Хилл Сандра. Преступный викинг

   Селик знал, что Рейн думает, будто она слишком большая, чтобы мужчины носили ее на руках, и ему нравилось поддерживать в ней эту уверенность. Он сделал вид, что ему невыносимо тяжело и он едва не падает, и она тотчас перестала сопротивляться.
   — Может быть, если ты будешь есть поменьше, ты перестанешь расти.
   — Опусти меня! Слышишь?
   — Нет. Я нашел для себя хорошее упражнение после целого дня верхом. Как будто несу своего коня.
   Она внезапно замолчала, потом тихо спросила:
   — Селик, а где твой конь?
   Удивленный ее вопросом, он неуверенно ответил:
   — Пасется вместе со всеми около пруда. А что?
   — Можно мне взглянуть на него? Пожалуйста. Это важно для меня.
   Селик пожал плечами. Он не видел в этом ничего плохого. Кроме того, можно заодно искупаться. Походную сумку с мылом и полотенцем он оставил где-то там неподалеку.
   Но он не хотел сразу уступить ей.
   — А что взамен? Что сделаешь ты для моего удовольствия?
   Он почувствовал, как напряглось ее тело.
   — У меня ничего нет.
   — Да? Неужели? Тогда обещай молчать. Или поклянись, что не убежишь. — Ему пришла в голову мысль, от которой у него зашлось сердце. — Или…
   — Или?
   — Или поцелуй меня. Но по доброй воле, — прошептал он, вдыхая запах ее волос.
   В них еще сохранился аромат «Страсти», который смешался с ее собственным сладким запахом.
   — Ага! Вчера я дала тебе не только поцелуй.
   — Это не то, ведь ты спала. И, насколько я помню, ты меня не целовала.
   По правде говоря, он помнил гораздо больше.
   Странно, думал он, я был так близок с ней и не целовал ее. Собственно, если честно, то он ласкал свою умершую жену и поэтому не касался ее губ. А может быть, он знал, кого ласкает, но не мог с этим смириться?
   — Один поцелуй? Это все, чего ты хочешь?
   Он кивнул, отпуская ее. Они уже были возле пруда.
   Она скользнула вниз и встала лицом к нему, совсем рядом, но не касаясь его.
   — Потом поговорим?
   Он снова молча и едва заметно кивнул, не в состоянии пошевелиться, словно околдованный ее близостью. Наверное, она и вправду колдунья.
   Рейн положила руки ему на плечи и приблизила губы к его губам. Он учуял ее сладкое дыхание, прежде чем она закрыла глаза и нежно коснулась его. Она всего-то потерлась своими мягкими губами о его губы, но ему показалось, будто он никогда не испытывал ничего подобного.
   Она застонала. Селик весь напрягся, стараясь погасить огонь в крови.
   Всего лишь поцелуй.
   — Селик, — просительно прошептала она, гладя его плечи.
   Потом она прижалась к нему и замерла. Они стояли лицом к лицу. Мужчина и женщина.
   Селик застонал, не в силах больше держать себя в руках.
   А она снова коснулась губами его губ, потом ее прикосновение стало более требовательным, и вот она уже захватила в нежный плен его нижнюю губу.
   Он прерывисто дышал, отдаваясь во власть страсти, и она, поняв, что все можно, просунула кончик языка между его губами. Он не ожидал от нее такой напористости. Даже не мечтал об этом!
   И она говорила, что не получит удовольствия от соединения с ним! Что же будет, когда она по-настоящему воспламенится?
   Селику надоело изображать бесчувственный столб. Хватит игрушек! Он обнял ее и крепко прижал к себе, решив, что пора брать власть в свои руки.
   Взяв ее лицо в ладони, он вглядывался в него при свете луны и радовался, видя полузакрытые в истоме глаза и полуоткрытые в ожидании влажные губы. С нежностью он провел пальцем по ее губам, потом то же самое сделал кончиком языка.
   Она подалась к нему, и сердце замерло у него в груди. Он поцеловал ее со всей страстью, потом отпустил ее, потом опять приник к ней. Он сливался с ней в страстном поцелуе и опять отпускал ее, не в силах отпустить совсем.
   Страстное желание подчинило его себе, и не в силах больше терпеть, он раздвинул языком ее губы. Теперь она не отпускала его, и он забыл обо всем на свете, кроме прижимавшейся к нему женщины.
   Внутренний голос твердил Селику, что они слишком спешат. Удивительное сладостное томление, какого он не испытывал уже много лет, может быть, никогда не испытывал, ничем хорошим не кончится, если он не остудит немного их пыл.
   Он неохотно отодвинулся от нее.
   — Рейн, так мы оба сгорим. Давай немного помедленнее, и тогда мы получим больше удовольствия.
   Она попыталась было протестовать, но он крепко держал ее.
   — Нет-нет, сладкая, я хочу любить тебя всю ночь, а так все кончится в одно мгновение, если ты не перестанешь мучить меня.
   — Я? Мучаю тебя? Да я сама как в огне, — простонала она.
   Селик испугался, что не выдержит. Положив руки ей на плечи, он держал ее на расстоянии и тяжело вздыхал, видя ее затуманенные глаза и припухшие от поцелуев губы, от его поцелуев, с радостью думал Селик. Святой Тор!
   Он заставил себя нагнуться за сумкой и подтолкнул Рейн поближе к воде. Прежде чем она разгадала его намерения, он, отбросив сумку, подхватил ее на руки, вошел в ледяную воду и, все так же держа ее на руках, сел на дно.
   Она пронзительно вскрикнула. Но он крепко прижал ее к себе.
   — Сиди, сиди, дорогая. Нам надо охладить свою кровь для долгой ночи. И, потом, от меня воняет, как от Яростного, а я вовсе не хочу вонять.
   — Селик, мне холодно.
   — Ш-ш-ш. Я знаю. Встань!
   Когда она встала, не противореча и ни о чем не спрашивая, он снял с нее тунику, блузку, штаны, туфли и соблазнительное нижнее белье, застежка от которого пряталась у нее между грудями. Она стояла перед ним обнаженная и трепещущая. Красавица. Золотые волосы до пояса. Длинные ноги. Стройные бедра. Высокие крепкие груди. Именно такими представлял он богинь Скандинавии.
   — Не отворачивайся, — потребовал он, тяжело дыша.
   Наверное, замерз, говорил он себе.
   Он бросился на берег, вытащил из сумки мыло и полотенце и сбросил с себя всю одежду. Когда он вернулся обратно, она стояла на том же месте и так же внимательно изучала его тело, как он — ее.
   — Ты прекрасен, — прошептала она.
   — Нет, теперь нет. Ты, должно быть, слепая.
   Но он не смог удержаться от нежной улыбки.
   — Моя мать была права. Ты похож на скандинавского бога.
   Селик покачал головой, удивляясь тому, как они одинаково думают.
   — Может быть, судьба захотела, чтобы ты стала богиней этого бога… Подойди, — попросил он и быстро намылил ее всю от шеи до ног, то и дело останавливаясь и любуясь совершенством ее форм.
   Когда он намылил ей руки и погладил мягкие груди и затвердевшие под его ладонями соски, она прошептала чуть слышно:
   — Я никогда, никогда так не хотела мужчину, как хочу тебя.
   Селик хотел было отшутиться в ответ, но от неизъяснимой радости, которую она ему доставила, у него перехватило дыхание. Он молча намыливал ее тело, и она ласково гладила его теплыми даже на таком холоде ладонями.
   Когда ее рука скользнула вниз, он не пустил ее.
   — Нет. Такого мне не выдержать.
   Мыло упало в воду, и Селик крепко обнял ее. Они оба были скользкие, и оба улыбались невесть чему. Оба застонали одновременно и рассмеялись. Селик терся грудью о ее намыленные груди и с восторгом смотрел, как она выгибает спину и закрывает глаза, прижимаясь к нему.
   — Я хочу тебя, — шептала она ему.
   — Довольно!
   Он опустился вместе с ней в воду, торопливо смывая с себя и с нее мыло, и вытащил ее на берег, где завернул в меховой плащ, но сначала исцеловал ее всю от макушки до пальчиков ног.
   Она была на удивление послушна, потому что забыла обо всем на свете, кроме его ласк. И он тоже помнил только, что она с ним и она хочет его.
   Селик встряхнулся, как лохматый пес, рассыпав вокруг множество брызг. Потом, обняв Рейн за плечи, он снова прижал ее к себе и направился к шатру, не позаботившись прикрыть свою наготу.
   Они уже почти прошли место, где паслись кони, как вдруг она остановилась и помотала головой, словно что-то вспоминая.
   — Конь, — сказала она вдруг. — Ты обещал показать мне коня.
   Ошарашенный столь внезапной переменой в ее настроении, Селик кивнул и повел ее к Яростному. Конь радостно заржал, когда Селик погладил его шею.
   — Где твое седло? — спросила она странным голосом.
   — Что случилось? — внезапно встревожился Селик.
   — Покажи мне седло.
   Он показал на место поблизости, где лежали его вещи, и, прищурившись, смотрел, как она наклонилась над седлом, а потом упала на колени. Он видел, как у нее опустились плечи и она заплакала. Растерявшись, он подошел поближе.
   — Скажи мне, о чем ты плачешь, — попросил он, опускаясь рядом с ней на колени.
   Несмотря на наготу, он не чувствовал холода.
   — Это… — еле слышно проговорила она. — Ты сделал это?
   Он увидел полудюжину скальпов, притороченных к седлу, и застыл на месте. Черт подери! Он же собирался их сжечь. По правде говоря, он сам, пока не приехал в лагерь, не заметил, как снял эти скальпы, в такой он был ярости. Хотя многие скандинавы делали это постоянно в каждой битве, он никогда прежде этим не занимался, но сегодня что-то случилось с ним.
   Наверное, его потрясла гора трупов, которую он увидел. Но как объяснить это женщине, не желающей ничего знать о вражде и насилии.
   — Да. Это благородный скандинавский обычай, чтобы наши враги не могли войти во врата рая.
   Она покачала головой, не переставая плакать.
   — Я знаю, это неприятно, но ничуть не хуже, чем делают саксы. Они заживо сдирают кожу и прибивают ее к дверям церкви.
   — Жестокие люди всегда находят себе оправдание, — устало проговорила Рейн, глядя ему прямо в глаза.
   От ее печального голоса ему сразу стало очень холодно. Селик вздрогнул, и неизбывная боль его потерявшейся души, закрывая небо, повисла над ними, как зимняя туча.

ГЛАВА 6

   Пораженная в самое сердце, Рейн встала и тщательно запахнула на себе меховой плащ. Она вся дрожала, но не из-за холода. Ее мозг отказывался что-либо понимать. Человеческие скальпы, притороченные к луке седла…
   О Боже! Этот человек… этот человек, который неожиданно стал дорог ей… не только отнимает у людей жизнь, но и хранит такие сувениры.
   Голый Селик стоял и не думал извиняться, лишь вопросительно склонил набок голову. Подсыхая, его волосы шевелились под порывами ночного ветерка. Даже в лунном свете она могла видеть, что ее ужас изменил выражение его прекрасных глаз, которые только что были полны страсти, а теперь из них опять как будто ушла жизнь.
   Ее глаза скользнули по его телу от широких плеч до крепко стоявших на земле ног, и она покачала головой, благоговея перед его красотой и не понимая, почему ей совершенно безразлично, что он всего-навсего великолепное животное. Вот оно, слово, которое она искала, — животное. Подранок. Раненый зверь.
   — Да, я зверь. Я предупреждал тебя, но ты решила, что можешь меня спасти, — глухо проговорил Селик, насмехаясь над самим собой.
   Рейн не заметила, что произнесла последние слова вслух, но, возможно, это к лучшему. Пусть Селик знает. Все равно ничего не изменишь. Человек, который способен на такое, неизлечим.
   Кто ты такая, чтобы бросать в него камни? Голос вновь звучал у нее в голове. Она устало прикрыла глаза, боясь сорваться.
   В каждом человеке есть что-то хорошее, надо только получше присмотреться.
   Рейн совсем растерялась. А что если это путешествие во времени — всего лишь плод ее воображения? И она сидит в институте мозга, а над ней колдует психиатр, вроде Джека Николсона? Почему бы нет? И викинг — ее фантазия. Да нет, скорее, кошмар. Она зажала рукой рот, чтобы истерическое хихиканье не вырвалось наружу.
   Селик с раздражением фыркнул, не понимая, что ее вдруг развеселило, и она смерила его взглядом, в котором раздражения должно было быть не меньше, чем в его фырканье. Потом она обошла его и направилась к пленникам. Ей было необходимо уйти от этого варвара и хорошенько подумать.
   Селик схватил ее за руку.
   — Ты куда?
   — Не… трогай… меня, — процедила она сквозь зубы. — Не трогай… меня… никогда.
   Он отпустил ее и отодвинулся.
   — Заложники не приказывают, — твердо сказал он.
   Рейн пожала плечами.
   — Я дура, что думала иначе. Я дура, потому что тебя уже не исправить.
   Не много же в тебе веры!
   — Хватит! — крикнула она, прижимая руку к разболевшейся голове, а другой рукой придерживая полы плаща.
   — Что хватит?
   — Я не тебе. Проклятый голос.
   Селика это как будто позабавило, но улыбка не растопила лед в его глазах.
   — Опять Бог?
   — Да. Нет. Не знаю. Наверно, моя совесть.
   — Побереги свою совесть для кого-нибудь другого, — презрительно скривился он. — Для того, кого сумеешь спасти. А меня оставь в покое.
   — Замолчи. Не видишь, я устала?
   Старательно делая вид, что ей на него наплевать, Рейн направилась к пленникам, но вдруг остановилась и повернула к шатру. Неожиданно ей пришло в голову, что неплохо бы одеться потеплее.
   Шагая босыми ногами по холодной земле, она бормотала:
   — Чудовищно! Не хватало мне быть единственным врачом в мире с мозолями на ногах.
   Чуть позже, копаясь в сундуке Селика в поисках туники и штанов, которые Селик называл «брейс», она неожиданно подняла голову и увидела, что он стоит у входа вызывающе, ослепительно голый.
   Рейн подавила чуть было не вырвавшийся из груди стон.
   Уймись, Господи. Так нечестно.
   — Воруешь? — сухо спросил он, показывая взглядом на свою одежду в ее руках.
   — Мне нужны теплые вещи. Ты, может быть, равнодушен к холоду, а я не собираюсь спать голая на холодной земле.
   — Ты права. Ты не будешь спать на холодной земле.
   Когда смысл его слов дошел до Рейн, она покачала головой.
   — Не думаешь же ты, что я буду после всего спать тут? Ты представляешь, как ты мне отвратителен? Да я сама себе противна, потому что ты трогал меня после того, как… после того, как… — Она помолчала, не в силах найти подходящие слова. Потом пожала плечами. — Я как будто вся вымазалась в грязи.
   Он стиснул зубы, но его глаза смотрели все так же безразлично.
   — Грязная ты или нет, но спать ты будешь в моей постели.
   Рейн вскипела.
   Опережая ее, он поднял руку.
   — Посмей только не подчиниться. И знай, ты мне сегодня не нужна. Но, если меня постигнет безумие и я захочу тебя, не ты, а я буду решать, что мне делать.
   — Изнасилуешь? Впрочем, почему бы и нет? Одним грехом больше, одним меньше. В твоем списке есть зверства похуже.
   Он равнодушно пожал плечами.
   — Ну, ладно! — Спорить с упрямым варваром было бесполезно. — Отвернись, я оденусь.
   Он не пошевелился.
   — Тебе придется жить по нашим законам. А мы не ложимся в постель одетыми. Утром мои штаны и туника к твоим услугам.
   Ни на секунду не поверив ему, она фыркнула и, скинув плащ на пол, скользнула под меховое одеяло, но сначала убедилась, что Селик не сводит глаз с ее грудей. У него дрогнули губы, и она без слов поняла, что он чувствует.
   Внутренне осуждая себя за удовольствие, которое ей доставил его пристальный взгляд, Рейн зарылась в меха, чтобы не видеть Селика и спрятать от него свои пылающие щеки.
   Когда он задул свечу и лег рядом, Рейн отодвинулась подальше, чтобы случайно не коснуться его, но все равно ей не давали покоя тепло, исходившее от его тела, и его дыхание, щекотавшее ей плечи.
   Она проснулась незадолго до рассвета и обнаружила, что лежит в его объятиях, прижимаясь щекой к шелковистым волосам на его груди. Рейн тихо лежала, прислушиваясь к ровному биению его сердца и понимая, что совсем не хочет просыпаться. Она не могла ненавидеть этого мужчину, что бы он ни сделал или ни собирался сделать. Никак не могла. Она должна помочь ему. Но как?
   Когда первые лучи солнца осветили шатер, Рейн осторожно высвободилась из объятий Селика и быстро натянула его штаны, хотя они были на шесть дюймов длиннее, чем надо. Его шерстяная туника тоже оказалась ей велика, но в ней было тепло и она приятно пахла мужчиной, который проспал с ней рядом всю ночь.
   Герв сидел возле пленников, прислонив голову к стволу дерева. При виде ее он выпрямился, но ничего не сказал, когда она принялась рыться в кухонной утвари. Отыскав в конце концов то, что ей было нужно, она решительно направилась к лошадям.
   Господи, за это Ты должен дать мне две пары ангельских крыльев.
   Селик спал дольше, чем обычно. Дала себя знать усталость последних дней. Неугомонная ведьма все-таки удрала, чему он совершенно не удивился. Дуреха никак не желала подчиняться его приказам и делала что хотела.
   Селик ощетинился, вспомнив, как Рейн напала на него накануне из-за скальпов. Животное. Зверь. Надо же… Впрочем, возможно, она права.
   Но ведь она все осуждает, что он ни делает. Ведет себя так, словно он шаловливый котенок. Ха! Лучше бы ей поостеречься, а не то она скоро поймет, что попала в лапы к тигру, который не прочь ею пообедать. Селик улыбнулся своей шутке. А что если повторить ее вслух при ней? Нет, не стоит. Вряд ли она оценит ее, тем более если у нее такое же настроение, как вчера.
   Селик вылез из-под теплого мехового одеяла, удивляясь, как это он до сих пор чует соблазнительный аромат «Страсти», и покачал головой, вспомнив, что всего три дня назад он и слыхом не слыхивал о Рейн. А сейчас ему казалось, будто она была всегда. Какая же она чудная! Выдумщица. Надо же, дать имя запаху! Может, она и мылу дает имя? Он улыбнулся. Или гребенке?
   Селик широко зевнул и, почесав грудь, принялся натягивать на себя чистые штаны и темно-синюю тунику, которую затянул широким, сплетенным из серебряных нитей поясом, после чего надел на руки тяжелые браслеты и вспомнил, как один раз Астрид надела их на него, ласково коснувшись пальчиком прекрасной гравировки.
   Он подошел к костру, возле которого суетилась молодая пленница. Она вытащила из углей несколько хлебов и положила их остывать на камень. Чтобы не ждать и не мучиться от голода, Селик схватил один хлеб и стал перекидывать его из руки в руку, чтобы он побыстрее остыл.
   Он ни слова не сказал девушке, словно не заметил, что она не связана веревкой, представляя, как радовался Убби, передоверяя ей свое хозяйство.
   Разломав горячий хлеб, он с жадностью откусил кусок и отправился к лошадям, которым Убби раздавал драгоценный корм, добытый им накануне.
   — Ты нашел Свейнна? — спросил Убби, не отрываясь от работы.
   Селик кивнул.
   — И Регнора?
   — Да. И Тостига, и Йогейра, и Вигия тоже, — с раздражением проговорил он.
   — Всех похоронил?
   — Всех. Больше ничего нельзя было сделать. Не разводить же погребальный костер. Огонь привлек бы саксов. И так…
   Он замолчал, но Убби слишком хорошо его знал и понял, что саксы пришли и погибли от руки Селика.
   — Мой господин, это должно когда-то кончиться.
   — Глупый ты человек, какой я тебе господин? Я — проклятое ничто.
   Убби тяжело вздохнул, непривычный к такому проявлению чувств своего господина. Да еще, Боже милосердный, в глазах Селика блеснули слезы! Слезы! Все с ума посходили, что ли?
   — Слушать тебя не хочу, — со страстью произнес Убби. — Ты так же благороден, как самые благородные из благородных. Просто твоя дорога не такая гладкая. Дальше будет лучше. Я-то уж знаю.
   — Не такая гладкая? Да у меня сплошные валуны на пути. — Он огляделся. — А куда улетел мой ангел-хранитель?
   Убби виновато посмотрел на него и отвел глаза.
   — Святой Тор! Что еще?
   — Посмотри-ка правую ногу Яростного, хозяин. Она мне не нравится.
   — Где она?
   — Кто?
   — Божья посланница! Кто же еще, черт подери?
   — Ты действительно веришь, что ее тебе послал Бог?
   — Нет, я думаю, это Локи решил сыграть со мной шутку и послал ее, чтобы сбить меня с толку.
   Расстроенный Убби посмотрел в одну сторону, потом в другую и, удостоверившись, что их никто не подслушивает, прошептал:
   — Я вчера нашел на твоем ложе перо.
   Селик нахмурился, не улавливая связи между открытием Убби и Рейн.
   — Ты не понимаешь, хозяин? Наверняка, оно выпало из ее крыльев, которые она прячет под кожей.
   — Ну и ну, клянусь любовью Фреи!
   Селик, пораженный доверчивостью Убби, расхохотался.
   Когда он отсмеялся и вытер выступившие на глазах слезы, то заметил неподалеку под деревом Рейн. Она стояла на коленях по другую сторону ручейка и… рылась в земле.
   Селик уже было направился к ней, но Убби остановил его.
   — Господин, не ругай ее. Она не понимает наших обычаев.
   Селик взглянул на несчастное лицо своего преданного слуги и приготовился к худшему. Опять Рейн что-то натворила, и этот дурак пытается защитить ее от его гнева.
   Не сказав ни слова, Селик развернулся и зашагал к коленопреклоненной Рейн. Подойдя ближе, он увидел, что она молитвенно склонила голову, и услышал, как она бормочет что-то насчет ее Господа, который будто бы пастух, и себя, будто бы лежащей на пастбище. Еще он увидел свежий холмик.
   Селик ничего не понял. То ли она отправляла религиозный обряд. То ли прятала какую-то вещицу, унесенную из его шатра.
   Рассердившись, он схватил ее за плечи и поставил на ноги, и от неожиданности она выронила маленький совок.
   Рейн изумленно посмотрела на него.
   — Ты напугал меня.
   Потом, словно вспомнив, что все еще злится на него, попыталась вырваться.
   — Какого черта ты тут делаешь?
   Она вызывающе вздернула подбородок и не стала отвечать.
   — Я задал тебе вопрос, — холодно сказал он, больно сжимая ей плечи. — Отвечай, или, клянусь, я переломаю тебе все кости.
   Он увидел слезы у нее на глазах, но это его не остановило. Сама виновата.
   — Ты собираешься бежать?
   Глаза у нее стали круглыми.
   — Что?
   — Ты закопала мои золотые монеты или нож?
   — Дурак, я хоронила мертвых.
   Селик тяжело вздохнул и отпустил ее. На нежной коже Рейн остались синие отпечатки его пальцев.
   — Каких мертвых? — не понял он. — Мои люди уже похоронили пленника, которого убил Убби.
   Она недоуменно посмотрела на него.
   — Ты самый тупоголовый из всех, кого я когда-либо встречала. Ты действительно подумал, что этим совочком я могла выкопать яму для Эдвина?
   Только тут он понял, что в самом деле сглупил. Не спеши, сказал он себе. Не давай чувствам мутить тебе голову. Думай.
   — Рассказывай, — сказал он, но уже гораздо спокойнее.
   Сверкая медовыми глазами, она выдержала его взгляд.
   — Я похоронила… — Она никак не могла проглотить комок в горле. — Я похоронила скальпы, которые ты вчера привез.
   И она вызывающе посмотрела на него, ожидая очередной вспышки гнева.
   Скальпы. Проклятая ведьма хочет, чтобы он забыл обычай предков. Господи, все у нее не так.
   — Закрой рот, Селик. Тебе не к лицу.
   Он закусил губу, досадуя, что показался ей в дурацком виде.
   — Ты пела… Колдовала? — спросил он, все еще не веря ей.
   Сначала она нахмурилась, не понимая, а потом звонко рассмеялась. Селик заметил, что Убби перестал возиться с лошадьми и посмотрел на него, как бы благодаря, что он еще не оторвал ей голову. Черт бы их всех побрал!
   — Я молилась, Селик, — тихо проговорила она. — Это христианская молитва за упокой души.
   — Ты молишься за моих врагов? — холодно спросил он.
   — Я буду молиться за всех, Селик. И за тебя тоже. Особенно за тебя.
   — Побереги свои молитвы для других. У тебя нет права брать то, что принадлежит мне. И ты не можешь никого хоронить без моего разрешения.
   Святой Тор! У этой женщины дух мужа, испытанного в бою, если она осмелилась на такое, не боясь его гнева.
   — Я сделала то, что должна была сделать. Ты меня накажешь?
   — Ты хочешь, чтобы я тебя наказал?
   — Нет, конечно. Но у меня было достаточно времени, чтобы подумать, пока ты храпел.
   — Я не храплю.
   Или храплю? Никто раньше не говорил.
   Ее прелестные губы дрогнули, хотя она и пыталась сдержать улыбку.
   — Как медведь.
   Поворачиваясь спиной к необычной могиле, Рейн сделала знак Селику следовать за ней. Изумившись, что она смеет командовать им, он тем не менее повиновался, словно он был не он, а послушный щенок. Осталось только облизать ей лицо.
   Ух ты! Ему живо представилось, куда это может его завести. Селик ухмыльнулся, хотя все еще злился на нее. Потом завиляю хвостиком.
   Он рассмеялся, воображая эту картинку.
   — Что смешного?
   — Ты смешная. Я. Моя жизнь.
   Рейн вопросительно посмотрела на него, склонив голову набок, и уселась на землю возле пруда, подтянув колени к подбородку.
   У него сразу пересохло во рту при взгляде на ее длинные ноги, обтянутые его штанами.
   Он сел рядом и прислонился спиной к дереву. Но не совсем рядом, потому что ее близость совершенно обезоруживала его и ему следовало быть настороже с этой хитрой женщиной.
   — Селик, у меня нет выбора. Мне некуда идти. Но мы должны кое о чем договориться.
   Он молча ждал объяснений.
   Рейн облизала губы, собираясь с мыслями, и он вспомнил, как вчера ее язык ласкал его рот. Его тело не желало подчиняться рассудку, вновь охваченное страстным желанием.
   — Обещай мне никогда, никогда больше не снимать скальпы.
   Он выпрямился.
   — Ты не имеешь права ничего требовать.
   — Я не требую, — возразила она. — Я прошу. Разве ты не заметил?
   — Почему я не должен это делать?
   — Ладно, я хотела, чтобы ты просто исполнил мою просьбу, но, видно, мое мнение тебе совершенно не важно.
   Она покраснела, когда он промолчал. Похоже, она и впрямь переоценила себя.
   — Селик, когда Астрид была жива, ты тоже это делал?
   Он вскочил как ужаленный, но она словно этого не заметила.
   — Нет. Тогда я был другим человеком. У меня была душа. И было сердце. А теперь нет ни того, ни другого. И не надо.