После скромного венчания я вернулась в Фар-Фламстед. До Рождества оставалось два дня.
   - Я хочу тебе кое-что сообщить, - сказала я Анжелет. - Я вышла замуж.
   Она недоверчиво посмотрела на меня.
   - За Люка Лонгриджа, - пояснила я. Она все еще не могла поверить:
   - Ты шутишь.., ты.., вышла замуж за пуританина!
   - А почему бы и нет? Пуритане очень хорошие люди. Я думаю, из них получаются хорошие мужья. Так или иначе, мы теперь это узнаем.
   - И когда это произошло?
   - Во всяком случае, я уже ношу ребенка.
   - Так это был тайный брак! Почему же ты не переехала к ним на ферму? Твой муж живет там, а ты здесь... Нет, не верю!
   - Не задавай слишком много вопросов, - сказала я. - У меня будет ребенок, так что, сама видишь, в брак мы вступили довольно давно.
   - Ребенок... А когда?
   - Видимо, к августу.
   - Берсаба!
   - Наша матушка всегда говорила, что я непредсказуема, разве не так?
   - А что скажет Ричард?
   Теперь наступила моя очередь краснеть. А что он может сказать? Меня охватило ощущение непоправимого несчастья. Оно было окончено, это волшебное приключение, которого я никогда прежде не испытывала и уже никогда больше не переживу.
   - Это не его дело, - холодно отрезала я.
   - Он хорошо относится к тебе, считает себя кем-то вроде твоего покровителя. К тому же ты вышла замуж без согласия родителей.., и не сказала нам.
   - Дело сделано. Его не переделаешь. И я жду ребенка.
   - Это будет чудесно... - Она перестала хмуриться и защебетала:
   - Ты будешь рядом со мной. Мы не расстанемся. Я буду каждый день ездить на ферму, или ты будешь приезжать сюда. Я буду с тобой, когда родится малыш, и помогу тебе ухаживать за ним.
   - Да, Анжелет, - сказала я, - хорошо. Она обняла и расцеловала меня.
   - Но Люк Лонгридж - пуританин! Ричарду это, наверное, не понравится.
   - Возможно.
   - Ему не нравятся Лонгриджи. Он говорит, что пуритане сеют в стране беспорядки. Их слишком много в парламенте.., и они все время пишут эти абсурдные памфлеты. Да к тому же он чуть не подрался с Ричардом на дуэли.
   - Как хорошо, что они не подрались. Иначе одна из нас осталась бы без мужа.
   - Но ты нравишься Ричарду, Берсаба, я знаю.
   - Да, я думаю, ты права.
   - Ему будет не доставать бесед с тобой. Он так любил эти битвы, и шахматы, и вообще все это. И ты намного умнее меня. Но ты должна приезжать сюда.., часто приезжать.
   - Я должна быть возле своего мужа, и нам нельзя забывать, что между ними существует неприязнь.
   - Для нас это не имеет значения.
   - Никакого, - подтвердила я.
   Она вновь расцеловала меня и стала болтать о ребенке.
   А потом я велела Феб упаковать мои вещи, сообщив, что мы будем жить в Лонгридже.
   ***
   Это было странное Рождество. Анжелет приехала к нам на ферму. Мы присутствовали на утренней молитве, на которую собрались все домашние, и, преклонив колени, слушали, как Люк молится за спасение наших душ.
   Как все это отличалось от праздников, которые мы справляли в Тристан Прайори и в замке Пейлинг! Здесь Рождество не было тем днем, когда допускаются вольности. Мы отмечали день рождения нашего Господа, и не более того; постоянно поминалась Его мученическая смерть, так что радости от Его рождения не чувствовалось.
   Стол не был уставлен множеством разнообразных блюд, как это делалось дома. Были поданы свинина, паштет из жаворонка и домашний эль. Перед едой помолились, и все это происходило с религиозной торжественностью.
   Потом мы беседовали о смысле Рождества, и я не могла удержаться от описания некоторых наших домашних празднеств. Анжелет тоже рассказала, как мы выбирали в Двенадцатую ночь распорядителя праздника, которого самые дюжие из гостей сажали себе на плечи, и он рисовал на балках дома кресты, чтобы в грядущем году нам везло.
   Люк с сестрой назвали этот обычай языческим и настаивали на том, что Рождество имеет одно, исключительное значение.
   Я находила некоторое удовольствие в том, чтобы поддразнивать Люка. Он об этом знал, и ему это нравилось, поскольку таким образом я проявляла свои чувства к нему. Он мне нравился. В определенной степени я даже испытывала к нему страсть, что может показаться странным после моих клятв в любви Ричарду.
   Ричард был мужчиной, созданным для меня; он был моим любимым; но так уж я была устроена, что это не мешало мне получать удовольствие с мужчиной, который привлекал меня физически, как мой муж. В моих чувствах к нему была и изрядная доля благодарности: я не могла забыть о том, что он сумел побороть все свои сомнения ради обладания мной, а для такой женщины, как я, это значило немало.
   Ко всему прочему меня все больше интересовал мой будущий ребенок. Я постоянно думала о нем и не могла дождаться его рождения. Я знала, что после этого со мной произойдут кое-какие изменения. Возможно, я и не отношусь к чисто материнскому типу женщин, как моя мать. Возможно, любимый может стать для меня важней, чем результат нашего с ним союза. Так, видимо, было бы с Ричардом, но так не могло быть с Люком.
   Люди и жизнь всегда интересовали меня, и, конечно, больше всего меня интересовала я сама; когда мне удавалось открыть в себе какие-то новые черты, я была ужасно заинтригована.
   Я знала, что Анжелет уезжает в Фар-Фламстед совершенно ошеломленной, не в состоянии понять, почему же я так поступила.
   Пришел январь. С каждым днем я все отчетливей чувствовала, как во мне пробуждается новая жизнь; и это в значительной мере утоляло боль от потери мужчины, которого я была способна любить до гробовой доски.
   ***
   Ричард вернулся в январе. Я представляла себе, как он едет домой, размышляя о том, как бы нам исхитриться быть вместе. Он несколько удивил меня, признавшись, что с самого начала раскусил мою уловку. Правда, я часто думала, что иначе и быть не могло, но он не подавал виду, когда мы после этого встречались с ним, а это говорило о его скрытности. Человек становится скрытным, если у него есть что скрывать. А когда я вновь пришла к нему, он ясно показал, что вовсе не является тем холодным мужчиной, какого знала Анжелет. То же и с Люком, убежденным пуританином, который женился на мне не столько из желания выручить меня, сколько ради обладания мной под прикрытием освященного Небесами союза. Я подумала, что со временем, когда его страсть охладеет, он начнет внушать себе, что женился на мне, чтобы спасти меня от безвыходной ситуации, в которую я себя загнала. И тогда я напомню ему о том, как он рвался обладать мной. Я не забуду об этом и не позволю ему купаться в его фарисейском пуританском самодовольстве.
   Жизнь была так интересна, и хотя я тосковала по Ричарду и глубоко сожалела о том, что потеряла его, мои мысли постоянно были заняты ребенком, который должен был появиться на свет в августе.
   Ричард высматривал меня. Он подъехал к усадьбе, но не стал приближаться к дому. Я заметила его из окна, надела платье для верховой езды, оседлала лошадь и выехала ему навстречу.
   Наши лошади стояли друг против друга, и я видела растерянное выражение на лице Ричарда.
   - Берсаба! - воскликнул он. - Ты замужем за Люком Лонгриджем! Как ты могла это сделать? О Господи, я все понимаю. Анжелет сказала, что у тебя будет ребенок.
   - Это правда, Ричард. Я решила, что это наилучший выход, поэтому и поступила так.
   - Ради нашего ребенка?
   - Да, ради нашего ребенка.
   - Можно было найти другое решение.
   - О да. Ты мог бы устроить меня в какое-нибудь заведение и время от времени посещать меня там. Знаешь, это не та жизнь, о которой я мечтала.
   - Но что будет с нами?
   - С нами? У нас нет будущего. Ты женат на моей сестре, нас охватило безумие.., если угодно - меня охватило безумие, ведь виновата только я. Я поманила, а ты пошел за мной, этого ты не можешь отрицать. Тем не менее именно я толкнула тебя на скользкую дорожку. А потом появился Люк. Он просил меня выйти за него замуж. Он обещал обеспечить ребенку отцовство, и поэтому я вышла за него.
   - Он узнает...
   - Он уже знает. Я открыла ему причину, по которой согласилась на его предложение.
   - А знает ли он о том, что отец ребенка - я?
   - Знает. Он имеет право знать, поскольку он - одно из главных действующих лиц в нашей маленькой пьесе. Он обязан знать ее содержание.
   - И он согласился на это?
   - Он любит меня. Он хороший муж. Я не позволю ему воспитать из нашего ребенка маленького пуританина. Но это все потом.
   - Берсаба, ты ведешь себя так...
   - Так нескромно, так не похоже на иных юных леди? Я - это я, Ричард, и не собираюсь оправдываться. Наши проблемы нельзя решить, отложив их в сторону и позабыв, - они не желают лежать в стороне и не желают оставаться в забвении. Я согрешила. Я вынашиваю ребенка. Что ж, я рассказала Люку, что он нужен мне в качестве мужа, и пообещала быть ему верной женой, а в свое время родить ему детей. Я сдержу свои обещания. И лучше бы нам с тобой встречаться как можно реже.
   Он опустил голову.
   - Это будет нелегко.
   - Нелегко, - подтвердила я, - ведь ты муж моей сестры, и иногда мы просто вынуждены будем встречаться. Но мы не должны вновь поддаться искушению. Мы оба были счастливы, а этот ребенок всегда будет напоминать мне о том, что было между нами. Ничто не может сравниться с этими переживаниями, но все уже завершилось. До свидания, Ричард, мой любимый. Когда мы вновь встретимся, ты будешь для меня лишь Ричардом - мужем моей сестры.
   Я повернула лошадь и поехала, не оглядываясь на него, моего бедного возлюбленного с его нелюбимой женой Анжелет и его печальной тайной в замке.
   В августе 1641 года у меня родился ребенок - девочка, которую я назвала Арабеллой. Люк с Эллой хотели назвать ее Патиенс или Мерси, но я воспротивилась этому и, как обычно, настояла на своем.
   Это был здоровый ребенок, вскоре ставший и красивым. Я с самого начала отвергла предположение, что у меня может родиться неполноценный ребенок, хотя такая мысль изредка и мелькала. Представляю, как переживал Ричард. Страшный призрак, должно быть, витал над ним с тех пор, как родился его чудовищный сын, и я уверена, что он постоянно думал, не кроется ли в нем самом какой-то порок.
   Как только мне положили на руки мою дочурку и я осмотрела ее чудесное маленькое тельце, меня наполнила радость. Через несколько недель стало ясно, что девочка очень сообразительна. Я знала, что все родители считают такими своих детей, но, даже сделав поправку на материнскую необъективность, можно было уверенно сказать: Арабелла была нормальным ребенком.
   Элла обожала ее. Люк посматривал на нее с некоторой подозрительностью, но этого и следовало ожидать; что же касается меня, то я стала почти идолопоклонницей, так что моя маленькая девочка просто купалась в любви.
   Анжелет, взяв ее на руки, пришла в неописуемый восторг. Она стала выискивать общие черты у девочки, у нашей матери и у нас обеих. Бедняжка Анжелет, вероятно, была бы гораздо лучшей матерью, чем я увидев ее с моим ребенком на руках, я почувствовала угрызения совести: этот ребенок должен был принадлежать ей.
   Я радовалась тому, что родилась девочка. Мальчик, мог бы внешне сильно напоминать своего отца, а я не хотела, чтобы Люк страдал из-за этого. Он так много сделал для меня и нравился мне все больше и больше.
   Мы часто спорили, и нужно признать, что иногда я отстаивала противоположную точку зрения только ради того, чтобы спровоцировать его. Он это понимал, и ему это нравилось. Как ни странно, наш брак оказался счастливым, что было почти чудом, если принять во внимание разницу наших характеров. Я знала, конечно, что этот успех объясняется физической стороной наших отношений, о чем ему, пуританину, хотелось бы забыть.
   Это был знаменательный год для Англии. Погрузившись в семейную жизнь, я мало думала о политике. Даже такая женщина, как я, меняется, становясь матерью, и в течение нескольких месяцев до и после рождения Арабеллы меня занимал главным образом этот вопрос.
   Одним из первых актов нового парламента стало требование об отставке Томаса Уэнтворта, графа Страффорда, который был главным советником короля в тот период, когда возник конфликт с Шотландией и шотландцы после ряда побед пересекли границу Англии, захватив часть ее северных территорий. Страффорд энергично рекомендовал королю такие нежелательные способы справиться с ситуацией, как заграничные кредиты, снижение ценности монеты и привлечение ирландской армии к борьбе с Шотландией, чтобы одновременно припугнуть и некоторых англичан, проявляющих признаки непокорности. Король тесно сотрудничал со Страффордом, и граф получил звание генерал-лейтенанта.
   Слушая все это, мне часто хотелось усесться с Ричардом в библиотеке и хорошенько обсудить назревшие проблемы. Я понимала, что они должны глубоко волновать его.
   Итак, Страффорд был смещен, его судили, признали виновным и приговорили к смерти за измену, заключавшуюся в умысле ввести в страну ирландскую армию для расправы над англичанами. Король оказался в затруднительном положении. Он изо всех сил пытался защитить друга, с политикой которого был согласен, и когда перед ним положили на подпись смертный приговор, он стал увиливать от решения.
   Расхаживая взад и вперед по комнате, Люк говорил:
   - Страффорд должен умереть. А в день, когда он умрет, король окажется в щекотливой ситуации.
   Наконец король подписал приговор, и Страффорд был казнен.
   Это случилось в мае, за три месяца до рождения Арабеллы. Я достаточно хорошо разбиралась в происходящих событиях, чтобы понять, что все это будет иметь далеко идущие последствия и что туча, до сих пор едва заметная на горизонте, нависла у нас над головой.
   Но в то время я была женщиной, которой через три месяца предстояло стать матерью, и это мне казалось важнее всего остального.
   ***
   События не позволяли Ричарду бывать дома. Впрочем, возможно, он задерживался дольше, чем это было необходимо. Он больше не предлагал Анжелет жить с ним в Уайтхолле. Она сказала мне, что ситуация слишком серьезна для того, чтобы думать о каких-то развлечениях, и что ее муж постоянно проводит совещания с другими генералами.
   Однажды он все-таки появился и подъехал к ферме. Думаю, он уже довольно давно находился где-то поблизости и ждал меня. Заметив его, я, как и в первый раз, вышла ему навстречу. Это было в мае 1642 года. Арабелле исполнилось девять месяцев, и никто из родителей не мог бы желать лучшего ребенка.
   - Я должен был увидеть тебя, - сказал он. - Мы находимся на грани войны. Бог знает, что будет с нами потом.
   - Я знаю об этом. И о том, что ты и мой муж будете противниками.
   Он махнул рукой, давая понять малозначительность этого обстоятельства.
   - Ребенок... - сказал он.
   - Это самый красивый в мире ребенок.
   - Совершенно нормальный? - с тревогой спросил он.
   - Подожди немножко.
   Я бросилась к дому и вынесла ему девочку. Он смотрел на нее с обожанием, а она вела себя с каким-то серьезным достоинством.
   - Идеальный ребенок, - сказал он, и я поняла, что он вспоминает чудовище, запертое в замке. - Это на тебя похоже, - продолжал он, - продемонстрировать мне, что у меня может быть прекрасный ребенок.
   - Я никогда не сомневалась в том, что мой ребенок будет именно таким.
   - О, Берсаба, я благодарю тебя за эти мгновения счастья.
   - Это было счастьем?
   - На несколько часов - да, - ответил он.
   - Ну что ж, все-таки было, - сказала я, - но теперь кончилось. Она всегда будет напоминать мне о минувшем.
   Покрепче прижав к себе девочку, я подумала - это мое утешение, моя поддержка. И еще: бедный Ричард, у него нет этого утешения.
   - Ты довольна своим браком?
   - Довольна настолько, насколько возможно быть довольной браком не с тобой.
   - Берсаба.., твои слова наполняют меня радостью.., и одновременно чувством безнадежности.
   - У тебя есть Анжелет. Это частица меня. В отличие от меня, она хороший человек. Постарайся помнить это.
   - Я стараюсь быть добрым с ней. Но я предпочел бы, чтобы она не напоминала тебя. Всякий раз, как я смотрю на нее...
   - До свиданья, Ричард...
   - Я не знаю, когда мы вновь встретимся. Вскоре начнется кровавая война.., худшая из всех возможных войн, Берсаба... Я с радостью отправился бы воевать с испанцами или французами. Совсем другое дело - драться со своими соотечественниками. Страна расколота. Север и Запад, Уэльс и Корнуолл стоят за короля, но здесь, на юго-востоке и в промышленных районах, сильно влияние парламента. Рано или поздно мы победим врага, но предстоит жестокая битва. Попрощавшись с ним, я унесла ребенка в дом. Я потеряла Ричарда; больше никогда мне не испытать того экстаза, который был способен вызвать у меня только он; этот печальный и одинокий мужчина собирался ввязаться в конфликт, который вызывал в нем отвращение. Но я не смогу забыть его лицо, когда он смотрел на нашего ребенка, на нашу чудесную девочку Арабеллу.
   Ну что ж, по крайней мере, я сумела что-то сделать для него.
   ***
   В августе Арабелле исполнился год, а король водрузил свой штандарт в Ноттингеме. К тому времени я была беременна от Люка.
   Люк постоянно пребывал в возбуждении. Все, против чего были направлены его горячие молитвы, рушилось. Он был уверен в успехе дела парламентаристов точно так же, как Ричард - в победе роялистов.
   Пошли разговоры о "кавалерах" и "круглоголовых". Прозвище "кавалеры" ввели в обиход те, кто осуждал придворных военных, вращавшихся в Уайт-холле. Это определение считалось оскорбительным, оно предполагало, что эти люди бездельники, лишенные моральных принципов. Прозвище "круглоголовые" возникло, говорят, во время подавления беспорядков, когда некий офицер обнажил свой меч против толпы и прокричал, что перережет глотки этим круглоголовым псам, осмелившимся рычать на епископов.
   В данное время ситуация, похоже, складывалась в пользу роялистов. В руках роялистов была регулярная армия, а на стороне парламента - лишь те, кто пошел бороться добровольно, с твердым убеждением в правоте своего дела. Будучи пуританами, они верили в то, что Господь поможет им, поскольку они - Божьи люди, но Бог оказался не слишком отзывчивым. Битвы при Эджхилле и Брентфорде не дали перевеса ни одной из сторон, а следующей весной роялисты Корнуолла объявили, что весь запад страны - за короля.
   Сын Люка родился в феврале. Я назвала его Лука-сом. Он был похож на своего отца. Меня полностью поглотили радости материнства. Анжелет использовала любую возможность, чтобы приехать ко мне, хотя никогда не могла быть уверена, что именно в этот момент не приедет Ричард. Впрочем, приезжал он нечасто. Военные дела отнимали почти все его время.
   Как обычно бывает в таких случаях, восторги и надежды, сопровождающие начальные стадии конфликта, вскоре уступили место подавленности и осознанию реальности. Стало ясно, что ни одна из сторон не может рассчитывать на скорую победу. Мне трудно было занять ту или иную позицию. Инстинктивно я поддерживала роялистов. Я знала, что король слаб, что он принимает глупые решения, что он упрям и его надо бы проучить; но я не хотела, чтобы нашей страной правили те, кто считает, что радоваться - грешно. В то же время я ощущала необходимость поддержать Люка, причем сама этому удивлялась. Он сумел заразить меня энтузиазмом, с которым отстаивал дело своей жизни; именно это мне и нравилось. Я разрывалась между двумя крайними точками зрения и чувствовала, что не могла бы стать на сторону какой-либо из этих партий с той внутренней убежденностью, которая необходима для победы.
   Люк был подавлен тем, как развивались события. Он говорил, что их солдаты неопытны, что нужна армия, способная справиться с дисциплинированными королевскими войсками. Он был увлечен идеей создания собственных вооруженных сил. Многие были готовы присоединиться к нему. Подобное желание изъявили и работники всех окрестных ферм. Они маршировали по нашим полям и изучали военное искусство.
   Много было разговоров о человеке по имени Оливер Кромвель, который вступил в армию капитаном, но занял такое положение, с которым все вынуждены были считаться. Люк говорил о нем с восторгом. Кромвель реорганизовал армию. Она уже не была беспорядочной толпой, не обладавшей ни оружием, ни мастерством, а лишь горячо верящей в свою правду. Вера в правоту своего дела необходима, но необходимо и умение ее отстоять. "Офицеры должны быть хорошими, честными людьми, - цитировали Кромвеля, - тогда за ними пойдут хорошие честные солдаты. Офицера в грубом коричневом плаще, умеющего и любящего воевать, я всегда предпочту человеку, которого называют джентльменом и который ничего из себя не представляет". Такие речи вызывали вспышки энтузиазма, и по всей стране люди, верящие в справедливость дела, за которое они стояли, превращались в солдат.
   Шли месяцы, и война разгоралась все жарче. Люк вместе со своим подразделением отправился воевать, и никто не мог предположить, как дальше пойдут дела.
   Эти ужасные, отвратительные годы войны! Страна попала в западню: война не принесла пользы ни одной из сторон. Пустовала большая часть угодий. Первые месяцы мы жили в состоянии постоянного возбуждения, ожидая известий. Потом возбуждение сменилось апатией. Большая часть урожая погибла. Пуритане занимались уничтожением произведений искусства, полагая, что красота сама по себе уже является достаточным злом и люди не должны смотреть на что-либо, вызывающее у них восторг: ни на произведения архитектуры, ни на скульптуры или живопись. Это доставляет удовольствие, а значит, человек грешит.
   Слыша о таком варварстве, я ощущала себя преданной роялисткой. Думая о расточительстве двора и упрямстве короля, я становилась на сторону парламентариев. Но чаще всего мне хотелось проклинать и тех, и других.
   Я вспоминала Ричарда, постоянно подвергавшегося опасности. Каждый день я боялась получить известие о том, что он убит или попал в плен.
   Думала я и о Люке, который отправился воевать. Возможно, им придется встретиться на поле боя.
   - Как глупо, - воскликнула я, - сражаться, убивая друг друга из-за разногласий.
   - А разве есть другой выход? - спросила Анжелет.
   - Да, ведь у нас есть слова, разве нет? Почему бы ими не воспользоваться?
   - Они никогда не придут к согласию. Они уже пробовали, и им это не удалось.
   Да, Люк пытался действовать посредством своих памфлетов. Но Люк способен был видеть лишь одну сторону проблемы, так же, как и Ричард.
   Вот так мы жили, ждали, скучали, и дни тянулись бесконечно. Изредка к нам кто-нибудь заезжал, но все разговоры крутились около войны: одна сторона вроде бы одержала верх, но вскоре проиграла; головы Кромвеля и Фэйрфакса скоро будут висеть на Лондонском мосту; король в ближайшее время потеряет трон.
   И все время мы ждали новостей.
   Мы с Анжелет часто виделись. Чаще она приезжала ко мне, потому что мне с детьми было сложнее посещать ее. Она обожала их. Арабелла становилась похожей на меня - своенравной и целеустремленной. Лукас был еще слишком мал, чтобы делать какие-то выводы, он был просто очаровательным херувимчиком.
   Бедняжка Анжелет! Ей, должно быть, страстно хотелось иметь детей, и, конечно, она гораздо больше, чем я, годилась на роль матери. Какую все-таки злую шутку сыграла судьба, сделав меня, чувственную женщину, матерью и в то же время одарив необходимыми для этого чертами характера Анжелет.
   Как ни странно, дети меня обожали. Едва Лукас научился кое-как ходить, он начал виснуть у меня на юбке и очень расстраивался, когда я отцепляла его ручки. Разумеется, они любили и тетю Анжелет, но центром, вокруг которого вращалась их жизнь, была я.
   Когда Лукасу исполнился год, ко мне зашла Феб, и сообщила, что Томас Греер, один из батраков, хочет на ней жениться, и если я не возражаю, она согласится. Я сказала, что и мечтать не могла о лучшем варианте: она останется у меня в услужении, и разница только в том, что теперь она будет ночевать в своем доме. Итак, Феб вышла замуж и вскоре забеременела.
   Мы с Анжелет очень волновались по поводу того, что может происходить в Корнуолле, хотя эта часть страны контролировалась роялистами. Писем оттуда мы давно не получали, да и трудно было рассчитывать на то, что послание доберется до нас через всю страну, охваченную пламенем гражданской войны.
   Итак, мы ждали новостей и жили надеждой. Конечно, кое-что до нас доходило, но дела, судя по всему, шли по-прежнему: верх брала то одна, то другая сторона, и конца войне не предвиделось.
   Шел июль 1644 года. Лукасу исполнился год и пять месяцев, а Арабелле - три года. Этот день начался, как и все остальные. Небо было свинцового цвета, в воздухе стояла духота. В этот день мы виделись с Анжелет, я занималась детьми и думала, что будет с урожаем зерновых. В довоенное время нас беспокоила погода, теперь появился гораздо более опасный враг - армия роялистов для нас и армия парламентаристов - для Анжелет. Имя Люка было широко известно его врагам как имя человека, усердно работавшего на идею парламентаристов. Его памфлеты воспламеняли умы людей из народа. Я помнила о том, что он - приметный человек и однажды ему могут отомстить. По ночам я держала детей при себе. Да и днем ими приходилось заниматься мне, так как Феб, ночевавшая теперь в доме мужа, сама должна была скоро родить. Я постоянно была готова к тому, чтобы схватить детей и бежать, если явятся враги Люка.
   У меня выработалась привычка спать очень чутко, как у всех людей, которые в любое время суток ждут опасности. И в эту ночь меня разбудили перешептывавшиеся голоса за окном.