Страница:
Они вышли из паба вместе. Слайдер повернулся к своей машине.
– Вы на машине, или вас подвезти?
– Моя машина там. – Томпсон махнул рукой в направлении «Альфы Спайдер», стоявшей около угла. – Как вы нашли в ней волосы? Или это был только трюк? – вдруг спросил он.
– В тот день, когда вы приходили в участок давать показания, мы загнали ее за угол и обследовали.
– Разве вам разрешается так делать? – К Томпсону явно вернулось немного живости.
– О, да, – мягко ответил Слайдер, и Томпсон опять увял и повернул к своей машине. Слайдер стоял и смотрел, как он идет, но не все его внимание было занято жалкой ссутулившейся фигурой Томпсона. Какое-то шестое чувство подтолкнуло его поглядеть в направлении аллеи, проходящей с другой стороны паба. Там, в глубокой тени, он скорее ощутил, чем увидел, какое-то смутное движение. Он медленно двинулся назад, делая вид, что поправляет пряжку пояса своего плаща, и внимательно всмотрелся в темноту аллеи.
Там ничего и никого не было. И, тем не менее, что-то продолжало его беспокоить. Это было то животное чувство опасности, которое со временем вырабатывается у полицейских – инстинкт, предупреждающий о том, что за тобой следят, результат работы подсознания, фиксирующего такие мельчайшие нюансы обстановки, которые разум никогда не взял бы в расчет. Он пошел к машине, теперь уже совершенно убежденный в том, что на ветвях дерева, на которое сделал стойку Атертон, нет ничего, кроме лошадиного гнезда с яйцами рыжей селедки.
– Ты его застал?
– Да. А ты позвонил Айрин?
– Позвонил. Я сказал, что ты вернешься домой очень поздно.
– Что она ответила?
– Ничего. – Он оглядел своего друга тяжелым печальным взглядом. – Прошу тебя, будь осторожен, мой дорогой. Пока это все. Я прошу тебя об этом, потому что все, что ты сейчас делаешь, ни капельки на тебя не похоже.
Слайдер попытался беззаботно улыбнуться в ответ, но с удивлением обнаружил, что для этого ему требуются немалые усилия.
– Какую громадную заинтересованность в моем благополучии вы с Атертоном проявляете в последние дни! Как только встречаю одного из вас, так сразу получаю полные горсти советов.
– Потому, что мы любим тебя, – ответил О'Флаэрти с откровенностью близкого друга.
– Потому, что вам больше нечем занять мозги.
– Ну, конечно, ты, как всегда, должен быть прав. А что за тип этот Томпсон?
– Перепугай до помертвения. И знаешь что, Пат, там было еще кое-что. Когда я вышел из паба, то испытал то старое-старое ощущение. Кто-то за нами следил.
Лицо О'Флаэрти напряглось так быстро и зримо, как встают торчком собачьи уши.
– А-а, Иисус, я же знал, что будет что-то еще. Удалось заметить его?
– Я ничего не увидел. А в чем дело, почему ты говоришь, что знал?
– Какой-то парень болтался вокруг участка, когда я прошел на дежурство, и что-то в нем было такое, что у меня в голове сразу зазвенел сигнал, понимаешь, но я никак не могу откопать его из памяти.
– Какого рода человек?
– Профессиональный бездельник. Маленький, коротышка, повадки зазывалы, работающего на букмекера. Настоящее маленькое дерьмо, понимаешь, Билли? И вот еще что – я плохо запоминаю имена, но всегда помню лица. Я уже когда-то видел его задержанным, но даже ценой жизни не могу вспомнить, где и когда.
– Понимаю. Ладно, я буду осторожен. Постарайся все-таки вспомнить, где ты видел его раньше, а если встретишь еще раз, то сразу хватай его.
– Так и сделаю. Конечно, может быть, он тут вообще ни при чем, но...
– Вот именно, «но», – согласился Слайдер и направился к себе в кабинет писать отчет. Закончив писанину, он немного посидел, потирая глаза ладонями с силой, которая могла бы здорово обеспокоить любого окулиста. Затылок ныл, на плечи наваливалась усталость и подавленность, и он даже подумал, не простудился ли, хотя в глубине души понимал, что это не от простуды. Все было из-за того, что его ум пытался избежать мыслей о вещах, которые ему совершенно не хотелось видеть лицом к лицу.
Например, о том, что придется ехать домой. Он попытался серьезно поразмыслить об этом, но в мозгу всплыла Джоанна, сидящая на коленях, с отблесками огня на обнаженном теле. Он пожалел, что не мог зарисовать ее тогда. Он вдруг вообразил себя знаменитым художником, а Джоанна была бы его известнейшей натурщицей и возлюбленной. Он увидел перед собой мансарду где-то в Париже, с чистыми белыми стенами, залитыми солнцем, с малиновым бархатным диваном, на котором лежит обнаженная Джоанна... Потом он преобразовал парижскую мансарду в номер гостиницы на острове Крит. Двухнедельный отпуск с Джоанной после окончания этого следствия – чтобы восстановить силы после того, как с ним произошел срыв из-за слишком напряженной работы... Интересно, а что бы сказал Фредди Камерон о человеке, который убегает от реальности в грезы в такой степени, как сейчас он, Слайдер?
Он посмеялся над самим собой и потянулся к телефону. Мужчина должен встречать реальность лицом к лицу, нести свою ответственность, выполнять свой долг и не беречь себя при этом.
Он набрал номер, и Джоанна сняла трубку после первого звонка.
– Ты что, сидишь у аппарата?
– Нет, я поставила его около кровати. У тебя все в порядке? Хочешь приехать?
– Уже поздно. Не очень-то здорово беспокоить тебя в такое время.
– Что за чушь! С кем, по-твоему, ты сейчас говоришь?
– Ты нужна мне, – с трудом проговорил Слайдер.
– Ты мне тоже нужен, – легко и просто ответила Джоанна. – Может быть, ты наконец перестанешь зря тратить время?
Он поехал к ней кружным путем, все время проверяясь по зеркалу заднего вида, и, когда добрался до Тернхэм-Грин, оставил машину не у дома Джоанны, а за углом. Он дошел до ее дома пешком, присматриваясь и вслушиваясь, и сначала прошел мимо ее двери, остановившись ненадолго под уличным фонарем, чтобы убедиться, что все в порядке. Потом он вернулся к дому и мягко постучался в дверь. Она впустила его сразу же и ничего не говорила, пока не заперла дверь на ключ.
– Что все это значит? Что ты там делал, на улице?
– Проверял, нет ли за мной слежки.
– Я так и подумала, глядя на тебя в окно. Тебе грозит какая-то опасность? Или тебя уже выслеживает Айрин?
Вместо ответа он обнял ее и зарылся лицом в ее волосы, пьянея от их запаха и от теплой доступности ее тела.
– Тот последний вечер во Флоренции, помнишь? – вдруг спросил он. – Ты не говорила мне, что обедала вместе с Анн-Мари.
– Но в этом не было ничего необычного, – удивилась Джоанна. – Мы часто обедали и ужинали вместе.
– Расскажи мне подробнее об этом вечере. Куда вы ходили?
Она отодвинула от него лицо и задумалась, вспоминая.
– Практически я поела еще перед репетицией, но она сказала, что голодна и хочет, чтобы я пошла с ней, ради компании. Я не возражала – надо же было чем-то занять время. Мы пошли в ресторан неподалеку...
– Кто его выбирал, ты или она?
– Она. Я же не хотела есть, мне было все равно, куда идти – я просто сидела рядом и смотрела, как она ест.
– Ты совсем ничего не ела? Не ела и не пила?
– Ну, она пыталась меня уговорить выпить стаканчик вина за компанию, но я не люблю пить перед концертом. Так что я выпила только чашку кофе.
– Кофе принесли в чашке? Или в кофейнике?
– Просто чашка из «эспрессо», и все, – Джоанна была озадачена вопросами. – А в чем дело?
– Когда ты почувствовала себя плохо?
– Плохо? А, это был всего лишь приступ «Монтесумы» – хоть и сильный. Я не могла играть на концерте – то, что называется «с горшка не слезала».
– Где это было, уже за сценой зала или до того?
– Я почувствовала первые признаки еще по дороге обратно. А когда начала переодеваться, тут меня и прихватило по-настоящему. Наверное, я съела за ужином какую-нибудь дрянь. Я сделала глупость и взяла немного инжира... – Слайдер молчал, и, глядя на его лицо, она выговорила: – Что ты хочешь сказать? Ты же не имеешь в виду?.. Ох, нет! Кончай, это же просто смешно!
– Так ли? А вот я думаю, что тебя намеренно вывели из строя на время концерта.
– Но она не могла подсыпать что-нибудь мне в кофе, я бы заметила это.
– Ресторан выбирала она. Только это ей и было нужно.
– Пресвятой Боже! – Она высвободилась из его рук и отошла па несколько шагов, как будто старалась отдалить себя от такого некрасивого предположения. – Но в честь чего надо было это затевать? Зачем ей надо было убирать меня с дороги? Чему это могло помочь?
– Быть может, потому, что в этот вечер ей надо было поменять скрипки. Видимо, именно поэтому ей пришлось играть на «Страде» во время концерта, а ты была одним из тех, кто скорее всего мог обратить на это внимание. – Она молча смотрела на него, все еще не веря до конца. – Ты не обращала внимания в этот вечер, что при ней была большая ковровая сумка?
– Только та, в которой она принесла свой концертный костюм. Она стояла у нее под стулом во время репетиции.
– А что она с ней сделала после репетиции?
– Не помню. Наверное, отнесла обратно в гардеробную.
– Попробуй припомнить. Это важно.
– Дай мне подумать. Дай мне подумать как следует. Что мы тогда делали? Погоди, я вспомнила! Нам пришлось положить скрипки в сейфовый шкаф, потому что гардеробные не запирались. Она попросила меня забрать ее скрипку с собой, пока она отнесет сумку в гардеробную. А потом мы встретились у двери па сцену.
– Значит, на самом деле ты не видела, что она сделала с сумкой? Потом, позже, сумка была при ней?
– Я не обратила внимания, – пожала плечами Джоанна. – Когда тебя прихватывает «Монтесума», тут уж ни до чего другого нет дела.
– Следовательно, она вполне могла отдать ее кому-то, или где-то оставить в условленном месте, чтобы ее там подобрали, пока ты носила ее футляр со скрипкой.
Джоанна посмотрела на его задумчивое лицо.
– Ты и в самом деле думаешь, что она участвовала в контрабанде? В какой-то большой организации?
– Я не знаю. Но это возможно.
– Просто не могу в это поверить. Только не Анн-Мари.
– Ладно, это всего лишь одна из возможных версий. У нас и в самом деле пока нет ничего, с чем можно было бы идти дальше.
У Джоанны по-прежнему был несчастный и обеспокоенный вид, поэтому он вновь обнял ее и сказал просто:
– Можно, мы займемся любовью?
В спальне она быстро сняла халат и легла на постель, ожидая, пока он закончит борьбу со своими более многочисленными одеждами. В свете от уличных фонарей, падавшем в окно, тело ее было гладким и белым, и когда она подняла ему навстречу руки, они показались Слайдеру существовавшими как бы отдельно от ее тела, всплывающими с немой мольбой из темных глубин.
Его тело было холодным по сравнению с ее домашним теплом и начало быстро согреваться там, где их плоть соприкасалась. Он взял ее лицо в ладони и поцеловал, на этот раз он чувствовал себя защитником, а не просителем. Именно сейчас она нуждалась в нем для обретения покоя и уверенности так же сильно, как он в ней. Все произошло быстро, но без спешки и в молчании, и на этот раз их любовь была плодом потребности друг в друге и доброты друг к другу, а не результатом подходящего момента. Потом она укрыла его одеялом и уложила рядом с собой, пристроив голову на его плече. Она поцеловала его и обвила руками, и, чувствуя, как благословенный жар ее плоти обволакивает его, он бездумно провалился в глубокий и спокойный сон.
Глава 12
– Вы на машине, или вас подвезти?
– Моя машина там. – Томпсон махнул рукой в направлении «Альфы Спайдер», стоявшей около угла. – Как вы нашли в ней волосы? Или это был только трюк? – вдруг спросил он.
– В тот день, когда вы приходили в участок давать показания, мы загнали ее за угол и обследовали.
– Разве вам разрешается так делать? – К Томпсону явно вернулось немного живости.
– О, да, – мягко ответил Слайдер, и Томпсон опять увял и повернул к своей машине. Слайдер стоял и смотрел, как он идет, но не все его внимание было занято жалкой ссутулившейся фигурой Томпсона. Какое-то шестое чувство подтолкнуло его поглядеть в направлении аллеи, проходящей с другой стороны паба. Там, в глубокой тени, он скорее ощутил, чем увидел, какое-то смутное движение. Он медленно двинулся назад, делая вид, что поправляет пряжку пояса своего плаща, и внимательно всмотрелся в темноту аллеи.
Там ничего и никого не было. И, тем не менее, что-то продолжало его беспокоить. Это было то животное чувство опасности, которое со временем вырабатывается у полицейских – инстинкт, предупреждающий о том, что за тобой следят, результат работы подсознания, фиксирующего такие мельчайшие нюансы обстановки, которые разум никогда не взял бы в расчет. Он пошел к машине, теперь уже совершенно убежденный в том, что на ветвях дерева, на которое сделал стойку Атертон, нет ничего, кроме лошадиного гнезда с яйцами рыжей селедки.
* * *
О'Флаэрти поднял на него взгляд, оторвавшись от заполнения регистрационной книги.– Ты его застал?
– Да. А ты позвонил Айрин?
– Позвонил. Я сказал, что ты вернешься домой очень поздно.
– Что она ответила?
– Ничего. – Он оглядел своего друга тяжелым печальным взглядом. – Прошу тебя, будь осторожен, мой дорогой. Пока это все. Я прошу тебя об этом, потому что все, что ты сейчас делаешь, ни капельки на тебя не похоже.
Слайдер попытался беззаботно улыбнуться в ответ, но с удивлением обнаружил, что для этого ему требуются немалые усилия.
– Какую громадную заинтересованность в моем благополучии вы с Атертоном проявляете в последние дни! Как только встречаю одного из вас, так сразу получаю полные горсти советов.
– Потому, что мы любим тебя, – ответил О'Флаэрти с откровенностью близкого друга.
– Потому, что вам больше нечем занять мозги.
– Ну, конечно, ты, как всегда, должен быть прав. А что за тип этот Томпсон?
– Перепугай до помертвения. И знаешь что, Пат, там было еще кое-что. Когда я вышел из паба, то испытал то старое-старое ощущение. Кто-то за нами следил.
Лицо О'Флаэрти напряглось так быстро и зримо, как встают торчком собачьи уши.
– А-а, Иисус, я же знал, что будет что-то еще. Удалось заметить его?
– Я ничего не увидел. А в чем дело, почему ты говоришь, что знал?
– Какой-то парень болтался вокруг участка, когда я прошел на дежурство, и что-то в нем было такое, что у меня в голове сразу зазвенел сигнал, понимаешь, но я никак не могу откопать его из памяти.
– Какого рода человек?
– Профессиональный бездельник. Маленький, коротышка, повадки зазывалы, работающего на букмекера. Настоящее маленькое дерьмо, понимаешь, Билли? И вот еще что – я плохо запоминаю имена, но всегда помню лица. Я уже когда-то видел его задержанным, но даже ценой жизни не могу вспомнить, где и когда.
– Понимаю. Ладно, я буду осторожен. Постарайся все-таки вспомнить, где ты видел его раньше, а если встретишь еще раз, то сразу хватай его.
– Так и сделаю. Конечно, может быть, он тут вообще ни при чем, но...
– Вот именно, «но», – согласился Слайдер и направился к себе в кабинет писать отчет. Закончив писанину, он немного посидел, потирая глаза ладонями с силой, которая могла бы здорово обеспокоить любого окулиста. Затылок ныл, на плечи наваливалась усталость и подавленность, и он даже подумал, не простудился ли, хотя в глубине души понимал, что это не от простуды. Все было из-за того, что его ум пытался избежать мыслей о вещах, которые ему совершенно не хотелось видеть лицом к лицу.
Например, о том, что придется ехать домой. Он попытался серьезно поразмыслить об этом, но в мозгу всплыла Джоанна, сидящая на коленях, с отблесками огня на обнаженном теле. Он пожалел, что не мог зарисовать ее тогда. Он вдруг вообразил себя знаменитым художником, а Джоанна была бы его известнейшей натурщицей и возлюбленной. Он увидел перед собой мансарду где-то в Париже, с чистыми белыми стенами, залитыми солнцем, с малиновым бархатным диваном, на котором лежит обнаженная Джоанна... Потом он преобразовал парижскую мансарду в номер гостиницы на острове Крит. Двухнедельный отпуск с Джоанной после окончания этого следствия – чтобы восстановить силы после того, как с ним произошел срыв из-за слишком напряженной работы... Интересно, а что бы сказал Фредди Камерон о человеке, который убегает от реальности в грезы в такой степени, как сейчас он, Слайдер?
Он посмеялся над самим собой и потянулся к телефону. Мужчина должен встречать реальность лицом к лицу, нести свою ответственность, выполнять свой долг и не беречь себя при этом.
Он набрал номер, и Джоанна сняла трубку после первого звонка.
– Ты что, сидишь у аппарата?
– Нет, я поставила его около кровати. У тебя все в порядке? Хочешь приехать?
– Уже поздно. Не очень-то здорово беспокоить тебя в такое время.
– Что за чушь! С кем, по-твоему, ты сейчас говоришь?
– Ты нужна мне, – с трудом проговорил Слайдер.
– Ты мне тоже нужен, – легко и просто ответила Джоанна. – Может быть, ты наконец перестанешь зря тратить время?
Он поехал к ней кружным путем, все время проверяясь по зеркалу заднего вида, и, когда добрался до Тернхэм-Грин, оставил машину не у дома Джоанны, а за углом. Он дошел до ее дома пешком, присматриваясь и вслушиваясь, и сначала прошел мимо ее двери, остановившись ненадолго под уличным фонарем, чтобы убедиться, что все в порядке. Потом он вернулся к дому и мягко постучался в дверь. Она впустила его сразу же и ничего не говорила, пока не заперла дверь на ключ.
– Что все это значит? Что ты там делал, на улице?
– Проверял, нет ли за мной слежки.
– Я так и подумала, глядя на тебя в окно. Тебе грозит какая-то опасность? Или тебя уже выслеживает Айрин?
Вместо ответа он обнял ее и зарылся лицом в ее волосы, пьянея от их запаха и от теплой доступности ее тела.
– Тот последний вечер во Флоренции, помнишь? – вдруг спросил он. – Ты не говорила мне, что обедала вместе с Анн-Мари.
– Но в этом не было ничего необычного, – удивилась Джоанна. – Мы часто обедали и ужинали вместе.
– Расскажи мне подробнее об этом вечере. Куда вы ходили?
Она отодвинула от него лицо и задумалась, вспоминая.
– Практически я поела еще перед репетицией, но она сказала, что голодна и хочет, чтобы я пошла с ней, ради компании. Я не возражала – надо же было чем-то занять время. Мы пошли в ресторан неподалеку...
– Кто его выбирал, ты или она?
– Она. Я же не хотела есть, мне было все равно, куда идти – я просто сидела рядом и смотрела, как она ест.
– Ты совсем ничего не ела? Не ела и не пила?
– Ну, она пыталась меня уговорить выпить стаканчик вина за компанию, но я не люблю пить перед концертом. Так что я выпила только чашку кофе.
– Кофе принесли в чашке? Или в кофейнике?
– Просто чашка из «эспрессо», и все, – Джоанна была озадачена вопросами. – А в чем дело?
– Когда ты почувствовала себя плохо?
– Плохо? А, это был всего лишь приступ «Монтесумы» – хоть и сильный. Я не могла играть на концерте – то, что называется «с горшка не слезала».
– Где это было, уже за сценой зала или до того?
– Я почувствовала первые признаки еще по дороге обратно. А когда начала переодеваться, тут меня и прихватило по-настоящему. Наверное, я съела за ужином какую-нибудь дрянь. Я сделала глупость и взяла немного инжира... – Слайдер молчал, и, глядя на его лицо, она выговорила: – Что ты хочешь сказать? Ты же не имеешь в виду?.. Ох, нет! Кончай, это же просто смешно!
– Так ли? А вот я думаю, что тебя намеренно вывели из строя на время концерта.
– Но она не могла подсыпать что-нибудь мне в кофе, я бы заметила это.
– Ресторан выбирала она. Только это ей и было нужно.
– Пресвятой Боже! – Она высвободилась из его рук и отошла па несколько шагов, как будто старалась отдалить себя от такого некрасивого предположения. – Но в честь чего надо было это затевать? Зачем ей надо было убирать меня с дороги? Чему это могло помочь?
– Быть может, потому, что в этот вечер ей надо было поменять скрипки. Видимо, именно поэтому ей пришлось играть на «Страде» во время концерта, а ты была одним из тех, кто скорее всего мог обратить на это внимание. – Она молча смотрела на него, все еще не веря до конца. – Ты не обращала внимания в этот вечер, что при ней была большая ковровая сумка?
– Только та, в которой она принесла свой концертный костюм. Она стояла у нее под стулом во время репетиции.
– А что она с ней сделала после репетиции?
– Не помню. Наверное, отнесла обратно в гардеробную.
– Попробуй припомнить. Это важно.
– Дай мне подумать. Дай мне подумать как следует. Что мы тогда делали? Погоди, я вспомнила! Нам пришлось положить скрипки в сейфовый шкаф, потому что гардеробные не запирались. Она попросила меня забрать ее скрипку с собой, пока она отнесет сумку в гардеробную. А потом мы встретились у двери па сцену.
– Значит, на самом деле ты не видела, что она сделала с сумкой? Потом, позже, сумка была при ней?
– Я не обратила внимания, – пожала плечами Джоанна. – Когда тебя прихватывает «Монтесума», тут уж ни до чего другого нет дела.
– Следовательно, она вполне могла отдать ее кому-то, или где-то оставить в условленном месте, чтобы ее там подобрали, пока ты носила ее футляр со скрипкой.
Джоанна посмотрела на его задумчивое лицо.
– Ты и в самом деле думаешь, что она участвовала в контрабанде? В какой-то большой организации?
– Я не знаю. Но это возможно.
– Просто не могу в это поверить. Только не Анн-Мари.
– Ладно, это всего лишь одна из возможных версий. У нас и в самом деле пока нет ничего, с чем можно было бы идти дальше.
У Джоанны по-прежнему был несчастный и обеспокоенный вид, поэтому он вновь обнял ее и сказал просто:
– Можно, мы займемся любовью?
В спальне она быстро сняла халат и легла на постель, ожидая, пока он закончит борьбу со своими более многочисленными одеждами. В свете от уличных фонарей, падавшем в окно, тело ее было гладким и белым, и когда она подняла ему навстречу руки, они показались Слайдеру существовавшими как бы отдельно от ее тела, всплывающими с немой мольбой из темных глубин.
Его тело было холодным по сравнению с ее домашним теплом и начало быстро согреваться там, где их плоть соприкасалась. Он взял ее лицо в ладони и поцеловал, на этот раз он чувствовал себя защитником, а не просителем. Именно сейчас она нуждалась в нем для обретения покоя и уверенности так же сильно, как он в ней. Все произошло быстро, но без спешки и в молчании, и на этот раз их любовь была плодом потребности друг в друге и доброты друг к другу, а не результатом подходящего момента. Потом она укрыла его одеялом и уложила рядом с собой, пристроив голову на его плече. Она поцеловала его и обвила руками, и, чувствуя, как благословенный жар ее плоти обволакивает его, он бездумно провалился в глубокий и спокойный сон.
Глава 12
Острота вины
Звонок телефона разбудил его так грубо, что он почувствовал, как сердцебиение сотрясает все его тело, а в горле ощутил тугой ком паники. В первое мгновение он не сознавал, где находится, а затем, почти сразу, паника перешла в страх, что он опять проспал у Джоанны всю ночь и его уже разыскивает Айрин, что означало крупную неприятность.
Холодный воздух обволок его тело, когда проснувшаяся Джоанна села в постели и потянулась к телефону.
– Хэлло? Да... Да, здесь. Минуточку.
Слайдер тоже сел и поглядел на зеленый глаз дисплея часов – половина третьего. Воздух в спальне казался дьявольски холодным. Должно быть, погода за ночь здорово переменилась.
Разумеется, опять звонил О'Флаэрти.
– Ты что, вообще не собираешься ехать домой?
– Что у тебя, Пат?
– Неприятности. Лучше тебе побыстрее приехать сюда, детали я тебе расскажу, когда приедешь. В двух словах – твой маленький дружок Томпсон получил свое.
– Мертв? И так скоро?! – Слайдер физически ощущал подводные течения, будоражащие его мозг. Как же это могло произойти настолько быстро?
– Как баранья туша. Так что не могли бы вы, сэр, пожалуйста, быть так любезны доставить сюда вашу задницу, ради Христа, и поскорее?
Слайдер молча смотрел на то, что совсем недавно еще было Саймоном Томпсоном. Он лежал поперек переднего сиденья с подогнутыми коленями и рукой, повисшей в воздухе, а его горло было перерезано так глубоко и старательно, что голова удерживалась на туловище только благодаря позвоночному столбу. Кровь была повсюду. Сиденья и коврик были просто пропитаны ею, так же как и его левый рукав и верхняя часть одежды. Благодаря наклону туловища и головы много крови натекло на волосы и уши. Глаза были широко открыты, губы разомкнуты, а вокруг косметически белых зубов образовалась корка застывшей крови.
На полу машины, прямо под его свесившейся рукой, лежал хирургический скальпель с коротким и широким лезвием, предполагаемое орудие убийства, хотя кто-то совершенно очевидно желал, чтобы все выглядело как самоубийство. Слайдер еще раз посмотрел на темные локоны, склеившиеся от крови, и отвернулся, полный гнева и раскаяния.
Эти ребята не тратили попусту времени. Они добрались до Томпсона раньше, чем Слайдер начал как следует беспокоиться. Ему надо было быть более предусмотрительным. Он обязан был забеспокоиться, зная, кем они, по его же собственным предположениям, были на самом деле. Он мог бы предотвратить эту смерть.
В этот момент детектив-констебль округа «Н», сопровождавший его, вручил ему маленький сложенный клочок бумаги. Детектив был очень молод, это был юноша из новой волны цветных иммигрантов, и его явно подташнивало от увиденного. Профессиональная часть сознания Слайдера с интересом отметила, что вест-индийцы тоже могут различимо бледнеть, причем почти до позеленения.
– Мы нашли это, сэр, в его правой руке. Вот почему мы догадались выйти на вас.
Слайдер развернул бумажку. Она была скорее смята, чем сложена. Очень необычным почерком, красноречиво говорившем о страхе писавшего, на ней было написано:
– Вы понимаете, что это означает, сэр? Вы его знали?
– О да, – ответил Слайдер. – Я знаю о нем все.
Фредди Камерон, привычно ворча и насвистывая, проводил вскрытие.
– Ну, что я тебе могу сказать? – сказал он Слайдеру по телефону. – Причина смерти, конечно, асфиксия. Трахея полностью перерезана. Внутренние органы я отослал на анализ, но я не видел никаких признаков отравления. Все равно, никогда не знаешь заранее. Общеизвестно, что самоубийцы любят сочетать разные способы.
– А это было самоубийство?
Камерон высвистел музыкальную фразу.
– Это ты мне должен сказать. Ты детектив, а не я. Рана полностью соответствует самоубийству, совершенному путем перерезания горла, произведенному левшой, равно как и убийству путем перерезания горла неким лицом, находившимся позади жертвы. Был твой человек левшой?
– Я не знаю.
– Кроме того, он должен был быть отлично подготовлен. Никто даже не подозревает, насколько тяжело перерезать человеческую глотку, пока сам не попробует, и обычно всегда наличествует несколько предварительных, пробных или неудачных порезов, если это самоубийство. Совершенно необычно для самоубийства произвести такой глубокий разрез с первой же попытки. Края раны даже не разлохмачены.
– Я полагаю, что найденный скальпель и был тем самым орудием?
– Никаких причин предполагать обратное.
– Меня удивило количество крови.
– Кто бы мог подумать, что у этого парня столько кровищи внутри, а? Ну, это был очень мощный разрез, скажем так. Сердце могло успеть сократиться еще раз или два. А алкоголь расширяет кровеносные сосуды.
– Алкоголь?
– «Капли датского короля» для храбрости. Или шотландского в данном случае. Я сам чуть было не опьянел, когда вскрыл желудок. Там, должно быть, было побольше четверти бутыли скотч-виски, только что выпитого. Как я понял, тебя версия самоубийства не очень устраивает?
– А ты понял? Нет, на самом деле мне скорее хотелось бы, чтобы это так и было, но только я не думаю, что это самоубийство.
– Как и я.
– Такая уверенность, Фредди? Это что-то не похоже на моего осторожного старого доброго трупореза, – сказал Слайдер с легкой усмешкой.
– Во-первых, я не верю в такой разрез с первой попытки. Во-вторых, у него на одном из передних зубов совершенно свежий скол. Такого рода вещи случаются, когда кто-нибудь насильно заставляет тебя пить из горлышка бутылки, а ты сопротивляешься.
Слайдер молчал, пока этот холодящий новый образ добавлялся к сложенному сценарию.
– Чтобы он не очень отбивался, я думаю, – наконец пробормотал он.
– Или добавить оттенков к мотивам самоубийства, не знаю. В общем, тебе придется продолжать поиски твоего левши-убийцы, как любому заправскому сыщику из романов Кристи.
– Смешанная метафора, – предупредил его Слайдер. – Или, по меньшей мере, смешение среды. Как бы то ни было, имея скальпель, мы теперь будем искать левшу-хирурга.
– Хирурги умеют резать обеими руками, ты, невежда!
– В самом деле?
– Разумеется. И я умею. Серьезно, ты не знал этого? Кстати, раз так, мое замечание может дать какую-то пользу?
– Никакой. Точно как у Агаты Кристи, – Слайдер был рад перемене темы. – Хотя я предполагаю, что любой человек с театральными замашками, который задумал самоубийство, может иметь достаточно дурного вкуса, чтобы оставить мелодраматическую записку. Но был ли левша-убийца настолько умен, чтобы попробовать этакий двойной блеф? Я так понял, что ты не нашел никаких царапин? – с тоской в голосе уточнил он. – В конце концов, его же как-то должны были заставить написать эту записку. И ты не мог найти для меня поцарапанную кисть?
– Если только он не был большим храбрецом, то одного прикосновения острого лезвия к его шее могло быть достаточно, чтобы он написал все, что от него потребуют, – указал Камерон.
– Он не был большим храбрецом, – со вздохом сказал Слайдер, вспоминая скрюченного над кружкой пива больного от страха музыканта. Храбрец умирает один раз, вспомнил он где-то вычитанную фразу, а трус – во много раз больше.
– Она была немножко расстроена, – объяснил он Слайдеру, пряча глаза.
– Сядь и посиди, – посоветовал Слайдер, – а то у тебя такой вид, будто тебя поколотили.
– Такой же и у вас, – возразил Атертон и открыл рот еще раз, чтобы выложить своему шефу еще что-нибудь столь же приятное и вежливое, но тут же мудро передумал и уселся в кресло, уложив длинные руки на край стола Слайдера. – Ну, она опознала почерк Томпсона на записке, – сказал он после паузы. – Почерк его левой руки, как она сказала.
Брови Слайдера поползли вверх. Атертон скорчил гримасу.
– Саймон Томпсон мог пользоваться обеими руками. От рождения он был левша, но игра на скрипке вынудила его переучиться на правую руку. Нельзя играть на скрипке наоборот, потому что струны оказываются не в том порядке, и ты будешь вести смычок вверх, когда все остальные ведут его вниз.
– А это неправильно?
– Некрасиво и неудобно. В любом случае Моррис сказала, что писать он мог обеими руками, но обычно для письма пользовался правой, хотя все другие дела мог делать обеими одинаково хорошо.
– Есть хоть что-нибудь в этом проклятом деле, что когда-нибудь поведет нас прямо вперед?
– Для меня это выглядит достаточно прямо, шеф. Будучи под действием эмоционального стресса, вызвавшего самоубийство, он бессознательно вернулся к врожденным качествам левши.
– А надколотый зуб?
– Предположим, у него тряслись руки. Он мог бы и сам себе его повредить.
– Хотел бы я думать так же, как ты, – покачал головой Слайдер. – Но передо мной стоит образ этого кролика в человеческом обличье, которому угрожает некто очень бесчеловечный, вооруженный острейшим лезвием, и, настолько этим напуганный, он пишет под диктовку эту записку, но в последней отчаянной попытке рассказать миру, что все на самом деле не так, как должно будет выглядеть после его гибели, он пишет ее левой рукой, что даст понять хотя бы Элен Моррис, что здесь что-то по меньшей мере необычно.
– Но ведь он перерезал себе горло левой рукой.
– Убийца, который очень умен, как мы уже знаем, заметил, что его жертва – левша, вот и перерезал ему горло соответствующим образом.
Атертон поднял руки и вновь уронил их.
– Ну, это уж чистый Ханс Христиан Андерсен! Все увязано. Если убийца такой уж умный, почему он не сделал разрез более похожим на самоубийство?
– Возможно, он не знал своей собственной силы. Более вероятно то, что он понимал, что Томпсон не будет тихо и спокойно сидеть и дожидаться, пока его будут красиво и артистично обрабатывать скальпелем. Один быстрый и мощный порез, и дело сделано.
– Ладно, пусть я придурок, – вздохнул Атертон и потер тыльную сторону левой ладони пальцами правой руки. – Только все это выглядит несколько слабовато. Если это Томпсон убил Анн-Мари Остин, а потом пошел на самоубийство, тогда все приобретает смысл и выглядит намного проще...
– ... А мы все едем по домам пить чай, – закончил за него фразу Слайдер. Теперь он понимал, что даже у Атертона бывали моменты, когда ему хотелось уйти от реальности. – Знаешь ли, жизнь не бывает настолько симметричной.
– И все равно, нет никаких доказательств, что это было не самоубийство, – стоял на своем Атертон. – Только ваша артистическая чувствительность.
Слайдер некоторое время хранил молчание.
– Что-нибудь удалось нащупать в «Собаке и Мошонке»?
– Пока ничего. Но я еще не закончил и совершенно уверен, что Хильда что-то знает. Сегодня вечером еще раз попробую расколоть ее.
– У Хильды всегда такой вид, как будто она что-то знает, – предостерег Атертона Слайдер. – Смотри, не попадайся в старую ловушку.
– Нам просто необходимо найти что-нибудь, что можно показать на совещании. Супер собирается задать несколько вопросов насчет того, чем это мы тут занимаемся целыми днями.
– Выкинет в окно наши яйца, как пить дать.
– Да, но oeuvre – это не совсем то, что oeuf [8].
– Повтори еще раз?
– Проехали. Вечно я мечу бисер перед свиньями.
– Хорошо, что мечешь бисер, а не яйца... всмятку, – ехидно улыбнулся Слайдер.
– Я приметил эту машину, потому что это был «Эм-Джи-Би Роудстер». А я люблю эти «Эм-Джи». У меня самого такая же, но сейчас, когда родился ребенок, она стала непрактичной.
Женат, и есть ребенок, отметил Атертон. Все лучше и лучше.
– Вы не обратили внимания на регистрационный номер, вероятно?
– Боюсь, что нет. Единственное – номер был из серии «У».
– Цвет?
– Ярко-красный. По-моему, он называется «вермильон».
И он рассказал свою историю. Он сидел в своей машине на автостоянке паба «Собака и Спортсмен», поджидая жену, работавшую в промежуточной смене на «Юнайтед Дайариз» в Скрабс-Лэйн. Они оба отдавали работе каждый свободный час, чтобы вместе сделать депозит на покупку дома. Теперь, когда у них был ребенок, они хотели иметь собственное жилье.
Холодный воздух обволок его тело, когда проснувшаяся Джоанна села в постели и потянулась к телефону.
– Хэлло? Да... Да, здесь. Минуточку.
Слайдер тоже сел и поглядел на зеленый глаз дисплея часов – половина третьего. Воздух в спальне казался дьявольски холодным. Должно быть, погода за ночь здорово переменилась.
Разумеется, опять звонил О'Флаэрти.
– Ты что, вообще не собираешься ехать домой?
– Что у тебя, Пат?
– Неприятности. Лучше тебе побыстрее приехать сюда, детали я тебе расскажу, когда приедешь. В двух словах – твой маленький дружок Томпсон получил свое.
– Мертв? И так скоро?! – Слайдер физически ощущал подводные течения, будоражащие его мозг. Как же это могло произойти настолько быстро?
– Как баранья туша. Так что не могли бы вы, сэр, пожалуйста, быть так любезны доставить сюда вашу задницу, ради Христа, и поскорее?
* * *
«Альфа Спайдер» была запаркована у заброшенного дома на тихой боковой улочке примерно в четверти мили от дома Томпсона. Полуночный пьяница, тащившийся домой, отметил нечто необычное в машине и решил разглядеть салон получше. А затем, несмотря на охвативший его ужас, все же нашел в себе достаточно гражданского мужества позвонить в местный участок полиции, после чего непреклонно отклонил всякие просьбы сообщить свое имя и побыть на месте до их приезда, и с гораздо большей скоростью, чем до своего жуткого открытия, благополучно отбыл в неизвестность.Слайдер молча смотрел на то, что совсем недавно еще было Саймоном Томпсоном. Он лежал поперек переднего сиденья с подогнутыми коленями и рукой, повисшей в воздухе, а его горло было перерезано так глубоко и старательно, что голова удерживалась на туловище только благодаря позвоночному столбу. Кровь была повсюду. Сиденья и коврик были просто пропитаны ею, так же как и его левый рукав и верхняя часть одежды. Благодаря наклону туловища и головы много крови натекло на волосы и уши. Глаза были широко открыты, губы разомкнуты, а вокруг косметически белых зубов образовалась корка застывшей крови.
На полу машины, прямо под его свесившейся рукой, лежал хирургический скальпель с коротким и широким лезвием, предполагаемое орудие убийства, хотя кто-то совершенно очевидно желал, чтобы все выглядело как самоубийство. Слайдер еще раз посмотрел на темные локоны, склеившиеся от крови, и отвернулся, полный гнева и раскаяния.
Эти ребята не тратили попусту времени. Они добрались до Томпсона раньше, чем Слайдер начал как следует беспокоиться. Ему надо было быть более предусмотрительным. Он обязан был забеспокоиться, зная, кем они, по его же собственным предположениям, были на самом деле. Он мог бы предотвратить эту смерть.
В этот момент детектив-констебль округа «Н», сопровождавший его, вручил ему маленький сложенный клочок бумаги. Детектив был очень молод, это был юноша из новой волны цветных иммигрантов, и его явно подташнивало от увиденного. Профессиональная часть сознания Слайдера с интересом отметила, что вест-индийцы тоже могут различимо бледнеть, причем почти до позеленения.
– Мы нашли это, сэр, в его правой руке. Вот почему мы догадались выйти на вас.
Слайдер развернул бумажку. Она была скорее смята, чем сложена. Очень необычным почерком, красноречиво говорившем о страхе писавшего, на ней было написано:
Передайте инспектору Слайдеру. Это сделал я. Я больше не могу этого выдержать.Зеленоватый юный детектив-констебль наблюдал за ним во все глаза, от любопытства он даже стал менее бледным.
– Вы понимаете, что это означает, сэр? Вы его знали?
– О да, – ответил Слайдер. – Я знаю о нем все.
* * *
Домой Слайдер вообще не поехал. В семь часов утра он съел сверх-обильный завтрак в кафетерии участка Хайбери: яичницу, бекон, две сосиски, помидоры, поджаренный хлеб – и запил все это двумя чашками чая, поражаясь своему собственному аппетиту, пока не вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего вечера. Еда согрела его, заставив кровь быстрее бежать по жилам, и мозг заработал поживее, а вся прошедшая ночь начала даже приобретать удобную окраску чего-то нереального. Он почти перестал вспоминать кровь, запекшуюся на открытых глазах Саймона Томпсона и склеившую его ресницы подобно тому необычному гриму, который наносят себе на веки панки. По крайней мере, эта картина уже не вставала перед ним столь навязчиво.Фредди Камерон, привычно ворча и насвистывая, проводил вскрытие.
– Ну, что я тебе могу сказать? – сказал он Слайдеру по телефону. – Причина смерти, конечно, асфиксия. Трахея полностью перерезана. Внутренние органы я отослал на анализ, но я не видел никаких признаков отравления. Все равно, никогда не знаешь заранее. Общеизвестно, что самоубийцы любят сочетать разные способы.
– А это было самоубийство?
Камерон высвистел музыкальную фразу.
– Это ты мне должен сказать. Ты детектив, а не я. Рана полностью соответствует самоубийству, совершенному путем перерезания горла, произведенному левшой, равно как и убийству путем перерезания горла неким лицом, находившимся позади жертвы. Был твой человек левшой?
– Я не знаю.
– Кроме того, он должен был быть отлично подготовлен. Никто даже не подозревает, насколько тяжело перерезать человеческую глотку, пока сам не попробует, и обычно всегда наличествует несколько предварительных, пробных или неудачных порезов, если это самоубийство. Совершенно необычно для самоубийства произвести такой глубокий разрез с первой же попытки. Края раны даже не разлохмачены.
– Я полагаю, что найденный скальпель и был тем самым орудием?
– Никаких причин предполагать обратное.
– Меня удивило количество крови.
– Кто бы мог подумать, что у этого парня столько кровищи внутри, а? Ну, это был очень мощный разрез, скажем так. Сердце могло успеть сократиться еще раз или два. А алкоголь расширяет кровеносные сосуды.
– Алкоголь?
– «Капли датского короля» для храбрости. Или шотландского в данном случае. Я сам чуть было не опьянел, когда вскрыл желудок. Там, должно быть, было побольше четверти бутыли скотч-виски, только что выпитого. Как я понял, тебя версия самоубийства не очень устраивает?
– А ты понял? Нет, на самом деле мне скорее хотелось бы, чтобы это так и было, но только я не думаю, что это самоубийство.
– Как и я.
– Такая уверенность, Фредди? Это что-то не похоже на моего осторожного старого доброго трупореза, – сказал Слайдер с легкой усмешкой.
– Во-первых, я не верю в такой разрез с первой попытки. Во-вторых, у него на одном из передних зубов совершенно свежий скол. Такого рода вещи случаются, когда кто-нибудь насильно заставляет тебя пить из горлышка бутылки, а ты сопротивляешься.
Слайдер молчал, пока этот холодящий новый образ добавлялся к сложенному сценарию.
– Чтобы он не очень отбивался, я думаю, – наконец пробормотал он.
– Или добавить оттенков к мотивам самоубийства, не знаю. В общем, тебе придется продолжать поиски твоего левши-убийцы, как любому заправскому сыщику из романов Кристи.
– Смешанная метафора, – предупредил его Слайдер. – Или, по меньшей мере, смешение среды. Как бы то ни было, имея скальпель, мы теперь будем искать левшу-хирурга.
– Хирурги умеют резать обеими руками, ты, невежда!
– В самом деле?
– Разумеется. И я умею. Серьезно, ты не знал этого? Кстати, раз так, мое замечание может дать какую-то пользу?
– Никакой. Точно как у Агаты Кристи, – Слайдер был рад перемене темы. – Хотя я предполагаю, что любой человек с театральными замашками, который задумал самоубийство, может иметь достаточно дурного вкуса, чтобы оставить мелодраматическую записку. Но был ли левша-убийца настолько умен, чтобы попробовать этакий двойной блеф? Я так понял, что ты не нашел никаких царапин? – с тоской в голосе уточнил он. – В конце концов, его же как-то должны были заставить написать эту записку. И ты не мог найти для меня поцарапанную кисть?
– Если только он не был большим храбрецом, то одного прикосновения острого лезвия к его шее могло быть достаточно, чтобы он написал все, что от него потребуют, – указал Камерон.
– Он не был большим храбрецом, – со вздохом сказал Слайдер, вспоминая скрюченного над кружкой пива больного от страха музыканта. Храбрец умирает один раз, вспомнил он где-то вычитанную фразу, а трус – во много раз больше.
* * *
Атертон и КЖД Суилли поехали вместе допросить Элен Моррис, и по возвращении Атертон выглядел печальнее и умудреннее, чем утром.– Она была немножко расстроена, – объяснил он Слайдеру, пряча глаза.
– Сядь и посиди, – посоветовал Слайдер, – а то у тебя такой вид, будто тебя поколотили.
– Такой же и у вас, – возразил Атертон и открыл рот еще раз, чтобы выложить своему шефу еще что-нибудь столь же приятное и вежливое, но тут же мудро передумал и уселся в кресло, уложив длинные руки на край стола Слайдера. – Ну, она опознала почерк Томпсона на записке, – сказал он после паузы. – Почерк его левой руки, как она сказала.
Брови Слайдера поползли вверх. Атертон скорчил гримасу.
– Саймон Томпсон мог пользоваться обеими руками. От рождения он был левша, но игра на скрипке вынудила его переучиться на правую руку. Нельзя играть на скрипке наоборот, потому что струны оказываются не в том порядке, и ты будешь вести смычок вверх, когда все остальные ведут его вниз.
– А это неправильно?
– Некрасиво и неудобно. В любом случае Моррис сказала, что писать он мог обеими руками, но обычно для письма пользовался правой, хотя все другие дела мог делать обеими одинаково хорошо.
– Есть хоть что-нибудь в этом проклятом деле, что когда-нибудь поведет нас прямо вперед?
– Для меня это выглядит достаточно прямо, шеф. Будучи под действием эмоционального стресса, вызвавшего самоубийство, он бессознательно вернулся к врожденным качествам левши.
– А надколотый зуб?
– Предположим, у него тряслись руки. Он мог бы и сам себе его повредить.
– Хотел бы я думать так же, как ты, – покачал головой Слайдер. – Но передо мной стоит образ этого кролика в человеческом обличье, которому угрожает некто очень бесчеловечный, вооруженный острейшим лезвием, и, настолько этим напуганный, он пишет под диктовку эту записку, но в последней отчаянной попытке рассказать миру, что все на самом деле не так, как должно будет выглядеть после его гибели, он пишет ее левой рукой, что даст понять хотя бы Элен Моррис, что здесь что-то по меньшей мере необычно.
– Но ведь он перерезал себе горло левой рукой.
– Убийца, который очень умен, как мы уже знаем, заметил, что его жертва – левша, вот и перерезал ему горло соответствующим образом.
Атертон поднял руки и вновь уронил их.
– Ну, это уж чистый Ханс Христиан Андерсен! Все увязано. Если убийца такой уж умный, почему он не сделал разрез более похожим на самоубийство?
– Возможно, он не знал своей собственной силы. Более вероятно то, что он понимал, что Томпсон не будет тихо и спокойно сидеть и дожидаться, пока его будут красиво и артистично обрабатывать скальпелем. Один быстрый и мощный порез, и дело сделано.
– Ладно, пусть я придурок, – вздохнул Атертон и потер тыльную сторону левой ладони пальцами правой руки. – Только все это выглядит несколько слабовато. Если это Томпсон убил Анн-Мари Остин, а потом пошел на самоубийство, тогда все приобретает смысл и выглядит намного проще...
– ... А мы все едем по домам пить чай, – закончил за него фразу Слайдер. Теперь он понимал, что даже у Атертона бывали моменты, когда ему хотелось уйти от реальности. – Знаешь ли, жизнь не бывает настолько симметричной.
– И все равно, нет никаких доказательств, что это было не самоубийство, – стоял на своем Атертон. – Только ваша артистическая чувствительность.
Слайдер некоторое время хранил молчание.
– Что-нибудь удалось нащупать в «Собаке и Мошонке»?
– Пока ничего. Но я еще не закончил и совершенно уверен, что Хильда что-то знает. Сегодня вечером еще раз попробую расколоть ее.
– У Хильды всегда такой вид, как будто она что-то знает, – предостерег Атертона Слайдер. – Смотри, не попадайся в старую ловушку.
– Нам просто необходимо найти что-нибудь, что можно показать на совещании. Супер собирается задать несколько вопросов насчет того, чем это мы тут занимаемся целыми днями.
– Выкинет в окно наши яйца, как пить дать.
– Да, но oeuvre – это не совсем то, что oeuf [8].
– Повтори еще раз?
– Проехали. Вечно я мечу бисер перед свиньями.
– Хорошо, что мечешь бисер, а не яйца... всмятку, – ехидно улыбнулся Слайдер.
* * *
Молодой человек был аккуратно одет, говорил спокойно и был понятлив – о таком свидетеле мог бы только мечтать любой полисмен.– Я приметил эту машину, потому что это был «Эм-Джи-Би Роудстер». А я люблю эти «Эм-Джи». У меня самого такая же, но сейчас, когда родился ребенок, она стала непрактичной.
Женат, и есть ребенок, отметил Атертон. Все лучше и лучше.
– Вы не обратили внимания на регистрационный номер, вероятно?
– Боюсь, что нет. Единственное – номер был из серии «У».
– Цвет?
– Ярко-красный. По-моему, он называется «вермильон».
И он рассказал свою историю. Он сидел в своей машине на автостоянке паба «Собака и Спортсмен», поджидая жену, работавшую в промежуточной смене на «Юнайтед Дайариз» в Скрабс-Лэйн. Они оба отдавали работе каждый свободный час, чтобы вместе сделать депозит на покупку дома. Теперь, когда у них был ребенок, они хотели иметь собственное жилье.