Он подошел к разбросанным отпечаткам, с возникавшими, словно фигуры из тумана, изображениями. Нагнувшись, подобрал два из них, на которых проявление дошло до более поздней стадии, и внимательно их рассмотрел. Первый изображал его фигуру в дверном проеме, а на втором он приближался к камере. Он присел на корточки, чтобы изучить остальные, лежавшие на полу. На поверхности равномерно появлялись цвета и контуры, так что он смог разобрать свое изображение, которое росло на каждом следующем снимке и потом уменьшалось, когда он отходил к розетке на стене. Это было все, если не говорить о заднем плане, что показывали отпечатки.
Фотографии были сложены в аккуратную стопку и скользнули в карман. Не прикасаясь больше к оборудованию, обескураженный, Эш вышел из библиотеки. Закрыв за собой дверь он постоял, прислушиваясь, в передней.
Откуда-то доносились голоса. Голоса приглушенные, почти шепот.
– Кристина? – позвал он громко. – Мисс Уэбб?
Теперь тишина.
Он направился к другим дверям и заглянул в каждую.
Эш поднялся по лестнице и направился по коридору в направлении, противоположном своей комнате. Он остановился у спальни Кристины и негромко постучался. Ответа не было. Он произнес ее имя, но все равно никакого звука.
Дэвид направился дальше, к винтовой лестнице, чтобы подняться на следующий этаж. В далеком прошлом комнаты наверху, наверное, занимала прислуга, но, он знал, что теперь там жила тетя Мериэллов. Вдоль коридора с полами из неровных досок располагались несколько дверей; он постучался в каждую. И вновь не получил никакого ответа.
Озадаченный, он некоторое время постоял в этом мрачном коридоре. Казалось, если не считать его самого, дом был пустым.
Когда он возвращался на первый этаж, его лицо выражало решительность. Мериэллы играли очередную глупую игру, раздражали и нервировали его; очевидно, в попытке сделать его воображение более восприимчивым к… к чему? Они ожидают, что он сбежит из этого дома, что необъяснимое отпугнет его? И что он станет объектом презрения коллег? Он мрачно улыбнулся. Для этого маловато игр и шуток этой семьи.
Уже подняв ногу для следующего шага, он замер и сосредоточенно прислушался.
Теперь был слышан один голос: кто-то напевал.
Ту самую печальную мелодию, которую он слышал днем от Кристины.
Он вошел в холл, прошел на его середину и медленно развернул на сто восемьдесят градусов, пытаясь определить направление по звуку.
Дверь в подвал была приоткрыта, и голос плыл из его глубин.
Несмотря на то что он приближался к двери мягкими шагами, звук исчез.
Эш прильнул к самой щели; он ждал и слушал. Воздух, поднимающийся из подвала, остудил его лицо. Ничего.
Дэвид толкнул дверь и пошарил в поисках выключателя, который, как он знал, находился наверху подвальной лестницы. Свет казался более тусклым, чем раньше, и отбрасывал даже более глубокие тени.
Он спускался и деревянные ступеньки скрипели под его весом.
Очутившись внизу, Дэвид окинул взглядом широкое помещение: неровная кирпичная кладка, беспросветная тьма в нишах по одной из стен, паутина, цеплявшаяся за низкие перекрытия, разбросанные здесь и там разбитые статуи и зачехленная мебель. Запах сырости и плесени казался сильнее.
– Кристина, ты здесь? – голос был сдержанным. Его звук огласил пустоту внутри подвальных стен. Ему ответила только тишина.
Эш с трудом сдерживал гнев.
– Если это очередная дурацкая игра, будь она проклята…
Тишина, казалось, насмехалась над ним.
Он дрожал, ощущая дикий холод. Термометр, свисавший с ящика показывал 37 градусов по Фаренгейту. Тихий щелчок заставил его развернуться. Мотор камеры наматывал пленку – присутствие Дэвида было зафиксировано. Среагировав на его приближение, затвор снова щелкнул и Эш быстро перебросил тумблер. Он обратил внимание, что магнитофон, размещенный рядом с вибродетектором, работал и ему стало интересно, включился ли тот при его появлении, или раньше. Он нажал перемотку.
В ожидании, Эш прикурил сигарету, и затяжка принесла ему маленькую поддержку в этой леденящей атмосфере. Пленка перемоталась и остановилась, Эш надавил кнопку ПУСК. Одну-две секунды длилось только едва слышное шипение, потом он напрягся, услышав из динамика шаги.
Шаги приближались, становились громче. Пауза. Эш не был уверен, что он почувствовал – облегчение или разочарование – когда услышал свой собственный голос:
– Кристина, ты здесь?
Дэвид нажал СТОП и отключил аппарат от источника питания. К нему вернулся вопрос: зачем? Что, черт побери, они замышляют? Чего хотят добиться? Довольный, что настоял на том, чтобы собака была заперта на ночь вне дома, он осматривал подвал до тех пор, пока в достаточной мере не убедился, что там кроме него никого не было. Голос Кристины? Либо он ошибался, либо звуки могли быть принесены по трубам или тягами откуда-то из другой части здания.
Несомненно, именно это должно было все объяснять. У него пока не было мыслей, как они сумели обойти выключатель питания оборудования в библиотеке, но как-то они это сделали. Завтра он узнает, даже если это будет означать разборку оборудования по кусочкам.
Его горло пересохло, и ему пришлось признаться себе самому, что, несмотря на его разумные объяснения, нервы у него разболтались. Идиот! Он позволил Мериэллам довести себя до этого. Он со злостью вытянул из ящика бутылку вина и стер ладонью с этикетки пыль. Chаteau Cheval-Blanc, 1932. Подходящий год, без сомнения. Он затолкал ее назад и достал другую. С некоторой завистью он обнаружил, что это было еще более старое вино. Chаteau Climens, 1929. Эш двигался вдоль ящиков, пока не встретил между ними пространство, заполненное алкоголем более крепкого свойства. Он снял «Арманьяк» и ногтем большого пальца счистил с горлышка воск. «Пусть Мериэллы жалуются, – проворчал он. – Может быть как раз я предъявлю встречные жалобы». Со свисавшей из губ сигаретой, он свернул с бутылки пробку.
Откуда-то из подвала послышался сдавленный смешок.
Он резко развернулся и успел заметить движение тени в одной из ниш. От неожиданности он выпустил из руки бутылку, а изо рта выпала сигарета. Бутылка вдребезги разбилась о каменный пол, а ее содержимое вырвалось наружу, обрызгав Эшу брюки, и блестящей лужей растеклось по полу.
В подвале зазвенел испуганный крик Эша, когда жидкость вдруг вспыхнула. Ошеломленный этим, он отпрыгнул назад. Дэвид увидел огонь на своих брюках и начал, поспешно по ним хлопая, сбивать огонь, отходя при этом еще дальше от пылавшей лужи.
Схватив мебельный чехол, он подбежал, бросил его на пламя и начал на нем топтаться, размалывая ногами стекло. Он систематично охватывал этим движением всю площадь, боясь, что может загореться сам материал.
У Дэвида не было времени подумать о том коварном шуме, который вызвал этот несчастный случай, но он понимал, что, наверное, упавшая сигарета подожгла бренди; сейчас он беспокоился только о том, чтобы затушить огонь, не набравший пока силу.
Несколько мгновений спустя он обмяк, облокотившись на ящик. Битва была выиграна. Чехол обуглился и почернел.
Тело его, от шока и напряжения, покрылось потом. Он чувствовал жар. Он чувствовал себя так, словно загорался.
Эш осторожно поднял тлевший чехол. Огня не было, как не было и никаких его следов на камне. Но когда он выпрямился, то увидел танцевавшие на стенах и потолке оранжевые блики.
Он дико огляделся. Этого не могло быть! Огонь погас! Но дрожащие тени остались.
Его ноги горели. Он шагнул назад и снова похлопал по штанинам. Но огня не было! Огня не было, но он чувствовал его тепло! Становилось труднее дышать, потому что огонь поглощал кислород. Он слышал потрескивание.
Но огня не было!
Как будто для того, чтобы убедить свои органы чувств, словно для того, чтобы успокоить самого себя, он посмотрел на термометр. И с испугом увидел, как столбик ртути быстро поднимался. Ртуть поднималась. Так быстро, так невероятно быстро!
Дэвид почувствовал слабость: тепло высасывало из него последние силы. Дыхание стало пыткой.
Он метнулся в сторону, инстинктивно закрыв руками лицо, когда стеклянный термометр разлетелся вдребезги.
Сила этого взрыва побудила Эша к действиям. Вцепившись в воротничок рубашки и задыхаясь от невидимого дыма, он, шатаясь, двинулся к лестнице. Он спотыкался о деревянные ступеньки, чувствуя, что они вот-вот разрушатся, и толкал себя вверх в отчаянном желании выбраться из подвала. Вокруг него, на стенах, трепетали движущиеся тени и языки пламени. Он слышал, как падала горящая древесина. Скоро от жары начнут лопаться бутылки, и их содержимое будет подкармливать огонь и способствовать его распространению. Он чувствовал – он чувствовал запах – своей тлевшей одежды, чувствовал, что кожа на голове натягивается, а волосы, высыхая, становятся жесткими.
Хватая воздух, Эш заставлял себя подниматься вверх; его кожу обжигало. Он был почти на самом верху. Подвальная дверь была закрыта. Он протянул руку к дверной ручке и заорал, когда пальцы прикоснулись к горячему металлу.
Эш рухнул на колени, обхватив обоженную руку другой рукой. Дыхание вызывало боль, от недостатка воздуха все чувства перемешались. Он вытянул из кармана платок и взялся им за ручку – рука ослабла и скользнула вниз.
Под ним бушевал ад. Он стоял на коленях пред его ревом.
Теперь, не обращая внимания на боль, Дэвид обеими руками поверх скомканного платка сжимал ручку, заставляя ее повернуться.
Замок открылся. Он потянул дверь на себя. И глаза его наполнились блеском нового ужаса.
Над ним неясно вырисовывалась темная фигура девушки, с волосами, разметавшимися вокруг лица, в ночной рубашке, задиравшейся вверх, словно ее подбрасывал кружившийся под ней ураган.
Глава 20
Эта фигура наклонилась к нему; он не мог разглядеть ее затемненных черт. Эш съежился от страха, его мускулы напряглись и затвердели от ее прикосновения.
Но когда она приблизилась, лицо ее осветилось, словно выхваченное из темноты каким-то невидимым пламенем. На него смотрели беспокойные глаза Кристины, и это ее мягкая рука опустилась ему на плечо. По шевелению губ он понял, что она произнесла его имя. Дэвид видел мерцание огня, отражавшееся в ее зрачках, языки пламени, которые быстро уменьшались, по мере того как остывала его горячая спина и затихали беспорядочные звуки пожара.
Внимание Эша привлекло движение за ее спиной. Кристину сопровождал Искатель, который стоял сзади, с низко опущенной головой и подрагивавшей спиной, злобно глядя на ступеньки, ведущие в подвал.
В его слабом, хныкающем поскуливании, доносившемся из сдавленного горла, было что-то почти детское.
Потрясение было настолько сильным, что Эш смог встать лишь с помощью девушки. Схватив мужчину под руки, она тянула его вверх, а ему, чтобы приложить усилие пришлось схватиться за косяк.
Дэвид оперся о Кристину, и та присела под его весом. Когда он принялся кричать про ад внизу, там не было ни пламени, ни тепла. Деревянные ступеньки вели просто в холодный и сырой подвал, где качалась тусклая лампочка, отбрасывая тени, которые метались то к одной, то к другой стене.
Эдит проснулась, но ее память все еще была во власти кошмара. Она резко выпрямилась в кровати; ее страх был связан с ужасом, который ей снился.
Горло охрипло, словно дым из кошмара переместился в ее спальню. Ее грудь высоко вздымалась, дышать было тяжело, трахея сузилась от воображаемого дыма, а в груди шевелилась и царапалась боль, которую он вызвал.
Эдит знала эти признаки; знала, что это жжение не часть ее сна, оно реально и близко. Она с усилием потянулась к ночнику, едва сдерживая ужас и моргая глазами, чтобы прогнать слезы, – слезы страха и слезы боли. Пухлые пальцы нащупали выключатель.
Свет упал на пузырек с пилюлями, стоявший у основания лампы. Эдит поспешно отвернула крышку и вытряхнула на ладонь таблетку нитроглицерина. Она затолкала ее под язык и откинулась на подушку, ожидая, когда таблетка растворится и подчинит себе демона боли, и осознавая, что в данном случае этот зверь может отказаться лезть в клетку. Но мучения постепенно утихли, и ее дыхание, наконец, стало свободнее. Дрожь ослабла и превратилась в несильное подрагивание.
Иногда Эдит выплевывала таблетку нитроглицерина, перед тем как та окончательно растворялась, поскольку головная боль, которую он мог вызвать была почти так же ужасна, как и мучения в ее груди. В эту ночь она этого не сделала.
Поддерживаемый девушкой, Эш накренившись прошел в дверь спальни; мужчина был пьян не от алкоголя, а от потрясения и усталости. Из-за усилий, с которыми приходилось дышать, его тело обмякло.
Кристина опустила Дэвида на кровать и подняла его ноги. Затем отошла к бюро, где налила рюмку водки.
– Огонь… – пробормотал Эш, когда она вернулась.
Кристина взяла руку мужчины и поместила в нее рюмку.
– Не было огня, Дэвид. Ты не понимаешь этого? Это просто часть посещений.
Он облокотился и ничего не ответил, пока не сделал большой глоток водки. Поморщился от жжения, затем посмотрел на Кристину и покачал головой.
– Это невозможно. Тепло…
– Оно было в твоих мыслях, – мягко настаивала девушка. В подвале не было огня; только память.
В его голове боролись мысли.
– Твоя сестра… это правда, что у тебя был близнец. Она устроила тогда в подвале пожар…
Кристина с состраданием посмотрела на него сверху вниз.
– Нет ничего страшного, Дэвид. Ты в абсолютной безопасности.
– Она сгорела там…
– Ты дрожишь. Дай я тебя накрою.
Кристина помогла ему снять куртку, затем сняла ботинки. Она натянула на него одеяло и убрала со лба темные волосы; пальцы задержались у него на щеке.
Дыхание Эша до сих пор не успокоилось.
– Кристина, расскажи мне, что здесь происходит. – Он глядел на нее с мольбой.
– Разве не ты собирался рассказать нам об этом? – В ее голосе не было злобы. Рука девушки соскользнула ему на плечо. – Просто отдохни, Дэвид, выброси все эти нехорошие мысли из головы. Ты такой бледный, такой уставший.
Но он настаивал.
– Вчера… спустя несколько минут после приезда… я думал, что вижу тебя в саду вместе с Саймоном. Но это не могла быть ты…
– Попытайся успокоиться.
– Здесь еще одна девушка…
– Мы пытались тебе об этом сказать. Отдохни, Дэвид.
Было тяжело бороться со слабостью, но он сжал ее запястье.
– Я подходил перед этим к твоей комнате – тебя там не было.
Несмотря на возбуждение, Эш почувствовал, что голос Кристины его успокаивал.
– Как ты и просил, я не покидала комнаты с раннего вечера. Наверное, я спала, когда ты стучал; я очень крепко сплю, Дэвид.
– Но мисс Уэбб – она тоже не ответила, когда я подходил к ее комнате.
Кристина успокаивающе улыбнулась, как мать, чей ребенок боится красноглазого монстра, прячущегося в шкафу спальни.
– Няня часто принимает на ночь снотворное: у нее бессонница уже долгие годы. Сомневаюсь, что ты поднял бы ее, даже если бы выломал дверь. – С рассеянным видом она легонько касалась одеяла, разглаживая его мятый край. – Возможно, ты потревожил мой сон, – я не знаю. Кажется, я вспоминаю, что у меня был кошмар. Я проснулась, чувствуя, что что-то не так. Я не смогла выполнить твои указания, Дэвид: я должна была выйти из комнаты и узнать, что меня беспокоило.
– Я счастлив, что ты это сделала, – сказал ей Эш. Он утомленно вздохнул, ощущая насколько обессилел. На секунду он закрыл глаза, держа рюмку на груди. Кристина взяла ее, чтобы поставить на тумбочку.
Глаза его снова открылись.
– Расскажи мне о своей сестре…
Она отвела глаза и слегка покачала головой: такие воспоминания были слишком мучительны. Слеза медленно чертила блестящую дорожку на ее бледной щеке. Он нежно уложил ее рядом с собой.
– Я знаю, Кристина, – шептал он, – я знаю как это больно. Я сам потерял сестру; хотя это было так давно, когда она… она…
Кристина подняла свою голову так, чтобы можно было видеть его глаза.
– Почему тебе так тяжело об этом говорить? Она утонула и по какой-то причине ты не можешь с этим смириться. Почему эта тема так тебя пугает?
Его ответ был холодным и невыразительным – тяжелое признание.
– Потому что в этом моя вина.
Недоверие, смятение – что бы ни было в ее выражении, но он повторил свое обвинение.
– Моя вина в том, что она утонула.
Эш пристально глядел сквозь Кристину, в точку, удаление которой измерялось временем. Легко нахлынули воспоминания из той поры детства, которые он долгие годы сдерживал, содержал, как какое-то ужасное насекомое-паразит, которое вырвавшись на волю, могло вызвать полное опустошение. Теперь они появились, будто из лопнувшей куколки сознания. Он поразился этому потоку, встревожился, что он смог так внезапно и беспрепятственно вырваться, прийти, чтобы причинить ему боль, чтобы напомнить ему о тех событиях прошлого, которые лучше было бы забыть. Но ничего, по правде говоря, не теряется в запутанных хранилищах памяти: хотя травмы можно спрятать, возможно, залечить, не все можно предать забвению; что-то просто лежит в глубине в ожидании грядущего пробуждения. Но странно: эти воспоминания принесли с собой необычное облегчение. Эш говорил, и перед ним разыгрывались картины; и их возвращение было подобно спокойному и неудержимому черпанию грунта. Когда он вспоминал, что-то внутри его дрожало.
– Джульет была злобным ребенком; даже спустя столько лет у меня осталось о ней такое впечатление. По правде говоря, у меня совсем нет к ней нежных воспоминаний. Не правда ли, это ужасное признание, Кристина? Моя собственная сестра погибла, когда была лишь ребенком, а я не могу вспомнить о ней что-нибудь хорошее, хотя мне ее так не хватает. Она была на пару лет старше, понимаешь, и для нее было великим наслаждением дразнить меня, заставлять страдать. Я искренне верю, что она негодовала от того, что приходилось делить со мной любовь наших родителей. Но ее выходки заходили дальше, чем просто ревность к брату… – Он видел себя мальчиком. – …в ее поддразниваниях и шутках всегда было что-то жестокое.
…Лицо маленького мальчика исказилось от плача, когда сестра оторвала крыло от модельного самолета; у нее довольно милая улыбка, но блеск глаз выражает только презрение…
…Из под стола высовывается маленькая ножка и цепляет проходящего мимо мальчика, нагруженного тарелками с обедом…
…Мальчика, теперь немного повзрослевшего толкают локтем; он просыпается и чувствует, как жесткая клешня царапает его щеку. Дэвид кричит и, когда слышатся шаги в коридоре, его сестра убегает в свою спальню и прячет клешню под одеяло…
Эш оказался в самом себе в детском возрасте; он смотрел на то, что уже однажды видел…
…Взволнованно, затаив дыхание, он следит за бледными очертаниями рыбы, которая резкими и в то же время осторожными движениями, изящно изгибаясь в борьбе с быстрым течением реки, приближается к леске. Рыба клюет, и он крепче сжимает грубо сделанную удочку. Дэвид издает испуганный крик, когда глыба земли разбивает поверхность воды, а рыба совершает быстрый спринтерский рывок.
Дэвид оборачивается и видит смеющуюся над ним Джульет; он выкрикивает свое возмущение, но это только усиливает ее насмешки. Он кладет короткую самодельную удочку и бежит к сестре; сжатые кулаки – его маленькое оружие. Но Джульет легко уворачивается от атаки и хватает удочку. Она дразнит его этой удочкой, тыкает в живот, угрожающе рассекает ею воздух, заставляя Дэвида держаться на расстоянии.
Он вскрикивает от удара, на щеке появляется тонкая кровавая линия.
Дэвид трогает рану и смотрит на красные следы, оставшиеся на пальцах.
Девочка отступает, но в ее отступлении нет никакого страха: она все еще хохочет, издевается, высмеивает его царапину. Она идет рядом с берегом и, скорчив свое хорошенькое личико в презрительной насмешке, спокойно бросает удочку в реку. Бамбуковый прут быстро уносится прочь, затягиваемый в центр реки, на более сильное течение.
Не один лишь этот холодный и ненавидящий жест приводит мальчика в ярость, потому что злость его сестры для него не новость: годы подобных хитрых и неприятных оскорблений сформировали в нем гнев, который всегда раньше казался застывшим в груди; теперь он освобождается из ставших тесными границ и поднимается, словно мощный фонтан из скважины ненависти. Он стремглав мчится к сестре, его пальцы скрючились, готовые в нее вцепиться.
Как ее мучения разбудили этот гнев, так и этот гнев, наконец, разбудил ее страх. Она спотыкается, уворачиваясь от его рук.
Дэвид видит опасность, на этот раз его руки тянутся, чтобы поддержать ее.
Но она не понимает его намерения; или, возможно, слишком ненавидит, чтобы допустить прикосновение его рук. Еще один неверный шаг назад. И она падает.
Рука мальчика хватается за платье, и сестра тянет его за собой; да и собственная инерция бросает вперед. Они падают, брат и сестра, связанные навсегда. В воду.
Холодные, холодные объятия. Расплывчатая гармония приглушенных звуков и теней. Лишающая дыхания бесконечная серость.
Мальчик всплывает, но это не зависит от его желания: бушующий поток просто несет его, как осколок кораблекрушения. Его разворачивает, голова оказывается над поверхностью, и он мельком видит отца, бегущего к берегу, за ним мать с позабытой в руке фляжкой. Их рты широко разинуты в неслышном ему крике.
Как будто какие-то невидимые руки затягивают Дэвида вниз, и его глаза сталкиваются со жгучей силой, которая испытывает их прочность. Он знает, что не должен кричать, чтобы его горло, а затем и легкие, не заполнились этой серостью; но это невозможно.
Теперь уже более материальные руки хватают его, рядом с ним в бурлящей воде отец. Дэвида вырывают из других объятий, как тряпичную куклу, потрепанную в битве двух претендентов – алчного течения и главы семейства, которому он по праву и принадлежит.
Еще раз Дэвид поднимается над бегущей поверхностью и на этот раз видит запутанные темные волосы своей сестры, пока не так далеко, но быстро удаляющиеся. Она исчезает, поглощаемая как будто глотком; крошечная качающаяся рука – последнее, что видно.
Дэвида грубо бросают на берег; руки матери, из которых наконец выпала фляжка, тянут вверх его мокрое, слабое тело. Его отец бросается назад, на глубину, поднимая в своей отчаянной спешке фонтан брызг. Он ныряет, и на мгновение из воды показываются его бьющие воздух ноги; а женщина и мальчик смотрят несчастными глазами, прижавшись друг к другу на тропинке.
Через некоторое время, которое кажется бесконечным, отец Дэвида всплывает, открывает рот, глотая воздух, и снова ныряет.
Вдруг весь мир для мальчика становиться тихим – печальная пустота без звука и времени, но с движением, поскольку река все еще бежит, а ветерок все еще качает траву. Небытие ожидания, бесконечное затишье.
Оно нарушается отчаянным стоном его отца, снова с шумом вырвавшегося из воды: его дочь потеряна в тяжелом мраке под водой. Дэвид резко вздрагивает, испуганный ужасной болью, которой наполнен этот крик; мать еще крепче сжимает вокруг него свои объятия, как будто, чтобы удержать его там, где он всегда будет в безопасности.
Он сжимается у нее на груди, но одним глазом не выпускает из вида похитителя своей сестры. Стон отца становиться громче, и на эту картину наваливается темнота; шум несущейся воды превращается в оглушительный рев…
…Голова Эша лежала на подушке рядом с головой Кристины; перед его глазами стояла точно такая же картина, как у того мальчика на берегу, а приводившая в оцепенение боль была не менее острой.
– Я никогда им не говорил, – произнес он слабым голосом. – Я никогда никому не говорил, что это была моя вина, что я толкнул Джульет в реку.
– Но это была случайность, – сказала Кристина.
– Нет, я хотел, чтобы она утонула. В этот единственный момент безумия я желал ее смерти. Я знаю, что пытался помочь ей, но… но когда мой отец вышел из реки, мне стало легче, какая-то темная половина во мне радовалась. – Это признание, после долгих лет путаных и неубеждающих опровержений самого себя, потрясло его. – Я не уверен, с того самого дня, какую вину я ощущаю сильнее: за то, что я сделал, или за то, что я потом почувствовал.
– Ты все это время себя терзаешь? Ты был лишь мальчиком.
– Я так боялся, что буду наказан. Я не мог выбросить из головы мысль, что за такую ужасную вещь я должен буду быть как-то наказан. Все узнают, что я сделал и что я чувствовал – они увидят это на моем лице. Мои родители поймут, они никогда мне не простят. Джульет никогда не простит меня.
– Джульет?
Эш повернулся в кровати, чтобы смотреть вверх, а не на девушку рядом с ним.
– Иногда мне кажется, что я вижу ее краем глаза, – сказал он. – Я замечаю тень, неясный образ; я поворачиваюсь – все исчезает. Но что-то задерживается… мне кажется, что я вижу ее такой, какой она была тогда – маленькая девочка, одиннадцати лет, одетая в то же самое платье, как… как тогда.
Эш закрыл глаза, и в его памяти появился отчетливый образ Джульет. Но не ее лица, оно не было плотным и не несло на себе гармонии черт. На нем не было ничего, на чем можно было бы сфокусировать взгляд. Еще больше встревоженный неясностью черт лица своей умершей сестры, он открыл глаза.
– В ночь перед похоронами я слышал ее голос. Она звала меня. Я спал и этот голос проник в мой сон. Я проснулся, но все же слышал ее, звавшую меня к себе. Ее тело было внизу, в открытом гробу. Я пробрался туда; я был так испуган, но не мог устоять: я должен был ее видеть. Может быть что-то во мне хотело, чтобы она снова была жива, возможно, я хотел избавиться от своей собственной вины.