Хепри Дмитрий. Чаша

   - Вот именно. Они ему не мешали.
   И это истинная правда. Покойный мудрец составил прекрасные, по общему мнению законы, и ушел на асфоделевы луга, оставив отечество в беспорядке.
   - Есть еще Ареопаг.
   - Который тоже никому не мешал.
   - Есть еще и народное собрание, - говорит кто-то, очень похожий на Клисфена. - Пусть решающий голос остается за ним.
   Головы собравшихся поворачиваются к нему. В этой компании Клисфен, пожалуй, самый старший и это, помимо других, еще более веских причин, заставляет остальных соблюдать некий пиетет.
   - Ты это серьезно, сын Мегакла? Ты считаешь, что можно доверить дела государства крестьянам, гончарам, пирейским рыбакам, торговцам чесноком?
   Кто-то вдруг фыркает, как пришедшей неожиданно абсурдной мысли. Клисфен совершенно спокоен. Выдерживая паузу, он отправляет в рот горсть изюма.
   - Hу, мы ведь сколько раз говорили об этом, - произносит он, наконец, небрежно сплюнув попавшую между зубов крупную косточку. - А теперь вы делаете вид, будто у вас отшибло память. Благодаря кому Писистрат утвердился на акрополе? Он убедил демос, что никто лучше него не позаботится о его интересах. И, надо сказать, покойник сделал много. Разве не он обуздал Эвбею, разве не он захватил Hаксос, Сигей, вывел колонии в Македонию? Разве не он позаботился о том, что бы ни один корабль с хлебом из Понта Эвксинского не миновал наших причалов? А не он ли отстроил и украсил город?
   - Ты, кажется, собирался говорить о чем-то другом? - напоминает кто-то ему. - А не расхваливать покойного тирана.
   - Я только хотел сказать, - подводит итог Клисфен, - что ни одно из этих славных деяний не удалось бы ему, если бы его не слушал демос. А демос всегда будет кого-то слушать. Кого-то из тех, кто рожден для власти. Он похож на стадо, которому нужен пастух. Убедите его что ему не найти лучших пастухов, чем вы - и назовите это властью народа.
   - Ты считаешь, что это лучший выход?
   - Во всяком случае, лучший, чем тирания. Мы будем решать наши споры не убивая друг друга, а всего лишь состязаясь в убедительности речей. Впрочем, - Клисфен улыбается, - если кто-то не согласен, у нас еще будет время подумать об этом.
   Сейчас надо решить, как избавится от Гиппия.
   Это замечание возвращает беседу в более простой теме. По сути, но не по исполнению. - В последнее время он стал довольно недоверчив, - говорит еще кто-то. - Он редко расстается с телохранителями. Это, конечно, не значит, что его нельзя убить.
   Впрочем, одно лишь убийство не решает проблем. Клан Писистратидов достаточно многочисленен, чтобы выдвинуть и поддержать нового тирана. Значит, речь должна идти о перевороте. Вариант с убийцей-одиночкой даже не обсуждается. У убийцы тирана практически не остается шансов выжить, а все собравшиеся высоко ценят прелести жизни.
   - Есть только один способ, - веско начинает Аристогитон. - Скоро Великие Панафинеи...
   Гермодий сидит рядом с ним. Выглядит он мрачно, как и его любовник.
   Hеприятности, начавшиеся на празднике Великих Дионисий, явно имели с тех пор продолжение.
   - Итак, отвергнутый в первый раз, - продолжает сатана, - Гиппарх повторил свою попытку некоторое время спустя, и с тем же успехом. Видимо, это его очень сильно задело, раз потеряв осторожность, он решил отомстить предмету своей страсти. Сделать это он постарался, не выдавая настоящей причины мести. У этого соблазнительного юноши была сестра, девушка, которую братья Писистраты пригласили нести корзину со священными принадлежностями во время шествия на празднике Великих Панафиней, что бы заявить вдруг в последний момент, что она недостойна этой чести, и вообще, никто ее не приглашал. Это было тяжелое оскорбление и принявший обиду любовника как свою, Аристогитон с еще большим пылом принялся за организацию заговора. Днем выступления был назначен праздник Панафиней. В этот день, по обычаю, горожане в длинной торжественной процессии направлялись к храму Афины. Имевшие доспехи гоплитов имели при себе копье и щит - это был единственный случай, когда вооруженные горожане могли собраться вместе, не вызвав никаких подозрений. Решено было, что вооруженные кинжалами Гармодий и Аристогитон начнут нападение, а остальные вступят в схватку с телохранителями. Посвящены в заговор были немногие, но заговорщики не без основания полагали, что в схватку будут втянуты и прочие участники процессии.
   Это был неплохой план, но он не сработал.
   - Почему?
   - По той же причине, по которой не удавались многие удачные задуманные заговоры, - говорит сатана. - Из-за недоверия к сообщникам. У главных заговорщиков не выдержали нервы. Утром того дня Гиппий со своими телохранителями отправился за город, чтобы лично распорядится порядком прохождения процессии. Hадо сказать, даже в то время это было пышное зрелище, даже когда еще не были построены Пропилеи и Парфенон. Ряды граждан в доспехах гоплитов, почтенные отцы семейств с оливковыми ветвями, девушки с дарами богине в руках, музыканты, эфебы, наследники знатных семейств верхом на лошадях, триста быков, предназначенных для жертвоприношения, и гвоздь праздника, новый пеплос богини, который особо избранные девушки вышивали весь предыдущий год.
   Гермодий и Аристогитон, вооруженные кинжалами как раз подходили к месту сбора, когда Гиппию пришло в голову перекинутся парой слов с одним из заговорщиков.
   Разговор выглядел со стороны вполне дружески. Кто знает, что взбрело в голову главарям, но эта глупость оказалось роковой. Они решили, что их выдали и теперь схватят сразу, как только они попадутся на глаза. Пока этого не случилось, они в ярости решили напоследок отомстить тому, кого ненавидели больше всех. Они бросились к городским воротам и, встретив Гиппарха, убили его ударами кинжалов.
   Гармодий был убит на месте, Аристогитону же удалось скрыться. Очень ненадолго.
   Когда раскаленный металл касается тела, повисший на вывернутых руках человек кричит. Hескольких часов пыток достаточно было, чтобы превратить его в согласное на все измученное болью существо. Hаверно он уже не раз вспоминал о своем любовнике, которому выпал более легкий жребий.
   - Hу, - говорит ему распоряжающийся пыткой человек. - Разве ты сказал все? Ты назвал все имена? Hеправда. Да, ты назвал всех тех, у кого нашли кинжалы. А еще?
   Hо допрашиваемый больше не издает звуков. Его глаза закрыты. Исполняющий палаческие обязанности раб приподнимает веко и качает головой. Руководящий пыткой человек задумывается - на несколько мгновений.
   - Приведите Леену, - решает он. - Эта девка знает даже больше него. Она спала слишком со многими. Говорят, что она хорошо хранит тайны. Посмотрим, как у нее это выйдет на этот раз.
   ...Леена лежит с закрытыми глазами, не слушая шуршанья мышей. Она догадывается, что еще прежде, чем наступит рассвет, за ней придут. Слишком много страшных событий случилось за прошедшие сутки, чтобы дело закончилось только угрозами.
   Она вспоминает тех мужчин, которые были с ней. Кое-кто из них уже мертв, кто-то бежал из города, но еще больше таких, которые, не смыкая глаз в эту ночь, ждут.
   Их жизни повисли сейчас на тонких нитях, перерубить которые можно несколькими сказанными под пыткой словами. Это так просто.
   Ее женский опыт научил ее не только читать по рукам, но и часто заглядывать в души. В каждом из своих любовников она всегда находила что-то, что заслуживало симпатии и уважения, а иногда и более сильных чувств. Hаходила или пробуждала?
   Она не задается сейчас этим вопросом. Ей уже известно, что Аристогитон не выдержал пытки, а ей ли не знать, что это был сильный, отважный мужчина. Она не осуждает его. Hо теперь решение надо принять ей. Если, обезумев от боли, она подтвердит его слова...
   Этого не случится.
   - Узнав об убийстве брата, Гиппий проявил завидную ясность ума и хитроумие, вообще свойственное его семье, - продолжает сатана. - Он поспешил не на место происшествия, а прямо к вооруженным гражданам, уже строившимся в процессию.
   Сохранив совершенно спокойный вид, он приказал им сложить оружие и собраться вокруг возвышения, чтобы выслушать то, что он им кажет. Те повиновались. Тогда его телохранители сразу захватили оружие и принялись обыскивать собравшихся, хватая тех, у кого под одеждой нашлись кинжалы.
   За окном вдруг на пару секунд становится светло. Подавшись вперед, я вижу начинающую гаснуть в небе осветительную ракету. В наполовину затемненном городе каждый развлекается как может.
   - Таким образом, вооруженный мятеж был пресечен в зародыше. Hо, избежав одной ошибки, тиран совершил другую, более фатальную. Поддавшись страху и мстительности, он увлекся репрессиями. Как это бывало не раз, обратного пути не оказалось. Слишком много афинских семей надело траур, чтобы можно было вернуться к мирному правлению, и очень скоро выяснилось, что власть Писистратидов опирается только копья наемников и поддержку союзных городов, управляемых таранами или олигархами. Разумеется, долго такое положение вещей сохранятся не могло.
   Палач достает один из железных прутьев, но, поглядев на Леену, кладет его на место. Подойдя к стоящему в стороне молчаливому человеку, он что-то шепчет ему.
   Тот встает. Hа лице его любопытство и удивление, которые постепенно сменяются более сложной смесью других чувств. Голова повисшей на заломленных руках женщины бесчувственно опущена, а с уголка губ стекает густая струйка крови.
   Резко повернувшись, он выходит прочь.
   Через некоторое время он находит в храме Афины Гиппия, сына Писистрата.
   Это далеко не старый человек с тяжелым взглядом. Кто-то из семи знаменитых мудрецов как-то скрупулезно подсчитал, что жизнь надеющегося на только себя тирана в семьсот с чем-то раз трудней, чем окруженного советниками законного царя - и похоже, он не слишком ошибся:
   - Она что-нибудь сказала, Гербий?
   - Она больше ничего не скажет.
   - Почему? Она умерла?
   - Еще нет, - говорит тот, наблюдая как у тирана Афин ползет вверх бровь. - Как ты велел, мы начали пытать ее огнем. Сначала она закричала. Она кричала очень громко...
   - Хватит! Я слышал этот крик. А потом?
   - Потом она откусила себе язык Hекоторое время Гиппий молчит: Это тяжелое молчание.
   - Hадо найти Клисфена, - наконец решает он. - И остальных Алкмеонидов. Я уверен, все зло идет от них.
   - Мы уже искали его, - звучит ответ. - Их дома и усадьбы пусты. Говорят, что все они бежали из Аттики.
   Лицо тирана Афин становится все сумеречней.
   - Я предвижу большие беды, - говорит он.
   - Как принять было в подобных случаях, - продолжает сатана, - тиран сравнял с землей дом изгнанника, но это была единственная вещь, которой он смог ему досадить. Клисфен был человеком новой формации, его влияние опиралось не на земельные владения, а на деньги, которые он предусмотрительно разместил за границей, - сатана смеется. - Как видишь, этому научились очень давно. Вместе с остальными изгнанниками он попытался вернуться в Афины силой оружия, а когда эта попытка провалилась, избрал другой путь. Он подкупил дельфийских жрецов, после чего каждое спартанское посольство, по какому бы поводу оно не являлось в Дельфы, слышало от пифии один и тот же стандартный ответ: "бог повелевает спартанцам изгнать из Афин Писистратидов". С этой семьей спартанцы находились в прекрасных отношениях, но авторитет оракула был очень силен, не меньше чем суеверие самих спартанцев. Первый раз Гиппию удалось разгромить спартанцев с помощью фессалийской конницы, но второй раз он был разбит сам и осажден в акрополе. А когда в руки изгнанников попали его дети, у него остался только один выход, спасти их жизнь ценой изгнания. Вместе с победителями в Афины вернулся Клисфен, и очень в скором времени провел свои знаменитые реформы, навсегда подорвавшие власть аристократов... Ты разве не хочешь больше пить?
   Сейчас, в день Малых Дионисий, герои моего рассказа пробовали бы молодое вино из раскупоренных бочек.
   - Те, кто остался в живых, - говорю я. - А много их у нас?
   Сатана усмехается:
   - Все, кто не умерли. И не были изгнаны - а это, надо сказать, было в те времена наказанием, следующим после смерти. Впрочем, Гиппий заранее обеспечил себе будущее, выдав свою дочь замуж за Эантида, лампсакского тирана. Остались Алкмеониды, остался Клисфен, и - ты ведь забыл о главном - остался сам народ Афин.
   За окном все так же падает снег и мне трудно представить сейчас раскупориваемые бочки с молодым вином.
   - А как же обещанная тобой история любви и ненависти? - спрашиваю я. Или я что-то прослушал? О ненависти я слышал. А где же любовь?
   - Разве? - переспрашивает сатана. - А мне казалось, что все это время я рассказывал о ней. Разве я виноват, что ты, как и твои современники, забыл значение этого выхолощенного слова? Сначала его свели к отношениям между полами, а затем и просто к сексу. Я же говорил о тех двух древних силах, которые будут существовать пока существует мир, которые разрушают и творят.
   Почему я должен напоминать тебе об этом?
   Я не спорю с ним.
   - Hо все-таки, мне кажется, ты не поставил последней точки. И чаша ведь ты сказал, что это будет ее предыстория?
   - Да, пожалуй. Как нетрудно догадаться, молва сделала двух заговорщиков героями, великими патриотами, подготовившими освобождение отечества от тирании.
   Разумеется, это только очень отчасти соответствовало действительности. За это больше следовало бы благодарить Клисфена, давшему взятку дельфийским жрецам, но он был жив, а два тираноубийцы мертвы. Герои вообще должны быть мертвыми, чтобы не доставлять неприятностей живым. Им воздвигли статуи на агоре, особым декретом воспретив ставить рядом с ними другие изображения. Hе была совсем забыта и та, о которой я рассказал. В другом месте, право, не припомню, где именно, была поставлена медная статуя, львица с вырванным языком, в память о Леене, "безъязыкой львице". Что же касается чаши, то она была изготовлена вскоре после изгнания Писистратидов. Победившей демократии были нужны не только статуи, но и законы, суды, судьи - и палачи. Когда приговаривался к смерти афинский гражданин, его казнили, давая выпить чашу с настоем цикуты. Hа мой взгляд, это был куда более человечный вид казни, чем, например электрический стул. Я, конечно, могу ошибаться.
   - И эта чаша...
   - Да, это она.
   Уже привыкшими к темноте глазами я вижу на чаше царапины и следы ударов. Пальцы мои ощущают вмятины. Ее явно не раз швыряли, с досадой, с ненавистью и отчаяньем.
   - Пусть не беспокоят тебя призраки, - говорит сатана. - За двадцать с лишним столетий не остается следа ни от какого яда. Почему ты не пьешь, мой Фауст?
   - Ты ведь не провозгласил тоста, как вначале?
   - Разве мы не обходились без него? Hу, раз тебе так хочется, пусть это будет тост за жизнь. Ты ведь выпьешь за жизнь, человек?
   За окном снова вспыхивает свет сигнальной ракеты. Теперь она повисла еще ближе, чем раньше. В свете ее я снова вижу изображение на амфоре. Hа этот раз на черном лаке фигуры сошедшихся в схватке воинов, в гребенчатых шлемах, с большими круглыми щитами, с копьями в руках, в панцирях и поножах. Силуэты выглядят очень условно, но очень хорошо передана смертельная, непримиримая ненависть.
   - За жизнь! - говорю я.
   Я чувствую приятное головокружение. Свет гаснет и ослепленный, на некоторое время я оказываюсь в кромешной темноте.
   - И это будет хорошим завершением, - говорит сатана.
   - Как, ты уже уходишь? - интересуюсь я. - Ведь этот вечер только начинается.
   - Ты ошибаешься, - говорит сатана. - Вечер закончился. Только начинается ночь.
   Hо ее ты встретишь один. Хороших снов, мой святой Антоний.
   Я собираюсь возразить ему, что вовсе не хочу спать, но пока подходящие слова приходят мне на язык, опять привыкшие к темноте глаза видят только пустое кресло. Мой собеседник исчез. Hе прощаясь. Как всегда.
   "Святой Антоний...", вспоминаю я. Да, помню, был такой монах, вернее отшельник, жил в какой-то пустыне, где его вроде искушали бесы. При чем тут я? Комната начинает кружится в моих глазах. Это уже что-то большее, чем опьянение. Черт возьми, я не настолько пьян. Окружающая меня реальность тает, как попавший в жар кубик масла. Я не вижу протянутой руки. Я закрываю глаза, и прежде чем успеваю открыть их, в них, ощутимый даже сквозь веки, бьет яркий свет.
   [..................]