Каждое такое вскакивание сопровождалось щелчком в левом ухе Иванова. "Жучки" терпеливо впитывали и впитывали в себя сложную смесь итальянских, английских и русских слов, но помочь пока не могли. Никто из тех, кто забредал в закуток Паоло, на связника не "тянул". Во всяком случае, ни у Иванова, ни у соседа-майора из милиции, тоже красиво упакованного под валютного клерка, профессиональное чутье ни разу не подало сигнала.
А шел уже последний выставочный день. По правилам Экспоцентра, он заканчивался всегда в полдень, но многие уже с утра начали упаковывать товары, на которые они искали оптовых покупателей. Полки пустели с такой скоростью, словно по павильону временами проносился ураган. Выставка поблекла, потеряла свои яркие краски, превратилась в шумный вокзал. Буклеты, проспекты и наклейки, которые еще пару дней назад вручались нашим зевакам с видом даримых бриллиантов, мусором валялись по проходам. Праздник закончился, но все были так радостно возбуждены, точно он только начинался для коммерсантов. И лишь Паоло грустил возле своего стального монстра, который еще не нужно было упаковывать. По плану выставки загнать его обратно в контейнер должны были работяги-грузчики где-то через пару часов.
Она возникла из ниоткуда. Точнее, сначала была тележка с горой картонных ящиков, потом необъятная фигура грузчика в синем комбинезоне, а когда они снова открыли вид на грустного Паоло, он стоял по стойке "смирно" перед девушкой в светло-бежевом платье. Фигура у нее была на пять баллов с плюсом. По лицу оценку он поставить не мог, потому что видел девушку лишь со спины.
В ухе ожили голоса:
- Буон джорно.
- Буон джорно.
У нее был приятный, но уже чуть подшершавленный курением голос.
- По-русски понимаете?
- Си. Немнього.
- Тогда давайте познакомимся. Меня зовут Анна. А вас?
- Менья?.. Паоло. Толко зачьем?.. Я нет времьени знакомится. Савтра в Милано... Самольет...
- А ночь? Вы бы не пожалели, сэр...
Паоло напрягся, зачем-то полез в нагрудный карман. Деньги, что ли, решил пересчитать?
Майор-эмвэдэшник хитро подмигнул, воткнул в пухлый рот сигарету, громко щелкнул зажигалкой и одним углом рта, под глотки дыма, подытожил:
- Опять - шлюха. Может, повязать ее, стерву?
Иванов не успел ответить. Паоло протянул девушке гостиничную визитку и почему-то по-английски, словно после глупого обращения к нему "сэр" он не мог говорить ни на каком языке, кроме английского, попросил позвонить:
- Call me.
Девица наклонилась к столу, списала номер телефона на бумажку, сунула ее в несуразную, шкатулкой, сумочку, вернула гостиничную визитку Паоло и, кажется, улыбнулась. Стояла она к Иванову сейчас почти спиной, с небольшим разворотом, и он никак не мог разглядеть ее лицо. Только волосы, обесцвеченные до блондинистости Мэрилин Монро, мог изучить досконально, но волосы особых примет не имели, а девица, как назло, не оборачивалась.
- Сколко? - четко выговаривая каждую букву, спросил Паоло.
Она показала на растопыреных пальцах, но опять Иванов ничего не увидел. Если пять, то бишь пятьсот "зеленых", то это по московским меркам круто. Да и Паоло на миллионера не тянул. Ни внешне, ни по тому, что спецслужбы о нем знали.
Но он вдруг кивнул.
Майор-эмвэдэшник вырвал сигарету изо рта, раздавил ее о гору окурков в зеленой пепельнице.
- Я подумаль вечьером... Но это мнього.
- А так? - она снова что-то показала на пальцах.
- Я есть не снаю... Я подумаль,.. - Он наконец-то взял со стола свою визитку, близоруко сощурился на нее и почему-то посерел лицом. - Фряд ли. Аривэдэрчи, синьора, - вдруг погрубел голосом, перестал быть тактичным и учтивым. - Ми заканчивалэ работа... Всьо...
Майор-эмвэдэшник пнул пепельницу по столу, достал из открытой пачки "Мальборо" новую, чистенькую сигарету и прошипел:
- Ш-шлюшище! Ни хрена он на нее не клюнул.
Автокар, груженый мебелью, закрыл проход. Иванов вскочил, ойкнул от боли в ухе, - это микрофон, удерживаемый проводом, выскочил, ободрав мочку. Автокар вдруг встал, и единственная спасительная щель между плотно стоящими столами дала возможность Иванову увидеть, что девушка, тряхнув белой шапкой волос, повернулась и вышла не в коридор, а в павильончик соседней с Паоло фирмы. Взвыл электродвигатель, рванул мебель, рванул картинку в щели между столами и, когда отъехал, заставил брови Иванова удивленно сдвинуть морщины к чубу. На круглое, по-детски курносое лицо капитана рывком, словно от мазка кисти, легла краснота.
Девицы не было. Даже в соседнем павильоне. А Паоло сидел на своем стуле с таким грустным видом, точно перед ним никогда не возникало сказочное создание в виде блондинки с "ногами, что растут от ушей".
Не хотелось изображать панику. Не хотелось опрометью нестись за ней по коридору. Тем более, что ее белая головка не просматривалась нигде. Она будто растворилась в душном, пропахшем синтетикой воздухе павильона.
- Дай команду, чтоб ее "повели" от выхода, - попросил, вернувшись, майора.
На дверях павильона стояли люди МВД, и приказать им напрямую Иванов не мог.
- Сдалась она тебе! Мало, что ли, шлюх к нему за неделю заворачивало? - раздраженно пыхнул дымом майор.
- Сдалась, - твердо, с усилием ответил Иванов. - Она - первая, кому он дал телефон... И пока - единственная...
- Ну и что?
- А то, что он - "голубой", - раздраженно сказал Иванов то, что не советовал пока разглашать шеф и что вряд ли могли знать люди МВД.
Сигарета выпала изо рта майора на пол. Он повращал красными от бессонницы глазами, схватил радиотелефон и запустил в него скороговорку:
- Я - первый. Второму, третьему, четвертому. Блондинка, рост - выше среднего. В светло-бежевом мини. Туфли...
- Бежевые, - подсказал Иванов.
- Бежевые. Взять на слежение.
4
Форштевень "Альбатроса" резал синее полотно с легким прерывистым шуршанием. "Кто ж его Красным назвал? - обвел взглядом безмятежный горизонт Майгатов. - Наверно, опять напутали как с Тихим океаном. Ничего себе Тихий!"
- Майгатов! - голос Анфимова. - Как шлюпка?
- Готовим к спуску, товарищ командир. - Шагнул с правого крыла мостика в ходовую рубку.
От густого замеса духоты здесь не спасали даже открытые двери. Потрескивал эфирными шумами динамик, холодно гудел ящик радиолокационной станции, что-то из газмановских строевых песен типа - "Ты - морячка, я моряк" гундел под нос матрос-рулевой с годковским, нависающим козырьком чубом. Командирское кресло в левом дальнем углу продавливал необъятной фигурой Бурыга. Анфимов на манер подводника из приключенческого фильма, что вглядывается в перископ, прижимал лоб к черному, обтянутому засаленым дерматином ободу бинокуляра и медленно поводил влево-вправо его стальными ручками-рогами, словно от скорости этих движений зависело насколько быстро они найдут терпящий бедствие корабль.
Ходовая рубка всегда успокаивающе действовала на Майгатова. То ли желтым колером переборок и аппаратуры, то ли спокойной сосредоточенностью тех, кто нес здесь вахту, то ли значимостью всего того, что здесь происходило.
Из ходовой рубки вниз - шесть ступеней. За ними - главный командный пункт или, как написано на медной табличке, намертво прикрученной к двери, - ГКП. Здесь меньше приборов, меньше шума, но здесь чуть ли не самое важное - карта прокладки. Плотная простыня бумаги, по которой змеится карандашный рисунок пройденного пути.
- Сколько еще? - шепотом заставил штурмана отодвинуться к переборке, чтобы стала видна карта.
- Миль семь, - таким же шепотом ответил штурман и потер сине-бурый бугорок на лбу. - Скоро покажутся.
- Ты это... извини, - положил ладонь на лакированно блестящий лейтенантский погон.
- Да ну, товарищ старший ле... Да ну, Юра, - замигал пушистыми девичьими ресницами штурман.
- Сгоряча, в общем...
- Рифы - вот, - невпопад прошептал штурман.
- Что?
- Вы смотрели по индикатору? Цель ведь тоже ход имеет. Под углом к берегу. А там дальше - рифы. Я сказал командиру, а он...
Взгляд Майгатова мысленно продлил по карте карандашный рисунок прокладки с узелками невязок* и наткнулся на россыпи белых клякс с рваными краями и синими точками внутри - условными знаками рифов.
Со стоном наверху, в ходовой, хрустнуло кресло под Бурыгой. Щелкнул тумблер.
- Ну что нового, человек-ухо? - одним долгим зевком спросил он.
- На связь не выходит, товарищ капитан второго ранга, - проскребся в соты динамика ребяческий голосок.
- А ну еще раз повтори, чего он там брякнул после "SOS"а?
- Се-сейчас... Вот, у меня записано:"Кто близко, спасите. Эти гады ная..." Все. А дальше было какое-то шуршание, электрический разряд или что-то типа этого и тишина.
- Ная? Чего это, Анфимов? Наяривают, что ли? Или матом хотел запустить?
- Справа двадцать - цель! - взвизгнул худенький вахтенный --------*Невязка - расхождение между счислимым и истинным местом корабля. офицер-торпедист, который до этого лишь вжимался в переборку с таким видом, словно хотел с ней слиться.
Майгатов вздрогнул от крика, потому что не видел из-за небольшого выступа вахтенного офицера, а невидимая опасность всегда пугает сильнее видимой. Боясь, что штурман заметит его испуг, продлил резкий поворот корпуса влево и, поскольку в этом направлении был только индикатор целей, тут же нагнулся к нему. Вахтенный радиометрист-матросик, курносый, рыжеватый хлопец украинского призыва, отпрянул от зеленовато-желтого экрана, вежливо открывая обзор Майгатову, и ткнул в стекло прокуренным бурым ногтем:"Ось туточки!"
Желтый луч из центра экрана, так похожий на нитку, которую макнули в краску и теперь тащили по серому диску, оставляя за собой потеки, отбил точку в правом верхнем секторе. Она пожила пару секунд в полумраке экрана и потускнела, стерлась сразу после того, как выскользнула из тридцатиградусного сектора антенны.
- О-о, уже мачту видно! - прогудел наверху, в рубке, Бурыга. - Тоже мне железяка - меньше нашей!
Анфимов почти одновременно с этой тирадой подсказал рулевому более точный курс, и Майгатов уже решил подняться из ГКП в ходовую рубку, но что-то удержало его у экрана. Он не знал что, но в том, что отпечаталось в его безразличном, пока он слушал Бурыгу, почти не видящем взгляде было что-то необычное. Пока еще оно жило как нечто кажущееся, в чем можно было сомневаться сильнее, чем верить ему, Майгатов ждал новой отбивки цели, и, чем ближе добегал луч до нужного сектора, тем все меньше и меньше оставался в мозгу оттенок этой странности. Луч протянул мазок, выпустил из-под себя желтую точку, и ощущение, казалось, совсем истаявшее, вдруг пыхнуло во всю силу, ударило кровью в голову.
- Побачтэ - циль роздвоюеться, - с мягким полтавским выговором прошептал радиометрист.
Да, вместо одной желтой капли отсветки от цели на экране было две. С еле заметным разрывом между ними. Это походило на то, как делится под микроскопом размножающаяся клетка живого организма.
Луч описал круг и вновь воткнул в экран желтыми шляпками ржавых гвоздей все те же две засечки. Только теперь расстояние между ними увеличивалось.
Анфимов хмуро прослушал доклад радиометриста и скупо процедил сквозь зубы:
- Подойдем - разберемся. А вы, Майгатов, проверьте готовность шлюпки и высадочной команды. Ну и по имуществу: огнетушители, респираторы. Хоть убей, не пойму: дыма нет, огня нет - и полное радиомолчание. Еще к тому же ход пять-шесть узлов...
Когда до судна осталось с кабельтов*, "Альбатрос" лег на параллельный курс. Это было тем легче, что упрямый незнакомец шел почти по линейке. Подрабатывая рулями, сблизились до тридцати-сорока метров.
Небольшой, чуть длиннее "Альбатроса", сухогруз с непонятной надписью на борту - "Ирша", с вяло трепещущим на мачте российским флагом безмолвным серым айсбергом шел параллельным курсом. Дали семафор - тишина. Выстрелили из "калашникова" в воздух - такое же безмолвие в ответ.
- Ну и как ты их, Анфимов, будешь на шлюпке догонять? - обернулся занявший полкрыла ходового мостика Бурыга к сбившейся на другом краю этого же мостика синей толпе офицеров. - Может, бросить на фик этот "летучий голландец"?
- А вдруг там люди? - кивнул на сухогруз Майгатов. - Кто-то же дал "SOS".
- А теперь зашхерился** от нас, да? Ты мне мозги не засирай.
- Кораллы, - зачем-то встрял штурман.
- Ну что, Анфимов, какие мысли? Валим отсюда на фик или, на твой выпуклый военно-морской глаз, из этого дерьма можно выбраться?
- Кораллы, - заученно повторил штурман.
- Чего ты бормочешь?
- Кораллы... То есть скоро коралловые рифы. Мы и так уже в опасной зоне.
- И без тебя знаю.
- Разрешите, - шагнул из толпы Майгатов и сразу стал как-то выше ростом, мощнее. - Если поставить кранцы*** по правому борту и подойти вплотную, то можно перепрыгнуть на судно. Примерно со шкафута.
- А если мазанешь - и между бортов? Я тебя, что ли, отскребать буду и мамочке в цинковой посылке отправлять?
- Такие случаи уже были. Плохо заканчивались. -------- *Кабельтов морская единица длины, равная 185,2 м ( 0,1 морской мили). **Зашхерился ( морск. жарг.) - спрятался ( от слова "шхера" - укромная бухта). ***Кранец приспособление, вывешиваемое вдоль борта корабля (судна) и предназначенное для смягчения ударов его о причал или борт другого корабля ( судна).
Все обернулись на тихий, болезненный голос. В дверях ходовой рубки тенью стоял Молчи-Молчи и смотрел на Майгатова с холодным безразличием.
- Беру ответственность на себя, - вдруг огрубил голос чуть ли не до бурыгинских интонаций Анфимов, ощутив в глубине души, что это не он решился на подобную фразу, а раздражение на Молчи-Молчи заставило его сделать это и сразу же вслед за фразой толкнуло назад, в ходовую рубку.
- Ну давай, - непривычно тихо пробурчал Бурыга. - Но если что, ты командир...
Майгатов в своей каюте сменил тропическую куртку и шорты на синюю рубаху с длинными рукавами и синие брюки. Не для красоты и не для того, чтоб не обгорела кожа на солнце, а, скорее, оттого, что за месяц похода в этом жарко-влажном пекле вокруг Аравии моряки поняли, что чем больше закрыто тело, тем меньше солнце выпаривает пот и тем легче переносить пытку жарой. По-пиратски повязал голову белым платком. Без всякого удовольствия посмотрел на прижавшийся к рваному клочку тени термометр - плюс сорок два. А, может, и сорок три. Смотря с высоты какого роста посмотреть. С майгатовских ста восьмидесяти двух сантиметров больше виделось сорок два. Что было, конечно же, лучше, чем сорок три. Но хуже привычных двадцати пяти-тридцати в его родном Новочеркасске в это время года.
Оглянулся на зеркало. Белизна платка еще сильнее подчеркивала смуглость кожи. В больших карих глазах, словно под кальку скопированных с отца, стыла бесконечность задонских степей, голос далекой, растворенной в веках то ли буртасской, то ли хазарской, то ли праболгарской, то ли еще какой тюркской крови. А выбившийся из-под платка каштановый чуб напоминал о матери, тихой липецкой крестьянке, волей военной судьбы оказавшейся на юге России, где и встретила она чернобрового красавца-дончака. Что еще от матери? Ах да - губы. Красивые, четко очерченные, с пухлинкой губы. Сколько раз после боев на ринге запекались, набухали чуть ли не с крупную абрикосину, а все равно восстанавливались, наливались юношеской спелостью. Мама-мама, далеко ты, ох, далеко! И нет уже отца, погибшего в автокатастрофе на своем старом, видавшем виды орсовском "газоне". И не у кого спросить, что это так жжет, гнетет душу, куда зовет сердце. Плохо, все кругом плохо. Флот гниет, как запущеная рана. Да и страна гниет. Стра-на! Нет уже той страны, которой присягал. Осколки одни. Словно врезал по стеклу стальной кулачище, и разлетелось оно вдребезги. И уж можно успокоиться этой ручище, отдохнуть, ан нет - раздирает еще не до конца отколотые осколки, скоблит ногтем по остаткам старого стекла. Уже и училище в Стрелецкой, где пять лет жизни оставлены, вроде и не училище, а институт, к тому же украинский.
- Та-ащ старший лейтенант, - вкрадчиво прошептал в щель приоткрытой двери запыхавшийся матрос. - Командир на шкафут вызывают...
- А как кранцы?
- Повесили уже. Двойную норму.
На шкафуте, прямо у выхода из коридора, Майгатова остановил Анфимов.
- Юра, если хоть немного того...
- Все нормально, товарищ командир. Дальше меня в училище никто в длину не прыгал: под семь метров - разрядный результат. - Возбужденно потер ладонь о ладонь. - Если б не сплошной борт от надстройки, то лучше бы поближе к носу прыгать. А с носа уже высоковато.
- Если б знать, где упасть...
- Соломки, в смысле? Там соломкой не пахнет. Сплошное железо.
Рулевой медленно подрабатывал вправо, и борт "летучего голландца" с облупившейся у фальшборта серой краской, с выгибом от какого-то старого, скорее всего, навала на причал, с мертвенно поскрипывающими стрелами грузовых кранов, со слепыми окнами ходовой рубки подплывал все ближе и ближе. "Да-дах!" - впечатался борт "Альбатроса" в шкафут сухогруза. Кранцы - а ими служили покрышки от "ЗИЛов" - сплющились в блины, но не дали стальным бокам кораблей потереться друг о друга. "Альбатрос" со всхлипом разжимаемых покрышек отошел на пару метров от борта сухогруза и чуть сбросил скорость, чтоб поровняться с беглецом.
Когда синяя пропасть сузилась до полуметра и вот-вот должны были чавкнуть сплющиваемые покрышки, Майгатов сандалией подвинул по палубе от себя отстегнутую насолидоленую цепочку лееров*, выдохнул воздух из легких и одним толчком бросил напрягшееся тело на борт сухогруза. И, уже отрываясь, вдруг ощутил, что отталкивание смазалось как-то странно отплывшей назад палубой. Руки схватили сначала воздух и только потом отчаянно вцепились в загнутый край борта.
- Майга!.. - обрывком крика ударило в спину.
Он, насколько позволяла поза висящего на кончиках пальцев скалолаза, повернул до боли в шее голову и углом глаза, через противную мешающую мутнинку разглядел, что отплывший назад борт "Альбатроса" двинулся к нему. "Ноги!" - сразу кольнуло в мозгу предчувствие. Секунда - и ноги попадут в тиски между бортами.
- А-ах! А-ах! - поочередно вскидывая руки с намокшими, непослушными ладонями, он перехватил наконец борт за срез выступа и, как в училище на гимнастической перекладине, рывком попытался сделать "выход силой", одновременно бросив на борт правую ногу. ------- *Леер - туго натянутый стальной трос, цепочка или металлический прут, служащий для ограждения борта.
"Зацепился", - радостно клекнуло в голове, и тут же наехавший борт "Альбатроса" так тряхнул сухогруз, что Майгатову пришлось до черноты в глазах впиться в срез борта локтем правой руки и соскальзывающей, никак не желающей зацепиться сандалией.
- Спокойно, спокойно, - не своим голосом прохрипел сзади Анфимов, и неясно было, кого он успокаивал: сгрудившихся у лееров моряков, разинувшего рот Бурыгу, себя или висящего, словно альпинист над пропастью, Майгатова.
Сандалия, наконец, слетела, освобожденная ступня пяткой зацепилась за срез. Майгатов помог ей локтем и, уже не думая о том, что падать придется все-таки не на мяконькую подстилочку, перевалился через борт сухогруза.
- Ур-ра-а-а! - вскинулся "Альбатрос" с ревом, которого хватило бы стадиону, наконец дождавшемуся гола в ворота сильного противника.
Нога поискала отлетевшую сандалию, пальцами подвинула толстую войлочную подкладку в нем (если не подкладывать, обожжешь ступню даже через кожаную подошву), и только потом, когда крик стал затухать, Майгатов поднялся и махнул призывно рукой:"Давай швартов!.."
Скрепленный швартовом участок дал возможность перепрыгнуть на сухогруз седому, чуть ли не старше Бурыги по годам командиру электро-механической боевой части капитан-лейтенанту Клепинину, еще трем морякам, одним из которых оказался маленький сигнальщик, первым обнаруживший змею, и тут же сезон прыжков прервал нервный крик с мостика:
- Товарищ командир, рифовое поле! Разобьемся!
Анфимов хмуро обернулся, из-под козырька, сделаного ладонью, вобрал в себя взглядом безликую на фоне раскаленного солнца голову штурмана и в этой горящей, объятой пламенем голове почувствовал какое-то плохое предзнаменование.
- Вах-цер!
- Я-а! - выбросило окриком Анфимова на крыло мостика тонко карандашного, по-девичьи узкоплечего вахтенного офицера, и его голову тоже ожег, обезличил диск солнца.
- Лево руля! - и уже боцманам: - Рубите чалки! Майгатов, останови судно и это... выясни, что к чему... Что-о?.. Да, все проверь. И груз тоже... Штурман, ты где?.. А-а, слушай, дай вахтенному безопасный курс. Я уже бегу наверх!..
5
Худая грязная чайка, больше похожая на ворону, чем на чайку, села на круглую антеннку над рулевой рубкой, собрала уставшие крылья, о чем-то подумала, опустив такую же грязную унылую голову, и горьким, нутряным криком словно позвала к себе Майгатова.
- Мех, а, мех, - обернулся тот к Клепинину, седому, наверное, самому старому на флоте и, скорее всего, самому опытному по мехчасти капитан-лейтенанту. - Посмотри машинное. Надо движки вырубить, - остальным лишь махнул головой на мрачную, похожую на грустную птицу над мраморным надгробием, чайку.
Ходовой мостик встретил кладбищенским молчанием. Лишь раскрытый вахтенный журнал и еще свежий окурок на рулевой колонке подсказывали, что люди только-только вышли отсюда и - еще секунда - ввалятся снова, грохнув смехом розыгрыша, с белозубыми улыбками на бородатых, пятнистых от солнечных ожогов лицах.
- Что? - вздрогнул Майгатов от хлопка.
- Это книга... справочник штурмана упал, тащ стащ лит-нант, - успокоил все тот же махонький сигнальщик.
- Справочник, говоришь? - поднял Майгатов с палубы книгу. - Штурмана точно, - прочел на грязной, засаленной обложке. - Значит, был же штурман...
Пальцы сами собой открыли первую страницу вахтенного журнала.
- Транспорт "Ирша". Порт приписки - Калининград. Собственность ТОО "Амианта". Ген. директор - А.Круминьш. Капитан - Л. Пестовский," - прочел вслух и тут же вернулся к странице, на которой был открыт журнал. Последняя запись - за полдень. Координаты. Запасы топлива, воды. Обычная муть. Никаких событий не зафиксировано. Только маленькая пропалинка от сигаретного пепла в нижнем углу страницы. Маленькая и рваненькая, словно шрам на выбритой щеке.
Выглянул в дверь. "Альбатрос", описывая циркуляцию, уходил мористее. Горизонт был чист. Или вон там что-то белеет? Чей-то борт? Может, и вправду какое-то суденышко, а, может, показалось. Слепит так, будто в зрачки иглы вставляют.
- Вот что, Абунин, - вспомнив, наконец, фамилию матросика, обернулся к нему от двери. - Стань к рулю и бери курс за "Альбатросом". Еще неизвестно, что с движками. Тебе, - кивнул первому из оставшихся матросов, вялому, вот-вот готовому упасть и заснуть моряку, - осмотреть грузовой трюм. А тебе, - второй моряк уже без кивка подобрался весь, выпятил грудь, озорно блеснул близко посаженными хитрыми глазами, - шлюпки, потом - бак, в общем всю верхнюю палубу, - и уже только для Абунина: - Я - вниз, каюты осмотрю...
Кают-компания встретила вековой, лоснящейся от жира грязью. То ли экономило это ТОО "Амианта" на всем подряд, то ли бизнесуха шла у них не ахти как, но только столы, стулья, буфет, жалкая, криво висящая на переборке засиженная мухами картина, радиола столетней давности были такими обшарпанными, такими запущенными, словно здесь размещался склад хламья, а не место, где питались, да к тому же не раз в сутки. На камбузе, в исцарапанном алюминиевом лагуне, спекшимся комком пластилина пристыли к дну макароны. Открытая банка тушенки, вычищенная и вылизанная изнутри до зеркального блеска, дополняла убогий бедняцкий пейзаж.
Остальные каюты, в том числе и командирская, были пусты. Вещи, одежда, книги, казалось, еще хранили тепло рук своих хозяев. Но почему-то, по очереди покидая каюты одну за другой, он ощущал, как поднимается в душе, усиливается чувство, что вот сейчас, вот если не за этой, то за той дверью он наконец встретит человека. И чем меньше оставалось дверей, тем ярче становилось это чувство.
Именно оно заставило так резко рвануть погнутую металлическую дверь в радиорубку. Нет, пусто. Майгатов уже хотел выйти, но взгляд скользнул с потрескивающей, работающей аппаратуры на палубу и остановил движения офицера. На мокром и без того лбу крупными ягодами выступил пот.
- Вот-ты-ы, - склонился Майгатов над бурой, с хорошую тарелку размером лужицу. - Кровь. Свежая.
Где-то внизу, под палубой, недовольно вздрогнул, затих движок. Треск, катающийся горохом по динамикам радиостанции, стал еще громче. Майгатов вспомнил о механике и, медленно отступая и старясь ничего не задеть, словно вот-вот должны были прибыть судмедэксперты, вышел из каюты. И пулей - в машинное.
- Сидорыч! - под буханье ног по трапу заставил обернуться седого, белого-белого лицом, которое так мало видит солнечный свет, Клепинина. Иди сюда! Там в этой... радиорубке...
Грубый толчок в спину швырнул его с середины трапа вниз, и Майгатов со всего размаха, еле успев выставить вперед руки, упал на стальные листы пайол*. Руки смягчили удар, но лбу все равно досталось: правая, уже дважды сшитая до этого бровь заныла на одной протяжной ноте. "Почти нокаут," оценил тошнотно пустую и одновременно такую отяжелевшую голову. Приподнялся на саднящем локте, чтобы разглядеть бандюгу-толкача, но вместо этого увидел у дизеля неподвижную, ставшую какой-то по-детски маленькой фигуру Клепинина.
- Си-идорыч, - позвал тихо, словно боясь разбудить.
А шел уже последний выставочный день. По правилам Экспоцентра, он заканчивался всегда в полдень, но многие уже с утра начали упаковывать товары, на которые они искали оптовых покупателей. Полки пустели с такой скоростью, словно по павильону временами проносился ураган. Выставка поблекла, потеряла свои яркие краски, превратилась в шумный вокзал. Буклеты, проспекты и наклейки, которые еще пару дней назад вручались нашим зевакам с видом даримых бриллиантов, мусором валялись по проходам. Праздник закончился, но все были так радостно возбуждены, точно он только начинался для коммерсантов. И лишь Паоло грустил возле своего стального монстра, который еще не нужно было упаковывать. По плану выставки загнать его обратно в контейнер должны были работяги-грузчики где-то через пару часов.
Она возникла из ниоткуда. Точнее, сначала была тележка с горой картонных ящиков, потом необъятная фигура грузчика в синем комбинезоне, а когда они снова открыли вид на грустного Паоло, он стоял по стойке "смирно" перед девушкой в светло-бежевом платье. Фигура у нее была на пять баллов с плюсом. По лицу оценку он поставить не мог, потому что видел девушку лишь со спины.
В ухе ожили голоса:
- Буон джорно.
- Буон джорно.
У нее был приятный, но уже чуть подшершавленный курением голос.
- По-русски понимаете?
- Си. Немнього.
- Тогда давайте познакомимся. Меня зовут Анна. А вас?
- Менья?.. Паоло. Толко зачьем?.. Я нет времьени знакомится. Савтра в Милано... Самольет...
- А ночь? Вы бы не пожалели, сэр...
Паоло напрягся, зачем-то полез в нагрудный карман. Деньги, что ли, решил пересчитать?
Майор-эмвэдэшник хитро подмигнул, воткнул в пухлый рот сигарету, громко щелкнул зажигалкой и одним углом рта, под глотки дыма, подытожил:
- Опять - шлюха. Может, повязать ее, стерву?
Иванов не успел ответить. Паоло протянул девушке гостиничную визитку и почему-то по-английски, словно после глупого обращения к нему "сэр" он не мог говорить ни на каком языке, кроме английского, попросил позвонить:
- Call me.
Девица наклонилась к столу, списала номер телефона на бумажку, сунула ее в несуразную, шкатулкой, сумочку, вернула гостиничную визитку Паоло и, кажется, улыбнулась. Стояла она к Иванову сейчас почти спиной, с небольшим разворотом, и он никак не мог разглядеть ее лицо. Только волосы, обесцвеченные до блондинистости Мэрилин Монро, мог изучить досконально, но волосы особых примет не имели, а девица, как назло, не оборачивалась.
- Сколко? - четко выговаривая каждую букву, спросил Паоло.
Она показала на растопыреных пальцах, но опять Иванов ничего не увидел. Если пять, то бишь пятьсот "зеленых", то это по московским меркам круто. Да и Паоло на миллионера не тянул. Ни внешне, ни по тому, что спецслужбы о нем знали.
Но он вдруг кивнул.
Майор-эмвэдэшник вырвал сигарету изо рта, раздавил ее о гору окурков в зеленой пепельнице.
- Я подумаль вечьером... Но это мнього.
- А так? - она снова что-то показала на пальцах.
- Я есть не снаю... Я подумаль,.. - Он наконец-то взял со стола свою визитку, близоруко сощурился на нее и почему-то посерел лицом. - Фряд ли. Аривэдэрчи, синьора, - вдруг погрубел голосом, перестал быть тактичным и учтивым. - Ми заканчивалэ работа... Всьо...
Майор-эмвэдэшник пнул пепельницу по столу, достал из открытой пачки "Мальборо" новую, чистенькую сигарету и прошипел:
- Ш-шлюшище! Ни хрена он на нее не клюнул.
Автокар, груженый мебелью, закрыл проход. Иванов вскочил, ойкнул от боли в ухе, - это микрофон, удерживаемый проводом, выскочил, ободрав мочку. Автокар вдруг встал, и единственная спасительная щель между плотно стоящими столами дала возможность Иванову увидеть, что девушка, тряхнув белой шапкой волос, повернулась и вышла не в коридор, а в павильончик соседней с Паоло фирмы. Взвыл электродвигатель, рванул мебель, рванул картинку в щели между столами и, когда отъехал, заставил брови Иванова удивленно сдвинуть морщины к чубу. На круглое, по-детски курносое лицо капитана рывком, словно от мазка кисти, легла краснота.
Девицы не было. Даже в соседнем павильоне. А Паоло сидел на своем стуле с таким грустным видом, точно перед ним никогда не возникало сказочное создание в виде блондинки с "ногами, что растут от ушей".
Не хотелось изображать панику. Не хотелось опрометью нестись за ней по коридору. Тем более, что ее белая головка не просматривалась нигде. Она будто растворилась в душном, пропахшем синтетикой воздухе павильона.
- Дай команду, чтоб ее "повели" от выхода, - попросил, вернувшись, майора.
На дверях павильона стояли люди МВД, и приказать им напрямую Иванов не мог.
- Сдалась она тебе! Мало, что ли, шлюх к нему за неделю заворачивало? - раздраженно пыхнул дымом майор.
- Сдалась, - твердо, с усилием ответил Иванов. - Она - первая, кому он дал телефон... И пока - единственная...
- Ну и что?
- А то, что он - "голубой", - раздраженно сказал Иванов то, что не советовал пока разглашать шеф и что вряд ли могли знать люди МВД.
Сигарета выпала изо рта майора на пол. Он повращал красными от бессонницы глазами, схватил радиотелефон и запустил в него скороговорку:
- Я - первый. Второму, третьему, четвертому. Блондинка, рост - выше среднего. В светло-бежевом мини. Туфли...
- Бежевые, - подсказал Иванов.
- Бежевые. Взять на слежение.
4
Форштевень "Альбатроса" резал синее полотно с легким прерывистым шуршанием. "Кто ж его Красным назвал? - обвел взглядом безмятежный горизонт Майгатов. - Наверно, опять напутали как с Тихим океаном. Ничего себе Тихий!"
- Майгатов! - голос Анфимова. - Как шлюпка?
- Готовим к спуску, товарищ командир. - Шагнул с правого крыла мостика в ходовую рубку.
От густого замеса духоты здесь не спасали даже открытые двери. Потрескивал эфирными шумами динамик, холодно гудел ящик радиолокационной станции, что-то из газмановских строевых песен типа - "Ты - морячка, я моряк" гундел под нос матрос-рулевой с годковским, нависающим козырьком чубом. Командирское кресло в левом дальнем углу продавливал необъятной фигурой Бурыга. Анфимов на манер подводника из приключенческого фильма, что вглядывается в перископ, прижимал лоб к черному, обтянутому засаленым дерматином ободу бинокуляра и медленно поводил влево-вправо его стальными ручками-рогами, словно от скорости этих движений зависело насколько быстро они найдут терпящий бедствие корабль.
Ходовая рубка всегда успокаивающе действовала на Майгатова. То ли желтым колером переборок и аппаратуры, то ли спокойной сосредоточенностью тех, кто нес здесь вахту, то ли значимостью всего того, что здесь происходило.
Из ходовой рубки вниз - шесть ступеней. За ними - главный командный пункт или, как написано на медной табличке, намертво прикрученной к двери, - ГКП. Здесь меньше приборов, меньше шума, но здесь чуть ли не самое важное - карта прокладки. Плотная простыня бумаги, по которой змеится карандашный рисунок пройденного пути.
- Сколько еще? - шепотом заставил штурмана отодвинуться к переборке, чтобы стала видна карта.
- Миль семь, - таким же шепотом ответил штурман и потер сине-бурый бугорок на лбу. - Скоро покажутся.
- Ты это... извини, - положил ладонь на лакированно блестящий лейтенантский погон.
- Да ну, товарищ старший ле... Да ну, Юра, - замигал пушистыми девичьими ресницами штурман.
- Сгоряча, в общем...
- Рифы - вот, - невпопад прошептал штурман.
- Что?
- Вы смотрели по индикатору? Цель ведь тоже ход имеет. Под углом к берегу. А там дальше - рифы. Я сказал командиру, а он...
Взгляд Майгатова мысленно продлил по карте карандашный рисунок прокладки с узелками невязок* и наткнулся на россыпи белых клякс с рваными краями и синими точками внутри - условными знаками рифов.
Со стоном наверху, в ходовой, хрустнуло кресло под Бурыгой. Щелкнул тумблер.
- Ну что нового, человек-ухо? - одним долгим зевком спросил он.
- На связь не выходит, товарищ капитан второго ранга, - проскребся в соты динамика ребяческий голосок.
- А ну еще раз повтори, чего он там брякнул после "SOS"а?
- Се-сейчас... Вот, у меня записано:"Кто близко, спасите. Эти гады ная..." Все. А дальше было какое-то шуршание, электрический разряд или что-то типа этого и тишина.
- Ная? Чего это, Анфимов? Наяривают, что ли? Или матом хотел запустить?
- Справа двадцать - цель! - взвизгнул худенький вахтенный --------*Невязка - расхождение между счислимым и истинным местом корабля. офицер-торпедист, который до этого лишь вжимался в переборку с таким видом, словно хотел с ней слиться.
Майгатов вздрогнул от крика, потому что не видел из-за небольшого выступа вахтенного офицера, а невидимая опасность всегда пугает сильнее видимой. Боясь, что штурман заметит его испуг, продлил резкий поворот корпуса влево и, поскольку в этом направлении был только индикатор целей, тут же нагнулся к нему. Вахтенный радиометрист-матросик, курносый, рыжеватый хлопец украинского призыва, отпрянул от зеленовато-желтого экрана, вежливо открывая обзор Майгатову, и ткнул в стекло прокуренным бурым ногтем:"Ось туточки!"
Желтый луч из центра экрана, так похожий на нитку, которую макнули в краску и теперь тащили по серому диску, оставляя за собой потеки, отбил точку в правом верхнем секторе. Она пожила пару секунд в полумраке экрана и потускнела, стерлась сразу после того, как выскользнула из тридцатиградусного сектора антенны.
- О-о, уже мачту видно! - прогудел наверху, в рубке, Бурыга. - Тоже мне железяка - меньше нашей!
Анфимов почти одновременно с этой тирадой подсказал рулевому более точный курс, и Майгатов уже решил подняться из ГКП в ходовую рубку, но что-то удержало его у экрана. Он не знал что, но в том, что отпечаталось в его безразличном, пока он слушал Бурыгу, почти не видящем взгляде было что-то необычное. Пока еще оно жило как нечто кажущееся, в чем можно было сомневаться сильнее, чем верить ему, Майгатов ждал новой отбивки цели, и, чем ближе добегал луч до нужного сектора, тем все меньше и меньше оставался в мозгу оттенок этой странности. Луч протянул мазок, выпустил из-под себя желтую точку, и ощущение, казалось, совсем истаявшее, вдруг пыхнуло во всю силу, ударило кровью в голову.
- Побачтэ - циль роздвоюеться, - с мягким полтавским выговором прошептал радиометрист.
Да, вместо одной желтой капли отсветки от цели на экране было две. С еле заметным разрывом между ними. Это походило на то, как делится под микроскопом размножающаяся клетка живого организма.
Луч описал круг и вновь воткнул в экран желтыми шляпками ржавых гвоздей все те же две засечки. Только теперь расстояние между ними увеличивалось.
Анфимов хмуро прослушал доклад радиометриста и скупо процедил сквозь зубы:
- Подойдем - разберемся. А вы, Майгатов, проверьте готовность шлюпки и высадочной команды. Ну и по имуществу: огнетушители, респираторы. Хоть убей, не пойму: дыма нет, огня нет - и полное радиомолчание. Еще к тому же ход пять-шесть узлов...
Когда до судна осталось с кабельтов*, "Альбатрос" лег на параллельный курс. Это было тем легче, что упрямый незнакомец шел почти по линейке. Подрабатывая рулями, сблизились до тридцати-сорока метров.
Небольшой, чуть длиннее "Альбатроса", сухогруз с непонятной надписью на борту - "Ирша", с вяло трепещущим на мачте российским флагом безмолвным серым айсбергом шел параллельным курсом. Дали семафор - тишина. Выстрелили из "калашникова" в воздух - такое же безмолвие в ответ.
- Ну и как ты их, Анфимов, будешь на шлюпке догонять? - обернулся занявший полкрыла ходового мостика Бурыга к сбившейся на другом краю этого же мостика синей толпе офицеров. - Может, бросить на фик этот "летучий голландец"?
- А вдруг там люди? - кивнул на сухогруз Майгатов. - Кто-то же дал "SOS".
- А теперь зашхерился** от нас, да? Ты мне мозги не засирай.
- Кораллы, - зачем-то встрял штурман.
- Ну что, Анфимов, какие мысли? Валим отсюда на фик или, на твой выпуклый военно-морской глаз, из этого дерьма можно выбраться?
- Кораллы, - заученно повторил штурман.
- Чего ты бормочешь?
- Кораллы... То есть скоро коралловые рифы. Мы и так уже в опасной зоне.
- И без тебя знаю.
- Разрешите, - шагнул из толпы Майгатов и сразу стал как-то выше ростом, мощнее. - Если поставить кранцы*** по правому борту и подойти вплотную, то можно перепрыгнуть на судно. Примерно со шкафута.
- А если мазанешь - и между бортов? Я тебя, что ли, отскребать буду и мамочке в цинковой посылке отправлять?
- Такие случаи уже были. Плохо заканчивались. -------- *Кабельтов морская единица длины, равная 185,2 м ( 0,1 морской мили). **Зашхерился ( морск. жарг.) - спрятался ( от слова "шхера" - укромная бухта). ***Кранец приспособление, вывешиваемое вдоль борта корабля (судна) и предназначенное для смягчения ударов его о причал или борт другого корабля ( судна).
Все обернулись на тихий, болезненный голос. В дверях ходовой рубки тенью стоял Молчи-Молчи и смотрел на Майгатова с холодным безразличием.
- Беру ответственность на себя, - вдруг огрубил голос чуть ли не до бурыгинских интонаций Анфимов, ощутив в глубине души, что это не он решился на подобную фразу, а раздражение на Молчи-Молчи заставило его сделать это и сразу же вслед за фразой толкнуло назад, в ходовую рубку.
- Ну давай, - непривычно тихо пробурчал Бурыга. - Но если что, ты командир...
Майгатов в своей каюте сменил тропическую куртку и шорты на синюю рубаху с длинными рукавами и синие брюки. Не для красоты и не для того, чтоб не обгорела кожа на солнце, а, скорее, оттого, что за месяц похода в этом жарко-влажном пекле вокруг Аравии моряки поняли, что чем больше закрыто тело, тем меньше солнце выпаривает пот и тем легче переносить пытку жарой. По-пиратски повязал голову белым платком. Без всякого удовольствия посмотрел на прижавшийся к рваному клочку тени термометр - плюс сорок два. А, может, и сорок три. Смотря с высоты какого роста посмотреть. С майгатовских ста восьмидесяти двух сантиметров больше виделось сорок два. Что было, конечно же, лучше, чем сорок три. Но хуже привычных двадцати пяти-тридцати в его родном Новочеркасске в это время года.
Оглянулся на зеркало. Белизна платка еще сильнее подчеркивала смуглость кожи. В больших карих глазах, словно под кальку скопированных с отца, стыла бесконечность задонских степей, голос далекой, растворенной в веках то ли буртасской, то ли хазарской, то ли праболгарской, то ли еще какой тюркской крови. А выбившийся из-под платка каштановый чуб напоминал о матери, тихой липецкой крестьянке, волей военной судьбы оказавшейся на юге России, где и встретила она чернобрового красавца-дончака. Что еще от матери? Ах да - губы. Красивые, четко очерченные, с пухлинкой губы. Сколько раз после боев на ринге запекались, набухали чуть ли не с крупную абрикосину, а все равно восстанавливались, наливались юношеской спелостью. Мама-мама, далеко ты, ох, далеко! И нет уже отца, погибшего в автокатастрофе на своем старом, видавшем виды орсовском "газоне". И не у кого спросить, что это так жжет, гнетет душу, куда зовет сердце. Плохо, все кругом плохо. Флот гниет, как запущеная рана. Да и страна гниет. Стра-на! Нет уже той страны, которой присягал. Осколки одни. Словно врезал по стеклу стальной кулачище, и разлетелось оно вдребезги. И уж можно успокоиться этой ручище, отдохнуть, ан нет - раздирает еще не до конца отколотые осколки, скоблит ногтем по остаткам старого стекла. Уже и училище в Стрелецкой, где пять лет жизни оставлены, вроде и не училище, а институт, к тому же украинский.
- Та-ащ старший лейтенант, - вкрадчиво прошептал в щель приоткрытой двери запыхавшийся матрос. - Командир на шкафут вызывают...
- А как кранцы?
- Повесили уже. Двойную норму.
На шкафуте, прямо у выхода из коридора, Майгатова остановил Анфимов.
- Юра, если хоть немного того...
- Все нормально, товарищ командир. Дальше меня в училище никто в длину не прыгал: под семь метров - разрядный результат. - Возбужденно потер ладонь о ладонь. - Если б не сплошной борт от надстройки, то лучше бы поближе к носу прыгать. А с носа уже высоковато.
- Если б знать, где упасть...
- Соломки, в смысле? Там соломкой не пахнет. Сплошное железо.
Рулевой медленно подрабатывал вправо, и борт "летучего голландца" с облупившейся у фальшборта серой краской, с выгибом от какого-то старого, скорее всего, навала на причал, с мертвенно поскрипывающими стрелами грузовых кранов, со слепыми окнами ходовой рубки подплывал все ближе и ближе. "Да-дах!" - впечатался борт "Альбатроса" в шкафут сухогруза. Кранцы - а ими служили покрышки от "ЗИЛов" - сплющились в блины, но не дали стальным бокам кораблей потереться друг о друга. "Альбатрос" со всхлипом разжимаемых покрышек отошел на пару метров от борта сухогруза и чуть сбросил скорость, чтоб поровняться с беглецом.
Когда синяя пропасть сузилась до полуметра и вот-вот должны были чавкнуть сплющиваемые покрышки, Майгатов сандалией подвинул по палубе от себя отстегнутую насолидоленую цепочку лееров*, выдохнул воздух из легких и одним толчком бросил напрягшееся тело на борт сухогруза. И, уже отрываясь, вдруг ощутил, что отталкивание смазалось как-то странно отплывшей назад палубой. Руки схватили сначала воздух и только потом отчаянно вцепились в загнутый край борта.
- Майга!.. - обрывком крика ударило в спину.
Он, насколько позволяла поза висящего на кончиках пальцев скалолаза, повернул до боли в шее голову и углом глаза, через противную мешающую мутнинку разглядел, что отплывший назад борт "Альбатроса" двинулся к нему. "Ноги!" - сразу кольнуло в мозгу предчувствие. Секунда - и ноги попадут в тиски между бортами.
- А-ах! А-ах! - поочередно вскидывая руки с намокшими, непослушными ладонями, он перехватил наконец борт за срез выступа и, как в училище на гимнастической перекладине, рывком попытался сделать "выход силой", одновременно бросив на борт правую ногу. ------- *Леер - туго натянутый стальной трос, цепочка или металлический прут, служащий для ограждения борта.
"Зацепился", - радостно клекнуло в голове, и тут же наехавший борт "Альбатроса" так тряхнул сухогруз, что Майгатову пришлось до черноты в глазах впиться в срез борта локтем правой руки и соскальзывающей, никак не желающей зацепиться сандалией.
- Спокойно, спокойно, - не своим голосом прохрипел сзади Анфимов, и неясно было, кого он успокаивал: сгрудившихся у лееров моряков, разинувшего рот Бурыгу, себя или висящего, словно альпинист над пропастью, Майгатова.
Сандалия, наконец, слетела, освобожденная ступня пяткой зацепилась за срез. Майгатов помог ей локтем и, уже не думая о том, что падать придется все-таки не на мяконькую подстилочку, перевалился через борт сухогруза.
- Ур-ра-а-а! - вскинулся "Альбатрос" с ревом, которого хватило бы стадиону, наконец дождавшемуся гола в ворота сильного противника.
Нога поискала отлетевшую сандалию, пальцами подвинула толстую войлочную подкладку в нем (если не подкладывать, обожжешь ступню даже через кожаную подошву), и только потом, когда крик стал затухать, Майгатов поднялся и махнул призывно рукой:"Давай швартов!.."
Скрепленный швартовом участок дал возможность перепрыгнуть на сухогруз седому, чуть ли не старше Бурыги по годам командиру электро-механической боевой части капитан-лейтенанту Клепинину, еще трем морякам, одним из которых оказался маленький сигнальщик, первым обнаруживший змею, и тут же сезон прыжков прервал нервный крик с мостика:
- Товарищ командир, рифовое поле! Разобьемся!
Анфимов хмуро обернулся, из-под козырька, сделаного ладонью, вобрал в себя взглядом безликую на фоне раскаленного солнца голову штурмана и в этой горящей, объятой пламенем голове почувствовал какое-то плохое предзнаменование.
- Вах-цер!
- Я-а! - выбросило окриком Анфимова на крыло мостика тонко карандашного, по-девичьи узкоплечего вахтенного офицера, и его голову тоже ожег, обезличил диск солнца.
- Лево руля! - и уже боцманам: - Рубите чалки! Майгатов, останови судно и это... выясни, что к чему... Что-о?.. Да, все проверь. И груз тоже... Штурман, ты где?.. А-а, слушай, дай вахтенному безопасный курс. Я уже бегу наверх!..
5
Худая грязная чайка, больше похожая на ворону, чем на чайку, села на круглую антеннку над рулевой рубкой, собрала уставшие крылья, о чем-то подумала, опустив такую же грязную унылую голову, и горьким, нутряным криком словно позвала к себе Майгатова.
- Мех, а, мех, - обернулся тот к Клепинину, седому, наверное, самому старому на флоте и, скорее всего, самому опытному по мехчасти капитан-лейтенанту. - Посмотри машинное. Надо движки вырубить, - остальным лишь махнул головой на мрачную, похожую на грустную птицу над мраморным надгробием, чайку.
Ходовой мостик встретил кладбищенским молчанием. Лишь раскрытый вахтенный журнал и еще свежий окурок на рулевой колонке подсказывали, что люди только-только вышли отсюда и - еще секунда - ввалятся снова, грохнув смехом розыгрыша, с белозубыми улыбками на бородатых, пятнистых от солнечных ожогов лицах.
- Что? - вздрогнул Майгатов от хлопка.
- Это книга... справочник штурмана упал, тащ стащ лит-нант, - успокоил все тот же махонький сигнальщик.
- Справочник, говоришь? - поднял Майгатов с палубы книгу. - Штурмана точно, - прочел на грязной, засаленной обложке. - Значит, был же штурман...
Пальцы сами собой открыли первую страницу вахтенного журнала.
- Транспорт "Ирша". Порт приписки - Калининград. Собственность ТОО "Амианта". Ген. директор - А.Круминьш. Капитан - Л. Пестовский," - прочел вслух и тут же вернулся к странице, на которой был открыт журнал. Последняя запись - за полдень. Координаты. Запасы топлива, воды. Обычная муть. Никаких событий не зафиксировано. Только маленькая пропалинка от сигаретного пепла в нижнем углу страницы. Маленькая и рваненькая, словно шрам на выбритой щеке.
Выглянул в дверь. "Альбатрос", описывая циркуляцию, уходил мористее. Горизонт был чист. Или вон там что-то белеет? Чей-то борт? Может, и вправду какое-то суденышко, а, может, показалось. Слепит так, будто в зрачки иглы вставляют.
- Вот что, Абунин, - вспомнив, наконец, фамилию матросика, обернулся к нему от двери. - Стань к рулю и бери курс за "Альбатросом". Еще неизвестно, что с движками. Тебе, - кивнул первому из оставшихся матросов, вялому, вот-вот готовому упасть и заснуть моряку, - осмотреть грузовой трюм. А тебе, - второй моряк уже без кивка подобрался весь, выпятил грудь, озорно блеснул близко посаженными хитрыми глазами, - шлюпки, потом - бак, в общем всю верхнюю палубу, - и уже только для Абунина: - Я - вниз, каюты осмотрю...
Кают-компания встретила вековой, лоснящейся от жира грязью. То ли экономило это ТОО "Амианта" на всем подряд, то ли бизнесуха шла у них не ахти как, но только столы, стулья, буфет, жалкая, криво висящая на переборке засиженная мухами картина, радиола столетней давности были такими обшарпанными, такими запущенными, словно здесь размещался склад хламья, а не место, где питались, да к тому же не раз в сутки. На камбузе, в исцарапанном алюминиевом лагуне, спекшимся комком пластилина пристыли к дну макароны. Открытая банка тушенки, вычищенная и вылизанная изнутри до зеркального блеска, дополняла убогий бедняцкий пейзаж.
Остальные каюты, в том числе и командирская, были пусты. Вещи, одежда, книги, казалось, еще хранили тепло рук своих хозяев. Но почему-то, по очереди покидая каюты одну за другой, он ощущал, как поднимается в душе, усиливается чувство, что вот сейчас, вот если не за этой, то за той дверью он наконец встретит человека. И чем меньше оставалось дверей, тем ярче становилось это чувство.
Именно оно заставило так резко рвануть погнутую металлическую дверь в радиорубку. Нет, пусто. Майгатов уже хотел выйти, но взгляд скользнул с потрескивающей, работающей аппаратуры на палубу и остановил движения офицера. На мокром и без того лбу крупными ягодами выступил пот.
- Вот-ты-ы, - склонился Майгатов над бурой, с хорошую тарелку размером лужицу. - Кровь. Свежая.
Где-то внизу, под палубой, недовольно вздрогнул, затих движок. Треск, катающийся горохом по динамикам радиостанции, стал еще громче. Майгатов вспомнил о механике и, медленно отступая и старясь ничего не задеть, словно вот-вот должны были прибыть судмедэксперты, вышел из каюты. И пулей - в машинное.
- Сидорыч! - под буханье ног по трапу заставил обернуться седого, белого-белого лицом, которое так мало видит солнечный свет, Клепинина. Иди сюда! Там в этой... радиорубке...
Грубый толчок в спину швырнул его с середины трапа вниз, и Майгатов со всего размаха, еле успев выставить вперед руки, упал на стальные листы пайол*. Руки смягчили удар, но лбу все равно досталось: правая, уже дважды сшитая до этого бровь заныла на одной протяжной ноте. "Почти нокаут," оценил тошнотно пустую и одновременно такую отяжелевшую голову. Приподнялся на саднящем локте, чтобы разглядеть бандюгу-толкача, но вместо этого увидел у дизеля неподвижную, ставшую какой-то по-детски маленькой фигуру Клепинина.
- Си-идорыч, - позвал тихо, словно боясь разбудить.