Страница:
Одной из бесполезных вещей, которые я запомнил со школы, был тезис Тернера. А он гласил, что американский характер был сформирован стремлением к границе, которая всегда удалялась и всегда сохраняла свою притягательную силу.
От этой мысли меня ненадолго бросило в дрожь. Не были ли наши помыслы проявлением этого самого стремления?
Временной версией мечты, погибшей задолго до моего рождения. Хотя она привела моего отца вместе со всем моим семейством — в микроавтобусе «Фольксваген», чье ржавое тело было сплошь разрисовано цветами, — на побережье Тихого океана, а затем на север, на Аляску. Где мы обнаружили сляпанные на скорую руку в подражание пограничным факториям лавки, где подавали кофе латте и капуччино.
Вполне возможно, что из всего десятка миллиардов душ, населявших этот угол Галактики, только Мэригей и я имели какое-то призрачное осознание американского понятия границы. И Чарли, и Диана, и Макс были рождены в месте, которое все еще именовалось Америкой, но это было вовсе не то место, о котором рассуждал Фредерик Джексон Тернер, и его единственная «граница» проходила на расстоянии бесчисленных световых лет и столетий, где мужчины и женщины вели беспричинную борьбу с непостижимым врагом.
Появился Билл, мы надели передники и перчатки и отправились на причал. Обрабатывая первые два перемета, мы двигались в почти полном молчании, обмениваясь лишь необходимыми односложными словами. Билл казнил рыб с таким пылом, что дважды всадил косарь глубоко в деревянный стол.
— Ну как, тебе наговорили гадостей насчет родителей — тюремных пташек?
— Пташек? А, заключенных в тюрьму… Да они в основном считали, что это очень забавно. Похищение космического корабля и все такое прочее — как в кино.
— Похоже, что мы его все-таки получим.
— Наша историчка, Человек, сказала: она думает, что дадут. Они могут заменить этот корабль на более новый; пригнать его с Земли через коллапсар. И никакой реальной потери. — Он с силой рубанул лезвием по рыбе. — Для них.
Его намек был достаточно ясен.
— Но потеря может быть реальной для тебя. Если ты не отправишься с нами.
Он мгновение смотрел на корчившуюся безголовую рыбу, затем отрубил ей хвост и бросил ее в морозильник.
— Есть вещи, которые я не могу сказать по-английски. Возможно, в нем нет для этого слов.
— Продолжай.
— Ты сказал: «Может быть потеря для тебя». Или же ты мог сказать: «Будет потеря для тебя». Но ничего среднего между этими двумя значениями.
Я замер, держа леску в руках и пытаясь разобраться в грамматике.
— Я не понимаю. «Может» говорится, если речь идет о будущем, о чем-то находящемся под сомнением. Он выплюнул фразу на стандартном языке:
— Та meey a cha! «Meey» говорят, когда результат сомнителен, но решение принято. Не «ta loo a cha» или «ta lee a cha», означающее то же самое, что и Ваше «может быть» или «будет».
— Я никогда не был силен в языках.
— Наверно, да. Но дело не в этом, не в этом, не в этом… — Он сердито стиснул челюсти, лицо покраснело. Казнил еще одну рыбу и прицепил голову на крюк. — Независимо от того, какой будет результат, вы сделали это. Вы объявили всему миру: «Черт с ними, с Биллом и Сарой». Вы идете своим собственным путем. Позволит вам Человек или нет, но намерение у вас именно такое
— Это очень резко. — Я закончил разделывать рыбину — Вы можете отправиться с нами. Я хочу, чтобы вы были с нами.
— И что ты предлагаешь? Бросить все! Большое спасибо.
Я внутренне напрягся, чтобы говорить спокойно.
— Вы могли бы рассмотреть это как возможность.
— Возможность для вас. Мне через десять лет будет… что-то около тридцати; чуть больше, или чуть меньше, а все, кого я знаю, кроме вас, будут мертвы уже сорок тысяч лет. Это не возможность. Это приговор. Почти смертный приговор.
— Для меня это граница. Единственная оставшаяся.
— Ковбои и индусы, — негромко сказал он, вновь принимаясь за рыбу. Я не стал добавлять «пакистанцы»
Я понимал, что нормальным был он, а не я, даже по меркам моей собственной давно погибшей культуры. Мэригей, и я, и другие ветераны Вечной войны не раз перескакивали вперед во времени, обычно зная, что по возвращении единственными живыми нашими современниками будут те люди, вместе с которыми они совершили это путешествие.
И через двадцать лет после окончания войны это все еще являлось для меня важнейшим из понятий: настоящее — всего лишь иллюзия и, хотя жизнь продолжается, любая жизнь — это просто парок от дыхания на ветру. На следующий день этой посылке суждено было оказаться оспоренной, причем со стороны совершенно неожиданного оппонента.
ГЛАВА 6
ГЛАВА 7
ГЛАВА 8
От этой мысли меня ненадолго бросило в дрожь. Не были ли наши помыслы проявлением этого самого стремления?
Временной версией мечты, погибшей задолго до моего рождения. Хотя она привела моего отца вместе со всем моим семейством — в микроавтобусе «Фольксваген», чье ржавое тело было сплошь разрисовано цветами, — на побережье Тихого океана, а затем на север, на Аляску. Где мы обнаружили сляпанные на скорую руку в подражание пограничным факториям лавки, где подавали кофе латте и капуччино.
Вполне возможно, что из всего десятка миллиардов душ, населявших этот угол Галактики, только Мэригей и я имели какое-то призрачное осознание американского понятия границы. И Чарли, и Диана, и Макс были рождены в месте, которое все еще именовалось Америкой, но это было вовсе не то место, о котором рассуждал Фредерик Джексон Тернер, и его единственная «граница» проходила на расстоянии бесчисленных световых лет и столетий, где мужчины и женщины вели беспричинную борьбу с непостижимым врагом.
Появился Билл, мы надели передники и перчатки и отправились на причал. Обрабатывая первые два перемета, мы двигались в почти полном молчании, обмениваясь лишь необходимыми односложными словами. Билл казнил рыб с таким пылом, что дважды всадил косарь глубоко в деревянный стол.
— Ну как, тебе наговорили гадостей насчет родителей — тюремных пташек?
— Пташек? А, заключенных в тюрьму… Да они в основном считали, что это очень забавно. Похищение космического корабля и все такое прочее — как в кино.
— Похоже, что мы его все-таки получим.
— Наша историчка, Человек, сказала: она думает, что дадут. Они могут заменить этот корабль на более новый; пригнать его с Земли через коллапсар. И никакой реальной потери. — Он с силой рубанул лезвием по рыбе. — Для них.
Его намек был достаточно ясен.
— Но потеря может быть реальной для тебя. Если ты не отправишься с нами.
Он мгновение смотрел на корчившуюся безголовую рыбу, затем отрубил ей хвост и бросил ее в морозильник.
— Есть вещи, которые я не могу сказать по-английски. Возможно, в нем нет для этого слов.
— Продолжай.
— Ты сказал: «Может быть потеря для тебя». Или же ты мог сказать: «Будет потеря для тебя». Но ничего среднего между этими двумя значениями.
Я замер, держа леску в руках и пытаясь разобраться в грамматике.
— Я не понимаю. «Может» говорится, если речь идет о будущем, о чем-то находящемся под сомнением. Он выплюнул фразу на стандартном языке:
— Та meey a cha! «Meey» говорят, когда результат сомнителен, но решение принято. Не «ta loo a cha» или «ta lee a cha», означающее то же самое, что и Ваше «может быть» или «будет».
— Я никогда не был силен в языках.
— Наверно, да. Но дело не в этом, не в этом, не в этом… — Он сердито стиснул челюсти, лицо покраснело. Казнил еще одну рыбу и прицепил голову на крюк. — Независимо от того, какой будет результат, вы сделали это. Вы объявили всему миру: «Черт с ними, с Биллом и Сарой». Вы идете своим собственным путем. Позволит вам Человек или нет, но намерение у вас именно такое
— Это очень резко. — Я закончил разделывать рыбину — Вы можете отправиться с нами. Я хочу, чтобы вы были с нами.
— И что ты предлагаешь? Бросить все! Большое спасибо.
Я внутренне напрягся, чтобы говорить спокойно.
— Вы могли бы рассмотреть это как возможность.
— Возможность для вас. Мне через десять лет будет… что-то около тридцати; чуть больше, или чуть меньше, а все, кого я знаю, кроме вас, будут мертвы уже сорок тысяч лет. Это не возможность. Это приговор. Почти смертный приговор.
— Для меня это граница. Единственная оставшаяся.
— Ковбои и индусы, — негромко сказал он, вновь принимаясь за рыбу. Я не стал добавлять «пакистанцы»
Я понимал, что нормальным был он, а не я, даже по меркам моей собственной давно погибшей культуры. Мэригей, и я, и другие ветераны Вечной войны не раз перескакивали вперед во времени, обычно зная, что по возвращении единственными живыми нашими современниками будут те люди, вместе с которыми они совершили это путешествие.
И через двадцать лет после окончания войны это все еще являлось для меня важнейшим из понятий: настоящее — всего лишь иллюзия и, хотя жизнь продолжается, любая жизнь — это просто парок от дыхания на ветру. На следующий день этой посылке суждено было оказаться оспоренной, причем со стороны совершенно неожиданного оппонента.
ГЛАВА 6
Три раза в течение длинного года я должен был представать перед Дианой для одной примитивной медицинской процедуры. Ни один Человек и никто из людей, рожденных на протяжении нескольких последних столетий, не болел раком, но у некоторых из нас, ископаемых, не существовало генов, подавляющих это заболевание. И потому Диане периодически приходилось заглядывать нам туда, где, как мы это называли, не светило солнце.
Стена ее кабинета, находившегося наверху, в куполе, поначалу сверкала металлом. В то время из-за полукруглой формы комнаты в ней была очень странная акустика. Диана могла что-то говорить тихим шепотом, стоя в дальнем конце комнаты, а вам казалось, будто она говорит вам прямо в ухо. Чарли, Макс и я вытащили несколько стоек и панелей из склада позади пожарного депо и сделали почти квадратную комнату. На стенах в милом беспорядке висели картины и голограммы, которые я старательно пытался изучать, пока она вводила зонд мне в прямую кишку.
— Твой маленький приятель вернулся, — сказала она. — Предраковые изменения. Я возьму образец, чтобы отослать на исследование.
Когда она вынимала зонд, я почувствовал странное ощущение — оно прошло очень быстро, но у меня перехватило дух — облегчение, легкую боль и дрожь, наподобие эротической.
— Ты знаешь порядок. Я дам тебе пилюлю, ничего не ешь двенадцать часов, потом примешь ее, и еще через два часа наполнишь желудок. Хлеб, картофельное пюре. — Она подошла к стальной лабораторной раковине, держа на вытянутых руках змеевидный эндоскопический зонд. — Приведи себя в порядок и оденься, пока я займусь этим.
Она должна была отослать клетки моего организма в Центрус; там составят пилюлю, наполненную механическими микрофагами, запрограммированными на то, чтобы пообедать моим раком, а затем выключиться.
Это было лишь мелкое неудобство и не шло ни в какое сравнение с лечением рака кожи: ее окрашивали каким-то составом, от которого кожа долго горела и зудела, как после сильного ожога.
Мэригей и я должны были постоянно обследоваться на предмет возникновения рака, как, впрочем, и все, кто в былые времена на госпитальной планете Небеса перенес замену какой-нибудь части тела. Теперь Человек сможет позлорадствовать.
Я присел возле стола, когда Диана уже закончила упаковывать пакет. Она тоже села и по памяти написала адрес.
— Я заказала пять штук; этого должно с головой хватить на десять лет. Исследование — это простая формальность: я была бы очень удивлена, если бы твой рак хоть как-то изменился по сравнению с первым анализом.
— Но тем не менее ты все равно будешь это проверять?
— Да. Я такая же сумасшедшая, как и ты.
Я рассмеялся, но она не поддержала меня. Она поставила локти на стол, оперлась подбородком о кулак и посмотрела на меня.
— Я никогда больше не буду беспокоить тебя по этому поводу, Уильям, но как твой доктор я должна сказать.
— Думаю, что я знаю, о чем ты будешь говорить.
— Скорее всего. Весь твой амбициозный план — это всего лишь сложный ответ на функциональное расстройство, вызванное посттравматическим стрессом Я могла бы подобрать тебе таблетки…
— Все это ты уже предлагала мне в прошлом. Благодарю, но все же не надо. Я не верю в изгнание нечистой силы химическими методами.
— Чарли и я убегаем с вами по той же самой причине. Надеемся оставить позади наших призраков, чтобы отдохнуть. Но мы не оставляем детей.
— Мы тоже. Если только они сами не захотят остаться.
— Они захотят. И вам предстоит потерять их.
— У нас есть десять месяцев на то, чтобы убедить их. Она кивнула.
— Конечно. Но если ты сможешь уговорить Билла лететь с нами, то я позволю тебе воткнуть, сам знаешь, что, в мою задницу.
— Лучшие слова из всего, что я слышал за весь этот день.
Она улыбнулась и положила ладонь мне на руку.
— Пойдем вниз и выпьем по стаканчику вина.
Стена ее кабинета, находившегося наверху, в куполе, поначалу сверкала металлом. В то время из-за полукруглой формы комнаты в ней была очень странная акустика. Диана могла что-то говорить тихим шепотом, стоя в дальнем конце комнаты, а вам казалось, будто она говорит вам прямо в ухо. Чарли, Макс и я вытащили несколько стоек и панелей из склада позади пожарного депо и сделали почти квадратную комнату. На стенах в милом беспорядке висели картины и голограммы, которые я старательно пытался изучать, пока она вводила зонд мне в прямую кишку.
— Твой маленький приятель вернулся, — сказала она. — Предраковые изменения. Я возьму образец, чтобы отослать на исследование.
Когда она вынимала зонд, я почувствовал странное ощущение — оно прошло очень быстро, но у меня перехватило дух — облегчение, легкую боль и дрожь, наподобие эротической.
— Ты знаешь порядок. Я дам тебе пилюлю, ничего не ешь двенадцать часов, потом примешь ее, и еще через два часа наполнишь желудок. Хлеб, картофельное пюре. — Она подошла к стальной лабораторной раковине, держа на вытянутых руках змеевидный эндоскопический зонд. — Приведи себя в порядок и оденься, пока я займусь этим.
Она должна была отослать клетки моего организма в Центрус; там составят пилюлю, наполненную механическими микрофагами, запрограммированными на то, чтобы пообедать моим раком, а затем выключиться.
Это было лишь мелкое неудобство и не шло ни в какое сравнение с лечением рака кожи: ее окрашивали каким-то составом, от которого кожа долго горела и зудела, как после сильного ожога.
Мэригей и я должны были постоянно обследоваться на предмет возникновения рака, как, впрочем, и все, кто в былые времена на госпитальной планете Небеса перенес замену какой-нибудь части тела. Теперь Человек сможет позлорадствовать.
Я присел возле стола, когда Диана уже закончила упаковывать пакет. Она тоже села и по памяти написала адрес.
— Я заказала пять штук; этого должно с головой хватить на десять лет. Исследование — это простая формальность: я была бы очень удивлена, если бы твой рак хоть как-то изменился по сравнению с первым анализом.
— Но тем не менее ты все равно будешь это проверять?
— Да. Я такая же сумасшедшая, как и ты.
Я рассмеялся, но она не поддержала меня. Она поставила локти на стол, оперлась подбородком о кулак и посмотрела на меня.
— Я никогда больше не буду беспокоить тебя по этому поводу, Уильям, но как твой доктор я должна сказать.
— Думаю, что я знаю, о чем ты будешь говорить.
— Скорее всего. Весь твой амбициозный план — это всего лишь сложный ответ на функциональное расстройство, вызванное посттравматическим стрессом Я могла бы подобрать тебе таблетки…
— Все это ты уже предлагала мне в прошлом. Благодарю, но все же не надо. Я не верю в изгнание нечистой силы химическими методами.
— Чарли и я убегаем с вами по той же самой причине. Надеемся оставить позади наших призраков, чтобы отдохнуть. Но мы не оставляем детей.
— Мы тоже. Если только они сами не захотят остаться.
— Они захотят. И вам предстоит потерять их.
— У нас есть десять месяцев на то, чтобы убедить их. Она кивнула.
— Конечно. Но если ты сможешь уговорить Билла лететь с нами, то я позволю тебе воткнуть, сам знаешь, что, в мою задницу.
— Лучшие слова из всего, что я слышал за весь этот день.
Она улыбнулась и положила ладонь мне на руку.
— Пойдем вниз и выпьем по стаканчику вина.
ГЛАВА 7
Мы с Мэригей входили в группу из двенадцати людей плюс один Человек и один тельцианин, отправившуюся, чтобы осмотреть корабль и определить, что будет необходимо для рейса. Мы не могли просто повернуть ключ и отправиться в путь после того, как эти десять месяцев закончатся. Предполагалось, что Целое Дерево поддержит политику, смысл которой сводился к тезису «скатертью дорога», и большая часть предстоящего времени ожидания должна была уйти на приведение крейсера в порядок.
Поездка на орбиту оказалась интересной: в последний раз я был в космосе, когда у нас еще не было детей. Мы поднимались вертикально вверх с постоянным незначительным ускорением. Насколько мне было известно, такое движение достигалось за счет расточительного расходования антивещества. Пилот Человек пожала плечами и сказала, что его вполне достаточно. Она не знала точно, откуда оно берется; возможно, из огромных запасов на «Машине времени».
Для космического корабля челнок был крошечным, размером с обычный школьный автобус Со всех сторон имелись окна, даже сзади, так что мы могли следить за тем, как Центрус постепенно уменьшался в размерах до тех пор, пока не слился с окружающей местностью. А впереди, в темнеющем небе, самой яркой звездой стал космический корабль. К тому времени, когда нас окружила темнота, по его слегка удлиненной форме можно было уже уверенно понять, что это не звезда.
Когда мы были примерно в тысяче километров от корабля, челнок чуть заметно дернулся и начал замедлять движение. Обратное ускорение составило около двух g, и крутить головой, следя за приближением космического корабля, стало трудновато. Но ради этого зрелища стоило напрячь шею.
Вероятно, «Машина времени» была антиквариатом, но не по моим понятиям! Она была сконструирована и построена спустя более чем тысячелетие после того, как я закончил школу. Последний крейсер, на котором мне пришлось участвовать в войне, представлял собой громоздкое собрание хаотически перемешанных модулей, соединенных друг с другом сетью ферм, тросов и кабелей. «Машина времени» имела простую элегантную форму: два округленных цилиндра, соединенных торцами. От «нижнего» края переднего цилиндра отходила сделанная из тонкого, как кружево, металла, юбка, предназначенная для защиты от гамма-излучения, порождаемого аннигиляционным двигателем, расположенным в «заднем» цилиндре.
Мы причалили почти неощутимо, дверь тамбура — лепестковая диафрагма — открылась, мои уши заложило, и я порадовался тому, что нам посоветовали надеть теплые свитеры.
Системы жизнеобеспечения судна работали на минимальном режиме. Воздух был затхлый и холодный, немного выше нуля — лишь бы не дать воде замерзнуть и избежать разрыва трубопроводов.
Давление тоже было пониженным; оно соответствовало высоте в три километра. Этого было вполне достаточно для того, чтобы вызвать головокружение. Но вскоре мы должны были к этому привыкнуть.
Цепляясь за захваты, мы неуклюже проползли через зону невесомости в подъемник, украшенный веселыми сценками из жизни Земли и Небес.
Пилотажная рубка и впрямь выглядела как часть космического корабля. Длинный пульт с четырьмя вращающимися стульями.
Когда мы вошли внутрь, пульт управления пробудился к жизни, одна за другой начали зажигаться лампочки, свидетельствующие о начале разогрева системы, и судно заговорило с нами дружественным баритоном.
— Я ожидал вас. Добро пожаловать.
— Наш эксперт по сельскому хозяйству хочет, чтобы помещение было как можно скорее нагрето, — сказала Человек. — На какой режим времени можно рассчитывать?
— Около двух дней потребуется для гидропонных плантаций. Через пять дней можно будет начать посадки в почву. Конечно, в зависимости от культуры. Через восемь дней вода повсюду нагреется до, самое меньшее, десяти градусов.
— У тебя есть оранжерея, которую можно обогреть?
— Да, для рассады. Она в данное время почти готова к использованию.
Тереза взглянула на Человека.
— Почему бы паре из нас не остаться здесь и начать хоть какие-нибудь посадки. Было бы хорошо, если бы рассада появилась поскорее.
— Я с удовольствием помогу, — откликнулась Руби, — хотя мне необходимо вернуться к двадцать первому.
— И я тоже, — заявил Джастин. — Когда следующий полет?
— У нас нет жесткого расписания, — ответила Человек. — Через неделю, через десять дней. — Она громко чмокнула губами, что означало, что будет сейчас разговаривать с кораблем. — У тебя есть запас продовольствия для троих людей?
— На несколько лет, если они захотят питаться аварийным рационом. Могу также активизировать камбуз, и они смогут использовать замороженное продовольствие. Правда, оно очень старое.
Тереза громко поцеловала воздух.
— Так и поступай. Аварийный рацион оставим на безвыходные ситуации.
Я и сам не отказался бы присоединиться к ним, хотя и вовсе не был крестьянином по своим наклонностям. Все равно в том занятии, которое им предстояло, было нечто захватывающее. Примерно то же самое, что складывать веточки на чуть тлеющие уголья костра и осторожно дуть на них, пробуждая к жизни небольшой огонек, который вот-вот снова превратится в веселое пламя.
Но мне нужно было вести занятия и ловить рыбу. Возможно, через месяц, когда занятия закончатся, я смогу прилететь сюда и помочь в сельскохозяйственных работах.
Мэригей ущипнула меня за ягодицу.
— Даже и не думай об этом. У тебя занятия.
— Я знаю, я знаю. — Как же давно мы научились читать мысли друг друга?
Затем мы осмотрели голографическую проекцию машинного отделения, которое ни с чьей точки зрения не могло рассматриваться как помещение. Для удобства проведения технического обслуживания оно было снабжено цилиндрической стеной из тонкого алюминия. Конечно, во время работы двигателя там никто и никогда не бывал. Гамма-излучение в считанные секунды изжарило бы любого. В тех случаях, когда требовался неотложный ремонт, а двигатель нельзя было выключить, машинная команда использовала дистанционно управляемых роботов.
Там находился огромный водный резервуар, вмещавший в себя целое озеро, и намного меньший по размерам пылающий шар антивещества: идеальная сфера, образованная крошечными голубыми искрами.
Я некоторое время рассматривал эту картинку, а корабль долдонил что-то о технических спецификациях двигателя, которые я вполне мог позже прочесть сам в документации. Этот блестящий шар был нашим билетом в новую жизнь, которая внезапно начала казаться реальной. Выйти на свободу в эту маленькую тюрьму…
Мне пришло в голову, что я стремился удрать не только от мягкой тирании Человека и тельциан. Я бежал также от повседневной жизни, от сообщества и семьи, в которых сам уже становился представителем уходящего поколения. Я находился в опасной близости к превращению в старейшину племени и все же совершенно не был готов к этому, несмотря на то, что по земному возрасту являлся самым старым человеком на планете. У меня еще хватало времени и энергии для того, чтобы принять участие в лишней паре приключений. Пусть даже пассивных приключений, таких, как это.
Назовите это опасением превратиться в дедушку. Оказаться в положении наблюдателя и советчика. Я сбрил бороду много лет назад, когда в ней начали появляться белые заплаты. Я воочию представил себе, как она закрывает мне грудь, а я, откинувшись, полулежу в кресле-качалке на веранде…
Мэригей дернула меня за локоть.
— Привет! Кто-нибудь есть дома? — Она рассмеялась. — Корабль хочет, чтобы мы заглянули вниз.
Мы как червяки поползли обратно к лифту, а перед моим мысленным взором, словно наяву, представали делянки с зерном, овощами и фруктами, резервуары, полные рыбы и креветок.
Добравшись до осевого коридора, мы вышли из лифта и последовали за Человеком; она поплыла в невесомости вдоль прохода. Стенные росписи, украшавшие коридор, можно было безошибочно датировать прошлыми веками. Мы давно отвыкли от такого способа передвижения, и нам пришлось довольно долго пихаться и цепляться друг за друга, прежде чем мы смогли расположиться в более или менее прямую цепочку.
«Нижний» цилиндр был по размеру точно таким же, как и тот, который мы только что покинули, но казался больше из-за отсутствия предметов привычного человеческого масштаба. Основное место занимали пять спасательных шлюпок — истребителей, переоборудованных для приема тридцати человек. Они могли ускоряться всего лишь до одной десятой скорости света (и, конечно, замедляться), но были оснащены губернаторами — камеры для временного прекращения жизненных функций, — в которых люди могли пребывать в анабиозе, находясь в состоянии между жизнью и смертью, на протяжении нескольких столетий. Мицар и Алькор находились на расстоянии всего лишь трех световых лет, и потому, исходя из первоначального маршрута судна «туда и обратно» наибольшее время, которое пассажирам пришлось бы провести в гибернаторах, не превышало тридцати лет. А это, пожалуй, было все равно, что ничего.
Я щелкнул языком, чтобы привлечь внимание корабля.
— Что является верхним пределом для плана полета, который я представил? На каком расстоянии находится точка возврата?
— Это не поддается определению, — последовал ответ. — Каждая камера для анабиоза будет функционировать до тех пор, пока хватит ресурсов. Они основаны на эффектах сверхпроводимости и не требуют дополнительной энергии, по меньшей мере на протяжении нескольких десятков тысяч лет. Я сомневаюсь, что звездная система простирается более чем на тысячу световых лет; вероятно, расстояние измеряется несколькими сотнями лет. Для того чтобы в нашем странствии преодолеть такую дистанцию, потребуется немногим более трех лет.
Было забавно, что машина выбрала такое романтическое слово, как «странствие». Похоже, она была хорошо запрограммирована на то, чтобы общаться с кучкой престарелых беглецов.
В куполообразном торце цилиндра был аккуратный склад модулей, оставшихся с тех пор, когда корабль был военным крейсером — комплект для строительства на планете; там же располагалась спасательная шлюпка. Мы знали, что миры, подобные Земле, были широко распространены во вселенной. Если судно не смогло бы по каким-то причинам сделать коллапсарныи скачок и вернуться домой, эти модули должны были дать людям шанс выстроить себе новый дом там, где они окажутся. Правда, мы не знали, бывали ли такие случаи. По окончании войны мы недосчитались сорока трех крейсеров; некоторые из них были отправлены настолько далеко, что мы скорее всего никогда не сможем получить о них какие-нибудь известия. Мое собственное последнее назначение было в Большом Магеллановом Облаке, на расстояние 150 000 световых лет.
Большая часть остального имущества, находившегося на складе, представляла собой запасные материалы и инструменты, предназначенные для восстановления практически любого повреждения в жилом цилиндре, но там, где мы проплывали, были видны только строительные инструменты, такие, как кирки, лопаты и механические подъемники; некоторые предметы я просто не смог определить. Ну а если бы что-то случилось с двигателем или системой жизнеобеспечения, то ни для кого не осталось никакой другой работы, кроме ремонта — до тех пор, пока повреждение не будет устранено. В противном случае мы должны были или сгореть, или замерзнуть.
(Те из нас, кто имел техническую и научную подготовку, должны были пройти ускоренное обучение на КМЖС — компьютерное моделирование жизненных ситуаций. Это было, конечно, не так хорошо, как реальные предметные занятия, но позволяло быстро получить много информации. К тому же возникала успокоительная мысль о том, что если с двигателем, расходовавшим больше энергии, чем было истрачено за время всех войн, ведшихся на протяжении земной истории, случится что-нибудь нехорошее, то человек, руководящий восстановительными работами, окажется, по существу, ходячим и говорящим техническим руководством, что в голове у него будут действительно яркие воспоминания о процедурах, которые были реально исполнены каким-то актером, скончавшимся несколько столетий тому назад.)
На обратном пути Человек с удовольствием демонстрировала свое искусство передвижения в невесомости Она выписывала пируэты в воздухе, кувыркалась, кружилась, ходила колесом. Было приятно порой видеть у них людское поведение.
У нас оставалась еще пара часов до возвращения в Центрус, и мы имели возможность пошляться по кораблю и поразевать рты. Мы с Мэригей восстанавливали в памяти подробности ее жизни здесь, но это более походило на возвращение к позабытым воспоминаниям, чем на исследование заброшенного города.
Когда мы вошли в последнюю каюту, которую она занимала, ожидая меня, Мэригей сказала, что не узнает помещения. Последний обитатель раскрасил стены яркими угловатыми графическими узорами. Когда там жила Мэригей, стены были окрашены в бледно-кобальтовую голубизну и покрыты ее картинами и рисунками.
Она никогда прежде не рисовала помногу, но за годы, проведенные здесь в ожидании, стала настоящим художником.
Она подумывала о том, чтобы вернуться сюда сразу же после того, как дети выпорхнут из дома. А они скоро могли бы оказаться от дома на расстоянии многих и многих световых лет.
— Наверно, это печалит тебя? — спросил я.
— И да, и нет. Эти годы не были несчастливыми. Это была устойчивая часть моего мира. Тут можно было обзавестись близкими друзьями, а затем они сходили с корабля, и каждый раз, когда ты в очередной раз попадал на Средний Палец, они оказывались на шесть или двенадцать, или восемнадцать лет старше, а потом умирали. — Она жестом указала на оставшиеся за стенами каюты мертвые сухие поля и неподвижную холодную воду в резервуарах. — В этом было постоянство. А теперешний хаос немного беспокоит меня.
— Скоро мы все восстановим.
— Конечно. — Она уперла руки в бедра и еще раз оглядела комнату. — Мы сделаем ее лучше.
Поездка на орбиту оказалась интересной: в последний раз я был в космосе, когда у нас еще не было детей. Мы поднимались вертикально вверх с постоянным незначительным ускорением. Насколько мне было известно, такое движение достигалось за счет расточительного расходования антивещества. Пилот Человек пожала плечами и сказала, что его вполне достаточно. Она не знала точно, откуда оно берется; возможно, из огромных запасов на «Машине времени».
Для космического корабля челнок был крошечным, размером с обычный школьный автобус Со всех сторон имелись окна, даже сзади, так что мы могли следить за тем, как Центрус постепенно уменьшался в размерах до тех пор, пока не слился с окружающей местностью. А впереди, в темнеющем небе, самой яркой звездой стал космический корабль. К тому времени, когда нас окружила темнота, по его слегка удлиненной форме можно было уже уверенно понять, что это не звезда.
Когда мы были примерно в тысяче километров от корабля, челнок чуть заметно дернулся и начал замедлять движение. Обратное ускорение составило около двух g, и крутить головой, следя за приближением космического корабля, стало трудновато. Но ради этого зрелища стоило напрячь шею.
Вероятно, «Машина времени» была антиквариатом, но не по моим понятиям! Она была сконструирована и построена спустя более чем тысячелетие после того, как я закончил школу. Последний крейсер, на котором мне пришлось участвовать в войне, представлял собой громоздкое собрание хаотически перемешанных модулей, соединенных друг с другом сетью ферм, тросов и кабелей. «Машина времени» имела простую элегантную форму: два округленных цилиндра, соединенных торцами. От «нижнего» края переднего цилиндра отходила сделанная из тонкого, как кружево, металла, юбка, предназначенная для защиты от гамма-излучения, порождаемого аннигиляционным двигателем, расположенным в «заднем» цилиндре.
Мы причалили почти неощутимо, дверь тамбура — лепестковая диафрагма — открылась, мои уши заложило, и я порадовался тому, что нам посоветовали надеть теплые свитеры.
Системы жизнеобеспечения судна работали на минимальном режиме. Воздух был затхлый и холодный, немного выше нуля — лишь бы не дать воде замерзнуть и избежать разрыва трубопроводов.
Давление тоже было пониженным; оно соответствовало высоте в три километра. Этого было вполне достаточно для того, чтобы вызвать головокружение. Но вскоре мы должны были к этому привыкнуть.
Цепляясь за захваты, мы неуклюже проползли через зону невесомости в подъемник, украшенный веселыми сценками из жизни Земли и Небес.
Пилотажная рубка и впрямь выглядела как часть космического корабля. Длинный пульт с четырьмя вращающимися стульями.
Когда мы вошли внутрь, пульт управления пробудился к жизни, одна за другой начали зажигаться лампочки, свидетельствующие о начале разогрева системы, и судно заговорило с нами дружественным баритоном.
— Я ожидал вас. Добро пожаловать.
— Наш эксперт по сельскому хозяйству хочет, чтобы помещение было как можно скорее нагрето, — сказала Человек. — На какой режим времени можно рассчитывать?
— Около двух дней потребуется для гидропонных плантаций. Через пять дней можно будет начать посадки в почву. Конечно, в зависимости от культуры. Через восемь дней вода повсюду нагреется до, самое меньшее, десяти градусов.
— У тебя есть оранжерея, которую можно обогреть?
— Да, для рассады. Она в данное время почти готова к использованию.
Тереза взглянула на Человека.
— Почему бы паре из нас не остаться здесь и начать хоть какие-нибудь посадки. Было бы хорошо, если бы рассада появилась поскорее.
— Я с удовольствием помогу, — откликнулась Руби, — хотя мне необходимо вернуться к двадцать первому.
— И я тоже, — заявил Джастин. — Когда следующий полет?
— У нас нет жесткого расписания, — ответила Человек. — Через неделю, через десять дней. — Она громко чмокнула губами, что означало, что будет сейчас разговаривать с кораблем. — У тебя есть запас продовольствия для троих людей?
— На несколько лет, если они захотят питаться аварийным рационом. Могу также активизировать камбуз, и они смогут использовать замороженное продовольствие. Правда, оно очень старое.
Тереза громко поцеловала воздух.
— Так и поступай. Аварийный рацион оставим на безвыходные ситуации.
Я и сам не отказался бы присоединиться к ним, хотя и вовсе не был крестьянином по своим наклонностям. Все равно в том занятии, которое им предстояло, было нечто захватывающее. Примерно то же самое, что складывать веточки на чуть тлеющие уголья костра и осторожно дуть на них, пробуждая к жизни небольшой огонек, который вот-вот снова превратится в веселое пламя.
Но мне нужно было вести занятия и ловить рыбу. Возможно, через месяц, когда занятия закончатся, я смогу прилететь сюда и помочь в сельскохозяйственных работах.
Мэригей ущипнула меня за ягодицу.
— Даже и не думай об этом. У тебя занятия.
— Я знаю, я знаю. — Как же давно мы научились читать мысли друг друга?
Затем мы осмотрели голографическую проекцию машинного отделения, которое ни с чьей точки зрения не могло рассматриваться как помещение. Для удобства проведения технического обслуживания оно было снабжено цилиндрической стеной из тонкого алюминия. Конечно, во время работы двигателя там никто и никогда не бывал. Гамма-излучение в считанные секунды изжарило бы любого. В тех случаях, когда требовался неотложный ремонт, а двигатель нельзя было выключить, машинная команда использовала дистанционно управляемых роботов.
Там находился огромный водный резервуар, вмещавший в себя целое озеро, и намного меньший по размерам пылающий шар антивещества: идеальная сфера, образованная крошечными голубыми искрами.
Я некоторое время рассматривал эту картинку, а корабль долдонил что-то о технических спецификациях двигателя, которые я вполне мог позже прочесть сам в документации. Этот блестящий шар был нашим билетом в новую жизнь, которая внезапно начала казаться реальной. Выйти на свободу в эту маленькую тюрьму…
Мне пришло в голову, что я стремился удрать не только от мягкой тирании Человека и тельциан. Я бежал также от повседневной жизни, от сообщества и семьи, в которых сам уже становился представителем уходящего поколения. Я находился в опасной близости к превращению в старейшину племени и все же совершенно не был готов к этому, несмотря на то, что по земному возрасту являлся самым старым человеком на планете. У меня еще хватало времени и энергии для того, чтобы принять участие в лишней паре приключений. Пусть даже пассивных приключений, таких, как это.
Назовите это опасением превратиться в дедушку. Оказаться в положении наблюдателя и советчика. Я сбрил бороду много лет назад, когда в ней начали появляться белые заплаты. Я воочию представил себе, как она закрывает мне грудь, а я, откинувшись, полулежу в кресле-качалке на веранде…
Мэригей дернула меня за локоть.
— Привет! Кто-нибудь есть дома? — Она рассмеялась. — Корабль хочет, чтобы мы заглянули вниз.
Мы как червяки поползли обратно к лифту, а перед моим мысленным взором, словно наяву, представали делянки с зерном, овощами и фруктами, резервуары, полные рыбы и креветок.
Добравшись до осевого коридора, мы вышли из лифта и последовали за Человеком; она поплыла в невесомости вдоль прохода. Стенные росписи, украшавшие коридор, можно было безошибочно датировать прошлыми веками. Мы давно отвыкли от такого способа передвижения, и нам пришлось довольно долго пихаться и цепляться друг за друга, прежде чем мы смогли расположиться в более или менее прямую цепочку.
«Нижний» цилиндр был по размеру точно таким же, как и тот, который мы только что покинули, но казался больше из-за отсутствия предметов привычного человеческого масштаба. Основное место занимали пять спасательных шлюпок — истребителей, переоборудованных для приема тридцати человек. Они могли ускоряться всего лишь до одной десятой скорости света (и, конечно, замедляться), но были оснащены губернаторами — камеры для временного прекращения жизненных функций, — в которых люди могли пребывать в анабиозе, находясь в состоянии между жизнью и смертью, на протяжении нескольких столетий. Мицар и Алькор находились на расстоянии всего лишь трех световых лет, и потому, исходя из первоначального маршрута судна «туда и обратно» наибольшее время, которое пассажирам пришлось бы провести в гибернаторах, не превышало тридцати лет. А это, пожалуй, было все равно, что ничего.
Я щелкнул языком, чтобы привлечь внимание корабля.
— Что является верхним пределом для плана полета, который я представил? На каком расстоянии находится точка возврата?
— Это не поддается определению, — последовал ответ. — Каждая камера для анабиоза будет функционировать до тех пор, пока хватит ресурсов. Они основаны на эффектах сверхпроводимости и не требуют дополнительной энергии, по меньшей мере на протяжении нескольких десятков тысяч лет. Я сомневаюсь, что звездная система простирается более чем на тысячу световых лет; вероятно, расстояние измеряется несколькими сотнями лет. Для того чтобы в нашем странствии преодолеть такую дистанцию, потребуется немногим более трех лет.
Было забавно, что машина выбрала такое романтическое слово, как «странствие». Похоже, она была хорошо запрограммирована на то, чтобы общаться с кучкой престарелых беглецов.
В куполообразном торце цилиндра был аккуратный склад модулей, оставшихся с тех пор, когда корабль был военным крейсером — комплект для строительства на планете; там же располагалась спасательная шлюпка. Мы знали, что миры, подобные Земле, были широко распространены во вселенной. Если судно не смогло бы по каким-то причинам сделать коллапсарныи скачок и вернуться домой, эти модули должны были дать людям шанс выстроить себе новый дом там, где они окажутся. Правда, мы не знали, бывали ли такие случаи. По окончании войны мы недосчитались сорока трех крейсеров; некоторые из них были отправлены настолько далеко, что мы скорее всего никогда не сможем получить о них какие-нибудь известия. Мое собственное последнее назначение было в Большом Магеллановом Облаке, на расстояние 150 000 световых лет.
Большая часть остального имущества, находившегося на складе, представляла собой запасные материалы и инструменты, предназначенные для восстановления практически любого повреждения в жилом цилиндре, но там, где мы проплывали, были видны только строительные инструменты, такие, как кирки, лопаты и механические подъемники; некоторые предметы я просто не смог определить. Ну а если бы что-то случилось с двигателем или системой жизнеобеспечения, то ни для кого не осталось никакой другой работы, кроме ремонта — до тех пор, пока повреждение не будет устранено. В противном случае мы должны были или сгореть, или замерзнуть.
(Те из нас, кто имел техническую и научную подготовку, должны были пройти ускоренное обучение на КМЖС — компьютерное моделирование жизненных ситуаций. Это было, конечно, не так хорошо, как реальные предметные занятия, но позволяло быстро получить много информации. К тому же возникала успокоительная мысль о том, что если с двигателем, расходовавшим больше энергии, чем было истрачено за время всех войн, ведшихся на протяжении земной истории, случится что-нибудь нехорошее, то человек, руководящий восстановительными работами, окажется, по существу, ходячим и говорящим техническим руководством, что в голове у него будут действительно яркие воспоминания о процедурах, которые были реально исполнены каким-то актером, скончавшимся несколько столетий тому назад.)
На обратном пути Человек с удовольствием демонстрировала свое искусство передвижения в невесомости Она выписывала пируэты в воздухе, кувыркалась, кружилась, ходила колесом. Было приятно порой видеть у них людское поведение.
У нас оставалась еще пара часов до возвращения в Центрус, и мы имели возможность пошляться по кораблю и поразевать рты. Мы с Мэригей восстанавливали в памяти подробности ее жизни здесь, но это более походило на возвращение к позабытым воспоминаниям, чем на исследование заброшенного города.
Когда мы вошли в последнюю каюту, которую она занимала, ожидая меня, Мэригей сказала, что не узнает помещения. Последний обитатель раскрасил стены яркими угловатыми графическими узорами. Когда там жила Мэригей, стены были окрашены в бледно-кобальтовую голубизну и покрыты ее картинами и рисунками.
Она никогда прежде не рисовала помногу, но за годы, проведенные здесь в ожидании, стала настоящим художником.
Она подумывала о том, чтобы вернуться сюда сразу же после того, как дети выпорхнут из дома. А они скоро могли бы оказаться от дома на расстоянии многих и многих световых лет.
— Наверно, это печалит тебя? — спросил я.
— И да, и нет. Эти годы не были несчастливыми. Это была устойчивая часть моего мира. Тут можно было обзавестись близкими друзьями, а затем они сходили с корабля, и каждый раз, когда ты в очередной раз попадал на Средний Палец, они оказывались на шесть или двенадцать, или восемнадцать лет старше, а потом умирали. — Она жестом указала на оставшиеся за стенами каюты мертвые сухие поля и неподвижную холодную воду в резервуарах. — В этом было постоянство. А теперешний хаос немного беспокоит меня.
— Скоро мы все восстановим.
— Конечно. — Она уперла руки в бедра и еще раз оглядела комнату. — Мы сделаем ее лучше.
ГЛАВА 8
Конечно, дело заключалось не только в том, чтобы засучить рукава и покрасить все вокруг. Человек выделял нам один челнок каждые пять дней, так что мы должны были тщательно планировать, что, кого и когда доставлять наверх.
«Кого» был очень важный вопрос, подлежавший первоочередному решению. Нужно было заткнуть сто пятьдесят дыр, а для этого не годились только случайно выбранные люди. Мэригей, Чарли, Диана и я независимо друг от друга составили списки специальностей, которые нам потребуются, а затем собрались у нас дома, объединили их и добавили еще несколько позиций.
У нас было девятнадцать добровольцев из Пакстона — один изменил свое мнение после собрания — и, выбрав дело для каждого, мы предали план гласности и предложили добровольцам со всей планеты заполнить оставшееся сто тридцать одно место.
Через неделю у нас было тысяча шестьсот добровольцев, в основном из Центруса. У нас четверых не было никакой возможности провести подробные беседы со всеми, и поэтому нам было необходимо прежде всего просеять заявления. Я взял себе двести тридцать восемь специалистов-техников, Диане достался сто один медик. Оставшихся мы распределили поровну.
Я хотел сначала отдать приоритет ветеранам, но Мэригей отговорила меня от этого. Они составляли больше половины добровольцев, но эта половина вовсе не обязательно была наиболее квалифицированной. Вероятность того, что значительная часть из них — прирожденные бунтовщики и нарушители спокойствия, была очень высока. А кому захочется оказаться с такими в одной коробке, да еще на целых десять лет?
Но как мы могли, опираясь на несколько фраз, угадать, кто из претендентов надежен, а кто нет? Те, кто писали что-нибудь наподобие: «Заберите меня отсюда; Человек сводит меня с ума!», чуть ли не дословно пересказывали мои собственные чувства, но те же самые слова могли говорить и о неспособности уживаться с другими, что сделает их плохими соседями в нашей передвижной тюрьме.
И Диана, и Мэригей изучили психологию в школе, но ни та, ни другая не владели искусством проведения экспертизы по распознаванию скрытых психических патологий.
Мы отобрали четыреста заявлений и написали всем типовые письма, в которых подчеркивали отрицательные стороны нашей десятилетней прогулки. Изоляция, опасность, лишения. Абсолютная уверенность в том, что вернемся в совершенно незнакомый мир.
Почти девяносто процентов написали снова и сказали: ну и ладно, я и сам знаю обо всем этом. Мы отбросили тех, кто не ответил до контрольного срока, и наметили голографические беседы с остальными.
«Кого» был очень важный вопрос, подлежавший первоочередному решению. Нужно было заткнуть сто пятьдесят дыр, а для этого не годились только случайно выбранные люди. Мэригей, Чарли, Диана и я независимо друг от друга составили списки специальностей, которые нам потребуются, а затем собрались у нас дома, объединили их и добавили еще несколько позиций.
У нас было девятнадцать добровольцев из Пакстона — один изменил свое мнение после собрания — и, выбрав дело для каждого, мы предали план гласности и предложили добровольцам со всей планеты заполнить оставшееся сто тридцать одно место.
Через неделю у нас было тысяча шестьсот добровольцев, в основном из Центруса. У нас четверых не было никакой возможности провести подробные беседы со всеми, и поэтому нам было необходимо прежде всего просеять заявления. Я взял себе двести тридцать восемь специалистов-техников, Диане достался сто один медик. Оставшихся мы распределили поровну.
Я хотел сначала отдать приоритет ветеранам, но Мэригей отговорила меня от этого. Они составляли больше половины добровольцев, но эта половина вовсе не обязательно была наиболее квалифицированной. Вероятность того, что значительная часть из них — прирожденные бунтовщики и нарушители спокойствия, была очень высока. А кому захочется оказаться с такими в одной коробке, да еще на целых десять лет?
Но как мы могли, опираясь на несколько фраз, угадать, кто из претендентов надежен, а кто нет? Те, кто писали что-нибудь наподобие: «Заберите меня отсюда; Человек сводит меня с ума!», чуть ли не дословно пересказывали мои собственные чувства, но те же самые слова могли говорить и о неспособности уживаться с другими, что сделает их плохими соседями в нашей передвижной тюрьме.
И Диана, и Мэригей изучили психологию в школе, но ни та, ни другая не владели искусством проведения экспертизы по распознаванию скрытых психических патологий.
Мы отобрали четыреста заявлений и написали всем типовые письма, в которых подчеркивали отрицательные стороны нашей десятилетней прогулки. Изоляция, опасность, лишения. Абсолютная уверенность в том, что вернемся в совершенно незнакомый мир.
Почти девяносто процентов написали снова и сказали: ну и ладно, я и сам знаю обо всем этом. Мы отбросили тех, кто не ответил до контрольного срока, и наметили голографические беседы с остальными.