Страница:
Он назвал их — ничего нового; я вычислила их всех. Бездари. Босс никогда не допустил бы этого. — Продолжай.
— Мы ждали, и «Дирак» ушел без нас, и всего за сутки до отхода «Форварда» нас предупредили о том, что мы на нем улетаем. Потом мне предоставили ваши цветные голограммы, чтобы мы их изучили — и, мисс Фрайдэй, когда я увидел ваш снимок, я чуть не потерял сознание.
— Снимки были такие плохие? Только честно.
— А? Нет, они были нормальные. Но учтите, где я вас видел в последний раз. Я думал, что вы погибли в том пожаре. Я… э… в общем, можно сказать, что я горевал по вас.
— Спасибо. Наверное. Ладно, значит, семеро, ты главный. Эта поездка не так дешева, Мак; зачем мне семь нянек?
— Я думал, что вы сможете мне сказать. Почему вы совершаете эту поездку, не мое дело. Все, что я могу рассказать вам — это мои инструкции. Вы должны быть доставлены на Релм в идеальном состоянии. Ни заусеницы на ногте, ни царапины, ни насморка. Когда мы прибудем, на борт поднимется офицер дворцовой охраны, и вы становитесь его проблемой. Но мы не получаем своих премиальных, пока вы не пройдете медосмотр. Потом нам платят, и мы едем домой.
Я обдумала это. Это согласовывалось с заботой мистера Сикмаа о «самом ценном грузе, который когда-либо перевозил курьер»… но во всем этом было что-то фальшивое. Старый принцип многократно сдублированной поддержки можно было понять — но семь человек, занимающиеся только тем, что следят, чтобы я не упала с лестницы и не сломала себе шею? Что-то здесь не так.
— Мак, я не могу придумать, о чем еще спросить тебя сейчас, а Шизуко — то есть Тилли — скоро вернется. Поговорим позже.
— Хорошо. Мисс Фрайдэй, почему вы зовете меня «Мак»?
— Это единственное имя, которым тебя звали в моем присутствии. Я имею в виду, неформально. Во время группового изнасилования, на котором мы оба присутствовали. Я практически уверена, что ты не «Говард Дж. Буллфинч». Как ты любишь, чтобы тебя называли?
— О. Да, во время того задания я был «Мак». Но на самом деле меня зовут Пит.
— Твое имя Питер?
— Э… не совсем. Я Персиваль. Но меня никто так не зовет.
Я удержалась от смеха. — Не понимаю, почему, Пит. Имя Персиваль носили смелые и достойные люди. Я думаю, это у дверей Тилли, которой не терпится искупать и одеть меня. Одно последнее замечание… ты знаешь, почему ты до сих пор дышишь? До сих пор жив?
— Нет.
— Потому что ты дал мне помочиться. Спасибо, что позволил мне помочиться, прежде чем приковал меня наручниками к кровати.
Он внезапно скривился. — Мне за это устроили выволочку.
— Да? Почему?
— Майор хотел заставить вас обмочить постель. Он решил, что это может помочь нам расколоть вас.
— Да? Чертов дилетант. Пит, именно тогда я решила, что ты не совсем безнадежен.
— Мы ждали, и «Дирак» ушел без нас, и всего за сутки до отхода «Форварда» нас предупредили о том, что мы на нем улетаем. Потом мне предоставили ваши цветные голограммы, чтобы мы их изучили — и, мисс Фрайдэй, когда я увидел ваш снимок, я чуть не потерял сознание.
— Снимки были такие плохие? Только честно.
— А? Нет, они были нормальные. Но учтите, где я вас видел в последний раз. Я думал, что вы погибли в том пожаре. Я… э… в общем, можно сказать, что я горевал по вас.
— Спасибо. Наверное. Ладно, значит, семеро, ты главный. Эта поездка не так дешева, Мак; зачем мне семь нянек?
— Я думал, что вы сможете мне сказать. Почему вы совершаете эту поездку, не мое дело. Все, что я могу рассказать вам — это мои инструкции. Вы должны быть доставлены на Релм в идеальном состоянии. Ни заусеницы на ногте, ни царапины, ни насморка. Когда мы прибудем, на борт поднимется офицер дворцовой охраны, и вы становитесь его проблемой. Но мы не получаем своих премиальных, пока вы не пройдете медосмотр. Потом нам платят, и мы едем домой.
Я обдумала это. Это согласовывалось с заботой мистера Сикмаа о «самом ценном грузе, который когда-либо перевозил курьер»… но во всем этом было что-то фальшивое. Старый принцип многократно сдублированной поддержки можно было понять — но семь человек, занимающиеся только тем, что следят, чтобы я не упала с лестницы и не сломала себе шею? Что-то здесь не так.
— Мак, я не могу придумать, о чем еще спросить тебя сейчас, а Шизуко — то есть Тилли — скоро вернется. Поговорим позже.
— Хорошо. Мисс Фрайдэй, почему вы зовете меня «Мак»?
— Это единственное имя, которым тебя звали в моем присутствии. Я имею в виду, неформально. Во время группового изнасилования, на котором мы оба присутствовали. Я практически уверена, что ты не «Говард Дж. Буллфинч». Как ты любишь, чтобы тебя называли?
— О. Да, во время того задания я был «Мак». Но на самом деле меня зовут Пит.
— Твое имя Питер?
— Э… не совсем. Я Персиваль. Но меня никто так не зовет.
Я удержалась от смеха. — Не понимаю, почему, Пит. Имя Персиваль носили смелые и достойные люди. Я думаю, это у дверей Тилли, которой не терпится искупать и одеть меня. Одно последнее замечание… ты знаешь, почему ты до сих пор дышишь? До сих пор жив?
— Нет.
— Потому что ты дал мне помочиться. Спасибо, что позволил мне помочиться, прежде чем приковал меня наручниками к кровати.
Он внезапно скривился. — Мне за это устроили выволочку.
— Да? Почему?
— Майор хотел заставить вас обмочить постель. Он решил, что это может помочь нам расколоть вас.
— Да? Чертов дилетант. Пит, именно тогда я решила, что ты не совсем безнадежен.
30
В Аутпосте нет ничего особенного. Его звезда имеет тип G-8, и поэтому она находится далеко внизу списка солнцеподобных звезд, так как у самого Солнца тип G-2. Она заметно холоднее, чем звезда нашей системы. Но главное — чтобы звезда была солнцеподобной (типа G). (Когда-нибудь, наверное, станет возможно колонизовать системы звезд других типов, но пока кажется разумным ограничиваться звездами со спектром излучения, подходящим для человеческого глаза, и не испускающих слишком много смертельной радиации — я цитирую Джерри. Все равно на расстоянии от Земли меньшем, чем до Релма, есть четыреста звезд типа G — так говорит Хайме Лопес — и этого нам на некоторое время хватит.)
Но возьмем произвольную звезду типа G. Вам еще нужна планета на таком расстоянии от нее, чтобы там было тепло, но не слишком. Далее, гравитация на поверхности планеты должна быть достаточно велика, чтобы удерживать атмосферу. Эта атмосфера должна иметь достаточно времени, чтобы дойти до кондиции, в смысле эволюции живых организмов, достаточно много, чтобы предоставить нам воздух, пригодный для жизни, как мы ее знаем. (Жизнь, как мы ее не знаем, — это захватывающий предмет, но он не имеет никакого отношения к колонизации планет землянами. Не на этой неделе. И мы не обсуждаем вопрос о колониях живых артефактов и киборгов. Мы говорим о колонистах из Далласа или Ташкента.)
Аутпост подходит, но с большой натяжкой. Это просто бедный родственник. Содержание кислорода в воздухе на уровне моря такое низкое, что ходить приходится медленно, как в горах. Он расположен так далеко от своей звезды, что на нем есть только два вида погоды: холод и мороз. Его ось стоит почти вертикально; смена времен года происходит из-за эксцентрической орбиты — и вы не можете сбежать от зимы на юг, потому что зима достанет вас, где бы вы ни были. Примерно на двадцать градусов в обе стороны от экватора летом появляется какая-то растительность, но зима намного длиннее лета — естественно. Это естественно относится к законам Кеплера, а именно к тому с радиус-векторами и равными площадями. (Большую часть всего этого я списала из «Дэйли Форвард».) Когда раздавали призы, Аутпост стоял за дверью.
Но я страшно хотела посмотреть на него.
Почему? Потому что я никогда не была дальше Луны, а Луна — это почти родной дом. От Аутпоста больше сорока световых лет до Земли. Знаете, сколько это километров? (Я тоже не знала.) Вот сколько:
300 000 x 40,7 x 31557600 = 385 318 296 000 000 километров.
Округлим. Четыреста миллионов миллионов километров.
По корабельному расписанию мы должны были достигнуть стационарной орбиты (с периодом обращения 22,1 час, именно такова продолжительность дня на Аутпосте) в два часа сорок семь минут, а первая посадочная капсула должна была отделиться ранним утром (утром по корабельному времени) — ровно в три часа. Немногие записались на поездку — а кроме самой поездки ничего не будет, ни один пассажир не выйдет на поверхность — потому что ночная вахта не самое любимое время для большинства наших пассажиров.
Но я лучше пропустила ба Армагеддон. Я ушла с хорошей вечеринки и легла в постель в двадцать два часа, чтобы поспать несколько часов, прежде чем встать и сиять. Я поднялась в два часа, шмыгнула в ванную и заперла за собой дверь — если я ее не запираю, туда за мной сразу входит Шизуко; я выяснила это еще в первый день на корабле. Когда я проснулась, она тоже не спала и была одета.
… заперла за собой дверь, и меня тут же стошнило.
Я удивилась. Я не иммунна к морской болезни, но в этом путешествии она меня не мучила. От поездок на Стебле мой желудок переворачивается и остается в таком положении на много часов. Но на «Форварде» я заметила только один рывок, когда мы ушли в гиперпространство, потом, когда мы как раз перед обедом вернулись в обычное пространство, я почувствовала похожую вибрацию, но нас о ней предупредили с мостика.
Была ли сейчас (искусственная) гравитация стабильной? У меня не было в этом уверенности. У меня кружилась голова, но это могло быть оттого, что меня стошнило — потому что я вырвала так качественно, будто только что ехала на этом чертовом Стебле.
Я прополоскала рот, почистила зубы, снова прополоскала рот и сказала себе: «Фрайдэй, это твой завтрак, ты не позволишь неожиданному приступу стебельной болезни помешать тебе увидеть Аутпост. И кроме того, ты прибавила в весе два килограмма, и настало время урезать количество поступающих калорий.»
Отчитав таким образом свой желудок и передав его в распоряжение аутотренинга, я вышла, позволила Тилли-Шизуко помочь мне надеть тяжелый комбинезон и направилась к воздушному шлюзу первой посадочной капсулы. Шизуко двинулась следом, неся теплые вещи для нас обеих. Сначала я собиралась подружиться с Шизуко, но догадавшись, а потом и подтвердив догадку о ее истинной роли, я стала относиться к ней холодно. Конечно, с моей стороны это было глупо. Но шпион не заслуживает дружеского к нему отношения, на которое всегда может рассчитывать слуга. Я не была груба с ней; просто большую часть времени я игнорировала ее. В это утро я была особенно необщительна.
Мистер Ву, помощник казначея по наземным экскурсиям, стоял у шлюза с папкой в руках. — Мисс Фрайдэй, вашего имени в моем списке нет.
— Но я точно записалась. Внесите его в список или вызовите капитана.
— Я не могу это сделать.
— Ах, вот как? Тогда я устрою сидячую забастовку прямо посреди шлюза. Мне это не нравится, мистер Ву. Если вы пытаетесь сказать, что из-за какой-то бюрократической ошибки в вашей конторе мне не следует быть здесь, мне это нравится еще меньше.
— М-м-м, я думаю, это бюрократическая ошибка. В этот раз народу немного, поэтому просто пройдите внутрь, пусть вас усадят на свободное место, а я все выясню, когда разберусь с этими людьми.
Он не возражал против того, чтобы Шизуко сопровождала меня. Мы прошли вдоль длинного прохода — следуя стрелкам с надписью «на мостик» и попали в довольно большое помещение, похожее на салон автобуса: впереди сдвоенное управление, сзади сиденья для пассажиров, большое ветровое стекло — и впервые с тех пор, как мы покинули Землю, я видела «солнечный свет».
Это был свет звезды Аутпоста, освещавший белый, очень белый контур планеты, а вокруг было черное небо. Самой звезды видно не было. Мы с Шизуко сели на свободные места и пристегнулись, пятью ремнями, как в ПБ. Зная, что мы полетим на антиграве, я собралась было застегнуть только поясной ремень. Но моя маленькая тень закудахтала надо мной и застегнула все.
Через некоторое время, оглядываясь, вошел мистер Ву. Наконец, он увидел меня. Он перегнулся через мужчину, сидевшего между мной и проходом, и сказал:
— Мисс Фрайдэй, мне жаль, но вас по-прежнему нет в списке.
— В самом деле? Что сказал капитан?
— Я не смог с ним связаться.
— Вот вам и ответ. Я остаюсь.
— Извините, нет.
— Правда? С какой стороны вы будете меня нести? И кто вам поможет это делать? Потому что когда вы будете тащить меня, я буду брыкаться и кричать, и я вас уверяю, это у меня получается очень хорошо.
— Мисс Фрайдэй, мы не можем это позволить.
Пассажир, сидевший рядом со мной, сказал:
— Молодой человек, не нужно выставлять себя дураком. Эта молодая леди — пассажир первого класса, я видел ее в столовой — за столом капитана. А теперь уберите свою дурацкую папку от моего лица и найдите себе занятие получше.
С озабоченным видом — младшие казначеи всегда выглядят озабоченно — мистер Ву удалился. Вскоре загорелись красные огни, зазвучала сирена, и громкий голос произнес:
— Мы сходим с орбиты! Приготовьтесь к изменению гравитации.
У меня был ужасный день.
Три часа мы спускались на поверхность планеты, два часа провели на земле, три часа возвращались на стационарную орбиту — по дороге вниз мы слушали музыку и удивительно скучную лекцию об Аутпосте; по дороге назад мы слушали только музыку и это было лучше. Два часа на земле мы могли бы провести неплохо, если бы нам позволили выйти из посадочной капсулы. Но нам пришлось остаться на борту. Нам разрешили расстегнуть ремни и пройти в кормовую часть, в помещение, которое называлось гостиной, а на самом деле было отсеком с баром, где подавали кофе и сандвичи, по левому борту и иллюминаторами со стороны кормы. Через них были видны мигранты, высаживающиеся с нижней палубы, и разгружавшиеся грузы.
Низкие холмы, покрытые снегом… на некотором расстоянии какие-то чахлые растения… возле корабля невысокие здания, соединенные снежными валами… Все иммигранты собрались в кучу, но они не теряли времени и торопливо двигались к зданиям. Грузы размещались на платформах, прицепленных к какой-то машине, из которой вырывались клубы черного дыма… точь-в-точь как на картинках в детских учебниках истории! Но это была не картинка.
Я слышала, как одна женщина сказала своему спутнику:
— Как может кто-нибудь решить поселиться здесь?
Ее спутник произнес что-то ханжеское о «Божьей воле», и я отошла. Как можно дожить до семидесяти лет (а ей было минимум столько) и не знать, что никто не «решает» поселиться на Аутпосте… за исключением случаев, когда приходится «решать»: переселиться или получить смертный приговор или пожизненное заключение?
Мой желудок все еще крутило, поэтому я не рискнула съесть сандвич, но подумала, что чашечка кофе не помешает — но когда почувствовала его запах, я тут же двинулась прямо к туалету, в передней части гостиной, где завоевала титул «Фрайдэй Железные Челюсти». Я честно выиграла его, но никто, кроме меня, об этом не знает — все кабинки были заняты, и мне пришлось ждать… и я ждала, напрягши челюстные мышцы. Спустя столетие или два одна кабинка освободилась, я вошла и снова вырвала. Почти без рвотных масс — мне не следовало принюхиваться к кофе.
Обратная дорога тянулась целую вечность.
Оказавшись на «Форварде», я сразу вызвала моего друга Джерри Мэдсена, младшего корабельного врача, и попросила его профессионального совета. По корабельным правилам врачи проводят поликлинический прием ежедневно в девять ноль-ноль, а в остальное время принимают только срочные вызовы. Но я знала, что Джерри будет рад видеть меня независимо от повода. Я сказала ему, что со мной ничего серьезного; я просто хочу получить у него таблетки, которые он прописывает старушкам со слабыми желудками — таблетки от морской болезни. Он попросил меня зайти к нему в кабинет.
Вместо того, чтобы выдать мне таблетки, он впустил меня в кабинет и закрыл дверь. — Мисс Фрайдэй, мне послать за медсестрой? Или вы предпочитаете поговорить с врачом-женщиной? Я могу позвать доктора Гарсию, но мне бы очень не хотелось будить ее; она не спала почти всю ночь.
Я сказала:
— Джерри, что это значит? Когда я перестала быть для тебя «Мардж»? И к чему все эти формальности? Мне просто нужна пригоршня таблеток от морской болезни. Маленьких, розовых.
— Сядьте, пожалуйста. Мисс Фрайдэй — хорошо, Мардж — мы не прописываем это лекарство или его производные молодым женщинам — точнее, женщинам детородного возраста — не убедившись, что они не беременны. Оно может вызвать врожденные уродства.
— О. Успокойся, мой мальчик; я не залетела.
— Это мы и должны выяснить, Мардж. Если ты беременна — или забеременеешь — у нас есть другие лекарства, от которых тебе станет лучше.
Ах, вот оно что! Этот милый мальчик просто пытается позаботиться обо мне. — Слушай, начальник, а если бы я дала тебе честное скаутское, что я за последние два периода ничего не делала? Хотя некоторые пытались. И ты среди них.
— Я бы сказал: «Возьми этот стаканчик и сдай мне анализ мочи», а потом я бы взял анализ крови и слюны. Я и раньше имел дело с женщинами, которые «ничего не делали».
— Ты циник, Джерри.
— Я пытаюсь позаботиться о тебе, дорогая.
— Я знаю, милый. Ну, хорошо, я согласна на всю эту чепуху. Если мышка запищит…
— Свинка.
— Если свинка скажет «да», можешь уведомить Папу в изгнании, что это наконец случилось, и я куплю тебе бутылку шампанского. Это было самое долгое воздержание в моей жизни.
Джерри взял свои анализы и сделал еще девятнадцать других вещей, и дал мне голубую таблетку, чтобы я приняла ее за обедом, желтую таблетку, чтобы уснуть и еще одну голубую таблетку, чтобы принять перед завтраком. — Они не так действенны, как то, о чем ты просила, но от них ребенок не родится с вывернутыми ножками. Я позвоню тебе завтра утром, как только закончу дежурство.
— Я думала, что анализы на беременность делают в присутствии клиентки?
— Успокойся. Твоя прапрабабка определяла это по тому, что ей становился тесен пояс. Ты испорчена. Лучше надейся, что мне не придется повторно брать анализы.
Поэтому я поблагодарила и поцеловала его, от чего он попытался уклониться, но не очень активно. Джерри просто ягненок.
Голубые таблетки помогли мне съесть обед и завтрак.
После завтрака я осталась в каюте. Джерри позвонил вовремя. — Возьми себя в руки, Мардж. Ты мне должна бутылку шампанского.
— Что? — Потом, вспомнив о Тилли, я заговорила тише. — Джерри, ты определенно нездоров. Сошел с ума.
— Несомненно, — согласился он. — Но в нашей работе на это можно не обращать внимания. Зайди ко мне, и мы обсудим твой режим. Скажем, в два часа дня.
— Скажем, сейчас. Я хочу поговорить с этой свинкой.
Джерри убедил меня. Он описал все подробности, показав, как производился каждый анализ. Чудеса действительно случаются, и я была явно беременна… так вот почему в последнее время мои груди стали немного мягче. Он дал мне маленькую брошюрку, в которой было указано, что мне делать, что мне есть, как купаться, чего избегать, чего ожидать и всякая прочая скукота. Я поблагодарила его, взяла ее и ушла. Никто из нас не говорил о возможности аборта, и он не острил по поводу женщин, которые «ничего не делали».
Но ведь я действительно ничего не делала. Барт был последним, а это было два периода назад, и все равно, в яслях меня сделали стерильной хирургическим путем, и в течение всей своей бурной общественной жизни я никогда не пользовалась никакими контрацептивами. Все эти сотни раз, а теперь он говорит мне, что я беременна!
Я не совсем тупая. Когда я признала этот факт, старое правило Шерлока Холмса подсказало мне, когда, где и как это произошло. Вернувшись в каюту ББ, я пошла в ванную, заперла дверь, разделась и легла на пол — нажала руками вокруг пупка и напряглась.
Маленький нейлоновый шарик выскочил из пупка, и я поймала его.
Я внимательно его осмотрела. Никаких сомнений, это был тот же шарик, который я носила там с пор, как мне сделали потайной карман, носила всегда, когда там не было груза. Не контейнер для яйцеклетки в стазисе, не контейнер для еще чего-нибудь — просто маленький ничем не примечательный полупрозрачный шарик. Я еще раз посмотрела на него и вложила назад.
Значит, они обманули меня. Я тогда думала, какой бывает «стазис» при температуре тела, потому что единственный стазис для живых тканей, о котором я слышала, требовал низкой температуры, температуры жидкого азота или еще более низкой.
Но это была проблема мистера Сикмаа, а я не считаю себя биофизиком — если он доверял своим ученым, я не имела права спорить. Я была курьером, моей единственной задачей была доставка груза.
Какого груза? Фрайдэй, ты чертовски хорошо знаешь, какого. Не того, что находится в твоем пупке, а того, что сантиметров на десять глубже. Того, что был пересажен тебе однажды ночью во Флориде, когда ты заснула глубже, чем думала. Того, для разгрузки которого требуется девять месяцев. Это задерживает выполнение твоих планов относительно завершения Большого Путешествия, правда? Если этот плод именно то, чем он должен быть, тебя не выпустят с Релма, пока ты его не выгрузишь.
Если им нужна была суррогатная мать, какого черта они так и не сказали? Я могла бы обсудить это с ними.
Минутку! Этого ребенка должна родить Дофинесса. Из-за этого и весь сыр-бор. Наследник трона, лишенный каких-либо врожденных дефектов, от Дофинессы — бесспорно от Дофинессы, рожденный в присутствии примерно четырех придворных врачей, трех медсестер и десятка придворных — не тобой, ты ублюдочная ИЧ с фальшивым свидетельством о рождении!
И это вернуло меня к исходному сценарию, только с небольшой поправкой: мисс Марджори Фрайдэй, богатая туристка, отправляется на Релм, чтобы насладиться достопримечательностями столицы империи… но там простужается, и ей приходится лечь в больницу. И в ту же самую больницу привозят Дофинессу… нет, погоди-ка! Будет ли Дофинесса делать что-либо настолько плебейское, как становиться пациенткой больницы, открытой для туристов?
Ладно, попробуем так: ты попадаешь в больницу с сильной простудой, как тебя и проинструктировали. Примерно в три часа утра тебя вывозят через заднюю дверь, укрытую простыней, и грузят в санитарную машину. Ты оказываешься во Дворце. Как быстро? Сколько времени потребуется дворцовым врачам, чтобы перестроить химизм ее королевского тела для пересадки плода? О, забудь об этом, Фрайдэй; ты этого не знаешь, и тебе не нужно знать. Когда она будет готова, они положат вас обеих на операционные столы, раздвинут тебе ноги, вытащат его из тебя и пересадят ей, пока он еще маленький, и сделать это несложно.
Потом тебе прилично заплатят, и ты уедешь. Поблагодарит ли тебя Первый Гражданин? Наверное, лично нет. Но, может быть, инкогнито, если… Перестань, Фрайдэй! Не надо мечтать; ты лучше знаешь. На лекции еще на начальной стадии — на одной из обзорных лекций, которые читал босс…
«Проблема с заданиями такого рода состоит в том, что после того, как агент успешно выполняет его, с ним происходит нечто непоправимое, нечто, что не позволит ему проболтаться, ни сейчас, ни позже. Поэтому, сколь высок ни был гонорар, полезно избегать таких заданий.»
Но возьмем произвольную звезду типа G. Вам еще нужна планета на таком расстоянии от нее, чтобы там было тепло, но не слишком. Далее, гравитация на поверхности планеты должна быть достаточно велика, чтобы удерживать атмосферу. Эта атмосфера должна иметь достаточно времени, чтобы дойти до кондиции, в смысле эволюции живых организмов, достаточно много, чтобы предоставить нам воздух, пригодный для жизни, как мы ее знаем. (Жизнь, как мы ее не знаем, — это захватывающий предмет, но он не имеет никакого отношения к колонизации планет землянами. Не на этой неделе. И мы не обсуждаем вопрос о колониях живых артефактов и киборгов. Мы говорим о колонистах из Далласа или Ташкента.)
Аутпост подходит, но с большой натяжкой. Это просто бедный родственник. Содержание кислорода в воздухе на уровне моря такое низкое, что ходить приходится медленно, как в горах. Он расположен так далеко от своей звезды, что на нем есть только два вида погоды: холод и мороз. Его ось стоит почти вертикально; смена времен года происходит из-за эксцентрической орбиты — и вы не можете сбежать от зимы на юг, потому что зима достанет вас, где бы вы ни были. Примерно на двадцать градусов в обе стороны от экватора летом появляется какая-то растительность, но зима намного длиннее лета — естественно. Это естественно относится к законам Кеплера, а именно к тому с радиус-векторами и равными площадями. (Большую часть всего этого я списала из «Дэйли Форвард».) Когда раздавали призы, Аутпост стоял за дверью.
Но я страшно хотела посмотреть на него.
Почему? Потому что я никогда не была дальше Луны, а Луна — это почти родной дом. От Аутпоста больше сорока световых лет до Земли. Знаете, сколько это километров? (Я тоже не знала.) Вот сколько:
300 000 x 40,7 x 31557600 = 385 318 296 000 000 километров.
Округлим. Четыреста миллионов миллионов километров.
По корабельному расписанию мы должны были достигнуть стационарной орбиты (с периодом обращения 22,1 час, именно такова продолжительность дня на Аутпосте) в два часа сорок семь минут, а первая посадочная капсула должна была отделиться ранним утром (утром по корабельному времени) — ровно в три часа. Немногие записались на поездку — а кроме самой поездки ничего не будет, ни один пассажир не выйдет на поверхность — потому что ночная вахта не самое любимое время для большинства наших пассажиров.
Но я лучше пропустила ба Армагеддон. Я ушла с хорошей вечеринки и легла в постель в двадцать два часа, чтобы поспать несколько часов, прежде чем встать и сиять. Я поднялась в два часа, шмыгнула в ванную и заперла за собой дверь — если я ее не запираю, туда за мной сразу входит Шизуко; я выяснила это еще в первый день на корабле. Когда я проснулась, она тоже не спала и была одета.
… заперла за собой дверь, и меня тут же стошнило.
Я удивилась. Я не иммунна к морской болезни, но в этом путешествии она меня не мучила. От поездок на Стебле мой желудок переворачивается и остается в таком положении на много часов. Но на «Форварде» я заметила только один рывок, когда мы ушли в гиперпространство, потом, когда мы как раз перед обедом вернулись в обычное пространство, я почувствовала похожую вибрацию, но нас о ней предупредили с мостика.
Была ли сейчас (искусственная) гравитация стабильной? У меня не было в этом уверенности. У меня кружилась голова, но это могло быть оттого, что меня стошнило — потому что я вырвала так качественно, будто только что ехала на этом чертовом Стебле.
Я прополоскала рот, почистила зубы, снова прополоскала рот и сказала себе: «Фрайдэй, это твой завтрак, ты не позволишь неожиданному приступу стебельной болезни помешать тебе увидеть Аутпост. И кроме того, ты прибавила в весе два килограмма, и настало время урезать количество поступающих калорий.»
Отчитав таким образом свой желудок и передав его в распоряжение аутотренинга, я вышла, позволила Тилли-Шизуко помочь мне надеть тяжелый комбинезон и направилась к воздушному шлюзу первой посадочной капсулы. Шизуко двинулась следом, неся теплые вещи для нас обеих. Сначала я собиралась подружиться с Шизуко, но догадавшись, а потом и подтвердив догадку о ее истинной роли, я стала относиться к ней холодно. Конечно, с моей стороны это было глупо. Но шпион не заслуживает дружеского к нему отношения, на которое всегда может рассчитывать слуга. Я не была груба с ней; просто большую часть времени я игнорировала ее. В это утро я была особенно необщительна.
Мистер Ву, помощник казначея по наземным экскурсиям, стоял у шлюза с папкой в руках. — Мисс Фрайдэй, вашего имени в моем списке нет.
— Но я точно записалась. Внесите его в список или вызовите капитана.
— Я не могу это сделать.
— Ах, вот как? Тогда я устрою сидячую забастовку прямо посреди шлюза. Мне это не нравится, мистер Ву. Если вы пытаетесь сказать, что из-за какой-то бюрократической ошибки в вашей конторе мне не следует быть здесь, мне это нравится еще меньше.
— М-м-м, я думаю, это бюрократическая ошибка. В этот раз народу немного, поэтому просто пройдите внутрь, пусть вас усадят на свободное место, а я все выясню, когда разберусь с этими людьми.
Он не возражал против того, чтобы Шизуко сопровождала меня. Мы прошли вдоль длинного прохода — следуя стрелкам с надписью «на мостик» и попали в довольно большое помещение, похожее на салон автобуса: впереди сдвоенное управление, сзади сиденья для пассажиров, большое ветровое стекло — и впервые с тех пор, как мы покинули Землю, я видела «солнечный свет».
Это был свет звезды Аутпоста, освещавший белый, очень белый контур планеты, а вокруг было черное небо. Самой звезды видно не было. Мы с Шизуко сели на свободные места и пристегнулись, пятью ремнями, как в ПБ. Зная, что мы полетим на антиграве, я собралась было застегнуть только поясной ремень. Но моя маленькая тень закудахтала надо мной и застегнула все.
Через некоторое время, оглядываясь, вошел мистер Ву. Наконец, он увидел меня. Он перегнулся через мужчину, сидевшего между мной и проходом, и сказал:
— Мисс Фрайдэй, мне жаль, но вас по-прежнему нет в списке.
— В самом деле? Что сказал капитан?
— Я не смог с ним связаться.
— Вот вам и ответ. Я остаюсь.
— Извините, нет.
— Правда? С какой стороны вы будете меня нести? И кто вам поможет это делать? Потому что когда вы будете тащить меня, я буду брыкаться и кричать, и я вас уверяю, это у меня получается очень хорошо.
— Мисс Фрайдэй, мы не можем это позволить.
Пассажир, сидевший рядом со мной, сказал:
— Молодой человек, не нужно выставлять себя дураком. Эта молодая леди — пассажир первого класса, я видел ее в столовой — за столом капитана. А теперь уберите свою дурацкую папку от моего лица и найдите себе занятие получше.
С озабоченным видом — младшие казначеи всегда выглядят озабоченно — мистер Ву удалился. Вскоре загорелись красные огни, зазвучала сирена, и громкий голос произнес:
— Мы сходим с орбиты! Приготовьтесь к изменению гравитации.
У меня был ужасный день.
Три часа мы спускались на поверхность планеты, два часа провели на земле, три часа возвращались на стационарную орбиту — по дороге вниз мы слушали музыку и удивительно скучную лекцию об Аутпосте; по дороге назад мы слушали только музыку и это было лучше. Два часа на земле мы могли бы провести неплохо, если бы нам позволили выйти из посадочной капсулы. Но нам пришлось остаться на борту. Нам разрешили расстегнуть ремни и пройти в кормовую часть, в помещение, которое называлось гостиной, а на самом деле было отсеком с баром, где подавали кофе и сандвичи, по левому борту и иллюминаторами со стороны кормы. Через них были видны мигранты, высаживающиеся с нижней палубы, и разгружавшиеся грузы.
Низкие холмы, покрытые снегом… на некотором расстоянии какие-то чахлые растения… возле корабля невысокие здания, соединенные снежными валами… Все иммигранты собрались в кучу, но они не теряли времени и торопливо двигались к зданиям. Грузы размещались на платформах, прицепленных к какой-то машине, из которой вырывались клубы черного дыма… точь-в-точь как на картинках в детских учебниках истории! Но это была не картинка.
Я слышала, как одна женщина сказала своему спутнику:
— Как может кто-нибудь решить поселиться здесь?
Ее спутник произнес что-то ханжеское о «Божьей воле», и я отошла. Как можно дожить до семидесяти лет (а ей было минимум столько) и не знать, что никто не «решает» поселиться на Аутпосте… за исключением случаев, когда приходится «решать»: переселиться или получить смертный приговор или пожизненное заключение?
Мой желудок все еще крутило, поэтому я не рискнула съесть сандвич, но подумала, что чашечка кофе не помешает — но когда почувствовала его запах, я тут же двинулась прямо к туалету, в передней части гостиной, где завоевала титул «Фрайдэй Железные Челюсти». Я честно выиграла его, но никто, кроме меня, об этом не знает — все кабинки были заняты, и мне пришлось ждать… и я ждала, напрягши челюстные мышцы. Спустя столетие или два одна кабинка освободилась, я вошла и снова вырвала. Почти без рвотных масс — мне не следовало принюхиваться к кофе.
Обратная дорога тянулась целую вечность.
Оказавшись на «Форварде», я сразу вызвала моего друга Джерри Мэдсена, младшего корабельного врача, и попросила его профессионального совета. По корабельным правилам врачи проводят поликлинический прием ежедневно в девять ноль-ноль, а в остальное время принимают только срочные вызовы. Но я знала, что Джерри будет рад видеть меня независимо от повода. Я сказала ему, что со мной ничего серьезного; я просто хочу получить у него таблетки, которые он прописывает старушкам со слабыми желудками — таблетки от морской болезни. Он попросил меня зайти к нему в кабинет.
Вместо того, чтобы выдать мне таблетки, он впустил меня в кабинет и закрыл дверь. — Мисс Фрайдэй, мне послать за медсестрой? Или вы предпочитаете поговорить с врачом-женщиной? Я могу позвать доктора Гарсию, но мне бы очень не хотелось будить ее; она не спала почти всю ночь.
Я сказала:
— Джерри, что это значит? Когда я перестала быть для тебя «Мардж»? И к чему все эти формальности? Мне просто нужна пригоршня таблеток от морской болезни. Маленьких, розовых.
— Сядьте, пожалуйста. Мисс Фрайдэй — хорошо, Мардж — мы не прописываем это лекарство или его производные молодым женщинам — точнее, женщинам детородного возраста — не убедившись, что они не беременны. Оно может вызвать врожденные уродства.
— О. Успокойся, мой мальчик; я не залетела.
— Это мы и должны выяснить, Мардж. Если ты беременна — или забеременеешь — у нас есть другие лекарства, от которых тебе станет лучше.
Ах, вот оно что! Этот милый мальчик просто пытается позаботиться обо мне. — Слушай, начальник, а если бы я дала тебе честное скаутское, что я за последние два периода ничего не делала? Хотя некоторые пытались. И ты среди них.
— Я бы сказал: «Возьми этот стаканчик и сдай мне анализ мочи», а потом я бы взял анализ крови и слюны. Я и раньше имел дело с женщинами, которые «ничего не делали».
— Ты циник, Джерри.
— Я пытаюсь позаботиться о тебе, дорогая.
— Я знаю, милый. Ну, хорошо, я согласна на всю эту чепуху. Если мышка запищит…
— Свинка.
— Если свинка скажет «да», можешь уведомить Папу в изгнании, что это наконец случилось, и я куплю тебе бутылку шампанского. Это было самое долгое воздержание в моей жизни.
Джерри взял свои анализы и сделал еще девятнадцать других вещей, и дал мне голубую таблетку, чтобы я приняла ее за обедом, желтую таблетку, чтобы уснуть и еще одну голубую таблетку, чтобы принять перед завтраком. — Они не так действенны, как то, о чем ты просила, но от них ребенок не родится с вывернутыми ножками. Я позвоню тебе завтра утром, как только закончу дежурство.
— Я думала, что анализы на беременность делают в присутствии клиентки?
— Успокойся. Твоя прапрабабка определяла это по тому, что ей становился тесен пояс. Ты испорчена. Лучше надейся, что мне не придется повторно брать анализы.
Поэтому я поблагодарила и поцеловала его, от чего он попытался уклониться, но не очень активно. Джерри просто ягненок.
Голубые таблетки помогли мне съесть обед и завтрак.
После завтрака я осталась в каюте. Джерри позвонил вовремя. — Возьми себя в руки, Мардж. Ты мне должна бутылку шампанского.
— Что? — Потом, вспомнив о Тилли, я заговорила тише. — Джерри, ты определенно нездоров. Сошел с ума.
— Несомненно, — согласился он. — Но в нашей работе на это можно не обращать внимания. Зайди ко мне, и мы обсудим твой режим. Скажем, в два часа дня.
— Скажем, сейчас. Я хочу поговорить с этой свинкой.
Джерри убедил меня. Он описал все подробности, показав, как производился каждый анализ. Чудеса действительно случаются, и я была явно беременна… так вот почему в последнее время мои груди стали немного мягче. Он дал мне маленькую брошюрку, в которой было указано, что мне делать, что мне есть, как купаться, чего избегать, чего ожидать и всякая прочая скукота. Я поблагодарила его, взяла ее и ушла. Никто из нас не говорил о возможности аборта, и он не острил по поводу женщин, которые «ничего не делали».
Но ведь я действительно ничего не делала. Барт был последним, а это было два периода назад, и все равно, в яслях меня сделали стерильной хирургическим путем, и в течение всей своей бурной общественной жизни я никогда не пользовалась никакими контрацептивами. Все эти сотни раз, а теперь он говорит мне, что я беременна!
Я не совсем тупая. Когда я признала этот факт, старое правило Шерлока Холмса подсказало мне, когда, где и как это произошло. Вернувшись в каюту ББ, я пошла в ванную, заперла дверь, разделась и легла на пол — нажала руками вокруг пупка и напряглась.
Маленький нейлоновый шарик выскочил из пупка, и я поймала его.
Я внимательно его осмотрела. Никаких сомнений, это был тот же шарик, который я носила там с пор, как мне сделали потайной карман, носила всегда, когда там не было груза. Не контейнер для яйцеклетки в стазисе, не контейнер для еще чего-нибудь — просто маленький ничем не примечательный полупрозрачный шарик. Я еще раз посмотрела на него и вложила назад.
Значит, они обманули меня. Я тогда думала, какой бывает «стазис» при температуре тела, потому что единственный стазис для живых тканей, о котором я слышала, требовал низкой температуры, температуры жидкого азота или еще более низкой.
Но это была проблема мистера Сикмаа, а я не считаю себя биофизиком — если он доверял своим ученым, я не имела права спорить. Я была курьером, моей единственной задачей была доставка груза.
Какого груза? Фрайдэй, ты чертовски хорошо знаешь, какого. Не того, что находится в твоем пупке, а того, что сантиметров на десять глубже. Того, что был пересажен тебе однажды ночью во Флориде, когда ты заснула глубже, чем думала. Того, для разгрузки которого требуется девять месяцев. Это задерживает выполнение твоих планов относительно завершения Большого Путешествия, правда? Если этот плод именно то, чем он должен быть, тебя не выпустят с Релма, пока ты его не выгрузишь.
Если им нужна была суррогатная мать, какого черта они так и не сказали? Я могла бы обсудить это с ними.
Минутку! Этого ребенка должна родить Дофинесса. Из-за этого и весь сыр-бор. Наследник трона, лишенный каких-либо врожденных дефектов, от Дофинессы — бесспорно от Дофинессы, рожденный в присутствии примерно четырех придворных врачей, трех медсестер и десятка придворных — не тобой, ты ублюдочная ИЧ с фальшивым свидетельством о рождении!
И это вернуло меня к исходному сценарию, только с небольшой поправкой: мисс Марджори Фрайдэй, богатая туристка, отправляется на Релм, чтобы насладиться достопримечательностями столицы империи… но там простужается, и ей приходится лечь в больницу. И в ту же самую больницу привозят Дофинессу… нет, погоди-ка! Будет ли Дофинесса делать что-либо настолько плебейское, как становиться пациенткой больницы, открытой для туристов?
Ладно, попробуем так: ты попадаешь в больницу с сильной простудой, как тебя и проинструктировали. Примерно в три часа утра тебя вывозят через заднюю дверь, укрытую простыней, и грузят в санитарную машину. Ты оказываешься во Дворце. Как быстро? Сколько времени потребуется дворцовым врачам, чтобы перестроить химизм ее королевского тела для пересадки плода? О, забудь об этом, Фрайдэй; ты этого не знаешь, и тебе не нужно знать. Когда она будет готова, они положат вас обеих на операционные столы, раздвинут тебе ноги, вытащат его из тебя и пересадят ей, пока он еще маленький, и сделать это несложно.
Потом тебе прилично заплатят, и ты уедешь. Поблагодарит ли тебя Первый Гражданин? Наверное, лично нет. Но, может быть, инкогнито, если… Перестань, Фрайдэй! Не надо мечтать; ты лучше знаешь. На лекции еще на начальной стадии — на одной из обзорных лекций, которые читал босс…
«Проблема с заданиями такого рода состоит в том, что после того, как агент успешно выполняет его, с ним происходит нечто непоправимое, нечто, что не позволит ему проболтаться, ни сейчас, ни позже. Поэтому, сколь высок ни был гонорар, полезно избегать таких заданий.»
31
Во время перелета до Ботани Бей я крутила эту мысль так и эдак, пытаясь обнаружить в ней какой-нибудь изъян. Я вспомнила классическое дело Дж. Ф. Кеннеди. Его предпологаемый убийца погиб (был убит) так быстро, что не было проведено даже предварительного слушания. Потом был этот дантист, который застрелил Хьюи Лонга — через несколько секунд он застрелился сам. И множество других агентов времен холодной войны, которые жили достаточно долго, чтобы выполнить свое задание, а потом «случайно» попадали под колеса мчащихся автомобилей.
Но картина, которая продолжала возникать в моем мозгу, была такая древняя, что стала почти мифом: пустынный пляж, предводитель пиратов, наблюдающий за тем, как закапывают сокровища — яма вырыта, сундуки с награбленным опущены туда, — а потом он убивает тех, кто выкопал яму; их тела используются, чтобы заполнить яму.
Да, я мелодраматична. Но мы говорили о моей матке, а не вашей. Любой в Исследованной Вселенной знает, что отец настоящего Первого Гражданина поднялся на трон по бесчисленным трупам, а его сын остался на этом троне, потому что еще более безжалостен, чем его отец.
Поблагодарит ли он меня за то, что я улучшила его потомство? Или он закопает мои кости в самом глубоком подземелье?
Не пытайся обмануть себя, Фрайдэй; лишние знания — преступление, караемое смертной казнью. В политике всегда так было. Если бы они захотели обращаться с тобой честно, ты не была бы беременна. Следовательно, тебе придется предположить, что они не будут честно обращаться с тобой после того, как извлекут из тебя королевский плод.
Мне нужно было сделать очевидную вещь.
Неочевидным был только способ, которым мне нужно было это сделать.
То, что моего имени не было в списке пассажиров на Аутпост, больше не казалось бюрократической ошибкой.
Следующим вечером за коктейлем я увидела Джерри и попросила его потанцевать со мной. Это был классический вальс, и мое лицо оказалось достаточно близко к его, чтобы нас никто не мог услышать. — Как живот? — спросил он.
— Голубые таблетки помогают, — успокоила его я. — Джерри, кто знает об этом, кроме нас с тобой?
— Это самое удивительное. Я был так занят, что не успел ничего ввести в твою медицинскую карточку. Все заметки лежат в моем сейфе.
— А как же лаборант?
— Он был так занят, что я сам провел анализы.
— Так, так. Как ты думаешь, эти заметки могут исчезнуть? Например, сгореть?
— Мы никогда ничего на корабле не сжигаем; это не нравится инженеру по вентиляционным установкам. Вместо этого мы все разрезаем на кусочки и перерабатываем. Не бойся, девочка; твоя постыдная тайна со мной в безопасности.
— Джерри, ты настоящий друг. Дорогой, если бы не моя горничная, я думаю, что могла бы обвинить в этом тебя. Помнишь мой первый вечер на корабле?
— Я вряд ли его забуду. У меня был приступ острого разочарования.
— Иметь с собой горничную — это не моя идея; ее мне навязала моя семья, и она присосалась ко мне как пиявка. Можно даже подумать, что моя семья не доверяет мне только потому, что они знают, что не могут мне доверять — тебе это хорошо известно. Ты можешь придумать, как избавиться от ее опеки? Я чувствую себя очень сговорчивой. С тобой. С мужчиной, которому я могу доверить свои тайны.
— Гм. Я должен об этом подумать. Моя каюта не подходит; чтобы дойти до нее, нужно пройти мимо кают двух десятков других офицеров и через кают-компанию. Осторожно, Джимми идет.
Да, конечно, я пыталась купить его молчание. Но, помимо этого, я была благодарна ему и чувствовала, что должна для него что-то сделать. Если ему хотелось совокупиться с моим нецеломудренным телом (а именно этого ему и хотелось), я была готова — причем и для собственного удовлетворения тоже; в последнее время я была обделена вниманием, а Джерри очень привлекателен. Меня не смущала моя беременность (хотя сама идея была для меня определенно новой), но я хотела оставить в секрете свое состояние (если возможно — если на корабле не было уже взвода людей, знавших об этом!) — сохранить его в секрете, если это был секрет, пока я соображу, что мне делать.
Вам может быть не совсем ясно, насколько затруднительным было мое положение; наверное, мне лучше описать все подробнее. Если бы я попала на Релм, я должна была быть убита в операционной, тихо, законно и по всем правилам. Если вы не верите, что подобное может произойти, мы живем в разных мирах, и вам нет смысла читать эти мемуары дальше. Во все времена традиционным способом обращения с неудобным свидетелем было устроить так, чтобы он перестал дышать.
Со мной этого могло не случиться. Но по всем признакам было похоже, что случится — если я доеду до Релма.
Остаться на борту? Я думала об этом… но слова Пита-Мака эхом отдавались в моих ушах: «Когда мы приедем, на борт поднимется офицер дворцовой охраны, и вы станете его проблемой.» Очевидно, они даже не собирались ждать, пока я спущусь на землю и притворюсь больной.
Но картина, которая продолжала возникать в моем мозгу, была такая древняя, что стала почти мифом: пустынный пляж, предводитель пиратов, наблюдающий за тем, как закапывают сокровища — яма вырыта, сундуки с награбленным опущены туда, — а потом он убивает тех, кто выкопал яму; их тела используются, чтобы заполнить яму.
Да, я мелодраматична. Но мы говорили о моей матке, а не вашей. Любой в Исследованной Вселенной знает, что отец настоящего Первого Гражданина поднялся на трон по бесчисленным трупам, а его сын остался на этом троне, потому что еще более безжалостен, чем его отец.
Поблагодарит ли он меня за то, что я улучшила его потомство? Или он закопает мои кости в самом глубоком подземелье?
Не пытайся обмануть себя, Фрайдэй; лишние знания — преступление, караемое смертной казнью. В политике всегда так было. Если бы они захотели обращаться с тобой честно, ты не была бы беременна. Следовательно, тебе придется предположить, что они не будут честно обращаться с тобой после того, как извлекут из тебя королевский плод.
Мне нужно было сделать очевидную вещь.
Неочевидным был только способ, которым мне нужно было это сделать.
То, что моего имени не было в списке пассажиров на Аутпост, больше не казалось бюрократической ошибкой.
Следующим вечером за коктейлем я увидела Джерри и попросила его потанцевать со мной. Это был классический вальс, и мое лицо оказалось достаточно близко к его, чтобы нас никто не мог услышать. — Как живот? — спросил он.
— Голубые таблетки помогают, — успокоила его я. — Джерри, кто знает об этом, кроме нас с тобой?
— Это самое удивительное. Я был так занят, что не успел ничего ввести в твою медицинскую карточку. Все заметки лежат в моем сейфе.
— А как же лаборант?
— Он был так занят, что я сам провел анализы.
— Так, так. Как ты думаешь, эти заметки могут исчезнуть? Например, сгореть?
— Мы никогда ничего на корабле не сжигаем; это не нравится инженеру по вентиляционным установкам. Вместо этого мы все разрезаем на кусочки и перерабатываем. Не бойся, девочка; твоя постыдная тайна со мной в безопасности.
— Джерри, ты настоящий друг. Дорогой, если бы не моя горничная, я думаю, что могла бы обвинить в этом тебя. Помнишь мой первый вечер на корабле?
— Я вряд ли его забуду. У меня был приступ острого разочарования.
— Иметь с собой горничную — это не моя идея; ее мне навязала моя семья, и она присосалась ко мне как пиявка. Можно даже подумать, что моя семья не доверяет мне только потому, что они знают, что не могут мне доверять — тебе это хорошо известно. Ты можешь придумать, как избавиться от ее опеки? Я чувствую себя очень сговорчивой. С тобой. С мужчиной, которому я могу доверить свои тайны.
— Гм. Я должен об этом подумать. Моя каюта не подходит; чтобы дойти до нее, нужно пройти мимо кают двух десятков других офицеров и через кают-компанию. Осторожно, Джимми идет.
Да, конечно, я пыталась купить его молчание. Но, помимо этого, я была благодарна ему и чувствовала, что должна для него что-то сделать. Если ему хотелось совокупиться с моим нецеломудренным телом (а именно этого ему и хотелось), я была готова — причем и для собственного удовлетворения тоже; в последнее время я была обделена вниманием, а Джерри очень привлекателен. Меня не смущала моя беременность (хотя сама идея была для меня определенно новой), но я хотела оставить в секрете свое состояние (если возможно — если на корабле не было уже взвода людей, знавших об этом!) — сохранить его в секрете, если это был секрет, пока я соображу, что мне делать.
Вам может быть не совсем ясно, насколько затруднительным было мое положение; наверное, мне лучше описать все подробнее. Если бы я попала на Релм, я должна была быть убита в операционной, тихо, законно и по всем правилам. Если вы не верите, что подобное может произойти, мы живем в разных мирах, и вам нет смысла читать эти мемуары дальше. Во все времена традиционным способом обращения с неудобным свидетелем было устроить так, чтобы он перестал дышать.
Со мной этого могло не случиться. Но по всем признакам было похоже, что случится — если я доеду до Релма.
Остаться на борту? Я думала об этом… но слова Пита-Мака эхом отдавались в моих ушах: «Когда мы приедем, на борт поднимется офицер дворцовой охраны, и вы станете его проблемой.» Очевидно, они даже не собирались ждать, пока я спущусь на землю и притворюсь больной.