Страница:
Молодой монах вопросительно поглядел на них.
— Брат Годвайн — искусный лекарь, но он не умеет ни читать, ни писать, поэтому я у него за писаря. Брат Годвайн хочет написать трактат. Этого потребовал от него Святой Отец.
Рейн сердито посмотрела на Селика, возмущенная, что он изображает ее неграмотной. Но он сделал вид, что ничего не понял.
— Ты слышал про трактат о пиявках, который написал Балд? — простодушно мигая, спросил Селик отца Бернарда.
— Ну конечно.
— Так вот, трактат брата Годвайна будет совсем другим. Балд описывает тело снаружи с головы до ног, а брат Годвайн расскажет о том, что внутри. И он хочет назвать ее медицинским руководством.
Отец Бернард открыл рот, и от его гнилого дыхания Рейн чуть не потеряла сознание.
— Я правильно излагаю, брат Друг Бога… то есть брат Годвайн? — осведомился Селик.
Рейн неохотно кивнула, и Селик понял, что позже ему много чего придется выслушать по этому поводу.
Селик непрерывно досаждал ей своим поддразниванием, и она собиралась сказать ему об этом, когда они вернутся к Гайде. В самом деле, это она-то не умеет читать и писать! И в то же время пишет учебник! Однако Рейн понимала, как важно соблюдать осторожность. Она не должна вмешиваться в дела лекарей, и у них не должно возникнуть подозрения, что она женщина, тем более, женщина из будущего.
— Ты можешь показать нам больницу, пока отец Теодрик занят? — спросила она нарочно хриплым голосом.
Отец Бернард лениво почесал подмышки и шумно пустил ветры, не смутившись и даже не извинившись. Конечно, он принимал ее за мужчину, а Рейн всегда предполагала, что мужчины — некоторые мужчины, во всяком случае, — именно так себя и ведут. Она заметила, что Селик с улыбкой наблюдает за ней, ожидая обычной необузданной реакции. Тогда она нетерпеливо топнула ногой, подстегивая молодого монаха, задумчиво кусавшего нижнюю губу.
— Отец Теодрик, без сомнения, одобрит мое решение, — неуверенно проговорил он.
Рейн и Селик, не теряя времени даром, направились в больницу, пока отец Бернард не передумал.
Глаза Рейн жадно высматривали все до последней подробности в огромном зале, в котором на соломенных тюфяках по обе стороны лежало не меньше двадцати больных. Лекари в длинных ниспадающих рясах, стоя на коленях, в основном занимались кровопусканием. Рейн видела на картинках в медицинских книгах, как ставят пиявки и пускают кровь, но даже не предполагала, что это так отвратительно.
У каждого лекаря были две глиняные чаши — одна для «некормленых» пиявок и другая — для «кормленых», раздутых и налитых кровью. Пиявки ставили всем без разбору, словно они помогали одним срастить кости, а другим, например паралитикам, обрести подвижность.
Селик крепко сжал руку Рейн, предостерегая против любого неосторожного слова. Она попыталась вырваться, но он сделал вид, что этого не заметил.
Отец Бернард останавливался возле каждого соломенного тюфяка и услужливо рассказывал о состоянии больных, знакомил их с неутомимыми лекарями. Если забыть о кровопускании, Рейн в самом деле ни к чему не могла придраться, потому что лекари делали все, что было в их силах. К тому же, из всех только одного больного с опухолью желудка вполне можно было бы оставить в покое. Ему бы уже не помогло ни одно из известных в будущем средств, и его бы только вволю кормили успокоительными.
Больной с сердечным приступом… Интересно, они уже знают о свойствах дигиталиса?
Дойдя до последнего тюфяка, Рейн все же не удержалась и высказала свое мнение.
Она опустилась на колени рядом с лекарем, который снимал раздувшихся от крови пиявок с груди хрипящей двенадцатилетней девочки, которая была уже без сознания от слабости. Исходивший от нее запах был слишком хорошо знаком Рейн.
— Ты знаешь, что с ней? — шепотом спросила она пожилого священника, которого отец Бернард представил как отца Руперта из Рейнской земли.
Он влажным полотенцем вытирал кровь с впалой груди девочки.
Монах покачал выбритой головой.
— Ничего такого раньше не видел. Ей не помогают ни травы, ни кровопускание. Ничего.
— А зловоние, отец? Оно все время такое? И стул у нее белого цвета и содержит много жира? И она теряет вес, хотя ты ее хорошо кормишь?
У старика от удивления округлились выцветшие глаза.
— Все правильно. Ты уже видел таких больных?
— В общем, да. С моей племянницей недавно случилось нечто похожее.
— И что же это?
— У нее аллергия на все зерновые. Желудок не переваривает пищу из злаков, и в организме скапливается много вредных отходов.
— Правда? И что ты с ней делал?
— Я ее не лечил, но должен сказать, что теперь она ведет нормальную жизнь, но ни при каких обстоятельствах не ест хлеба и всего такого.
Лекарь недоверчиво посмотрел на Рейн, вне всякого сомнения, заподозрив неладное в столь простом способе лечения.
— Попробуй, отец. Вреда не будет. Несколько дней не давай ей ничего из злаков. И эль тоже. Если я прав, ей сразу же станет лучше.
Старик задумался.
— Попробую.
Он приказал слуге изменить диету и вновь повернулся к Рейн.
— Как, ты сказал, тебя зовут?
— Брат Годвайн, — ответила она.
Подняв голову, Рейн увидела, что Селик не отрывает от нее блестящих глаз, в которых светилась гордость за нее.
— Ты сможешь ее вылечить? — спросил Селик, помогая Рейн встать на ноги.
— Думаю, да, но… — Она помолчала, а потом спросила отца Бернарда: — Можно мне прийти еще раз и поработать с больными? Наверное, я мог бы быть им полезен и, конечно же, многому бы научился у здешних лекарей. Это очень важно для моего пока еще ненаписанного медицинского руководства, — добавила она, страдальчески поглядев на Селика.
— Это решает отец Теодрик, но он всегда жалуется на недостаток хороших лекарей. — Отец Бернард как-то странно посмотрел на нее. — У тебя высокий и… мелодичный голос.
Рейн ссутулилась, сообразив, что забыла о своей роли.
Взгляд отца Бернарда остановился на Селике, все еще державшем Рейн за руку. Он словно что-то понял и облизал свои потрескавшиеся губы, после чего спросил Селика:
— Ты будешь сопровождать брата Годвайна, если его допустят до работы в больнице?
Селик медленно покачал головой. Ярость затуманила ему глаза.
Отец Бернард нервно хихикнул и бросил одобрительный взгляд на лицо и фигуру Рейн.
— Сейчас я думаю, что отец Теодрик наверняка примет твои… услуги. Мы всегда нуждаемся в хороших… лекарях. К тому же, я замолвлю за тебя словечко перед нашим добрым отцом.
Внезапно поняв, о чем он говорит, Рейн открыла рот.
О Боже Милосердный! Да этот средневековый монах гомик. И он нацелился на меня.
После этого отец Бернард провел еще короткую экскурсию по саду, где выращивали целебные растения, и показал примитивную «аптеку», в которой монах с тонзурой возился с глиняными чашами, смешивая в них лекарства по древним рецептам, записанным в огромной пыльной книге.
Рейн была заворожена этим зрелищем и решила непременно еще хотя бы раз побывать в больнице, чтобы побольше узнать о возможностях средневековой медицины.
— Когда ты еще придешь, обязательно назовись монаху, который будет на моем месте. Его зовут отец Сеовульф. Мы должны быть осторожны. У нас тут целый день были саксы. Они разыскивают какого-то изгоя-викинга.
У Рейн кровь застыла в жилах от этих слов отца Бернарда. Неужели они искали Селика? И где они теперь?
— Вот как? — проговорила она дрожащим голосом. — А почему они так беспокоятся из-за одного викинга?
Отец Бернард пожал плечами.
— Я тоже об этом думаю. Неужели воинам больше нечего делать, как прочесывать город из-за одного язычника? Хотя, конечно, я не должен это говорить. Король Ательстан хорошо относится к святой церкви. Ведь это он основал нашу больницу в прошлом году. Так что, если королю нужен какой-то несчастный датчанин, я протестовать не буду. Они могут подвесить этого изгоя за ноги или содрать с него живого шкуру, мне все равно.
Рейн поежилась, думая только о том, как бы побыстрее отблагодарить бесчувственного отца Бернарда за гостеприимство и помягче отклонить его предложение поселиться при больнице на то время, что они пробудут в Йорвике.
Когда они уже направились к выходу, Рейн обратила внимание на громко кричавшего человека и на толстого священника, преграждавшего ему вход. Мужчина умолял лекаря помочь его жене, которая уже три дня не могла разродиться их первенцем.
— Иди домой, Ухтред, — твердо стоял на своем монах. — Я сразу тебе сказал, чтобы ты позвал повитуху. Мы Божьи люди, и нам не подобает прикасаться к женским органам.
— Хильда умирает. А повитуха не придет, если ей не заплатить, и…
— Прочь! — завопил монах, с отвращением отрывая грязные руки просителя от своего рукава. — Эй, выкиньте этого негодяя из Святой церкви.
— Будь ты проклят! Чтоб тебе провалиться в преисподнюю! — крикнул Ухтред, завидев приближающуюся церковную стражу.
— Послушай, — вмешалась Рейн. — Я пойду с тобой. Может быть, смогу помочь.
Она услышала стон Селика, но несчастный посмотрел на нее с такой благодарностью, что Рейн поняла, она должна ему помочь, что бы ни сказал Селик. К ее несказанному удивлению Селик промолчал, когда она последовала за обезумевшим от горя мужем. Монах проворчал им вслед:
— Чужеземцы! всегда думают, что знают больше других!
Открыв входную дверь, они застыли на месте, увидев многосотенную толпу, которая вопила и тянулась за хлебом, раздаваемым монахами.
— Сегодня его раздают бесплатно, — объяснил Селик. — Нищие топчут друг друга ради куска хлеба, а монахи, поглаживая себя по животам, хвалят себя за великое благодеяние.
— Ты очень злой, Селик.
— А ты слишком мягкосердечна, — сказал он.
И они стали медленно протискиваться сквозь толпу за Ухтредом.
Рейн внезапно остановилась, заметив мальчика и девочку примерно семи и четырех лет. Они стояли неподалеку, и она поняла, что это брат и сестра, хотя их лиц почти не было видно под слоем грязи. Девочка, крепко зажав во рту большой палец, внимательно слушала, что ей говорил брат.
— Стой здесь, Адела, а я постараюсь добыть для нас еды. Обещай никуда не уходить.
— Обещаю, Адам, — проговорила она, кивнув кишевшей вшами головкой.
Круглыми от страха глазами она смотрела, как ее брат пробирается в толпе, здесь щипля кого-то, там пролезая между ногами.
В конце концов он выхватил маленький кусочек хлеба из рук священника, который собирался одарить им пожилую женщину в лохмотьях.
— Отдай, проклятая жаба! — пронзительно завопила женщина.
Многие в толпе повернулись, чтобы посмотреть на удачливого Адама, некоторые попытались отнять у него драгоценную добычу.
Но разве можно отобрать с таким трудом завоеванную еду. Адам запихнул хлеб под грязную рубашонку и, спасая свою жизнь, пулей понесся прочь.
Рейн направилась к детям, не обращая внимания на гнев Селика. Толпа разделила их, и она не слышала, что Ухтред закричал в страхе из-за непредвиденной задержки. Она видела, как мальчик разломил хлеб пополам, и дети с жадностью, как голодные волки, набросились на добычу. Видимо, они не ели уже несколько дней.
Рейн наклонилась к ним и спросила девочку:
— Как тебя зовут, малышка?
Испуганные синие глаза стали искать брата.
— Адам, — позвала она, протягивая ему руку. Большой палец другой руки она мгновенно сунула себе в рот.
— Зачем тебе знать? — прищурившись и воинственно уперев руки в бока, потребовал ответа мальчик.
Рейн знала, что Селик стоит у нее за спиной, но он молчал.
— Вам обоим не следует одним болтаться по улицам. Где ваши родители?
— Ушли насовсем.
— Они… умерли?
— Да. А тебе какое дело? Монахи только о себе заботятся. Маму хоронили без священника.
Рейн тяжело вздохнула.
— Когда это было?
Маленький мальчик с бравадой пожал плечами и затянул потуже пояс на штанах. Рейн показалось, что она увидела краткую вспышку страдания и страха в его глазах.
— Прошлой зимой.
— Год! С кем же вы живете теперь?
— А?
— Рейн, оставь. Мы здесь слишком долго, — сказал Селик, беря ее за руку. — Вспомни о рожающей женщине.
— О, я забыла, — сказала она, бросая виноватый взгляд на Ухтреда. И все равно повернулась к мальчику. — Кто, ты сказал, заботится о вас?
Он гордо запрокинул голову и огрызнулся:
— Я взял на себя заботу о моей сестре и о себе. Нам не нужно, чтобы какой-то священник вмешивался в наши дела и надоедал нам.
— Я только хотел помочь…
— А! Точно как Аслам…
— Торговец рабами? — с удивлением спросил Селик.
— Да, торговец рабами. Все время хочет нас заграбастать. Ничего у него не выйдет. Старый ублюдок. Говорит, будто знает одного султана далеко отсюда, который будет заботиться о нас как о своих детях, даст нам дом и хорошую еду, но я знаю, чего он хочет. Знаю, знаю.
— Чего же? — спросила Рейн, уже услыхав, как за ее спиной грязно выругался Селик.
— Чего он хочет? Да хочет вставить своего петуха нам в зад, — с наивной прямотой заявил знающий все о нравах улицы мальчишка. — И вы такие же, проклятые монахи.
Он плюнул себе под ноги, схватил за руку сестру и исчез в толпе.
— Селик, пожалуйста! — крикнула Рейн. — Мы должны им помочь.
— Ты выжила из ума. Я не хочу своих детей и уж тем более не желаю заботиться о чужих, от которых никакого толку, одно беспокойство. И будь добра, заруби это у себя на носу.
— Но, Селик, ты видел, как она смотрела на нас. Она просила о помощи, хотя и убегала.
— Ты видишь и слышишь то, что тебе хочется, женщина. А на самом деле ты разговаривала с немытым зверьком, который умеет выругаться и постоять за себя не хуже любого взрослого мужчины. Он и в битве уцелел бы, что уж говорить об улицах большого города.
— Пожалуйста, пожалуйста, — молил Ухтред, дергая Рейн за рукав. — Моя жена умирает, а вы тут болтаете о никудышных уличных детях.
Рейн гневно повернулась к нему.
— Почему ты думаешь, что твоему еще нерожденному ребенку хуже, чем этим несчастным детям?
Ухтред побледнел, понимая, что из-за своих опрометчивых слов вполне может лишиться помощи лекаря.
— Ох, прошу прощения. Но я так боюсь… Хильда…
Рейн кивнула, принимая его извинения, и они с Селиком поспешили следом за Ухтредом.
Чуть позже, когда они уже подошли к нищенской лачуге, случилось невероятное. Уже входя в дверь, она обернулась и увидела неподалеку Адама и Аделу, которые, по-видимому, намеренно оказались тут. Они стояли, прислонясь спинами к ближайшему дереву, и смотрели, как она наклоняет голову, чтобы не удариться о притолоку. Рейн помахала им.
И могла бы поклясться, что Адам все-таки ждал от нее помощи.
ГЛАВА 13
— Брат Годвайн — искусный лекарь, но он не умеет ни читать, ни писать, поэтому я у него за писаря. Брат Годвайн хочет написать трактат. Этого потребовал от него Святой Отец.
Рейн сердито посмотрела на Селика, возмущенная, что он изображает ее неграмотной. Но он сделал вид, что ничего не понял.
— Ты слышал про трактат о пиявках, который написал Балд? — простодушно мигая, спросил Селик отца Бернарда.
— Ну конечно.
— Так вот, трактат брата Годвайна будет совсем другим. Балд описывает тело снаружи с головы до ног, а брат Годвайн расскажет о том, что внутри. И он хочет назвать ее медицинским руководством.
Отец Бернард открыл рот, и от его гнилого дыхания Рейн чуть не потеряла сознание.
— Я правильно излагаю, брат Друг Бога… то есть брат Годвайн? — осведомился Селик.
Рейн неохотно кивнула, и Селик понял, что позже ему много чего придется выслушать по этому поводу.
Селик непрерывно досаждал ей своим поддразниванием, и она собиралась сказать ему об этом, когда они вернутся к Гайде. В самом деле, это она-то не умеет читать и писать! И в то же время пишет учебник! Однако Рейн понимала, как важно соблюдать осторожность. Она не должна вмешиваться в дела лекарей, и у них не должно возникнуть подозрения, что она женщина, тем более, женщина из будущего.
— Ты можешь показать нам больницу, пока отец Теодрик занят? — спросила она нарочно хриплым голосом.
Отец Бернард лениво почесал подмышки и шумно пустил ветры, не смутившись и даже не извинившись. Конечно, он принимал ее за мужчину, а Рейн всегда предполагала, что мужчины — некоторые мужчины, во всяком случае, — именно так себя и ведут. Она заметила, что Селик с улыбкой наблюдает за ней, ожидая обычной необузданной реакции. Тогда она нетерпеливо топнула ногой, подстегивая молодого монаха, задумчиво кусавшего нижнюю губу.
— Отец Теодрик, без сомнения, одобрит мое решение, — неуверенно проговорил он.
Рейн и Селик, не теряя времени даром, направились в больницу, пока отец Бернард не передумал.
Глаза Рейн жадно высматривали все до последней подробности в огромном зале, в котором на соломенных тюфяках по обе стороны лежало не меньше двадцати больных. Лекари в длинных ниспадающих рясах, стоя на коленях, в основном занимались кровопусканием. Рейн видела на картинках в медицинских книгах, как ставят пиявки и пускают кровь, но даже не предполагала, что это так отвратительно.
У каждого лекаря были две глиняные чаши — одна для «некормленых» пиявок и другая — для «кормленых», раздутых и налитых кровью. Пиявки ставили всем без разбору, словно они помогали одним срастить кости, а другим, например паралитикам, обрести подвижность.
Селик крепко сжал руку Рейн, предостерегая против любого неосторожного слова. Она попыталась вырваться, но он сделал вид, что этого не заметил.
Отец Бернард останавливался возле каждого соломенного тюфяка и услужливо рассказывал о состоянии больных, знакомил их с неутомимыми лекарями. Если забыть о кровопускании, Рейн в самом деле ни к чему не могла придраться, потому что лекари делали все, что было в их силах. К тому же, из всех только одного больного с опухолью желудка вполне можно было бы оставить в покое. Ему бы уже не помогло ни одно из известных в будущем средств, и его бы только вволю кормили успокоительными.
Больной с сердечным приступом… Интересно, они уже знают о свойствах дигиталиса?
Дойдя до последнего тюфяка, Рейн все же не удержалась и высказала свое мнение.
Она опустилась на колени рядом с лекарем, который снимал раздувшихся от крови пиявок с груди хрипящей двенадцатилетней девочки, которая была уже без сознания от слабости. Исходивший от нее запах был слишком хорошо знаком Рейн.
— Ты знаешь, что с ней? — шепотом спросила она пожилого священника, которого отец Бернард представил как отца Руперта из Рейнской земли.
Он влажным полотенцем вытирал кровь с впалой груди девочки.
Монах покачал выбритой головой.
— Ничего такого раньше не видел. Ей не помогают ни травы, ни кровопускание. Ничего.
— А зловоние, отец? Оно все время такое? И стул у нее белого цвета и содержит много жира? И она теряет вес, хотя ты ее хорошо кормишь?
У старика от удивления округлились выцветшие глаза.
— Все правильно. Ты уже видел таких больных?
— В общем, да. С моей племянницей недавно случилось нечто похожее.
— И что же это?
— У нее аллергия на все зерновые. Желудок не переваривает пищу из злаков, и в организме скапливается много вредных отходов.
— Правда? И что ты с ней делал?
— Я ее не лечил, но должен сказать, что теперь она ведет нормальную жизнь, но ни при каких обстоятельствах не ест хлеба и всего такого.
Лекарь недоверчиво посмотрел на Рейн, вне всякого сомнения, заподозрив неладное в столь простом способе лечения.
— Попробуй, отец. Вреда не будет. Несколько дней не давай ей ничего из злаков. И эль тоже. Если я прав, ей сразу же станет лучше.
Старик задумался.
— Попробую.
Он приказал слуге изменить диету и вновь повернулся к Рейн.
— Как, ты сказал, тебя зовут?
— Брат Годвайн, — ответила она.
Подняв голову, Рейн увидела, что Селик не отрывает от нее блестящих глаз, в которых светилась гордость за нее.
— Ты сможешь ее вылечить? — спросил Селик, помогая Рейн встать на ноги.
— Думаю, да, но… — Она помолчала, а потом спросила отца Бернарда: — Можно мне прийти еще раз и поработать с больными? Наверное, я мог бы быть им полезен и, конечно же, многому бы научился у здешних лекарей. Это очень важно для моего пока еще ненаписанного медицинского руководства, — добавила она, страдальчески поглядев на Селика.
— Это решает отец Теодрик, но он всегда жалуется на недостаток хороших лекарей. — Отец Бернард как-то странно посмотрел на нее. — У тебя высокий и… мелодичный голос.
Рейн ссутулилась, сообразив, что забыла о своей роли.
Взгляд отца Бернарда остановился на Селике, все еще державшем Рейн за руку. Он словно что-то понял и облизал свои потрескавшиеся губы, после чего спросил Селика:
— Ты будешь сопровождать брата Годвайна, если его допустят до работы в больнице?
Селик медленно покачал головой. Ярость затуманила ему глаза.
Отец Бернард нервно хихикнул и бросил одобрительный взгляд на лицо и фигуру Рейн.
— Сейчас я думаю, что отец Теодрик наверняка примет твои… услуги. Мы всегда нуждаемся в хороших… лекарях. К тому же, я замолвлю за тебя словечко перед нашим добрым отцом.
Внезапно поняв, о чем он говорит, Рейн открыла рот.
О Боже Милосердный! Да этот средневековый монах гомик. И он нацелился на меня.
После этого отец Бернард провел еще короткую экскурсию по саду, где выращивали целебные растения, и показал примитивную «аптеку», в которой монах с тонзурой возился с глиняными чашами, смешивая в них лекарства по древним рецептам, записанным в огромной пыльной книге.
Рейн была заворожена этим зрелищем и решила непременно еще хотя бы раз побывать в больнице, чтобы побольше узнать о возможностях средневековой медицины.
— Когда ты еще придешь, обязательно назовись монаху, который будет на моем месте. Его зовут отец Сеовульф. Мы должны быть осторожны. У нас тут целый день были саксы. Они разыскивают какого-то изгоя-викинга.
У Рейн кровь застыла в жилах от этих слов отца Бернарда. Неужели они искали Селика? И где они теперь?
— Вот как? — проговорила она дрожащим голосом. — А почему они так беспокоятся из-за одного викинга?
Отец Бернард пожал плечами.
— Я тоже об этом думаю. Неужели воинам больше нечего делать, как прочесывать город из-за одного язычника? Хотя, конечно, я не должен это говорить. Король Ательстан хорошо относится к святой церкви. Ведь это он основал нашу больницу в прошлом году. Так что, если королю нужен какой-то несчастный датчанин, я протестовать не буду. Они могут подвесить этого изгоя за ноги или содрать с него живого шкуру, мне все равно.
Рейн поежилась, думая только о том, как бы побыстрее отблагодарить бесчувственного отца Бернарда за гостеприимство и помягче отклонить его предложение поселиться при больнице на то время, что они пробудут в Йорвике.
Когда они уже направились к выходу, Рейн обратила внимание на громко кричавшего человека и на толстого священника, преграждавшего ему вход. Мужчина умолял лекаря помочь его жене, которая уже три дня не могла разродиться их первенцем.
— Иди домой, Ухтред, — твердо стоял на своем монах. — Я сразу тебе сказал, чтобы ты позвал повитуху. Мы Божьи люди, и нам не подобает прикасаться к женским органам.
— Хильда умирает. А повитуха не придет, если ей не заплатить, и…
— Прочь! — завопил монах, с отвращением отрывая грязные руки просителя от своего рукава. — Эй, выкиньте этого негодяя из Святой церкви.
— Будь ты проклят! Чтоб тебе провалиться в преисподнюю! — крикнул Ухтред, завидев приближающуюся церковную стражу.
— Послушай, — вмешалась Рейн. — Я пойду с тобой. Может быть, смогу помочь.
Она услышала стон Селика, но несчастный посмотрел на нее с такой благодарностью, что Рейн поняла, она должна ему помочь, что бы ни сказал Селик. К ее несказанному удивлению Селик промолчал, когда она последовала за обезумевшим от горя мужем. Монах проворчал им вслед:
— Чужеземцы! всегда думают, что знают больше других!
Открыв входную дверь, они застыли на месте, увидев многосотенную толпу, которая вопила и тянулась за хлебом, раздаваемым монахами.
— Сегодня его раздают бесплатно, — объяснил Селик. — Нищие топчут друг друга ради куска хлеба, а монахи, поглаживая себя по животам, хвалят себя за великое благодеяние.
— Ты очень злой, Селик.
— А ты слишком мягкосердечна, — сказал он.
И они стали медленно протискиваться сквозь толпу за Ухтредом.
Рейн внезапно остановилась, заметив мальчика и девочку примерно семи и четырех лет. Они стояли неподалеку, и она поняла, что это брат и сестра, хотя их лиц почти не было видно под слоем грязи. Девочка, крепко зажав во рту большой палец, внимательно слушала, что ей говорил брат.
— Стой здесь, Адела, а я постараюсь добыть для нас еды. Обещай никуда не уходить.
— Обещаю, Адам, — проговорила она, кивнув кишевшей вшами головкой.
Круглыми от страха глазами она смотрела, как ее брат пробирается в толпе, здесь щипля кого-то, там пролезая между ногами.
В конце концов он выхватил маленький кусочек хлеба из рук священника, который собирался одарить им пожилую женщину в лохмотьях.
— Отдай, проклятая жаба! — пронзительно завопила женщина.
Многие в толпе повернулись, чтобы посмотреть на удачливого Адама, некоторые попытались отнять у него драгоценную добычу.
Но разве можно отобрать с таким трудом завоеванную еду. Адам запихнул хлеб под грязную рубашонку и, спасая свою жизнь, пулей понесся прочь.
Рейн направилась к детям, не обращая внимания на гнев Селика. Толпа разделила их, и она не слышала, что Ухтред закричал в страхе из-за непредвиденной задержки. Она видела, как мальчик разломил хлеб пополам, и дети с жадностью, как голодные волки, набросились на добычу. Видимо, они не ели уже несколько дней.
Рейн наклонилась к ним и спросила девочку:
— Как тебя зовут, малышка?
Испуганные синие глаза стали искать брата.
— Адам, — позвала она, протягивая ему руку. Большой палец другой руки она мгновенно сунула себе в рот.
— Зачем тебе знать? — прищурившись и воинственно уперев руки в бока, потребовал ответа мальчик.
Рейн знала, что Селик стоит у нее за спиной, но он молчал.
— Вам обоим не следует одним болтаться по улицам. Где ваши родители?
— Ушли насовсем.
— Они… умерли?
— Да. А тебе какое дело? Монахи только о себе заботятся. Маму хоронили без священника.
Рейн тяжело вздохнула.
— Когда это было?
Маленький мальчик с бравадой пожал плечами и затянул потуже пояс на штанах. Рейн показалось, что она увидела краткую вспышку страдания и страха в его глазах.
— Прошлой зимой.
— Год! С кем же вы живете теперь?
— А?
— Рейн, оставь. Мы здесь слишком долго, — сказал Селик, беря ее за руку. — Вспомни о рожающей женщине.
— О, я забыла, — сказала она, бросая виноватый взгляд на Ухтреда. И все равно повернулась к мальчику. — Кто, ты сказал, заботится о вас?
Он гордо запрокинул голову и огрызнулся:
— Я взял на себя заботу о моей сестре и о себе. Нам не нужно, чтобы какой-то священник вмешивался в наши дела и надоедал нам.
— Я только хотел помочь…
— А! Точно как Аслам…
— Торговец рабами? — с удивлением спросил Селик.
— Да, торговец рабами. Все время хочет нас заграбастать. Ничего у него не выйдет. Старый ублюдок. Говорит, будто знает одного султана далеко отсюда, который будет заботиться о нас как о своих детях, даст нам дом и хорошую еду, но я знаю, чего он хочет. Знаю, знаю.
— Чего же? — спросила Рейн, уже услыхав, как за ее спиной грязно выругался Селик.
— Чего он хочет? Да хочет вставить своего петуха нам в зад, — с наивной прямотой заявил знающий все о нравах улицы мальчишка. — И вы такие же, проклятые монахи.
Он плюнул себе под ноги, схватил за руку сестру и исчез в толпе.
— Селик, пожалуйста! — крикнула Рейн. — Мы должны им помочь.
— Ты выжила из ума. Я не хочу своих детей и уж тем более не желаю заботиться о чужих, от которых никакого толку, одно беспокойство. И будь добра, заруби это у себя на носу.
— Но, Селик, ты видел, как она смотрела на нас. Она просила о помощи, хотя и убегала.
— Ты видишь и слышишь то, что тебе хочется, женщина. А на самом деле ты разговаривала с немытым зверьком, который умеет выругаться и постоять за себя не хуже любого взрослого мужчины. Он и в битве уцелел бы, что уж говорить об улицах большого города.
— Пожалуйста, пожалуйста, — молил Ухтред, дергая Рейн за рукав. — Моя жена умирает, а вы тут болтаете о никудышных уличных детях.
Рейн гневно повернулась к нему.
— Почему ты думаешь, что твоему еще нерожденному ребенку хуже, чем этим несчастным детям?
Ухтред побледнел, понимая, что из-за своих опрометчивых слов вполне может лишиться помощи лекаря.
— Ох, прошу прощения. Но я так боюсь… Хильда…
Рейн кивнула, принимая его извинения, и они с Селиком поспешили следом за Ухтредом.
Чуть позже, когда они уже подошли к нищенской лачуге, случилось невероятное. Уже входя в дверь, она обернулась и увидела неподалеку Адама и Аделу, которые, по-видимому, намеренно оказались тут. Они стояли, прислонясь спинами к ближайшему дереву, и смотрели, как она наклоняет голову, чтобы не удариться о притолоку. Рейн помахала им.
И могла бы поклясться, что Адам все-таки ждал от нее помощи.
ГЛАВА 13
Через несколько часов, когда Рейн и Селик вышли из душного дома, дети исчезли, а Селик был белым как мел.
— Тебе плохо? — спросила Рейн, кладя руку ему на плечо.
— Воистину, женщина, ты меня изумляешь. Только что ты запихнула руку в чрево матери, повернула ребенка, вернула его к жизни, а теперь спрашиваешь, не плохо ли мне? — Он недоверчиво покачал головой. — Ты часто творишь такие чудеса?
Рейн улыбнулась его сомнительной похвале.
— Часто. Но это не чудо. Правда, акушерство — не моя специальность, но я приняла по меньшей мере пятьдесят родов. — Она подняла на Селика смущенный взгляд. — Это прекрасно!
— Прекрасно? Что прекрасного в криках и крови?
Рейн неодобрительно хмыкнула, но про себя решила, что Селик не откровенен с ней. Появление на свет крошечного мальчика сильно взволновало его. И она даже подумала, что если он присутствовал при рождении собственного сына, то наверняка вновь вспомнил о своей потере.
В первый раз за тридцать прожитых лет Рейн захотелось иметь собственного ребенка. Интересно, как это чувствовать внутри себя другую жизнь, потом вытолкнуть младенца на божий свет и прикоснуться к нему, едва покинувшему материнское лоно?
А если — о Боже! — ребенок еще к тому же живое воплощение любви? И каким он будет, если в нем смешаются кровь и гены ее и Селика? Вот уж, наверное, получилось бы чудо из чудес!
Эти мечты так захватили ее, что она отвернулась, боясь, как бы Селик не заметил столь явного проявления чувств. Женщина, ты ступаешь на опасный путь, желая того, чего не может быть.
Ищи и обретешь.
Рейн подняла глаза к небу. Это ты теперь так говоришь. А что будет, когда я захочу вернуться в будущее? Или ты всерьез считаешь, что если я хочу, то смогу иметь Селика? И его ребенка? Рейн на мгновение закрыла глаза, наслаждаясь заманчивым видением.
Ответ в тебе самой. Ищи его в своем сердце.
— Дай мне передышку, — прошептала Рейн.
— Что еще за передышка? — спросил Селик. — Скажи, у тебя всегда такое мечтательное выражение, когда ты думаешь о детях?
— Всегда.
Особенно, когда я думаю о нашем ребенке.
Рейн решила сменить тему на более безопасную.
— Как ты думаешь, Ухтред последует моему совету и вымоет лачугу?
— Совету? Ты недооцениваешь себя, женщина, — проговорил Селик с сухим смешком. — Ты командуешь, как настоящий воин, и он не посмеет ослушаться.
— Ладно, я, правда, разозлилась. После всего, что я сделала для ребенка, мне не хочется думать, что он умрет в этом свинарнике. Почему люди так живут?
Селик хотел было что-то сказать, но внезапно остановился и заслонил Рейн собой. Они были в полуквартале от дома Гайды, и Рейн заметила, что его окружают саксы.
— Перебью ублюдков, если они тронут Гайду или Тайру, — ледяным тоном проговорил Селик.
— Т-с-с!
Обернувшись, они увидели между домами Убби, который жестами звал их к себе. Когда Селик и Рейн подошли, не замеченные воинами, ближе, Селик подтолкнул ее и Убби подальше в глубь проулка, чтобы они даже случайно не попались на глаза какому-нибудь саксу.
— Воины ищут тебя по приказу короля Ательстана, — быстро заговорил Убби. — Он очень злится, что много саксов полегло в Бруненбурге от твоего меча. И больше всего он злится из-за своего кузена Эльвинуса. Воины повсюду. Король обещал сто золотых за тебя живого и двадцать пять за мертвого.
Селик сжал зубы.
— Они обидели Гайду? Тайру?
— Нет. Как обычно, ограбили дом и подворье, но женщин не тронули. Тостир, слуга Гайды, поплатился сломанным носом за то, что недостаточно быстро выполнял приказания одного из воинов, да еще их предводитель пообещал отрезать Гайде язык, если она не перестанет браниться. Но, мне кажется, им ничего не грозит.
— А мои люди и лошади?
— Все целы и в безопасности. Герва успели предупредить.
— Отведи Рейн в лавку Эллы. Там с ней ничего не случится. Потом жди меня здесь. Не ходи… Слышишь? Не ходи больше к Гайде. Они наверняка будут следить за домом.
— Я не хочу расставаться с тобой, — запротестовала Рейн.
Селик холодно посмотрел на нее.
— Даже не думай спорить. Стоит тебе сделать какую-нибудь глупость и погибнешь не только ты, но и вся семья Гайды. Или ты поступаешь, как я говорю, или… пеняй на себя.
— А ты? Как ты?
Селик гневно сверкнул глазами.
— Моя жизнь — это моя забота и только моя. Запомни это раз и навсегда. — Он повернулся к Убби. — Отведи ее к Элле и проследи, чтобы она не сбежала.
Селик исчез, и она не успела сказать, что любит его.
Рейн неохотно потащилась следом за Убби через город. В конце концов они добрались до улицы, где торговали всевозможными тканями от грубой шерсти до тончайшего шелка любого цвета и оттенка. В некоторых лавках висела одежда — туники, плащи, штаны.
Они подошли к дому, на вид богаче остальных. В лавке сидела молодая девушка, но Убби повел Рейн к задней двери. Он тихонько постучал и, когда появился старик-слуга, важно потребовал:
— Мы хотим поговорить с твоей хозяйкой. Она дома?
Слуга кивнул, и они оказались в просторном помещении, где было довольно много людей, которые кроили и шили одежду.
— Рода! — воскликнула Рейн, узнав подошедшую к ним средних лет женщину. — Как ты здесь оказалась? — Не дожидаясь ответа, она радостно обняла женщину, которая много лет прибирала в доме ее матери. — Ты не представляешь, как приятно видеть тебя здесь!
— Господи, опять Рода! Я думала, с этим покончено, когда Руби исчезла… Сколько? Лет десять назад… Меня зовут Элла, а не Рода.
Но Рейн продолжала обнимать ее, не обращая внимания на ее недовольство.
— Черт! Не хватало еще священнику обнимать меня. Наверно, опять после исповеди придется раз двадцать прочитать «Отче наш». Бедные мои ноги… Целый божий день на коленях… — продолжала причитать Рода.
Рейн рассмеялась, сообразив, что она все еще в монашеской рясе. Она отпустила бедняжку и, откинув капюшон, показала длинную белокурую косу.
Элла прижала руки к груди.
— Господи, у меня чуть сердце не разорвалось. Кто ты, девочка? Подруга нашей сумасшедшей Руби? Только эта полоумная называла меня Родой.
— Я ее дочь. Руби — моя мать, а Торк — отец, — объяснила Рейн, скрестив за спиной пальцы.
— Не может быть! — воскликнула женщина, глядя на Убби, который выставил вперед ладони, словно говоря: «Не спрашивай меня».
— Она сказала, что Бог послал ее спасти Селика.
Рода от изумления открыла рот.
— Ангел-хранитель, — прошептала она.
Великий Боже! Эти двое слеплены из одного теста.
Рейн живо представила себе Убби в своем времени, жадно проглатывающим «Светские новости» и разделяющим с Родой ненасытную страсть к сплетням.
— Один раз я нашел перо на ее ложе, — с важностью объявил Убби.
— Может быть, вы перестанете обсуждать меня словно меня здесь нет? Я не ангел. Я смертная, как и вы, милая парочка бабуинов.
— Баби-инов? — переспросили они одновременно, но Рейн лишь сердито фыркнула в ответ.
Убби рассказал, что произошло в доме Гайды, и Элла с готовностью согласилась принять Рейн.
— Пожалуйста, возвращайся побыстрее. Я хочу знать, что там, — настойчиво просила Рейн, когда Убби начал собираться. — Я боюсь за Селика. Из-за своей ненависти к саксам он забывает обо всякой осторожности.
— Не беспокойся, госпожа. Это сакское отродье не опасно для хозяина. Вот Стивен Грейвли — совсем другое дело. Это настоящий дьявол. В конце концов он своими хитростями погубит хозяина.
Рейн задрожала от страха и вспомнила о своем разговоре с Гайдой. Селик как будто собрался к саксам. Да нет, он решил ехать в поместье самого Грейвли и сразиться с ним. Услыхав от Убби, насколько реальна опасность. Рейн всерьез задумалась о плане Гайды. Возможно, она права и самое лучшее — похитить Селика и держать его взаперти до тех пор, пока презренный Грейвли не уползет обратно в какую-нибудь нору.
— Рода… Извини, Элла… Давай обсудим с тобой план, как спасти Селика…
— План? Нет! Нет! Нет! — воскликнула Элла, зажимая уши ладонями. — Ты совсем как твоя мать, которая впутала меня в свой «хитрый план», когда захотела заполучить твоего отца.
— Правда? — улыбнулась Рейн.
Она только теперь начинала понимать, что ее мать была еще более странной, чем она представляла прежде.
Но Элла не обратила внимания на ее вопрос, продолжая испуганно бормотать:
— Ничего не говори мне о своих безумных планах. Я знаю, потом ты втянешь меня…
— Успокойся. Мне только нужен совет.
Элла застонала, с покорным видом уселась на скамейку и, прислонившись к стене, стала слушать Рейн. Когда она замолчала, Элла воскликнула:
— Пресвятой Боже, да ты совсем спятила! Насколько мне помнится, Селик весит, как маленькая лошадка. И ты собираешься справиться с ним? Как?
— Травами.
— А потом что?
— Привяжу к кровати.
Элла покачала головой.
— Надолго?
Рейн вспыхнула, почувствовав себя не очень приятно из-за расспросов Эллы.
— Точно не знаю. Недели на две или около того, я думаю.
Последние слова она прошептала, но Элла услышала их.
— Безумие! Я уже говорила, что всю твою семейку стоило бы запереть в сумасшедший дом.
— Знаю, все это неправильно, но что же делать? Я пыталась с ним поговорить, и ни к чему хорошему это не привело. Он очень упрямый и твердо решил биться со Стивеном. Даже Убби думает, что если Селик сейчас отправится в Грейвли, то его поймают и наверняка убьют.
У Рейн дрогнул голос, и на глаза навернулись слезы. Она села на скамью рядом с Эллой.
— Любишь этого ненормального?
Рейн печально кивнула, вытерев нос рукавом.
— Ладно. Дай мне немного подумать. Где ты собираешься его держать, если сможешь похитить, в чем я, впрочем, сомневаюсь?
Рейн овечьим взглядом уставилась на Эллу, которая была для нее сейчас почти членом семьи, хотя они только что встретились.
— А нельзя ли спрятать его здесь? Саксы будут следить за домом Гайды.
Элла едва не подпрыгнула он негодования.
— Так я и знала. Так и знала. Ты втягиваешь меня в свою проклятую затею. Десять лет я работала не покладая рук, теперь у меня свое дело, и что? Я должна все бросить, чтобы помочь тебе. О Боже! Боже мой! Я чувствовала… Я знала… все было слишком хорошо.
Дождавшись паузы, Рейн спросила:
— Ты мне поможешь?
Элла закатила глаза.
— Здесь Селика не спрячешь. У меня слишком много работников, которые ходят везде и суют нос в мои дела.
— Тебе плохо? — спросила Рейн, кладя руку ему на плечо.
— Воистину, женщина, ты меня изумляешь. Только что ты запихнула руку в чрево матери, повернула ребенка, вернула его к жизни, а теперь спрашиваешь, не плохо ли мне? — Он недоверчиво покачал головой. — Ты часто творишь такие чудеса?
Рейн улыбнулась его сомнительной похвале.
— Часто. Но это не чудо. Правда, акушерство — не моя специальность, но я приняла по меньшей мере пятьдесят родов. — Она подняла на Селика смущенный взгляд. — Это прекрасно!
— Прекрасно? Что прекрасного в криках и крови?
Рейн неодобрительно хмыкнула, но про себя решила, что Селик не откровенен с ней. Появление на свет крошечного мальчика сильно взволновало его. И она даже подумала, что если он присутствовал при рождении собственного сына, то наверняка вновь вспомнил о своей потере.
В первый раз за тридцать прожитых лет Рейн захотелось иметь собственного ребенка. Интересно, как это чувствовать внутри себя другую жизнь, потом вытолкнуть младенца на божий свет и прикоснуться к нему, едва покинувшему материнское лоно?
А если — о Боже! — ребенок еще к тому же живое воплощение любви? И каким он будет, если в нем смешаются кровь и гены ее и Селика? Вот уж, наверное, получилось бы чудо из чудес!
Эти мечты так захватили ее, что она отвернулась, боясь, как бы Селик не заметил столь явного проявления чувств. Женщина, ты ступаешь на опасный путь, желая того, чего не может быть.
Ищи и обретешь.
Рейн подняла глаза к небу. Это ты теперь так говоришь. А что будет, когда я захочу вернуться в будущее? Или ты всерьез считаешь, что если я хочу, то смогу иметь Селика? И его ребенка? Рейн на мгновение закрыла глаза, наслаждаясь заманчивым видением.
Ответ в тебе самой. Ищи его в своем сердце.
— Дай мне передышку, — прошептала Рейн.
— Что еще за передышка? — спросил Селик. — Скажи, у тебя всегда такое мечтательное выражение, когда ты думаешь о детях?
— Всегда.
Особенно, когда я думаю о нашем ребенке.
Рейн решила сменить тему на более безопасную.
— Как ты думаешь, Ухтред последует моему совету и вымоет лачугу?
— Совету? Ты недооцениваешь себя, женщина, — проговорил Селик с сухим смешком. — Ты командуешь, как настоящий воин, и он не посмеет ослушаться.
— Ладно, я, правда, разозлилась. После всего, что я сделала для ребенка, мне не хочется думать, что он умрет в этом свинарнике. Почему люди так живут?
Селик хотел было что-то сказать, но внезапно остановился и заслонил Рейн собой. Они были в полуквартале от дома Гайды, и Рейн заметила, что его окружают саксы.
— Перебью ублюдков, если они тронут Гайду или Тайру, — ледяным тоном проговорил Селик.
— Т-с-с!
Обернувшись, они увидели между домами Убби, который жестами звал их к себе. Когда Селик и Рейн подошли, не замеченные воинами, ближе, Селик подтолкнул ее и Убби подальше в глубь проулка, чтобы они даже случайно не попались на глаза какому-нибудь саксу.
— Воины ищут тебя по приказу короля Ательстана, — быстро заговорил Убби. — Он очень злится, что много саксов полегло в Бруненбурге от твоего меча. И больше всего он злится из-за своего кузена Эльвинуса. Воины повсюду. Король обещал сто золотых за тебя живого и двадцать пять за мертвого.
Селик сжал зубы.
— Они обидели Гайду? Тайру?
— Нет. Как обычно, ограбили дом и подворье, но женщин не тронули. Тостир, слуга Гайды, поплатился сломанным носом за то, что недостаточно быстро выполнял приказания одного из воинов, да еще их предводитель пообещал отрезать Гайде язык, если она не перестанет браниться. Но, мне кажется, им ничего не грозит.
— А мои люди и лошади?
— Все целы и в безопасности. Герва успели предупредить.
— Отведи Рейн в лавку Эллы. Там с ней ничего не случится. Потом жди меня здесь. Не ходи… Слышишь? Не ходи больше к Гайде. Они наверняка будут следить за домом.
— Я не хочу расставаться с тобой, — запротестовала Рейн.
Селик холодно посмотрел на нее.
— Даже не думай спорить. Стоит тебе сделать какую-нибудь глупость и погибнешь не только ты, но и вся семья Гайды. Или ты поступаешь, как я говорю, или… пеняй на себя.
— А ты? Как ты?
Селик гневно сверкнул глазами.
— Моя жизнь — это моя забота и только моя. Запомни это раз и навсегда. — Он повернулся к Убби. — Отведи ее к Элле и проследи, чтобы она не сбежала.
Селик исчез, и она не успела сказать, что любит его.
Рейн неохотно потащилась следом за Убби через город. В конце концов они добрались до улицы, где торговали всевозможными тканями от грубой шерсти до тончайшего шелка любого цвета и оттенка. В некоторых лавках висела одежда — туники, плащи, штаны.
Они подошли к дому, на вид богаче остальных. В лавке сидела молодая девушка, но Убби повел Рейн к задней двери. Он тихонько постучал и, когда появился старик-слуга, важно потребовал:
— Мы хотим поговорить с твоей хозяйкой. Она дома?
Слуга кивнул, и они оказались в просторном помещении, где было довольно много людей, которые кроили и шили одежду.
— Рода! — воскликнула Рейн, узнав подошедшую к ним средних лет женщину. — Как ты здесь оказалась? — Не дожидаясь ответа, она радостно обняла женщину, которая много лет прибирала в доме ее матери. — Ты не представляешь, как приятно видеть тебя здесь!
— Господи, опять Рода! Я думала, с этим покончено, когда Руби исчезла… Сколько? Лет десять назад… Меня зовут Элла, а не Рода.
Но Рейн продолжала обнимать ее, не обращая внимания на ее недовольство.
— Черт! Не хватало еще священнику обнимать меня. Наверно, опять после исповеди придется раз двадцать прочитать «Отче наш». Бедные мои ноги… Целый божий день на коленях… — продолжала причитать Рода.
Рейн рассмеялась, сообразив, что она все еще в монашеской рясе. Она отпустила бедняжку и, откинув капюшон, показала длинную белокурую косу.
Элла прижала руки к груди.
— Господи, у меня чуть сердце не разорвалось. Кто ты, девочка? Подруга нашей сумасшедшей Руби? Только эта полоумная называла меня Родой.
— Я ее дочь. Руби — моя мать, а Торк — отец, — объяснила Рейн, скрестив за спиной пальцы.
— Не может быть! — воскликнула женщина, глядя на Убби, который выставил вперед ладони, словно говоря: «Не спрашивай меня».
— Она сказала, что Бог послал ее спасти Селика.
Рода от изумления открыла рот.
— Ангел-хранитель, — прошептала она.
Великий Боже! Эти двое слеплены из одного теста.
Рейн живо представила себе Убби в своем времени, жадно проглатывающим «Светские новости» и разделяющим с Родой ненасытную страсть к сплетням.
— Один раз я нашел перо на ее ложе, — с важностью объявил Убби.
— Может быть, вы перестанете обсуждать меня словно меня здесь нет? Я не ангел. Я смертная, как и вы, милая парочка бабуинов.
— Баби-инов? — переспросили они одновременно, но Рейн лишь сердито фыркнула в ответ.
Убби рассказал, что произошло в доме Гайды, и Элла с готовностью согласилась принять Рейн.
— Пожалуйста, возвращайся побыстрее. Я хочу знать, что там, — настойчиво просила Рейн, когда Убби начал собираться. — Я боюсь за Селика. Из-за своей ненависти к саксам он забывает обо всякой осторожности.
— Не беспокойся, госпожа. Это сакское отродье не опасно для хозяина. Вот Стивен Грейвли — совсем другое дело. Это настоящий дьявол. В конце концов он своими хитростями погубит хозяина.
Рейн задрожала от страха и вспомнила о своем разговоре с Гайдой. Селик как будто собрался к саксам. Да нет, он решил ехать в поместье самого Грейвли и сразиться с ним. Услыхав от Убби, насколько реальна опасность. Рейн всерьез задумалась о плане Гайды. Возможно, она права и самое лучшее — похитить Селика и держать его взаперти до тех пор, пока презренный Грейвли не уползет обратно в какую-нибудь нору.
— Рода… Извини, Элла… Давай обсудим с тобой план, как спасти Селика…
— План? Нет! Нет! Нет! — воскликнула Элла, зажимая уши ладонями. — Ты совсем как твоя мать, которая впутала меня в свой «хитрый план», когда захотела заполучить твоего отца.
— Правда? — улыбнулась Рейн.
Она только теперь начинала понимать, что ее мать была еще более странной, чем она представляла прежде.
Но Элла не обратила внимания на ее вопрос, продолжая испуганно бормотать:
— Ничего не говори мне о своих безумных планах. Я знаю, потом ты втянешь меня…
— Успокойся. Мне только нужен совет.
Элла застонала, с покорным видом уселась на скамейку и, прислонившись к стене, стала слушать Рейн. Когда она замолчала, Элла воскликнула:
— Пресвятой Боже, да ты совсем спятила! Насколько мне помнится, Селик весит, как маленькая лошадка. И ты собираешься справиться с ним? Как?
— Травами.
— А потом что?
— Привяжу к кровати.
Элла покачала головой.
— Надолго?
Рейн вспыхнула, почувствовав себя не очень приятно из-за расспросов Эллы.
— Точно не знаю. Недели на две или около того, я думаю.
Последние слова она прошептала, но Элла услышала их.
— Безумие! Я уже говорила, что всю твою семейку стоило бы запереть в сумасшедший дом.
— Знаю, все это неправильно, но что же делать? Я пыталась с ним поговорить, и ни к чему хорошему это не привело. Он очень упрямый и твердо решил биться со Стивеном. Даже Убби думает, что если Селик сейчас отправится в Грейвли, то его поймают и наверняка убьют.
У Рейн дрогнул голос, и на глаза навернулись слезы. Она села на скамью рядом с Эллой.
— Любишь этого ненормального?
Рейн печально кивнула, вытерев нос рукавом.
— Ладно. Дай мне немного подумать. Где ты собираешься его держать, если сможешь похитить, в чем я, впрочем, сомневаюсь?
Рейн овечьим взглядом уставилась на Эллу, которая была для нее сейчас почти членом семьи, хотя они только что встретились.
— А нельзя ли спрятать его здесь? Саксы будут следить за домом Гайды.
Элла едва не подпрыгнула он негодования.
— Так я и знала. Так и знала. Ты втягиваешь меня в свою проклятую затею. Десять лет я работала не покладая рук, теперь у меня свое дело, и что? Я должна все бросить, чтобы помочь тебе. О Боже! Боже мой! Я чувствовала… Я знала… все было слишком хорошо.
Дождавшись паузы, Рейн спросила:
— Ты мне поможешь?
Элла закатила глаза.
— Здесь Селика не спрячешь. У меня слишком много работников, которые ходят везде и суют нос в мои дела.