– Хорошо, что эта шлюха не легла с ним в постель, – хмыкнул Цыплячий Воришка Чарли Приткин. – Мне жаль резать ножичком таких хорошеньких птичек!
   – Поблагодари Бога или дьявола, что нам не придется иметь дело с вопящей девицей, – резонно заметил Барт Слокум. – Не думай, что Мадиган достанется нам легко, хоть и будет дрыхнуть один.
   – Давай покончим с ним поскорее. – Приткин шагнул на ступеньку.
   Слокум сдернул его вниз.
   – Дурак! Дай ему время заснуть.
   – Ты что, так боишься Попрыгунчика? – осклабился Приткин.
   – Я его не боюсь, но у меня есть капля мозгов в башке в отличие от тебя. Вспомни, что он час назад сбил с копыт мирового тяжеловеса.
   – И сам получил немало тумаков. Небось он уже задрых.
   – В крайнем случае мы влезем в окно… Он, сволочь, заперся изнутри, – размышлял Слокум.
   Цыплячий Воришка обиделся.
   – Сколько раз я тебе говорил, что для меня не существует замков.
 
   Вожделенный сон не шел к Рори. Поворачиваясь на бок и поправляя подушку, он коснулся швов, искусно наложенных доктором Элшнером на лбу и у виска, и тут же пронзительная боль словно расколола его череп. Стиснув зубы, Рори упал обратно на спину и невидящими глазами уставился в потолок.
   И тут он услышал легкий щелчок. Дверная задвижка медленно выползла из паза. Рори с усилием повернул голову. Тусклая полоска света, пробивавшаяся в темную комнату из коридора, расширялась по мере того, как кто-то неизвестный постепенно приоткрывал дверь.
   Рори разглядел две фигуры, проскользнувшие внутрь. Дверь тут же закрылась за ними. Комната опять погрузилась в темноту. Но еще до этого Рори заметил, как блеснуло в руке одного их них лезвие ножа.
   Неужели они сочли, что он настолько глуп, чтобы держать призовые деньги у себя под матрасом?
   Он выждал, оценивая свои возможности. Револьвер находился в седельной сумке и вне досягаемости. Рори не догадался положить оружие под подушку, считая, что находится в безопасности под дружеским кровом. Из-за шума, царящего внизу в салуне, никто не услышит его криков, если он будет звать на помощь.
   Один из убийц стал обходить кровать. Рори не мог позволить им окружить себя. Он скатился с матраса и бросился на ближайшего из противников, надеясь сбить его с ног неожиданным ударом, но тьма в комнате и заплывшие глаза почти полностью лишили его зрения. Он поразил цель, но не попал в «яблочко». От удара пришелец свалился на пол, но не был полностью выведен из строя.
   В этот момент другой парень, вооруженный ножом, прыгнул на спину, Рори быстро развернулся, сбросил с себя нападавшего и схватился с ним. Все его мышцы буквально вопили от боли, когда он с величайшим напряжением отводил занесенную руку с ножом от своего горла. Он нанес прямой удар правой по ребрам нападавшего и одновременно вывернул ему за спину руку с ножом так, что острие теперь упиралось в затылок убийце. Когда тот от удара откинулся назад, нож вонзился ему в основание шеи по самую рукоятку.
   Мадиган мгновенно вытащил его из раны и обернулся ко второму противнику, который уже успел вскочить и в свою очередь замахнулся на Рори ножом.
   Когда два лезвия лязгнули, скрестившись, Рори очутился в определенно невыгодном положении. Его опухшие и немеющие пальцы не могли долго удерживать оружие. Он должен был закончить схватку как можно скорее. Пытаясь избежать смертельного жала, Рори выбросил вперед левый кулак и промахнулся. Он уже был не в состоянии двигаться быстро.
   – Ты уже готов, мышонок! – произнес с мерзкой усмешкой Цыплячий Воришка и всадил лезвие между ребер Рори.
   Мадиган осел на колени. Нож выпал из его онемевших пальцев. Приткин потянул на себя свой нож и, чтобы довершить дело, изготовился полоснуть лезвием по горлу Рори, но чьи-то шаги за дверью спугнули его.
   Он метнулся к окну, по дороге равнодушно наступив на распростертое тело Барта Слокума. Мертвецу уже было все равно. Очень скоро и ирландец станет трупом, когда истечет кровью. Приткин вскарабкался на подоконник и спрыгнул со второго этажа в мягкую пыль, покрывавшую землю.
   Насвистывая, он, словно прогуливаясь, пересек, не торопясь, открытое пространство и растворился в темноте. Работа выполнена, а вознаграждение не надо теперь делить на двоих. Удачная выдалась ночка!
 
   Рори очнулся от боли, терзающей все его тело, но главный ее очаг был где-то в левой части груди. Он шевельнулся, и боль стала нестерпимой. Рори издал протяжный стон.
   – Потише, мой мальчик, – прозвучал где-то над ним голос Блэки. – Не спугни удачу. Тебе опять повезло, в который раз за сегодня. Впрочем, нас, ирландцев, не так просто отправить на тот свет. Мы живучие.
   – Воткнись нож на полдюйма выше, даже ирландец не выжил бы, – уточнил кто-то находящийся рядом.
   Рори вспомнил, что с таким ярко выраженным немецким акцентом говорил доктор Элшнер, приятель Блэки.
   – Где те двое? – было первое, что произнес Рори, разлепив отяжелевшие веки.
   – Их было двое? Мы нашли только одного. Мы оттащили эту падаль подальше от кровати. Мерзкий тип. Шериф скоро заберет его, пока он не начал смердить. Блэки небрежно указал Рори на труп, прислоненный к стене.
   – Здорово тебе повезло, что Джуния оказалась такой настырной. Она решила еще разок предложить тебе свои услуги – вдруг ты мучаешься от бессонницы, и нашла дверь незапертой, а хозяина в луже крови. Но Джуния, как и все мои девочки, прошла отличную выучку. Она не хлопнулась в обморок, а обвязала тебя простыней и помчалась будить меня.
   – Я обязан ей жизнью. – Рори, превозмогая боль, чуть приподнял голову и вгляделся в усаженного в угол мертвеца. Если бы не жуткая гримаса, исказившая его лицо, он показался бы спящим.
   – Барт Слокум! – прошептал Рори.
   – Твой знакомый? – Блэки удивленно поднял брови.
   – В некотором смысле – да. Я избил его до полусмерти, когда он пытался изнасиловать Ребекку.
   – Это кое-что объясняет. Змееныш рассчитывал напасть на тебя во сне и за это получил по заслугам. А тебя проткнул его напарник. И сбежал через окошко. Теперь мне ясна картина.
   – Примите мои извинения, герр Мадиган, – вмешался доктор, – но мне пришлось перевязать вас очень туго. Вы и так потеряли много крови. Не шевелитесь, не поворачивайтесь на бок, никаких телодвижений до утра, когда я вновь приду осмотреть вас. Повторяю, вам повезло, что вы остались в живых.
   – Ирландское счастье, – мрачно произнес Рори. – Как долго я проваляюсь здесь, в Денвере, док?
   Пожилой немец в задумчивости провел ладонью по своей элегантной седине.
   – Та солидная порция ударов, которая пришлась на вашу долю, уложила бы любого в постель на несколько недель. А тут еще вдобавок ножевая рана и большая потеря крови. Не думаю, что задеты жизненно важные органы, но окончательный ответ я смогу вам дать только через три-четыре дня.
   Доктор Элшнер увидел, что Рори стал белее мела. Конечно, ирландец мечтает как можно скорее отправиться обратно в свою Неваду, но в лучшем случае он лишь по прошествии одного-двух месяцев сможет сесть на коня. Разумеется, доктор не стал говорить об этом сейчас своему молодому пациенту. Пусть он не теряет надежды на скорое выздоровление.
   Рори скрежетал зубами от приступов боли. Пот стекал по его изуродованному лбу, скапливался в складках кожи, где были швы, наложенные Элшнером, и разъедал раны. Грудь под повязкой жгло огнем.
   – Я должен вернуться в Неваду… я поклялся…
   – Ты вернешься туда непременно, Малыш. Только сперва хорошенько отдохнешь… А письмецо своей леди ты накарябаешь, когда пальцы начнут тебя слушаться. Если, конечно, ты не доверишь мне написать любовное послание за тебя.
   – Предпочитаю сделать это сам, – пробормотал Рори. – Иначе она подумает Бог весть что.
   Через четыре дня Рори смог удержать в непослушных пальцах ручку. Он был еще не в ладах не только с рукой, но и с мыслями. Он мучительно искал необходимые слова, чтобы поделиться с Ребеккой своими радостями и скрыть от нее свои беды. То, что они получили возможность начать новую жизнь, было главным в содержании письма. О попытке Слокума с сообщником убить его Рори упоминал вскользь, как о пустяковом происшествии, взваливая всю вину на Барта и на его желание отомстить за нанесенные ему когда-то побои. О втором убийце Рори вообще умолчал. Преуменьшая собственные страдания, он написал, что уже поправляется и через месяц сможет сесть на коня и пуститься в обратный путь.
   «Я буду как новенький и даже лучше. Только любовь моя к тебе останется прежней, – писал Рори. – Мы поклялись никогда не расставаться, и так будет обязательно. Думаю о тебе все время.
   Твой Рори».
   Письмо ушло с вечерней почтой.
 
    Уэлсвилл
   Ребекка с матерью были заняты в огороде, когда преподобный Синклер отправился, как обычно, в утренний поход на почту за корреспонденцией. Возвратившись к себе в кабинет, он бегло просмотрел почту – в основном бандероли с рекламными каталогами и религиозными брошюрами. Конверт со штемпелем Денвера привлек его внимание.
   Эфраим знал, кто сейчас находится в Денвере. Он слышал, как посетители в парикмахерской Уэлли горячо обсуждали грандиозное сражение между мировым чемпионом и Попрыгунчиком. Эфраим знал, что ирландец победил. Бью Дженсон вернулся на днях из Денвера и принес эти вести в Уэлсвилл. Теперь вся городская шваль возбужденно обсуждала победу Попрыгунчика над знаменитым англичанином в этой варварской гладиаторской стычке и готова была простить ему давний выигрыш у местного тяжеловеса Сайреса Уортона.
   Взращенный в салунах и борделях бродяга, который осмелился опозорить его дочь публично, выторговав на глазах у всех горожан ее корзинку с завтраком, теперь еще имеет наглость посылать ей письма. Конечно, Ребекка, несмотря на свой вольнодумный нрав, вряд ли поощряла ухаживания этого проходимца. Эфраим был уверен, что молодой ирландец для нее никто.
   И тут ему вспомнилась пара голубых глаз, тоже ирландских, и обрамленное угольно-черными волосами личико, в котором было столько дьявольского очарования. Кэтлин!
   Он плотно сомкнул веки и заслонился от видения ирландской красавицы, которая предала его. «Нет, я не должен думать о ней, – беззвучно шептал он. – Я дал клятву навсегда похоронить память о той, прошлой жизни и больше не раскапывать могилу».
   Конверт жег ему руки. Обязан ли он вручить письмо Ребекке? Разумеется, да. Но заодно и предупредить дочь об опасности отношений с подобными людьми. Они всегда несут с собой зло. А если Доркас обнаружит письмо? Тогда Ребекке будет очень плохо уже сейчас, а не только в будущем. Лучше, чтобы письмо никто не увидел. А как же тогда быть с собственной совестью? Возьмет ли отец тяжкий грех на душу ради дочери?
   Доркас ненавидела ирландцев с еще большей страстью, чем Эфраим. Но ее гнев первым делом обрушится на дочь, а Ребекка, в свою очередь, вспыхнет и даст матери отпор. И еще больше ожесточится против родителей и Амоса Уэллса, которого они прочат ей в мужья. Ребекка достаточно горяча и упряма, чтобы назло матери сбежать из дому с презренным кулачным бойцом. Потом она, конечно, одумается, но будет уже поздно.
   Если же Ребекка не получит письма, то, вероятно, и не вспомнит о Мадигане.
   Теперь остается только молить Господа, чтобы Амос не отказался от Ребекки. Опыт, мудрость и авторитет зрелого мужчины – вот в чем нуждается больше всего безрассудная младшая дочь. Она не так трезва и практична, как Леа. Конечно, Леа недостает остроты ума и сердечности – того, что есть в избытке у Ребекки. За эти качества Эфраим не мог не обожать младшую дочь. Но ее надо спасать от себя самой.
   Он разорвал конверт с письмом на мелкие кусочки и выбросил в корзину для мусора.

10

   Ребекка сидела на краю постели, согнувшись и спрятав голову между коленей в тщетной надежде, что рвотные спазмы наконец перестанут терзать ее. Так начиналось для нее всю последнюю неделю, каждое утро, и Ребекке все труднее становилось скрывать от матери постыдные свидетельства ее непонятной болезни. Ее выворачивало наизнанку, но рвота не приносила облегчения.
   Потом ей приходилось спешно и тайком опорожнять и отмывать ведра под умывальником в своей спальне, прежде чем мать принималась за ежедневную уборку. Это давалось Ребекке нелегко, потому что в первые два-три часа после пробуждения ноги не держали ее и голова кружилась.
   Доркас уже сделала несколько язвительных замечаний по поводу ее пропавшего аппетита, и даже отец высказал вслух за столом, что дочь кажется ему бледной и вялой. Ее болезненное самочувствие послужило законным предлогом не принимать в доме Амоса Уэллса, но он и сам не давал о себе знать с той поры, как Рори Мадиган отправился в Денвер. «Скорее возвращайся, милый», – молилась Ребекка.
   С его отъезда прошло более трех недель. Она ничего не слышала о поединке. Подобные новости не попадали на страницы респектабельной местной газеты.
   Сперва Ребекка приписывала свою хворь страху за исход сражения Рори с чемпионом. То, что она хотя бы на время лишилась его любви, его ласки, его заразительного смеха, повергало ее в гнетущую тоску. За несколько месяцев их знакомства вокруг них образовался особый мир, в котором было место только для них двоих. Рори стал центром ее существования. Ради него она жила, дышала, двигалась.
   Когда впервые у нее не начались месячные, она отнеслась к этому без тревоги, посчитав, что причина кроется в ее нервозном состоянии. Но на следующий месяц повторилось то же самое, и уже теперь сопровождалось головокружением и тошнотой. Она осознала, что на нее надвигается нечто ужасное, о чем страшно и подумать.
   Доркас ни разу не заводила с дочерью разговор о женщинах в «интересном положении», но Ребекка слышала от более осведомленных и болтливых подруг, что задержка месячных и тошнота – верные признаки беременности.
   Поначалу Ребекка обрадовалась при мысли, что носит в себе ребенка от Рори, но радость сменилась ужасом, когда она подумала, что ей придется объяснять родителям причины скоропалительной свадьбы. Гневные тирады матери она еще могла как-то пережить, но только не скорбное молчание отца, с которым, как Ребекка была уверена, он выслушает признание дочери.
   Первые недели она ощущала незримую поддержку Рори. Хоть он и отсутствовал, но все же воспоминания о счастливых мгновениях были свежи в ее памяти и словно бы защищали от всего дурного. Но поездка в Денвер туда и обратно не могла занять больше двух недель, если, конечно, там не случилось с ним что-нибудь страшное.
   Вспоминая жуткую картину кулачного боя, которая так поразила ее своей грубой жестокостью в день, когда она впервые увидела Рори, Ребекка представила, как должна быть опасна схватка с мировым чемпионом. Ведь она была свидетельницей лишь заурядной любительской стычки с местным тупым увальнем, а в Денвере Рори противостоял закаленный профессиональный боец. Он, должно быть, вовсе не человек, а исполин – с чудовищными мускулами и огромными кулаками. И вот он надвигается на Рори…
   Страшные видения преследовали ее по ночам и не отпускали днем. Ей представлялся Рори, лежащий на ринге, избитый и окровавленный. Его прекрасное стройное тело корчится в муках, а лицо изуродовано до неузнаваемости. Ребекка должна была узнать, что произошло с ним.
   Собрав все мужество, она решила в это утро отправиться в конюшню и расспросить обо всем мистера Дженсона. Уйти из дома и добраться до конюшни оказалось не таким уж трудным предприятием, как представлялось Ребекке. Доркас послала ее в галантерейную лавку за катушкой ниток.
   Когда она вбежала в прохладное сумрачное помещение, где располагались стойла, то первым делом ей бросилась в глаза знакомая личность. Юный низкорослый паренек с худеньким тонким лицом поднимал на вилах на удивление громадные охапки сена и разносил их по стойлам. Она узнала Морта Логана. Его семья хоть и считалась беднейшей среди белого населения Уэлсвилла и была всеми презираема, Ребекке этот трудолюбивый и всегда такой одинокий мальчик был симпатичен.
   – Доброе утро, Морт. Здесь мистер Дженсон?
   Мальчуган неловко стянул с головы потертую шляпу и с готовностью ответил:
   – Да, мэм. Он с той стороны конюшни, в ближнем загоне.
   Она поблагодарила его и направилась через широкое помещение к противоположным воротам. Мальчик следил за ней с любопытством. Ребекка едва удержалась, чтобы не посмотреть на лесенку, ведущую в мансарду Рори, где она так бесстыдно отдалась ему в одну из ночей. Как только она задаст вопрос мистеру Дженсону о его работнике, тот сразу поймет, что ее связывают с ирландцем близкие отношения.
   Она молила Бога, чтобы босс Рори оказался достаточно благороден и не выдал никому ее тайны. Бью Дженсон не посещал церковь ее отца, да и никакую другую в Уэлсвилле, но он был порядочным человеком и пользовался уважением. Лишь некоторые горожане косились на него за то, что он тренировал лошадей для скачек на денежные призы, и к тому же был выходцем из Алабамы и единственным в городе избирателем, упрямо голосовавшим за демократов. Элита Уэлсвилла поддерживала северян-республиканцев, а беднота вообще не голосовала.
   При виде спешащей к нему Ребекки Синклер Дженсон – массивный мужчина с бульдожьей внешностью, смутился, а его багровое лицо еще сильнее покраснело. Значит, ради вот этой молодой кобылки Рори выдержал все побои и отдал все силы на ринге? Малышка преподобного Эфраима… Кто бы мог подумать?
   Он снял шляпу и почтительно поклонился.
   – Утро доброе, мисс Синклер! Что привело вас в мою конюшню?
   Взгляд его умных глаз был изучающим, но не злым. «Он знает!» – сразу же подумала она. Набравшись мужества, Ребекка ответила на его приветствие и тут же без обиняков задала вопрос:
   – Вы сопровождали мистера Мадигана в Денвер несколько недель тому назад?
   – Да, мэм. – Он понимал мучительную неловкость, которую сейчас ощущает девушка, стоящая перед ним. Ее святоши-родители никогда не позволили бы своей дочери и близко подойти к конюшне, где нашел работу и приют презираемый ими ирландец. Девушка поступает так на свой страх и риск. Дженсон отнесся к ней с уважением.
   – Вы должны гордиться знакомством с Рори Мадиганом. Малыш одержал победу в бою, который, не сомневаюсь, войдет в историю. Можете мне поверить – это был поединок истинных рыцарей.
   – Но с тех пор прошло уже больше месяца. Он не говорил вам, когда вернется? Ведь он может потерять работу у вас…
   – Он уже не нуждается в этой работе. Парень завоевал приз в пять тысяч долларов и столько же выиграл в тотализатор. Его дружок Блэки Драго поставил за Рори тысячу, а получил один к шести.
   – Кто этот мистер Драго? – спросила Ребекка, уже заранее страшась того, что ей ответят.
   Бью покраснел еще больше, вдруг осознав, что планы Рори в отношении этой трогательной доверчивой малышки могли измениться.
   – Блэки Драго – влиятельная персона в Денвере. Известный уважаемый человек, – смущенно проговорил Джексон. – Он принадлежит к спортивному миру… в некотором смысле…
   – В том смысле, что занимается салунами, азартными играми и прочим. Я вас правильно поняла, мистер Джексон?
   – Да, мэм. – Джексон вспомнил, как липла к Рори рыжеволосая Джуния Киллиан. – Блэки знает Рори с детства. Они земляки. Дело в том, что, хоть Рори и выиграл бой, его здорово побили…
   Ребекка побледнела, и Дженсон тут же поспешил добавить:
   – Не пугайтесь, ничего серьезного. Просто Рори решил пожить у Блэки и подлечиться малость. Он хотел вернуться в Уэлсвилл не только с мошной денег, но и красавцем пуще прежнего. Он говорил, что все расскажет вам в письме.
   – Я не получала никакого письма! – Ее собственный голос показался ей далеким и едва слышным. Как будто эти слова произнесла не она, а кто-то другой.
 
   Очнулась она на скамеечке в тени. Бью Джексон неловко пытался обвязать ей голову влажным полотенцем.
   – Мисс Синклер, с вами все в порядке? Вы упали в обморок прямо на меня и чуть не сбили с ног. Со мной тоже чуть не случился обморок, впервые в жизни. – Джонсон попытался под шуткой скрыть свою растерянность.
   Ее ридикюль и шляпка валялись в пыли, волосы растрепались. Должно быть, выглядит она ужасно. Что подумал о ней мистер Дженсон?
   – Мне уже лучше. Извините меня. Могу я попросить вас, мистер Дженсон, об одной милости? Не говорите никому, что я наводила справки о Рори Мадигане.
   – Я родился в Алабаме, мэм, а там умеют держать слово, – произнес он торжественно, помогая ей встать. – Вы действительно в порядке? Может, вас отвезти домой на тележке?
   – Спасибо, вы очень любезны, но я дойду пешком.
   Дженсон поднял с земли ее вещи, отряхнул, подал Ребекке.
   – Дайте Рори шанс, мэм. – Дженсон старался говорить как можно убедительней. – Я думаю, что мальчику нужно некоторое время, чтобы привыкнуть к большим деньгам. Он никогда не держал в руках такую сумму. Вы понимаете, о чем я говорю? Но он вернется. Обязательно. Наберитесь терпения и ждите.
 
   Но Ребекка не могла ждать. У нее не было времени.
   «Жди меня, дорогая!»
   Как он мог так поступить с ней после ночей, когда держал ее в объятиях, любил ее, после их взаимной клятвы? Он не прислал даже письма с объяснением своей задержки. Его синяки и царапины уже, должно быть, давно зажили. Ничто не держит его в Денвере. Разумеется, кроме старого друга с мерзким именем Блэки Драго, похожим на воровскую кличку.
   У того, наверное, нашлось в избытке и виски, и продажных женщин. Этим можно совратить и самого дьявола, а Рори привык к такому образу жизни. Зачем ему возвращаться в скучный Уэлсвилл к скучной Ребекке, когда вокруг весело сияют огни Денвера, а карманы полны денег?
 
   Следующие три недели полностью убедили Ребекку, что она ждет ребенка и что отец этого ребенка не собирается предъявить на него свои права. Она должна была что-то предпринять. Но никакой разумной идеи не приходило ей в голову, а посоветоваться было не с кем.
   Предстоящее объяснение с родителями было страшнее эшафота. Милая хохотушка Селия, без сомнения, растеряется, когда Ребекка заикнется ей о своей беде, а потом начнет укорять себя, что помогала подруге совершить грехопадение. Одна надежда была на Леа.
   Хотя сестры никогда не были близки, Леа сама сейчас ждала ребенка. Может быть, радость по поводу своего будущего материнства смягчит ее сердце?
   Ребекка направилась с визитом к старшей сестре на старенькой семейной таратайке.
   Генри Снейд недавно построил для себя и супруги новый дом неподалеку от ранчо «Быстрый ручей», и у Ребекки появился предлог для поездки – поздравить сестру с новосельем. По пути Ребекка репетировала, как и что она скажет о своем отчаянном положении. У них были родственники в Бостоне. Может быть, ей удастся уехать на Восточное побережье и тем уберечь семью от позора?
   Ребекку душили слезы. Какая же она стала плакса! С тех пор как она встретила Рори Мадигана, ей пришлось пролить слез больше, чем за всю предшествующую жизнь.
   К счастью, Леа и Генри достаточно состоятельны, чтобы пожертвовать малую толику денег Ребекке на дорогу, и тем самым избавиться от беспутной сестрицы. Если только в Бостоне согласятся принять незамужнюю беременную родственницу.
   «Я больше никогда не увижу родного дома. И никогда не увижусь с отцом. Я ненавижу тебя, Рори Мадиган, за твое подлое предательство!» Ребекка хлестнула старую кобылку, та встрепенулась и понесла. Тележка, попадая колесами в дорожные рытвины и угрожающе поскрипывая, казалось, готова была развалиться.
 
   Новое жилище Леа показалось Ребекке сказочным дворцом; хотя дом был невелик, но аккуратен и уютен. Он был похож на красивую игрушку – с остроконечной черепичной крышей и большими окнами в гостиной и столовой, затененными французскими жалюзи. Стены были сложены из добротного темно-красного кирпича, а внутри обшиты дорогим полированным деревом.
   Родители уже нанесли визит дочери и зятю в их новом жилище. Тогда Генри гордо объявил им, что Снейды ожидают прибавления семейства. Эта новость была встречена с восторгом. Совсем по-другому отнесутся родственники к ее беременности.
   Ребекка решительно затормозила раскатившуюся и чуть не разваливающуюся на ходу тележку, выбралась из нее и достала привезенные подарки – несколько жестяных банок с маринованной зеленой фасолью, конфеты, обожаемые Леа, и кувшинчик с пикулями для Генри.
   Мальчик-китаец, прислуживающий Снейдам, провел ее с угрюмой вежливостью в гостиную, потом извинился за то, что вынужден покинуть гостью, чтобы доложить хозяйке о визите младшей сестры. Он старался выглядеть солидно, но роль дворецкого ему не очень удавалась. Оставшись одна, Ребекка уселась на новенький диванчик с атласной обивкой и, чтобы успокоить нервную дрожь, занялась осмотром обстановки.
   Комната была забита безделушками – фарфоровыми статуэтками и вазочками, куколками, подсвечниками и прочей дорогостоящей дребеденью. Две большие бронзовые лампы стояли по углам, а на мраморной каминной полке оглушительно тикали массивные часы с купидонами и наядами, в немыслимых позах разместившимися вокруг замысловатого циферблата.
   Когда Леа вошла в гостиную, Ребекке сразу же бросилась в глаза ее бледность и изможденный вид. Нарядное шелковое платье совсем не красило ее. Она сильно пополнела, но по-прежнему туго затягивалась, что, по мнению доктора Марстона, лишь усугубляло неудобства, присущие беременности. Леа всегда была склонна к полноте, и ее теперешнее состояние сразу же отразилось на ее фигуре, но Леа Снейд слишком заботилась о своей внешности, а твердый характер не позволял ей согласиться с тем, чтобы естественные природные явления одержали над ней верх.