Холина Арина. Магия на каждый день

   Амалия накрыла ее руку своей, и они замолчали.
   Это была самая сильная боль, которую Амалия испытала за свою жизнь. Больше всего ей хотелось наслать все существующие проклятия на голову подлого автомеханика, заколдовать Ангелину, заставить ее разлюбить мужа, вернуть (пусть и без Дара) обратно, но... Она понимала, что с ними сестра будет несчастна. Она еще несколько раз навещала ее и все-таки обиделась, когда Ангелина наотрез отказалась везти мужа к родственницам в Истру. Она не сказала почему, но Амалия все прочла в ее глазах – она боялась и того, что подумают родственницы, и того, как ее простой автомеханик отреагирует на странных одиноких женщин, которые расхаживают по дому в босоножках от Кристиана Лабутена.
   И Амалия почувствовала самую настоящую ярость – не за то, что сестра сделала такой странный и, если уж на то пошло, глупый выбор, но за то, что та имеет наглость стесняться своей семьи, стесняться их традиций, стесняться всего того, чему большинство людей на этой планете завидует самой что ни на есть черной и алчной завистью.
   В следующий раз она увиделась с сестрой через десять лет. Амалии было чуть за тридцать, она носила платья от Диор, ездила за границу, дружила с Пугачевой и зарабатывала такие деньги, что каждый месяц могла бы покупать две новые машины. А Ангелина к тому времени родила парочку туповатых мальчишек, набрала еще пятнадцать килограммов и понятия не имела, кто такой Джим Моррисон.
   Амалия наслаждалась тем, какая она модная, шикарная, светская и успешная, а Анжела тщилась убедить сестру, что счастье возможно и без магазина «Шанель», в чем, разумеется, ничуть не преуспела. На прощание Амалия предложила сестре чудесный крем для лица и средство для похудения, но Анжела так искренне от него отказалась, что Амалия поставила на сестре крест.
   «Мужчина... – думала она, разгоняя красный „Мерседес“ по Волоколамскому шоссе. – Неужели работу, десятки поклонников, знаменитых друзей, театры, выставки, блестящие приемы можно променять на какого-то одного мужчину?! Что за чушь!»

Глава 4
Ответ на все вопросы

   – Ба! – окликнула Саша Амалию. – Зачем ты Зинаиде отдала дорогой крем? У тебя приступ человеколюбия?
   – Александра, – строго ответила Амалия. – Мое чувство прекрасного страдает, когда я вижу дешевую химическую завивку и жуткие тряпки, которые незаслуженно называются одеждой.
   – То есть ты действовала из эгоизма? – уточнила внучка.
   – Дорогая моя, – усмехнулась Амалия, – благими намерениями вымощена дорога в ад.
   – А как же поговорка «Насильно мил не будешь»? – настаивала Саша. – Может, ты Зине жизнь сломала?
   – Я ей плачу, – пожала плечами Амалия. – Она же у меня не за спасибо убирается. Так что пусть на работе появляется в приличном виде.
   – Может, ее устраивает ее жизнь? – Настя, которая зашла на кухню с пустой чашкой, присоединилась к кузине.
   – Меня настораживают ваши странные вопросы, – Амалия отложила рогалики, которые намазывала маслом и джемом, и села за стол напротив сестер. – Если человека все устраивает, значит, он уже умер.
   – Амалия! – Настя всплеснула руками. – Ты всех сравниваешь с собой! Но не все же такие целеустремленные и решительные.
   Амалия приняла грустный вид:
   – Зря. Очень зря. Кстати, вы подготовили платья?
   Тринадцатого сентября Аглае исполнялось сорок шесть. В день рождения, который у всех женщин был тринадцатого числа (у Амалии в мае, у Аглаи в сентябре, у Анны в декабре, а у девочек в октябре), родственницы особенно торжественно наряжались – в бальные платья, накрывали стол в настоящей гостиной – не той, что вместе с кухней, а той, которую иначе как на Рождество, Новый год и дни рождения не открывали.
   – Я, наверное, надену черное платье с бисером, – глядя в окно, заявила Саша. – То, что я привезла из Лондона.
   – Ты рехнулась? – грубо отчитала ее бабушка. – Я же тебя попросила съездить к Люсе, она привезла несколько платьев от Шанель! Тебе же еще его подогнать надо!
   – Бабушка... – Саша положила голову на стол и ухватилась за нее руками. – Ну скажи мне, зачем подгонять платье от Шанель, если оно стоит десять тысяч долларов?
   – Затем, дорогая моя, что платье за десять тысяч долларов обязано идеально сидеть на твоей фигуре! – отрезала Амалия. – Это Зинаидины шмотки по сто рублей имеют право висеть на ней, как на вешалке, а платье от Шанель должно сидеть так, словно ты в нем родилась!
   – Я вообще не хочу ничего, что стоит десять тысяч долларов, – вмешалась Настя. – Я принципиально против.
   Амалия бросила на нее такой взгляд, что Настя немного испугалась – все-таки это была ее бабушка, и она точно знала, что кого-кого, а уж ее-то лучше не злить – пощады не будет.
   – Ты что, дорогая, новости смотришь? Откуда взялось это «принципиально против»? – передразнила Амалия. – Значит, так... У моей дочери день рождения, так что будьте любезны, сделайте ей приятное – наденьте то, что ей хочется на вас видеть. На ваш собственный день рождения я куплю вам пару джинсовых комбинезонов и приглашу в «Макдоналдс». Договорились?
   И, не дожидаясь ответа, она вышла, особенно громко стуча каблуками.
 
   Аглая сидела у себя в комнате на втором этаже и листала книгу Вильяма Лили, астролога Чарльза Первого.
   – Мам, это все так наивно! – воскликнула Глаша и, захлопнув книгу, бросила ее на стол. – Такую ерунду человек пишет!
   – Слушай... – Амалия взяла со стола золотой портсигар в форме сигаретной пачки, на котором бриллиантами было выложено золотое сечение. – С девочками что-то происходит.
   – Что значит «происходит»? – переспросила Аглая.
   – Во-первых, они отказываются от платьев Шанель, – сообщила Амалия с таким видом, словно застукала Сашу со шприцем в вене.
   Любая обыкновенная женщина рассмеялась бы и пошутила насчет того, что неприязнь к нарядам от Шанель – это действительно катастрофа, что Сашу надо показать врачу, может, даже принудить к стационарному лечению и каждый день заставлять через «не хочу» покупать несколько вещей от кутюр – тогда, возможно, появится хоть призрачная надежда на выздоровление... Но Аглая выпучила глаза и срывающимся голосом произнесла:
   – Ты что, серьезно?
   – Совершенно серьезно, – кивнула Амалия.
   – Что же делать?! – возопила Глаша.
   В их доме Шанель почиталась, как святыня. Наряды от Шанель были произведениями искусства, которые женщины имели честь носить. Ни одно платье, ни один костюм, купленный у еще молодой Коко, не износился – все они висели в гардеробе в бархатных чехлах, свежие, как в первый день, и до сих пор «выходили в свет».
   Шанель – это был фирменный стиль фамилии Лемм, и добровольный отказ от него вызывал самые худшие подозрения.
   – Вы о чем? – поинтересовалась Анна, заходя в комнату. – Девочки сказали, что у вас тут заговор.
   Анна была самой странной представительницей семейства – она была писательницей. Пока она подрастала, Амалия за нее боялась – мать ее бросила, да еще таким варварским способом, вдруг девочка пойдет по ее стопам? И действительно, сначала Анна почти не проявляла интереса к магии, и Амалия заранее готовила себя к тому, что девочка будет «не такая». Но Анна умудрилась найти занятное решение. Она стала автором книг, о которых критики писали в том духе, что «магия ее романов даже самого скептического читателя заставляет поверить в чудо» и «восхитительное сочетание простоты сюжета и эмоциональной насыщенности – необычное, смелое сочетание на фоне повального цинизма и MTV-зации». Книги и правда были, казалось бы, незатейливые: она его любила, он ее предал, другой ее полюбил, но она долго не могла его оценить... Однако имелось в них что-то особенное. Нечто, что не позволяло оторваться от книжки, пока не заканчивались страницы. А после надолго задерживалось послевкусие, которое можно сравнить лишь с ароматом приторного северного меда, насыщенного мятой, цветами и запахом сочной луговой травы.
   Анна была невероятно популярной писательницей – она получила кучу премий, наград, писем читателей, которые на пятнадцати страницах расписывали свою судьбу и сравнивали ее с жизнью героинь из романов Анны Смирновой (в качестве псевдонима Анна Лемм взяла фамилию отца, чтобы при виде ее имени у читателей не возникало ассоциаций со Станиславом Лемом). Амалия с Аглаей сначала посмеивались над ее творчеством и сожалели о растраченном впустую Даре, но потом привыкли и зауважали писательницу, которая так хитро сочетала семейный Дар с вполне человеческой профессией.
   – Твоя дочь не хочет носить Шанель! – Глаша накинулась на Анну.
   – Твоя тоже! – одернула ее Амалия.
   – Она что, озверела? – изумилась Анна.
   – Представь себе! – фыркнула Аглая.
   Внизу раздался какой-то шум.
   – Глаша! – послышался крик Насти. – К тебе тут... ворвались!
   – Подождите меня. – Глаша сорвалась со стула и бросилась вниз.
   В холле напротив Саши и Насти стояла высокая худая женщина со всклокоченными волосами, которая визжала, топая ногами:
   – Где она, я вас спрашиваю?
   У женщины была истерика. Видно было, что она все еще считает, будто сдерживает себя, но на самом деле давно перешагнула границы приличий и вела себя как вздорная баба.
   – Девочки, идите к себе, – велела Аглая, а затем обратилась к визитерше: – Что вам угодно?
   – Мне угодно, чтобы ты отвалила от моего мужа! – закричала дамочка.
   – А ваш муж, он кто? – поинтересовалась Аглая.
   – А то ты не знаешь! – взвизгнула незваная гостья.
   – Понятно, – кивнула Аглая. – До свидания.
   Она развернулась, вошла к себе в кабинет и заперла дверь изнутри.
   Женщина, открыв рот, смотрела ей вслед, а потом с жутким воплем бросилась на дверь и принялась колотить по ней кулаками.
   – Открой, сука, немедленно!
   – Пошла вон! – крикнула ей из-за двери Аглая. – И пока не успокоишься, не возвращайся!
   Женщина еще некоторое время била в дверь кулаками, ногами и даже головой, но в конце концов присмирела, склонила голову к груди, в изнеможении сползла по стене на пол и, уже сидя, разрыдалась. Когда она утирала последние слезы, дверь кабинета приоткрылась и Аглая вышла наружу. Она села перед женщиной на корточки, взяла ее холодные руки в свои и спросила:
   – Полегче?
   Женщина помотала головой.
   – Ну, пойдемте, расскажете мне все, – Аглая подцепила женщину под локоть, рывком подняла и чуть ли не на себе поволокла на кухню.
   – Женя – подонок! – всхлипывала дамочка. – Он трахает своих секретарш, шляется по баням и снимает шлюх в стриптизе! Сукин сын, как я его ненавижу! – Она стукнула кулаком по столу.
   – Вас как зовут? – поинтересовалась Глаша.
   – Вика.
   – Вика, мы ведь говорим об Евгении Дмитриевиче? Я правильно поняла? – уточнила Аглая.
   – Да, мы говорим об этом засранце! – кивнула Вика.
   – Послушайте, а зачем же вы с ним живете? – изумилась Аглая.
   Вика вскинула голову и тоже с удивлением посмотрела на Глашу.
   – Видите ли, я двадцать лет не работаю, у меня нет детей, я привыкла одеваться в Милане, и я не хочу от всего этого отказываться, – отрезала она. – Но я хочу быть счастливой! Мы раньше были счастливы, понимаете? А потом все изменилось!
   – Идите сюда. – Аглая взяла Вику за руку и вывела в коридор.
   Включила свет и подвела женщину к большому, во весь рост, зеркалу в тяжеленной резной раме.
   – Смотрите, – приказала она.
   Вика вгляделась и увидела, что зеркало, как высококлассная фотография, отражает все детали: все поры на лице, каждый волосок, выросший не на месте, и каждое пятнышко на коже стали абсолютно очевидны. В своем отражении Вика увидела измученную женщину с воспаленной, несмотря на усилия косметологов, кожей, с черными кругами под глазами, с тусклыми глазами, с острыми, как порез бритвы, морщинами... Женщину, обессиленную, уставшую и несчастную.
   – Я же красилась... – пробормотала она, испуганно глядя на Аглаю.
   Та пожала плечами:
   – Мое зеркало показывает все, что есть на самом деле.
   – Как это? – насторожилась Вика.
   – Вы что, не знаете, кто я? – усмехнулась Аглая.
   – Ну, астропрогнозы составляете, – Вика скривилась. – Я, в принципе, наверное, тоже могу их составлять. Все, кому не лень, гороскопы составляют.
   Аглая расхохоталась. Она щелкнула пальцами, и свет погас.
   – Ой! – воскликнула Вика. – У вас что, сенсорные выключатели?
   – Сюда идите! – позвала Глаша.
   Они проследовали на кухню, Аглая налила в кастрюлю холодной воды, поставила на стол и подняла руки над водой. Скоро вода забурлила, покрылась пузырьками, а потом и закипела.
   Вика, не говоря ни слова, смотрела на хозяйку. А та взяла свечу, дунула на нее, и на фитильке заплясало пламя.
   – Ну и еще один фокус... – усмехнулась Глаша.
   Она вынула из корзины яблоко, накрыла ладонями, и скоро фрукт стал покрываться инеем. Постепенно на яблоке намерзал лед, как в морозильнике, и, только когда льдинки начали падать на пол, Аглая положила яблоко в раковину и дотронулась до Вики. Руки у нее были теплые.
   – У меня глюки, – грустно сказала Вика.
   – Нет у вас никаких глюков, – успокоила ее Аглая. – У вас всего лишь невроз, а галлюцинации бывают в лучшем случае у шизофреников. Гипноз, например, не может вызвать видения.
   – Ну да... – все так же печально буркнула Вика.
   – Не хотите ли, чтобы я вам помогла? – спросила Глаша.
   – Если все это мне кажется, то хочу. Ведь все равно это тогда будет понарошку, – согласилась Вика.
   – Амалия! – закричала Аглая. – Ванну Нефертити!
   И в доме началась суета.
   Тем временем смеркалось, день сменили лазоревые сумерки, природа тоскливо, но вкусно пахла осенью, а в воздухе как бы парила странная, блестящая мошкара, отчего казалось, что все кругом искрится.
   Женщины Лемм носились по всем этажам дома, переругивались, хлопали дверьми.
   – Обожаю ванну Нефертити! – сообщила возбужденная Настя, убегая из кухни с огромным, но, видимо, легким мешком в руках.
   – Это стоит тысячу долларов, – сообщила Аглая.
   Вика безропотно открыла сумочку, выложила на стол толстую пачку денег, отсчитала десять купюр и передала Глаше.
   – На всякий случай ношу, – пояснила она, кивнув на пачку. – Если вдруг одолеет непобедимое желание убить мужа.
   Где-то через час на кухню пришла Амалия и сообщила:
   – Пора.
   Вику раздели до нижнего белья, накинули ей на плечи черный махровый, но отчего-то шелковистый на ощупь халат и проводили вниз. Внизу, в подвале, был небольшой холл с двумя дверьми – одна вела в лабораторию Амалии, другая – в ванную комнату с круглым джакузи.
   В джакузи бурлило нечто белое, в чем плавали розовые лепестки. В помещении стоял тяжелый запах эфирных масел, меда и молока.
   – Это что? – нахмурившись, поинтересовалась Вика.
   – Козье молоко, – ответила Амалия. – Девочки! – обратилась она к родственницам. – По местам!
   Четыре женщины сели так, что образовали вокруг джакузи квадрат, взяли в руки тонкие книжки в золоченом переплете и приготовились.
   – Вон там переоденьтесь, – Амалия указала Вике на ширму.
   Вика зашла за красивую японскую ширму и обнаружила полупрозрачное белое неглиже – комбинацию и шортики.
   Одевшись, вышла к хозяйкам, которые зажгли, казалось, штук сто свечей всех мастей – крошечных, длинных и толстых, круглых, в форме звезды, розовых, прозрачных, из чистого медового воска...
   – Становитесь сюда. – Амалия затащила Вику на пушистый круглый коврик. – Закройте глаза. Поднимите немного подбородок.
   Вика почувствовала, как теплые сухие руки втирают ей в лицо и плечи что-то приятное, пахнущее шиповником, отчего уходила тяжесть из висков и возвращалась давно забытая, простая человеческая радость от жизни – независимо от Евгения Дмитриевича, то есть подлеца Женьки, от поездок в Милан, от количества кредитных карт в сумочке и от желания (или нежелания) стюардессы первого класса угодить богатой клиентке. Неожиданно Вика вспомнила, как в детстве на даче шла с подружками на речку – сначала по пыльной песчаной дороге, потом по высушенному солнцем лугу, мимо соснового бора, а потом уже не шла, а бежала – к воде, к пресной воде, от которой так приятно пахло и которая обещала быть такой теплой и прозрачной... И никаких в ней нет пиявок, никаких ужей – только счастье до посинения, только солнце и нежное песчаное дно с ракушками!
   В это время Амалия подвела Вику к джакузи, помогла устроиться в ванне, и вода – или что там в ней бурлило – обволокла ее тело, которое стало таким легким, что ей показалось, будто сейчас она взлетит к потолку. И вдруг по рукам и ногам Вики разлилась нега. Скрюченные от постоянной нервотрепки мышцы расслабились, и тепло проникло внутрь. Пять голосов тихо читали что-то на непонятном языке, и от их бормотания Вике делалось еще лучше – она чувствовала, как из души уходят боль и отчаяние. Она не знала, сколько времени провела в этой странной ванне, – что-либо понимать начала лишь тогда, когда ощутила, что джакузи пусто.
   И вдруг на Вику обрушился шквал холодной воды. Она зафыркала, завизжала, но, даже несмотря на шок, почувствовала, сколь необычна эта вода на вкус – сладкая и ароматная.
   На Вику снова надели черный халат, усадили ее за туалетный столик, намазали кремами, от которых кровь быстрее забегала по жилам женщины. Затем уложили ее волосы, подкрасили и отвели пить чай.
   Вика чувствовала себя молодой, счастливой, сильной и независимой – наверное, первый раз после того, как вышла замуж. «И что это я вдруг расхлюпалась? – оптимистично думала она. – На меня ведь записаны три дома и молочная фабрика! Никуда этот козел не денется! Да я его авторитетом задавлю, мерзавца!» Вика ощущала, что ее сил хватит сейчас на то, чтобы голыми руками тащить по МКАД «КамАЗ», груженный бетонными плитами.
   – А что это было? Ну, то, чем вы меня обливали... – поинтересовалась она, попивая жасминовый чай.
   – Роса, – ответила Амалия.
   – Роса? – словно не поверила Вика.
   – Ро-са, – по слогам повторила Анна. – Это такая вода, которая ночью бывает на траве.
   – Ну, да, знаю, – согласилась Вика. – Только как вы ее собрали?
   – У нас свои секреты, – усмехнулась Настя.
   – Да, кстати... – слишком бодро произнесла Глаша. – Я вас немного обманула. На самом деле ванна, которую вы сейчас принимали, стоит пять тысяч. Просто я не думала, что вы мне поверите. Но теперь-то вы понимаете, что одна роса тянет на...
   Вика жестом прервала ее, отсчитала еще сорок бумажек, положила на этажерку и с улыбкой безгранично довольного человека спросила:
   – Девочки, а можно я иногда буду к вам приезжать? Просто так. Не по делу. Думаю, как-нибудь мне захочется лишний раз сказать вам «спасибо».
   – Конечно! – воскликнула Саша. – Будем рады.
   В холле Вика снова заглянула в тозеркало. И теперь увидела в нем совсем, видимо, другую женщину. Какую именно, Аглая не стала спрашивать, но глаза Вики сразу как-то особенно заблестели. И, вообще, вид у нее был такой, словно она сейчас начнет петь.
   – Ладно, до свидания, – кивнула Вика. – Еще раз спасибо. Если что – обращайтесь.
   И она протянула Аглае визитную карточку. Но едва гостья ушла, Глаша швырнула ее, не глядя, в плоскую серебряную вазу в прихожей. Затем Аглая поднялась к себе, а Настя в это время вытащила визитку из вазы и спрятала в кармане.
   Где-то через час Вика, несмотря на протесты метрдотеля и увещевания охраны, ворвалась в кабинет знаменитого французского ресторана, обозрела пьяненького мужа, окруженного шестнадцатилетними моделями, велела официанту принести морковный фреш – для нее, лимонад и кофе – для Евгения Дмитриевича и выпроводить девушек.
   – Я не понял, ты чего творишь, жопа? – спросил как обычно ласковый и вежливый наедине с женой Евгений.
   – Сейчас я тебе все объясню... – пообещала Вика. – Сейчас, урод, ты получишь ответ на все свои вопросы...

Глава 5
К черту колдовство!

   – Они просто... ну, в общем, повернулись на этой своей Шанели! – воскликнула Саша, с недовольством разглядывая свое отражение в винтажном платье.
   – Эй! Повежливее! – одернула ее Настя. – Это все-таки наши родственницы, так что выбирай выражения, когда говоришь о том, что они давным-давно двинулись на своей гребаной магии!
   – Тебе не нравится магия?! – Саша сделала большие глаза.
   – А тебе? – усмехнулась Настя.
   Саша вздохнула, села на стул, закурила сигарету и сказала, смотря Насте в глаза:
   – Мне не нравится Шанель, мне не нравится магия, мне не нравится Истра, и мне надоело жить в доме с тремя – тебя не считаю – взбалмошными, капризными, самовлюбленными ведьмами.
   Настя села на один стул с Сашей, вынула у сестры изо рта сигарету, затянулась.
   – И что делать-то?
   Саша пожала плечами.
   – Я чувствую себя в западне, – сказала она. – Все эти традиции: мужененавистничество, черный цвет, обязанность называть дочерей на А... Мне иногда бывает душно – буквально, кажется, что не хватает воздуха, что я разучилась дышать. Я, знаешь, чувствую себя, как эта Вика, которая не может жить без шопинга в Милане. Хочется и рыбку съесть, и с горки прокатиться...
   – Да-а... – протянула Настя. – Наши дамы загребают страшные деньги. Если я буду актрисой, о черной икре на завтрак придется забыть.
   – А ты будешь?
   – Не знаю. Нам ведь уже почти двадцать пять.
   По традиции, в двадцать пять каждую женщину Лемм посвящали в ведьмы – это была торжественная церемония, на которой девушка объявляла, какой именно магией намерена заниматься.
   – Они будут об этом говорить? – с тревогой поинтересовалась Настя.
   – Непременно! – кивнула Саша.
   – Блин! – расстроилась Настя. – Дело в том, что я вообще не хочу пока никакого посвящения. Я не готова.
   – Понимаю, – усмехнулась Саша. – Но, к сожалению, наших дорогих родственниц сие не волнует.
   – Знаешь, – Настя затушила сигарету в пластиковом стаканчике с водой, – это, конечно, глупо звучит, но я... я их не понимаю. Даже маму. Она пишет свои книги, но... Они как бы не совсем честные, ее книги, – она же что-то такое делает, отчего все хотят читать именно их, и получается, что не талант писателя работает, а магия. А все эти женщины, которые благодаря бабушке выглядят чуть ли не на пятнадцать? Им же на самом деле за сорок, а многим и за шестьдесят!
   – И что? – Саша развела руками.
   – Это... нечестно! – Настя опустила голову. – Понимаешь, если бы они лечили смертельные заболевания или работали над безопасностью – ну, там предсказывали бы вероятность авиакатастроф, то я бы могла их понять. Но они занимаются совершенно бессмысленным делом – потакают чужим слабостям. Для них главное, чтобы в доме всегда было шампанское «Кристалл», чтобы кредитки лежали в кошельке от Шанель и чтобы зимой можно было укутаться в соболиную шубу от Ярмак. Они выбрали легкий путь: потворствовать греху всегда проще, чем насаждать добро...
   – Настя! – воскликнула Саша. – Ты когда успела превратиться в зануду?
   – Я не зануда! – надулась Настя.
   Дверь скрипнула, и в комнату зашла невысокая загорелая женщина лет сорока – Люся. Женщина была закупщицей модной одежды: она покупала для частных клиентов наряды в Париже, Лондоне и Милане – многие так доверяли ее вкусу, что отправляли одну, когда срочно требовалось платье для особого случая.
   – Ну, как, мои девочки счастливы? – спросила Люся, широко улыбаясь. И тут же возмутилась, уставившись на Настю: – Что это такое?! Ты еще не померила платье?
   – Сейчас... – Настя лениво поднялась со стула и сняла с плечиков узенькое, облегающее платье без рукавов с юбкой-трапецией.
   – Оно восхитительно! – Люся захлопала в ладоши. – К нему нужны пояс-цепочка, шелковые сапоги до колен и... – Она задумалась, нахмурив брови. – И черный жемчуг на шею! Я позвоню вашей бабушке. Если нет черного жемчуга, нет смысла надевать это платье. – Взгляд у Люси стал мечтательным. – Сказать вам, дорогие мои, почему я так люблю Шанель?
   Девушки кивнули.
   – Шанель – это настоящая роскошь. Любое платье Шанель – только начало, лишь основа, фон... для бриллиантов от Тиффани, для «Астон Мартина», для яхты... Разве можно сравнить Шанель с этим мальчишкой Готье? Любая его вещь самодостаточна – купил пальто и напялил его с джинсами и кроссовками. Да хоть и с бейсболкой!
   – Шанель тоже надевают с джинсами, – пробурчала Саша.
   – Несчастные люди, – содрогнулась хозяйка. – Они обречены.
   – А чем вам не нравится Диор или Ланвин? – поинтересовалась Настя.
   Люся прищурилась.
   – Понимаешь, дорогая... Мне и Готье нравится. Но он не жил в то время, когда платье можно было сравнить с картиной Моне или книгой Толстого. Тогда в одежду вкладывали душу и ожидали, что ее будут носить до конца жизни. Как ты считаешь, хорошо ли шили костюм, который отец завещал сыну, а? Я люблю и Диора, и Ланвин – Кристиан был такой вежливый юноша, а Жанна такая элегантная! – но... В Коко, кроме невообразимой изысканности, какого-то просто болезненного вкуса, удивительной дотошливости и требовательности, было что-то... животное. Порочное. Какая-то нечистая сила. Наверное, именно поэтому ее наряды – не просто верх элегантности, а... магия, сексуальность, нечто... запретное.
   – Вы так говорите, как будто знали ее лично, – усмехнулась Саша.
   Женщина мрачно на нее посмотрела.
   – А ты как думаешь? – спросила она, развернулась и ушла.
   – Она серьезно? – растерялась Саша.