Хорвуд Уильям. Ивы зимой

тем самымпилотом.
   Прокашлявшись, председатель поинтересовался — будто невзначай:
   — А этот свидетель, ну как его — Прендергаст, готов ли он перед судом засвидетельствовать личность обвиняемого?
   — Разумеется, ваша честь. Он здесь и ждет разрешения войти.
   — Ну что ж, — почти невозмутимо сказал председатель. — Процедурные формальности связывают нас по рукам и ногам. Действительно, мы не имеем права выносить приговор до тех пор, пока не будет прояснено данное обстоятельство. Но если, несмотря ни на что, подсудимый будет признан тем Toy дом, которым мы склонны его считать, я полагаю, мы будем вполне полномочны вынести решение и скрепить наш приговор подписями членов коллегии и большой судебной печатью. Секретарь, вы согласны?
   — Да, ваша честь. Абсолютно согласен. Измученный и подавленный, но уже вновь уносимый куда-то вдаль каруселью надежды, Тоуд был высвобожден из железных объятий кресла и передан на попечение стражникам-конвоирам и тюремщику, которые однажды уже ввели его в этот зал, а теперь поспешно вывели за дубовую дверь.
   — Очная ставка, как я и говорил, — подмигнул Тоуду тюремщик.
   — А что, раньше нельзя было ее провести? — огрызнулся Тоуд.
   — Все в соответствии с процедурой, старина, все в соответствии, — вздохнул тюремщик с таким видом, словно дал исчерпывающий и убедительный ответ.
   Тоуда вновь повели по коридорам и вверх-вниз по лестницам. На каждом повороте, на каждой лестничной площадке путь преграждали на миг отпиравшиеся перед конвоем и арестантом тяжелые двери и стальные решетки. Наконец, шагнув за очередную дверь, Тоуд оказался в одном из внутренних двориков Замка, выделенном для прогулок заключенных.
   — В одну шеренгу — становись! — раздался зычный хриплый голос.
   Шеренга была составлена из одиннадцати рецидивистов, закоренелых преступников и отпетых негодяев, двенадцатым к которым был присоединен Тоуд. Оказавшись самым малорослым, приземистым и коренастым из них, Тоуд изо всех сил попытался распрямиться и вытянуться, чтобы придать себе роста и убавить размер в поперечнике. Главное, решил он, ничем не выделяться. Почему-то ему казалось, что, если он будет опознан, это станет концом всему, крахом последней надежды на спасение.
   В дальнем конце двора распахнулась другая дверь, и в нее, сопровождаемый двумя полицейскими, вошел высокий худощавый мужчина в визитке. Это был не кто иной, как дворецкий, которого Тоуд не только обманул, введя в заблуждение относительно своей персоны, но и склонял к взятке! Чуть было разгоревшийся в душе Тоуда светоч надежды безвозвратно погас.
   — Пожалейте меня! — в отчаянии закричал он.
   — Арестованные, молчать!
   — Только не меня, не показывайте на меня, проявите милосердие, — умолял Тоуд в порыве жалости к самому себе, смешанном с волной страха.
   Падая на колени и моляще поднимая руки к небу, он простонал:
   — Я не хотел! Я же не нарочно!
   — Сэр, — обратился к дворецкому один из полицейских, — есть ли среди этих джентльменов кто-нибудь, кто был бы вам знаком? Говорить ничего не следует. Если вы кого-то узнаете, просто укажите на него рукой. Во времени мы вас не ограничиваем.
   Медленно-медленно дворецкий поднял руку, медленно-медленно выставил вперед указательный палец и столь же медленно, но зато без колебаний ткнул им в сторону Тоуда.
   Взвыв, Тоуд потерял сознание и рухнул в подставленные руки каторжника, оказавшегося его соседом по шеренге.
   Очнулся он уже в знакомом ему неудобном деревянном кресле. Однако на этот раз руки его не были пристегнуты к подлокотникам; не стягивали их и наручники, как не висели на ногах и тяжелые кандалы. Более того, кто-то потрудился подложить пару подушек — занего и поднего, чтобы сидеть в кресле было удобнее.
   «Это, наверное, для того, чтобы помочь мне выдержать худшее и не сойти с ума на месте», — решил про себя Тоуд.
   — Подсудимый, — обратился к нему председатель судебной коллегии, — в анналах истории юстиции не много найдется дел, казавшихся в начале их рассмотрения столь очевидными и предопределенными, как ваше. С чего мы начинаем, когда нарушенными оказываются столько законов, когда налицо столько явно преступных деяний, когда потрясены сами устои нашего общества? Во-первых, мы…
   Тоуд впал в прострацию и перестал вслушиваться в слова судьи. Он понял, что пропал. Жизнь стремительно заканчивалась, времени оставалось всего ничего. Еще немного, и тюремный палач…
   — …но, с другой стороны, и мы не должны сбрасывать со счетов эту сторону, следует принять во внимание факт (неоспоримо подтвержденный столь достойным доверия свидетелем, каковым является дворецкий лорда) проявления смелости, хладнокровия, летного мастерства и — что там говорить — героизма, продемонстрированного данным конкретным Тоудом Жабой в течение полета, от исхода которого зависели жизни горожан, тысяч наших сограждан.
   В голове Тоуда что-то щелкнуло, и он стал прислушиваться.
   — Один, вооруженный лишь гением разума и собственным мужеством, оказавшись перед страшным выбором — подвергнуть опасности жизни других или рисковать своей, он, наш герой, принял вызов судьбы и стал бороться за живучесть омертвевшего летательного аппарата. И он справился, я бы даже сказал — триумфально победил там, где любой другой неминуемо потерпел бы поражение. Он позволил себе покинуть обреченный самолет, но — когда он это сделал? Только тогда, уважаемые коллеги, когда стало ясно, что угроза городу миновала, что никакого вреда падающая машина никому не нанесет. И вот он…
   Тоуд слушал словно зачарованный.
   — …он, поступивший как герой, предпочел не распространяться об этом и никак не акцентировать внимание на своей персоне. Скромный, как никто, он тайно, вновь рискуя собой, покинул место своего временного пристанища — во избежание хвалебных славословий в свой адрес. Затем ему снова пришлось рисковать жизнью — уже в третий, в четвертый, в пятый раз! Стремление избежать ненужной суеты, отсутствие тщеславия и желания быть в центре внимания послужили причиной целой череды храбрых побегов и стремительных исчезновений, подобные которым нам нечасто приходится видеть. И затем, когда наш храбрый герой был доставлен сюда, стал ли он изменять себе, своим твердым убеждениям? Нет, он ни на йоту не отступил от принципов скромности, столь естественных для него. Даже под угрозой неправедного суда, даже рискуя потерять навеки свободу, если не саму жизнь… в общем, он так и не признался нам в том, кто он такой на самом деле, упорствуя в весьма правдоподобном спектакле, представляя себя закоренелым преступником и неисправимым правонарушителем.
   — Да, да! Это так! — подтверждая слова председателя, крикнул Тоуд.
   Председатель же, воодушевленный своим красноречием, продолжал:
   — Но его верные друзья, хорошо знающие нашего героя, сделали за него этот шаг, подав обращение в суд, зная, что сам за себя он просить не будет. Что касается господина редактора почтеннейшего печатного органа, то тут нам не следует много говорить, ибо этот почтеннейший гражданин оставляет за собой право неразглашения профессиональной тайны получения информации — священное право журналиста, которое мы не можем, не должны и не хотим нарушать. Мы не будем спрашивать его о том, откуда, из какого правдивого и надежного источника он впервые узнал о причастности мистера Тоуда к героическому миру воздухоплавания. Тем не менее кое-какие незаконные деяния, рассматриваемые в этом деле, былисовершены, что поставило бы нас в трудное положение в отношении вынесения соответствующего законодательству наказания герою, если бы не вовремя обратившийся к нам мистер Барсук, чье доброе имя и хорошую репутацию у нас нет ни малейшего основания подвергать сомнению. Ручательство столь мудрого, рассудительного и уважаемого животного, его обещание помочь мистеру Тоуду в обустройстве на старом месте жительства снимают с нас проблему решения дальнейшей судьбы подсудимого. Все сказанное мною означает лишь одно: чаши весов уравновешены, счет равный. Проступки и даже преступления, совершенные Тоудом, полностью искупаются его героизмом и величием его подвига. К тому же на эту чашу весов ложится ручательство мистера Барсука. Итак, мистер Тоуд согласно приговору признается виновно-невиновным преступником-героем и освобождается из-под стражи в зале суда — с одним условием: как он попал сюда — необъявленным и непрославленным, так пусть и уходит — в неизвестности, инкогнито, в соответствии с его первоначальным замыслом, ради которого он был готов пойти на такие жертвы…
   — Но… — запротестовал Тоуд, который вполне оправился от шока за время речи председателя и теперь гадал, стоит ли подать жалобу на несправедливое замалчивание его заслуг прямо здесь и сейчас или же, заручившись поддержкой хорошего адвоката, впоследствии отсудить себе то, что должно было принадлежать ему по праву, — торжественное шествие через весь город, праздничную встречу с восхищенными горожанами; кроме того, он хотел бы получить для участия в торжествах купленный на средства городской казны летный костюм и набор пилотской амуниции — вместо тюремной робы, столь охотно предоставленной ему в стенах замка.
   — Ввиду всего вышесказанного, — не обращая внимания на протесты подсудимого, председатель продолжал свою речь, — выносится следующее дополнительное постановление: отвезти мистера Тоуда за городские стены, высадить на дороге, ведущей туда, откуда он явился, и проследить за тем, чтобы никто, ни одна живая душа, не побеспокоил нашего скромного героя своим назойливым вниманием.
   — Так я свободен? — спросил судей измученный Тоуд.
   — Свободны уйти, но не свободны вернуться, — последовал ответ. — И не совершайте больше противоправных действий. В противном же случае все вынесенные вам ранее приговоры, включая пожизненное заключение, будут извлечены из-под сукна и из долгого ящика, куда мы помещаем их, с тем чтобы не забыть и задействовать при первом же удобном случае. И учтите: в следующий раз вряд ли вам что-либо поможет, даже чудо. Второго шанса не будет!
   Тоуда отконвоировали из зала, снова впихнули в темный арестантский фургон без окон и тотчас же отвезли за городскую черту, высадив его на дороге под указателем, повернутым стрелкой на юг.
   — Здесь, — удовлетворенно сообщил тюремщик. — Все, дело сделано, работа закончена! — С этими словами он сунул в руку Тоуду шиллинг и пояснил: — Это от господина дворецкого. Он просил передать, что за всю карьеру он так не веселился, как в те дни, когда ему довелось прислуживать мистеру Тоуду из Тоуд-Холла в спальне для особо почетных гостей.
   — Так он узнал меня!
   — В тот же миг, как увидел твои очки и шлем.
   С этими словами, без дальнейших пояснений и прощаний, тюремщик влез в кабину автомобиля и укатил назад в город.
   Тоуд смотрел ему вслед в полной растерянности, не зная, что делать.
   Затем он внимательно огляделся. Так, на всякий случай, чтобы убедиться в том, что никаких лордов, епископов, полицейских, судей или даже дворецких поблизости нет. Их и не было.
   А был лишь последний зимний ветер, затянутое серыми облаками небо, бесконечная, уходящая за горизонт дорога и стрелка, показывающая на юг. Надпись на указателе гласила: «К Реке».
   Тоуд не произнес ни слова. Он молча сделал шаг, потом второй… Он шел домой. Путь предстоял неблизкий. И за всю дорогу Тоуд ни разу не обернулся. Ни одного разу.

XII КОНЕЦ ЗИМЫ

   На Берега Реки, в Ивовые Рощи, в чащобы Дремучего Леса вернулась зима. Вернулась со всем набором своих подарков: с ледяным, сбивающим с ног ветром, с обильными снегопадами, похоронившими под сугробами все подснежники и первые фиалки, все слабые, не успевшие окрепнуть предвестники приближающейся весны. Вернулись и зимние холода, те, которые властно загоняют зверей обратно в теплые дома, требуя переждать еще немного, пока весна не наберется сил.
   Даже ласки и горностаи с пониманием (пожалуй, и одобрительно) приняли известие о том, что откладывается чаепитие у Барсука, долгожданное чаепитие, на которое уже были отпечатаны роскошные приглашения.
   Тем не менее было бы абсолютно неверно предполагать, что это бесконечно откладываемое чаепитие или задерживающееся наступление весны целиком и полностью занимали мысли обитателей Ивовых Рощ. Хотя, безусловно, время от времени, заглядывая далеко вперед, звери вспоминали и об этом.
   Но больше всего их умы занимала судьба Тоуда, именно о Тоуде велось большинство разговоров.
   О письме Барсука и о том, как оно было доставлено по адресу одним из горностаев, мало что было известно. Барсук никогда не отличался склонностью болтать о таких делах, а горностай, как бы разговорчив и несдержан ни был, знал слишком мало и ничего нового рассказать не мог. Впрочем, самому ему вполне хватало сознания того, что одно из немногих тисненых, золоченых приглашений, выделенных его сородичам, досталось ему. К тому же душу горностая согревало предвкушение чаепития на одном из самых почетных мест за столом — по правую руку от Барсука.
   Тем не менее с возвращением горностая из «командировки» в лесу и на реке появилось множество новостей. Эти новости касались, например, героической борьбы Тоуда с падающей машиной, чтобы предотвратить возможный ущерб Городу и его жителям (как это было сказано в официальном сообщении); касались они и серии тоудовских побегов, преступлений и прочих прегрешений (на которые он, по общему мнению, всегда был горазд), а также и его шумного ареста, заключения под стражу и слушания его дела коллегией, состоящей из семи судей (как утверждали защитники Тоуда, это было именно слушание,а никак не судилище).
   Появились новости и о том, что Тоуд благодаря блестяще выверенной линии поведения в суде, а также при некотором скромном участии Барсука, при определенной поддержке лорда Прендергаста (молва, как это почти всегда бывает, не слишком внимательно отнеслась к мелочам и лихо свела воедино дворецкого и его хозяина) и при помощи еще каких-то доселе никому не известных приемов и технологий сумел добиться своего оправдания, получил свободу и был выпущен из тюремной машины посреди чистого поля на дороге, ведущей к дому.
   Вот какие дела и заботы заполняли досуг прибрежных обитателей до того, как зима вновь вернулась в эти края — со всей силой последнего, отчаянного контрнаступления.
   А Тоуд все не возвращался. Не появился он и в дни снегопадов и похолодания. Поползли слухи, начались разговоры все более мрачные и озабоченные. Кое-кто утверждал, что Тоуд — под тяжестью совершенных грехов — повредился в рассудке и теперь бесцельно гуляет где-то в полях и рощах, не зная, кто он и куда идет. Бытовало и другое мнение — что Тоуду поднадоела река и Тоуд-Холл на ее берегу и что он отправился в странствия в поисках нового места жительства. Поговаривали и о том, что слухи о почти полном разрушении дома и запустении в усадьбе дошли до Тоуда и что у него просто не хватает духу вернуться.
   Наименее разговорчивой и наиболее озабоченной выглядела группа, придерживавшаяся совсем иного мнения. Входили в эту группу старые знакомые Тоуда, такие как Крот, Рэт и сам Барсук. Не особо распространяясь о своих страхах, они прекрасно понимали, что зима сыграла в этом году злую шутку и что в такую погоду Тоуд вряд ли сможет долго продержаться без крыши над головой. Нет, разумеется, он вполне мог найти какой-то уютный и гостеприимный уголок и переждать там холода, но в таком случае было бы более чем вероятно ожидать от него переданной с кем-нибудь весточки. Но от пропавшего не было ни слуху ни духу.
   Более того, еще в последние дни перед похолоданием Рэт, не посвящая в свои планы ни Крота, ни Барсука, сходил в неближний поход по окрестным дорогам, пытаясь разыскать Тоуда. Все было напрасно. Никто ничего не слышал о жабе, возвращающейся из Города к Реке.
   На обратном пути вконец расстроенный Рэт попал в снежную бурю и изрядно простудился. Безрадостен был его рассказ о результатах поисков, вернее — об их отсутствии. В общем, ничего утешительного никто ни сказать, ни придумать не мог. Мало-помалу звери не сговариваясь стали обходить Тоуда в своих разговорах, но ничто не могло скрыть нарастания печальных настроений.
   Последние атаки уходящей зимы окончательно ослабели к апрелю. Больше ничто не могло служить благовидным предлогом для откладывания так давно обещанной вечеринки. На карту была поставлена честь Барсука, доверие к его слову. Еще немного — и наступит весна, кого уж тогда соберешь вместе? У всех будет полным-полно весенних забот.
   — В эти выходные — или никогда! — твердо заявил Барсуку Рэт, притащивший с собой для поддержки Крота с Племянником и Выдру с сыном.
   Команда поддержки мрачно закивала головами в знак согласия, хотя, если уж говорить начистоту, двое младших ее членов — Портли и Племянник — чувствовали себя не в своей тарелке, понимая, что участвуют в наступлении на самого Барсука! Не сговариваясь, оба приготовились развернуться и дать деру, как только Барсук вскочит и зарычит на назойливых гостей, выражая свое раздражение.
   Но ничего подобного не произошло.
   Барсук заставил себя признаться в правоте сказанного, осознал весь риск, связанный с отказом от своих слов, и, к общему удивлению, сдался почти без боя:
   — Ладно, на этих выходных, как ты и сказал, Рэт… и вы все. Наверное, после стольких проволочек и задержек стоит разослать гостям новые приглашения. Крот, если тебе не трудно, помоги мне проверить список, а ты, Племянник, возьми на себя рассылку. Нужно быть уверенным в том, что на чай придут только те, кого мы пригласили, кто это заслужил и кто этого достоин. А иначе у нас будут большие неприятности. Выдра, мы уже как-то говорили с тобой насчет угощения, и ты соглашался оказать посильную помощь…
   Выдра с энтузиазмом закивал головой. Компанейский зверь, он был любим и уважаем не только на Берегах Реки, но и в окрестных полях и рощах. Он уже давно подготовил свою агентурную сеть и всех резидентов, чтобы в любой момент организовать угощение для самого веселого и обильного стола за всю историю Дремучего Леса и прибрежных ивняков.
   — Не волнуйся, — заверил Выдра Барсука, — мои ребята только команды ждут. Сам не знаю почему, но они рады-радешеньки поучаствовать в подготовке такого мероприятия. Сам знаешь, есть такие странные особы: им только подавай возможность что-нибудь состряпать — испечь, поджарить, сварить, подкоптить…
   Барсук жестом призвал его к молчанию:
   — Слушай, Выдра. Ты мне лучше не рассказывай всего этого, а то я разнервничаюсь — и все опять отложится. Знать не желаю, кто и что оказалось задействовано в подготовке банкета. Как получится — так и получится. Главное — больше не переносить дату.
   — Молчу, молчу. А от тебя, Барсук, теперь потребуется только одно: когда гости рассядутся, встать и объявить начало почетного чаепития (или как там его). Все остальное — уже наше дело.
   — А ты, — обратился Барсук к Рэту, — помоги мне разобраться в доме. Сами понимаете, за этими ласками и горностаями глаз да глаз нужен. И лучше будет попрятать подальше все ценные вещи, да и обыскать этих зверюшек на выходе не помешает, как ни прискорбно мне об этом думать.
   Рэт рассмеялся:
   — Я думаю, мы смело можем поблагодарить Крота за его предложение, как лучше противодействовать этой склонности наших гостей. Давай, Крот, расскажи сам, что ты придумал.
   Шагнув вперед, Крот обратился к почтенному собранию, стремительно превращавшемуся в военный совет:
   — Вы, наверное, помните, что мне пришлось иметь дело с этими не достойными доверия животными во время операции по выцарапыванию Тоуд-Холла из их лап?
   — Само собой, дружище. Такое не забывается, — почтительно произнес Барсук.
   Крот с улыбкой отмахнулся от похвалы, зато его Племянник прямо-таки покраснел от гордости за столь уважаемого и героического дядюшку.
   — Вот я и подумал, — сказал Крот, — что эти наши приятели в своей пакостности движимы двумя пороками-близнецами: жадностью и тщеславием. Так вот, мое предложение заключается в следующем: управлять первым из них при помощи второго.
   Да, было в добром и вежливом Кроте это столь ценное в критических ситуациях качество: твердость и ясность ума, помноженные на здравый смысл. На такого друга любой мог положиться, зверь или человек — кто угодно.
   — Продолжай, — сказал ему Барсук.
   — Ну так вот. Я предлагаю подготовить для всех приглашенных сертификаты, ну или дипломы участника. Закажем их в виде гравюр на пергаменте и сообщим всем. Сами понимаете, насколько важно будет для этих хвастунишек получить такой сертификат, вставить его в рамочку иповесить на стену. Ради такого дела они готовы на все. А когда они придут, мы объясним, что взяли под личную ответственность часть посуды из временно пустующего Тоуд-Холла. Разумеется, мы намерены вернуть владельцу все до последнего блюдца. И если хоть одна чайная ложечка, хоть одна розеточка для варенья пропадут — то никто,ни один из гостей, не получит обещанного почетного диплома. Такая перспектива заставит их воздержаться от столь соблазнительного способа пополнения содержимого домашних буфетов, а кроме того, каждый будет следить за соседом, подозревая того в малодушии, и при этом сам будет знать, что за ним следят.
   Барсук добродушно рассмеялся и, потирая руки, сказал:
   — Ну, Крот, ты даешь! Кто бы мог подумать, что под этой мягкой шерсткой тихого, кроткого зверька скрывается такое хитрое, жестокосердное животное!
   Распределив обязанности, друзья за каких-то пару часов наметили план действий, сделали кое-какие приготовления и, главное, проверили, подкорректировали и дополнили список гостей.
   — Ну а теперь, — заявил Рэт, — Барсуку остается сделать только одно дело.
   — Какое еще дело? — невежливо огрызнулся Барсук, начинавший проявлять первые признаки нетерпения.
   С его точки зрения, поводов для недовольства у него уже накопилось предостаточно. Во-первых, приготовления явно затягивались, превращаясь сами по себе в изрядно утомительное мероприятие. Во-вторых же, по плану подготовки намечалась большая уборка его норы силами женщин, что никак не могло порадовать убежденного холостяка, а наоборот, изрядно его беспокоило.
   — Тебя никто не проситдавать разрешение на эту уборку, — пояснил Барсуку Рэт. — Мы просто требуем,вот и все. И уверяю тебя, делается это не только ради гостей, но и для всеобщего блага, включая и твое собственное.
   Честно говоря, прозвучало это заявление дерзко и даже с вызовом. Присутствующие в гостиной Барсука притихли в ожидании ответа хозяина дома. Но, не дав тому опомниться, Рэт огорошил его еще одним наглым предложением:
   — Знаешь, у меня, вообще, к тебе еще одно дело есть.
   — Ну? — грозно переспросил его Барсук.
   Рэт не испугался, по крайней мере не подал виду. Глядя прямо в морду угрожающе нахмурившемуся Барсуку, он весело, но уверенно сказал:
   — Объявляю тебе краткосрочный отпуск, Барсук. Ты его заслужил, и тебе следует отдохнуть с комфортом и почетом. Ладно, шутки в сторону: если ты проторчишь здесь все эти дни, пока будет идти подготовка, то к моменту приема гостей станешь злым и раздражительным. Поэтому я договорился с Кротом, чтобы ты пожил у него вплоть до дня, объявленного датой чаепития.
   — Что? Я? Да я… — запротестовал было Барсук, но его тотчас же весьма кстати перебил Крот:
   — У меня в гостях ты поможешь подписать и еще раз проверить приглашения.
   — Я?
   — Что, не хочешь помочь? — притворно огорчился Крот.
   Замолчав на минуту, Барсук посмотрел на друга и коротко спросил:
   — Когда?

   — Сейчас же! — Рэт явно брал быка за рога и ковал железо, пока горячо. — Собирай сумку и — брысь отсюда! Без тебя обойдемся.
   — Ну… — почесал в затылке Барсук, понимая, что на этот раз его перехитрили, обставили, обвели вокруг пальца и всячески обошли на финише. — Ну…
   Барсук хмурился и пофыркивал, всеми силами демонстрируя, как он сердит. Но его глаза со смешливыми искорками не смогли обмануть остальных — ни Рэта, заботам которого он доверял свой дом, ни Крота, торжественно уводившего его к своему жилищу, ни Выдру, ни даже представителей младшего поколения, Племянника и Портли, в том, что, несмотря на все демонстрируемое недовольство, в одном он был уверен наверняка: на всем Белом Свете ни у кого другого нет таких верных, надежных и просто хороших друзей.
   Но Барсук не был бы самим собой, если бы, уходя вместе с Кротом, не обернулся и не отдал последние руководящие распоряжения:
   — Ребята, давайте закатим эту вечеринку так, чтобы никто на Берегу Реки и во всем Дремучем Лесу никогда в жизни не забыл ее. И сделаем это в память о том, кого сейчас с нами нет и, может быть, никогда не будет. О том, кого, несмотря на все его пороки и недостатки, нам будет так не хватать. Давайте же сделаем нашу пирушку праздником дружбы в конце зимы, праздником, о котором любой мог бы сказать: «Да, будь Тоуд сейчас здесь, он-томог бы оценить по достоинству эту вечеринку!»
   Сказанное прозвучало очень трогательно, ибо впервые со дня исчезновения Тоуда Барсук искренне, не стесняясь, показал всем, насколько тяжела была для него эта потеря. И действительно, голос Барсука под конец его речи непривычно дрогнул, глаза увлажнились, и суровый зверь, отвернувшись, стыдливо смахнул лапой слезу. Остальные чувствовали, что Барсук попал в самую точку: вечеринка