Страница:
– Хорошо поют, чертовки, хоть и с акцентом, – покачав головой, надсадно проорал прапорщик Доровских (которому, все знали, медведь на ухо наступил) и бережно подул на горячий чай. – Жалко девок.
Her weapons were her crystal eyes… – неслось с «концертной площадки».
– А вкусненьким можно было бы и поделиться, – сказал в пространство сержант Кудлатый. – Западло в одиночку-то сладкое жрать… – Где женщины, там до ссоры недалеко.
– Брось, Витек. Ты ж знаешь, что Валера сам не свой до сгущенки. Пусть порадуется напоследок. Ему скоро на дело идти. – После того, что бойцы видели на импровизированной сцене, неожиданно спокойный голос сработал не хуже ушата холодной воды в летний день. И – что удивительно: сказано было тихо, а все услышали.
Мегатонники обернулись. Неизвестно как, неизвестно когда, не оставив за собой даже цепочки следов, среди них оказался тринадцатый обитатель объекта У-18-Б – высокий худощавый блондин в накинутой на плечи зеленой фуфаечке. Аккуратно поддернув брюки, он примостился на краешке бревна. Откинул со лба непослушную прядку волос. Зевнул.
– Толян! – воскликнул Кучин, невольно притоптывая ногой в такт движению бедер солистки. – Здорово! «Спрайту» будешь? По случаю!
– Лучше чайку горяченького налейте, – попросил прапорщик Анатолий Хутчиш. – Что у вас тут за дискотека? Спать не даете.
– Товарищ генерал поздравляет нас с Рождеством!!! – объяснил Шикин, передавая Хутчишу исходящую паром эмалированную кружку.
– А! Ну-ну. – Хутчиш кружку взял, неторопливо обернулся и, не вставая, кивнул Евахнову: – Здравия желаю, товарищ генерал.
Генерал засопел. Будь его воля, он сгноил бы ни в грош не ставящего начальство наглеца на нарядах вне очереди. Но знал генерал, что этот обуревший прапор ему не по зубам. Да что там ему, – сам министр обороны как-то объявил Хутчишу десять суток «губы», а на следующий день примчался самолично извиняться. Не просто извиняться – перед строем!
На третьем глотке сгущенки Зыкину в рот полезла какая-то инородная пакость. Мысленно выматерившись – даже сгущенку нормально варить разучились, уроды! – он подцепил пальцами кусочек обслюнявленной полоски, потянул наружу, но потом передумал и незаметно затолкал обратно.
И кончилась песня. И снова вроде бы забарахлила техника у девчат. Может, падающий снег закоротил контакты? Девицы-красавицы словно чувствовали, что их пожирают глазами. Такие позы принимали, так томно выгибали спинки, что у бойцов пот на лбу проступил.
– На его месте я б туда не совался, – задумчиво протянул Кучин, наблюдая, как полковник Авакумский, скользя по льду, бежит к замолчавшим девушкам, чтобы объявить следующюю песню.
– Ну так и предупредил бы, – логично посоветовал Кудлатый. Из ансамбля ему больше всего нравилась та, что за ударными. Егоза.
– Нефиг. Сам понимать должен, что не в обычную вэ-чэ погостить приехал. Что здесь даже дышать сторожко надо, не то что бегать… Эй, Синдерелла, ты куда?
– Отолью пойду. – Зыкин поднялся с бревнышка и отошел за елку, подальше от ушлых сотоварищей. Оглядевшись – не подглядывает ли кто – он вновь подцепил краешек постороннего предмета в банке и стал вытягивать бумажную ленточку – точь-в-точь как телеграфная.
«СОВЕРШЕННО СЕКР…» – меленькими буковками в одну строку было напечатано на ней; дальнейший текст скрывался под слоем сгущенки. Зыкин сунул конец в рот и принялся обсасывать с ленты сгущенку.
«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО, – гласила очищенная надпись. – ПО ПРОЧТЕНИИ УНИЧТОЖИТЬ. БОЕВОЕ ЗАДАНИЕ. АНАЛИЗ РЕЗУЛЬТАТОВ ПРОВЕДЕННЫХ…»
Лента была длинной. Зыкин в задумчивости почесал репу. Он надеялся, что дали добро его рапорту с Чечней, а оно, видишь как, повернулось.
Нет, то не забарахлила техника, то пришел черед следующего номера концертной программы. На последних шагах полковник Авакумский поскользнулся окончательно, и быть бы ему в горизонтальном конфузе, но первая среди красавиц, солистка, выступила навстречу, лихим движением головы откинула иссиня-черную гриву волос за плечи и ловко, хоть и вслепую, подхватила полковника. И возложила его левую руку на крутое бедро, а правой доверила свою ладонь.
Полковник опешил. Полковник никак не ожидал, что его пригласят, но подобрался и втянул живот.
А далее началось танго на снегу. И загипнотизированные волшебным действом дали закружились вокруг танцующей пары. Все быстрее вписывались в водоворот кочки и проруби, ледяные исполины и полоска леса на далеком горизонте.
И казалось, будто не гитары рождают музыку, а музыка сама возникает внутри каждого из зрителей. И сердца суровых мегатонников подхватили жаркий ритм знойного танца.
И снег стал горячим, превратился в опадающий цвет акаций, пусть не развевалась мантилья, не стрекотали кастаньеты…
Хутчиш пожал плечами.
– А что, будет тревога? – поинтересовался вернувшийся к костру Зыкин, вытирая липкие пальцы горстью снега. Ему было больно смотреть, как солистка танцует с другим.
Одна из гитаристочек подбросила белую розу, роза несколько раз перекувырнулась в воздухе. Полковник, завершая очередное па, наклонил исполненную грации партнершу, и та поймала цветок зубами, словно не закрывала траурная ленточка ее глаза от окружающего мира. И еще быстрее понеслись по окружности проруби, ледяные истуканы и кочки, сливаясь в сплошные линии. И снег превратился в соль.
– Валера, ты вертолет видел?
– На котором генерал прилетел? Ну, видел. – Большая снежинка села Зыкину на ресницу и растаяла. Горькая, как слеза.
– И что в нем было необычного?
– Я ж говорил – салага, – буркнул Кучин из-под опущенного лба, продолжая украдкой следить за генералом. Нет, пронесло и на этот раз. Евахнов ничего не заподозрил и захрустел снегом дальше.
Словно только эта четверка – генерал и три мегатонника – не попала под чарующую силу танца. Остальные бойцы уподобились ледяным истуканам, кто с чашкой стынущего чая в руке, кто просто с открытым ртом…
В поднятом танцующей парой вихре кружилось низкое небо, жирным мазком живописца обжигала зрачки волнующаяся грива девичьих волос. И лепестки белой розы трепетали, как оперение пущенной из лука стрелы. И под расстегнутой на две верхние пуговицы шинелью полковника можно было углядеть вместо гастука концертную бабочку цвета хаки.
– Погоди, Илья, – отмахнулся Хутчиш и вновь повернулся к Зыкину. – Валера, это «Ми-8мт» был?
– Ну. – Под взглядом десятимегатонника молодой боец чувствовал себя очень неловко. Но то был не страх.
– Аналог гражданского «Ми-17», зеленый, с российским флагом на борту, ракетные установки «УБ-16» на балочных подвесках, экипаж три человека, двадцатидвухместный, грузоподъемность четыре тонны или три тонны на подвеске?
– Ох ты, мать моя женщина… – До Зыкина наконец дошло, почему ребята устроили партер так далеко от сцены. Он посмотрел в ту сторону, где скрылся вертолет, потом перевел взгляд на концертную площадку.
Смуглые пальцы терзали струны гитар, как зубы пантеры горло неспасшейся лани.
– Понял наконец? Молоток. – Не дожидаясь ответа Хутчиш поднялся. – Ладно, ребята, пойду вздремну. Сами справитесь или, может, пособить?
– Да ладно тебе, Толян! – сплюнул Кучин, словно ему на язык что-то попало, и удивленно попытался заглянуть внутрь банки сгущенки. – Не в первый раз. Помнишь, как к вентиляционной трубе на У-17-Б автралийцы подсоединили контейнер с мухами це-це… А ты рот закрой! – это уже Зыкину.
– Что ж теперь будет? – Зыкин непроизвольно сжал ни в чем не повинную, бедную банку, вминая стенки внутрь.
Да, прав был старшина Кучин: очень многому еще придется научиться рядовому Валерию Зыкину, прежде чем он станет полноценным мегатонником. Ведь это так просто: вертолет привез генерала и концертную бригаду, привез и должен увезти. Так зачем нужны ему пусковые установки на, не много не мало, шестнадцать ракет?!. Если б только для обеспечения безопасности груза, тогда б это были многоцелевые ракеты, а не класса «воздух – земля»…
А подгоняемые ритмом жестокого танца пульсы уже стучали, как пулеметы. Острое предчувствие неминуемой опасности разлилось по объекту У-18-Б, натягивая жилы, как струны.
И вот танцующая пара распалась; он и она встали по разные стороны концертной площадки. И, подхлестываемые ритмом, как ударами бича, пошли навстречу друг другу. И сошлись в последнем вираже.
И белая роза стало вдруг алой. И полковник медленно завалился набок с кривым ножом под сердцем, и уже не было в происходящем ни гармонии, ни музыки. Полковник скрючился и замер.
И с одной стороны оказались подхватившиеся с мест мегатонники, а с другой присланные им на погибель валькирии.
– Ну вот, началось, – вздохнул Кучин, спрятав недоеденную сгущенку за пазуху, к мобильнику. И хрустнул пальцами. И застегнул полушубок. На все пуговицы.
Глава 2. Конец объекта У-18-Б
Her weapons were her crystal eyes… – неслось с «концертной площадки».
Солистка сделала шаг вперед, оседлав микрофоную стойку, как ребенок деревянного коня. И бедрами начала выделывать такие кренделя, что мало кто смог бы вытерпеть пытку. Ведь вроде для всех она это вытворяла, но ни для кого конкретно.
Making every man a man…
Black as the dark night she was…
Got what no-one else had…
– А вкусненьким можно было бы и поделиться, – сказал в пространство сержант Кудлатый. – Западло в одиночку-то сладкое жрать… – Где женщины, там до ссоры недалеко.
– Брось, Витек. Ты ж знаешь, что Валера сам не свой до сгущенки. Пусть порадуется напоследок. Ему скоро на дело идти. – После того, что бойцы видели на импровизированной сцене, неожиданно спокойный голос сработал не хуже ушата холодной воды в летний день. И – что удивительно: сказано было тихо, а все услышали.
Мегатонники обернулись. Неизвестно как, неизвестно когда, не оставив за собой даже цепочки следов, среди них оказался тринадцатый обитатель объекта У-18-Б – высокий худощавый блондин в накинутой на плечи зеленой фуфаечке. Аккуратно поддернув брюки, он примостился на краешке бревна. Откинул со лба непослушную прядку волос. Зевнул.
– Толян! – воскликнул Кучин, невольно притоптывая ногой в такт движению бедер солистки. – Здорово! «Спрайту» будешь? По случаю!
– Лучше чайку горяченького налейте, – попросил прапорщик Анатолий Хутчиш. – Что у вас тут за дискотека? Спать не даете.
– Товарищ генерал поздравляет нас с Рождеством!!! – объяснил Шикин, передавая Хутчишу исходящую паром эмалированную кружку.
– А! Ну-ну. – Хутчиш кружку взял, неторопливо обернулся и, не вставая, кивнул Евахнову: – Здравия желаю, товарищ генерал.
Генерал засопел. Будь его воля, он сгноил бы ни в грош не ставящего начальство наглеца на нарядах вне очереди. Но знал генерал, что этот обуревший прапор ему не по зубам. Да что там ему, – сам министр обороны как-то объявил Хутчишу десять суток «губы», а на следующий день примчался самолично извиняться. Не просто извиняться – перед строем!
На третьем глотке сгущенки Зыкину в рот полезла какая-то инородная пакость. Мысленно выматерившись – даже сгущенку нормально варить разучились, уроды! – он подцепил пальцами кусочек обслюнявленной полоски, потянул наружу, но потом передумал и незаметно затолкал обратно.
– Товарищ генерал, разрешите обратиться! – решил разрядить обстановку сержант Кудлатый. У него бабушка была армянка. – А танцы будут? Ну, в целях близкого ознакомления с творчеством вокально-инструментального коллектива… – И подмигнул с той долей панибратства, которую генерал еще мог позволить.
Shizgara! Yeah, baby shizgara!
I'm your Venus! I'm your fire!
At your desire!
Well, I'm your Venus! I'm your fire!
At your desire!
Wow!..
A-aa-aa-aa!
И кончилась песня. И снова вроде бы забарахлила техника у девчат. Может, падающий снег закоротил контакты? Девицы-красавицы словно чувствовали, что их пожирают глазами. Такие позы принимали, так томно выгибали спинки, что у бойцов пот на лбу проступил.
– На его месте я б туда не совался, – задумчиво протянул Кучин, наблюдая, как полковник Авакумский, скользя по льду, бежит к замолчавшим девушкам, чтобы объявить следующюю песню.
– Ну так и предупредил бы, – логично посоветовал Кудлатый. Из ансамбля ему больше всего нравилась та, что за ударными. Егоза.
– Нефиг. Сам понимать должен, что не в обычную вэ-чэ погостить приехал. Что здесь даже дышать сторожко надо, не то что бегать… Эй, Синдерелла, ты куда?
– Отолью пойду. – Зыкин поднялся с бревнышка и отошел за елку, подальше от ушлых сотоварищей. Оглядевшись – не подглядывает ли кто – он вновь подцепил краешек постороннего предмета в банке и стал вытягивать бумажную ленточку – точь-в-точь как телеграфная.
«СОВЕРШЕННО СЕКР…» – меленькими буковками в одну строку было напечатано на ней; дальнейший текст скрывался под слоем сгущенки. Зыкин сунул конец в рот и принялся обсасывать с ленты сгущенку.
«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО, – гласила очищенная надпись. – ПО ПРОЧТЕНИИ УНИЧТОЖИТЬ. БОЕВОЕ ЗАДАНИЕ. АНАЛИЗ РЕЗУЛЬТАТОВ ПРОВЕДЕННЫХ…»
Лента была длинной. Зыкин в задумчивости почесал репу. Он надеялся, что дали добро его рапорту с Чечней, а оно, видишь как, повернулось.
Нет, то не забарахлила техника, то пришел черед следующего номера концертной программы. На последних шагах полковник Авакумский поскользнулся окончательно, и быть бы ему в горизонтальном конфузе, но первая среди красавиц, солистка, выступила навстречу, лихим движением головы откинула иссиня-черную гриву волос за плечи и ловко, хоть и вслепую, подхватила полковника. И возложила его левую руку на крутое бедро, а правой доверила свою ладонь.
Полковник опешил. Полковник никак не ожидал, что его пригласят, но подобрался и втянул живот.
А далее началось танго на снегу. И загипнотизированные волшебным действом дали закружились вокруг танцующей пары. Все быстрее вписывались в водоворот кочки и проруби, ледяные исполины и полоска леса на далеком горизонте.
И казалось, будто не гитары рождают музыку, а музыка сама возникает внутри каждого из зрителей. И сердца суровых мегатонников подхватили жаркий ритм знойного танца.
И снег стал горячим, превратился в опадающий цвет акаций, пусть не развевалась мантилья, не стрекотали кастаньеты…
– Как думаешь, Толян, учебная тревога намечается или настоящая? – спросил Кучин и покосился на генерала, ошивающегося в опасной близости от замаскированного компьютера. В прошлое свое посещение генерал обыскал каждую пядь островка, но компьютер не нашел, был невероятно зол и заявил на подъеме флага, что «он не он будет, если не изобличит того разгильдяя, который „спекулирует золотом и вынуждает Центробанк ради пополнения золотовалютных резервов девальвировать рубль“.
Empieza el llanto
de la guitarra.
Se rompen las copas
de la madrugada!
Empieza el llanto
de la guitarra!
Хутчиш пожал плечами.
– А что, будет тревога? – поинтересовался вернувшийся к костру Зыкин, вытирая липкие пальцы горстью снега. Ему было больно смотреть, как солистка танцует с другим.
Одна из гитаристочек подбросила белую розу, роза несколько раз перекувырнулась в воздухе. Полковник, завершая очередное па, наклонил исполненную грации партнершу, и та поймала цветок зубами, словно не закрывала траурная ленточка ее глаза от окружающего мира. И еще быстрее понеслись по окружности проруби, ледяные истуканы и кочки, сливаясь в сплошные линии. И снег превратился в соль.
– Молчать, салага, когда дедушки беседуют, – отшил Зыкина Кучин, а Хутчиш терпеливо пояснил:
Es inutil callarla.
Es imposible
callarla!
– Валера, ты вертолет видел?
– На котором генерал прилетел? Ну, видел. – Большая снежинка села Зыкину на ресницу и растаяла. Горькая, как слеза.
– И что в нем было необычного?
слова, слетающие с лиловых губ, припечатывались каблуками танцующих к горькому снегу.
Llora monotona
como llora el agua,
como llora el viente
sobre la nevada! –
– Я ж говорил – салага, – буркнул Кучин из-под опущенного лба, продолжая украдкой следить за генералом. Нет, пронесло и на этот раз. Евахнов ничего не заподозрил и захрустел снегом дальше.
Словно только эта четверка – генерал и три мегатонника – не попала под чарующую силу танца. Остальные бойцы уподобились ледяным истуканам, кто с чашкой стынущего чая в руке, кто просто с открытым ртом…
Ритм танца пульсировал в висках. Нервный и тревожный, скрывающий неведомую угрозу и заставляющий внимать этой угрозе с покорностью агницев. Перец и шафран хрустели на зубах.
Es imposible
callarla.
Llora por cosas
lejanas!
В поднятом танцующей парой вихре кружилось низкое небо, жирным мазком живописца обжигала зрачки волнующаяся грива девичьих волос. И лепестки белой розы трепетали, как оперение пущенной из лука стрелы. И под расстегнутой на две верхние пуговицы шинелью полковника можно было углядеть вместо гастука концертную бабочку цвета хаки.
– Погоди, Илья, – отмахнулся Хутчиш и вновь повернулся к Зыкину. – Валера, это «Ми-8мт» был?
– Ну. – Под взглядом десятимегатонника молодой боец чувствовал себя очень неловко. Но то был не страх.
– Аналог гражданского «Ми-17», зеленый, с российским флагом на борту, ракетные установки «УБ-16» на балочных подвесках, экипаж три человека, двадцатидвухместный, грузоподъемность четыре тонны или три тонны на подвеске?
– Ох ты, мать моя женщина… – До Зыкина наконец дошло, почему ребята устроили партер так далеко от сцены. Он посмотрел в ту сторону, где скрылся вертолет, потом перевел взгляд на концертную площадку.
Смуглые пальцы терзали струны гитар, как зубы пантеры горло неспасшейся лани.
– Понял наконец? Молоток. – Не дожидаясь ответа Хутчиш поднялся. – Ладно, ребята, пойду вздремну. Сами справитесь или, может, пособить?
– Да ладно тебе, Толян! – сплюнул Кучин, словно ему на язык что-то попало, и удивленно попытался заглянуть внутрь банки сгущенки. – Не в первый раз. Помнишь, как к вентиляционной трубе на У-17-Б автралийцы подсоединили контейнер с мухами це-це… А ты рот закрой! – это уже Зыкину.
– Что ж теперь будет? – Зыкин непроизвольно сжал ни в чем не повинную, бедную банку, вминая стенки внутрь.
Да, прав был старшина Кучин: очень многому еще придется научиться рядовому Валерию Зыкину, прежде чем он станет полноценным мегатонником. Ведь это так просто: вертолет привез генерала и концертную бригаду, привез и должен увезти. Так зачем нужны ему пусковые установки на, не много не мало, шестнадцать ракет?!. Если б только для обеспечения безопасности груза, тогда б это были многоцелевые ракеты, а не класса «воздух – земля»…
А подгоняемые ритмом жестокого танца пульсы уже стучали, как пулеметы. Острое предчувствие неминуемой опасности разлилось по объекту У-18-Б, натягивая жилы, как струны.
И вот танцующая пара распалась; он и она встали по разные стороны концертной площадки. И, подхлестываемые ритмом, как ударами бича, пошли навстречу друг другу. И сошлись в последнем вираже.
Музыка оборвалась.
Arena del Sur caliente
que pide camelias blancas.
Llora flecha sin blanco,
la tarde sin manana,
y el primer pajaro muerto
sobre la rama.
Oh guitarra!
Corazon malherido
por cinco espadas! [6]
И белая роза стало вдруг алой. И полковник медленно завалился набок с кривым ножом под сердцем, и уже не было в происходящем ни гармонии, ни музыки. Полковник скрючился и замер.
И с одной стороны оказались подхватившиеся с мест мегатонники, а с другой присланные им на погибель валькирии.
– Ну вот, началось, – вздохнул Кучин, спрятав недоеденную сгущенку за пазуху, к мобильнику. И хрустнул пальцами. И застегнул полушубок. На все пуговицы.
Глава 2. Конец объекта У-18-Б
Генерал Евахнов ничего этого не видел. Генерал Евахнов в это время с опаской глядел себе под ноги – показалось, что корка льда, сковавшая Муринские топи, предательски поскрипывает и потрескивает. Не ровен час, провалимся еще к едрене фени. И снег прекращается, и поднимается ветер…
А потом мелодия танго вдруг оборвалась, а потом студеный воздух наполнился смертоносным свистом, успокоившийся снег вокруг брызнул фонтанчиками, затараторили частые глухие хлопки, некая сила оторвала генерала от земли, швырнула в сторону, шваркнула об твердое. От удара на миг перехватило дыхание.
Евахнов наивно засучил ногами в поисках опоры, но каблуки парадных ботинок скользили по льду, папаха наползла на глаза, заслоняя мир каракулевыми завитушками, он попытался опереться на локоть, запутался в полах шинели, и чья-то тяжелая рука прижала его ко льду.
– Не вставайте пока, товарищ генерал, – попросили его в самое ухо. – Опасно.
Усиленный динамиками женский голос что-то вещал на красивом иностранном языке – вроде как на испанском, испанского Евахнов не понимал, но и без перевода было ясно, что ничего хорошего эта испанская речь не подразумевает. Речь быстрая, яростная, с частыми «р», «д», «с», с подчеркнуто звонкими гласными, заглушающая свист и хлопки.
Наконец ему удалось сбить папаху на затылок, и он обнаружил, что лежит на снегу за одним из ледяных истуканов, а на груди его, прижимая ко льду, покоится длань мичмана Мильяна. Сам Мильян осторожно выглядывал из-за истукана.
– Ты чего… – прохрипел Евахнов, сбрасывая с себя руку мичмана и рывком переворачиваясь на живот. – С цепи сорвался?..
Обеззвученные глушителями автоматные очереди прошивали воздух, в свинцовом потоке смерти бешенно метались взвившиеся снежинки, пули визгливо прокусывали ледяные фигуры. Но все звуки перекрывал гневный голос, тараторящий на непонятном языке, эхом ревербератора снующий среди трухлявых деревьев и запорошенных кочек в поисках укрывшихся людей.
– Война, товарищ генерал, – не поворачиваясь бросил Мильян. – Атака неприятеля. Вы полежите пока, а когда можно будет вставать, я вам скажу.
– Война?..
Евахнова прошиб пот, под шинелью вмиг стало жарко, словно он прямо в одежде зачем-то полез в сауну. В руке оказался табельный пистолет, секунду назад мирно покоившийся в поясной кобуре. Потной пятерней генерал стиснул холодную рифленую рукоять, большим пальцем щелкнул флажком предохранителя, левой рукой оттянул затворную раму, досылая патрон в казенник. Все было проделано инстинктивно; тренированное тело само действовало по боевой обстановке. Не-ет, судари мои, не заплесневел Евахнов в генеральском кресле, помнит как держать в руках боевое оружие!
– Она самая, война, – почему-то шепотом ответил Мильян. – Слышите, что красавица втирает?
Несколько пуль на излете впились в огромный нос истукана; осколки льда, как искры бенгальского огня, разлетелись во все стороны, усыпали утаившихся за скульптурой людей.
– Я по-испански не понимаю, – буркнул вжавшийся в снег Евахнов. Снег отрезвляюще студил щеку.
– А по-испански и не надо. Это по-португальски. «Вы приговорены к смерти, ни один из вас не заслуживает пощады, будете жариться в аду, проклятые шпионы, объект должен быть уничтожен, драться до победы, трали-вали, тыры-пыры…» Ну и в таком духе.
– Так это что… нападение? – Квадратики на рукояти пистолета больно врезались в ладонь, но Евахнов боли не чувствовал.
– Ну. – Мильян откатился на бок, сунул руку за пазуху и выудил ополовиненную бутыль «Спрайта». Зубами сорвал крышку, глотнул, протянул «лимонад» командиру. – Хлебнете, товарищ генерал? А я пять нарядов вне очереди…
Генерал бутылку игнорировал. Генерал сжимал и разжимал руку с пистолетом, точно это был эспандер. Нападение. Он шумно выдохнул, приводя в порядок нервы. Черт подери, нападение! Яростным шепотом:
– Мичман Мильян!
– Я!
– Слушай мою команду. Рассредоточиться по территории объекта. В стычку с противником не вступать. Разыскать полковника Авакумского. У него рация, пусть вызывает войска…
Нереальный женский голос наконец затих; только лихорадочные хлопки автоматов с глушителями да свист пуль нарушали мертвую тишину болот… но от этого становилось еще страшнее.
– Полковник Авакумский мертв, товарищ генерал. Вы ведь без «броника»? Тогда возьмите вот на всякой случай… – Откуда-то в руках Мильяна появился армейский шлем. – Вы, товарищ генерал, тут пока посидите, а я пойду разведаю, что к чему. Вы, пожалуйста, не высовывайтесь, ладно? Мы-то к таким фишкам привыкшие. Разрешите идти.
Это был не вопрос, это была констатация факта. Не дожидаясь ответа, Мильян сунул «Спрайт» под шинель, поджал ноги, обнял колени и, буркнув «Поехали!», клубком выкатился из-за ледяного истукана. На открытое место. Прямо под пули. Прямо под звуки оглушительного голоса, предвещающего смерть на португальском языке.
«Стоять, мичман, это приказ!» – хотелось крикнуть Евахнову. Ведь по специальному распоряжению Генштаба еще от шестьдесят седьмого года мегатоникам оружие не полагалось. Нечем им было сражаться с до зубов вооруженными убийцами в образе прекрасных «амазонок». «Как же они узнали координаты объекта? Кто предал?» – мелькнуло в голове – и растаяло. После виноватых искать будем, товарищ генерал.
Остановить мичмана он не успел: Мильян уже исчез из виду. Евахнов до судороги сжал зубы, машинально смахнул папаху с макушки, нахлобучил шлем, поправил ремешок под подбородком. Слыхал он в кулуарах ГРУ, что время от времени враги пытаются объект уничтожить, но чтобы вот так, среди бела дня, на самой окраине Москвы, можно сказать… Это уже слишком. Врешь, мичман, мы, хоть к таким фишкам и не привыкшие, но отсиживаться в укрытии не будем.
Он поднял пистолет стволом вверх и все-таки высунулся из укрытия.
Надо отдать нападающим должное: диспозиция ими была выбрана великолепная. С небольшого возвышения посреди обледеневших болот, на котором расположилась со своей аппаратурой группа «Амазонки», вся территория объекта У-18-Б простреливалась как на ладони. И «амазонки», сорвав наконец черные повязки с глаз, успешно простреливали ее – из венесуэльских автоматов «Орфандо», компактных (которые можно спрятать в деках гитар, а стволы к ним – в стойках микрофонов), мощных, скорострельных, точных и дальнобойных.
Четыре девицы, укрывшись за баррикадой огромных черных динамиков, поливали объект свинцовыми струями, а та, что прежде сидела за ударной установкой, четко и умело собирала станковый четырехствольный пулемет на стойках барабанов. Пулеметная лента была замаскирована под клавиши синтезатора.
Все это мичман Мильян успел разглядеть, передвигась методом «колобок» через простреливаемый участок объекта. «Амазонки» засекли катящегося человека, и две из них сосредоточили огонь на нем. Свинцовые куколки смерти в медных коконах рыхлили, взметали, как подушку взбивали снег вокруг Мильяна, старались ужалить его и навеки приковать к муринскому льду, но Мильян оказался проворнее. Миг – и пелена серого дыма скрыла его от «амазонок». Кто-то из мегатонников предусмотрительно опрокинул в костер полный чайник кипятка; дымовая завеса получилась что надо. Спасибо тебе, братишка.
Мильян оттолкнулся ногами и, не коснувшись телом замшелого ствола поваленной осины, уже изъеденного пулями-короедами, перевалился за импровизированный бруствер.
Стоя на утоптанной площадке позади осинового бревна, старшина Кучин в распахнутом полушубке без устали отклонялся вправо-влево, приседал, подпрыгивал, качал головой – короче, работал по схеме «А ну-ка попади» из методички «Правила ухода от прицельного огня из автоматического оружия». Пули вокруг него так и роились. При этом, напевая под нос «Новый год настает, это много или мало…», Кучин нескончаемой очередью, деловито обстреливал плацдарм «амазонок» снежками.
Из подножного снега сидящий на корточках матрос Дмитрий Серебряков споро лепил круглые шарики размером с теннисный мяч и один за другим подавал стрелку. Стрелок же переправлял шарики на ту линию фронта. Ни один снежок втуне не пропадал: какой-то угодил под локоть неосмотрительно высунувшейся «амазонке», и предназначенная Кучину очередь ушла за молоком, другой ввинтился аккурат в дуло «Орфандо», и хозяйка автомата временно выбыла из игры…
– Прочнее катай, прочнее и круглее! – азартно прикрикнул старшина на копошащегося у его ног Серебрякова. – А то не кучно ложатся! Пять минут, пять мину-ут…
– Любимый дедушка, тут снег заканчивается! – с тревогой в голосе сообщил Кучину Рокотовов.
– Охренел совсем, салажонок?! – рыкнул Кучин в тот момент, когда рядом приземлился мичман Мильян. – Снега вокруг мало, что ли? Ты, Володь? Как оно?
– Нормалек.
Володя Мильян по-собачьи отряхнулся от снега и похлопал себя по груди – не выпала ли бутыль? Не выпала. Вот только ушанку, пока катился, потерял. Жаль ушанку – «кокарду» сегодня десять минут драил. Медная, от прадеда. Надо будет опосля поискать.
– Так ведь там простреливаемая зона, сам говорил – не высовываться из-за бревна… – промямлил Рокотов.
– Подумаешь, простреливаемая, – пробурчал Кучин, прицелился и, хэкнув, запузырил очередной снежок по «амазонкам». – А у меня патроны кончаются! Прикажешь в девчонок сосульками кидаться? А если в глаз попаду? Кто ее такую одноглазую замуж возьмет?
Со скоростью, Уимблдону и не снившейся, снежок метнулся в сторону неприятеля и с треском влепился точнехонько в лоб исполнительнице зажигательно смертельного танго.
– Зыкина я дном послал, – заговорщицки сообщил Кучин мичману, подбрасывая на ладони следующий снаряд. – У него штык-нож, чтоб лед вокруг девчоночек по периметру вырезал… рыболов-любитель. Пускай девочки охладятся. Доровских с Сысоевым в обход пошли – вон ползут, видишь? Кудлатый в хозблоке чего-то химичит. Шикин… Шикин… – Он запнулся, незапущенный снежок выпал из его пальцев. – Чего это она… Ой, мамочки!.. ЛОЖИСЬ!
От прицельного попадания снежком «амазонка» покачнулась, ловя ртом обжигающий холод, но на ногах устояла. Взвыв, как дикая кошка, смахнула снежную кашицу с лица, отвела правую руку назад, согнула левую ногу в колене, точно заправский бейсболист, и швырнула мегатонникам ответный подарок.
Сорванный со стойки черный радиомикрофон, вихляя в воздухе короткой антенной, по широкой параболе просвистел к осиновому брустверу и упал метрах в семи от него – недолет.
И тут микрофон жахнул. Грохот взрыва свинцовым шаром прокатился по скованным льдом топям и умер, заплутав в сугробах.
Почти невидимая на фоне слепящего снега вспышка взметнула вверх снеговое облако, на месте падения микрофона лед вспучился, треснул, разлетелся в стороны, мутно-зеленая болотная вода поднялась столбом, щедро разбрасывая вокруг себя водоросли и ошметки хилых подводных растений, и грязным дождем пролилась на залегших мегатонников.
Треугольный осколкок льда, вращаясь бумерангом, острой гранью врезался в серую неприметную кочку, отскочил и воткнулся в пень, на котором мерз замаскированный кучинский компьютер.
– Да что они там, совсем шизанулись, что ли? – гневно донеслось из-под атакованной льдиной кочки.
– Зацепило, Коля? – участливо поинтересовались из-под кочки по соседству.
– При чем тут, к хренам свинячьим, зацепило! Бабье ж так весь лед нам переколет! Что я, зря весь декабрь корячился – сваи ставил, укреплял, подпирал?
Вторая кочка мысленно содрогнулась при воспоминании о подледных работах среди ила и тины, но благоразумно промолчала, хотя прапорщик Доровских несколько кривил душой. На самом деле лед бревнами укрепляли салабоны Сысоев и Серебряков, а прапор всего лишь осуществлял общее руководство.
Шальная автоматная очередь стеганула по «кочкам». Взлетели, закружились в воздухе перья, которыми набивают подушки, но которые любой с расстояния принял бы за снежные хлопья.
– Ну чего встал? – сердито бросила первая «кочка». – Марш вперед, а то самое интересное пропустим. Значит, ты обходишь слева, а я справа.
Хотя – надо отдать Доровских должное: на его месте старшина Кучин, к примеру, заставил бы молодых голыми руками валить лес и изготовлять подпорки, а добрый прапор для этих дел ссудил работягам неуставную итальянскую бензопилу. И сейчас Доровских только делал вид, что сердится. Наоборот, он был горд за молодого бойца. Нехило получилось – молодец, Сысоев, толково предложил заодно и подушками заслониться.
– Ты же говорил, что я обхожу справа, – несмело напомнила вторая «кочка».
– Рядовой салабон Сысоев, разговорчики! – прикрикнула первая. – Выполнять!
Очень уж прапорщику приглянулась соло-гитаристочка, которая не пряталась за динамиками, а стояла открыто, широко расставив длинные стройные ножки, и самозабвенно палила из автомата по объекту. Смелая. С такой и в разведку можно пойти, и в ресторан.
Когда Доровских и Сысоев, с головой накрытые серыми солдатскими байковыми одеялами, которые были замаскированы под кочки вымоченными в перекиси водорода еловыми лапами, вновь по-пластунски двинулись вперед, лбами толкая заместо щитов плоские, уже простреленные подушки, нечто громко рычащее стремительно обогнало их.
«Дрын!.. Др-р-рын-н-н!.. Дрын-дрын-дрын-дрын-дрын!» Рев действительно был слишком громким. Не сбавляя скорости, набранной еще возле хозблока, трехмегатонник сержант Кудлатый поморщился – то ли от того, что его демарш получался чересчур шумным, то ли от бьющего в лицо морозного воздуха, то ли от слезоточивой вони горящей пластмассы. На лихом вираже он обогнул две кочки, ползком подбирающиеся к огневой точке неприятеля (привет, мужики), и поднял над головой пучок собранных со всего отряда расческок, обернутых шоколадной фольгой.
Итальянская бензопила, за две минуты с помощью отвертки и ненормативной лексики превращенная в скейт-снегоход, работала исправно: неистово выла, примастряченная бечевой к сапогу, вгрызалась стальными зубьями в ледяной покров болота и уверенно несла ездока вперед. Издалека сержант напоминал атакующего Супермена: полы расстегнутого полушубка бьются за спиной, левая нога согнута в колене, чтоб не зацепиться ненароком за какой-нибудь сугроб, правая рука вытянута вперед и вверх. Лента бензопилы поднимает вихри ледяного крошева. За высоко поднятой связкой горящих пластмассовых расчесок в правой руке тянется клубящийся след едкого, беспросветного дыма.
А потом мелодия танго вдруг оборвалась, а потом студеный воздух наполнился смертоносным свистом, успокоившийся снег вокруг брызнул фонтанчиками, затараторили частые глухие хлопки, некая сила оторвала генерала от земли, швырнула в сторону, шваркнула об твердое. От удара на миг перехватило дыхание.
Евахнов наивно засучил ногами в поисках опоры, но каблуки парадных ботинок скользили по льду, папаха наползла на глаза, заслоняя мир каракулевыми завитушками, он попытался опереться на локоть, запутался в полах шинели, и чья-то тяжелая рука прижала его ко льду.
– Не вставайте пока, товарищ генерал, – попросили его в самое ухо. – Опасно.
Усиленный динамиками женский голос что-то вещал на красивом иностранном языке – вроде как на испанском, испанского Евахнов не понимал, но и без перевода было ясно, что ничего хорошего эта испанская речь не подразумевает. Речь быстрая, яростная, с частыми «р», «д», «с», с подчеркнуто звонкими гласными, заглушающая свист и хлопки.
Наконец ему удалось сбить папаху на затылок, и он обнаружил, что лежит на снегу за одним из ледяных истуканов, а на груди его, прижимая ко льду, покоится длань мичмана Мильяна. Сам Мильян осторожно выглядывал из-за истукана.
– Ты чего… – прохрипел Евахнов, сбрасывая с себя руку мичмана и рывком переворачиваясь на живот. – С цепи сорвался?..
Обеззвученные глушителями автоматные очереди прошивали воздух, в свинцовом потоке смерти бешенно метались взвившиеся снежинки, пули визгливо прокусывали ледяные фигуры. Но все звуки перекрывал гневный голос, тараторящий на непонятном языке, эхом ревербератора снующий среди трухлявых деревьев и запорошенных кочек в поисках укрывшихся людей.
– Война, товарищ генерал, – не поворачиваясь бросил Мильян. – Атака неприятеля. Вы полежите пока, а когда можно будет вставать, я вам скажу.
– Война?..
Евахнова прошиб пот, под шинелью вмиг стало жарко, словно он прямо в одежде зачем-то полез в сауну. В руке оказался табельный пистолет, секунду назад мирно покоившийся в поясной кобуре. Потной пятерней генерал стиснул холодную рифленую рукоять, большим пальцем щелкнул флажком предохранителя, левой рукой оттянул затворную раму, досылая патрон в казенник. Все было проделано инстинктивно; тренированное тело само действовало по боевой обстановке. Не-ет, судари мои, не заплесневел Евахнов в генеральском кресле, помнит как держать в руках боевое оружие!
– Она самая, война, – почему-то шепотом ответил Мильян. – Слышите, что красавица втирает?
Несколько пуль на излете впились в огромный нос истукана; осколки льда, как искры бенгальского огня, разлетелись во все стороны, усыпали утаившихся за скульптурой людей.
– Я по-испански не понимаю, – буркнул вжавшийся в снег Евахнов. Снег отрезвляюще студил щеку.
– А по-испански и не надо. Это по-португальски. «Вы приговорены к смерти, ни один из вас не заслуживает пощады, будете жариться в аду, проклятые шпионы, объект должен быть уничтожен, драться до победы, трали-вали, тыры-пыры…» Ну и в таком духе.
– Так это что… нападение? – Квадратики на рукояти пистолета больно врезались в ладонь, но Евахнов боли не чувствовал.
– Ну. – Мильян откатился на бок, сунул руку за пазуху и выудил ополовиненную бутыль «Спрайта». Зубами сорвал крышку, глотнул, протянул «лимонад» командиру. – Хлебнете, товарищ генерал? А я пять нарядов вне очереди…
Генерал бутылку игнорировал. Генерал сжимал и разжимал руку с пистолетом, точно это был эспандер. Нападение. Он шумно выдохнул, приводя в порядок нервы. Черт подери, нападение! Яростным шепотом:
– Мичман Мильян!
– Я!
– Слушай мою команду. Рассредоточиться по территории объекта. В стычку с противником не вступать. Разыскать полковника Авакумского. У него рация, пусть вызывает войска…
Нереальный женский голос наконец затих; только лихорадочные хлопки автоматов с глушителями да свист пуль нарушали мертвую тишину болот… но от этого становилось еще страшнее.
– Полковник Авакумский мертв, товарищ генерал. Вы ведь без «броника»? Тогда возьмите вот на всякой случай… – Откуда-то в руках Мильяна появился армейский шлем. – Вы, товарищ генерал, тут пока посидите, а я пойду разведаю, что к чему. Вы, пожалуйста, не высовывайтесь, ладно? Мы-то к таким фишкам привыкшие. Разрешите идти.
Это был не вопрос, это была констатация факта. Не дожидаясь ответа, Мильян сунул «Спрайт» под шинель, поджал ноги, обнял колени и, буркнув «Поехали!», клубком выкатился из-за ледяного истукана. На открытое место. Прямо под пули. Прямо под звуки оглушительного голоса, предвещающего смерть на португальском языке.
«Стоять, мичман, это приказ!» – хотелось крикнуть Евахнову. Ведь по специальному распоряжению Генштаба еще от шестьдесят седьмого года мегатоникам оружие не полагалось. Нечем им было сражаться с до зубов вооруженными убийцами в образе прекрасных «амазонок». «Как же они узнали координаты объекта? Кто предал?» – мелькнуло в голове – и растаяло. После виноватых искать будем, товарищ генерал.
Остановить мичмана он не успел: Мильян уже исчез из виду. Евахнов до судороги сжал зубы, машинально смахнул папаху с макушки, нахлобучил шлем, поправил ремешок под подбородком. Слыхал он в кулуарах ГРУ, что время от времени враги пытаются объект уничтожить, но чтобы вот так, среди бела дня, на самой окраине Москвы, можно сказать… Это уже слишком. Врешь, мичман, мы, хоть к таким фишкам и не привыкшие, но отсиживаться в укрытии не будем.
Он поднял пистолет стволом вверх и все-таки высунулся из укрытия.
Надо отдать нападающим должное: диспозиция ими была выбрана великолепная. С небольшого возвышения посреди обледеневших болот, на котором расположилась со своей аппаратурой группа «Амазонки», вся территория объекта У-18-Б простреливалась как на ладони. И «амазонки», сорвав наконец черные повязки с глаз, успешно простреливали ее – из венесуэльских автоматов «Орфандо», компактных (которые можно спрятать в деках гитар, а стволы к ним – в стойках микрофонов), мощных, скорострельных, точных и дальнобойных.
Четыре девицы, укрывшись за баррикадой огромных черных динамиков, поливали объект свинцовыми струями, а та, что прежде сидела за ударной установкой, четко и умело собирала станковый четырехствольный пулемет на стойках барабанов. Пулеметная лента была замаскирована под клавиши синтезатора.
Все это мичман Мильян успел разглядеть, передвигась методом «колобок» через простреливаемый участок объекта. «Амазонки» засекли катящегося человека, и две из них сосредоточили огонь на нем. Свинцовые куколки смерти в медных коконах рыхлили, взметали, как подушку взбивали снег вокруг Мильяна, старались ужалить его и навеки приковать к муринскому льду, но Мильян оказался проворнее. Миг – и пелена серого дыма скрыла его от «амазонок». Кто-то из мегатонников предусмотрительно опрокинул в костер полный чайник кипятка; дымовая завеса получилась что надо. Спасибо тебе, братишка.
Мильян оттолкнулся ногами и, не коснувшись телом замшелого ствола поваленной осины, уже изъеденного пулями-короедами, перевалился за импровизированный бруствер.
Стоя на утоптанной площадке позади осинового бревна, старшина Кучин в распахнутом полушубке без устали отклонялся вправо-влево, приседал, подпрыгивал, качал головой – короче, работал по схеме «А ну-ка попади» из методички «Правила ухода от прицельного огня из автоматического оружия». Пули вокруг него так и роились. При этом, напевая под нос «Новый год настает, это много или мало…», Кучин нескончаемой очередью, деловито обстреливал плацдарм «амазонок» снежками.
Из подножного снега сидящий на корточках матрос Дмитрий Серебряков споро лепил круглые шарики размером с теннисный мяч и один за другим подавал стрелку. Стрелок же переправлял шарики на ту линию фронта. Ни один снежок втуне не пропадал: какой-то угодил под локоть неосмотрительно высунувшейся «амазонке», и предназначенная Кучину очередь ушла за молоком, другой ввинтился аккурат в дуло «Орфандо», и хозяйка автомата временно выбыла из игры…
– Прочнее катай, прочнее и круглее! – азартно прикрикнул старшина на копошащегося у его ног Серебрякова. – А то не кучно ложатся! Пять минут, пять мину-ут…
– Любимый дедушка, тут снег заканчивается! – с тревогой в голосе сообщил Кучину Рокотовов.
– Охренел совсем, салажонок?! – рыкнул Кучин в тот момент, когда рядом приземлился мичман Мильян. – Снега вокруг мало, что ли? Ты, Володь? Как оно?
– Нормалек.
Володя Мильян по-собачьи отряхнулся от снега и похлопал себя по груди – не выпала ли бутыль? Не выпала. Вот только ушанку, пока катился, потерял. Жаль ушанку – «кокарду» сегодня десять минут драил. Медная, от прадеда. Надо будет опосля поискать.
– Так ведь там простреливаемая зона, сам говорил – не высовываться из-за бревна… – промямлил Рокотов.
– Подумаешь, простреливаемая, – пробурчал Кучин, прицелился и, хэкнув, запузырил очередной снежок по «амазонкам». – А у меня патроны кончаются! Прикажешь в девчонок сосульками кидаться? А если в глаз попаду? Кто ее такую одноглазую замуж возьмет?
Со скоростью, Уимблдону и не снившейся, снежок метнулся в сторону неприятеля и с треском влепился точнехонько в лоб исполнительнице зажигательно смертельного танго.
– Зыкина я дном послал, – заговорщицки сообщил Кучин мичману, подбрасывая на ладони следующий снаряд. – У него штык-нож, чтоб лед вокруг девчоночек по периметру вырезал… рыболов-любитель. Пускай девочки охладятся. Доровских с Сысоевым в обход пошли – вон ползут, видишь? Кудлатый в хозблоке чего-то химичит. Шикин… Шикин… – Он запнулся, незапущенный снежок выпал из его пальцев. – Чего это она… Ой, мамочки!.. ЛОЖИСЬ!
От прицельного попадания снежком «амазонка» покачнулась, ловя ртом обжигающий холод, но на ногах устояла. Взвыв, как дикая кошка, смахнула снежную кашицу с лица, отвела правую руку назад, согнула левую ногу в колене, точно заправский бейсболист, и швырнула мегатонникам ответный подарок.
Сорванный со стойки черный радиомикрофон, вихляя в воздухе короткой антенной, по широкой параболе просвистел к осиновому брустверу и упал метрах в семи от него – недолет.
И тут микрофон жахнул. Грохот взрыва свинцовым шаром прокатился по скованным льдом топям и умер, заплутав в сугробах.
Почти невидимая на фоне слепящего снега вспышка взметнула вверх снеговое облако, на месте падения микрофона лед вспучился, треснул, разлетелся в стороны, мутно-зеленая болотная вода поднялась столбом, щедро разбрасывая вокруг себя водоросли и ошметки хилых подводных растений, и грязным дождем пролилась на залегших мегатонников.
Треугольный осколкок льда, вращаясь бумерангом, острой гранью врезался в серую неприметную кочку, отскочил и воткнулся в пень, на котором мерз замаскированный кучинский компьютер.
– Да что они там, совсем шизанулись, что ли? – гневно донеслось из-под атакованной льдиной кочки.
– Зацепило, Коля? – участливо поинтересовались из-под кочки по соседству.
– При чем тут, к хренам свинячьим, зацепило! Бабье ж так весь лед нам переколет! Что я, зря весь декабрь корячился – сваи ставил, укреплял, подпирал?
Вторая кочка мысленно содрогнулась при воспоминании о подледных работах среди ила и тины, но благоразумно промолчала, хотя прапорщик Доровских несколько кривил душой. На самом деле лед бревнами укрепляли салабоны Сысоев и Серебряков, а прапор всего лишь осуществлял общее руководство.
Шальная автоматная очередь стеганула по «кочкам». Взлетели, закружились в воздухе перья, которыми набивают подушки, но которые любой с расстояния принял бы за снежные хлопья.
– Ну чего встал? – сердито бросила первая «кочка». – Марш вперед, а то самое интересное пропустим. Значит, ты обходишь слева, а я справа.
Хотя – надо отдать Доровских должное: на его месте старшина Кучин, к примеру, заставил бы молодых голыми руками валить лес и изготовлять подпорки, а добрый прапор для этих дел ссудил работягам неуставную итальянскую бензопилу. И сейчас Доровских только делал вид, что сердится. Наоборот, он был горд за молодого бойца. Нехило получилось – молодец, Сысоев, толково предложил заодно и подушками заслониться.
– Ты же говорил, что я обхожу справа, – несмело напомнила вторая «кочка».
– Рядовой салабон Сысоев, разговорчики! – прикрикнула первая. – Выполнять!
Очень уж прапорщику приглянулась соло-гитаристочка, которая не пряталась за динамиками, а стояла открыто, широко расставив длинные стройные ножки, и самозабвенно палила из автомата по объекту. Смелая. С такой и в разведку можно пойти, и в ресторан.
Когда Доровских и Сысоев, с головой накрытые серыми солдатскими байковыми одеялами, которые были замаскированы под кочки вымоченными в перекиси водорода еловыми лапами, вновь по-пластунски двинулись вперед, лбами толкая заместо щитов плоские, уже простреленные подушки, нечто громко рычащее стремительно обогнало их.
«Дрын!.. Др-р-рын-н-н!.. Дрын-дрын-дрын-дрын-дрын!» Рев действительно был слишком громким. Не сбавляя скорости, набранной еще возле хозблока, трехмегатонник сержант Кудлатый поморщился – то ли от того, что его демарш получался чересчур шумным, то ли от бьющего в лицо морозного воздуха, то ли от слезоточивой вони горящей пластмассы. На лихом вираже он обогнул две кочки, ползком подбирающиеся к огневой точке неприятеля (привет, мужики), и поднял над головой пучок собранных со всего отряда расческок, обернутых шоколадной фольгой.
Итальянская бензопила, за две минуты с помощью отвертки и ненормативной лексики превращенная в скейт-снегоход, работала исправно: неистово выла, примастряченная бечевой к сапогу, вгрызалась стальными зубьями в ледяной покров болота и уверенно несла ездока вперед. Издалека сержант напоминал атакующего Супермена: полы расстегнутого полушубка бьются за спиной, левая нога согнута в колене, чтоб не зацепиться ненароком за какой-нибудь сугроб, правая рука вытянута вперед и вверх. Лента бензопилы поднимает вихри ледяного крошева. За высоко поднятой связкой горящих пластмассовых расчесок в правой руке тянется клубящийся след едкого, беспросветного дыма.