Страница:
Так и лежал он там тихий, неподвижный, с открытыми, но ничего не видящими глазами. Вокруг него звучали голоса, но это были знакомые голоса, а не тот жуткий шепот мертвецов. Голоса капитана Рогана, Кэти, Алана – их бортинженера, голоса пассажиров – возбужденных детей, нервничающих матерей, бизнесменов, нарочито громко перебрасывающихся веселыми шутками. Он слышал, как заработали двигатели самолета, и огромный аэробус ожил, задрожал под воздействием выпущенной на свободу силы. Ощутил плавное движение, когда тягач потащил самолет от пассажирского терминала. Затем в его сознание проник отчетливый голос капитана Рогана:
– Я Консул 2802. Разрешите руление. – И он услышал монотонный ответ:
– 2802, разрешаю руление к полосе двадцать восемь, правая. Для получения условий вылета работайте на частоте один-один-восемь, точка, шесть-пять...
Он снова был в кабине аэробуса, слева в кресле сидел капитан Роган и говорил в микрофон переговорного устройства, терпеливо выполняя рутинную процедуру вывода самолета на взлетную полосу.
И снова была та ночь, когда Боинг 747 вылетел в свой последний рейс в небытие!
Глава 18
Глава 19
– Я Консул 2802. Разрешите руление. – И он услышал монотонный ответ:
– 2802, разрешаю руление к полосе двадцать восемь, правая. Для получения условий вылета работайте на частоте один-один-восемь, точка, шесть-пять...
Он снова был в кабине аэробуса, слева в кресле сидел капитан Роган и говорил в микрофон переговорного устройства, терпеливо выполняя рутинную процедуру вывода самолета на взлетную полосу.
И снова была та ночь, когда Боинг 747 вылетел в свой последний рейс в небытие!
Глава 18
Спасаясь бегством, Демон скрылся в ночи. Терзаемый мукой, он метался и стонал, словно в агонии. Собираясь с новыми силами он тщательно обдумывал пути отмщения.
Завывание сирены скорой помощи оторвало Эрнеста Гудвина от его работы. Он вышел из темной фотолаборатории, но прежде чем открыть дверь, проверил не осталось ли на столе вскрытой отснятой, но не проявленной пленки. Подойдя к окну, выходящему на Хай Стрит, открыл его, высунулся наружу, вытянув шею и стараясь разглядеть, где остановилась машина.
Похоже, она снова остановилась около церкви. "О, Боже, неужели опять что-то стряслось с викарием!" – пробормотал он про себя. Преподобный Биддлстоун, как ему сказали, только сегодня днем вернулся домой из больницы. Проклятые современные доктора! Отсылать домой пациентов до их полного выздоровления лишь только потому, что больницы переполнены! Сегодня для того, чтобы вас положили в больницу, надо быть при смерти, да и то вы должны побыстрее умереть, а то вас снова выставят! Он сокрушенно покачал головой и, со стуком закрыв окно, вернулся в комнату. По пути в лабораторию остановился у вороха только что отглянцованных фотографий, лежащих на крышке рабочего стола и приготовленных для обрезки. Взяв из кучи одну фотографию, он снова стал внимательно ее разглядывать. Это была та самая фотография, которая так волновала его, та, на которой были запечатлены ряды прикрытых простынями трупов. Почему всякий раз, глядя на нее, у него появлялось какое-то странное ощущение, как будто он знал этих людей, лежащих под окровавленными саванами? Его передернуло. Будучи на месте катастрофы в ту ночь и проведя многие часы наедине с фотографиями, запечатлевшими эту бойню, он, как никто другой, знал все ее подробности. Почти так же хорошо, как и ее жертвы.
Он не торопясь подошел к резаку и положил фотографию на деревянное основание, выровняв ее вдоль закрепленного с одной стороны металлического угла. Затем поднял ручку стального резака примерно на тридцать сантиметров и пододвинул фотографию так, чтобы она выходила за край основания приблизительно па полсантиметра. Потом резко опустил лезвие, и тонкая полоска бромистой бумаги медленно полетела на пол. Он повторил эту операцию с трех других сторон. Подобным образом должны быть обрезаны все фотографии, отпечатанные за день, но он еще не закончил с проявлением. Впрочем, Мартин обещал после своего возвращения помочь ему. Он надеялся, что его партнер возвратится достаточно скоро; ему не терпелось узнать, насколько успешно продвигаются переговоры по последней, довольно трудной сделке. Он вернулся в лабораторию, прихватив с собой фотографию с рядами трупов, едва обратив внимание на сильный холод, вдруг разлившийся по комнате.
Плотно прикрыв за собой дверь, Эрнест бросил фотографию на рабочий стол и занялся увеличителем. Положив лист гладкой фотобумаги под металлическую прижимную рамку блестящей стороной вверх, он включил увеличитель, отсчитывая секунды по старинному секундомеру. Проверять фокус или размер изображения не было необходимости, поскольку с этого негатива он сделал уже несколько дюжин отпечатков. Точно так же не было нужды смотреть и на само изображение, проецируемое на поверхность фотобумаги.
В нужное время он выключил увеличитель, поднял рамку, взял отэкспонированный лист бумаги и положил в проявитель, ловко притапливая его пальцем, чтобы быть уверенным, что каждый уголок листа полностью погружен в раствор. Он слегка взболтал жидкость, чтобы она равномерно омыла поверхность бумаги; затем, когда начало проступать изображение, наклонился над кюветой. Он ожидал увидеть на снимке один из реактивных двигателей аэробуса, одиноко лежащий на поле, отделенный от крыла, под которым он крепился, – искореженное сложнейшее творение технической мысли, ставшее бесполезным после удара о землю. Вокруг него стояла группа мужчин с планшетами для образцов, осматривающих его развороченные останки; один из них осторожно приподнимал оторванное сопло камеры сгорания, лежащее примерно в метре от двигателя. Вот что он ожидал увидеть на снимке.
Вместо этого на нем, сначала медленно, а затем стремительно, стало проступать изображение мужчины. Более странного и омерзительного существа Эрнесту еще не доводилось видеть. Человек был абсолютно гол; его худое, истощенное, скрюченное болезнью тело выглядело так, будто черви, так охотно пожирающие мертвечину, уже точили эту, еще живую, плоть. Изможденное лицо являлось воплощением скалящегося в ухмылке зла. С темнеющей бумаги на Эрнеста смотрели горящие злобой глаза, влажные губы застыли в порочной улыбке, обнажив обломки зубов. С голого черепа свисали редкие пучки волос, глубокие морщины – черные следы разврата – избороздили лицо, напоминая каменный ландшафт в какой-то далекой безводной пустыне. Его птичьи плечи были ссутулены, а круглый живот и узкий таз непристойно выпячены вперед. В своих костлявых, похожих на когтистые лапы хищника, руках он держал свой невероятных размеров раздутый пенис; мошонка, подобно двум безобразно вытянутым мешкам, свисала почти до колен. Тощие, как палки, ноги, поддерживающие этот невообразимый скелет, были изрыты оспинами, свидетельствующими о все еще разъедающей тело заразе.
Эрнест был так потрясен, что совсем забыл о времени; неконтролируемая химическая реакция шла своим чередом, и изображение на фотобумаге начало темнеть, постепенно превращаясь в сплошную черноту, и теперь со снимка на него смотрели только эти глаза, в которых гипнотически мерцали темные зрачки. А потом и они исчезли.
Не на шутку напуганный, Эрнест лихорадочно пытался вспомнить, где же он раньше видел это лицо. Это было давно – лет пятнадцать, а, возможно, и двадцать тому назад, где-то в газете или в журнале. Что-то связанное с деятельностью этого человека в Англии во время войны, потом высылка, а потом еще какие-то проблемы в Штатах. Он никак не мог вспомнить подробностей, но вот лицо ему запомнилось на всю жизнь. Лицо зверя! Он пристально посмотрел на плавающий в кювете почерневший прямоугольник фотобумаги, но не увидел ничего, кроме собственного красного отражения на поверхности раствора. Именно в этот момент он вдруг услышал позади себя сдавленный смешок.
Эрнест похолодел от ужаса, он боялся обернуться и посмотреть, что же там находилось с ним с одной комнате, страшась увидеть того, кто так гнусно и мерзко смеялся. Он почувствовал, как что-то холодное коснулось сзади его шеи и ощутил на щеке студеное смрадное дыхание. Боясь пошевелиться, он мог лишь наблюдать за своим отражением, слабо колеблющемся в желтоватом растворе; в его собственных глазах, следящих за ним из кюветы, было понимание переживаемого им страха.
Холод окутал его своим ледяным объятием.
Мартин Сэмьюэлс поднимался по лестнице в фотостудию, в нем бушевало раздражение, мысли беспорядочно перескакивали с одного на другое. Ну уж, дудки! Это же надо, сто фунтов за негатив! Эти журналы все одинаковы! Только подумать, такое всемирно известное издательство, как это, и хочет надуть его, предлагая такую смехотворную низкую цену! Шмукс! Двести пятьдесят за каждый, на это он бы еще мог пойти. Он запросил всего лишь триста пятьдесят, но они только рассмеялись ему в лицо, говоря, что это уже старые новости, и что эти фотографии все уже видели, и они не представляют для них особого интереса. Он заметил им, что далеко не все имеющиеся у него снимки были использованы в публикациях; у него есть много других, возможно, менее интересных, но все же не менее драматичных и впечатляющих. Он ведь предлагает весь комплект, исключительные права! Это же находка! Ему известно, что ведущие лондонские фотографы зарабатывают в день более четырех сотен, и это за просто рекламные снимки! Он же продавал реальную трагедию, снимки драмы непосредственно с места событий! У этих людей просто нет воображения. Он скорее примет предложение ПАРИ МАТЧ, чем будет иметь дело с гонифами! Они уже достаточно заработали на этой авиакатастрофе и эта сделка была бы последней – своего рода, харакири. С деньгами, полученными от нее, они были бы обеспечены на всю жизнь! Могли бы расширить свое дело, открыть новые филиалы. Он мог бы заняться в основном репортерской хроникой, а Энри продолжал бы выполнять более прозаичные виды съемок: портреты, свадебные фотографии, съемки на предприятиях. Эрни все же немного ограничен. Они могли бы переехать в Слоу, чтобы быть ближе к центру всех событий. Арендная плата за помещение в Лондоне слишком высока, даже для их новоприобретенных капиталов. Ох, эти чертовы тупицы! Ладно, есть еще и другие журналы, даже побольше этого, которые заинтересуются их предложением. Продолжая ворчать про себя, он пинком открыл дверь в фотостудию.
– Эрни? – позвал он, щелкая выключателем. – Ты где, в лаборатории, Эрни?
Никакого ответа.
"Куда, черт возьми, подевался этот шлемил? Он же знает, что тут работы невпроворот. Не мог же он уже все сам переделать!" Мартин прищелкнул в досаде языком и снял пальто. Он повесил его за дверью и, потирая руки, стараясь согреть их, направился к вороху необрезанных фотографий, ждущих своей очереди на столе. "Ну и дела, до чего же здесь холодно!" – подумал он, бросив взгляд на окна, чтобы удостовериться, что они закрыты. Он бегло просмотрел снимки, проверяя, все ли получились резкими. "Этот безмозглый ублюдок снова не протер линзы от пыли!" – выругался он, заметив крохотные белые пятнышки, тут и там видневшиеся на отпечатках. – "Ну уж нет, я не собираюсь здесь торчать всю ночь, ретушируя фотографии. Он с таким же успехом может отпечатать их заново!"
Мартин раздраженно забарабанил в дверь фотолаборатории.
– Энри, ты здесь? – он подождал ответа, но так ничего и не услышал.
В его поле зрения попал резак, его лезвие было поднято вверх под прямым углом к деревянному основанию. Это был еще один из постоянных источников его раздражения. Его партнер всегда оставлял лезвие резака в верхнем положении, а не опущенным вниз и прижатым к деревянному основанию. В один прекрасный день кто-нибудь из них обязательно оттяпает себе пальцы! Он уже устал повторять ему это. Мартин направился было к резаку, собираясь опустить лезвие вниз, когда его внимание привлекла фотография, лежащая на столе. Он взглянул на нее. "Ух, до чего жуткий снимок! Эти ужасные ряды мертвых тел! Не знаю, почему он так нравится Эрни, верно потому, что он сам его сделал! Какая гнетущая сцена. Никакой драмы, просто подавляющая душу неподвижность". Но тут вдруг он заметил в нижнем углу фотографии какое-то маленькое белое пятно. Почему-то раньше он не видел его здесь. Пятно было похоже на крошечное тельце, лежащее в грязи в стороне от покрытых белым мертвых тел. "Мой Бог, неужели ребенок?" Он облегченно вздохнул, когда разглядел, что маленькое тельце в действительности было обыкновенной куклой. "Я как-то не подумал о том, что в самолете были дети, – сказал он сам себе. – Хотя, странно, что я не замечал этой куклы раньше. Это делает снимок еще более тоскливым. Впрочем, в конце концов, возможно, он и в самом деле не так уж плох!"
Он еще ниже склонился над фотографией. Какое странное выражение лица у куклы. Почти человеческое! Нет, – словно НЕчеловеческое!
И тут вдруг произошло нечто совершенно невероятное.
От фотографии потянулись вверх струйки белого дыма, и уголки ее начали загибаться внутрь. Мартин в удивлении отпрянул. Что за черт, что тут происходит? Маленькие язычки пламени уже начали лизать черно-белое изображение, расползаясь по поверхности фотографии, жадно поглощая обработанную химикатами бумагу; покрытые белым саваном мертвые тела снова были уничтожены огнем. Фотография свернулась в рыхлый шарик, который тут же, ярко вспыхнув, превратился в горстку черного пепла, медленно взмывавшего в воздух.
Как странно! Как же это произошло? Пожилой фотограф в изумлении покачал головой. Он прикоснулся пальцем к хлопьям, оставшимся от сгоревшей бумаги, и они тут же превратились в тонкий пепел. Мартин скорее почувствовал, чем увидел, какое-то движение, и поспешно отдернул руку в тот самый момент, когда лезвие резака, блеснув, резко пошло вниз. Он в ужасе отшатнулся, глядя, как почти метровой длины острое, как бритва, металлическое лезвие с глухим стуком опустилось вниз.
От пережитого потрясения сердце бешено заколотилось в груди. "Боже мой, ведь он мог отхватить мне руку! Да, что здесь происходит? И где этот мешугана Эрни? " – подумал Мартин, задрожав от холода, когда по комнате вдруг промчался леденящий вихрь. Руки покрылись гусиной кожей. Из фотолаборатории до него донесся какой-то звук, похожий на глухой стук.
– Эрни, это ты? Ты что меня разыгрываешь, Эрни? – Из лаборатории послышался звук, напоминающий сдавленный смех. Он направился к двери и приложил к ней ухо.
– Ты тут, Эрни? – ответа не последовало, но ему показалось, что он услышал какое-то движение. Он еще раз сильно ударил в дверь. – Ты, гой, я вхожу! Лучше спрячь от света пленки!
Существенным недостатком Мартина Сэмьюэлса как фотографа, даже если его можно было бы отнести к числу самых заурядных представителей своей профессии, было почти полное отсутствие воображения. Возможно, если бы его у него было побольше, он бы не стал так опрометчиво открывать дверь. Он знал, что в Итоне происходят странные вещи, ему было известно, что нервы жителей города напряжены, но он был настолько поглощен работой в эти последние несколько недель, что сам еще не проникся этим чувством. Горящая фотография, падающее лезвие резака – его разум решительно не воспринимал никакой мистики – всему, конечно, имелось простое объяснение. А у него были более насущные заботы, о которых следовало подумать, в частности, финансовые проблемы, а разгадывать неразрешимые загадки – для этого у него было слишком мало времени. Он повернул ручку и сердито потянул на себя дверь. И невольно сморщил нос, когда из-за двери на него пахнуло омерзительной вонью, а налетевший ледяной порыв ветра пробрал до самых костей. Вытащив из кармана носовой платок, он прижал его к своему чувствительному носу и прищурился, стараясь хоть что-то разглядеть в полумраке.
Красный свет, казалось, был еще более тусклым, чем обычно, а в глубине каморки у промывочных ванн он заметил стоящую темную фигуру.
– Энри, это ты? – нерешительно спросил он.
Впервые за все это время Мартин почувствовал страх. Воображение наконец-то заработало. Что напугало его больше всего, так это доносящееся до него тяжелое, хриплое дыхание. Оно было похоже на глухое рычание, как будто воздух с трудом прорывался через поврежденные голосовые связки. В этом было что-то потустороннее!
Запах был просто невыносимый, Мартин пошатнулся, словно отравленный этими ядовитыми миазмами.
– Кто... кто здесь? – закричал он, схватившись за дверь, чтобы не упасть.
В ответ он услышал жуткий сдавленный смех. А затем голос:
– Привет, иудей, – сказал этот голос.
Мартин почувствовал, как что-то толкнуло его в спину. Споткнувшись, он сделал шаг вперед и упал на колени в залитой красным светом лаборатории. Из густой тени навстречу ему выступила темная фигура и остановилась рядом. Тут он вдруг осознал, что видит перед собой темно-красное лицо своего партнера. И в то же время это был не он! Черты лица те же, но его выражение абсолютно не свойственно Эрни. В нем было сконцентрировано все зло мира. Все пороки человечества, собранные воедино и получившие физическое воплощение. Это было лицо Дьявола!
Мартин заскулил от охватившего его ужаса. Никогда раньше он не испытывал такого всепоглощающего, парализующего страха. Крохотные мускулы, окружающие фолликулы волос, сжались, зрачки расширились, сердце в груди бешено заколотилось. Кровь отхлынула от внутренностей к близлежащим мускулам, отчего в желудке возникло тягостное чувство дурноты. В кровь устремились потоки ферментов, вызвав ощущение покалывания. Мышцы конвульсивно задергались, все его тело забила дрожь. Кишечник самопроизвольно опорожнился, и по ногам потекли горячие струи коричневой жижи. Он открыл рот, пытаясь закричать, но ему удалось выдавить из себя только сухие, придушенные булькающие звуки.
– Еврейский ублюдок, – проговорил голос. – Посмотри, как ты дрожишь. Как ты весь обосрался.
Мартин почувствовал, как железные пальцы подхватили его за взмокшие от пота подмышки. Ухмыляющееся лицо демона придвинулось ближе.
– Как обрадуется князь Мастомах, получив такого как ты! Как возрадуется Агалиарепт! Как развеселится Гласиалаболас!
Фотограф почувствовал, что его поднимают, лицо Дьявола было всего лишь в нескольких сантиметрах от его собственного лица, зловонное дыхание попадало через его широко открытый рот в легкие, распространяясь по всему телу.
– Ну, что иудей, нечего сказать? – раздался издевательский смешок. – Смотри, как твой партнер волочет тебя. Ты знаешь куда? Почему бы тебе не позвать на помощь Яхве? – Снова хриплый смех.
Ноги Мартина беспомощно волочились по полу, пока эта бестия тащила его грузное тело к промывочной ванне. Безжалостный голос прошептал в самое ухо:
– Они полагают, что уничтожили меня. Священник думает, что его вода убила меня. Теперь ты понимаешь, иудей, как мыслят эти религиозные придурки? Она обожгла меня, это так, но лишь как огонь обжигает тело. Но я не умер. Меня нельзя убить.
Мартин почувствовал, как его ноги отрываются от пола, а тело переваливается через край ванны, и тут, наконец, ему удалось закричать. Крик этот перешел в булькающий хрип, когда голова его скрылась под водой. Вокруг него в воде взвились и закружились черно-белые снимки. Его крепко прижало носом к круглой решетке на дне, и он изо всех сил затрепыхался, стараясь освободить шею. Но державшие его руки были слишком сильны.
Вода затекала в его раскрытый в крике рот, а оттуда прямо в ноздри. Он постарался втянуть ее в себя, и она хлынула ему в горло, а через него в легкие, точно так же, как минуту назад в них попало зловонное дыхание этого исчадия ада. Но на этот раз результат был смертельным, и серая пелена уже просочилась в его мозг постепенно, подобно опускающемуся занавесу, вытесняя из него все видения. Когда же этот серый занавес опустился совсем, жизнь, словно соскучившийся гость, покинула его.
Он вышел из лаборатории, и когда проходил мимо высохших фотографий, лежащих на столе, они вдруг задымились, а затем разом занялись огнем. Демон сгреб одной рукой все висящие негативы и швырнул их на середину комнаты. Взламывая шкафы, он вытряхивал из них сотни желтых пакетов с рулонами пленки и многочисленные прямоугольные коробки с фотопластинками и бросал их в кучу скрученных негативов. Затем Демон подошел к горящим фотографиям и взял часть из них, не обращая никакого внимания па ожоги, от которых его руки мгновенно покрылись волдырями.
Для Демона боли не существовало, но человеческая душа, которую он полностью подчинил себе, вопила и корчилась в муках, почувствовав, как огонь начал вгрызаться в ее плоть.
Тварь дотащила горящую кипу снимков до середины комнаты и бросила их на кучу негативов и коробок с пленкой. С шумом полыхнули темно-серые негативы, разом занялись огнем, мгновенно поглотившие желтые коробки. А посреди этого полыхающего ада виднелась фигура Эрнеста Гудвина, тело которого сотрясалось от хохота овладевшего им Демона. Сейчас огонь был его старым другом. Когда-то пламя уничтожило его бренное тело; теперь же оно его поддерживало.
Демон прошел сквозь пожарище и открыл дверь из фотостудии, как бы приглашая других следовать за ним. Сегодня ночью у него было еще много, очень много дел.
Завывание сирены скорой помощи оторвало Эрнеста Гудвина от его работы. Он вышел из темной фотолаборатории, но прежде чем открыть дверь, проверил не осталось ли на столе вскрытой отснятой, но не проявленной пленки. Подойдя к окну, выходящему на Хай Стрит, открыл его, высунулся наружу, вытянув шею и стараясь разглядеть, где остановилась машина.
Похоже, она снова остановилась около церкви. "О, Боже, неужели опять что-то стряслось с викарием!" – пробормотал он про себя. Преподобный Биддлстоун, как ему сказали, только сегодня днем вернулся домой из больницы. Проклятые современные доктора! Отсылать домой пациентов до их полного выздоровления лишь только потому, что больницы переполнены! Сегодня для того, чтобы вас положили в больницу, надо быть при смерти, да и то вы должны побыстрее умереть, а то вас снова выставят! Он сокрушенно покачал головой и, со стуком закрыв окно, вернулся в комнату. По пути в лабораторию остановился у вороха только что отглянцованных фотографий, лежащих на крышке рабочего стола и приготовленных для обрезки. Взяв из кучи одну фотографию, он снова стал внимательно ее разглядывать. Это была та самая фотография, которая так волновала его, та, на которой были запечатлены ряды прикрытых простынями трупов. Почему всякий раз, глядя на нее, у него появлялось какое-то странное ощущение, как будто он знал этих людей, лежащих под окровавленными саванами? Его передернуло. Будучи на месте катастрофы в ту ночь и проведя многие часы наедине с фотографиями, запечатлевшими эту бойню, он, как никто другой, знал все ее подробности. Почти так же хорошо, как и ее жертвы.
Он не торопясь подошел к резаку и положил фотографию на деревянное основание, выровняв ее вдоль закрепленного с одной стороны металлического угла. Затем поднял ручку стального резака примерно на тридцать сантиметров и пододвинул фотографию так, чтобы она выходила за край основания приблизительно па полсантиметра. Потом резко опустил лезвие, и тонкая полоска бромистой бумаги медленно полетела на пол. Он повторил эту операцию с трех других сторон. Подобным образом должны быть обрезаны все фотографии, отпечатанные за день, но он еще не закончил с проявлением. Впрочем, Мартин обещал после своего возвращения помочь ему. Он надеялся, что его партнер возвратится достаточно скоро; ему не терпелось узнать, насколько успешно продвигаются переговоры по последней, довольно трудной сделке. Он вернулся в лабораторию, прихватив с собой фотографию с рядами трупов, едва обратив внимание на сильный холод, вдруг разлившийся по комнате.
Плотно прикрыв за собой дверь, Эрнест бросил фотографию на рабочий стол и занялся увеличителем. Положив лист гладкой фотобумаги под металлическую прижимную рамку блестящей стороной вверх, он включил увеличитель, отсчитывая секунды по старинному секундомеру. Проверять фокус или размер изображения не было необходимости, поскольку с этого негатива он сделал уже несколько дюжин отпечатков. Точно так же не было нужды смотреть и на само изображение, проецируемое на поверхность фотобумаги.
В нужное время он выключил увеличитель, поднял рамку, взял отэкспонированный лист бумаги и положил в проявитель, ловко притапливая его пальцем, чтобы быть уверенным, что каждый уголок листа полностью погружен в раствор. Он слегка взболтал жидкость, чтобы она равномерно омыла поверхность бумаги; затем, когда начало проступать изображение, наклонился над кюветой. Он ожидал увидеть на снимке один из реактивных двигателей аэробуса, одиноко лежащий на поле, отделенный от крыла, под которым он крепился, – искореженное сложнейшее творение технической мысли, ставшее бесполезным после удара о землю. Вокруг него стояла группа мужчин с планшетами для образцов, осматривающих его развороченные останки; один из них осторожно приподнимал оторванное сопло камеры сгорания, лежащее примерно в метре от двигателя. Вот что он ожидал увидеть на снимке.
Вместо этого на нем, сначала медленно, а затем стремительно, стало проступать изображение мужчины. Более странного и омерзительного существа Эрнесту еще не доводилось видеть. Человек был абсолютно гол; его худое, истощенное, скрюченное болезнью тело выглядело так, будто черви, так охотно пожирающие мертвечину, уже точили эту, еще живую, плоть. Изможденное лицо являлось воплощением скалящегося в ухмылке зла. С темнеющей бумаги на Эрнеста смотрели горящие злобой глаза, влажные губы застыли в порочной улыбке, обнажив обломки зубов. С голого черепа свисали редкие пучки волос, глубокие морщины – черные следы разврата – избороздили лицо, напоминая каменный ландшафт в какой-то далекой безводной пустыне. Его птичьи плечи были ссутулены, а круглый живот и узкий таз непристойно выпячены вперед. В своих костлявых, похожих на когтистые лапы хищника, руках он держал свой невероятных размеров раздутый пенис; мошонка, подобно двум безобразно вытянутым мешкам, свисала почти до колен. Тощие, как палки, ноги, поддерживающие этот невообразимый скелет, были изрыты оспинами, свидетельствующими о все еще разъедающей тело заразе.
Эрнест был так потрясен, что совсем забыл о времени; неконтролируемая химическая реакция шла своим чередом, и изображение на фотобумаге начало темнеть, постепенно превращаясь в сплошную черноту, и теперь со снимка на него смотрели только эти глаза, в которых гипнотически мерцали темные зрачки. А потом и они исчезли.
Не на шутку напуганный, Эрнест лихорадочно пытался вспомнить, где же он раньше видел это лицо. Это было давно – лет пятнадцать, а, возможно, и двадцать тому назад, где-то в газете или в журнале. Что-то связанное с деятельностью этого человека в Англии во время войны, потом высылка, а потом еще какие-то проблемы в Штатах. Он никак не мог вспомнить подробностей, но вот лицо ему запомнилось на всю жизнь. Лицо зверя! Он пристально посмотрел на плавающий в кювете почерневший прямоугольник фотобумаги, но не увидел ничего, кроме собственного красного отражения на поверхности раствора. Именно в этот момент он вдруг услышал позади себя сдавленный смешок.
Эрнест похолодел от ужаса, он боялся обернуться и посмотреть, что же там находилось с ним с одной комнате, страшась увидеть того, кто так гнусно и мерзко смеялся. Он почувствовал, как что-то холодное коснулось сзади его шеи и ощутил на щеке студеное смрадное дыхание. Боясь пошевелиться, он мог лишь наблюдать за своим отражением, слабо колеблющемся в желтоватом растворе; в его собственных глазах, следящих за ним из кюветы, было понимание переживаемого им страха.
Холод окутал его своим ледяным объятием.
Мартин Сэмьюэлс поднимался по лестнице в фотостудию, в нем бушевало раздражение, мысли беспорядочно перескакивали с одного на другое. Ну уж, дудки! Это же надо, сто фунтов за негатив! Эти журналы все одинаковы! Только подумать, такое всемирно известное издательство, как это, и хочет надуть его, предлагая такую смехотворную низкую цену! Шмукс! Двести пятьдесят за каждый, на это он бы еще мог пойти. Он запросил всего лишь триста пятьдесят, но они только рассмеялись ему в лицо, говоря, что это уже старые новости, и что эти фотографии все уже видели, и они не представляют для них особого интереса. Он заметил им, что далеко не все имеющиеся у него снимки были использованы в публикациях; у него есть много других, возможно, менее интересных, но все же не менее драматичных и впечатляющих. Он ведь предлагает весь комплект, исключительные права! Это же находка! Ему известно, что ведущие лондонские фотографы зарабатывают в день более четырех сотен, и это за просто рекламные снимки! Он же продавал реальную трагедию, снимки драмы непосредственно с места событий! У этих людей просто нет воображения. Он скорее примет предложение ПАРИ МАТЧ, чем будет иметь дело с гонифами! Они уже достаточно заработали на этой авиакатастрофе и эта сделка была бы последней – своего рода, харакири. С деньгами, полученными от нее, они были бы обеспечены на всю жизнь! Могли бы расширить свое дело, открыть новые филиалы. Он мог бы заняться в основном репортерской хроникой, а Энри продолжал бы выполнять более прозаичные виды съемок: портреты, свадебные фотографии, съемки на предприятиях. Эрни все же немного ограничен. Они могли бы переехать в Слоу, чтобы быть ближе к центру всех событий. Арендная плата за помещение в Лондоне слишком высока, даже для их новоприобретенных капиталов. Ох, эти чертовы тупицы! Ладно, есть еще и другие журналы, даже побольше этого, которые заинтересуются их предложением. Продолжая ворчать про себя, он пинком открыл дверь в фотостудию.
– Эрни? – позвал он, щелкая выключателем. – Ты где, в лаборатории, Эрни?
Никакого ответа.
"Куда, черт возьми, подевался этот шлемил? Он же знает, что тут работы невпроворот. Не мог же он уже все сам переделать!" Мартин прищелкнул в досаде языком и снял пальто. Он повесил его за дверью и, потирая руки, стараясь согреть их, направился к вороху необрезанных фотографий, ждущих своей очереди на столе. "Ну и дела, до чего же здесь холодно!" – подумал он, бросив взгляд на окна, чтобы удостовериться, что они закрыты. Он бегло просмотрел снимки, проверяя, все ли получились резкими. "Этот безмозглый ублюдок снова не протер линзы от пыли!" – выругался он, заметив крохотные белые пятнышки, тут и там видневшиеся на отпечатках. – "Ну уж нет, я не собираюсь здесь торчать всю ночь, ретушируя фотографии. Он с таким же успехом может отпечатать их заново!"
Мартин раздраженно забарабанил в дверь фотолаборатории.
– Энри, ты здесь? – он подождал ответа, но так ничего и не услышал.
В его поле зрения попал резак, его лезвие было поднято вверх под прямым углом к деревянному основанию. Это был еще один из постоянных источников его раздражения. Его партнер всегда оставлял лезвие резака в верхнем положении, а не опущенным вниз и прижатым к деревянному основанию. В один прекрасный день кто-нибудь из них обязательно оттяпает себе пальцы! Он уже устал повторять ему это. Мартин направился было к резаку, собираясь опустить лезвие вниз, когда его внимание привлекла фотография, лежащая на столе. Он взглянул на нее. "Ух, до чего жуткий снимок! Эти ужасные ряды мертвых тел! Не знаю, почему он так нравится Эрни, верно потому, что он сам его сделал! Какая гнетущая сцена. Никакой драмы, просто подавляющая душу неподвижность". Но тут вдруг он заметил в нижнем углу фотографии какое-то маленькое белое пятно. Почему-то раньше он не видел его здесь. Пятно было похоже на крошечное тельце, лежащее в грязи в стороне от покрытых белым мертвых тел. "Мой Бог, неужели ребенок?" Он облегченно вздохнул, когда разглядел, что маленькое тельце в действительности было обыкновенной куклой. "Я как-то не подумал о том, что в самолете были дети, – сказал он сам себе. – Хотя, странно, что я не замечал этой куклы раньше. Это делает снимок еще более тоскливым. Впрочем, в конце концов, возможно, он и в самом деле не так уж плох!"
Он еще ниже склонился над фотографией. Какое странное выражение лица у куклы. Почти человеческое! Нет, – словно НЕчеловеческое!
И тут вдруг произошло нечто совершенно невероятное.
От фотографии потянулись вверх струйки белого дыма, и уголки ее начали загибаться внутрь. Мартин в удивлении отпрянул. Что за черт, что тут происходит? Маленькие язычки пламени уже начали лизать черно-белое изображение, расползаясь по поверхности фотографии, жадно поглощая обработанную химикатами бумагу; покрытые белым саваном мертвые тела снова были уничтожены огнем. Фотография свернулась в рыхлый шарик, который тут же, ярко вспыхнув, превратился в горстку черного пепла, медленно взмывавшего в воздух.
Как странно! Как же это произошло? Пожилой фотограф в изумлении покачал головой. Он прикоснулся пальцем к хлопьям, оставшимся от сгоревшей бумаги, и они тут же превратились в тонкий пепел. Мартин скорее почувствовал, чем увидел, какое-то движение, и поспешно отдернул руку в тот самый момент, когда лезвие резака, блеснув, резко пошло вниз. Он в ужасе отшатнулся, глядя, как почти метровой длины острое, как бритва, металлическое лезвие с глухим стуком опустилось вниз.
От пережитого потрясения сердце бешено заколотилось в груди. "Боже мой, ведь он мог отхватить мне руку! Да, что здесь происходит? И где этот мешугана Эрни? " – подумал Мартин, задрожав от холода, когда по комнате вдруг промчался леденящий вихрь. Руки покрылись гусиной кожей. Из фотолаборатории до него донесся какой-то звук, похожий на глухой стук.
– Эрни, это ты? Ты что меня разыгрываешь, Эрни? – Из лаборатории послышался звук, напоминающий сдавленный смех. Он направился к двери и приложил к ней ухо.
– Ты тут, Эрни? – ответа не последовало, но ему показалось, что он услышал какое-то движение. Он еще раз сильно ударил в дверь. – Ты, гой, я вхожу! Лучше спрячь от света пленки!
Существенным недостатком Мартина Сэмьюэлса как фотографа, даже если его можно было бы отнести к числу самых заурядных представителей своей профессии, было почти полное отсутствие воображения. Возможно, если бы его у него было побольше, он бы не стал так опрометчиво открывать дверь. Он знал, что в Итоне происходят странные вещи, ему было известно, что нервы жителей города напряжены, но он был настолько поглощен работой в эти последние несколько недель, что сам еще не проникся этим чувством. Горящая фотография, падающее лезвие резака – его разум решительно не воспринимал никакой мистики – всему, конечно, имелось простое объяснение. А у него были более насущные заботы, о которых следовало подумать, в частности, финансовые проблемы, а разгадывать неразрешимые загадки – для этого у него было слишком мало времени. Он повернул ручку и сердито потянул на себя дверь. И невольно сморщил нос, когда из-за двери на него пахнуло омерзительной вонью, а налетевший ледяной порыв ветра пробрал до самых костей. Вытащив из кармана носовой платок, он прижал его к своему чувствительному носу и прищурился, стараясь хоть что-то разглядеть в полумраке.
Красный свет, казалось, был еще более тусклым, чем обычно, а в глубине каморки у промывочных ванн он заметил стоящую темную фигуру.
– Энри, это ты? – нерешительно спросил он.
Впервые за все это время Мартин почувствовал страх. Воображение наконец-то заработало. Что напугало его больше всего, так это доносящееся до него тяжелое, хриплое дыхание. Оно было похоже на глухое рычание, как будто воздух с трудом прорывался через поврежденные голосовые связки. В этом было что-то потустороннее!
Запах был просто невыносимый, Мартин пошатнулся, словно отравленный этими ядовитыми миазмами.
– Кто... кто здесь? – закричал он, схватившись за дверь, чтобы не упасть.
В ответ он услышал жуткий сдавленный смех. А затем голос:
– Привет, иудей, – сказал этот голос.
Мартин почувствовал, как что-то толкнуло его в спину. Споткнувшись, он сделал шаг вперед и упал на колени в залитой красным светом лаборатории. Из густой тени навстречу ему выступила темная фигура и остановилась рядом. Тут он вдруг осознал, что видит перед собой темно-красное лицо своего партнера. И в то же время это был не он! Черты лица те же, но его выражение абсолютно не свойственно Эрни. В нем было сконцентрировано все зло мира. Все пороки человечества, собранные воедино и получившие физическое воплощение. Это было лицо Дьявола!
Мартин заскулил от охватившего его ужаса. Никогда раньше он не испытывал такого всепоглощающего, парализующего страха. Крохотные мускулы, окружающие фолликулы волос, сжались, зрачки расширились, сердце в груди бешено заколотилось. Кровь отхлынула от внутренностей к близлежащим мускулам, отчего в желудке возникло тягостное чувство дурноты. В кровь устремились потоки ферментов, вызвав ощущение покалывания. Мышцы конвульсивно задергались, все его тело забила дрожь. Кишечник самопроизвольно опорожнился, и по ногам потекли горячие струи коричневой жижи. Он открыл рот, пытаясь закричать, но ему удалось выдавить из себя только сухие, придушенные булькающие звуки.
– Еврейский ублюдок, – проговорил голос. – Посмотри, как ты дрожишь. Как ты весь обосрался.
Мартин почувствовал, как железные пальцы подхватили его за взмокшие от пота подмышки. Ухмыляющееся лицо демона придвинулось ближе.
– Как обрадуется князь Мастомах, получив такого как ты! Как возрадуется Агалиарепт! Как развеселится Гласиалаболас!
Фотограф почувствовал, что его поднимают, лицо Дьявола было всего лишь в нескольких сантиметрах от его собственного лица, зловонное дыхание попадало через его широко открытый рот в легкие, распространяясь по всему телу.
– Ну, что иудей, нечего сказать? – раздался издевательский смешок. – Смотри, как твой партнер волочет тебя. Ты знаешь куда? Почему бы тебе не позвать на помощь Яхве? – Снова хриплый смех.
Ноги Мартина беспомощно волочились по полу, пока эта бестия тащила его грузное тело к промывочной ванне. Безжалостный голос прошептал в самое ухо:
– Они полагают, что уничтожили меня. Священник думает, что его вода убила меня. Теперь ты понимаешь, иудей, как мыслят эти религиозные придурки? Она обожгла меня, это так, но лишь как огонь обжигает тело. Но я не умер. Меня нельзя убить.
Мартин почувствовал, как его ноги отрываются от пола, а тело переваливается через край ванны, и тут, наконец, ему удалось закричать. Крик этот перешел в булькающий хрип, когда голова его скрылась под водой. Вокруг него в воде взвились и закружились черно-белые снимки. Его крепко прижало носом к круглой решетке на дне, и он изо всех сил затрепыхался, стараясь освободить шею. Но державшие его руки были слишком сильны.
Вода затекала в его раскрытый в крике рот, а оттуда прямо в ноздри. Он постарался втянуть ее в себя, и она хлынула ему в горло, а через него в легкие, точно так же, как минуту назад в них попало зловонное дыхание этого исчадия ада. Но на этот раз результат был смертельным, и серая пелена уже просочилась в его мозг постепенно, подобно опускающемуся занавесу, вытесняя из него все видения. Когда же этот серый занавес опустился совсем, жизнь, словно соскучившийся гость, покинула его.
* * *
Тело перестало биться в тщетных попытках освободиться, короткие ноги безвольно свесились вниз, как бы устав от предсмертных брыканий, и Демон отпустил его, оставив висеть на краю ванны с погруженным в воду лицом.Он вышел из лаборатории, и когда проходил мимо высохших фотографий, лежащих на столе, они вдруг задымились, а затем разом занялись огнем. Демон сгреб одной рукой все висящие негативы и швырнул их на середину комнаты. Взламывая шкафы, он вытряхивал из них сотни желтых пакетов с рулонами пленки и многочисленные прямоугольные коробки с фотопластинками и бросал их в кучу скрученных негативов. Затем Демон подошел к горящим фотографиям и взял часть из них, не обращая никакого внимания па ожоги, от которых его руки мгновенно покрылись волдырями.
Для Демона боли не существовало, но человеческая душа, которую он полностью подчинил себе, вопила и корчилась в муках, почувствовав, как огонь начал вгрызаться в ее плоть.
Тварь дотащила горящую кипу снимков до середины комнаты и бросила их на кучу негативов и коробок с пленкой. С шумом полыхнули темно-серые негативы, разом занялись огнем, мгновенно поглотившие желтые коробки. А посреди этого полыхающего ада виднелась фигура Эрнеста Гудвина, тело которого сотрясалось от хохота овладевшего им Демона. Сейчас огонь был его старым другом. Когда-то пламя уничтожило его бренное тело; теперь же оно его поддерживало.
Демон прошел сквозь пожарище и открыл дверь из фотостудии, как бы приглашая других следовать за ним. Сегодня ночью у него было еще много, очень много дел.
Глава 19
– Лондон-Старт, я Консул 2802, прошу условия. – Капитан Роган начал терять терпение. Он не выносил никаких задержек на взлете, его раздражала бессмысленная трата горючего, когда приходится сдерживать рвущуюся наружу мощь, накопленную четырьмя реактивными двигателями. Пока что их задержка не превышала и минуты, но у командира и так уже было испорчено настроение, правда по другим причинам, скорее личного характера, и опоздание со взлетом только подлило масла в огонь.
– 2802, ждите, – ответил жесткий металлический голос.
– Ну, давай же, – раздраженно проворчал Роган, правда про себя, а не в переговорное устройство.
Келлер посмотрел в его сторону, но капитан, избегая его взгляда, смотрел прямо перед собой в ночную тьму.
"Боже, – подумал второй пилот. – Это же конец нашим добрым отношениям. Ну зачем надо было Бет говорить все это? На что она рассчитывала, рассказав мужу о своей измене с его учеником и другом. Ведь у нее был достаточно большой выбор, она могла назвать любого, но почему именно его? И всего-то одна ночь. Ничего серьезного. Оплошность с его стороны. Непростительная, верно; однако, на фоне других многочисленных и, наверное, более серьезных случаев, этот не стоил даже упоминания. Видимо, Бет хотела как можно чувствительнее ударить по самолюбию Питера Рогана, и это ей удалось. Он страдал не столько от ее неверности, сколько от унижения, что ему наставил рога его же подчиненный! Человек, которому он полностью доверял. И вот еще вопрос – скажет ли он об этом Кэти?"
Для себя Келлер уже решил, что, как только представится случай, он сам сделает это. Глупо жить в постоянном страхе, ожидая, что кто-нибудь тебя разоблачит. Конечно, она будет глубоко оскорблена, услышав его признание, но если она узнает это от кого-нибудь другого... Он запретил себе даже думать об этом. Она переживет, если по-настоящему любит его и если он будет с ней полностью откровенным. Если же не переживет... Об этом он тоже не хотел думать. Что бы ни случилось, он ни за что не должен ее потерять. Она была слишком дорога ему сейчас. Но Роган – это другое дело. Келлер понимал, что ему никогда уже не удастся загладить свою вину перед ним, и то, что вчера Роган упал от его толчка, отнюдь не способствовало их примирению. "Прости меня, командир, – мысленно извинился он, – может, и с тобой мы помиримся когда-нибудь".
– Консул 2802, – металлический голос прервал раздумья обоих пилотов, – вам разрешается выполнять полет по намеченному маршруту до Вашингтона, Даллес. Штат-полет по приборам по трассе Давентри 2, эшелон полета 350, код ответчика Альфа 4208.
Облегченно вздохнув, капитан Роган повторил в микрофон полетное задание.
– Понял, Консул 2802, подтвердили правильно. Работайте один-два-один, точка, три.
– Лондон-Старт, Консул 2802, на предварительном полосы двадцать-восемь, правая.
– 2802, после посадки Ди Си 8 занимайте полосу и ждите.
– Я 2802, после посадки Ди Си 8 занимаю полосу.
– 2802, взлет разрешаю.
– Я 2802, взлетаю.
Самолет, набирая скорость, покатил по взлетной полосе, ускорение, которое придавала ему возрастающая тяга двигателей, мягко вдавило пассажиров и членов экипажа в спинки кресел. За несколько секунд самолет набрал скорость, после которой пилот уже не имел права прервать взлет. Капитан Роган продолжал разгон пока самолет достиг скорости отрыва, и затем плавно поднял нос аэробуса вверх. Огромная машина, невероятно мощная, начала подъем, легко пронзая воздух, и с неожиданной для своих размеров грацией устремилась в ночное небо.
Когда аэробус набрал заданную высоту и описал в небе огромную дугу, ложась на заданный курс в выделенном ему воздушном коридоре, Келлер расслабился. И это было понятно: когда взлетаешь на такой послушной воле пилота машине, то как бы оставляешь все свои тревоги и заботы внизу, на земле. После того, как они завершили процедуру послевзлетной проверки, по лицу командира можно было понять, что и его постепенно покидает состояние напряжения, обычное для этапа взлета. Келлер наблюдал за ним, пока объявлял пассажирам разрешение отстегнуть ремни и курить. На какую-то долю секунды командир задержал взгляд на Келлере, затем отвернулся и с непроницаемым выражением лица стал изучать показания приборов.
Именно в этот момент дверь кабины распахнулась и влетела Кэти.
– Капитан Роган, – обратилась она к командиру с тревогой в голосе.
– В чем дело, Кэти? – холодно спросил он, не отрывая взгляда от приборов.
– 2802, ждите, – ответил жесткий металлический голос.
– Ну, давай же, – раздраженно проворчал Роган, правда про себя, а не в переговорное устройство.
Келлер посмотрел в его сторону, но капитан, избегая его взгляда, смотрел прямо перед собой в ночную тьму.
"Боже, – подумал второй пилот. – Это же конец нашим добрым отношениям. Ну зачем надо было Бет говорить все это? На что она рассчитывала, рассказав мужу о своей измене с его учеником и другом. Ведь у нее был достаточно большой выбор, она могла назвать любого, но почему именно его? И всего-то одна ночь. Ничего серьезного. Оплошность с его стороны. Непростительная, верно; однако, на фоне других многочисленных и, наверное, более серьезных случаев, этот не стоил даже упоминания. Видимо, Бет хотела как можно чувствительнее ударить по самолюбию Питера Рогана, и это ей удалось. Он страдал не столько от ее неверности, сколько от унижения, что ему наставил рога его же подчиненный! Человек, которому он полностью доверял. И вот еще вопрос – скажет ли он об этом Кэти?"
Для себя Келлер уже решил, что, как только представится случай, он сам сделает это. Глупо жить в постоянном страхе, ожидая, что кто-нибудь тебя разоблачит. Конечно, она будет глубоко оскорблена, услышав его признание, но если она узнает это от кого-нибудь другого... Он запретил себе даже думать об этом. Она переживет, если по-настоящему любит его и если он будет с ней полностью откровенным. Если же не переживет... Об этом он тоже не хотел думать. Что бы ни случилось, он ни за что не должен ее потерять. Она была слишком дорога ему сейчас. Но Роган – это другое дело. Келлер понимал, что ему никогда уже не удастся загладить свою вину перед ним, и то, что вчера Роган упал от его толчка, отнюдь не способствовало их примирению. "Прости меня, командир, – мысленно извинился он, – может, и с тобой мы помиримся когда-нибудь".
– Консул 2802, – металлический голос прервал раздумья обоих пилотов, – вам разрешается выполнять полет по намеченному маршруту до Вашингтона, Даллес. Штат-полет по приборам по трассе Давентри 2, эшелон полета 350, код ответчика Альфа 4208.
Облегченно вздохнув, капитан Роган повторил в микрофон полетное задание.
– Понял, Консул 2802, подтвердили правильно. Работайте один-два-один, точка, три.
– Лондон-Старт, Консул 2802, на предварительном полосы двадцать-восемь, правая.
– 2802, после посадки Ди Си 8 занимайте полосу и ждите.
– Я 2802, после посадки Ди Си 8 занимаю полосу.
– 2802, взлет разрешаю.
– Я 2802, взлетаю.
Самолет, набирая скорость, покатил по взлетной полосе, ускорение, которое придавала ему возрастающая тяга двигателей, мягко вдавило пассажиров и членов экипажа в спинки кресел. За несколько секунд самолет набрал скорость, после которой пилот уже не имел права прервать взлет. Капитан Роган продолжал разгон пока самолет достиг скорости отрыва, и затем плавно поднял нос аэробуса вверх. Огромная машина, невероятно мощная, начала подъем, легко пронзая воздух, и с неожиданной для своих размеров грацией устремилась в ночное небо.
Когда аэробус набрал заданную высоту и описал в небе огромную дугу, ложась на заданный курс в выделенном ему воздушном коридоре, Келлер расслабился. И это было понятно: когда взлетаешь на такой послушной воле пилота машине, то как бы оставляешь все свои тревоги и заботы внизу, на земле. После того, как они завершили процедуру послевзлетной проверки, по лицу командира можно было понять, что и его постепенно покидает состояние напряжения, обычное для этапа взлета. Келлер наблюдал за ним, пока объявлял пассажирам разрешение отстегнуть ремни и курить. На какую-то долю секунды командир задержал взгляд на Келлере, затем отвернулся и с непроницаемым выражением лица стал изучать показания приборов.
Именно в этот момент дверь кабины распахнулась и влетела Кэти.
– Капитан Роган, – обратилась она к командиру с тревогой в голосе.
– В чем дело, Кэти? – холодно спросил он, не отрывая взгляда от приборов.