потом на стакан Сэма Мелмена на другом конце стола. Губы и горло молили о воде, но он не мог выпить больше, чем его руководитель. Ланахан поклялся себе ничем не выказать свою слабость перед оперативным директоратом, избранным на еженедельном совещании начальников отделов в Лэнгли. Люди, собравшиеся в этой комнате, были старше его лет на десять, а то и на все пятнадцать и не отличались особым дружелюбием.
Но Мелмен славился своей неприхотливостью и мог обходиться без воды часами. Он даже не прикоснулся к своему стакану, совсем. А вот его сосед, должно быть, не далее как сегодня утром сдал русским парочку агентурных сетей, потому что выдул уже полтора стакана.
Из Советского блока, похоже, тоже ожидались дурные вести, поскольку тамошний малый прямо-таки присосался к стакану и озирался по сторонам с рассеянным ужасом, который можно увидеть только на совещаниях – нездоровая бледность и дико бегающие глаза, неприкрытый и всепоглощающий страх.
Но Сэм на том конце стола восседал в своем спокойном величии. Он протянул руку над полированной деревянной поверхностью, продемонстрировав четверть дюйма манжеты кремовой французской сорочки, и лениво погладил стакан. Ланахан завороженно следил, как его изящные пальцы ласкают прохладное стекло, потом перевел взгляд на собственный стакан – до него было всего несколько дюймов. Он стоял под прямоугольной люминесцентной лампой, в свете которой стекло казалось немыслимо ярким.
"Вода, вода, кругом вода, а выпить нечего".
Эта строчка, зазубренная когда-то в приходской школе, тупо долбила его череп и не желала уходить. Он попытался отделаться от нее.
На другом конце стола прилежный сотрудник отдела Европы методично и пространно излагал подробности недавно завершенной операции с советским военно-морским атташе в Ницце. Это было бессмысленное и корыстное повествование, изобиловавшее упоминаниями людей и событий, о которых Ланахан не имел ни малейшего представления. Выслушивание подобных секретных сведений давным-давно утратило для Ланахана свое пьянящее очарование, и многословие докладчика было для него пыткой: после Европы наступал черед Дальнего Востока, а за ним шли особые проекты. А Мелмен помимо множества прочих вещей отвечал и за особые проекты. Он снова заглянул в повестку дня на слепой, смазанной ротапринтной копии перед ним, как будто хотел убедиться точно, и увидел – да-да, под заголовком "Особые проекты" все ту же строчку, которая никуда не делась: "Отчет по делу Данцига (ответств. М. Ланахан)".
Майлз протянул руку и потрогал стакан. Он коснулся стекла одним коротким пальцем, ощутил его гладкость. Его не покидала непостижимая уверенность в том, что, если он нарушит эту тайную договоренность с самим собой, если поддастся искушению и выпьет воды, неминуемо разразится катастрофа. Это было предопределено, это не вызывало сомнений. И тем не менее эта мысль делала воду нестерпимо притягательной. Его горло жаждало ее. Майлз взглянул на часы. Прошло тридцать секунд.
Ланахан вляпался по-крупному. Он не мог отыскать Чарди. Тот как сквозь землю провалился. Стряхнул с хвоста двух нянек, и со вчерашнего утра его больше не видели. В квартире у себя он не появлялся. А ведь Майлзу было особо поручено не спускать с Чарди глаз. И он знал, что Мелмен обязательно спросит про Чарди. Если он попытается солгать, то сам испортит свое будущее. Если скажет Сэму, что Чарди с Тревиттом обделывают какие-то делишки в Мексике, то он влип. А если Чарди перебежал к русским, то он влип хуже некуда.
Маленькие ручки Тревитта сложились в кулаки. И почему эти лопухи упустили Чарди? Ну как можно требовать от него каких-то достижений с такими недотепами, как те двое! Это нечестно. Не должны были навешивать на него ответственность сразу за Чарди и за Данцига. Это было уже чересчур, тем более что Данциг тоже начал выкидывать фортеля.
Слово получил отдел Дальнего Востока. Контр-адмирал – хотя он проработал в ЦРУ уже бог знает сколько лет, но до сих пор носил флотскую форму – тешил свое тщеславие. Говорил простыми, обтекаемыми фразами, читал сквозь очки по бумажке что-то на столь невразумительную тему, что Ланахан даже не пытался вникнуть. Однако закончил он почти сразу же, как только начал, и безучастно уселся обратно на место.
– Обсуждение?
– Уолт, вопрос по гонконгской верхушке. Это те же самые люди, которых Джерри Кении использовал еще в пятьдесят девятом?
– Не все. Старый Ли, разумеется, – он там с самой войны. Но реальная сила – более молодые люди, те, которые появились уже после Чана Кайши.
"Что еще за Джерри Кении?" – задался вопросом Ланахан.
– Ладно. Я просто хотел уточнить. Думаю, Джерри не особенно любил Ли.
– Ну, Ли тоже кое на что годится.
– Надо думать.
– Еще что-нибудь?
"О господи", – внутренне содрогнулся Ланахан.
А потом подумал: "Ну, Чарди, ты и мудак!"
И сам поразился, как это он мог произнести, пусть даже всего лишь в мыслях, такое грязное слово.
– Сэм. Ты следующий?
"Он подставляет меня, – думал Ланахан. – Он знает, что я напортачил, – должны же у него быть свои источники, он просто меня подставляет".
Майлз снова прошелся языком по губам. Боже мой, до чего же жарко! Он очень надеялся, что на лбу у него не выступила испарина; ему нужно было в уборную и до смерти хотелось пить.
Где Чарди?
"Ну почему я не сдал его Мелмену раньше? У меня была настоящая бомба, хороший шанс. Нет, мне непременно хотелось разыграть эту карту поудачней, подать ее получше, добиться чего-нибудь побольше…"
Он еще вполне мог разоблачить Чарди. Еще не было поздно. Он ничего Чарди не должен. Таких, как Чарди, он хорошо помнил по старшим классам школы и по колледжу: спортсмены, герои, они искренне верили, что весь мир принадлежит им; они считали, что заслужили лучшие места под солнцем. Священники любили таких Чарди, а смышленому, но хилому пареньку вроде Майлза едва кивали. Чарди нес знамя веры, Ланахан же просто выполнял свою работу.
Где же Чарди?
Его группа работала всю ночь. Безрезультатно. Он разослал своих людей по полицейским участкам, по больницам. Они все еще могли связаться с ним, это было дело считанных секунд, хотя у него и оставались считанные секунды до того, как он поднимется, считанные секунды…
"К черту", – подумал Ланахан.
Он сделал глоток воды, затем другой; на этом она и закончилась. Весь стакан он опустошил одним залпом. Он почувствовал на себе полные ужаса взгляды; он что, хлюпал на всю комнату, когда пил? Все, традиция нарушена, его карьере конец? Выходит, она в конечном итоге зависит от таких мелочей, не от того, кто твой отец и где ты ходил в школу, а сколько воды ты пьешь, те ли носки носишь и знаешь ли, когда смеяться и над чем?
Он потер нос, на котором назревал прыщ.
– Майлз?
– А! Прослушал.
– Состояние дел?
– Ну… – его голос прозвучал чуточку визгливо, он понизил тон, – ну, Сэм, джентльмены…
Нет, неверная нота, он ведь не хочет показаться подобострастным, тут главное – держаться с достоинством.
– …в настоящий момент ситуация стабильная. Доктор Данциг до некоторой степени сотрудничает с нами, оставаясь на одном месте, а мы держим его дом под наблюдением.
– Майлз, какого рода контакты вы поддерживаете с ФБР?
– Крайне поверхностные. Один из их руководителей предложил мне любое содействие, но я поблагодарил его и отказался. Не вижу смысла привлекать их сверх необходимого. Они хотели помочь нам людьми, но никто не знает, кто из них кому докладывает.
– А что разведка?
– Я консультировался с ними относительно границ сферы моей деятельности; они очень мне помогли. Но людей не предложили, а я их не просил. В самом доме и на участке дежурят наши люди, вдобавок окрестности патрулируют машины, а в одном доме в том же квартале разбит чрезвычайный штаб. Там все очень серьезно. Они чуть было не арестовали меня.
– А меня вот арестовали, – под общий смех сообщил хороший знакомый Джозефа Данцига.
Майлз уже начал надеяться, что…
– А в каком состоянии сам Данциг?
– Э-э… Он находится в состоянии сильнейшего стресса. Ему сейчас приходится нелегко, и нам тоже. Он держится, хотя и не без срывов.
– Как ваши люди?
– Мне не на что жаловаться. По-моему, все идет неплохо. Они профессионалы и знают, чего ожидать.
– Еще что-нибудь, Майлз? – спросил Сэм.
– Это все. Больше добавить мне нечего.
– Ну, если ни у кого нет вопросов…
– Вроде в этой операции участвует Чарди?
– Да, – сказал Майлз.
– Вот Пол был оперативник. Куда там вашим профессионалам! Один из настоящих ковбоев.
В голосе слышалась теплота, простодушная тоска по поре, которую кое-кто из собравшихся в этой комнате до сих пор считал добрыми старыми временами.
Да и пошел он. Пошел он к черту. Из ниоткуда, из сентиментальной тоски по отвратительному прошлому всплыло мерзкое имя Чарди. Майлз быстро глянул в дальний конец комнаты, но говорившего определить не смог. Все они были на одно лицо: седые, приятные, учтивые люди в костюмах, чуть высокомерные, с дежурными улыбками и спокойными глазами.
– Я слышал, Данциг к нему благоволит, – с любопытством заметил еще кто-то.
– Похоже, он воспылал любовью к Чарди. Думаю, это все стресс, – сказал Майлз. – Едва ли…
– Но ведь Чарди некоторое время сидел в советской тюрьме. Майлз, думаете, это разумно, учитывая…
Но тут поспешно вмешался Мелмен:
– Дэвид, мы все в курсе бурного – и разностороннего – прошлого Чарди. Это я решил привлечь его к операции, потому что он был связан с Улу Бегом. Откровенно говоря, в самом начале мы не исключали, что мишенью курда будет он, и на всякий случай хотели, чтобы он был у нас на виду. Но наши подозрения не подтвердились. Теперь он важен, поскольку…
– Я знаю, что он важен. Насколько он надежен?
Голос звучал брюзгливо.
– Это риск, на который, по моему мнению, мы должны быть готовы пойти. Мы тщательно следим за ним.
– Любой человек, который вздул Сая Брашера, заслуживает медали, вот что я вам скажу, – раздался еще один голос, тоже утонувший в громком смехе.
– Мне ничуть не жаль Сая Брашера, Сэм, но это пример именно той дикой разнузданности, которую управление не может больше оставлять безнаказанной. Вот почему я спрашиваю, насколько он надежен. И вот почему…
– Пока что Пол делал свою работу вполне исправно, – заметил Сэм.
– За исключением Бостона, – возразил неведомый Дэвид. – Если я правильно понял отчеты, если бы он оставался на своем посту, всего этого безобразия…
– Или наоборот, все это безобразие было бы еще больше. А если бы он запаниковал и не додумался перевезти тело той женщины, которая покончила с собой, подальше от места происшествия, небольшая катастрофа могла бы перерасти в громкий скандал. У Пола есть свои достоинства и недостатки. Он может оказаться полезным, как никто другой, и точно так же может подложить чудовищную свинью. Так что нужно держать его на коротком поводке. Майлз не занял бы эту должность, если бы я не был уверен в том, что он отлично управляется с коротким поводком. Майлз, чем он у тебя сейчас занят? До сих пор торчит в доме Данцига?
Да уж, Сэм умел усыпить бдительность. Это был тот самый вопрос, который должен был уничтожить Майлза прямо сейчас, перед всеми начальниками отделов, и задан он был наимягчайшим, наиспокойнейшим тоном, какой только Майлзу доводилось слышать в своей жизни. Сэм снова говорил как кардинал.
– Ну, в общем, он… – начал Майлз, еще не зная, чем закончит, и в то же время завороженный, загипнотизированный разражающейся над его головой катастрофой.
Но в тот самый миг, когда из головы у него начисто вылетели все слова, какой-то помощник – Ланахан даже не видел, как он вошел, – наклонился и положил перед ним записку.
Известие о том, что накануне вечером Чарди играл в баскетбол с каким-то городским молодняком на площадке в Анакостии и в результате перепалки беднягу Пола жестоко избили, стало для Майлза ничуть не меньшей неожиданностью, чем для всех остальных. Но он сообщил об этом таким уверенным тоном, как будто знал все с самого начала.
– Он в больнице Святой Терезы, на юго-востоке.
Ланахан улыбнулся Сэму.
– Можно мне еще воды?
Но Мелмен славился своей неприхотливостью и мог обходиться без воды часами. Он даже не прикоснулся к своему стакану, совсем. А вот его сосед, должно быть, не далее как сегодня утром сдал русским парочку агентурных сетей, потому что выдул уже полтора стакана.
Из Советского блока, похоже, тоже ожидались дурные вести, поскольку тамошний малый прямо-таки присосался к стакану и озирался по сторонам с рассеянным ужасом, который можно увидеть только на совещаниях – нездоровая бледность и дико бегающие глаза, неприкрытый и всепоглощающий страх.
Но Сэм на том конце стола восседал в своем спокойном величии. Он протянул руку над полированной деревянной поверхностью, продемонстрировав четверть дюйма манжеты кремовой французской сорочки, и лениво погладил стакан. Ланахан завороженно следил, как его изящные пальцы ласкают прохладное стекло, потом перевел взгляд на собственный стакан – до него было всего несколько дюймов. Он стоял под прямоугольной люминесцентной лампой, в свете которой стекло казалось немыслимо ярким.
"Вода, вода, кругом вода, а выпить нечего".
Эта строчка, зазубренная когда-то в приходской школе, тупо долбила его череп и не желала уходить. Он попытался отделаться от нее.
На другом конце стола прилежный сотрудник отдела Европы методично и пространно излагал подробности недавно завершенной операции с советским военно-морским атташе в Ницце. Это было бессмысленное и корыстное повествование, изобиловавшее упоминаниями людей и событий, о которых Ланахан не имел ни малейшего представления. Выслушивание подобных секретных сведений давным-давно утратило для Ланахана свое пьянящее очарование, и многословие докладчика было для него пыткой: после Европы наступал черед Дальнего Востока, а за ним шли особые проекты. А Мелмен помимо множества прочих вещей отвечал и за особые проекты. Он снова заглянул в повестку дня на слепой, смазанной ротапринтной копии перед ним, как будто хотел убедиться точно, и увидел – да-да, под заголовком "Особые проекты" все ту же строчку, которая никуда не делась: "Отчет по делу Данцига (ответств. М. Ланахан)".
Майлз протянул руку и потрогал стакан. Он коснулся стекла одним коротким пальцем, ощутил его гладкость. Его не покидала непостижимая уверенность в том, что, если он нарушит эту тайную договоренность с самим собой, если поддастся искушению и выпьет воды, неминуемо разразится катастрофа. Это было предопределено, это не вызывало сомнений. И тем не менее эта мысль делала воду нестерпимо притягательной. Его горло жаждало ее. Майлз взглянул на часы. Прошло тридцать секунд.
Ланахан вляпался по-крупному. Он не мог отыскать Чарди. Тот как сквозь землю провалился. Стряхнул с хвоста двух нянек, и со вчерашнего утра его больше не видели. В квартире у себя он не появлялся. А ведь Майлзу было особо поручено не спускать с Чарди глаз. И он знал, что Мелмен обязательно спросит про Чарди. Если он попытается солгать, то сам испортит свое будущее. Если скажет Сэму, что Чарди с Тревиттом обделывают какие-то делишки в Мексике, то он влип. А если Чарди перебежал к русским, то он влип хуже некуда.
Маленькие ручки Тревитта сложились в кулаки. И почему эти лопухи упустили Чарди? Ну как можно требовать от него каких-то достижений с такими недотепами, как те двое! Это нечестно. Не должны были навешивать на него ответственность сразу за Чарди и за Данцига. Это было уже чересчур, тем более что Данциг тоже начал выкидывать фортеля.
Слово получил отдел Дальнего Востока. Контр-адмирал – хотя он проработал в ЦРУ уже бог знает сколько лет, но до сих пор носил флотскую форму – тешил свое тщеславие. Говорил простыми, обтекаемыми фразами, читал сквозь очки по бумажке что-то на столь невразумительную тему, что Ланахан даже не пытался вникнуть. Однако закончил он почти сразу же, как только начал, и безучастно уселся обратно на место.
– Обсуждение?
– Уолт, вопрос по гонконгской верхушке. Это те же самые люди, которых Джерри Кении использовал еще в пятьдесят девятом?
– Не все. Старый Ли, разумеется, – он там с самой войны. Но реальная сила – более молодые люди, те, которые появились уже после Чана Кайши.
"Что еще за Джерри Кении?" – задался вопросом Ланахан.
– Ладно. Я просто хотел уточнить. Думаю, Джерри не особенно любил Ли.
– Ну, Ли тоже кое на что годится.
– Надо думать.
– Еще что-нибудь?
"О господи", – внутренне содрогнулся Ланахан.
А потом подумал: "Ну, Чарди, ты и мудак!"
И сам поразился, как это он мог произнести, пусть даже всего лишь в мыслях, такое грязное слово.
– Сэм. Ты следующий?
* * *
Мелмен заговорил. Он очаровал их, Ланахан видел это. Он очаровывал их, убаюкивал, уводил их то туда, то сюда: краткий обзор операции, ключевые моменты, неудачи, судьбы давно умерших участников, общественное положение живых, бесконечные лестные отзывы о своей правой руке и координаторе операции, Майлзе Ланахане, при которых Майлз мог лишь кивать и натянуто улыбаться."Он подставляет меня, – думал Ланахан. – Он знает, что я напортачил, – должны же у него быть свои источники, он просто меня подставляет".
Майлз снова прошелся языком по губам. Боже мой, до чего же жарко! Он очень надеялся, что на лбу у него не выступила испарина; ему нужно было в уборную и до смерти хотелось пить.
Где Чарди?
"Ну почему я не сдал его Мелмену раньше? У меня была настоящая бомба, хороший шанс. Нет, мне непременно хотелось разыграть эту карту поудачней, подать ее получше, добиться чего-нибудь побольше…"
Он еще вполне мог разоблачить Чарди. Еще не было поздно. Он ничего Чарди не должен. Таких, как Чарди, он хорошо помнил по старшим классам школы и по колледжу: спортсмены, герои, они искренне верили, что весь мир принадлежит им; они считали, что заслужили лучшие места под солнцем. Священники любили таких Чарди, а смышленому, но хилому пареньку вроде Майлза едва кивали. Чарди нес знамя веры, Ланахан же просто выполнял свою работу.
Где же Чарди?
Его группа работала всю ночь. Безрезультатно. Он разослал своих людей по полицейским участкам, по больницам. Они все еще могли связаться с ним, это было дело считанных секунд, хотя у него и оставались считанные секунды до того, как он поднимется, считанные секунды…
"К черту", – подумал Ланахан.
Он сделал глоток воды, затем другой; на этом она и закончилась. Весь стакан он опустошил одним залпом. Он почувствовал на себе полные ужаса взгляды; он что, хлюпал на всю комнату, когда пил? Все, традиция нарушена, его карьере конец? Выходит, она в конечном итоге зависит от таких мелочей, не от того, кто твой отец и где ты ходил в школу, а сколько воды ты пьешь, те ли носки носишь и знаешь ли, когда смеяться и над чем?
Он потер нос, на котором назревал прыщ.
– Майлз?
– А! Прослушал.
– Состояние дел?
– Ну… – его голос прозвучал чуточку визгливо, он понизил тон, – ну, Сэм, джентльмены…
Нет, неверная нота, он ведь не хочет показаться подобострастным, тут главное – держаться с достоинством.
– …в настоящий момент ситуация стабильная. Доктор Данциг до некоторой степени сотрудничает с нами, оставаясь на одном месте, а мы держим его дом под наблюдением.
– Майлз, какого рода контакты вы поддерживаете с ФБР?
– Крайне поверхностные. Один из их руководителей предложил мне любое содействие, но я поблагодарил его и отказался. Не вижу смысла привлекать их сверх необходимого. Они хотели помочь нам людьми, но никто не знает, кто из них кому докладывает.
– А что разведка?
– Я консультировался с ними относительно границ сферы моей деятельности; они очень мне помогли. Но людей не предложили, а я их не просил. В самом доме и на участке дежурят наши люди, вдобавок окрестности патрулируют машины, а в одном доме в том же квартале разбит чрезвычайный штаб. Там все очень серьезно. Они чуть было не арестовали меня.
– А меня вот арестовали, – под общий смех сообщил хороший знакомый Джозефа Данцига.
Майлз уже начал надеяться, что…
– А в каком состоянии сам Данциг?
– Э-э… Он находится в состоянии сильнейшего стресса. Ему сейчас приходится нелегко, и нам тоже. Он держится, хотя и не без срывов.
– Как ваши люди?
– Мне не на что жаловаться. По-моему, все идет неплохо. Они профессионалы и знают, чего ожидать.
– Еще что-нибудь, Майлз? – спросил Сэм.
– Это все. Больше добавить мне нечего.
– Ну, если ни у кого нет вопросов…
– Вроде в этой операции участвует Чарди?
– Да, – сказал Майлз.
– Вот Пол был оперативник. Куда там вашим профессионалам! Один из настоящих ковбоев.
В голосе слышалась теплота, простодушная тоска по поре, которую кое-кто из собравшихся в этой комнате до сих пор считал добрыми старыми временами.
Да и пошел он. Пошел он к черту. Из ниоткуда, из сентиментальной тоски по отвратительному прошлому всплыло мерзкое имя Чарди. Майлз быстро глянул в дальний конец комнаты, но говорившего определить не смог. Все они были на одно лицо: седые, приятные, учтивые люди в костюмах, чуть высокомерные, с дежурными улыбками и спокойными глазами.
– Я слышал, Данциг к нему благоволит, – с любопытством заметил еще кто-то.
– Похоже, он воспылал любовью к Чарди. Думаю, это все стресс, – сказал Майлз. – Едва ли…
– Но ведь Чарди некоторое время сидел в советской тюрьме. Майлз, думаете, это разумно, учитывая…
Но тут поспешно вмешался Мелмен:
– Дэвид, мы все в курсе бурного – и разностороннего – прошлого Чарди. Это я решил привлечь его к операции, потому что он был связан с Улу Бегом. Откровенно говоря, в самом начале мы не исключали, что мишенью курда будет он, и на всякий случай хотели, чтобы он был у нас на виду. Но наши подозрения не подтвердились. Теперь он важен, поскольку…
– Я знаю, что он важен. Насколько он надежен?
Голос звучал брюзгливо.
– Это риск, на который, по моему мнению, мы должны быть готовы пойти. Мы тщательно следим за ним.
– Любой человек, который вздул Сая Брашера, заслуживает медали, вот что я вам скажу, – раздался еще один голос, тоже утонувший в громком смехе.
– Мне ничуть не жаль Сая Брашера, Сэм, но это пример именно той дикой разнузданности, которую управление не может больше оставлять безнаказанной. Вот почему я спрашиваю, насколько он надежен. И вот почему…
– Пока что Пол делал свою работу вполне исправно, – заметил Сэм.
– За исключением Бостона, – возразил неведомый Дэвид. – Если я правильно понял отчеты, если бы он оставался на своем посту, всего этого безобразия…
– Или наоборот, все это безобразие было бы еще больше. А если бы он запаниковал и не додумался перевезти тело той женщины, которая покончила с собой, подальше от места происшествия, небольшая катастрофа могла бы перерасти в громкий скандал. У Пола есть свои достоинства и недостатки. Он может оказаться полезным, как никто другой, и точно так же может подложить чудовищную свинью. Так что нужно держать его на коротком поводке. Майлз не занял бы эту должность, если бы я не был уверен в том, что он отлично управляется с коротким поводком. Майлз, чем он у тебя сейчас занят? До сих пор торчит в доме Данцига?
Да уж, Сэм умел усыпить бдительность. Это был тот самый вопрос, который должен был уничтожить Майлза прямо сейчас, перед всеми начальниками отделов, и задан он был наимягчайшим, наиспокойнейшим тоном, какой только Майлзу доводилось слышать в своей жизни. Сэм снова говорил как кардинал.
– Ну, в общем, он… – начал Майлз, еще не зная, чем закончит, и в то же время завороженный, загипнотизированный разражающейся над его головой катастрофой.
Но в тот самый миг, когда из головы у него начисто вылетели все слова, какой-то помощник – Ланахан даже не видел, как он вошел, – наклонился и положил перед ним записку.
Известие о том, что накануне вечером Чарди играл в баскетбол с каким-то городским молодняком на площадке в Анакостии и в результате перепалки беднягу Пола жестоко избили, стало для Майлза ничуть не меньшей неожиданностью, чем для всех остальных. Но он сообщил об этом таким уверенным тоном, как будто знал все с самого начала.
– Он в больнице Святой Терезы, на юго-востоке.
Ланахан улыбнулся Сэму.
– Можно мне еще воды?
Глава 47
Теперь его держали в секретном месте в далеком городе. Ему оказали медицинскую помощь, вымыли, заботились о нем. Он ожидал скорого суда и знал, что виноват. Неважно, в каком преступлении – он совершил их немало. Тюрьма не страшила его – он уже побывал за решеткой и знал, что прекрасно там устроится, если позволит здоровье, – но он скучал по сухой жаре своей родины, по своему пиву, своим девочкам и своей еде. Он скучал даже по Мадонне, старой безобразной корове. Хорошо хоть он оставил с носом семейку Хуэрра. Неплохо было бы отправиться в Мехико, когда все закончится, и перерезать их патриарху глотку. Небось будет трепыхаться как рыба, когда Рамирес пустит ему кровь. Но Рейнолдо понимал, что ничему подобному никогда не бывать. И все-таки в этой прохладной и скучной американской комнате приятно было убивать время в ожидании суда такой фантазией. Интересно, ему предоставят адвоката? Они ведь прислали к нему врача, который позаботился о трех его огнестрельных ранах и сломанном носе. Он и подумать не мог, что все так будет. Наверное, они сами нарушили закон, но он прекрасно понимал, что в этом мире, если ты силен, нагл и хорошо снаряжен, никаких законов для тебя не существует.
Но никакого суда не последовало. И его преступления американцев совершенно не интересовали. Им было плевать на контрабанду наркотиков, переправку нелегалов, сутенерство. Их волновало только одно: фотографии.
– Фотографии? Вы притащили меня сюда только затем, чтобы я взглянул на фотографии? Хорошенькое дельце.
– Да, только затем.
Человек, который его допрашивал, говорил по-испански. Мерно шуршали ленты магнитофонов, ярко горели лампы, на грудь и на руку ему налепили какие-то датчики, вокруг постели столпились напряженные люди. Похоже, ему было известно что-то весьма важное.
– Ну, тогда показывайте ваши фотографии. Черт с ними. Все для вас.
– Взгляните повнимательнее на этого человека, сеньор Рамирес.
Мексиканец сощурил отекшие глаза.
– Боже правый. Не было у него бороды, – сказал Рамирес на своем приграничном английском. – И одет он был обычно, как какой-нибудь norteamericano. Я думал, он и есть американец. Но лицо его.
– Вы переправляли его через границу?
– Si.
– И произошла перестрелка.
– Я ни в кого не стрелял. Это он устроил пальбу. Клянусь вам. Я ни в кого не стрелял. У меня даже пушки не было. Он еще раньше забрал мою пушку. Он очень умный hombre, скажу я вам. Приходит он в мое заведение и говорит мне: "Эй, мистер, вы переправляете меня в Лос-Эстадос, а я хорошо вам заплачу". А я ему отвечаю…
– Понятно, мистер Рамирес. У нас очень мало времени. Вот, взгляните. Тут у меня фотографии более двухсот мужчин. Я хочу, чтобы вы посмотрели на них очень внимательно. А потом скажете, кого из них вы видели в последнее время.
Замелькали лица. Унылая группа – не в фокусе, смазанная. Мужчины в формах странных государств, мужчины, снятые с большого расстояния, мужчины в машинах или под дождем. У большинства из них были суровые, резкие, потрепанные лица европейцев; латиноамериканцев попадалось совсем немного.
Внезапно перед ним возникли знакомые черты. Он напряженно вгляделся в фотокарточку.
– Лео, – сказал кто-то, – показатели только что подскочили до небес.
– Этот человек вам знаком, мистер Рамирес?
Так вот зачем он здесь.
– Никогда не видел.
– Лео, показатели продолжают ползти вверх. Едва на орбиту не выходят.
– Мистер Рамирес, наша машина подсказывает нам, что вы говорите неправду. Вы уже видели этого человека.
Мексиканец устремил взгляд вдаль. Окна были затянуты проволочной сеткой – значит, он все-таки в тюрьме? Да, вляпался он.
– Мистер Рамирес, мы здесь не затем, чтобы уличить вас в чем-то. Вы не участвуете ни в каком судебном разбирательстве. Ничто из того, что вы скажете, не будет использовано против вас. Нам нужна ваша помощь.
Мексиканец сидел и невозмутимо смотрел передо собой.
– Мистер Рамирес. Считайте это долгом чести. Соединенные Штаты, дружественный вам северный сосед, послали вам на выручку молодого оперативника. Потом вертолет. Вам дважды спасли жизнь. Мне кажется, вы перед нами в долгу. Это долг чести. Я знаю, как важна для вас честь.
– Ни в каком я не в долгу, – заявил мексиканец. – Долг был погашен, когда тот чернобородый сломал мне нос. Я хочу денег. Честь тут ни при чем. У ваших людей нет чести.
– О, такой подход нам понятен, – подал голос кто-то.
– Все, Сэл, завязывай с шуточками, – оборвал его тот, которого называли Лео. – Ладно, мистер Рамирес, сколько?
– Я хочу, – заявил Рейнолдо, – двести долларов.
– Двести долларов?
– Двести долларов, американских. Наличными.
– Думаю, мы можем себе это позволить, – ответил Лео.
– Прямо сейчас.
Лео открыл бумажник, пересчитал купюры.
– У меня при себе всего двадцать три доллара. И еще мелочь.
– Сколько мелочи?
Лео обыскал отделения.
– Шестьдесят три цента.
– Я беру все. Остальное отдадите потом.
– Двадцать три доллара шестьдесят три цента, – сказал Лео. – Пожалуйста. – Хаггерти, составь расписку, ладно?
– Конечно, Лео. Не бойся, мы не зажмем твои деньги.
Послышался смех.
Рамирес заговорил.
– Он был в кремовом костюме. Он пытался убить меня. Вот сюда попал, – мексиканец распахнул халат и показал свежую рану. – Он и еще один козел, жирный козел, который почти ничего не говорил и которому не помешало бы побриться.
– Наверное, Сиксто. Они работали вместе в Никарагуа.
– И что произошло, мистер Рамирес? Это очень опасный тип.
– Я всадил ему пулю в брюхо, а его дружку – две пули в голову. Из маленького «кольта», который всегда держал под кассой.
Долго никто ничего не говорил.
– Господи боже мой, – произнес наконец кто-то. – Вы это слышали?
– Он говорит неправду?
– Лео, дыхание не участилось.
– Он застрелил их обоих? Господи, Лео, ты можешь в это поверить?
– Я знаю, – сказал Лео. – Они не потрудились даже нанять кого-нибудь. Решили сами его устранить. Послали своих лучших людей, с самого начала.
– Выходит, ребята, которых Чарди отправил в расход в горах, – члены той суперпупербригады "Кинко де Хулио", которые устроили такой переполох в Анголе.
– Да, они и впрямь бросили на него самый цвет, Лео. Надо же, как им приспичило его убрать.
– Господи, – сказал Лео, – погодите, что еще будет, когда Чарди услышит, что его приятель мистер Рамирес пристрелил полковника и майора кубинской военной разведки.
Но никакого суда не последовало. И его преступления американцев совершенно не интересовали. Им было плевать на контрабанду наркотиков, переправку нелегалов, сутенерство. Их волновало только одно: фотографии.
– Фотографии? Вы притащили меня сюда только затем, чтобы я взглянул на фотографии? Хорошенькое дельце.
– Да, только затем.
Человек, который его допрашивал, говорил по-испански. Мерно шуршали ленты магнитофонов, ярко горели лампы, на грудь и на руку ему налепили какие-то датчики, вокруг постели столпились напряженные люди. Похоже, ему было известно что-то весьма важное.
– Ну, тогда показывайте ваши фотографии. Черт с ними. Все для вас.
– Взгляните повнимательнее на этого человека, сеньор Рамирес.
Мексиканец сощурил отекшие глаза.
– Боже правый. Не было у него бороды, – сказал Рамирес на своем приграничном английском. – И одет он был обычно, как какой-нибудь norteamericano. Я думал, он и есть американец. Но лицо его.
– Вы переправляли его через границу?
– Si.
– И произошла перестрелка.
– Я ни в кого не стрелял. Это он устроил пальбу. Клянусь вам. Я ни в кого не стрелял. У меня даже пушки не было. Он еще раньше забрал мою пушку. Он очень умный hombre, скажу я вам. Приходит он в мое заведение и говорит мне: "Эй, мистер, вы переправляете меня в Лос-Эстадос, а я хорошо вам заплачу". А я ему отвечаю…
– Понятно, мистер Рамирес. У нас очень мало времени. Вот, взгляните. Тут у меня фотографии более двухсот мужчин. Я хочу, чтобы вы посмотрели на них очень внимательно. А потом скажете, кого из них вы видели в последнее время.
Замелькали лица. Унылая группа – не в фокусе, смазанная. Мужчины в формах странных государств, мужчины, снятые с большого расстояния, мужчины в машинах или под дождем. У большинства из них были суровые, резкие, потрепанные лица европейцев; латиноамериканцев попадалось совсем немного.
Внезапно перед ним возникли знакомые черты. Он напряженно вгляделся в фотокарточку.
– Лео, – сказал кто-то, – показатели только что подскочили до небес.
– Этот человек вам знаком, мистер Рамирес?
Так вот зачем он здесь.
– Никогда не видел.
– Лео, показатели продолжают ползти вверх. Едва на орбиту не выходят.
– Мистер Рамирес, наша машина подсказывает нам, что вы говорите неправду. Вы уже видели этого человека.
Мексиканец устремил взгляд вдаль. Окна были затянуты проволочной сеткой – значит, он все-таки в тюрьме? Да, вляпался он.
– Мистер Рамирес, мы здесь не затем, чтобы уличить вас в чем-то. Вы не участвуете ни в каком судебном разбирательстве. Ничто из того, что вы скажете, не будет использовано против вас. Нам нужна ваша помощь.
Мексиканец сидел и невозмутимо смотрел передо собой.
– Мистер Рамирес. Считайте это долгом чести. Соединенные Штаты, дружественный вам северный сосед, послали вам на выручку молодого оперативника. Потом вертолет. Вам дважды спасли жизнь. Мне кажется, вы перед нами в долгу. Это долг чести. Я знаю, как важна для вас честь.
– Ни в каком я не в долгу, – заявил мексиканец. – Долг был погашен, когда тот чернобородый сломал мне нос. Я хочу денег. Честь тут ни при чем. У ваших людей нет чести.
– О, такой подход нам понятен, – подал голос кто-то.
– Все, Сэл, завязывай с шуточками, – оборвал его тот, которого называли Лео. – Ладно, мистер Рамирес, сколько?
– Я хочу, – заявил Рейнолдо, – двести долларов.
– Двести долларов?
– Двести долларов, американских. Наличными.
– Думаю, мы можем себе это позволить, – ответил Лео.
– Прямо сейчас.
Лео открыл бумажник, пересчитал купюры.
– У меня при себе всего двадцать три доллара. И еще мелочь.
– Сколько мелочи?
Лео обыскал отделения.
– Шестьдесят три цента.
– Я беру все. Остальное отдадите потом.
– Двадцать три доллара шестьдесят три цента, – сказал Лео. – Пожалуйста. – Хаггерти, составь расписку, ладно?
– Конечно, Лео. Не бойся, мы не зажмем твои деньги.
Послышался смех.
Рамирес заговорил.
– Он был в кремовом костюме. Он пытался убить меня. Вот сюда попал, – мексиканец распахнул халат и показал свежую рану. – Он и еще один козел, жирный козел, который почти ничего не говорил и которому не помешало бы побриться.
– Наверное, Сиксто. Они работали вместе в Никарагуа.
– И что произошло, мистер Рамирес? Это очень опасный тип.
– Я всадил ему пулю в брюхо, а его дружку – две пули в голову. Из маленького «кольта», который всегда держал под кассой.
Долго никто ничего не говорил.
– Господи боже мой, – произнес наконец кто-то. – Вы это слышали?
– Он говорит неправду?
– Лео, дыхание не участилось.
– Он застрелил их обоих? Господи, Лео, ты можешь в это поверить?
– Я знаю, – сказал Лео. – Они не потрудились даже нанять кого-нибудь. Решили сами его устранить. Послали своих лучших людей, с самого начала.
– Выходит, ребята, которых Чарди отправил в расход в горах, – члены той суперпупербригады "Кинко де Хулио", которые устроили такой переполох в Анголе.
– Да, они и впрямь бросили на него самый цвет, Лео. Надо же, как им приспичило его убрать.
– Господи, – сказал Лео, – погодите, что еще будет, когда Чарди услышит, что его приятель мистер Рамирес пристрелил полковника и майора кубинской военной разведки.
Глава 48
Монахиня улыбнулась и сообщила, что к мистеру Чарди пускают посетителей, во всяком случае, до четырех, когда все посторонние должны будут покинуть госпиталь. Следующие часы посещений начнутся в шесть и продолжатся до восьми.
– Благодарю вас, сестра, – своим самым обаятельным голосом сказал Ланахан. – Как поживаете?
– Спасибо, хорошо, молодой человек, – ответила она.
– Рад видеть, что вы в монашеском одеянии, сестра. Теперь такое нечасто увидишь. Не нравится мне эта новая форма. А некоторые так вообще не носят никакой формы, что, на мой взгляд, уже слишком. Монашеское одеяние придает такую серьезность, такое достоинство.
– Мы именно так и считаем, молодой человек.
– Всего доброго.
Майлз, размягченный этой беседой, поднялся на лифте на четвертый этаж, свернул в один коридор, затем в другой, глядя на номера палат. Его подошвы звонко цокали по линолеуму. Он проходил сквозь какие-то двери и шел по каким-то коридорам, пораженный размерами этого госпиталя. С каждой стены смотрели распятия, лики Иисуса и Марии. Он улыбался монахиням. Прошло… сколько же времени прошло с тех пор, как он в последний раз бывал в исключительно католическом учреждении? Так много. Слишком много. Ему пришла в голову мысль узнать, где здесь часовня, и заглянуть туда на минутку. Его охватила теплота и любовь, разлитая вокруг. Он порадовался, что Чарди находится в таком месте. Это пойдет старому ковбою только на пользу.
В конце концов он отыскал нужное крыло.
"Неврология", – гласил указатель.
Ну да, логично. Чарди, псих, в отделении для больных на голову. Ланахан толкнул двустворчатую дверь. Здесь не было ни монахинь, ни священников, ни даже доктора в этих унылых зеленых стенах. Он приостановился, ища нужную палату.
"Чарди, Пол", – печатными буквами значилось на карточке, вставленной в рамку рядом с дверью.
Он снова остановился. Дверь была закрыта. По спине пробежал холодок. Ощущение какой-то неправильности, полной неправильности, охватило его. Впрочем, его профессия способствовала излишней подозрительности, и преуспеть в ней было возможно, лишь научившись справляться с этими назойливыми ощущениями. И все же он чувствовал какой-то подвох. Серый свет сочился сквозь окно в конце коридора.
Приступ подозрительности у Ланахана наконец прошел, и он снова почувствовал себя в своей тарелке, готовым заглянуть к Чарди, увидеть его, убедиться, что все в порядке. А уж тогда Майлз разберется с ним раз и навсегда – и кто здесь главный, и по поводу его геройства, и по поводу его отвратительных художеств вообще, которые портили все дело с самого начала, и, наконец, по поводу этой эпопеи с Тревиттом, собственной осведомленностью о которой он намеревался с ходу огорошить Чарди, чтобы не отпирался. А потом можно будет позвонить Сэму, чтобы начать все с чистого листа.
Он постучался.
– Да?
Это был голос Чарди.
– Благодарю вас, сестра, – своим самым обаятельным голосом сказал Ланахан. – Как поживаете?
– Спасибо, хорошо, молодой человек, – ответила она.
– Рад видеть, что вы в монашеском одеянии, сестра. Теперь такое нечасто увидишь. Не нравится мне эта новая форма. А некоторые так вообще не носят никакой формы, что, на мой взгляд, уже слишком. Монашеское одеяние придает такую серьезность, такое достоинство.
– Мы именно так и считаем, молодой человек.
– Всего доброго.
Майлз, размягченный этой беседой, поднялся на лифте на четвертый этаж, свернул в один коридор, затем в другой, глядя на номера палат. Его подошвы звонко цокали по линолеуму. Он проходил сквозь какие-то двери и шел по каким-то коридорам, пораженный размерами этого госпиталя. С каждой стены смотрели распятия, лики Иисуса и Марии. Он улыбался монахиням. Прошло… сколько же времени прошло с тех пор, как он в последний раз бывал в исключительно католическом учреждении? Так много. Слишком много. Ему пришла в голову мысль узнать, где здесь часовня, и заглянуть туда на минутку. Его охватила теплота и любовь, разлитая вокруг. Он порадовался, что Чарди находится в таком месте. Это пойдет старому ковбою только на пользу.
В конце концов он отыскал нужное крыло.
"Неврология", – гласил указатель.
Ну да, логично. Чарди, псих, в отделении для больных на голову. Ланахан толкнул двустворчатую дверь. Здесь не было ни монахинь, ни священников, ни даже доктора в этих унылых зеленых стенах. Он приостановился, ища нужную палату.
"Чарди, Пол", – печатными буквами значилось на карточке, вставленной в рамку рядом с дверью.
Он снова остановился. Дверь была закрыта. По спине пробежал холодок. Ощущение какой-то неправильности, полной неправильности, охватило его. Впрочем, его профессия способствовала излишней подозрительности, и преуспеть в ней было возможно, лишь научившись справляться с этими назойливыми ощущениями. И все же он чувствовал какой-то подвох. Серый свет сочился сквозь окно в конце коридора.
Приступ подозрительности у Ланахана наконец прошел, и он снова почувствовал себя в своей тарелке, готовым заглянуть к Чарди, увидеть его, убедиться, что все в порядке. А уж тогда Майлз разберется с ним раз и навсегда – и кто здесь главный, и по поводу его геройства, и по поводу его отвратительных художеств вообще, которые портили все дело с самого начала, и, наконец, по поводу этой эпопеи с Тревиттом, собственной осведомленностью о которой он намеревался с ходу огорошить Чарди, чтобы не отпирался. А потом можно будет позвонить Сэму, чтобы начать все с чистого листа.
Он постучался.
– Да?
Это был голос Чарди.