Страница:
Совершенно измотанный, Рамос доплелся до особняка и встретил в саду ждущего его Хулио. Комменданте была пересказана правдоподобная версия того, что случилось в клане Сервантес.
– ...поскольку нам все равно пришлось бы ждать, я предлагаю заняться делом в следующем месяце. Это не должно вызвать какие-либо затруднения.
Хулио молча выслушал весь рапорт. После чего сказал, отрывисто кивнув:
– Хорошо, мы подождем.
Он поднялся со стула:
– Пойдем, Рамос. У меня в кабинете есть кое-что, что тебе наверняка будет интересно.
Он открыл дверь в кабинет и подтолкнул Рамоса. У дальней стены сидел во вращающемся кресле какой-то человек и читал, повернувшись спиной к двери.
– Он здесь, – сказал Хулио.
Человек со стуком захлопнул книгу, повернулся и встал, улыбаясь.
Это был Рамос Гуайана.
– Кто этот человек – подставное лицо? – сказал Отто-Рамос, вытягивая шпагу. Комменданте коротко засмеялся.
– Просто другая версия тебя самого, – сказал Гуайана, – но без затруднительной амнезии. – Его собственная рапира уже была у него в руках, в боевой позиции. – Убить его, Хулио?
– Нет. Эль Альварец задаст ему несколько вопросов... но можешь его пощекотать, впрочем. Но только минимум крови, будь добр. Чистить этот ковер – сущее мучение.
– Странно, – сказал Гуайана, приближаясь. – Как будто фехтуешь с отражением. Но мое отражение в плачевно плохой форме.
Перед лицом внезапной опасности он сразу превратился в чистого Отто Макгевина, который не фехтовал уже пятнадцать лет, и к тому же устал до изнеможения.
Гуайана захватил инициативу, атаковав «эн катро», Отто отбил его клинок, потом ринулся вперед с серией коротких колющих ударов. Гуайана их со смехом парировал, потом сделал простой перенос клинка и проткнул Отто мышцу как раз над правым коленом.
Отскочив назад, Гуайана поднял рапиру в карикатурном салюте:
– Первая кровь.
– Думаю, еще немного не помешает, – сказал Хулио. – Попробуй украсить ему лицо.
Нужно нырнуть под клинок и пустить в ход руки и ноги. Рана болела, но не сильно, хотя Отто уже чувствовал, как деревенеет нога. Липкая струйка крови ползла по лодыжке.
Гуайана надвинулся на него, высоко держа рапиру, расслабившись, Отто сделал шаг вперед, поднырнул, почувствовал, как лезвие оцарапало скальп, нанес удар боковой стороной ступни в щиколотку Гуайаны, услышал, как сломалась кость, бросил шпагу и ударил Рамоса в горло сжатыми в «лопатку» пальцами (левая рука), ухватив тем временем запястье его руки, державшей рапиру, высоко поднял эту руку, чтобы не мешал клинок (решил в этот момент оставить Рамоса в живых и не ломать ему шею), сильно ударил его под ложечку, почувствовал, что предплечье Хулио захватывает его горло, отпустил лишившегося сознания Рамоса, переместил вес, придавил одной ногой ступню Хулио, разорвал его захват, снова сместив вес и перебросил тяжелого комменданте через плечо, шагнув вперед, чтобы нанести решающий удар ногой, и, увидев блеск лазерного пистолета в руке Хулио, понял, что на таком расстоянии не успеет его выбить и, удивляясь, что до сих пор еще жив, отступил назад, поднимая руки.
– Не стреляйте. Все.
В коридоре Отто слышал топот бегущих ног. Рана на ноге ныла – он знал по характеру боли, что порван большой мускул. Волосы его были испачканы высыхающей кровью, к тому же он чувствовал первые симптомы наступающей мигрени.
Свободной рукой Хулио нащупывал пульс Гуайаны:
– Если ты его убил, я лично кастрирую тебя тупым ножом.
Сказано было спокойным тоном, без малейшего признака преувеличения.
– Присоединяйся к своим дружкам.
Охранник втолкнул Отто в камеру. Поврежденная нога подвернулась, и он покатился по влажному полу. Пол пах старой мочой и плесенью. Человек в камере стоял к Отто спиной, глядя сквозь зарешеченное окно в освещенный двор. На двойных нарах сидел другой обитатель – женщина. Она тихо плакала.
– Боже! Это вы, Эшкол?
Она в ответ только громче начала плакать.
– Это она. – Октавис повернулся к нему лицом, и даже в тусклом свете было видно, как тяжело ему пришлось. Все его лицо представляло сплошной разбухший синяк, глаза почти не открывались. Куртка его затвердела от черной засохшей крови.
– Что произошло? Как?
– Как – мы не знаем. Пять или шесть вооруженных людей прошлой ночью ворвались в отель после полуночи...
– А что вы там делали? Я же вам сказал...
– Мне казалось, что Рейчел нужна защита.
– Спасибо за заботу, – сказал Отто. – Продолжайте.
– Они разоружили меня, потом схватили Рейчел. Заставили ее открыть дверь Гуайаны. Кажется, он не удивился, увидев их.
– Это понятно. Что дальше?
– Они нас связали и заткнули рты – мне и Рейчел – и свели нас к вертолету. Еще до рассвета мы уже были здесь.
– Остальная часть дня ушла у них на то, чтобы заставить вас говорить.
– Да. Но я ничего не сказал.
– Это ясно – вы до сих пор живы. Значит, вы им еще нужны. С ней они так же поступили?
– Н-нет, – сказала Рейчел, дрожа. – Сказали – завтра.
– Да, завтра, наверняка, – бесцеремонно отрезал Отто. – Вас они убьют, в любом случае. И меня тоже, скорее всего.
– Почему вы так уверены? – Голос ее стал намного тверже из-за появившихся ноток презрения.
Отто почувствовал, что начинает злиться, понял, что это реакция Рамоса, и попытался не обращать на нее внимания.
– Сами подумайте об этом, леди.
– Мне кажется, – сказал Октавис, – что они не станут слишком сердить Конфедерацию.
Отто пожал плечами, хотя было слишком темно, чтобы они увидели этот жест.
– Конфедерация уже проявила явный интерес, посылая меня. Для Альвареца гораздо выгоднее, если она просто исчезнет и вы тоже, вместо того чтобы держать вас как свидетелей нарушения прав... самой ценной для Конфедерации женщины на этой планете.
– Но вы...
– Заткнитесь. Любое ваше слово записывается. Они не должны узнать, чего-то, чего они еще не знают... особенно обо мне.
Октавис присел на нары вместе с Рейчел, Отто занял его место у окна. Просто так потрогал прутья – они были сделаны прочно.
Дверь распахнулась от одного удара, и Отто увидел, что рядом с тюремщиком стоит человек, вооруженный лазерной винтовкой.
– Ваша очередь, полковник, – сказал он.
7
Его некоторое время обрабатывали руками и ногами, потом ввели наркотики, потом еще некоторое время упражнялись в искусстве избивать, но Отто, благодаря своему психокондиционированию, только бесстрастно смотрел на них. Наконец они сделали ему так больно, что он смог применить один фокус дзен-буддистов, и теперь уже никто и ничто не могло причинить ему боль. Они угрожали ему смертью – простой, потом извращенной, но он лишь добродушно улыбался в ответ.
Тихий голосок в его голове, который обращался к нему очень нечасто – так глубинно было кондиционирование, – сказал:
На этот раз они в самом деле убьют тебя. Ты можешь выжить, если правильно будешь сочетать правду и вранье.
Другой голос, очевидно, рационального настроения, сказал:
Единственный твой шанс – перейти на их сторону.
Или, быть может, именно этот рациональный голос сказал:
Им придется тебя убить в любом случае, чтобы ты ни сделал.
И загнанный в угол зверь у него внутри сказал без слов:
Сделай что угодно, только выживи.
Но все эти дебаты голосов – рационального, продажного, брюшного – ни к чему не привели. Если на следующий удар сердца ему предназначено предать Конфедерацию, то отпечатанное в каждой клетке его тела «не смей»заставит остановиться этот насос.
Когда он в четвертый раз потерял сознание, они не стали вбивать его обратно в реальность.
Отто проснулся в кровати, в белой комнате. Руки и ноги его были прикреплены к койке. Левая рука и правая нога, так же как два пальца правой руки были неподвижно зажаты в ортопедических растяжках. Он еще помнил, как ему ломали ногу и пальцы, но вот руку обработали уже когда он потерял сознание.
Языком он насчитал несколько отсутствующих зубов. Четыре были выдраны клещами, остальные три выбиты дубинкой. Дилетанты. Отто знал по крайней мере одиннадцать способов вызвать гораздо более сильную боль, не оставляя при этом следов на теле. Он сочинил фантазию – демонстрация этого искусства на тех, кто его допрашивал. Одурев от усталости и анестезии и не имея особых причин продолжать бодрствовать, он вместе со своей фантазией провалился в темноту.
Когда он проснулся во второй раз, человек в белом халате как раз снимал с его руки подкожный впрыскиватель. Через долю секунды вся боль вернулась, электрическим спазмом пронизывая тело. Он встретил ее, победил, поднялся над болью. Боль не исчезла полностью, но была теперь лишь свидетельством того, что он все еще жил.
– Вобвое утво, токтов, – сказал он, потом, приспособившись к причиненному его полости рта унижению, повторил: – Доброе утро, доктор.
Человек посмотрел поверх головы Отто и что-то написал в своем блокноте с пружинным прижимом. Потом вышел из поля зрения Отто и сказал:
– Приступайте.
Появился Хулио Рубирец вместе со стулом. Он сел в ногах Отто.
– О, комменданте, – сказал Отто.
Несколько долгих секунд Рубирец его разглядывал.
– Не могу решить – или вы самый тренированный солдат, какого я только видел, или вы не человек.
– Кровь ведь у меня течет.
– Возможно, Конфедерация умеет делать роботов, у которых течет кровь.
– От меня вы этого не узнаете.
– Согласен, пыткой мы ничего не узнаем. – Он встал, и, сжав кулаком поручень кровати, нагнулся к Отто. – Вы представляете собой необычную проблему.
– Надеюсь.
– Я советовался с эль Альварецом... он предполагает, что, возможно, вас... удастся убедить в ценностях Плана. Возможно, вы скажете нам то, что нам нужно знать... но и приложите свои способности к выполнению Плана.
– Вы не соглашались.
– Конечно, нет. Эль Альварец – преданный Плану и умный солдат. Он мало что знает о боли. Он бы не поверил, если бы я рассказал ему, что вы за человек. Он думает, что сможет вас убедить.
– Возможно, он прав.
Хулио тускло улыбнулся:
– Назовите цену.
Отто подумал.
– Я стал... тем, кто я есть...
– Можете говорить прямо – премьер-оператором. Некоторые вещи и нам известны.
– ...премьер-оператором почти половину моей жизни тому назад. В меня стреляли, меня били ножом, сжигали и вообще, обходились со мной нехорошо так много раз, что в некотором смысле я должен признать – вы правы. Иллюзий у меня осталось мало, а эмоций вообще больше нет.
Отто улыбнулся, зная, какой жуткий у него вид.
– Но я испытывал самые нежные чувства к моему левому коренному – это был единственный настоящий зуб, который у меня оставался. Я предлагаю сделку – если вы приведете сюда человека, который вытащил мне этот зуб, и на моих глазах перережете ему горло, то тогда поговорим.
– Вы знаете, кто именно это был?
– Нет.
– Очень хорошо. Дневальный! – В комнату поспешно вошел молодой человек, щелкнул каблуками по стойке «смирно». – Приведите сюда тененте Ерма и тененте Касона. И принесите острый нож... – Он подумал немного. – Возьмите себе в помощь отделение и доставьте их сюда связанными.
– Есть, сэр. – Щелк, поворот, бегом марш.
– Вы серьезно? – сказал Отто.
– В смысле перерезать им горло – да. Но сомневаюсь, что это на вас подействует... Но я обещал эль Альварецу, что попытаюсь.
– Кроме того, они оба вызывают у меня отвращение. Ночные бабочки, милые ребятки. И они слишком любят мучить других людей.
«А, ты не любишь, когда видишь в других отражение себя»,– подумал Отто.
– Если вы знаете, что я премьер-оператор, тогда вы должны знать, что последует за моим убийством.
– Это осознанный риск.
– Подсчитывать легко... ведь это экстравагантный жест, почти как убийство посла. Вы и это намерены сделать?
– Возможно.
– Самое меньшее, что может случиться с эль Альварецом, вами и всеми высшими чинами – это стирание мозга. И если сбросите хоть одну бомбу на Грюнвельт, то подпишете смертный приговор своей планете. Вы знаете о судьбе Октября.
– Это миф.
– Нет. Я был там.
– Неужели? – Комменданте снова сел, упершись подбородком в ладонь.
– И как вам там понравилось? Забавно? Поучительно?
– Возможно, вам это покажется поучительным. Ни одна из форм животной жизни, более сложной, чем таракан, не выжила. Тараканы стали очень большими и агрессивными.
– Вы хотите сказать, что Конфедерация придет в такой гнев из-за вашего убийства – вашего и еще нескольких человек, – что уничтожит население целой планеты? – Он натянуто засмеялся.
– Конфедерация никого не уничтожает. – В самом деле? – Они выпустили в атмосферу Октября вирус, стерилизовавший всех самок от млекопитающих до рыб.
– Значит, они добили только тех, кто прожил достаточно долго, не умерев с голоду.
– Им поставляли еду. Как жест доброй воли. Но люди могут питаться растениями и жуками тоже.
Хулио зевнул:
– Мне все равно. Трех детей вполне достаточно.
– Не притворяйтесь глупцом.
Хулио усмехнулся:
– Без оскорблений.
С минуту они сидели в молчании.
– Когда я встречусь с эль Альварецом?
– Он очень занят. Возможно, ты увидишь его до того, как умрешь.
– У вас очень примитивное чувство юмора, Хулио.
Дневальный вернулся с шестью вооруженными людьми и двумя связанными – теми, что допрашивали Отто. Руки у них были скручены за спиной... Оба тененте возглавляли процессию, держась прямо, но сильно побледнев.
Дневальный вручил Хулио нож с массивным лезвием, подходящий вполне для мясника.
– Доброе утро, Бернал и Ромуло.
Хулио ритмично похлопывал рукояткой по ладони.
Один из тененте ответил очень слабым голосом. Второй только открыл рот, зубы его стучали.
– Кто из вас вырывал зубы этому джентльмену? Ему бы хотелось увидеть, как этому человеку перережут глотку.
– С меня довольно, – сказал Отто, – если они сами потеряют несколько зубов.
Тот, что ответил на приветствие, сказал:
– Мы оба делали это, комменданте.
– Гм, – сказал Хулио с задумчивым видом. – Дневальный... посмотрите, нет ли в том столе щипцов?
Тот вернулся с хромированным хирургическим орудием, вполне способным, судя по его виду, исполнить работу.
– Это подойдет, комменданте?
– Нам остается только попробовать. – Он подал знак дневальному. – Развяжите его. Ромуло, ты испытаешь этот инструмент на Бернале.
Допрашивавший взял орудие и повернулся к партнеру, обращаясь к нему, как взрослый обращается к ребенку:
– Открой рот, Бернал. – И добавил шепотом: – Будь смелым.
Бернал только один раз вскрикнул от боли, когда был извлечен первый зуб. Ромуло посмотрел на Рубиреца, тот кивнул, и Ромуло нагнулся за вторым.
– Ну? – сказал комменданте Отто. – Я проявил добрую волю. Теперь вы ответите на несколько вопросов?
– Кое-что вы, в самом деле, проявили, но я не отвечу.
Хулио решительно кивнул:
– Дневальный! Вызовите тюремное отделение и скажите, что я велел доставить сюда сеньора де Санчеса и сеньориту Эшкол.
Бернал потерял третий зуб, не издав ни звука, хотя слезы катились по его щекам.
– Э-э... Ромуло... – сказал Хулио.
Тот поднял голову и не успел даже моргнуть. Нож мясника ударил с силой, достаточной, чтобы наполовину прорубить его шею. Солдаты и Отто невольно подались назад при виде хлынувшей крови. Рубирец ухватил умирающего за волосы и дернул книзу, потом два раза дико ударил ножом, добавил третий, рассчитанный удар, который отделил голову от тела. Подняв ее, истекающую кровью, он держал ее над кроватью Отто.
– Еще одного? – На лице его не было совершенно никакого выражения, голос совершенно ровен.
Отто проглотил внезапно хлынувшую в рот горечь:
– Нет. Этого было достаточно... для...
– Для моего «примитивного» чувства театральности? – Один из солдат бросился к двери.
– Рядовой Ривера. Вернитесь, или вы будете наказаны.
Рядовой на секунду приостановился, потом бросился бежать снова. Комменданте снова обратил взгляд на Отто, но ничего не сказал. Слышно было лишь, как эхом отдается в коридоре стук подошв бегущего рядового, да что-то тихо шуршало. Отто знал, что это корчится обезглавленное тело. Бернал потерял сознание.
– Вы все можете выйти. Заберите этот мусор.
Мертвый человек гораздо тяжелей живого. Чтобы вынести потерявшего сознание Бернала, потребовался один человек. Четверо – чтобы вытащить в коридор тело. Дневальный отнес смотревшую перед собой тусклым взглядом отсеченную голову к двери и стал рядом с ней на пост. Одному из выносивших тело он велел вернуться за головой.
– Итак, полковник, попытаемся поговорить о деле еще раз?
– Если вы думаете, что произвели на меня впечатление, то напрасно. Я встречал много безжалостных людей.
Комменданте подошел к кровати Отто сбоку и приложил к его горлу острие ножа. Кровь продолжала еще капать с лезвия, а правая рука Хулио была ярко-малинового цвета от кисти до локтя.
– Ваша самоуверенность самца начинает утомлять меня, полковник. – Отто мог отодвинуть голову, но понимал, что это бесполезно.
– В самом деле? А ваша меня ужасно забавляет.
Коменданте, полиловев от гнева, отдернул нож. Увидев выражение лица Хулио, Отто понял, что будет жить ровно столько, сколько прикажет эль Альварец.
Дневальный ввел в комнату Рейчел Эшкол и Октависа де Санчеса, потом вернулся на свой пост у двери. Рейчел была очень бледна, но держала себя в руках. Отто предположил, что голову успели убрать из коридора. Оба пленника были одеты в мешковатые серые комбинезоны для хозяйственных работ, руки у них связаны за спиной. Вид у Октависа все еще был очень жуткий, на Рейчел пока не тронули. Увидев Отто, она охнула.
– Я хотел, чтобы вы оба посмотрели, как мы обошлись с вашим премьер-оператором, – сказал Комменданте. – Чтобы у вас не было иллюзий относительно вашего дипломатического иммунитета...
– Я ни на секунду не сомневалась, что вы нас убьете, – процедила Эшкол сквозь сжатые зубы.
– Вы так полны героизма, – сказал Хулио, пробуя пальцем лезвие окровавленного ножа. Женщина только сейчас увидела его и подавила вскрик. – Вас так мало беспокоит перспектива...
– Что он с вами делал? – Она смотрела на кровь, забрызгавшую постельное белье Отто.
– С ним я ничего не делал, юная леди, – сказал Комменданте. – Он требовал жизнь человека, и я ему ее дал.
– Это правда? – спросила она Отто.
– Нет.
– Нет, это правда, – сказал Хулио.
– Вы оба вполне друг друга стоите, – с горечью сказала Рейчел. – Два сапога пара.
Хулио негромко засмеялся:
– Женщины не уважают политику. – Он повернулся к Октавису. – Разве не так, тененте?
Октавис неуверенно посмотрел на него:
– Значит...
– Правильно. – Комменданте подошел к избитому здоровяку и перепилил ножом его путы. – Маскарад кончился.
– Позвольте представить, – объявил он. – Тененте Октавис Мадере. Отличный солдат, под моей командой уже пять лет.
– Октавис, – упавшим голосом сказала Рейчел.
– Все ясно, – сказал Отто. – И объясняет кое-какие вещи.
– Действительно, – сказал комменданте. Потом повернулся к Эшкол: – Теперь у вас не осталось никого. Ваш полковник – грубый садист, ваше доверенное лицо – предатель. Мы даем вам несколько дней обдумать ваше положение. Пока мы будем решать, что с вами делать.
Он подозвал дневального:
– Дневальный, этот человек в том же звании, что и вы. – Он указал на Октависа. – Но я хочу, чтобы вы на неделю или около того стали его вестовым. Пока он поправится после потерь, понесенных ради блага Плана.
Комменданте сверкнул глазами в сторону Отто:
– И несмотря на ваши старания, мой личный вестовой скоро ко мне вернется. Мой верный Рамос Гуайана. Его выздоровление спасло вас от отвратительной смерти.
Взмахом руки он удалил из комнаты Октависа и его вестового. Потом взял Эшкол за плечо и слегка подтолкнул к двери.
– Только после вас, моя дорогая.
8
Медицина на Сельве всего на полвека отстала от современной – через четыре дня Отто уже мог ходить без особого труда, а пальцы и рука уже заживали. В результате неустанного клинического прогресса он был помещен обратно в камеру.
Это была другая камера. Здесь не было окна, а дверь представляла собой цельный металлический лист, бесшумно скользивший по невидимым направляющим. Скрытое освещение и свежеоштукатуренные стены. Пахло лишь дезинфицирующей жидкостью – очень слабо. Рядом с раковиной из гладкого пластика – постель со свежим бельем. На нижних нарах лежала Рейчел Эшкол, изучая донную часть верхних нар. Она ничем не показала, что услышала, как задвинулась за Отто дверь и гулко щелкнул замок.
– Теперь у нас квартира получше, – сказал он. – Они с тобой нормально обращались?
Рейчел продолжала смотреть прямо перед собой. Отто пересек комнату, проверил, бежит ли вода из крана.
– Я знаю, ты меня не переносишь, – сказал он.
– Вы кто сейчас? – спросила она.
– Отто Макгевин целиком. Я перестал быть Гуайаной с того момента, как они начали пытать. Калька не должна была так быстро стереться, раньше такого не случалось. Очевидно, это реакция самосохранения. Поскольку калька больше не...
– Если это на самом вы, – сказала Рейчел, не поворачивая головы, – то скажите, что вы сделали, как только вошли в вашу комнату «Виста Гермоза».
Он подумал:
– Я проверил шпаги у стены.
– Хорошо.
Она медленно села и посмотрела прямо на него:
– Да, квартира у нас стала лучше. Нет, нормально со мной не обращались. И презирать я вас сильно теперь не могу, потому что было слишком много других. Я сама, Рубирец. Остальные.
Отто присел на стульчик и хотел что-то сказать.
– Я ненавижу себя за то, что сделала для Конфедерации, и для этой превосходной планеты, и для вас. В своем неведении я предала Конфедерацию и обрекла эту планету на судьбу Октября. И вам теперь грозит смерть. Мне очень жалко. – Все это было сказано монотонно, спокойно.
– Но я еще не умер. – Собственные слова показались ему фальшивыми.
– Да. И я тоже. Мы ходим, разговариваем, и в то же время мы мертвы и уже начали разлагаться.
У нее был беспомощный, понурый вид смертельно раненого животного, но никаких следов пыток на ней видно.
– Что они с тобой сделали? – тихо спросил он, предполагая, что знает ответ.
– В самом деле, – сказала она, медленно поднимаясь и берясь рукой за край верхних нар, чтобы не упасть.
– Это неважно.
Она потянула завязки на брюках, и они с шелестом упали. Неожиданно ловкими пальцами она расстегнула куртку и движением плеч сбросила ее, потом сделала шаг вперед, переступив через упавшие брюки. С едва заметной искрой вызова она встала перед Отто – ноги чуть расставлены, кулаки сжаты и опущены по бокам – тело ее было совершенно по форме и осанке, как и представлялось Отто, но от лодыжек до плеч оно покрыто расплывшимся узором фиолетовых, синих, коричневых пятен. Едва ли хоть один сантиметр ее тела в тех местах, где оно не скрывалось одеждой, не превратился в сплошной синяк. Она повернулась, показывая Отто, что то же самое сделали и со спиной и ногами сзади. Чистыми были только участки точно над почками. Они не хотели ее убивать.
– Каждый день. Иногда по три и четыре раза.
Голос ее сломался, она положила руки на верхние нары и спрятала в них лицо. Но она не плакала.
– Рубирец или... тот, Октавис, или Гуайана. Иногда тюремщик или незнакомые люди.
Отто подошел к ней, поднял куртку и попытался накинуть ей на плечи, но куртка все равно падала, поэтому ему пришлось наконец взять ее руки в свои и направить их в рукава. Она тяжело опустилась на койку и вздрогнула, потом сложила руки на коленях и ссутулившись, уставилась в пол.
– Они надели мне наручники на ноги и на руки, а потом... потом... – Короткий судорожный вздох.
– Пожалуйста, – сказал Отто. – Не надо об этом говорить.
Он нагнулся и поднял серые брюки. Ему показалось, что на щеке он почувствовал нежное тепло, излучаемое ее грудью.
– Надень. – Ему хотелось быть с ней нежным и заботливым, она была такая маленькая и сломленная, но тело его не хотело сотрудничать с разумом.
– Нет, – сказала она подавленно. Она вытянулась на нижней койке, слегка разведя ноги и приподняв колени. Ее пальцы пробежали по внутренней стороне бедра – но это была не ласка, так гладят не дающую покоя рану.
– Вперед. По крайней мере это я тебе должна. Один раз больше, один раз меньше, – нет особой разницы.
– Не могу, Рейчел. – Он впервые назвал ее по имени.
Дверь скользнула в сторону, и Рейчел попыталась прикрыть себя руками.
– Так, так, – сказал тюремщик. – А вы времени зря не теряете. – Отто был уже на полпути к нему, когда пистолет в руке тюремщика заставил его остановиться. – Я думал, с тебя будет довольно.
Он швырнул Отто узел белой ткани:
– Наденьте это оба, сейчас.
Отто отобрал одежду размером поменьше и передал Рейчел. Она повернулась спиной к тюремщику и оделась. Отто, стоя на благоразумном, по его представлению, удалении от тюремщика, сбросил старую куртку и брюки, потом швырнул их тюремщику. Тот глумливо захохотал, сделал пару замечаний относительно анатомии Отто.
Потом он собрал их старую серую одежду:
– Скоро у вас будут посетители. Постарайтесь вести себя как следует. Хотя бы пока что.
Они присели на койку. Отто хотел похлопать ее по руке. Потом передумал.
– ...поскольку нам все равно пришлось бы ждать, я предлагаю заняться делом в следующем месяце. Это не должно вызвать какие-либо затруднения.
Хулио молча выслушал весь рапорт. После чего сказал, отрывисто кивнув:
– Хорошо, мы подождем.
Он поднялся со стула:
– Пойдем, Рамос. У меня в кабинете есть кое-что, что тебе наверняка будет интересно.
Он открыл дверь в кабинет и подтолкнул Рамоса. У дальней стены сидел во вращающемся кресле какой-то человек и читал, повернувшись спиной к двери.
– Он здесь, – сказал Хулио.
Человек со стуком захлопнул книгу, повернулся и встал, улыбаясь.
Это был Рамос Гуайана.
– Кто этот человек – подставное лицо? – сказал Отто-Рамос, вытягивая шпагу. Комменданте коротко засмеялся.
– Просто другая версия тебя самого, – сказал Гуайана, – но без затруднительной амнезии. – Его собственная рапира уже была у него в руках, в боевой позиции. – Убить его, Хулио?
– Нет. Эль Альварец задаст ему несколько вопросов... но можешь его пощекотать, впрочем. Но только минимум крови, будь добр. Чистить этот ковер – сущее мучение.
– Странно, – сказал Гуайана, приближаясь. – Как будто фехтуешь с отражением. Но мое отражение в плачевно плохой форме.
Перед лицом внезапной опасности он сразу превратился в чистого Отто Макгевина, который не фехтовал уже пятнадцать лет, и к тому же устал до изнеможения.
Гуайана захватил инициативу, атаковав «эн катро», Отто отбил его клинок, потом ринулся вперед с серией коротких колющих ударов. Гуайана их со смехом парировал, потом сделал простой перенос клинка и проткнул Отто мышцу как раз над правым коленом.
Отскочив назад, Гуайана поднял рапиру в карикатурном салюте:
– Первая кровь.
– Думаю, еще немного не помешает, – сказал Хулио. – Попробуй украсить ему лицо.
Нужно нырнуть под клинок и пустить в ход руки и ноги. Рана болела, но не сильно, хотя Отто уже чувствовал, как деревенеет нога. Липкая струйка крови ползла по лодыжке.
Гуайана надвинулся на него, высоко держа рапиру, расслабившись, Отто сделал шаг вперед, поднырнул, почувствовал, как лезвие оцарапало скальп, нанес удар боковой стороной ступни в щиколотку Гуайаны, услышал, как сломалась кость, бросил шпагу и ударил Рамоса в горло сжатыми в «лопатку» пальцами (левая рука), ухватив тем временем запястье его руки, державшей рапиру, высоко поднял эту руку, чтобы не мешал клинок (решил в этот момент оставить Рамоса в живых и не ломать ему шею), сильно ударил его под ложечку, почувствовал, что предплечье Хулио захватывает его горло, отпустил лишившегося сознания Рамоса, переместил вес, придавил одной ногой ступню Хулио, разорвал его захват, снова сместив вес и перебросил тяжелого комменданте через плечо, шагнув вперед, чтобы нанести решающий удар ногой, и, увидев блеск лазерного пистолета в руке Хулио, понял, что на таком расстоянии не успеет его выбить и, удивляясь, что до сих пор еще жив, отступил назад, поднимая руки.
– Не стреляйте. Все.
В коридоре Отто слышал топот бегущих ног. Рана на ноге ныла – он знал по характеру боли, что порван большой мускул. Волосы его были испачканы высыхающей кровью, к тому же он чувствовал первые симптомы наступающей мигрени.
Свободной рукой Хулио нащупывал пульс Гуайаны:
– Если ты его убил, я лично кастрирую тебя тупым ножом.
Сказано было спокойным тоном, без малейшего признака преувеличения.
– Присоединяйся к своим дружкам.
Охранник втолкнул Отто в камеру. Поврежденная нога подвернулась, и он покатился по влажному полу. Пол пах старой мочой и плесенью. Человек в камере стоял к Отто спиной, глядя сквозь зарешеченное окно в освещенный двор. На двойных нарах сидел другой обитатель – женщина. Она тихо плакала.
– Боже! Это вы, Эшкол?
Она в ответ только громче начала плакать.
– Это она. – Октавис повернулся к нему лицом, и даже в тусклом свете было видно, как тяжело ему пришлось. Все его лицо представляло сплошной разбухший синяк, глаза почти не открывались. Куртка его затвердела от черной засохшей крови.
– Что произошло? Как?
– Как – мы не знаем. Пять или шесть вооруженных людей прошлой ночью ворвались в отель после полуночи...
– А что вы там делали? Я же вам сказал...
– Мне казалось, что Рейчел нужна защита.
– Спасибо за заботу, – сказал Отто. – Продолжайте.
– Они разоружили меня, потом схватили Рейчел. Заставили ее открыть дверь Гуайаны. Кажется, он не удивился, увидев их.
– Это понятно. Что дальше?
– Они нас связали и заткнули рты – мне и Рейчел – и свели нас к вертолету. Еще до рассвета мы уже были здесь.
– Остальная часть дня ушла у них на то, чтобы заставить вас говорить.
– Да. Но я ничего не сказал.
– Это ясно – вы до сих пор живы. Значит, вы им еще нужны. С ней они так же поступили?
– Н-нет, – сказала Рейчел, дрожа. – Сказали – завтра.
– Да, завтра, наверняка, – бесцеремонно отрезал Отто. – Вас они убьют, в любом случае. И меня тоже, скорее всего.
– Почему вы так уверены? – Голос ее стал намного тверже из-за появившихся ноток презрения.
Отто почувствовал, что начинает злиться, понял, что это реакция Рамоса, и попытался не обращать на нее внимания.
– Сами подумайте об этом, леди.
– Мне кажется, – сказал Октавис, – что они не станут слишком сердить Конфедерацию.
Отто пожал плечами, хотя было слишком темно, чтобы они увидели этот жест.
– Конфедерация уже проявила явный интерес, посылая меня. Для Альвареца гораздо выгоднее, если она просто исчезнет и вы тоже, вместо того чтобы держать вас как свидетелей нарушения прав... самой ценной для Конфедерации женщины на этой планете.
– Но вы...
– Заткнитесь. Любое ваше слово записывается. Они не должны узнать, чего-то, чего они еще не знают... особенно обо мне.
Октавис присел на нары вместе с Рейчел, Отто занял его место у окна. Просто так потрогал прутья – они были сделаны прочно.
Дверь распахнулась от одного удара, и Отто увидел, что рядом с тюремщиком стоит человек, вооруженный лазерной винтовкой.
– Ваша очередь, полковник, – сказал он.
7
Его некоторое время обрабатывали руками и ногами, потом ввели наркотики, потом еще некоторое время упражнялись в искусстве избивать, но Отто, благодаря своему психокондиционированию, только бесстрастно смотрел на них. Наконец они сделали ему так больно, что он смог применить один фокус дзен-буддистов, и теперь уже никто и ничто не могло причинить ему боль. Они угрожали ему смертью – простой, потом извращенной, но он лишь добродушно улыбался в ответ.
Тихий голосок в его голове, который обращался к нему очень нечасто – так глубинно было кондиционирование, – сказал:
На этот раз они в самом деле убьют тебя. Ты можешь выжить, если правильно будешь сочетать правду и вранье.
Другой голос, очевидно, рационального настроения, сказал:
Единственный твой шанс – перейти на их сторону.
Или, быть может, именно этот рациональный голос сказал:
Им придется тебя убить в любом случае, чтобы ты ни сделал.
И загнанный в угол зверь у него внутри сказал без слов:
Сделай что угодно, только выживи.
Но все эти дебаты голосов – рационального, продажного, брюшного – ни к чему не привели. Если на следующий удар сердца ему предназначено предать Конфедерацию, то отпечатанное в каждой клетке его тела «не смей»заставит остановиться этот насос.
Когда он в четвертый раз потерял сознание, они не стали вбивать его обратно в реальность.
Отто проснулся в кровати, в белой комнате. Руки и ноги его были прикреплены к койке. Левая рука и правая нога, так же как два пальца правой руки были неподвижно зажаты в ортопедических растяжках. Он еще помнил, как ему ломали ногу и пальцы, но вот руку обработали уже когда он потерял сознание.
Языком он насчитал несколько отсутствующих зубов. Четыре были выдраны клещами, остальные три выбиты дубинкой. Дилетанты. Отто знал по крайней мере одиннадцать способов вызвать гораздо более сильную боль, не оставляя при этом следов на теле. Он сочинил фантазию – демонстрация этого искусства на тех, кто его допрашивал. Одурев от усталости и анестезии и не имея особых причин продолжать бодрствовать, он вместе со своей фантазией провалился в темноту.
Когда он проснулся во второй раз, человек в белом халате как раз снимал с его руки подкожный впрыскиватель. Через долю секунды вся боль вернулась, электрическим спазмом пронизывая тело. Он встретил ее, победил, поднялся над болью. Боль не исчезла полностью, но была теперь лишь свидетельством того, что он все еще жил.
– Вобвое утво, токтов, – сказал он, потом, приспособившись к причиненному его полости рта унижению, повторил: – Доброе утро, доктор.
Человек посмотрел поверх головы Отто и что-то написал в своем блокноте с пружинным прижимом. Потом вышел из поля зрения Отто и сказал:
– Приступайте.
Появился Хулио Рубирец вместе со стулом. Он сел в ногах Отто.
– О, комменданте, – сказал Отто.
Несколько долгих секунд Рубирец его разглядывал.
– Не могу решить – или вы самый тренированный солдат, какого я только видел, или вы не человек.
– Кровь ведь у меня течет.
– Возможно, Конфедерация умеет делать роботов, у которых течет кровь.
– От меня вы этого не узнаете.
– Согласен, пыткой мы ничего не узнаем. – Он встал, и, сжав кулаком поручень кровати, нагнулся к Отто. – Вы представляете собой необычную проблему.
– Надеюсь.
– Я советовался с эль Альварецом... он предполагает, что, возможно, вас... удастся убедить в ценностях Плана. Возможно, вы скажете нам то, что нам нужно знать... но и приложите свои способности к выполнению Плана.
– Вы не соглашались.
– Конечно, нет. Эль Альварец – преданный Плану и умный солдат. Он мало что знает о боли. Он бы не поверил, если бы я рассказал ему, что вы за человек. Он думает, что сможет вас убедить.
– Возможно, он прав.
Хулио тускло улыбнулся:
– Назовите цену.
Отто подумал.
– Я стал... тем, кто я есть...
– Можете говорить прямо – премьер-оператором. Некоторые вещи и нам известны.
– ...премьер-оператором почти половину моей жизни тому назад. В меня стреляли, меня били ножом, сжигали и вообще, обходились со мной нехорошо так много раз, что в некотором смысле я должен признать – вы правы. Иллюзий у меня осталось мало, а эмоций вообще больше нет.
Отто улыбнулся, зная, какой жуткий у него вид.
– Но я испытывал самые нежные чувства к моему левому коренному – это был единственный настоящий зуб, который у меня оставался. Я предлагаю сделку – если вы приведете сюда человека, который вытащил мне этот зуб, и на моих глазах перережете ему горло, то тогда поговорим.
– Вы знаете, кто именно это был?
– Нет.
– Очень хорошо. Дневальный! – В комнату поспешно вошел молодой человек, щелкнул каблуками по стойке «смирно». – Приведите сюда тененте Ерма и тененте Касона. И принесите острый нож... – Он подумал немного. – Возьмите себе в помощь отделение и доставьте их сюда связанными.
– Есть, сэр. – Щелк, поворот, бегом марш.
– Вы серьезно? – сказал Отто.
– В смысле перерезать им горло – да. Но сомневаюсь, что это на вас подействует... Но я обещал эль Альварецу, что попытаюсь.
– Кроме того, они оба вызывают у меня отвращение. Ночные бабочки, милые ребятки. И они слишком любят мучить других людей.
«А, ты не любишь, когда видишь в других отражение себя»,– подумал Отто.
– Если вы знаете, что я премьер-оператор, тогда вы должны знать, что последует за моим убийством.
– Это осознанный риск.
– Подсчитывать легко... ведь это экстравагантный жест, почти как убийство посла. Вы и это намерены сделать?
– Возможно.
– Самое меньшее, что может случиться с эль Альварецом, вами и всеми высшими чинами – это стирание мозга. И если сбросите хоть одну бомбу на Грюнвельт, то подпишете смертный приговор своей планете. Вы знаете о судьбе Октября.
– Это миф.
– Нет. Я был там.
– Неужели? – Комменданте снова сел, упершись подбородком в ладонь.
– И как вам там понравилось? Забавно? Поучительно?
– Возможно, вам это покажется поучительным. Ни одна из форм животной жизни, более сложной, чем таракан, не выжила. Тараканы стали очень большими и агрессивными.
– Вы хотите сказать, что Конфедерация придет в такой гнев из-за вашего убийства – вашего и еще нескольких человек, – что уничтожит население целой планеты? – Он натянуто засмеялся.
– Конфедерация никого не уничтожает. – В самом деле? – Они выпустили в атмосферу Октября вирус, стерилизовавший всех самок от млекопитающих до рыб.
– Значит, они добили только тех, кто прожил достаточно долго, не умерев с голоду.
– Им поставляли еду. Как жест доброй воли. Но люди могут питаться растениями и жуками тоже.
Хулио зевнул:
– Мне все равно. Трех детей вполне достаточно.
– Не притворяйтесь глупцом.
Хулио усмехнулся:
– Без оскорблений.
С минуту они сидели в молчании.
– Когда я встречусь с эль Альварецом?
– Он очень занят. Возможно, ты увидишь его до того, как умрешь.
– У вас очень примитивное чувство юмора, Хулио.
Дневальный вернулся с шестью вооруженными людьми и двумя связанными – теми, что допрашивали Отто. Руки у них были скручены за спиной... Оба тененте возглавляли процессию, держась прямо, но сильно побледнев.
Дневальный вручил Хулио нож с массивным лезвием, подходящий вполне для мясника.
– Доброе утро, Бернал и Ромуло.
Хулио ритмично похлопывал рукояткой по ладони.
Один из тененте ответил очень слабым голосом. Второй только открыл рот, зубы его стучали.
– Кто из вас вырывал зубы этому джентльмену? Ему бы хотелось увидеть, как этому человеку перережут глотку.
– С меня довольно, – сказал Отто, – если они сами потеряют несколько зубов.
Тот, что ответил на приветствие, сказал:
– Мы оба делали это, комменданте.
– Гм, – сказал Хулио с задумчивым видом. – Дневальный... посмотрите, нет ли в том столе щипцов?
Тот вернулся с хромированным хирургическим орудием, вполне способным, судя по его виду, исполнить работу.
– Это подойдет, комменданте?
– Нам остается только попробовать. – Он подал знак дневальному. – Развяжите его. Ромуло, ты испытаешь этот инструмент на Бернале.
Допрашивавший взял орудие и повернулся к партнеру, обращаясь к нему, как взрослый обращается к ребенку:
– Открой рот, Бернал. – И добавил шепотом: – Будь смелым.
Бернал только один раз вскрикнул от боли, когда был извлечен первый зуб. Ромуло посмотрел на Рубиреца, тот кивнул, и Ромуло нагнулся за вторым.
– Ну? – сказал комменданте Отто. – Я проявил добрую волю. Теперь вы ответите на несколько вопросов?
– Кое-что вы, в самом деле, проявили, но я не отвечу.
Хулио решительно кивнул:
– Дневальный! Вызовите тюремное отделение и скажите, что я велел доставить сюда сеньора де Санчеса и сеньориту Эшкол.
Бернал потерял третий зуб, не издав ни звука, хотя слезы катились по его щекам.
– Э-э... Ромуло... – сказал Хулио.
Тот поднял голову и не успел даже моргнуть. Нож мясника ударил с силой, достаточной, чтобы наполовину прорубить его шею. Солдаты и Отто невольно подались назад при виде хлынувшей крови. Рубирец ухватил умирающего за волосы и дернул книзу, потом два раза дико ударил ножом, добавил третий, рассчитанный удар, который отделил голову от тела. Подняв ее, истекающую кровью, он держал ее над кроватью Отто.
– Еще одного? – На лице его не было совершенно никакого выражения, голос совершенно ровен.
Отто проглотил внезапно хлынувшую в рот горечь:
– Нет. Этого было достаточно... для...
– Для моего «примитивного» чувства театральности? – Один из солдат бросился к двери.
– Рядовой Ривера. Вернитесь, или вы будете наказаны.
Рядовой на секунду приостановился, потом бросился бежать снова. Комменданте снова обратил взгляд на Отто, но ничего не сказал. Слышно было лишь, как эхом отдается в коридоре стук подошв бегущего рядового, да что-то тихо шуршало. Отто знал, что это корчится обезглавленное тело. Бернал потерял сознание.
– Вы все можете выйти. Заберите этот мусор.
Мертвый человек гораздо тяжелей живого. Чтобы вынести потерявшего сознание Бернала, потребовался один человек. Четверо – чтобы вытащить в коридор тело. Дневальный отнес смотревшую перед собой тусклым взглядом отсеченную голову к двери и стал рядом с ней на пост. Одному из выносивших тело он велел вернуться за головой.
– Итак, полковник, попытаемся поговорить о деле еще раз?
– Если вы думаете, что произвели на меня впечатление, то напрасно. Я встречал много безжалостных людей.
Комменданте подошел к кровати Отто сбоку и приложил к его горлу острие ножа. Кровь продолжала еще капать с лезвия, а правая рука Хулио была ярко-малинового цвета от кисти до локтя.
– Ваша самоуверенность самца начинает утомлять меня, полковник. – Отто мог отодвинуть голову, но понимал, что это бесполезно.
– В самом деле? А ваша меня ужасно забавляет.
Коменданте, полиловев от гнева, отдернул нож. Увидев выражение лица Хулио, Отто понял, что будет жить ровно столько, сколько прикажет эль Альварец.
Дневальный ввел в комнату Рейчел Эшкол и Октависа де Санчеса, потом вернулся на свой пост у двери. Рейчел была очень бледна, но держала себя в руках. Отто предположил, что голову успели убрать из коридора. Оба пленника были одеты в мешковатые серые комбинезоны для хозяйственных работ, руки у них связаны за спиной. Вид у Октависа все еще был очень жуткий, на Рейчел пока не тронули. Увидев Отто, она охнула.
– Я хотел, чтобы вы оба посмотрели, как мы обошлись с вашим премьер-оператором, – сказал Комменданте. – Чтобы у вас не было иллюзий относительно вашего дипломатического иммунитета...
– Я ни на секунду не сомневалась, что вы нас убьете, – процедила Эшкол сквозь сжатые зубы.
– Вы так полны героизма, – сказал Хулио, пробуя пальцем лезвие окровавленного ножа. Женщина только сейчас увидела его и подавила вскрик. – Вас так мало беспокоит перспектива...
– Что он с вами делал? – Она смотрела на кровь, забрызгавшую постельное белье Отто.
– С ним я ничего не делал, юная леди, – сказал Комменданте. – Он требовал жизнь человека, и я ему ее дал.
– Это правда? – спросила она Отто.
– Нет.
– Нет, это правда, – сказал Хулио.
– Вы оба вполне друг друга стоите, – с горечью сказала Рейчел. – Два сапога пара.
Хулио негромко засмеялся:
– Женщины не уважают политику. – Он повернулся к Октавису. – Разве не так, тененте?
Октавис неуверенно посмотрел на него:
– Значит...
– Правильно. – Комменданте подошел к избитому здоровяку и перепилил ножом его путы. – Маскарад кончился.
– Позвольте представить, – объявил он. – Тененте Октавис Мадере. Отличный солдат, под моей командой уже пять лет.
– Октавис, – упавшим голосом сказала Рейчел.
– Все ясно, – сказал Отто. – И объясняет кое-какие вещи.
– Действительно, – сказал комменданте. Потом повернулся к Эшкол: – Теперь у вас не осталось никого. Ваш полковник – грубый садист, ваше доверенное лицо – предатель. Мы даем вам несколько дней обдумать ваше положение. Пока мы будем решать, что с вами делать.
Он подозвал дневального:
– Дневальный, этот человек в том же звании, что и вы. – Он указал на Октависа. – Но я хочу, чтобы вы на неделю или около того стали его вестовым. Пока он поправится после потерь, понесенных ради блага Плана.
Комменданте сверкнул глазами в сторону Отто:
– И несмотря на ваши старания, мой личный вестовой скоро ко мне вернется. Мой верный Рамос Гуайана. Его выздоровление спасло вас от отвратительной смерти.
Взмахом руки он удалил из комнаты Октависа и его вестового. Потом взял Эшкол за плечо и слегка подтолкнул к двери.
– Только после вас, моя дорогая.
8
Медицина на Сельве всего на полвека отстала от современной – через четыре дня Отто уже мог ходить без особого труда, а пальцы и рука уже заживали. В результате неустанного клинического прогресса он был помещен обратно в камеру.
Это была другая камера. Здесь не было окна, а дверь представляла собой цельный металлический лист, бесшумно скользивший по невидимым направляющим. Скрытое освещение и свежеоштукатуренные стены. Пахло лишь дезинфицирующей жидкостью – очень слабо. Рядом с раковиной из гладкого пластика – постель со свежим бельем. На нижних нарах лежала Рейчел Эшкол, изучая донную часть верхних нар. Она ничем не показала, что услышала, как задвинулась за Отто дверь и гулко щелкнул замок.
– Теперь у нас квартира получше, – сказал он. – Они с тобой нормально обращались?
Рейчел продолжала смотреть прямо перед собой. Отто пересек комнату, проверил, бежит ли вода из крана.
– Я знаю, ты меня не переносишь, – сказал он.
– Вы кто сейчас? – спросила она.
– Отто Макгевин целиком. Я перестал быть Гуайаной с того момента, как они начали пытать. Калька не должна была так быстро стереться, раньше такого не случалось. Очевидно, это реакция самосохранения. Поскольку калька больше не...
– Если это на самом вы, – сказала Рейчел, не поворачивая головы, – то скажите, что вы сделали, как только вошли в вашу комнату «Виста Гермоза».
Он подумал:
– Я проверил шпаги у стены.
– Хорошо.
Она медленно села и посмотрела прямо на него:
– Да, квартира у нас стала лучше. Нет, нормально со мной не обращались. И презирать я вас сильно теперь не могу, потому что было слишком много других. Я сама, Рубирец. Остальные.
Отто присел на стульчик и хотел что-то сказать.
– Я ненавижу себя за то, что сделала для Конфедерации, и для этой превосходной планеты, и для вас. В своем неведении я предала Конфедерацию и обрекла эту планету на судьбу Октября. И вам теперь грозит смерть. Мне очень жалко. – Все это было сказано монотонно, спокойно.
– Но я еще не умер. – Собственные слова показались ему фальшивыми.
– Да. И я тоже. Мы ходим, разговариваем, и в то же время мы мертвы и уже начали разлагаться.
У нее был беспомощный, понурый вид смертельно раненого животного, но никаких следов пыток на ней видно.
– Что они с тобой сделали? – тихо спросил он, предполагая, что знает ответ.
– В самом деле, – сказала она, медленно поднимаясь и берясь рукой за край верхних нар, чтобы не упасть.
– Это неважно.
Она потянула завязки на брюках, и они с шелестом упали. Неожиданно ловкими пальцами она расстегнула куртку и движением плеч сбросила ее, потом сделала шаг вперед, переступив через упавшие брюки. С едва заметной искрой вызова она встала перед Отто – ноги чуть расставлены, кулаки сжаты и опущены по бокам – тело ее было совершенно по форме и осанке, как и представлялось Отто, но от лодыжек до плеч оно покрыто расплывшимся узором фиолетовых, синих, коричневых пятен. Едва ли хоть один сантиметр ее тела в тех местах, где оно не скрывалось одеждой, не превратился в сплошной синяк. Она повернулась, показывая Отто, что то же самое сделали и со спиной и ногами сзади. Чистыми были только участки точно над почками. Они не хотели ее убивать.
– Каждый день. Иногда по три и четыре раза.
Голос ее сломался, она положила руки на верхние нары и спрятала в них лицо. Но она не плакала.
– Рубирец или... тот, Октавис, или Гуайана. Иногда тюремщик или незнакомые люди.
Отто подошел к ней, поднял куртку и попытался накинуть ей на плечи, но куртка все равно падала, поэтому ему пришлось наконец взять ее руки в свои и направить их в рукава. Она тяжело опустилась на койку и вздрогнула, потом сложила руки на коленях и ссутулившись, уставилась в пол.
– Они надели мне наручники на ноги и на руки, а потом... потом... – Короткий судорожный вздох.
– Пожалуйста, – сказал Отто. – Не надо об этом говорить.
Он нагнулся и поднял серые брюки. Ему показалось, что на щеке он почувствовал нежное тепло, излучаемое ее грудью.
– Надень. – Ему хотелось быть с ней нежным и заботливым, она была такая маленькая и сломленная, но тело его не хотело сотрудничать с разумом.
– Нет, – сказала она подавленно. Она вытянулась на нижней койке, слегка разведя ноги и приподняв колени. Ее пальцы пробежали по внутренней стороне бедра – но это была не ласка, так гладят не дающую покоя рану.
– Вперед. По крайней мере это я тебе должна. Один раз больше, один раз меньше, – нет особой разницы.
– Не могу, Рейчел. – Он впервые назвал ее по имени.
Дверь скользнула в сторону, и Рейчел попыталась прикрыть себя руками.
– Так, так, – сказал тюремщик. – А вы времени зря не теряете. – Отто был уже на полпути к нему, когда пистолет в руке тюремщика заставил его остановиться. – Я думал, с тебя будет довольно.
Он швырнул Отто узел белой ткани:
– Наденьте это оба, сейчас.
Отто отобрал одежду размером поменьше и передал Рейчел. Она повернулась спиной к тюремщику и оделась. Отто, стоя на благоразумном, по его представлению, удалении от тюремщика, сбросил старую куртку и брюки, потом швырнул их тюремщику. Тот глумливо захохотал, сделал пару замечаний относительно анатомии Отто.
Потом он собрал их старую серую одежду:
– Скоро у вас будут посетители. Постарайтесь вести себя как следует. Хотя бы пока что.
Они присели на койку. Отто хотел похлопать ее по руке. Потом передумал.