Страница:
Он нежно потерся носом о ее шею, обдав ее своим дыханием, пощекотал чувствительный завиток уха.
— Можно обойтись без проблем, — промурлыкал он. — Мы можем быть вместе. Не здесь, но можем. Что-нибудь придумаем.
Фэйт вновь напряглась.
— Я так и знала! Мы можем быть вместе, но для этого мне нужно уехать из Прескота, не так ли?
Язык нежно играл с мочкой ее уха, потом он захватил ее зубами и несильно прикусил, вызвав в ней новую волну возбуждения.
— Тебе не придется уезжать далеко отсюда, — продолжал он тем же тоном. — Даже не нужно будет продавать этот дом. Я куплю тебе другой, больше… Если хочешь.
Ярость обуяла Фэйт. Она придала ей сил. Приложив поистине нечеловеческие усилия, она развернулась к нему лицом. Неестественная бледность разлилась по щекам, глаза, наоборот, горели огнем.
— Замолчи! По-твоему, меня можно купить?! Ты по-прежнему в этом уверен? С той лишь разницей, что теперь придется чуть больше потратиться, да? Не нужен мне твой новый дом! Мне нужно, чтобы ты убрался из моего собственного! Немедленно!!!
Он прищурился и… не сдвинулся с места.
— Я не имел в виду то, что тебя можно купить. Просто хотел облегчить тебе жизнь.
— Не надо! Я слишком много о тебе знаю! Я видела, на что ты способен, помнишь, надеюсь? — Между ними вновь на секунду возникло видение той давно минувшей ночи. Фэйт вспомнила сейчас и другое. То, о чем он не мог знать. Она вспомнила, что у него было тогда с Линдси Партейн. Да, она знала, на что он способен.
Он молча смотрел на нее темными глазами, а потом сказал мягко:
— Этого больше не повторится.
— Да, тут я согласна! — гордо вздернув подбородок, проговорила она. — Я просто не позволю тебе!
— Когда я принимаю в отношении кого-либо твердое решение, у человека не остается выбора, — предупредил он, сверкнув глазами. — Учти, милая, до сих пор были цветочки. Если я всерьез возьмусь за дело, все может быть гораздо хуже для тебя.
— А если я всерьез возьмусь за дело, все может быть гораздо хуже для тебя!
Он медленным взглядом окинул ее с головы до ног.
— Не сомневаюсь. Хотелось бы испытать на себе твой гнев. Так, для забавы. Но зачем? Я не враг тебе, дорогая. Мы можем договориться и доставлять друг другу удовольствие, не причиняя страданий моей семье. Если ты согласишься…
— Я не соглашусь, — быстро ответила она. — Нет.
— Это твое любимое слово, как я погляжу. И знаешь… мне уже надоело его слушать.
— Тебя никто не заставляет. Уходи. — Она тяжело вздохнула и покачала головой. Фэйт устала от борьбы. — Я не хочу причинять страдания твоей семье. И вернулась в Прескот не за этим. Здесь мой дом, только и всего. Я никому не хочу причинять боль, просто хочу жить здесь. И если для этого придется воевать с тобой, я буду воевать.
— Что ж, ты определилась. — Он пожал плечами. — Ты знаешь, с какими проблемами сопряжено твое возвращение в город. Но знай, что я со своего пути не сверну. Ты по-прежнему будешь в Прескоте нежеланной гостьей. А если передумаешь, позвони. Я позабочусь о тебе. И не буду задавать никаких вопросов, не буду злорадствовать.
— Я не позвоню.
— Может, не позвонишь, а может, и позвонишь. Подумай о том, что могло быть между нами.
— А что могло быть между нами? Пара свиданий на неделе? И, уходя из дома, тебе пришлось бы лгать, чтобы не огорчать семью! Спасибо, меня это не устраивает.
Он протянул руку и провел по ее щеке. На этот раз она не стала вырываться. Большой палец нежно пробежал по ее губам.
— Дело не только в том, что мне хочется быть с тобой, — тихо проговорил он. — Хотя, Бог свидетель, мне ужасно хочется этого.
Она хотела верить ему, но боялась. На глаза стали наворачиваться слезы. Она покачала головой.
— Прошу тебя, уходи.
— Хорошо, я уйду. Но… ты подумай. — Он повернулся к двери, но на пороге остановился. — А насчет твоего агентства…
Тревога вновь вернулась к ней, и она приготовилась к новому удару:
— Если ты посмеешь что-нибудь сделать… — Он нетерпеливо махнул рукой.
— Успокойся, ничего я не собираюсь делать. Я просто хотел сказать, что уважаю тебя за это и горжусь тобой. Я рад, что ты добилась такого успеха. Между прочим, я передал своему менеджеру в отеле, чтобы он уделял особое внимание тем туристическим группам, которых будешь присылать ты.
Уважает? Гордится?
Грей ушел. Фэйт осталась на месте, наконец-то дав волю слезам. Она знала, что не может доверять ему. Нет, она уже приняла решение поставить крест на его отеле и мнения своего не изменит, но…
Грей сказал, что гордится ею.
Глава 10
— Можно обойтись без проблем, — промурлыкал он. — Мы можем быть вместе. Не здесь, но можем. Что-нибудь придумаем.
Фэйт вновь напряглась.
— Я так и знала! Мы можем быть вместе, но для этого мне нужно уехать из Прескота, не так ли?
Язык нежно играл с мочкой ее уха, потом он захватил ее зубами и несильно прикусил, вызвав в ней новую волну возбуждения.
— Тебе не придется уезжать далеко отсюда, — продолжал он тем же тоном. — Даже не нужно будет продавать этот дом. Я куплю тебе другой, больше… Если хочешь.
Ярость обуяла Фэйт. Она придала ей сил. Приложив поистине нечеловеческие усилия, она развернулась к нему лицом. Неестественная бледность разлилась по щекам, глаза, наоборот, горели огнем.
— Замолчи! По-твоему, меня можно купить?! Ты по-прежнему в этом уверен? С той лишь разницей, что теперь придется чуть больше потратиться, да? Не нужен мне твой новый дом! Мне нужно, чтобы ты убрался из моего собственного! Немедленно!!!
Он прищурился и… не сдвинулся с места.
— Я не имел в виду то, что тебя можно купить. Просто хотел облегчить тебе жизнь.
— Не надо! Я слишком много о тебе знаю! Я видела, на что ты способен, помнишь, надеюсь? — Между ними вновь на секунду возникло видение той давно минувшей ночи. Фэйт вспомнила сейчас и другое. То, о чем он не мог знать. Она вспомнила, что у него было тогда с Линдси Партейн. Да, она знала, на что он способен.
Он молча смотрел на нее темными глазами, а потом сказал мягко:
— Этого больше не повторится.
— Да, тут я согласна! — гордо вздернув подбородок, проговорила она. — Я просто не позволю тебе!
— Когда я принимаю в отношении кого-либо твердое решение, у человека не остается выбора, — предупредил он, сверкнув глазами. — Учти, милая, до сих пор были цветочки. Если я всерьез возьмусь за дело, все может быть гораздо хуже для тебя.
— А если я всерьез возьмусь за дело, все может быть гораздо хуже для тебя!
Он медленным взглядом окинул ее с головы до ног.
— Не сомневаюсь. Хотелось бы испытать на себе твой гнев. Так, для забавы. Но зачем? Я не враг тебе, дорогая. Мы можем договориться и доставлять друг другу удовольствие, не причиняя страданий моей семье. Если ты согласишься…
— Я не соглашусь, — быстро ответила она. — Нет.
— Это твое любимое слово, как я погляжу. И знаешь… мне уже надоело его слушать.
— Тебя никто не заставляет. Уходи. — Она тяжело вздохнула и покачала головой. Фэйт устала от борьбы. — Я не хочу причинять страдания твоей семье. И вернулась в Прескот не за этим. Здесь мой дом, только и всего. Я никому не хочу причинять боль, просто хочу жить здесь. И если для этого придется воевать с тобой, я буду воевать.
— Что ж, ты определилась. — Он пожал плечами. — Ты знаешь, с какими проблемами сопряжено твое возвращение в город. Но знай, что я со своего пути не сверну. Ты по-прежнему будешь в Прескоте нежеланной гостьей. А если передумаешь, позвони. Я позабочусь о тебе. И не буду задавать никаких вопросов, не буду злорадствовать.
— Я не позвоню.
— Может, не позвонишь, а может, и позвонишь. Подумай о том, что могло быть между нами.
— А что могло быть между нами? Пара свиданий на неделе? И, уходя из дома, тебе пришлось бы лгать, чтобы не огорчать семью! Спасибо, меня это не устраивает.
Он протянул руку и провел по ее щеке. На этот раз она не стала вырываться. Большой палец нежно пробежал по ее губам.
— Дело не только в том, что мне хочется быть с тобой, — тихо проговорил он. — Хотя, Бог свидетель, мне ужасно хочется этого.
Она хотела верить ему, но боялась. На глаза стали наворачиваться слезы. Она покачала головой.
— Прошу тебя, уходи.
— Хорошо, я уйду. Но… ты подумай. — Он повернулся к двери, но на пороге остановился. — А насчет твоего агентства…
Тревога вновь вернулась к ней, и она приготовилась к новому удару:
— Если ты посмеешь что-нибудь сделать… — Он нетерпеливо махнул рукой.
— Успокойся, ничего я не собираюсь делать. Я просто хотел сказать, что уважаю тебя за это и горжусь тобой. Я рад, что ты добилась такого успеха. Между прочим, я передал своему менеджеру в отеле, чтобы он уделял особое внимание тем туристическим группам, которых будешь присылать ты.
Уважает? Гордится?
Грей ушел. Фэйт осталась на месте, наконец-то дав волю слезам. Она знала, что не может доверять ему. Нет, она уже приняла решение поставить крест на его отеле и мнения своего не изменит, но…
Грей сказал, что гордится ею.
Глава 10
Моника задержалась в ванной. Ей необходимо было остаться на несколько минут одной, чтобы прийти в себя. Ее всегда несколько тревожила столь полная потеря контроля над собой. Майкл, казалось, не чувствовал этого: кончив, он становился сонным.
Она услышала, как скрипнула кровать. Наверное, потянулся к пепельнице, чтобы затушить окурок. Майкл курил мало, все пытался бросить, но после секса ему было трудно сопротивляться соблазну выкурить сигарету. Сегодня, когда он прикуривал, рука его дрожала, и огонек зажигалки мелко заплясал. Это наполнило ее невыразимой нежностью, и она, уйдя в ванную, задержалась там дольше обычного, чтобы он ничего не заметил. Достаточно было того, что он видел, что творится с ней, когда он входит в нее. Как она стонет, цепляется за него влажными от пота руками, как неистово двигает бедрами. Моника пыталась сдерживаться, но у нее не получалось. А как сильно она увлажнялась внутри!.. Когда Майкл входил и выходил из нее, часто слышались отчетливые хлюпающие звуки, которые способны были кого угодно привести в смущение. Но тогда Моника не обращала на них внимания. В те минуты она была не в состоянии думать ни о чем, кроме бешеной лихорадки страсти, бурлившей в ней. Только позже вспоминала, и становилось стыдно.
С Алексом все было по-другому. С ним она держала себя в руках. Его это устраивало, и она знала почему: он силился представить, что это не она, а мама…
Монике не хотелось заниматься этим с Алексом, но она занималась. Ей нечем было оправдываться перед собой. Она даже не могла бы сказать, что он ее принуждает. Она любила Алекса, но… он был ей почти как отец. Он не мог, конечно, заменить папу. Никому это не было дано. Но Алекс был его лучшим другом и, узнав о его исчезновении, страдал не меньше ее самой. Он пришел им всем на помощь. Они смогли опереться на его плечо, выплакаться ему в жилетку. В первые, самые страшные для Моники дни ей даже удавалось представить себе на минутку, что Алекс — это и есть отец и что ничего не произошло.
Но притворяться долго она не могла. Тот кошмарный день, который она впервые в жизни встретила без отца, многое изменил в ней. И она постепенно смирилась с тем, что, как прежде, уже не будет никогда. Папа не вернется. Своей собственной семье он предпочел жизнь в объятиях проститутки. Выходило, что он не любит маму и никогда не любил.
Маму любил Алекс. Бедняжка! Моника уже и не помнила, когда поняла это, когда впервые перехватила его печальный и преданный взгляд, устремленный на Ноэль. Кажется, это произошло спустя уже несколько лет после того, как их бросил отец. Тогда Алекс только-только начал ходить к ним ужинать. Маму было нелегко уговорить, но он уговорил. Вообще он умел воздействовать на нее гораздо сильнее, чем это когда-либо удавалось Монике или Грею. Алекс нежно ухаживал за ней, может, в этом была причина того, что Ноэль со временем стала оттаивать. Папа никогда так не обращался с ней. Он был с Ноэль вежлив, нежен, но было видно, что по-настоящему не любит. А Алекс любил.
Ей вспомнился вечер, когда это случилось между ними впервые. Грей отсутствовал по делам в Новом Орлеане. Мама спустилась к ужину, но, несмотря на все старания Алекса, пребывала в более гнетущем расположении духа, чем обычно. Моника видела, что ей было трудно даже просто поужинать с ними. Сразу же после ужина, не обратив внимания на мольбы Алекса, она поднялась к себе. Моника поймала его опустошенный взгляд и, повинуясь внезапному импульсу, сочувственно коснулась его руки, желая ободрить и утешить.
За окнами стоял морозный зимний вечер. В гостиной был натоплен камин, поэтому они перешли туда. Моника твердо решила сделать все от нее зависящее, только бы изгнать эту затравленность из его глаз… Они сели на диван перед огнем, разговорились. Алекс потягивал свой любимый коньяк. В доме было тихо, в комнате царил полумрак, горела лишь настольная лампа. В камине тихо потрескивал огонь. Должно быть, при таком скудном свете она внешне напомнила ему маму. В тот вечер она заплела темные волосы в узел, как у Ноэль. А в одежде Моника всегда придерживалась консервативного классического стиля, который предпочитала и мама. И то, что случилось затем, было прямым следствием совокупности обстоятельств: коньяка, полумрака в комнате, тишины, его печали и ее внешнего сходства с матерью…
Сначала они поцеловались, потом еще раз, еще. Он распустил ее волосы, с его уст сорвался негромкий стон.
Моника и по сей час помнила, с какой бешеной силой колотилось у нее сердце, разрывавшееся от страшных предчувствий и одновременно какой-то почти болезненной жалости к Алексу. Он благоговейно дотрагивался до ее грудей, но только через одежду. А когда пришло время задрать юбку, то он поднял ее лишь ровно настолько, чтобы обнажить то, что ему требовалось. Казалось, не желая посягать на ее скромность, он строго следил за тем, чтобы совершать только самые необходимые движения. Ей сейчас смутно припомнились те ощущения, которые посетили ее, когда она… нет, не увидела, а почувствовала его возбужденную плоть… Сначала она ощутила давление, потом острую боль и резкие толчки Алекса внутри себя… Все это со временем словно подернулось в ее сознании какой-то дымкой. Одно она запомнила четко… Как он сорвавшимся голосом прошептал в тишине:
— Ноэль…
Кажется, он даже не понял, что лишил Монику девственности. Он уверил себя в том, что был вместе с мамой… А в ее сознании… Господи, помоги!.. В ее сознании он был папой.
Мысль, которая тогда явилась ей, была настолько отвратительна, что Монике до сих пор становилось дурно, когда она вспоминала. У нее никогда не было никаких сексуальных чувств к отцу. Она вообще не интересовалась сексом до тех пор, пока в ее жизни не появился Майкл. Но в ту ночь, когда она была близка с Алексом, Монику посетили эти чувства. Она тогда подумала: «Может быть, он не бросил бы нас, если бы я дала ему то, в чем отказывала мама».
То есть Моника готова была заменить маму, предлагая себя в качестве некоей взятки отцу, чтобы он остался.
Бедный Алекс… Бедная Моника… Они оба словно не видели друг друга, и каждый напрягал воображение, силясь представить себе другого человека… Да, вот бы Фрейд порадовался.
Но та ночь стояла первой в ряду многих, которые последовали за ней. Моника спала с Алексом вот уже семь лет. Не так уж часто, по правде говоря. За один последний год Майкл был с ней, наверное, больше, чем Алекс за все семь. Алексу было стыдно. Он всегда смотрел на нее такими глазами, будто извинялся за что-то. Но приходил снова и снова. Ему было невыносимо горько от осознания, что Ноэль никогда не ляжет с ним в постель. И Алексу требовалось получить хоть какой-нибудь суррогат. Моника давала ему краткое облегчение.
Он никогда не подходил к ней с этим, когда Грей бывал дома. Только когда он уезжал из города по делам.
Последний раз это было всего два дня назад. Грей был в Новом Орлеане. Она, как обычно, пришла к Алексу на работу, и они занимались этим на диване в его кабинете. У них всегда все заканчивалось очень быстро. Алекс ни разу за все эти семь лет не раздел ее. Да и Моника никогда не видела его обнаженным. Прошло уже столько лет, а он все еще смотрел на нее такими глазами, будто извинялся за то, что видит не ее, а маму. И вообще словно хотел сказать, что понимает: все это нехорошо, неестественно. Он кончил быстро; Моника наскоро привела себя в порядок и ушла домой.
С Майклом все было иначе. Она до сих пор толком не могла понять, чем же она так привлекла его и почему у них все зашло так далеко. Он был местным, она знала его — шапочное знакомство — всю свою жизнь. Он был на пять лет старше Грея и уже работал помощником шерифа в то время, когда она оканчивала школу. Майкл женился на однокласснице, которая родила ему двоих сыновей. Сначала у них все шло хорошо, но потом она вдруг ни с того ни с сего взяла, да и бросила его, переехав жить в Богалузу, где спустя пару лет вновь вышла замуж. Младшему его сыну сейчас было семнадцать, старшему восемнадцать, и они поддерживали между собой хорошие отношения.
«Майкл всегда со всеми ладил», — с улыбкой подумала она.
Именно поэтому его и избрали шерифом три года назад, когда Диз наконец-то подал в отставку. Майкл был питомцем старой доброй школы полицейских. Не любил ходить в штатском, а вместо цивильной обуви носил сапоги. Его можно было назвать долговязым — шесть футов с лишним, — у него были песочные волосы, дружелюбные голубые глаза и веснушки по всему носу.
Однажды, примерно год назад, она была по каким-то делам в городе и решила пообедать в гриль-баре на центральной площади, где готовились лучшие во всем Прескоте гамбургеры. Мама, конечно, пришла бы в ужас, если бы узнала, что у ее дочери такие плебейские вкусы в еде, но Моника любила гамбургеры и время от времени останавливалась в этом баре. Она сидела за небольшим столиком, когда вошел Майкл. Взяв свой заказ, он направился по проходу в поисках свободного места, но вдруг остановился около ее столика и спросил, не занято ли у нее. Моника была этим удивлена, но ответила, что свободно.
Поначалу разговор не клеился, но Майкл мог и мертвого разговорить. Уже через несколько минут они смеялись и болтали, как старые добрые друзья. Он фазу же пригласил ее поужинать вместе с ним. В первую минуту Моника растерялась. Она знала, что маме это не понравилось бы.
Кто такой в самом деле этот Майкл Макфейн?.. Но Моника согласилась. Каково же было ее удивление, когда она увидела, что он приготовил ужин своими собственными руками, зажарив мясо во дворе своего дома. Он жил на маленькой ферме, на которой вырос. Ближайший сосед был в миле от него. Эго были тихие и живописные места. Монике там очень понравилось.
Они поели, потанцевали немного под музыку «кантри», которую передавала местная радиостанция, медленно кружась по его небольшой гостиной, и Моника расслабилась настолько, что позволила ему отвести себя в спальню. Она заранее ни о чем таком не думала, даже не предполагала, что он начнет. Но Майкл стал целовать ее. Целовал медленно. И Моника впервые в жизни почувствовала, как внутри нее зашевелилось желание. Ее это не на шутку встревожило. Беспокоило и то, что все происходит так быстро. Но она, стоя в его спальне, не мешала ему расстегивать на себе платье и лифчик. Никто и никогда не видел её обнаженных грудей. А Майкл не только увидел, но и принялся целовать и сосать их. Монику это настолько завело, что уже через несколько минут они оказались в постели. Майкл не был похож на Алекса, который лишь приспускал брюки. Он раздел Монику и разделся сам, и они сплелись в объятиях на его постели. Монику захлестнула волна желания, помутился рассудок.
Леди, конечно, не стала бы себя так вести, но Моника всегда знала, что она не леди. Вот мама, это другое дело. Мама была леди. Моника всю свою жизнь пыталась подражать матери, но у нее никогда не получалось. Мама пришла бы в ужас, если бы узнала, что ее дочь вот уже целый год, регулярно, несколько часов в неделю проводит в постели с Майклом Макфейном…
Боже мой, с шерифом!.. И он трахает ее, как одержимый.
У Моники было строгое воспитание, и порой ее это бесило. Грею было всегда легче. От него заведомо нельзя было требовать того, что требовали от нее, девочки, рассчитывая сделать из нее настоящую леди. Да и вообще мама «списала» Грея со счетов практически с момента его рождения. Грей был мужчина, а значит, по ее мнению, ему на роду было написано остаться животным. Будучи леди, мама игнорировала любовные похождения своего мужа и сына. Подобные вещи были ей неинтересны. И она рассчитывала на то, что дочь разделит ее мнение.
Но ничего не вышло, хотя Моника старалась. Во всяком случае, первые двадцать пять лет своей жизни она очень старалась. Даже после исчезновения отца, когда мама окончательно замкнулась в себе. Еще надеялась… Рассчитывала на то, что, если у нее получится, мама будет не так сильно переживать из-за отца.
Но в глубине души Монике всегда было тесно в рамках леди. Мама от природы была сдержанной и холодной, как прекрасная античная статуя. Мама была совершенна и недоступна. Папа относился к Монике иначе: тепло, с любовью. Он обнимал, играл с ней, несмотря на то, что мама всегда неодобрительно смотрела на это, считая, что нельзя так фамильярничать с дочерью. Мама была будто бестелесна. Папа же был обычным человеком, из плоти и крови. Грей даже превзошел в этом отца, в нем всегда бушевал какой-то внутренний огонь, который Моника научилась распознавать еще в детстве.
Однажды, когда Грей приехал домой на каникулы из колледжа, они засиделись в столовой после ужина за разговором. В позе Грея чувствовалась присущая ему дикая кошачья грация. Он, смеясь, рассказывал о какой-то забавной шутке, которую сыграл один из игроков их команды с тренером. И в ту минуту в нем было что-то такое… Монике трудно было бы описать это словами… В самом повороте головы, в том, как он держал в руке бокал, было что-то остро физическое, чувственное. Вдруг она перехватила мамин взгляд, обращенный на брата. В этом взгляде сквозило отвращение. Она смотрела на Грея так, как будто перед ней сидел дикий лесной зверь. А Грей был всего лишь здоровым и жизнерадостным подростком-сорвиголовой, и что с того, что его мужские гормоны уже четко давали о себе знать? На взгляд Моники, в этом не было ничего отвратительного. И сестра молчаливо встала на сторону брата. Ее возмутил тот взгляд матери.
Грей был прекрасным братом. Моника не знала, что бы делала без него. Особенно в те первые, самые страшные дни после того, как их бросил отец. Ей было стыдно за свою идиотскую попытку самоубийства, и она поклялась себе больше никогда не пытаться сделать что-либо подобное. Дабы вновь не обременять Грея. Ей было трудно, но она сдержала клятву. В особенно тяжкие минуты она смотрела на тонкие серебристые полоски заживших шрамов на запястьях, чтобы напоминать себе о своей слабости.
А потом на стоянке перед магазином Моргана она увидела Фэйт Девлин… Потрясение от увиденного было настолько велико, что Моника впервые за много лет почувствовала себя совершенно беспомощным и беззащитным существом, маленькой девочкой, которая в страхе бежит к старшему брату, чтобы тот решил ее проблемы. Она ненавидела себя за это, но когда она увидела копну темно-каштановых волос, ее сердце едва не остановилось. В голове на какое-то мгновение мелькнула сумасшедшая мысль: «Папа вернулся!» Ведь если вернулась Рини, значит, вернулся и он.
Но папы не было поблизости, только она. Рини. Казалось, она не только не состарилась, но, напротив, стала моложе. Это было несправедливо! Такая гадина, как Рини Девлин, должна носить следы своих пороков на лице, чтобы всем было видно. Но Моника увидела совсем другое лицо. Красивое, без единой морщинки. Те же томные зеленые глаза, большой чувственный рот, нежные губы… Все осталось прежним, ничего не изменилось.
Но то была не Рини. Та женщина на стоянке оказалась Фэйт Девлин. И Грей, несмотря на свое обещание, почему-то очень неохотно употреблял свое влияние на то, чтобы изгнать ее из города. Моника плохо помнила Фэйт. Когда она думала о ней, в памяти вставали лишь скудные и смутные образы костлявой девчонки с копной волос, как у матери. Увидев ее, она испытала невыносимую боль, волна страшных, кошмарных воспоминаний захлестнула ее. Она вновь вспомнила о предательстве отца, о своих страданиях… С того дня Моника боялась показаться в городе. Боялась вновь столкнуться где-нибудь с Фэйт и испытать боль.
— Моника? — лениво позвал Майкл. — Ты что там, спать собралась?
— Нет, просто прихорашиваюсь, — отозвалась она и включила воду в умывальнике, чтобы ее ложь выглядела правдоподобнее. Она глянула на себя в зеркало. Неплохо для тридцати двух лет. Блестящие темные волосы. Не такие темные, как у Грея, но зато без единого седого волоска.
Правильные, как у мамы, черты лица, но темные отцовские глаза. Ни одного грамма лишнего веса и при этом полные крепкие груди.
Когда она вышла из ванной, Майкл все еще лежал голый на постели. Легкая улыбка скривила ему губы. Он протянул ей руку.
— Иди ко мне, — пригласил он, и у Моники часто-часто забилось сердце.
Она забралась в постель и дала ему обнять себя. Он удовлетворенно вздохнул, когда она устроилась рядом с ним. Его большая ладонь накрыла ее упругую левую грудь.
— Я думаю, нам надо пожениться, — проговорил он.
На этот раз сердце ее, наоборот, едва не остановилось. Она уставилась на него округлившимися от страха и изумления глазами.
— П-пожениться?! — запнувшись, повторила она и тут же закрыла рот обеими руками, чтобы подавить дурацкий смешок. — Майкл и Моника Макфейны?!
Смешок сдержать не удалось.
Он улыбнулся.
— Что, звучит, как будто мы двойняшки? Ничего, это я, думаю, переживу. — Он потер большим пальцем ее сосок, радуясь тому, что тот мгновенно отвердел. — Но зато, если у нас будет ребенок, его имя будет начинаться с какой угодно буквы, но только не с «М».
Замужество. Дети. О Боже… Монике почему-то никогда не приходило в голову, что он может захотеть жениться на ней. Она вообще никогда не задумывалась о том, что когда-нибудь может стать чьей-то женой. Двенадцать лет назад течение ее жизни словно остановилось, и она уже не рассчитывала на какие-то изменения.
Но ничто не стоит на месте. Даже скала размывается грунтовыми водами и разрушается ветрами.
Алексу было не под силу нарушить ровный ритм ее жизни, но Майкл ворвался, будто комета.
Алекс. О Боже…
— Я знаю, что не так уж много смогу тебе предложить, — продолжал Майкл. — Этот дом, конечно, не идет ни в какое сравнение с тем, в котором ты привыкла жить. Но я сделаю здесь ремонт. Такой, какой ты захочешь. Ты только скажи, что тебе хочется, и я это сделаю.
Новое потрясение. Все тридцать два года своей жизни она прожила в доме Руярдов. Она несколько раз пыталась представить себе, как будет жить на новом месте, но у нее ничего не выходило. Двенадцать лет назад у нее ушла почва из-под ног, и с тех пор малейшее изменение в жизни воспринималось ею тяжело и болезненно. Это проявлялось во всем, даже в таком, казалось бы, рядовом вопросе, как покупка новой машины. Грей наконец заставил ее отказаться от той, на которой Моника ездила с девятнадцати лет. Точно так же пять лет назад он заставил ее переделать спальню. Монику уже тошнило от девичьей обстановки комнаты, но при мысли о том, что ее сменит другая, ей становилось еще хуже. Она вздохнула с облегчением, когда все свершилось как бы без ее участия. Грей привел в дом дизайнера, когда Моника была на приеме у дантиста. Вернувшись, она обнаружила, что старые обои уже содраны и куда-то убран ее ковер. И все же Моника ревела три ночи подряд. К тому времени ее жизнь против ее воли изменилась совершенно. Она стала уже не той Моникой, какой была при отце. Ей было больно сознавать это, и она цеплялась за остатки старого изо всех сил. Скоро она перестала плакать, дизайнер закончил ремонт, и она полюбила свою новую комнату.
— Дорогая… — вдруг как-то неуверенно произнес Майкл. — Извини, если я… Я думал…
Она закрыла ему рот ладонью и прошипела:
— Только посмей сказать что-нибудь такое!
Ей стало дурно при мысли о том, что он может подумать, что не слишком хорош для нее. На самом деле все было наоборот: она чувствовала себя недостойной Майкла. Всего два дня назад она лежала на диване в рабочем кабинете Алекса и позволяла ему трахать себя. Какое отвратительное слово и как это все у них с Алексом, должно быть, отвратительно выглядело со стороны. Она чувствовала только жалость и вздыхала с облегчением, когда все заканчивалось. С Майклом было иначе. Не сравнить.
Если Майкл узнает про Алекса, он больше не посмотрит на нее. Да и можно ли ждать от него чего-то другого? Он-то думает, что весь последний год она принадлежит только ему, а на самом деле она до сих пор позволяет старому другу семьи трахать себя, как позволяла целых шесть лет до Майкла.
Когда Майкл стал ее любовником, у Моники не было абсолютно никакого чувства вины перед Алексом. Она вообще не считала себя связанной с Алексом сексуальными отношениями. Да и как же иначе? Ведь, в сущности, он не с ней занимался любовью, а с мамой! С другой стороны, каждый раз, идя на работу к Алексу, она испытывала горчайшие угрызения совести перед Майклом, считая, что изменяет ему.
Придется сказать Алексу, что пора прекращать их отношения. Что тогда? Он уйдет? А если так, то станет ли кому-нибудь из-за этого плохо? Лично она переживет. Моника уже давно перестала быть беззащитной маленькой девочкой, которой необходим отец… или хотя бы его замена.
Но что будет с мамой, если Алекс перестанет приходить к ним? Он любит ее, но сможет ли по-прежнему видеться с ней, такой недоступной, зная, что с некоторых пор ему закрыта возможность снимать напряжение, занимаясь любовью с Моникой и представляя себе Ноэль?
Она услышала, как скрипнула кровать. Наверное, потянулся к пепельнице, чтобы затушить окурок. Майкл курил мало, все пытался бросить, но после секса ему было трудно сопротивляться соблазну выкурить сигарету. Сегодня, когда он прикуривал, рука его дрожала, и огонек зажигалки мелко заплясал. Это наполнило ее невыразимой нежностью, и она, уйдя в ванную, задержалась там дольше обычного, чтобы он ничего не заметил. Достаточно было того, что он видел, что творится с ней, когда он входит в нее. Как она стонет, цепляется за него влажными от пота руками, как неистово двигает бедрами. Моника пыталась сдерживаться, но у нее не получалось. А как сильно она увлажнялась внутри!.. Когда Майкл входил и выходил из нее, часто слышались отчетливые хлюпающие звуки, которые способны были кого угодно привести в смущение. Но тогда Моника не обращала на них внимания. В те минуты она была не в состоянии думать ни о чем, кроме бешеной лихорадки страсти, бурлившей в ней. Только позже вспоминала, и становилось стыдно.
С Алексом все было по-другому. С ним она держала себя в руках. Его это устраивало, и она знала почему: он силился представить, что это не она, а мама…
Монике не хотелось заниматься этим с Алексом, но она занималась. Ей нечем было оправдываться перед собой. Она даже не могла бы сказать, что он ее принуждает. Она любила Алекса, но… он был ей почти как отец. Он не мог, конечно, заменить папу. Никому это не было дано. Но Алекс был его лучшим другом и, узнав о его исчезновении, страдал не меньше ее самой. Он пришел им всем на помощь. Они смогли опереться на его плечо, выплакаться ему в жилетку. В первые, самые страшные для Моники дни ей даже удавалось представить себе на минутку, что Алекс — это и есть отец и что ничего не произошло.
Но притворяться долго она не могла. Тот кошмарный день, который она впервые в жизни встретила без отца, многое изменил в ней. И она постепенно смирилась с тем, что, как прежде, уже не будет никогда. Папа не вернется. Своей собственной семье он предпочел жизнь в объятиях проститутки. Выходило, что он не любит маму и никогда не любил.
Маму любил Алекс. Бедняжка! Моника уже и не помнила, когда поняла это, когда впервые перехватила его печальный и преданный взгляд, устремленный на Ноэль. Кажется, это произошло спустя уже несколько лет после того, как их бросил отец. Тогда Алекс только-только начал ходить к ним ужинать. Маму было нелегко уговорить, но он уговорил. Вообще он умел воздействовать на нее гораздо сильнее, чем это когда-либо удавалось Монике или Грею. Алекс нежно ухаживал за ней, может, в этом была причина того, что Ноэль со временем стала оттаивать. Папа никогда так не обращался с ней. Он был с Ноэль вежлив, нежен, но было видно, что по-настоящему не любит. А Алекс любил.
Ей вспомнился вечер, когда это случилось между ними впервые. Грей отсутствовал по делам в Новом Орлеане. Мама спустилась к ужину, но, несмотря на все старания Алекса, пребывала в более гнетущем расположении духа, чем обычно. Моника видела, что ей было трудно даже просто поужинать с ними. Сразу же после ужина, не обратив внимания на мольбы Алекса, она поднялась к себе. Моника поймала его опустошенный взгляд и, повинуясь внезапному импульсу, сочувственно коснулась его руки, желая ободрить и утешить.
За окнами стоял морозный зимний вечер. В гостиной был натоплен камин, поэтому они перешли туда. Моника твердо решила сделать все от нее зависящее, только бы изгнать эту затравленность из его глаз… Они сели на диван перед огнем, разговорились. Алекс потягивал свой любимый коньяк. В доме было тихо, в комнате царил полумрак, горела лишь настольная лампа. В камине тихо потрескивал огонь. Должно быть, при таком скудном свете она внешне напомнила ему маму. В тот вечер она заплела темные волосы в узел, как у Ноэль. А в одежде Моника всегда придерживалась консервативного классического стиля, который предпочитала и мама. И то, что случилось затем, было прямым следствием совокупности обстоятельств: коньяка, полумрака в комнате, тишины, его печали и ее внешнего сходства с матерью…
Сначала они поцеловались, потом еще раз, еще. Он распустил ее волосы, с его уст сорвался негромкий стон.
Моника и по сей час помнила, с какой бешеной силой колотилось у нее сердце, разрывавшееся от страшных предчувствий и одновременно какой-то почти болезненной жалости к Алексу. Он благоговейно дотрагивался до ее грудей, но только через одежду. А когда пришло время задрать юбку, то он поднял ее лишь ровно настолько, чтобы обнажить то, что ему требовалось. Казалось, не желая посягать на ее скромность, он строго следил за тем, чтобы совершать только самые необходимые движения. Ей сейчас смутно припомнились те ощущения, которые посетили ее, когда она… нет, не увидела, а почувствовала его возбужденную плоть… Сначала она ощутила давление, потом острую боль и резкие толчки Алекса внутри себя… Все это со временем словно подернулось в ее сознании какой-то дымкой. Одно она запомнила четко… Как он сорвавшимся голосом прошептал в тишине:
— Ноэль…
Кажется, он даже не понял, что лишил Монику девственности. Он уверил себя в том, что был вместе с мамой… А в ее сознании… Господи, помоги!.. В ее сознании он был папой.
Мысль, которая тогда явилась ей, была настолько отвратительна, что Монике до сих пор становилось дурно, когда она вспоминала. У нее никогда не было никаких сексуальных чувств к отцу. Она вообще не интересовалась сексом до тех пор, пока в ее жизни не появился Майкл. Но в ту ночь, когда она была близка с Алексом, Монику посетили эти чувства. Она тогда подумала: «Может быть, он не бросил бы нас, если бы я дала ему то, в чем отказывала мама».
То есть Моника готова была заменить маму, предлагая себя в качестве некоей взятки отцу, чтобы он остался.
Бедный Алекс… Бедная Моника… Они оба словно не видели друг друга, и каждый напрягал воображение, силясь представить себе другого человека… Да, вот бы Фрейд порадовался.
Но та ночь стояла первой в ряду многих, которые последовали за ней. Моника спала с Алексом вот уже семь лет. Не так уж часто, по правде говоря. За один последний год Майкл был с ней, наверное, больше, чем Алекс за все семь. Алексу было стыдно. Он всегда смотрел на нее такими глазами, будто извинялся за что-то. Но приходил снова и снова. Ему было невыносимо горько от осознания, что Ноэль никогда не ляжет с ним в постель. И Алексу требовалось получить хоть какой-нибудь суррогат. Моника давала ему краткое облегчение.
Он никогда не подходил к ней с этим, когда Грей бывал дома. Только когда он уезжал из города по делам.
Последний раз это было всего два дня назад. Грей был в Новом Орлеане. Она, как обычно, пришла к Алексу на работу, и они занимались этим на диване в его кабинете. У них всегда все заканчивалось очень быстро. Алекс ни разу за все эти семь лет не раздел ее. Да и Моника никогда не видела его обнаженным. Прошло уже столько лет, а он все еще смотрел на нее такими глазами, будто извинялся за то, что видит не ее, а маму. И вообще словно хотел сказать, что понимает: все это нехорошо, неестественно. Он кончил быстро; Моника наскоро привела себя в порядок и ушла домой.
С Майклом все было иначе. Она до сих пор толком не могла понять, чем же она так привлекла его и почему у них все зашло так далеко. Он был местным, она знала его — шапочное знакомство — всю свою жизнь. Он был на пять лет старше Грея и уже работал помощником шерифа в то время, когда она оканчивала школу. Майкл женился на однокласснице, которая родила ему двоих сыновей. Сначала у них все шло хорошо, но потом она вдруг ни с того ни с сего взяла, да и бросила его, переехав жить в Богалузу, где спустя пару лет вновь вышла замуж. Младшему его сыну сейчас было семнадцать, старшему восемнадцать, и они поддерживали между собой хорошие отношения.
«Майкл всегда со всеми ладил», — с улыбкой подумала она.
Именно поэтому его и избрали шерифом три года назад, когда Диз наконец-то подал в отставку. Майкл был питомцем старой доброй школы полицейских. Не любил ходить в штатском, а вместо цивильной обуви носил сапоги. Его можно было назвать долговязым — шесть футов с лишним, — у него были песочные волосы, дружелюбные голубые глаза и веснушки по всему носу.
Однажды, примерно год назад, она была по каким-то делам в городе и решила пообедать в гриль-баре на центральной площади, где готовились лучшие во всем Прескоте гамбургеры. Мама, конечно, пришла бы в ужас, если бы узнала, что у ее дочери такие плебейские вкусы в еде, но Моника любила гамбургеры и время от времени останавливалась в этом баре. Она сидела за небольшим столиком, когда вошел Майкл. Взяв свой заказ, он направился по проходу в поисках свободного места, но вдруг остановился около ее столика и спросил, не занято ли у нее. Моника была этим удивлена, но ответила, что свободно.
Поначалу разговор не клеился, но Майкл мог и мертвого разговорить. Уже через несколько минут они смеялись и болтали, как старые добрые друзья. Он фазу же пригласил ее поужинать вместе с ним. В первую минуту Моника растерялась. Она знала, что маме это не понравилось бы.
Кто такой в самом деле этот Майкл Макфейн?.. Но Моника согласилась. Каково же было ее удивление, когда она увидела, что он приготовил ужин своими собственными руками, зажарив мясо во дворе своего дома. Он жил на маленькой ферме, на которой вырос. Ближайший сосед был в миле от него. Эго были тихие и живописные места. Монике там очень понравилось.
Они поели, потанцевали немного под музыку «кантри», которую передавала местная радиостанция, медленно кружась по его небольшой гостиной, и Моника расслабилась настолько, что позволила ему отвести себя в спальню. Она заранее ни о чем таком не думала, даже не предполагала, что он начнет. Но Майкл стал целовать ее. Целовал медленно. И Моника впервые в жизни почувствовала, как внутри нее зашевелилось желание. Ее это не на шутку встревожило. Беспокоило и то, что все происходит так быстро. Но она, стоя в его спальне, не мешала ему расстегивать на себе платье и лифчик. Никто и никогда не видел её обнаженных грудей. А Майкл не только увидел, но и принялся целовать и сосать их. Монику это настолько завело, что уже через несколько минут они оказались в постели. Майкл не был похож на Алекса, который лишь приспускал брюки. Он раздел Монику и разделся сам, и они сплелись в объятиях на его постели. Монику захлестнула волна желания, помутился рассудок.
Леди, конечно, не стала бы себя так вести, но Моника всегда знала, что она не леди. Вот мама, это другое дело. Мама была леди. Моника всю свою жизнь пыталась подражать матери, но у нее никогда не получалось. Мама пришла бы в ужас, если бы узнала, что ее дочь вот уже целый год, регулярно, несколько часов в неделю проводит в постели с Майклом Макфейном…
Боже мой, с шерифом!.. И он трахает ее, как одержимый.
У Моники было строгое воспитание, и порой ее это бесило. Грею было всегда легче. От него заведомо нельзя было требовать того, что требовали от нее, девочки, рассчитывая сделать из нее настоящую леди. Да и вообще мама «списала» Грея со счетов практически с момента его рождения. Грей был мужчина, а значит, по ее мнению, ему на роду было написано остаться животным. Будучи леди, мама игнорировала любовные похождения своего мужа и сына. Подобные вещи были ей неинтересны. И она рассчитывала на то, что дочь разделит ее мнение.
Но ничего не вышло, хотя Моника старалась. Во всяком случае, первые двадцать пять лет своей жизни она очень старалась. Даже после исчезновения отца, когда мама окончательно замкнулась в себе. Еще надеялась… Рассчитывала на то, что, если у нее получится, мама будет не так сильно переживать из-за отца.
Но в глубине души Монике всегда было тесно в рамках леди. Мама от природы была сдержанной и холодной, как прекрасная античная статуя. Мама была совершенна и недоступна. Папа относился к Монике иначе: тепло, с любовью. Он обнимал, играл с ней, несмотря на то, что мама всегда неодобрительно смотрела на это, считая, что нельзя так фамильярничать с дочерью. Мама была будто бестелесна. Папа же был обычным человеком, из плоти и крови. Грей даже превзошел в этом отца, в нем всегда бушевал какой-то внутренний огонь, который Моника научилась распознавать еще в детстве.
Однажды, когда Грей приехал домой на каникулы из колледжа, они засиделись в столовой после ужина за разговором. В позе Грея чувствовалась присущая ему дикая кошачья грация. Он, смеясь, рассказывал о какой-то забавной шутке, которую сыграл один из игроков их команды с тренером. И в ту минуту в нем было что-то такое… Монике трудно было бы описать это словами… В самом повороте головы, в том, как он держал в руке бокал, было что-то остро физическое, чувственное. Вдруг она перехватила мамин взгляд, обращенный на брата. В этом взгляде сквозило отвращение. Она смотрела на Грея так, как будто перед ней сидел дикий лесной зверь. А Грей был всего лишь здоровым и жизнерадостным подростком-сорвиголовой, и что с того, что его мужские гормоны уже четко давали о себе знать? На взгляд Моники, в этом не было ничего отвратительного. И сестра молчаливо встала на сторону брата. Ее возмутил тот взгляд матери.
Грей был прекрасным братом. Моника не знала, что бы делала без него. Особенно в те первые, самые страшные дни после того, как их бросил отец. Ей было стыдно за свою идиотскую попытку самоубийства, и она поклялась себе больше никогда не пытаться сделать что-либо подобное. Дабы вновь не обременять Грея. Ей было трудно, но она сдержала клятву. В особенно тяжкие минуты она смотрела на тонкие серебристые полоски заживших шрамов на запястьях, чтобы напоминать себе о своей слабости.
А потом на стоянке перед магазином Моргана она увидела Фэйт Девлин… Потрясение от увиденного было настолько велико, что Моника впервые за много лет почувствовала себя совершенно беспомощным и беззащитным существом, маленькой девочкой, которая в страхе бежит к старшему брату, чтобы тот решил ее проблемы. Она ненавидела себя за это, но когда она увидела копну темно-каштановых волос, ее сердце едва не остановилось. В голове на какое-то мгновение мелькнула сумасшедшая мысль: «Папа вернулся!» Ведь если вернулась Рини, значит, вернулся и он.
Но папы не было поблизости, только она. Рини. Казалось, она не только не состарилась, но, напротив, стала моложе. Это было несправедливо! Такая гадина, как Рини Девлин, должна носить следы своих пороков на лице, чтобы всем было видно. Но Моника увидела совсем другое лицо. Красивое, без единой морщинки. Те же томные зеленые глаза, большой чувственный рот, нежные губы… Все осталось прежним, ничего не изменилось.
Но то была не Рини. Та женщина на стоянке оказалась Фэйт Девлин. И Грей, несмотря на свое обещание, почему-то очень неохотно употреблял свое влияние на то, чтобы изгнать ее из города. Моника плохо помнила Фэйт. Когда она думала о ней, в памяти вставали лишь скудные и смутные образы костлявой девчонки с копной волос, как у матери. Увидев ее, она испытала невыносимую боль, волна страшных, кошмарных воспоминаний захлестнула ее. Она вновь вспомнила о предательстве отца, о своих страданиях… С того дня Моника боялась показаться в городе. Боялась вновь столкнуться где-нибудь с Фэйт и испытать боль.
— Моника? — лениво позвал Майкл. — Ты что там, спать собралась?
— Нет, просто прихорашиваюсь, — отозвалась она и включила воду в умывальнике, чтобы ее ложь выглядела правдоподобнее. Она глянула на себя в зеркало. Неплохо для тридцати двух лет. Блестящие темные волосы. Не такие темные, как у Грея, но зато без единого седого волоска.
Правильные, как у мамы, черты лица, но темные отцовские глаза. Ни одного грамма лишнего веса и при этом полные крепкие груди.
Когда она вышла из ванной, Майкл все еще лежал голый на постели. Легкая улыбка скривила ему губы. Он протянул ей руку.
— Иди ко мне, — пригласил он, и у Моники часто-часто забилось сердце.
Она забралась в постель и дала ему обнять себя. Он удовлетворенно вздохнул, когда она устроилась рядом с ним. Его большая ладонь накрыла ее упругую левую грудь.
— Я думаю, нам надо пожениться, — проговорил он.
На этот раз сердце ее, наоборот, едва не остановилось. Она уставилась на него округлившимися от страха и изумления глазами.
— П-пожениться?! — запнувшись, повторила она и тут же закрыла рот обеими руками, чтобы подавить дурацкий смешок. — Майкл и Моника Макфейны?!
Смешок сдержать не удалось.
Он улыбнулся.
— Что, звучит, как будто мы двойняшки? Ничего, это я, думаю, переживу. — Он потер большим пальцем ее сосок, радуясь тому, что тот мгновенно отвердел. — Но зато, если у нас будет ребенок, его имя будет начинаться с какой угодно буквы, но только не с «М».
Замужество. Дети. О Боже… Монике почему-то никогда не приходило в голову, что он может захотеть жениться на ней. Она вообще никогда не задумывалась о том, что когда-нибудь может стать чьей-то женой. Двенадцать лет назад течение ее жизни словно остановилось, и она уже не рассчитывала на какие-то изменения.
Но ничто не стоит на месте. Даже скала размывается грунтовыми водами и разрушается ветрами.
Алексу было не под силу нарушить ровный ритм ее жизни, но Майкл ворвался, будто комета.
Алекс. О Боже…
— Я знаю, что не так уж много смогу тебе предложить, — продолжал Майкл. — Этот дом, конечно, не идет ни в какое сравнение с тем, в котором ты привыкла жить. Но я сделаю здесь ремонт. Такой, какой ты захочешь. Ты только скажи, что тебе хочется, и я это сделаю.
Новое потрясение. Все тридцать два года своей жизни она прожила в доме Руярдов. Она несколько раз пыталась представить себе, как будет жить на новом месте, но у нее ничего не выходило. Двенадцать лет назад у нее ушла почва из-под ног, и с тех пор малейшее изменение в жизни воспринималось ею тяжело и болезненно. Это проявлялось во всем, даже в таком, казалось бы, рядовом вопросе, как покупка новой машины. Грей наконец заставил ее отказаться от той, на которой Моника ездила с девятнадцати лет. Точно так же пять лет назад он заставил ее переделать спальню. Монику уже тошнило от девичьей обстановки комнаты, но при мысли о том, что ее сменит другая, ей становилось еще хуже. Она вздохнула с облегчением, когда все свершилось как бы без ее участия. Грей привел в дом дизайнера, когда Моника была на приеме у дантиста. Вернувшись, она обнаружила, что старые обои уже содраны и куда-то убран ее ковер. И все же Моника ревела три ночи подряд. К тому времени ее жизнь против ее воли изменилась совершенно. Она стала уже не той Моникой, какой была при отце. Ей было больно сознавать это, и она цеплялась за остатки старого изо всех сил. Скоро она перестала плакать, дизайнер закончил ремонт, и она полюбила свою новую комнату.
— Дорогая… — вдруг как-то неуверенно произнес Майкл. — Извини, если я… Я думал…
Она закрыла ему рот ладонью и прошипела:
— Только посмей сказать что-нибудь такое!
Ей стало дурно при мысли о том, что он может подумать, что не слишком хорош для нее. На самом деле все было наоборот: она чувствовала себя недостойной Майкла. Всего два дня назад она лежала на диване в рабочем кабинете Алекса и позволяла ему трахать себя. Какое отвратительное слово и как это все у них с Алексом, должно быть, отвратительно выглядело со стороны. Она чувствовала только жалость и вздыхала с облегчением, когда все заканчивалось. С Майклом было иначе. Не сравнить.
Если Майкл узнает про Алекса, он больше не посмотрит на нее. Да и можно ли ждать от него чего-то другого? Он-то думает, что весь последний год она принадлежит только ему, а на самом деле она до сих пор позволяет старому другу семьи трахать себя, как позволяла целых шесть лет до Майкла.
Когда Майкл стал ее любовником, у Моники не было абсолютно никакого чувства вины перед Алексом. Она вообще не считала себя связанной с Алексом сексуальными отношениями. Да и как же иначе? Ведь, в сущности, он не с ней занимался любовью, а с мамой! С другой стороны, каждый раз, идя на работу к Алексу, она испытывала горчайшие угрызения совести перед Майклом, считая, что изменяет ему.
Придется сказать Алексу, что пора прекращать их отношения. Что тогда? Он уйдет? А если так, то станет ли кому-нибудь из-за этого плохо? Лично она переживет. Моника уже давно перестала быть беззащитной маленькой девочкой, которой необходим отец… или хотя бы его замена.
Но что будет с мамой, если Алекс перестанет приходить к ним? Он любит ее, но сможет ли по-прежнему видеться с ней, такой недоступной, зная, что с некоторых пор ему закрыта возможность снимать напряжение, занимаясь любовью с Моникой и представляя себе Ноэль?