Страница:
Указательный палец мягко обжал спусковой крючок…
Во двор въехала служебная “Волга”.
Пора было отлипать от стены, но было страшно отлипать, потому что именно в это мгновение мог раздаться выстрел, и если сдвинуться хоть на сантиметр…
Снайпер медленно и плавно потянул спусковой крючок на себя. Очень медленно и очень плавно, чтобы не дрогнули риски прицела.
Раздался оглушительный в замкнутом пространстве убежища выстрел.
Тяжелая, пятидесятиграммовая пуля, в одно мгновение преодолев тысячу пятьсот метров, ударила в цель. Ударила точно туда, куда целился снайпер — в стену в десяти сантиметрах от головы “объекта”. Во все стороны брызнули куски штукатурки и камня, пуля пробила насквозь кладку из трех кирпичей и, потеряв силу, вывалилась из стены внутри дома.
— Уф! — облегченно вздохнул директор. И тут же что было сил закричал:
— А-а!!
Прыгнул вперед, спрятавшись за машину.
— Кто это?! Кто?! Кто стрелял?!
Худшее было позади. Если бы на пути пули встретилась ветка или хотя бы травинка, если бы налетел неожиданный порыв ветра, то все могло закончиться не так…
— В меня стреляли! Ищите, кто стрелял! — истерично кричал директор, тыкая рукой куда-то вперед. — Ну делайте же, делайте что-нибудь! Вашего директора убивают, а вы тут!..
Ну вот, а теперь можно набирать себе охрану, потому что теперь это не будет выглядеть подозрительно. И можно привередничать во время переговоров, навязывая свои условия.
Теперь директор может все. Потому что его чуть-чуть не убили.
Совсем чуть-чуть…
Глава 10
Глава 11
Во двор въехала служебная “Волга”.
Пора было отлипать от стены, но было страшно отлипать, потому что именно в это мгновение мог раздаться выстрел, и если сдвинуться хоть на сантиметр…
Снайпер медленно и плавно потянул спусковой крючок на себя. Очень медленно и очень плавно, чтобы не дрогнули риски прицела.
Раздался оглушительный в замкнутом пространстве убежища выстрел.
Тяжелая, пятидесятиграммовая пуля, в одно мгновение преодолев тысячу пятьсот метров, ударила в цель. Ударила точно туда, куда целился снайпер — в стену в десяти сантиметрах от головы “объекта”. Во все стороны брызнули куски штукатурки и камня, пуля пробила насквозь кладку из трех кирпичей и, потеряв силу, вывалилась из стены внутри дома.
— Уф! — облегченно вздохнул директор. И тут же что было сил закричал:
— А-а!!
Прыгнул вперед, спрятавшись за машину.
— Кто это?! Кто?! Кто стрелял?!
Худшее было позади. Если бы на пути пули встретилась ветка или хотя бы травинка, если бы налетел неожиданный порыв ветра, то все могло закончиться не так…
— В меня стреляли! Ищите, кто стрелял! — истерично кричал директор, тыкая рукой куда-то вперед. — Ну делайте же, делайте что-нибудь! Вашего директора убивают, а вы тут!..
Ну вот, а теперь можно набирать себе охрану, потому что теперь это не будет выглядеть подозрительно. И можно привередничать во время переговоров, навязывая свои условия.
Теперь директор может все. Потому что его чуть-чуть не убили.
Совсем чуть-чуть…
Глава 10
— Как он себя чувствует?
— Неважно.
— Когда можно будет продолжить допрос?
— Не раньше чем через несколько дней…
После того, с “сывороткой правды” в кровотоке и мухами в голове, допроса Посредник очухался только через неделю. Не врал мужик в белом халате, когда говорил, что используемое “лекарство” далеко не аспирин. И даже не водка, после которой на следующий день голова болит. Здесь голова болела не день и не два. И не только голова…
Каждый день ему вкалывали обезболивающее, после которого становилось легче, становилось почти хорошо. Боль отступала, и на ее место приходило тупое, безразличное блаженство. Блаженство покоя и отрешенности от окружающего жестокого мира.
И лишь потом, спустя несколько дней, он заподозрил, что ему ставят наркотики. Все это время ставят наркотики, планомерно и сознательно превращая в наркомана. Он осознал это, когда однажды запоздали с очередным уколом. Буквально на несколько десятков минут, но он почувствовал, как напрягся, как запротестовал его организм. Которому нужен был этот укол, и не только для того, чтобы избавиться от боли. Уже не только для этого…
Ему нужен был укол как таковой!
Его превращали в наркомана, необратимо разрушая сознание. Они надеялись, что то, чего не получилось достичь сразу, путем единовременного впрыскивания в кровь лошадиной дозы “сыворотки правды”, можно будет добиться ежедневными вливаниями наркотика. Еще через неделю, две или три он будет готов ради очередной дозы на все. И тогда ни чувство долга, ни страх, ни опасение подставить под смерть своих близких его не остановит. Потому что он перестанет быть самим собой, он станет другим, совсем другим, с которым договориться намного легче…
Его поймали, поймали не сразу, но в конечном итоге все равно поймали!
Сволочи!..
Теперь нужно было что-то делать. Причем быстро. Чтобы успеть до того, как он окончательно утратит самоконтроль…
На следующий день “пациент” попытался отказаться от очередной инъекции. Он сказал:
— Ничего не надо. Я чувствую себя очень хорошо.
— Это вам только кажется, — вежливо объяснили ему. — На самом деле курс лечения необходимо продолжить.
— Я отказываюсь! — нервно повторил он. — Категорически!
— Дайте руку, иначе нам придется применить силу.
Они не хотели отказываться от своей идеи.
Когда игла вошла в вену, он, изображая приступ страха, резко дернулся. Шприц соскочил с иглы и упал на пол.
Его не стали поднимать. Просто взяли еще один шприц и еще одну ампулу. Дефицита в наркотиках они не испытывали.
Посредник расслабился, так как понял, что они все равно добьются своего. Так или иначе. Силой здесь сделать ничего нельзя.
Жидкость из шприца перетекла в вену. Стало хорошо и спокойно. И было приятно осознавать, что вечером, и еще завтра, и наверняка послезавтра можно будет получить новые уколы. И не придется даже за них платить…
Посредник закрыл глаза и отдался нахлынувшему на него чувству…
Несколько дней спустя сестра со шприцем не пришла. Не пришла утром. Не пришла в обед. Не пришла после обеда.
Совсем не пришла.
— Почему мне не ставят лекарство? — обеспокоено спрашивал он.
— Курс лечения закончен.
— Как закончен? Почему?..
— Ну вы же сами просили… Говорили, что чувствуете себя хорошо.
— Я ошибался. Я чувствую себя плохо. Очень плохо! Я прошу вас, поставьте мне укол… Ну хотя бы еще раз…
— Это зависит не от нас. Это зависит от вас…
Он согласился дать показания. Но согласился их дать только лично Президенту…
Информация пошла наверх.
“Пациента” переодели, причесали и перевели в другое помещение. Вновь назначили “курс лечения”. Но “лекарства” давать стали меньше, чем раньше, чтобы держать больного, на случай встречи, в здравом рассудке и твердой памяти. Потому что, когда она состоится, никто точно сказать не мог — не исключено, что придется ждать неделю, три или месяц…
Но неделю ждать не пришлось. Президент прибыл на удивление быстро, что свидетельствовало о его особом интересе к информации, которую мог дать Посредник.
— Что вы хотели мне сообщить? — спросил он.
— Я хочу говорить с вами с глазу на глаз. Президент кивнул.
Все быстро вышли из помещения. Остались лишь двое телохранителей.
— А они? — кивнул Посредник.
— Может, мне тоже уйти? — раздраженно спросил Президент.
Телохранители ничего не сказали и никак на начало разговора не прореагировали. Они выдвинулись вперед, прикрывая Президента от угрозы спереди, но не перекрывая ему обзор. Они контролировали ситуацию, но никому не мешали. Они были, но как будто не были. Что говорило об их высочайшем профессионализме.
— Что вы хотели мне сказать? — повторил вопрос Президент.
— Я хотел объяснить вам свою позицию…
— Не надо общих слов. Или вы будете говорить о том, что интересует меня, или разговора не получится.
Президент навязывал свой стиль общения. Возможно, он уже знал, что “пациента” посадили на иглу и со дня на день он должен был сдаться.
— Что вы можете сообщить мне по заговору офицеров? — задал главный вопрос Президент.
— То же самое, что было изложено в письме. Что ряд вступивших в сговор генералов пытаются подчинить себе предприятия оборонного комплекса.
— Как пытаются?
— Шантажом и угрозами.
— Подробнее.
— Подробностей я не знаю.
— Кто знает?
— Тот, кто непосредственно занимается расследованием данного дела.
— Кто им занимается?
— Не могу сказать.
— Кто может?
— Руководство.
— Как на него выйти?
— Не знаю… Разговор не получался.
— Вы оторвали меня от важных, от государственных дел только для того, чтобы говорить — не знаю? Это глупо. И невежливо.
Президент привстал, продемонстрировав, что утратил интерес к беседе, что готов уйти. Что уходит.
Телохранители качнулись в его сторону.
— Погодите, — торопливо сказал Посредник. — Я скажу, скажу, как можно выйти на мое руководство.
Президент откинулся обратно в кресло.
— Говорите.
— Сейчас, сейчас… Надо набрать телефонный номер. Номер…
Посредник побелел, и на его лице выступили капельки пота.
— Мне плохо… Они ставили мне инъекции, много раз ставили, и теперь мне плохо… Надо позвонить по номеру два — двенадцать…
Президент придвинулся ближе к Посреднику, чтобы слышать его слова. Вместе с ним сделали шаг вперед телохранители.
— …Шесть… — уже почти шепотом продолжал Посредник, хватая ртом воздух и хватаясь за сердце. И вдруг откинулся головой назад и сполз на пол.
— Два, двенадцать, шесть… Какая цифра дальше? Какая?
— Дальше цифра…
Президент наклонился над телом упавшего собеседника, чтобы услышать, что тот скажет. И телохранители, страхуя его, тоже наклонились.
В нормальных условиях они бы этого никогда не сделали. И не дали бы приблизиться к лежащему телу Президенту, а предпочли, действуя издалека, поднять тревогу, чтобы с теряющим сознание пациентом разобрался кто-нибудь другой, разобрались врачи.
Но Президенту слишком важно было услышать произносимые им цифры. Он исходил из худшего, из того, что Посредник умирает и тогда другой возможности узнать контактный телефон, пароль и прочие реквизиты контакта не будет. И даже в том случае не будет, если его откачают, потому что пока он говорит, а что будет потом, еще неизвестно…
Телохранители не решились встать на пути босса. Тем более что никакой угрозы для его жизни не видели — они находились в родных стенах, за тремя периметрами охраны, два, плечами под потолок, натренированных, вооруженных амбала против одного, истерзанного, исколотого, не стоящего на ногах противника. Да и не противника даже — считай, почти покойника.
— Еще цифру, еще одну!
— Де… вять… — сказал Посредник. И потянулся к Президенту.
Никто не заметил, как он вытащил из складок одежды ампулу. Пустую ампулу с надпиленным и косо отломанным хоботком.
Просто ампулу.
Зажал ее между указательным и безымянным пальцами, уперев донышком в верхнюю фалангу большого. И улучив мгновение, когда Президент наклонился еще ниже и вслед за ним наклонились телохранители, без замаха, со всей возможной силой, ударил ближайшего к нему амбала в шею. Точно туда, где вздрагивала и билась под кожей жилка.
Острое, потому что всегда острое, когда оно не отполировано, когда надломлено, стекло легко прорвало кожу и вонзилось в мышцы. Удар был настолько силен, что, прежде чем ампула раскололась, она достигла сонной артерии и не прошла мимо, не скользнула вбок, потому что имела идеальную, как у дротика, форму — широкую у основания и зауженную на конце. И, лишь достигнув стенки артерии, ампула лопнула и распалась на осколки, которые в нескольких местах пробили стенку артерии.
Текущая под давлением кровь хлынула в разрезы, раздирая и расширяя их. Вырвалась наружу, брызнув алым фонтаном.
Телохранитель схватился левой рукой за шею, а правую ткнул за обшлаг пиджака. Рефлексы заставили его, даже умирая, искать оружие.
И почти одновременно, свободной рукой, Посредник ткнул второго телохранителя пальцами в глаза. Выбить их не получилось, но он смог на несколько секунд ослепить противника.
И успел подхватить вытащенное первым телохранителем оружие. И даже не стал его вырывать из его рук, а лишь направил в нужную сторону и надавил на засунутый в спусковую скобу чужой палец.
Бухнул выстрел. И второй, уже тоже успевший выхватить пистолет, телохранитель упал.
Посредник мгновенно направил оружие на единственного, еще живого противника.
Направил на Президента.
Тот даже не испуганно, удивленно, смотрел в черную, неподвижно застывшую против глаз дырочку дула. Он ничего не понял, он ничего не успел понять.
Поняли там, за стеной…
Из коридора, на шум, ударом раскрыв дверь, вломились люди. Вломилась изготовившая к бою оружие охрана. Они увидели два лежащих на полу тела, пока еще небольшие кровавые пятна, растекающиеся по ковровому покрытию, стоящего в странной позе, на коленях, Президента и сидящего напротив него, с взведенным и направленным ему в лицо пистолетом, мужчину.
Они мгновенно оценили ситуацию, поняли, что Президенту никто сейчас помочь не может. Даже сам господь бог. И опустили оружие стволами в пол.
— Спокойно, спокойно, не глупи, — тихо сказали они. — Мы не будем стрелять. И ты не стреляй. Это Президент, Президент твоей страны, его смерть тебе не простят…
— Пусть все выйдут, — приказал Посредник. — Или я выстрелю.
Все увидели, как напрягся, как задрожал на спусковом крючке его указательный палец.
— Уйдите все! — приказал пришедший в себя Президент. — Все!
Охрана не решалась уходить. И тогда Посредник выстрелил.
Из дула полыхнуло пламенем, и пуля, пройдя в нескольких миллиметрах от виска Президента, ударила в стену.
— Следующий выстрел в лоб! Охрана дрогнула, отступила к двери.
— Все, мужик, не глупи, мы уходим, гляди — уходим. Но все же совсем не ушли, задержались, остановились в проеме двери.
Посредник повернулся к Президенту.
— Будешь стрелять? — пытаясь оставаться спокойным, спросил тот. Но голос его чуть дрогнул.
— Это вы приказали использовать наркотики?
— Я лишь отдал приказ заставить тебя заговорить.
Значит, он!
Посреднику захотелось нажать на спусковой крючок, чтобы отомстить за боль и унижение последних дней. Как хотелось бы отомстить любому. Потому что его убивали, и, значит, он имеет полное право ответить тем же. И это будет справедливо. Просто нажать на спусковой крючок, и все… Тем более что теперь уже все равно. Ему все равно…
Но он не нажал на спусковой крючок.
Потому что тот человек, которого он хотел убить, был его командиром. И лишь потом Президентом.
Он не мог его убить, потому что ему служил.
— Запомните цифры — четыреста шесть — восемнадцать — двадцать один… Только звоните со своего телефона… — быстро сказал он. — И пожалуйста, в следующий раз не делайте глупостей. Не отталкивайте от себя людей, которые преданы вам…
Президент хотел что-то ответить, но он резко развернул пистолет на себя, сунул дуло в рот, сжав его зубами, и выстрелил. Но даже теперь выстрелил расчетливо, снизу — вверх, очередью, чтобы разорвать пулями мышцы, раздробить череп — чтобы до неузнаваемости изуродовать свое лицо…
Подбежавшая охрана выдернула пистолет из уже мертвых рук, обступила, прикрыла Президента. Но все это уже было напрасно. Потому что поздно.
Никакой угрозы для жизни Президента не было. Теперь уже не было…
— Неважно.
— Когда можно будет продолжить допрос?
— Не раньше чем через несколько дней…
После того, с “сывороткой правды” в кровотоке и мухами в голове, допроса Посредник очухался только через неделю. Не врал мужик в белом халате, когда говорил, что используемое “лекарство” далеко не аспирин. И даже не водка, после которой на следующий день голова болит. Здесь голова болела не день и не два. И не только голова…
Каждый день ему вкалывали обезболивающее, после которого становилось легче, становилось почти хорошо. Боль отступала, и на ее место приходило тупое, безразличное блаженство. Блаженство покоя и отрешенности от окружающего жестокого мира.
И лишь потом, спустя несколько дней, он заподозрил, что ему ставят наркотики. Все это время ставят наркотики, планомерно и сознательно превращая в наркомана. Он осознал это, когда однажды запоздали с очередным уколом. Буквально на несколько десятков минут, но он почувствовал, как напрягся, как запротестовал его организм. Которому нужен был этот укол, и не только для того, чтобы избавиться от боли. Уже не только для этого…
Ему нужен был укол как таковой!
Его превращали в наркомана, необратимо разрушая сознание. Они надеялись, что то, чего не получилось достичь сразу, путем единовременного впрыскивания в кровь лошадиной дозы “сыворотки правды”, можно будет добиться ежедневными вливаниями наркотика. Еще через неделю, две или три он будет готов ради очередной дозы на все. И тогда ни чувство долга, ни страх, ни опасение подставить под смерть своих близких его не остановит. Потому что он перестанет быть самим собой, он станет другим, совсем другим, с которым договориться намного легче…
Его поймали, поймали не сразу, но в конечном итоге все равно поймали!
Сволочи!..
Теперь нужно было что-то делать. Причем быстро. Чтобы успеть до того, как он окончательно утратит самоконтроль…
На следующий день “пациент” попытался отказаться от очередной инъекции. Он сказал:
— Ничего не надо. Я чувствую себя очень хорошо.
— Это вам только кажется, — вежливо объяснили ему. — На самом деле курс лечения необходимо продолжить.
— Я отказываюсь! — нервно повторил он. — Категорически!
— Дайте руку, иначе нам придется применить силу.
Они не хотели отказываться от своей идеи.
Когда игла вошла в вену, он, изображая приступ страха, резко дернулся. Шприц соскочил с иглы и упал на пол.
Его не стали поднимать. Просто взяли еще один шприц и еще одну ампулу. Дефицита в наркотиках они не испытывали.
Посредник расслабился, так как понял, что они все равно добьются своего. Так или иначе. Силой здесь сделать ничего нельзя.
Жидкость из шприца перетекла в вену. Стало хорошо и спокойно. И было приятно осознавать, что вечером, и еще завтра, и наверняка послезавтра можно будет получить новые уколы. И не придется даже за них платить…
Посредник закрыл глаза и отдался нахлынувшему на него чувству…
Несколько дней спустя сестра со шприцем не пришла. Не пришла утром. Не пришла в обед. Не пришла после обеда.
Совсем не пришла.
— Почему мне не ставят лекарство? — обеспокоено спрашивал он.
— Курс лечения закончен.
— Как закончен? Почему?..
— Ну вы же сами просили… Говорили, что чувствуете себя хорошо.
— Я ошибался. Я чувствую себя плохо. Очень плохо! Я прошу вас, поставьте мне укол… Ну хотя бы еще раз…
— Это зависит не от нас. Это зависит от вас…
Он согласился дать показания. Но согласился их дать только лично Президенту…
Информация пошла наверх.
“Пациента” переодели, причесали и перевели в другое помещение. Вновь назначили “курс лечения”. Но “лекарства” давать стали меньше, чем раньше, чтобы держать больного, на случай встречи, в здравом рассудке и твердой памяти. Потому что, когда она состоится, никто точно сказать не мог — не исключено, что придется ждать неделю, три или месяц…
Но неделю ждать не пришлось. Президент прибыл на удивление быстро, что свидетельствовало о его особом интересе к информации, которую мог дать Посредник.
— Что вы хотели мне сообщить? — спросил он.
— Я хочу говорить с вами с глазу на глаз. Президент кивнул.
Все быстро вышли из помещения. Остались лишь двое телохранителей.
— А они? — кивнул Посредник.
— Может, мне тоже уйти? — раздраженно спросил Президент.
Телохранители ничего не сказали и никак на начало разговора не прореагировали. Они выдвинулись вперед, прикрывая Президента от угрозы спереди, но не перекрывая ему обзор. Они контролировали ситуацию, но никому не мешали. Они были, но как будто не были. Что говорило об их высочайшем профессионализме.
— Что вы хотели мне сказать? — повторил вопрос Президент.
— Я хотел объяснить вам свою позицию…
— Не надо общих слов. Или вы будете говорить о том, что интересует меня, или разговора не получится.
Президент навязывал свой стиль общения. Возможно, он уже знал, что “пациента” посадили на иглу и со дня на день он должен был сдаться.
— Что вы можете сообщить мне по заговору офицеров? — задал главный вопрос Президент.
— То же самое, что было изложено в письме. Что ряд вступивших в сговор генералов пытаются подчинить себе предприятия оборонного комплекса.
— Как пытаются?
— Шантажом и угрозами.
— Подробнее.
— Подробностей я не знаю.
— Кто знает?
— Тот, кто непосредственно занимается расследованием данного дела.
— Кто им занимается?
— Не могу сказать.
— Кто может?
— Руководство.
— Как на него выйти?
— Не знаю… Разговор не получался.
— Вы оторвали меня от важных, от государственных дел только для того, чтобы говорить — не знаю? Это глупо. И невежливо.
Президент привстал, продемонстрировав, что утратил интерес к беседе, что готов уйти. Что уходит.
Телохранители качнулись в его сторону.
— Погодите, — торопливо сказал Посредник. — Я скажу, скажу, как можно выйти на мое руководство.
Президент откинулся обратно в кресло.
— Говорите.
— Сейчас, сейчас… Надо набрать телефонный номер. Номер…
Посредник побелел, и на его лице выступили капельки пота.
— Мне плохо… Они ставили мне инъекции, много раз ставили, и теперь мне плохо… Надо позвонить по номеру два — двенадцать…
Президент придвинулся ближе к Посреднику, чтобы слышать его слова. Вместе с ним сделали шаг вперед телохранители.
— …Шесть… — уже почти шепотом продолжал Посредник, хватая ртом воздух и хватаясь за сердце. И вдруг откинулся головой назад и сполз на пол.
— Два, двенадцать, шесть… Какая цифра дальше? Какая?
— Дальше цифра…
Президент наклонился над телом упавшего собеседника, чтобы услышать, что тот скажет. И телохранители, страхуя его, тоже наклонились.
В нормальных условиях они бы этого никогда не сделали. И не дали бы приблизиться к лежащему телу Президенту, а предпочли, действуя издалека, поднять тревогу, чтобы с теряющим сознание пациентом разобрался кто-нибудь другой, разобрались врачи.
Но Президенту слишком важно было услышать произносимые им цифры. Он исходил из худшего, из того, что Посредник умирает и тогда другой возможности узнать контактный телефон, пароль и прочие реквизиты контакта не будет. И даже в том случае не будет, если его откачают, потому что пока он говорит, а что будет потом, еще неизвестно…
Телохранители не решились встать на пути босса. Тем более что никакой угрозы для его жизни не видели — они находились в родных стенах, за тремя периметрами охраны, два, плечами под потолок, натренированных, вооруженных амбала против одного, истерзанного, исколотого, не стоящего на ногах противника. Да и не противника даже — считай, почти покойника.
— Еще цифру, еще одну!
— Де… вять… — сказал Посредник. И потянулся к Президенту.
Никто не заметил, как он вытащил из складок одежды ампулу. Пустую ампулу с надпиленным и косо отломанным хоботком.
Просто ампулу.
Зажал ее между указательным и безымянным пальцами, уперев донышком в верхнюю фалангу большого. И улучив мгновение, когда Президент наклонился еще ниже и вслед за ним наклонились телохранители, без замаха, со всей возможной силой, ударил ближайшего к нему амбала в шею. Точно туда, где вздрагивала и билась под кожей жилка.
Острое, потому что всегда острое, когда оно не отполировано, когда надломлено, стекло легко прорвало кожу и вонзилось в мышцы. Удар был настолько силен, что, прежде чем ампула раскололась, она достигла сонной артерии и не прошла мимо, не скользнула вбок, потому что имела идеальную, как у дротика, форму — широкую у основания и зауженную на конце. И, лишь достигнув стенки артерии, ампула лопнула и распалась на осколки, которые в нескольких местах пробили стенку артерии.
Текущая под давлением кровь хлынула в разрезы, раздирая и расширяя их. Вырвалась наружу, брызнув алым фонтаном.
Телохранитель схватился левой рукой за шею, а правую ткнул за обшлаг пиджака. Рефлексы заставили его, даже умирая, искать оружие.
И почти одновременно, свободной рукой, Посредник ткнул второго телохранителя пальцами в глаза. Выбить их не получилось, но он смог на несколько секунд ослепить противника.
И успел подхватить вытащенное первым телохранителем оружие. И даже не стал его вырывать из его рук, а лишь направил в нужную сторону и надавил на засунутый в спусковую скобу чужой палец.
Бухнул выстрел. И второй, уже тоже успевший выхватить пистолет, телохранитель упал.
Посредник мгновенно направил оружие на единственного, еще живого противника.
Направил на Президента.
Тот даже не испуганно, удивленно, смотрел в черную, неподвижно застывшую против глаз дырочку дула. Он ничего не понял, он ничего не успел понять.
Поняли там, за стеной…
Из коридора, на шум, ударом раскрыв дверь, вломились люди. Вломилась изготовившая к бою оружие охрана. Они увидели два лежащих на полу тела, пока еще небольшие кровавые пятна, растекающиеся по ковровому покрытию, стоящего в странной позе, на коленях, Президента и сидящего напротив него, с взведенным и направленным ему в лицо пистолетом, мужчину.
Они мгновенно оценили ситуацию, поняли, что Президенту никто сейчас помочь не может. Даже сам господь бог. И опустили оружие стволами в пол.
— Спокойно, спокойно, не глупи, — тихо сказали они. — Мы не будем стрелять. И ты не стреляй. Это Президент, Президент твоей страны, его смерть тебе не простят…
— Пусть все выйдут, — приказал Посредник. — Или я выстрелю.
Все увидели, как напрягся, как задрожал на спусковом крючке его указательный палец.
— Уйдите все! — приказал пришедший в себя Президент. — Все!
Охрана не решалась уходить. И тогда Посредник выстрелил.
Из дула полыхнуло пламенем, и пуля, пройдя в нескольких миллиметрах от виска Президента, ударила в стену.
— Следующий выстрел в лоб! Охрана дрогнула, отступила к двери.
— Все, мужик, не глупи, мы уходим, гляди — уходим. Но все же совсем не ушли, задержались, остановились в проеме двери.
Посредник повернулся к Президенту.
— Будешь стрелять? — пытаясь оставаться спокойным, спросил тот. Но голос его чуть дрогнул.
— Это вы приказали использовать наркотики?
— Я лишь отдал приказ заставить тебя заговорить.
Значит, он!
Посреднику захотелось нажать на спусковой крючок, чтобы отомстить за боль и унижение последних дней. Как хотелось бы отомстить любому. Потому что его убивали, и, значит, он имеет полное право ответить тем же. И это будет справедливо. Просто нажать на спусковой крючок, и все… Тем более что теперь уже все равно. Ему все равно…
Но он не нажал на спусковой крючок.
Потому что тот человек, которого он хотел убить, был его командиром. И лишь потом Президентом.
Он не мог его убить, потому что ему служил.
— Запомните цифры — четыреста шесть — восемнадцать — двадцать один… Только звоните со своего телефона… — быстро сказал он. — И пожалуйста, в следующий раз не делайте глупостей. Не отталкивайте от себя людей, которые преданы вам…
Президент хотел что-то ответить, но он резко развернул пистолет на себя, сунул дуло в рот, сжав его зубами, и выстрелил. Но даже теперь выстрелил расчетливо, снизу — вверх, очередью, чтобы разорвать пулями мышцы, раздробить череп — чтобы до неузнаваемости изуродовать свое лицо…
Подбежавшая охрана выдернула пистолет из уже мертвых рук, обступила, прикрыла Президента. Но все это уже было напрасно. Потому что поздно.
Никакой угрозы для жизни Президента не было. Теперь уже не было…
Глава 11
Сегодня у подполковника ФСБ Максимова был праздник, сегодня он получил ответ на один из последних своих, посланных в Министерство обороны, запросов. На этот раз положительный ответ.
Вернее, формально получил не он, а Нижне-Вольский горотдел милиции, расследующий дело о злоупотреблениях, имевших место на одном из местных предприятий, выпускающем взрывчатые вещества для нужд армии и рудодобывающей промышленности. Повадились они, понимаешь, продавать местному криминалитету взрывчатку, маскируя недостачу “левыми”, выписываемыми на постоянных партнеров, накладными. И теперь милиции приходилось сводить баланс между тем, что написано в бумагах и что есть на самом деле.
Если бы подполковник написал запрос от себя — ему бы никто никогда не ответил. Не жалует армия Безопасность. А здесь подвоха не учуяли. И сообщили, что данная партия товара, обозначенного в складских документах как изделие ВВ-П-325, поступила в войсковую часть 02714, где хранилась в течение четырех недель и была передана в/ч 2617.
После чего стало возможно узнать фамилию ее командира. В/ч 2617 командовал генерал Крашенинников. Которого следовало допросить, но вряд ли возможно было допросить, если действовать от себя…
Подполковник Максимов обратился в Министерство внутренних дел к безотказному, как автомат Калашникова, другу Пашке.
— Опять трудности?
— Не без того. Мне нужно пригласить на допрос одного свидетеля. Но пригласить от твоего имени.
— А что же ты сам?
— Сам я могу послать повестку от своей организации. Которую они на дух не переваривают. А ты пошлешь от своей… Глядишь, они клюнут.
— Ну ладно, допустим, пошлю, а допрос ты где собираешься проводить?
— Естественно, в организации, которая послала повестку… — совершенно обнаглев, сказал подполковник.
— И все это, как всегда, за большое спасибо?
— Нет, на этот раз очень большое. И партию похищенного с воинских складов оружия, проходящее по ряду уголовных дел и предположительно хранящегося на территории части, которой заведует свидетель.
— Это другое дело…
В в/ч 2617 ушла повестка, где черным по серому было написано, что генерал Крашенинников должен явиться семнадцатого числа в кабинет номер семь к следователю по особо важным делам Тулину. А если не пожелает явиться добровольно, то будет доставлен в принудительном порядке нарядом милиции.
Генерал Крашенинников явился. Не потому, что испугался наряда милиции, просто привык серьезно относиться к казенным бумажкам.
— Вы следователь Тулин? — спросил он.
На самом деле следователь Тулин был не Тулиным и не следователем, а был подполковником Максимовым. Который сидел в казенном кабинете, за столом с синим инвентарным номером, в милицейской форме.
— Проходите, присаживайтесь, — показал он на стул. Генерал сел.
— Я предупреждаю вас об ответственности за дачу заведомо ложных показаний. Генерал кивнул.
— Вы командир войсковой части 2617?
— Так точно.
— Согласно имеющимся в распоряжении следствия документам, шестнадцатого апреля прошлого года вы получили в войсковой части 02714 партию изделия ВВ-П-325. Это соответствует действительности?
— Так точно. Получал.
— Вы передавали кому-нибудь изделие ВВ-П-325?
— Никак нет.
— То есть из ваших слов следует, что в настоящее время изделие ВВ-П-325 находится в вашей части?
— Никак нет, не находится.
— Тогда где оно?..
Следователь Тулин, он же подполковник Максимов, напрягся. Потому что знал, куда ушло изделие ВВ-П-325. По крайней мере, та его часть, которая была использована для изготовления адской машины, закамуфлированной под мобильный телефон, посредством которой был в туалете собственной квартиры взорван мелкий уголовник Хрипатый. Что связывало урку Хрипатого с боевым генералом и чем он тому помешал, было совершенно не понятно. Но могло стать понятно в ходе допроса. Могло стать понятно прямо сейчас.
— Где в настоящий момент находится полученное вами шестнадцатого апреля прошлого года специзделие ВВ-П-325?
— Часть у меня на складе.
— А другая часть?
— Другую мои люди должны были передать в подразделения действующей армии.
— В какие подразделения? Кому конкретно?
— Я же говорю — должны были. Но не передали. Караван попал под обстрел бандформирований, и весь груз был оставлен на месте боя. Возможно, его подобрали боевики или местные пацаны, они, знаете, любят копаться в военном барахле.
Система доказательств дала трещину. Если взрывчатку, которой разнесло на куски Хрипатого, нашли боевики, то все стрелки автоматически переводятся на них. Переводятся в никуда.
Подполковник занервничал.
— Мне кажется, вы слишком легко относитесь к подобного рода имуществу.
— На войне ко всему относятся легко. Даже к собственной жизни. Не говоря об имуществе. Или это для вас новость? Ах, ну да, вы же там не были, вы же все больше здесь…
— Здесь, между прочим, тоже убивают!
— Здесь не убивают, здесь — “мочат”. За “бабки”. А там гибнут за Родину. За то, чтобы кое-кто здесь, в тылу, мог задницей внеочередные звания выслуживать.
Следователь побелел.
— Но если вас так сильно волнует брошенное вооружение, то я могу подсказать пару адресов, где стоят бесхозные артиллерийские орудия. И танки. Правда, там постреливают… Танки вас интересуют?
— Меня интересует изделие ВВ-П-325, полученное вами…
— По нему я все, что знал, сказал. Если очень надо, могу представить копию акта. Лист бумаги найдется?
— Зачем лист?
— Акт написать.
— Мне кажется, вы не понимаете всей серьезности своего положения…
— Серьезное положение — это когда противник взял тебя в клещи, оседлав господствующие высоты, а ты внизу и у тебя осталось полрожка патронов и одна граната.
— Вы отказываетесь помочь следствию?
— Я ни от чего не отказываюсь, я даже готов предложить вам пятьсот тонн вполне исправных танков. Но вам почему-то более интересны граммы изделия ВВ-П-325.
Генерал наступал, потому что всегда наступал, даже будучи лейтенантом.
— От себя, без протокола, хочу посоветовать не лезть в дела, в которых вы не очень осведомлены.
— Это в какие такие дела?
— В дела армии. Лучше ловите своих уголовников. Генерал встал.
— Я могу быть свободным?
— Нет, не можете. Я думал, мы договоримся… Но раз так…
Следователь вытащил какую-то бумажку.
— Я задерживаю вас до выяснения всех обстоятельств дела.
И, выдержав паузу, добавил:
— И прямо сейчас, пока никто не знает о вашем задержании, мы отправимся в вашу часть, чтобы произвести выемку остатков специзделия ВВ-П-325 для проведения взрывотехнических и идентификационных экспертиз.
— На каком основании?
— На основании ордера на обыск, выданного районным прокурором.
— Боюсь, одного только ордера вам будет мало.
— А что нужно еще?
— Спецдопуск.
— Куда — на склад? Ведь ваша часть — склад, — усмехнулся подполковник.
— Не просто склад, а склад специмущества.
— А вот этого мне в ходе расследования установить не удалось. Не проходите вы в документах как “спец”, проходите как просто склад. Просто воинский склад.
Подловил подполковник Максимов генерала Крашенинникова, на ерунде подловил, на легенде прикрытия.
— Так что собирайтесь.
Следователь нажал кнопку. В кабинет вошел милиционер.
— Вызывайте машину и ОМОН.
ОМОН подполковник Максимов оплачивал сам, из своего кармана. Пашка обеспечил какой-то левый, на зачистку овощного рынка, вызов, а он выкатил пять ящиков водки и закуску. Омоновцы согласились. Часть поехала шерстить рынок, часть — поддержать “стволами” подполковника.
Генерала посадили на заднее сиденье машины между двумя дюжими оперативниками. В десяти метрах сзади пристроился автобус ОМОНа. Сквозь забранные мелкой сеткой окна смутно просматривались фигуры в бронежилетах и массивных, с забралами касках.
Движением командовал подполковник.
— Куда?
— Направо….
Теперь налево…
Прямо…
Через полчаса подъехали к воротам КПП.
— Прикажите поднять шлагбаум, — потребовал подполковник Максимов. Генерал не двигался.
— Вы хотите, чтобы мы применили силу?
К машине подошел боец с повязкой на рукаве. Заметил сжатого с боков командира, вопросительно взглянул на него.
Подполковник вытащил из кармана табельный “Макаров” и демонстративно передернул затвор.
— Пропусти, — приказал генерал. Шлагбаум медленно пополз вверх. Машины въехали на территорию части.
— Где у вас тут склады?
— Ищите, — пожал плечами генерал. Складов видно не было.
— Куда? — спросил водитель.
— Давай к штабу. Вначале изымем документацию…
Легковушка и автобус притормозили у крыльца. Навстречу выбежал дежурный по части. Он недоуменно смотрел на незнакомые, которые почему-то пропустили через КПП, машины.
— Выходите, — приказал подполковник Максимов.
Один из оперативников открыл, придержал дверцу. Генерал выбрался, встал возле машины. Дежурный шагнул ему навстречу, медленно потянув правую ладонь к фуражке.
— Стойте там, где стоите! — жестко сказал подполковник.
Он не раз бывал на задержаниях и знал, какой тон следует выбирать, чтобы осаживать случайных посторонних.
Дежурный по части остановился и так и остался стоять с застывшей на уровне плеча рукой.
Из окон второго и третьего этажей, где располагались учебные классы, привлеченные шумом, стали высовываться спецназовцы. Сверху они хорошо видели омоновцев, видели оперативников в гражданке и видели генерала.
— Что случилось? Что?..
Встретить серьезного сопротивления подполковник Максимов не опасался, и даже не потому, что за его спиной выскакивал из автобуса и разбегался по сторонам ОМОН, а потому, что за ним стояло государство со всем его могучим репрессивным аппаратом. По крайней мере, все так должны были считать. И конфликт с ОМОНом мог закончиться не только избиением дубинками и кирзовыми ботинками куда ни попадя, но и тюремным сроком.
— Еще раз прошу вас добровольно показать, где находится интересующий следствие материал.
Генерал стоял, в упор глядя на следователя. В глазах его не было растерянности и не было страха. Наверное, он действительно и не такое видел.
— Прошу вас пройти в помещение, — предложил подполковник и хотел подтолкнуть его в спину. Чтобы поторопить.
Но генерал, быстро развернувшись, перехватил его руку. И с силой сжал. Как в тисках сжал.
— Не надо… Руки распускать не надо, — напряженно сказал он. — Я пока не арестованный.
Подполковник попытался вырваться, но не смог. Он дергал рукой и чем дольше дергал, тем унизительней себя чувствовал и тем сильнее злился.
— Взять его, взять! — крикнул он. Несколько омоновцев, вскинув дубинки, побежали к генералу.
— Стоять! — рявкнул генерал.
Натасканные на командный голос омоновцы, на мгновение опешив, остановились.
— Давайте разойдемся миром, — предложил генерал. — Я приду завтра сам, приду со всеми документами.
Вернее, формально получил не он, а Нижне-Вольский горотдел милиции, расследующий дело о злоупотреблениях, имевших место на одном из местных предприятий, выпускающем взрывчатые вещества для нужд армии и рудодобывающей промышленности. Повадились они, понимаешь, продавать местному криминалитету взрывчатку, маскируя недостачу “левыми”, выписываемыми на постоянных партнеров, накладными. И теперь милиции приходилось сводить баланс между тем, что написано в бумагах и что есть на самом деле.
Если бы подполковник написал запрос от себя — ему бы никто никогда не ответил. Не жалует армия Безопасность. А здесь подвоха не учуяли. И сообщили, что данная партия товара, обозначенного в складских документах как изделие ВВ-П-325, поступила в войсковую часть 02714, где хранилась в течение четырех недель и была передана в/ч 2617.
После чего стало возможно узнать фамилию ее командира. В/ч 2617 командовал генерал Крашенинников. Которого следовало допросить, но вряд ли возможно было допросить, если действовать от себя…
Подполковник Максимов обратился в Министерство внутренних дел к безотказному, как автомат Калашникова, другу Пашке.
— Опять трудности?
— Не без того. Мне нужно пригласить на допрос одного свидетеля. Но пригласить от твоего имени.
— А что же ты сам?
— Сам я могу послать повестку от своей организации. Которую они на дух не переваривают. А ты пошлешь от своей… Глядишь, они клюнут.
— Ну ладно, допустим, пошлю, а допрос ты где собираешься проводить?
— Естественно, в организации, которая послала повестку… — совершенно обнаглев, сказал подполковник.
— И все это, как всегда, за большое спасибо?
— Нет, на этот раз очень большое. И партию похищенного с воинских складов оружия, проходящее по ряду уголовных дел и предположительно хранящегося на территории части, которой заведует свидетель.
— Это другое дело…
В в/ч 2617 ушла повестка, где черным по серому было написано, что генерал Крашенинников должен явиться семнадцатого числа в кабинет номер семь к следователю по особо важным делам Тулину. А если не пожелает явиться добровольно, то будет доставлен в принудительном порядке нарядом милиции.
Генерал Крашенинников явился. Не потому, что испугался наряда милиции, просто привык серьезно относиться к казенным бумажкам.
— Вы следователь Тулин? — спросил он.
На самом деле следователь Тулин был не Тулиным и не следователем, а был подполковником Максимовым. Который сидел в казенном кабинете, за столом с синим инвентарным номером, в милицейской форме.
— Проходите, присаживайтесь, — показал он на стул. Генерал сел.
— Я предупреждаю вас об ответственности за дачу заведомо ложных показаний. Генерал кивнул.
— Вы командир войсковой части 2617?
— Так точно.
— Согласно имеющимся в распоряжении следствия документам, шестнадцатого апреля прошлого года вы получили в войсковой части 02714 партию изделия ВВ-П-325. Это соответствует действительности?
— Так точно. Получал.
— Вы передавали кому-нибудь изделие ВВ-П-325?
— Никак нет.
— То есть из ваших слов следует, что в настоящее время изделие ВВ-П-325 находится в вашей части?
— Никак нет, не находится.
— Тогда где оно?..
Следователь Тулин, он же подполковник Максимов, напрягся. Потому что знал, куда ушло изделие ВВ-П-325. По крайней мере, та его часть, которая была использована для изготовления адской машины, закамуфлированной под мобильный телефон, посредством которой был в туалете собственной квартиры взорван мелкий уголовник Хрипатый. Что связывало урку Хрипатого с боевым генералом и чем он тому помешал, было совершенно не понятно. Но могло стать понятно в ходе допроса. Могло стать понятно прямо сейчас.
— Где в настоящий момент находится полученное вами шестнадцатого апреля прошлого года специзделие ВВ-П-325?
— Часть у меня на складе.
— А другая часть?
— Другую мои люди должны были передать в подразделения действующей армии.
— В какие подразделения? Кому конкретно?
— Я же говорю — должны были. Но не передали. Караван попал под обстрел бандформирований, и весь груз был оставлен на месте боя. Возможно, его подобрали боевики или местные пацаны, они, знаете, любят копаться в военном барахле.
Система доказательств дала трещину. Если взрывчатку, которой разнесло на куски Хрипатого, нашли боевики, то все стрелки автоматически переводятся на них. Переводятся в никуда.
Подполковник занервничал.
— Мне кажется, вы слишком легко относитесь к подобного рода имуществу.
— На войне ко всему относятся легко. Даже к собственной жизни. Не говоря об имуществе. Или это для вас новость? Ах, ну да, вы же там не были, вы же все больше здесь…
— Здесь, между прочим, тоже убивают!
— Здесь не убивают, здесь — “мочат”. За “бабки”. А там гибнут за Родину. За то, чтобы кое-кто здесь, в тылу, мог задницей внеочередные звания выслуживать.
Следователь побелел.
— Но если вас так сильно волнует брошенное вооружение, то я могу подсказать пару адресов, где стоят бесхозные артиллерийские орудия. И танки. Правда, там постреливают… Танки вас интересуют?
— Меня интересует изделие ВВ-П-325, полученное вами…
— По нему я все, что знал, сказал. Если очень надо, могу представить копию акта. Лист бумаги найдется?
— Зачем лист?
— Акт написать.
— Мне кажется, вы не понимаете всей серьезности своего положения…
— Серьезное положение — это когда противник взял тебя в клещи, оседлав господствующие высоты, а ты внизу и у тебя осталось полрожка патронов и одна граната.
— Вы отказываетесь помочь следствию?
— Я ни от чего не отказываюсь, я даже готов предложить вам пятьсот тонн вполне исправных танков. Но вам почему-то более интересны граммы изделия ВВ-П-325.
Генерал наступал, потому что всегда наступал, даже будучи лейтенантом.
— От себя, без протокола, хочу посоветовать не лезть в дела, в которых вы не очень осведомлены.
— Это в какие такие дела?
— В дела армии. Лучше ловите своих уголовников. Генерал встал.
— Я могу быть свободным?
— Нет, не можете. Я думал, мы договоримся… Но раз так…
Следователь вытащил какую-то бумажку.
— Я задерживаю вас до выяснения всех обстоятельств дела.
И, выдержав паузу, добавил:
— И прямо сейчас, пока никто не знает о вашем задержании, мы отправимся в вашу часть, чтобы произвести выемку остатков специзделия ВВ-П-325 для проведения взрывотехнических и идентификационных экспертиз.
— На каком основании?
— На основании ордера на обыск, выданного районным прокурором.
— Боюсь, одного только ордера вам будет мало.
— А что нужно еще?
— Спецдопуск.
— Куда — на склад? Ведь ваша часть — склад, — усмехнулся подполковник.
— Не просто склад, а склад специмущества.
— А вот этого мне в ходе расследования установить не удалось. Не проходите вы в документах как “спец”, проходите как просто склад. Просто воинский склад.
Подловил подполковник Максимов генерала Крашенинникова, на ерунде подловил, на легенде прикрытия.
— Так что собирайтесь.
Следователь нажал кнопку. В кабинет вошел милиционер.
— Вызывайте машину и ОМОН.
ОМОН подполковник Максимов оплачивал сам, из своего кармана. Пашка обеспечил какой-то левый, на зачистку овощного рынка, вызов, а он выкатил пять ящиков водки и закуску. Омоновцы согласились. Часть поехала шерстить рынок, часть — поддержать “стволами” подполковника.
Генерала посадили на заднее сиденье машины между двумя дюжими оперативниками. В десяти метрах сзади пристроился автобус ОМОНа. Сквозь забранные мелкой сеткой окна смутно просматривались фигуры в бронежилетах и массивных, с забралами касках.
Движением командовал подполковник.
— Куда?
— Направо….
Теперь налево…
Прямо…
Через полчаса подъехали к воротам КПП.
— Прикажите поднять шлагбаум, — потребовал подполковник Максимов. Генерал не двигался.
— Вы хотите, чтобы мы применили силу?
К машине подошел боец с повязкой на рукаве. Заметил сжатого с боков командира, вопросительно взглянул на него.
Подполковник вытащил из кармана табельный “Макаров” и демонстративно передернул затвор.
— Пропусти, — приказал генерал. Шлагбаум медленно пополз вверх. Машины въехали на территорию части.
— Где у вас тут склады?
— Ищите, — пожал плечами генерал. Складов видно не было.
— Куда? — спросил водитель.
— Давай к штабу. Вначале изымем документацию…
Легковушка и автобус притормозили у крыльца. Навстречу выбежал дежурный по части. Он недоуменно смотрел на незнакомые, которые почему-то пропустили через КПП, машины.
— Выходите, — приказал подполковник Максимов.
Один из оперативников открыл, придержал дверцу. Генерал выбрался, встал возле машины. Дежурный шагнул ему навстречу, медленно потянув правую ладонь к фуражке.
— Стойте там, где стоите! — жестко сказал подполковник.
Он не раз бывал на задержаниях и знал, какой тон следует выбирать, чтобы осаживать случайных посторонних.
Дежурный по части остановился и так и остался стоять с застывшей на уровне плеча рукой.
Из окон второго и третьего этажей, где располагались учебные классы, привлеченные шумом, стали высовываться спецназовцы. Сверху они хорошо видели омоновцев, видели оперативников в гражданке и видели генерала.
— Что случилось? Что?..
Встретить серьезного сопротивления подполковник Максимов не опасался, и даже не потому, что за его спиной выскакивал из автобуса и разбегался по сторонам ОМОН, а потому, что за ним стояло государство со всем его могучим репрессивным аппаратом. По крайней мере, все так должны были считать. И конфликт с ОМОНом мог закончиться не только избиением дубинками и кирзовыми ботинками куда ни попадя, но и тюремным сроком.
— Еще раз прошу вас добровольно показать, где находится интересующий следствие материал.
Генерал стоял, в упор глядя на следователя. В глазах его не было растерянности и не было страха. Наверное, он действительно и не такое видел.
— Прошу вас пройти в помещение, — предложил подполковник и хотел подтолкнуть его в спину. Чтобы поторопить.
Но генерал, быстро развернувшись, перехватил его руку. И с силой сжал. Как в тисках сжал.
— Не надо… Руки распускать не надо, — напряженно сказал он. — Я пока не арестованный.
Подполковник попытался вырваться, но не смог. Он дергал рукой и чем дольше дергал, тем унизительней себя чувствовал и тем сильнее злился.
— Взять его, взять! — крикнул он. Несколько омоновцев, вскинув дубинки, побежали к генералу.
— Стоять! — рявкнул генерал.
Натасканные на командный голос омоновцы, на мгновение опешив, остановились.
— Давайте разойдемся миром, — предложил генерал. — Я приду завтра сам, приду со всеми документами.