Страница:
Дрожа от волнения, принялись мы одну за другой открывать картонки, извлекая на свет божий настоящие сокровища.
Боже, чего только эти бабы не носили на головах! Ведь вроде бы мы с Крыськой были девушками начитанными, знали, чего можно было ожидать, но одно дело — знать понаслышке, и совсем другое — увидеть собственными глазами. Ни одно произведение шляпного искусства минувших эпох нас не разочаровало, каждое было в своём роде шедевром. Пожалуй, наиболее сильное впечатление произвела шляпа, украшенная целой стаей маленьких птичек, из которой (стаи) вырастали чудовищной длины и поразительной красоты страусовые перья. Это нельзя представить, это надо видеть! По сравнению с ней бледными и невыразительными показались даже целая виноградная плантация с крупными гроздьями винограда и грандиозная соломенная крыша. Шляпы украшались кружевами, попугайчиками-неразлучниками, самыми разнообразными перьями, цветами и ветвями, фруктами известными и экзотическими, птицами наших широт и райскими. Я уже не говорю о бантиках и лентах, которые, если их развязать, опоясали бы весь земной шар по экватору. А вуальки! Ну просто оргия форм, красок, материалов!
Ясное дело, мы примеряли, пока хватало сил. Зеркал в гардеробной было предостаточно. В эту ночь в замок могли ворваться сорок разбойников и порубить топорами антикварную мебель — мы бы ничего не услышали. О хронологии мы быстренько забыли. До неё ли, когда это красочное богатство ошеломляло, выбило из головы все мысли, кроме одной — ах, какая же это прелесть! И очень к лицу, как ни странно! Мы просто не в состоянии были отвести глаз от своих отражений в зеркалах.
Опомнились лишь тогда, когда рук уже не могли поднять, и присели на минутку передохнуть. Крыська первой восстановила утраченные силы, встала и вытащила из шкафа (уже третьего по счёту) последние картонки, завалявшиеся на самом дне. Я сняла крышку с самой большой из них и увидела множество чёрных перьев, отливающих зелёным и фиолетовым при ярком свете электрических ламп.
— Траурная, должно быть, — решила я. — Интересно, какой птицы эти перья? И никаких других финтифлюшек, одни перья.
И я осторожно извлекла шляпу из картонки, а Кристина в этот момент с любопытством заглянула на её дно.
— Гляди-ка, а это что? — воскликнула она.
Быстренько насадив шляпу на голову — её широкие поля мешали разглядеть что-либо под нею, — я увидела кожаную сумку, а поскольку руки у меня освободились, схватила находку, однако Кристина успела уже вцепиться в неё, и какое-то время мы безуспешно пытались вырвать сумку друг у дружки. Слишком долго мы пребывали в мире и согласии, самое время поцапаться. Не знаю, кто из нас одержал бы победу в этом поединке, не взгляни Кристина со злобой на меня.
Глянула — и замерла. А потом, бросив предмет раздора, со сдавленным криком «Езус-Мария!» сорвала с моей головы траурную шляпу.
Удивлённая, я в свою очередь посмотрела на сестру. Та уже была у зеркала и трясущимися руками натягивала на лоб чёрный шедевр. У меня перехватило дыхание: я никогда не видела свою сестру такой прекрасной!
Мерцающие чёрные перья не только покрывали поля шляпы и тулью целиком, но, кажется, украшали и нижнюю сторону полей, ибо отбрасывали на лицо какую-то таинственную тень, нечто слегка лиловатое, что придавало коже свежесть, а глазам — особый блеск. Думаю, даже уродина выглядела бы в этой шляпе красавицей, а что уж говорить о красивой женщине.
— Ну и ну! — только и произнесла я, обретя дар слова. — Неужели я тоже так выгляжу?
Крыська не удостоила меня ответом. Любуясь собой, не отрывая глаз от своего отражения в зеркале, она твёрдо заявила:
— Это — самый ценный предмет, обнаруженный нами в замке. Как думаешь, где мы сможем это носить? Да не бойся, будем надевать по очереди, я не жадина. И не стану тебя убивать, чтобы самой пользоваться шляпой.
— На ипподроме в Аскоте! — ни минуты не задумываясь, ответила я. — Туда каждый является в чем захочет.
— Ну уж нет! — покачала головой Кристина, не сводя с себя глаз. — На скачках публика ничего, кроме лошадей, не видит. Жаль на них шляпу тратить.
— Женщины увидят. Ведь большинство из них приходит именно из-за шляп.
— Мне этого мало, — возразила сестра. — Надо использовать её на всю катушку. Слушай! — оживилась она вдруг. — Как бы сделать так, чтобы Анджей неожиданно увидел меня в этой шляпе? Ну да ладно, что-нибудь придумаю. Меняю на шляпу свою долю алмаза, идёт?
Вспыхнув, протест сразу овладел всем моим существом, как пожар охватывает сухой лес.
— Ну, знаешь! Ищи дураков. И выбей из головы! Я тоже иногда хочу так же выглядеть.
Горестно вздохнув, Кристина сняла прекрасную шляпу.
— Жарко в ней. Печёт голову. Вот интересно, ты заметила: непременно всегда обнаруживается какая-нибудь одна шляпа, от которой все с ума сходят? Помнишь, и у Скарлетт О'Хара тоже была потрясающая шляпа, что ей привёз Кларк Гейбл…
— Ретт Батлер, дура!
— Все равно. Ладно, подумаю, где и по какому случаю появлюсь в этой шляпе, должно быть нечто из ряда вон выходящее. Так что там было под шляпой?
Только теперь вспомнила я о предмете, который судорожно зажала в руке. Выцветшая от времени небольшая сумка на длинном ремне была чем-то набита. Кристина аккуратно вложила в пустую картонку чудесную шляпу и присела рядом со мной на пол.
— Покажи. Слушай, тебе не кажется, что она некогда была жёлтого цвета?
Я тряхнула головой, пытаясь окончательно выбросить из неё шляпу, и внимательно оглядела находку. Осторожно отвернув клапан, прикрывающий замок, убедилась — и в самом деле, некогда кожа была жёлтого цвета.
А Кристина нагнетала:
— Если мне не изменяет память, помощник ювелира запустил руку в жёлтый саквояжик, входя в кабинет виконта?
— Носил сюртук с карманами и жёлтый саквояжик, — подхватила я. — На длинном ремне, иногда вешал сумку на плечо.
— Ох, не выдохнись я на шляпе, сейчас наверняка бы задохнулась от волнения…
— И я…
Недолго думая, я щёлкнула застёжкой и, перевернув саквояжик вверх ногами, вытряхнула на пол его содержимое. Совать руку терпения не хватило.
Молча накинулись мы с сестрой на вывалившиеся из сумки предметы. Первой стукнулась об пол и немного откатилась в сторону стеклянная баночка с остатками то ли пасты, то ли помады. Вслед за ней появились: небольшой серебряный портсигар с превратившимися в труху папиросами, миниатюрный замочек с ключиком и узелок из носового платка. Они не откатывались в сторону, так кучкой и лежали на полу. Я жадно схватила завязанный узлом носовой платок, но надежда, вспыхнувшая было, тут же погасла: узелок оказался лёгким.
Все так же, не произнося ни слова, рассматривали мы, развязав узелок, его странное содержимое: какие-то ветхие обрывки красного бархата и малюсенькие морские раковинки. Продырявленные. И ещё среди этих «сокровищ» попадались небольшие кусочки губки с налипшими клочками конского волоса. Обрывки бархата не выцвели от времени, так и горели живым пламенем, и ракушки поблёскивали, совсем не потускнели.
Оторвавшись от находки, мы с сестрой переглянулись, и наконец Кристина заговорила:
— Тебя не удивляет, что такой большой крепкий парень, ювелир по профессии, носил с собой такие вот вещи?
— Откровенно говоря, не знаю, что и думать, — честно призналась я. — Как-то ничего умного не приходит в голову.
Кристина уселась поудобнее на полу: опёрлась спиной о шкаф, локти на коленях, подбородок уткнулся в кисти рук. Так лучше думать, особенно если устремить взор в пространство. В данном случае взор сестры был устремлён на декоративный замок старинного сундука у противоположной стены комнаты. И все равно ничего она не придумала, с досадой проговорив:
— Что-то такое шепчет мне душа, но так тихо, что и не услышишь. Давай хорошенько подумаем, должны же понять…
Я решительно поднялась.
— Душа тоже нуждается в подкреплении. Осталось у нас ещё здесь вино?
— Погляди за шкафом.
Бесценное вино явно помогло, сразу же обрели способность рассуждать. Начала Кристина, отхлёбывая из второго бокала:
— Не сомневаюсь, это тот самый пресловутый жёлтый саквояжик. Ты ведь тоже не сомневаешься? Только вот каким образом он оказался в гардеробной прабабки — ума не приложу… Откуда он взялся?
Тут и я подключилась.
— Не иначе как от его невесты. Шарль оставил его у своей Антуанетты, а там ведь был потом Мартин Кацперский, ну и привёз его своей госпоже. Только вот какого черта — тоже ума не приложу. И тоже сомневаюсь, чтобы помощник ювелира таскал в подручной сумке такие бабьи принадлежности. И сочла бы содержимое узелка просто мусором, не храни его прабабка под красивейшей шляпой своей коллекции.
— Ты права. Мемориальному мусору самое место на чердаке.
— А вот и нет. На чердак складываются просто отжившие свой век старые вещи, а такие вот мемориальные ценности прячут куда подальше. Бабуля выбрала место что надо! Нет, неспроста это припрятано. Я бы ещё подумала…
Поставив на пол пустой бокал, Кристина принялась по новой со вниманием рассматривать предметы из саквояжика. Я последовала её примеру. Даже не поленилась встать и сходить за откатившейся стеклянной баночкой. Да и размяться хотелось, очень уж неудобно сидеть на полу, все члены одеревенели.
— Независимо от того, что здесь хранилось, — начала я, открывая баночку, — крем для лица или сапожный… Нет, чтоб мне лопнуть, это помада для волос. На, нюхни! Вот, написано: «Лучшая помада для волос прославленной лионской фирмы…» Кристина вырвала помаду у меня из рук. Легкомысленно вели мы себя, позабыли про отраву в соколах, а ведь и содержимое банки могло быть опасным. Да пусть и не отрава, пусть обычная помада. За прошедшие годы могла провоняться, тоже приятного мало.
— Я осторожно, — возразила сестра. — Да, факт, мужская помада для волос и не очень даже воняет. Помада — логично. Парень заботился о своей внешности, можно понять. Портсигар тоже не удивляет. Но вот это… Ну, думай, от какого изделия сохранились вот эти остатки?
И, указав пальцем на ракушечно-бархатный мусор в расстеленном на полу носовом платке, Крыська осмотрелась по сторонам.
— Шляпа? Да нет, ничего такого красного не попадалось, иначе наверняка бы запомнилось. Что-нибудь из одежды? Платье? Накидка?
— К тому же обшитая ракушечками, ведь они проколоты, явно иглой. Может, какой-нибудь кошелёк или старинная косметичка?
— Косметичка?! Тоже мне историк! — была шокирована Крыська.
— Да шучу, шучу, я просто так назвала, чтобы понятнее было. Ну кошелёк, сумочка к нарядному платью, мало ли что ещё…
— На кой черт губка и конский волос для изготовления сумочки?
— Понятия не имею. А тут ещё все осложняется остальными предметами, чисто мужскими. И портсигар, и помада принадлежали мужику…
— …но тут встретилась баба, эта его невеста. И по собственному почину могла подложить ему в саквояж от себя на память. И тогда считай, саквояж не чисто мужской, а двуполый. И все было бы ясно, если бы не это!
Кристина потрясла замочком с ключиком. Естественно, я тут же вырвала его из рук сестры. Удивительное дело, устройство действовало, ключик свободно проворачивался в замке, дужка легко проходила в петли саквояжа и запирала его.
— Меня тоже заинтриговал этот предмет, — призналась я. — Только вот никак не понять почему. Обычно вот такие ключики являются преддверием к какой-то загадке, какой-то тайне. Попадётся такой ключик — значит, следует искать то, что он запирает. А тут другой случай.
— Найди мы просто ключик, и в самом деле бросилась бы искать что-нибудь маленькое и запертое, не лежи тут рядышком замочек. Что бы это значило?
Я поднапряглась. Вот замочек, вот ключик, вот петли под этот замок. Ну и что дальше? Ещё раз внимательно оглядела замочек.
— Гляди, вроде бы он поновее петель. Выглядит совсем новеньким, недавно купленным!
— У новенького, недавно купленного замка было бы как минимум два ключа, а тут только один, — возразила Кристина.
— Ну, тогда не знаю, что ещё придумать. Но уверена — были веские причины так старательно сохранить этот саквояжик с его странным содержимым.
— Хорошо бы знать ещё, у кого именно были столь веские причины, — недовольно заявила сестра. — Не надо было нам так это все лапать. На предметах могли сохраниться отпечатки пальцев, и если собрать их, то есть отпечатки, со всех этих коробок, мебели, бумаг и так далее… Электроника делает чудеса! Наверняка мы смогли бы выделить пальчики прабабки, невесты и этого паршивца, помощника ювелира. А ты сразу хвать за портсигар и ну его ощупывать! А вот на нем отпечатки пальцев наверняка сохранились. Теперь все пропало. Эх!
Я разозлилась:
— Ну что ты несёшь! За сто лет наверняка эти вещи не раз трогали, с мебели стирали пыль и так далее. Какие уж тут отпечатки?
— Ладно, давай условимся: в дальнейших поисках непременно обращать внимание на все предметы, сделанные из вот такого красного бархата. Ну, ту самую гипотетическую косметичку-сумочку. Полагаю, её трудно проглядеть, бархат такой яркий.
— Э, сколько лет прошло. Эти куски лежали спрятанные, потому и не выцвели, а косметичка могла пообноситься, пообтереться, из ярко-красной могла стать серовато-розовой. И вообще, это может быть вовсе и не косметичка, а что-нибудь другое. Так что я скорее настроилась бы уж на ракушки, тем время нипочём.
Ракушки нас примирили, решили в дальнейших поисках ориентироваться именно на них. Я аккуратно сложила в платок наши находки — обрывки красного бархата, ракушечки, кусочки губки с налипшим конским волосом, завязала все в узелок, как было раньше, и сложила в саквояжик все бывшие в нем предметы. Поднимая с пола узелок, обнаружила под ним сложенную вчетверо бумажку. Как-то мы её не заметили, когда она выпала вместе со всем барахлом.
И опять мы с Кристиной со вспыхнувшей вновь надеждой схватили бумажку. Это оказалась расписка. «Я, виконт де Пусак, подтверждаю настоящей получение своего браслета с выгравированной надписью…» А вот и не получил, подписи виконта на расписке не было, видно, ювелир, посылая к заказчику своего помощника, расписку заготовил заранее.
— Что ж, вот ещё одно доказательство того, что эта сумка — тот самый, упоминаемый многими свидетелями, жёлтый саквояжик Шарля Трепона. Никаких сомнений!
Усталые, мы наконец встали с пола. Саквояжик я забрала к себе в спальню. Так уж повелось, мне вменялось в обязанность заботиться о всех старинных предметах, имеющих историческую ценность, а саквояжик и его содержимое несомненно были очень ценным историческим памятником.
Разумеется, высокородные мадемуазели тут же разрешили, причём Кристина добавила:
— Только вы, Гастон, сначала сядьте. Нечего стоять перед нами, тем более что вы ещё не окрепли после травмы.
— Ни в коем случае! — с силой возразил камердинер. — Не пристало мне…
— Ещё как пристало! — оборвала его Крыська. — Иначе и разговаривать с вами не будем. Я, например, все равно бы ничего не поняла, думая лишь о том, что вам стоять вредно.
И поскольку Гастон все ещё колебался, Крыська рявкнула:
— Прошу немедленно сесть!
Должно быть, в этот момент Кристина показалась камердинеру вылитой старой графиней, распоряжения которой он привык выполнять не рассуждая. Вот и теперь Гастон сразу перестал возражать и немедленно сел. Правда, не к столу присел, избави бог, а в сторонке, на краешке стоящего у стены кресла.
Желая поощрить старика, мы произнесли: «Слушаю». Получилось в один голос.
Гастон откашлялся и приступил к делу.
— Так вот, милостивые мадемуазели, я этого бандита опознал. А не признался полиции потому, что не её это дело, а ваше, фамильное. Когда негодяй бросился на меня, я успел рассмотреть его лицо, да и ещё раньше, до этого, как только вошёл в комнату, а он стоял к двери спиной и рылся в туалетном столике графини, так я его со спины признал, потому как очень он приметный вот тут, в плечах.
Желая показать, где именно мерзавец приметный, старый камердинер выразительно повёл плечами, как это делают испанские танцовщицы. И замолк, ожидая нашей реакции.
Не пристало старика разочаровывать, и реакцию мы выдали самую бурную, словно бы не догадывались раньше ни о чем.
— Так кто же это был? — опять дуэтом вскричали мы.
— Да тот самый американец, который сюда приходил, в замок, — ответил очень довольный камердинер. — Милостивые мадемуазели его ещё на целый день в библиотеку запустили. На два дня! А он и раньше бывал в замке, ещё когда госпожа графиня была жива.
— Ну вот, видишь! — почему-то торжествующе крикнула мне сестра, а камердинер удовлетворённо кивнул, словно чего-то такого и ждал от нас.
— А дальше что было? — спросила я.
— Госпожа графиня велела мне быть особенно внимательным и сразу же доложить ей, если тот снова появится, но его больше не было. Несколько лет не появлялся.
Старик замолк, подсчитывая что-то про себя, и продолжал:
— Да, лет шесть как не появлялся. А вот теперь опять приехал. Не очень изменился. Можно сказать, совсем не изменился.
— А вас не узнал? — удивилась я. — При встрече с вами, когда легально пришёл в замок?
Старик вроде бы смешался, но превозмог себя. По нему было видно, решил говорить правду, и только правду.
— Не признал. И по двум причинам. Во-первых, в те времена в замке было много прислуги и он больше имел дело с лакеем. Да и я… Так и быть, признаюсь. И я в те годы выглядел иначе. Боялся, как бы госпожа графиня не сочла меня слишком старым и не отправила на покой, вот и старался выглядеть помоложе. Волосы у меня тогда были чёрные, да и одевался, и держался соответственно. Так что он запросто мог спутать меня с лакеем, Бернардом, тот тоже был брюнетом. Лакея давно уволили. Но это ещё не все.
— А что ещё? — пришла на помощь старику Кристина, видя, что тот не знает, как лучше приступить к рассказу.
Обе мы слушали камердинера с нескрываемым интересом; старик, заметив это, разошёлся, от первоначальной скованности и следа не осталось. Теперь он рассказывал живо, с огоньком.
— Вот, значит, какое дело. Милостивые мадемуазели наверняка знают — прислуге всегда все известно, больше, чем ей положено, да только она помалкивает. Я же… Ведь я здесь, в замке, и родился, ещё в первую войну, мать моя здесь ключницей работала. Она хорошо помнила высокородную графиню Клементину. Матери моей и двадцати лет не было, когда здесь, в замке, разыгрались важные события. В ту пору скоропостижно скончались их милость, виконт де Пусак, Гастоном, как и меня, звали, пусть ему земля будет пухом. Трагической смертью помер! У госпожи графини тогда в замке проживала её внучка, леди Юстина Блэкхилл, тогда ещё молодая девушка и фамилии этой ещё не носила. Так она с превеликой поспешностью туда-сюда ездила, а госпожа графиня с полицией общалась. Какой-то важный полицейский комиссар приезжал к ней в замок. Обо всем этом матушка не раз мне рассказывала, особенно в старости, ей все её молодые годы вспоминались. Вот я и запомнил. Да только не в этом дело.
Кристина сорвалась с места.
— Ну нет! Такие прекрасные истории нельзя слушать всухомятку! Сейчас принесу вино!
И она умчалась прежде, чем несчастный камердинер осознал, что произошла чудовищная вещь, просто скандал в благородном семействе: высокородная дама обслуживает его, слугу! Побагровев, бедняга вскочил с места, что-то бормоча, и собирался броситься вслед за Кристиной на своих старых, разбитых ногах. Пришлось чуть ли не силой усадить старика на место.
— Ну уж нет, господин Гастон, не для того мы с сестрой разведали самое лучшее винцо в этом замке, чтобы теперь оставлять его здесь на произвол судьбы. Ещё неизвестно, кому оно может достаться, так что мы решили его сами прикончить. И вы нам немного поможете. А ваши воспоминания, безусловно, достойны самого прекрасного вина!
Не знаю, насколько мои уговоры убедили бы верного слугу, да Кристина, к счастью, обернулась быстро, и Гастону ничего не оставалось, как принять участие в торжестве, причиной которого стал он сам, и выпить бокал чудесного вина. Впрочем, спокойно выпить ему не дали.
— Ну! — торопила старика Кристина. — Остановились вы на том, что обо всем этом рассказывала вам ваша матушка и не в этом дело. Так в чем же?
Старик послушно отставил благородный напиток и продолжил рассказ:
— Так получилось, что моя покойная матушка была в приятельских отношениях с горничной мадемуазель Юстины, Лизелоттой, вот, даже имя запомнилось. Так вот, как раз в ту пору, что с господином виконтом несчастье приключилось, эта самая Лизелотта замуж собралась и аккурат за женихом охотилась. А её госпожа все планы Лизелотты порушила. В голову ей втемяшилось мчаться за тридевять земель и, ясное дело, горничную с собой прихватить. А тут жених ждёт, еле его уломала. Так эта самая Лизелотта себя не помнила от злости. К тому же госпожа бросила её на произвол судьбы в Кале, а сама в Англию махнула. А ещё Лизелотта никак понять не могла, из-за чего весь сыр-бор, с чего вдруг мадемуазель Юстина в Кале помчалась, а потом аж в Англию, ради чего она, Лизелотта, торчит в этом паршивом Кале, когда решается судьба её? И это совсем её из себя выводило. В замок Нуармон Лизелотта явилась зарёванная и злая как сто тысяч чертей и моей матушке плакалась, как это водится между подружками.
Мы с сестрой даже о вине позабыли, настолько сенсационные новости узнали от старого слуги. У того, похоже, пересохло в горле. Заметив, что бокалы пустые, я осторожно, стараясь не пролить ни капли драгоценной жидкости, наполнила всем бокалы. Камердинер, уже не стесняясь, отхлебнул, откашлялся и продолжил повествование:
— Больше всего, ясное дело, эта Лизелотта жаловалась на пренебрежительное отношение со стороны барышни. И только после того как все узнали о трагической смерти виконта де Пусака, как газеты расписали обо всем в подробностях, и об убийце, который оказался не убийцей вовсе, но все равно сбежал, Лизелотта перестала твердить о своей обиде и кое-что припомнила. И матушке моей рассказала. Сидела она, Лизелотта, в фиакре, как ей барышня приказала, и ждала барышню. Ждала, ждала, глаз не сводила с переулка, куда барышня побежала, как вдруг из этого переулка какой-то тип выскочил. Молодой парень, высокий, плечистый, в распахнутом сюртуке и такой перепуганный, что ничего перед собой не видел. На лошадей чуть не наскочил, те даже шарахнулись. И парень шарахнулся вбок, руками взмахнул, чтобы не упасть, и куда-то сбежал. Лизелотта, естественно, тоже перепугалась. Сидит, бедняга, одна-одинёшенька, с кучером, в фиакре, ждёт госпожу, а той все нет. Наконец мадемуазель Юстина явилась — тоже бегом прибежала, что-то там все бегали как полоумные. Лизелотту на почту с телеграммой отправила, а сама тем временем в Англию уехала, вот так! Не предупредив её, Лизелотту! Хорошо ещё, по словам Лизелотты, какая-то девушка-француженка о ней позаботилась, барышня её попросила, вся заплаканная и печальная, нет, не барышня, а та девушка, но хоть и чем-то огорчённая, о Лизелотте позаботилась, к поезду её отвела, помогла билет купить. Но и она ничего горничной не рассказала, вообще почти не говорила, на расспросы горничной не реагировала. Правда, кое-какие слова у печальной девушки вырвались сами по себе, горничная их запомнила. «Не видать мне его больше!» — вот какие слова вырвались у печальной французской девушки, причём, как говорила Лизелотта, такое горе в них звучало, словно печальная девушка сейчас побежит в море топиться, благо море под боком. Из чего горничная сделала вывод, что тот перепуганный плечистый сбежал вот от этой печальной девушки.
Больше никому в замке, кроме моей матушки, Лизелотта ни словечка не рассказала, назло так поступила, потому что из-за сумасбродных поездок барышни от неё, Лизелотты, жених тоже сбежал. Ну не так чтобы далеко сбежал, но свадьба сорвалась. Вот она и обозлилась. И вскоре потом уволилась от нас, и двух месяцев не прошло, барышня из Англии не успела возвратиться. А пока не уволилась, без конца жаловалась и плакалась моей матушке на свою несчастную долю да на безалаберную барышню, что жизнь её порушила. Но все равно дело не в этом…
— Езус-Мария! — чуть ли не с ужасом произнесла Кристина. — Пожалуй, схожу ещё за бутылкой…
Я обоих остановила, ибо, услышав о таком намерении, камердинер тоже сорвался с места.
— Спокойно, у нас ещё много времени. Гастон, пожалуйста, продолжайте и не торопитесь, вы чудесно рассказываете.
Тут, как назло, прилетела какая-то певчая птичка, уселась на веточке под самым окном и принялась отчаянно щебетать. Так расщебеталась, что я даже не расслышала, что ответил Гастон.
— Брысь! — заорала на птичку Кристина, а та — ноль внимания, знай поёт в своё удовольствие на всю округу. Сестра крикнула громче и даже рукой устрашающе махнула. Певунья замолкла на мгновение, наклонила головку, поглядела на Крыську изумлённым глазом-бусинкой — как это кому-то может не нравиться такое прекрасное пение? И опять принялась самозабвенно распевать, даже и не думая улетать.
Боже, чего только эти бабы не носили на головах! Ведь вроде бы мы с Крыськой были девушками начитанными, знали, чего можно было ожидать, но одно дело — знать понаслышке, и совсем другое — увидеть собственными глазами. Ни одно произведение шляпного искусства минувших эпох нас не разочаровало, каждое было в своём роде шедевром. Пожалуй, наиболее сильное впечатление произвела шляпа, украшенная целой стаей маленьких птичек, из которой (стаи) вырастали чудовищной длины и поразительной красоты страусовые перья. Это нельзя представить, это надо видеть! По сравнению с ней бледными и невыразительными показались даже целая виноградная плантация с крупными гроздьями винограда и грандиозная соломенная крыша. Шляпы украшались кружевами, попугайчиками-неразлучниками, самыми разнообразными перьями, цветами и ветвями, фруктами известными и экзотическими, птицами наших широт и райскими. Я уже не говорю о бантиках и лентах, которые, если их развязать, опоясали бы весь земной шар по экватору. А вуальки! Ну просто оргия форм, красок, материалов!
Ясное дело, мы примеряли, пока хватало сил. Зеркал в гардеробной было предостаточно. В эту ночь в замок могли ворваться сорок разбойников и порубить топорами антикварную мебель — мы бы ничего не услышали. О хронологии мы быстренько забыли. До неё ли, когда это красочное богатство ошеломляло, выбило из головы все мысли, кроме одной — ах, какая же это прелесть! И очень к лицу, как ни странно! Мы просто не в состоянии были отвести глаз от своих отражений в зеркалах.
Опомнились лишь тогда, когда рук уже не могли поднять, и присели на минутку передохнуть. Крыська первой восстановила утраченные силы, встала и вытащила из шкафа (уже третьего по счёту) последние картонки, завалявшиеся на самом дне. Я сняла крышку с самой большой из них и увидела множество чёрных перьев, отливающих зелёным и фиолетовым при ярком свете электрических ламп.
— Траурная, должно быть, — решила я. — Интересно, какой птицы эти перья? И никаких других финтифлюшек, одни перья.
И я осторожно извлекла шляпу из картонки, а Кристина в этот момент с любопытством заглянула на её дно.
— Гляди-ка, а это что? — воскликнула она.
Быстренько насадив шляпу на голову — её широкие поля мешали разглядеть что-либо под нею, — я увидела кожаную сумку, а поскольку руки у меня освободились, схватила находку, однако Кристина успела уже вцепиться в неё, и какое-то время мы безуспешно пытались вырвать сумку друг у дружки. Слишком долго мы пребывали в мире и согласии, самое время поцапаться. Не знаю, кто из нас одержал бы победу в этом поединке, не взгляни Кристина со злобой на меня.
Глянула — и замерла. А потом, бросив предмет раздора, со сдавленным криком «Езус-Мария!» сорвала с моей головы траурную шляпу.
Удивлённая, я в свою очередь посмотрела на сестру. Та уже была у зеркала и трясущимися руками натягивала на лоб чёрный шедевр. У меня перехватило дыхание: я никогда не видела свою сестру такой прекрасной!
Мерцающие чёрные перья не только покрывали поля шляпы и тулью целиком, но, кажется, украшали и нижнюю сторону полей, ибо отбрасывали на лицо какую-то таинственную тень, нечто слегка лиловатое, что придавало коже свежесть, а глазам — особый блеск. Думаю, даже уродина выглядела бы в этой шляпе красавицей, а что уж говорить о красивой женщине.
— Ну и ну! — только и произнесла я, обретя дар слова. — Неужели я тоже так выгляжу?
Крыська не удостоила меня ответом. Любуясь собой, не отрывая глаз от своего отражения в зеркале, она твёрдо заявила:
— Это — самый ценный предмет, обнаруженный нами в замке. Как думаешь, где мы сможем это носить? Да не бойся, будем надевать по очереди, я не жадина. И не стану тебя убивать, чтобы самой пользоваться шляпой.
— На ипподроме в Аскоте! — ни минуты не задумываясь, ответила я. — Туда каждый является в чем захочет.
— Ну уж нет! — покачала головой Кристина, не сводя с себя глаз. — На скачках публика ничего, кроме лошадей, не видит. Жаль на них шляпу тратить.
— Женщины увидят. Ведь большинство из них приходит именно из-за шляп.
— Мне этого мало, — возразила сестра. — Надо использовать её на всю катушку. Слушай! — оживилась она вдруг. — Как бы сделать так, чтобы Анджей неожиданно увидел меня в этой шляпе? Ну да ладно, что-нибудь придумаю. Меняю на шляпу свою долю алмаза, идёт?
Вспыхнув, протест сразу овладел всем моим существом, как пожар охватывает сухой лес.
— Ну, знаешь! Ищи дураков. И выбей из головы! Я тоже иногда хочу так же выглядеть.
Горестно вздохнув, Кристина сняла прекрасную шляпу.
— Жарко в ней. Печёт голову. Вот интересно, ты заметила: непременно всегда обнаруживается какая-нибудь одна шляпа, от которой все с ума сходят? Помнишь, и у Скарлетт О'Хара тоже была потрясающая шляпа, что ей привёз Кларк Гейбл…
— Ретт Батлер, дура!
— Все равно. Ладно, подумаю, где и по какому случаю появлюсь в этой шляпе, должно быть нечто из ряда вон выходящее. Так что там было под шляпой?
Только теперь вспомнила я о предмете, который судорожно зажала в руке. Выцветшая от времени небольшая сумка на длинном ремне была чем-то набита. Кристина аккуратно вложила в пустую картонку чудесную шляпу и присела рядом со мной на пол.
— Покажи. Слушай, тебе не кажется, что она некогда была жёлтого цвета?
Я тряхнула головой, пытаясь окончательно выбросить из неё шляпу, и внимательно оглядела находку. Осторожно отвернув клапан, прикрывающий замок, убедилась — и в самом деле, некогда кожа была жёлтого цвета.
А Кристина нагнетала:
— Если мне не изменяет память, помощник ювелира запустил руку в жёлтый саквояжик, входя в кабинет виконта?
— Носил сюртук с карманами и жёлтый саквояжик, — подхватила я. — На длинном ремне, иногда вешал сумку на плечо.
— Ох, не выдохнись я на шляпе, сейчас наверняка бы задохнулась от волнения…
— И я…
Недолго думая, я щёлкнула застёжкой и, перевернув саквояжик вверх ногами, вытряхнула на пол его содержимое. Совать руку терпения не хватило.
Молча накинулись мы с сестрой на вывалившиеся из сумки предметы. Первой стукнулась об пол и немного откатилась в сторону стеклянная баночка с остатками то ли пасты, то ли помады. Вслед за ней появились: небольшой серебряный портсигар с превратившимися в труху папиросами, миниатюрный замочек с ключиком и узелок из носового платка. Они не откатывались в сторону, так кучкой и лежали на полу. Я жадно схватила завязанный узлом носовой платок, но надежда, вспыхнувшая было, тут же погасла: узелок оказался лёгким.
Все так же, не произнося ни слова, рассматривали мы, развязав узелок, его странное содержимое: какие-то ветхие обрывки красного бархата и малюсенькие морские раковинки. Продырявленные. И ещё среди этих «сокровищ» попадались небольшие кусочки губки с налипшими клочками конского волоса. Обрывки бархата не выцвели от времени, так и горели живым пламенем, и ракушки поблёскивали, совсем не потускнели.
Оторвавшись от находки, мы с сестрой переглянулись, и наконец Кристина заговорила:
— Тебя не удивляет, что такой большой крепкий парень, ювелир по профессии, носил с собой такие вот вещи?
— Откровенно говоря, не знаю, что и думать, — честно призналась я. — Как-то ничего умного не приходит в голову.
Кристина уселась поудобнее на полу: опёрлась спиной о шкаф, локти на коленях, подбородок уткнулся в кисти рук. Так лучше думать, особенно если устремить взор в пространство. В данном случае взор сестры был устремлён на декоративный замок старинного сундука у противоположной стены комнаты. И все равно ничего она не придумала, с досадой проговорив:
— Что-то такое шепчет мне душа, но так тихо, что и не услышишь. Давай хорошенько подумаем, должны же понять…
Я решительно поднялась.
— Душа тоже нуждается в подкреплении. Осталось у нас ещё здесь вино?
— Погляди за шкафом.
Бесценное вино явно помогло, сразу же обрели способность рассуждать. Начала Кристина, отхлёбывая из второго бокала:
— Не сомневаюсь, это тот самый пресловутый жёлтый саквояжик. Ты ведь тоже не сомневаешься? Только вот каким образом он оказался в гардеробной прабабки — ума не приложу… Откуда он взялся?
Тут и я подключилась.
— Не иначе как от его невесты. Шарль оставил его у своей Антуанетты, а там ведь был потом Мартин Кацперский, ну и привёз его своей госпоже. Только вот какого черта — тоже ума не приложу. И тоже сомневаюсь, чтобы помощник ювелира таскал в подручной сумке такие бабьи принадлежности. И сочла бы содержимое узелка просто мусором, не храни его прабабка под красивейшей шляпой своей коллекции.
— Ты права. Мемориальному мусору самое место на чердаке.
— А вот и нет. На чердак складываются просто отжившие свой век старые вещи, а такие вот мемориальные ценности прячут куда подальше. Бабуля выбрала место что надо! Нет, неспроста это припрятано. Я бы ещё подумала…
Поставив на пол пустой бокал, Кристина принялась по новой со вниманием рассматривать предметы из саквояжика. Я последовала её примеру. Даже не поленилась встать и сходить за откатившейся стеклянной баночкой. Да и размяться хотелось, очень уж неудобно сидеть на полу, все члены одеревенели.
— Независимо от того, что здесь хранилось, — начала я, открывая баночку, — крем для лица или сапожный… Нет, чтоб мне лопнуть, это помада для волос. На, нюхни! Вот, написано: «Лучшая помада для волос прославленной лионской фирмы…» Кристина вырвала помаду у меня из рук. Легкомысленно вели мы себя, позабыли про отраву в соколах, а ведь и содержимое банки могло быть опасным. Да пусть и не отрава, пусть обычная помада. За прошедшие годы могла провоняться, тоже приятного мало.
— Я осторожно, — возразила сестра. — Да, факт, мужская помада для волос и не очень даже воняет. Помада — логично. Парень заботился о своей внешности, можно понять. Портсигар тоже не удивляет. Но вот это… Ну, думай, от какого изделия сохранились вот эти остатки?
И, указав пальцем на ракушечно-бархатный мусор в расстеленном на полу носовом платке, Крыська осмотрелась по сторонам.
— Шляпа? Да нет, ничего такого красного не попадалось, иначе наверняка бы запомнилось. Что-нибудь из одежды? Платье? Накидка?
— К тому же обшитая ракушечками, ведь они проколоты, явно иглой. Может, какой-нибудь кошелёк или старинная косметичка?
— Косметичка?! Тоже мне историк! — была шокирована Крыська.
— Да шучу, шучу, я просто так назвала, чтобы понятнее было. Ну кошелёк, сумочка к нарядному платью, мало ли что ещё…
— На кой черт губка и конский волос для изготовления сумочки?
— Понятия не имею. А тут ещё все осложняется остальными предметами, чисто мужскими. И портсигар, и помада принадлежали мужику…
— …но тут встретилась баба, эта его невеста. И по собственному почину могла подложить ему в саквояж от себя на память. И тогда считай, саквояж не чисто мужской, а двуполый. И все было бы ясно, если бы не это!
Кристина потрясла замочком с ключиком. Естественно, я тут же вырвала его из рук сестры. Удивительное дело, устройство действовало, ключик свободно проворачивался в замке, дужка легко проходила в петли саквояжа и запирала его.
— Меня тоже заинтриговал этот предмет, — призналась я. — Только вот никак не понять почему. Обычно вот такие ключики являются преддверием к какой-то загадке, какой-то тайне. Попадётся такой ключик — значит, следует искать то, что он запирает. А тут другой случай.
— Найди мы просто ключик, и в самом деле бросилась бы искать что-нибудь маленькое и запертое, не лежи тут рядышком замочек. Что бы это значило?
Я поднапряглась. Вот замочек, вот ключик, вот петли под этот замок. Ну и что дальше? Ещё раз внимательно оглядела замочек.
— Гляди, вроде бы он поновее петель. Выглядит совсем новеньким, недавно купленным!
— У новенького, недавно купленного замка было бы как минимум два ключа, а тут только один, — возразила Кристина.
— Ну, тогда не знаю, что ещё придумать. Но уверена — были веские причины так старательно сохранить этот саквояжик с его странным содержимым.
— Хорошо бы знать ещё, у кого именно были столь веские причины, — недовольно заявила сестра. — Не надо было нам так это все лапать. На предметах могли сохраниться отпечатки пальцев, и если собрать их, то есть отпечатки, со всех этих коробок, мебели, бумаг и так далее… Электроника делает чудеса! Наверняка мы смогли бы выделить пальчики прабабки, невесты и этого паршивца, помощника ювелира. А ты сразу хвать за портсигар и ну его ощупывать! А вот на нем отпечатки пальцев наверняка сохранились. Теперь все пропало. Эх!
Я разозлилась:
— Ну что ты несёшь! За сто лет наверняка эти вещи не раз трогали, с мебели стирали пыль и так далее. Какие уж тут отпечатки?
— Ладно, давай условимся: в дальнейших поисках непременно обращать внимание на все предметы, сделанные из вот такого красного бархата. Ну, ту самую гипотетическую косметичку-сумочку. Полагаю, её трудно проглядеть, бархат такой яркий.
— Э, сколько лет прошло. Эти куски лежали спрятанные, потому и не выцвели, а косметичка могла пообноситься, пообтереться, из ярко-красной могла стать серовато-розовой. И вообще, это может быть вовсе и не косметичка, а что-нибудь другое. Так что я скорее настроилась бы уж на ракушки, тем время нипочём.
Ракушки нас примирили, решили в дальнейших поисках ориентироваться именно на них. Я аккуратно сложила в платок наши находки — обрывки красного бархата, ракушечки, кусочки губки с налипшим конским волосом, завязала все в узелок, как было раньше, и сложила в саквояжик все бывшие в нем предметы. Поднимая с пола узелок, обнаружила под ним сложенную вчетверо бумажку. Как-то мы её не заметили, когда она выпала вместе со всем барахлом.
И опять мы с Кристиной со вспыхнувшей вновь надеждой схватили бумажку. Это оказалась расписка. «Я, виконт де Пусак, подтверждаю настоящей получение своего браслета с выгравированной надписью…» А вот и не получил, подписи виконта на расписке не было, видно, ювелир, посылая к заказчику своего помощника, расписку заготовил заранее.
— Что ж, вот ещё одно доказательство того, что эта сумка — тот самый, упоминаемый многими свидетелями, жёлтый саквояжик Шарля Трепона. Никаких сомнений!
Усталые, мы наконец встали с пола. Саквояжик я забрала к себе в спальню. Так уж повелось, мне вменялось в обязанность заботиться о всех старинных предметах, имеющих историческую ценность, а саквояжик и его содержимое несомненно были очень ценным историческим памятником.
* * *
Ближе к вечеру, когда мы с сестрой пили кофе на застеклённой веранде, в широко распахнутую дверь постучался старик-камердинер. Он был уже в своём нормальном виде, без белого тюрбана на седой голове. Освоившийся с тем, что нас двое, камердинер уже не обращался в пространство между нами, как в первые дни нашего пребывания в замке, а нормально смотрел то на Кристину, то на меня. Высокопарно извинившись, старик попросил у высокородных мадемуазелей разрешения сообщить нечто важное.Разумеется, высокородные мадемуазели тут же разрешили, причём Кристина добавила:
— Только вы, Гастон, сначала сядьте. Нечего стоять перед нами, тем более что вы ещё не окрепли после травмы.
— Ни в коем случае! — с силой возразил камердинер. — Не пристало мне…
— Ещё как пристало! — оборвала его Крыська. — Иначе и разговаривать с вами не будем. Я, например, все равно бы ничего не поняла, думая лишь о том, что вам стоять вредно.
И поскольку Гастон все ещё колебался, Крыська рявкнула:
— Прошу немедленно сесть!
Должно быть, в этот момент Кристина показалась камердинеру вылитой старой графиней, распоряжения которой он привык выполнять не рассуждая. Вот и теперь Гастон сразу перестал возражать и немедленно сел. Правда, не к столу присел, избави бог, а в сторонке, на краешке стоящего у стены кресла.
Желая поощрить старика, мы произнесли: «Слушаю». Получилось в один голос.
Гастон откашлялся и приступил к делу.
— Так вот, милостивые мадемуазели, я этого бандита опознал. А не признался полиции потому, что не её это дело, а ваше, фамильное. Когда негодяй бросился на меня, я успел рассмотреть его лицо, да и ещё раньше, до этого, как только вошёл в комнату, а он стоял к двери спиной и рылся в туалетном столике графини, так я его со спины признал, потому как очень он приметный вот тут, в плечах.
Желая показать, где именно мерзавец приметный, старый камердинер выразительно повёл плечами, как это делают испанские танцовщицы. И замолк, ожидая нашей реакции.
Не пристало старика разочаровывать, и реакцию мы выдали самую бурную, словно бы не догадывались раньше ни о чем.
— Так кто же это был? — опять дуэтом вскричали мы.
— Да тот самый американец, который сюда приходил, в замок, — ответил очень довольный камердинер. — Милостивые мадемуазели его ещё на целый день в библиотеку запустили. На два дня! А он и раньше бывал в замке, ещё когда госпожа графиня была жива.
— Ну вот, видишь! — почему-то торжествующе крикнула мне сестра, а камердинер удовлетворённо кивнул, словно чего-то такого и ждал от нас.
— А дальше что было? — спросила я.
— Госпожа графиня велела мне быть особенно внимательным и сразу же доложить ей, если тот снова появится, но его больше не было. Несколько лет не появлялся.
Старик замолк, подсчитывая что-то про себя, и продолжал:
— Да, лет шесть как не появлялся. А вот теперь опять приехал. Не очень изменился. Можно сказать, совсем не изменился.
— А вас не узнал? — удивилась я. — При встрече с вами, когда легально пришёл в замок?
Старик вроде бы смешался, но превозмог себя. По нему было видно, решил говорить правду, и только правду.
— Не признал. И по двум причинам. Во-первых, в те времена в замке было много прислуги и он больше имел дело с лакеем. Да и я… Так и быть, признаюсь. И я в те годы выглядел иначе. Боялся, как бы госпожа графиня не сочла меня слишком старым и не отправила на покой, вот и старался выглядеть помоложе. Волосы у меня тогда были чёрные, да и одевался, и держался соответственно. Так что он запросто мог спутать меня с лакеем, Бернардом, тот тоже был брюнетом. Лакея давно уволили. Но это ещё не все.
— А что ещё? — пришла на помощь старику Кристина, видя, что тот не знает, как лучше приступить к рассказу.
Обе мы слушали камердинера с нескрываемым интересом; старик, заметив это, разошёлся, от первоначальной скованности и следа не осталось. Теперь он рассказывал живо, с огоньком.
— Вот, значит, какое дело. Милостивые мадемуазели наверняка знают — прислуге всегда все известно, больше, чем ей положено, да только она помалкивает. Я же… Ведь я здесь, в замке, и родился, ещё в первую войну, мать моя здесь ключницей работала. Она хорошо помнила высокородную графиню Клементину. Матери моей и двадцати лет не было, когда здесь, в замке, разыгрались важные события. В ту пору скоропостижно скончались их милость, виконт де Пусак, Гастоном, как и меня, звали, пусть ему земля будет пухом. Трагической смертью помер! У госпожи графини тогда в замке проживала её внучка, леди Юстина Блэкхилл, тогда ещё молодая девушка и фамилии этой ещё не носила. Так она с превеликой поспешностью туда-сюда ездила, а госпожа графиня с полицией общалась. Какой-то важный полицейский комиссар приезжал к ней в замок. Обо всем этом матушка не раз мне рассказывала, особенно в старости, ей все её молодые годы вспоминались. Вот я и запомнил. Да только не в этом дело.
Кристина сорвалась с места.
— Ну нет! Такие прекрасные истории нельзя слушать всухомятку! Сейчас принесу вино!
И она умчалась прежде, чем несчастный камердинер осознал, что произошла чудовищная вещь, просто скандал в благородном семействе: высокородная дама обслуживает его, слугу! Побагровев, бедняга вскочил с места, что-то бормоча, и собирался броситься вслед за Кристиной на своих старых, разбитых ногах. Пришлось чуть ли не силой усадить старика на место.
— Ну уж нет, господин Гастон, не для того мы с сестрой разведали самое лучшее винцо в этом замке, чтобы теперь оставлять его здесь на произвол судьбы. Ещё неизвестно, кому оно может достаться, так что мы решили его сами прикончить. И вы нам немного поможете. А ваши воспоминания, безусловно, достойны самого прекрасного вина!
Не знаю, насколько мои уговоры убедили бы верного слугу, да Кристина, к счастью, обернулась быстро, и Гастону ничего не оставалось, как принять участие в торжестве, причиной которого стал он сам, и выпить бокал чудесного вина. Впрочем, спокойно выпить ему не дали.
— Ну! — торопила старика Кристина. — Остановились вы на том, что обо всем этом рассказывала вам ваша матушка и не в этом дело. Так в чем же?
Старик послушно отставил благородный напиток и продолжил рассказ:
— Так получилось, что моя покойная матушка была в приятельских отношениях с горничной мадемуазель Юстины, Лизелоттой, вот, даже имя запомнилось. Так вот, как раз в ту пору, что с господином виконтом несчастье приключилось, эта самая Лизелотта замуж собралась и аккурат за женихом охотилась. А её госпожа все планы Лизелотты порушила. В голову ей втемяшилось мчаться за тридевять земель и, ясное дело, горничную с собой прихватить. А тут жених ждёт, еле его уломала. Так эта самая Лизелотта себя не помнила от злости. К тому же госпожа бросила её на произвол судьбы в Кале, а сама в Англию махнула. А ещё Лизелотта никак понять не могла, из-за чего весь сыр-бор, с чего вдруг мадемуазель Юстина в Кале помчалась, а потом аж в Англию, ради чего она, Лизелотта, торчит в этом паршивом Кале, когда решается судьба её? И это совсем её из себя выводило. В замок Нуармон Лизелотта явилась зарёванная и злая как сто тысяч чертей и моей матушке плакалась, как это водится между подружками.
Мы с сестрой даже о вине позабыли, настолько сенсационные новости узнали от старого слуги. У того, похоже, пересохло в горле. Заметив, что бокалы пустые, я осторожно, стараясь не пролить ни капли драгоценной жидкости, наполнила всем бокалы. Камердинер, уже не стесняясь, отхлебнул, откашлялся и продолжил повествование:
— Больше всего, ясное дело, эта Лизелотта жаловалась на пренебрежительное отношение со стороны барышни. И только после того как все узнали о трагической смерти виконта де Пусака, как газеты расписали обо всем в подробностях, и об убийце, который оказался не убийцей вовсе, но все равно сбежал, Лизелотта перестала твердить о своей обиде и кое-что припомнила. И матушке моей рассказала. Сидела она, Лизелотта, в фиакре, как ей барышня приказала, и ждала барышню. Ждала, ждала, глаз не сводила с переулка, куда барышня побежала, как вдруг из этого переулка какой-то тип выскочил. Молодой парень, высокий, плечистый, в распахнутом сюртуке и такой перепуганный, что ничего перед собой не видел. На лошадей чуть не наскочил, те даже шарахнулись. И парень шарахнулся вбок, руками взмахнул, чтобы не упасть, и куда-то сбежал. Лизелотта, естественно, тоже перепугалась. Сидит, бедняга, одна-одинёшенька, с кучером, в фиакре, ждёт госпожу, а той все нет. Наконец мадемуазель Юстина явилась — тоже бегом прибежала, что-то там все бегали как полоумные. Лизелотту на почту с телеграммой отправила, а сама тем временем в Англию уехала, вот так! Не предупредив её, Лизелотту! Хорошо ещё, по словам Лизелотты, какая-то девушка-француженка о ней позаботилась, барышня её попросила, вся заплаканная и печальная, нет, не барышня, а та девушка, но хоть и чем-то огорчённая, о Лизелотте позаботилась, к поезду её отвела, помогла билет купить. Но и она ничего горничной не рассказала, вообще почти не говорила, на расспросы горничной не реагировала. Правда, кое-какие слова у печальной девушки вырвались сами по себе, горничная их запомнила. «Не видать мне его больше!» — вот какие слова вырвались у печальной французской девушки, причём, как говорила Лизелотта, такое горе в них звучало, словно печальная девушка сейчас побежит в море топиться, благо море под боком. Из чего горничная сделала вывод, что тот перепуганный плечистый сбежал вот от этой печальной девушки.
Больше никому в замке, кроме моей матушки, Лизелотта ни словечка не рассказала, назло так поступила, потому что из-за сумасбродных поездок барышни от неё, Лизелотты, жених тоже сбежал. Ну не так чтобы далеко сбежал, но свадьба сорвалась. Вот она и обозлилась. И вскоре потом уволилась от нас, и двух месяцев не прошло, барышня из Англии не успела возвратиться. А пока не уволилась, без конца жаловалась и плакалась моей матушке на свою несчастную долю да на безалаберную барышню, что жизнь её порушила. Но все равно дело не в этом…
— Езус-Мария! — чуть ли не с ужасом произнесла Кристина. — Пожалуй, схожу ещё за бутылкой…
Я обоих остановила, ибо, услышав о таком намерении, камердинер тоже сорвался с места.
— Спокойно, у нас ещё много времени. Гастон, пожалуйста, продолжайте и не торопитесь, вы чудесно рассказываете.
Тут, как назло, прилетела какая-то певчая птичка, уселась на веточке под самым окном и принялась отчаянно щебетать. Так расщебеталась, что я даже не расслышала, что ответил Гастон.
— Брысь! — заорала на птичку Кристина, а та — ноль внимания, знай поёт в своё удовольствие на всю округу. Сестра крикнула громче и даже рукой устрашающе махнула. Певунья замолкла на мгновение, наклонила головку, поглядела на Крыську изумлённым глазом-бусинкой — как это кому-то может не нравиться такое прекрасное пение? И опять принялась самозабвенно распевать, даже и не думая улетать.