Ирина Волчок. Все люди – хорошие

   Владимир решительно встал и отправился за бутылкой вина. Повод есть, по крайней мере вполне официальный, Аленка вот ужинать осталась. Когда он вернулся, за столом говорили о предстоящем очередном концерте губернаторского симфонического оркестра, на которые все Сокольские и родители Людмилы традиционно ходили. Самое смешное, что по-настоящему знали и любили классическую музыку только его жена и теща. Алена посещала театр исключительно для поддержания образа девушки тонкой и интеллигентной, отец – по привычке, для Андрюшки считалось полезным прикосновение к сокровищнице, и так далее, а сам он выдерживал эту двухчасовую волынку, только чтобы не раздражать жену. Видит бог, она и так слишком многое ему прощает.
   От предложенного бокала вина помощница по хозяйству испуганно отказалась, не поднимая глаз. Алену передернуло дважды, он заметил: и когда предложили, и когда домработница молча помотала головой. Интересно, какой у нее голос? За ужином она не сказала ни слова, только взглядами с Людкой обменивалась, быстро-быстро. Наверное, только для того, чтобы услышать, он, пристально глядя прямо ей в лицо, сказал:
   – Спасибо, Наташа, очень вкусно.
   Она ответила, так и не подняв глаз:
   – Я старалась, Владимир Иванович.
   Ого… Этого он никак не ожидал. Голос-то какой, а?! Низкий, с легкой хрипотцой. Такие голоса у женщин он только в кино слышал. Все, кого он знал, разговаривали более-менее звонко, некоторые даже визгливо, жена и его мать – пожалуй, слишком тихо, совсем не ярко. А эта… Тощая девчонка сказала четыре слова так, что ему на секунду захотелось закрыть глаза. Тогда бы он смог внимательно разглядеть чернокожую джазовую певицу, роскошную, прокуренную, опытную. Такой у девчонки был голос. А внешне – моль.
   Алена засобиралась, Людмила пошла проводить гостью до порога. Андрюшка, отчетливо и безошибочно представляя себе новую замечательную жизнь, которая начнется у него прямо с завтрашнего дня, весело поскакал к себе наверх. В кухне остались Наташка и Владимир. Она занялась посудой, а он смотрел на ее худую прямую спину и думал, о чем бы ее спросить, чтобы еще раз услышать этот голос. В голову приходила всякая ерунда, и он незаметно увлекся новой для себя ролью пассивного наблюдателя. Двигалась девчонка хорошо, ладно так двигалась, наверное, танцами занималась в детстве или гимнастикой.
   Владимиру нравилось, когда люди ловкие и гибкие. К сожалению, от избытка этих качеств редко страдали красивые женщины. То ли в моде была эта их изломанность движений, то ли флирт было удобнее маскировать напускной неловкостью: ах, я уронила платочек…
   Эта уж точно ничего никогда не уронит. Включая собственное достоинство. Наконец первая фраза для разговора, который ему так хотелось завести, всплыла сама собой, как это бывает, когда отвлечешься:
   – Это тебя я утром видел, ты снег чистила?
   – Да.
   – А я тебя за деревенского пацана принял. – Владимир обаятельно улыбнулся.
   Наташка, не оборачиваясь, пожала плечами. Ничего удивительного. В ее старой, некрасивой одежде, лохматая, с красным лицом. Не то что теперь. Она закончила с тарелками и вернулась к столу, чтобы собрать бокалы.
   Владимир удивился: что это за односложные ответы такие? Нет уж, он заставит ее разговаривать. Пусть хоть что-нибудь скажет, даже пусть возмутится, что ли… Она протянула руку за его бокалом, и он накрыл ее своей ладонью:
   – Подожди, я, может, еще…
   Она шарахнулась от неожиданного прикосновения, как от удара током:
   – Извините, Владимир Иванович…
   Разговора не получилось. Черт его дернул… Ладно, еще наговорятся. Он поднялся и отправился к жене. Раз уж все равно рано домой приехал, надо с супругой пообщаться. Тему искать не пришлось, тема на кухне домывала посуду. Людмила отложила книжку, которую только что собралась читать, и с откровенно радостным ожиданием спросила:
   – Как тебе помощница по хозяйству?
   Только сейчас она сообразила, что не хочет называть Наташку домработницей. Неприятное слово, унизительное какое-то. И для нее, и для Наташки. Владимир, хоть и ждал этого вопроса, вдруг растерялся – голос, голос… Голос не шел из головы, вызывал острое желание услышать его снова. Интересно, она хорошо поет? Обидно, если при таком голосе нет слуха. Он смутился и начал не то что бы врать, а так, придуриваться:
   – Девка как девка, ты же специально такую страшненькую нашла. Долго искала?
   Людмила тихо рассмеялась: он не видел, какая Наташка вчера появилась в их доме. Тоже вопрос: а вот он вошел бы в Наташкино положение, пожалел бы некрасивую, жутко одетую девочку с синяками? Смог бы доверить ей свой дом с чадами и домочадцами? Человек он, конечно, не злой, но… склонный встречать по одежке, по первому впечатлению.
   – Чего ты смеешься, – демонстративно обиделся он. – Все ревнуешь меня? По поводу своей помощницы можешь не волноваться, чухонские мальчики – не мой фасон.
   – А что – твой?
   Это было прямое напрашивание на комплимент, в который ни он, ни она не верили. Но он произнес то, что она, как он думал, хочет от него услышать:
   – Люсик, ты у меня самая единственная.
   Ей как филологу – ну ладно, не филологу, а человеку, закончившему филфак, – формулировка «самая единственная» показалась неожиданно откровенной. То есть единственных у меня много, но ты – самая.
   Они еще поболтали, обсудили предстоящий выход в свет, на концерт. Ей обновки никакие не нужны? Она не забыла, что их очередь принимать после концерта всю компанию? Кстати, дядя Коля с ними вроде пойти хотел, она не знает, что это ему в голову взбрело?
   Надо еще посмотреть, что там с винами. Про вина – это у Владимира был такой маленький пунктик. Он искренне считал, что у состоятельных людей должен быть свой винный погреб. Впрочем, для провинции его коллекция вин и вправду была недурна. Коротко обсудили меню, Владимир высказался на тему возможной Наташкиной некомпетентности. Людмила ответила, что даже если роль помощницы по хозяйству ограничится чисткой и резкой продуктов под неусыпным контролем и последующим мытьем посуды, то парадный ужин в новом доме ее уже не пугает. А вообще-то сегодняшний плов ей очень даже понравился. Между прочим, Наташкино изобретение. Владимир не мог не согласиться: действительно вкусно. И непривычно. Совсем не похоже на мамину любимую рисовую кашу с мясом. Они вместе похихикали над этой старой семейной шуткой – Владимир, к счастью, не относился к тому неприятному типу мужей, которые во всем ставят в пример жене собственную маму.
   Через час, после того как выключили свет, Владимир все еще не спал. Вспоминал голос, такой неожиданный у тощей, некрасивой девчонки, и думал: каково это – услышать «я тебя люблю», или «делай со мной что хочешь», сказанное этим самым голосом. В темноте. Так близко, чтобы чувствовать на щеке горячее дыхание. И эти руки, такие быстрые, ловкие. И наверняка очень сильные – как она снег-то кидала утром…
   Он перестал мечтать о женщинах на сон грядущий примерно пятнадцать лет назад. Просто вокруг него их всегда было достаточно. Исключая, конечно, время, проведенное в армии, там фантазий было хоть отбавляй. Впрочем, он сейчас вовсе и не мечтал. Тоже мне, женщина… Просто белобрысая моль с невероятным голосом не выходила у него из головы.
   Наташке тоже не спалось, но совершенно по другим причинам. Ни хозяин, ни его невозможно красивая сестра не произвели на нее ни малейшего впечатления. Она даже, как ни странно, забыла о его несанкционированном прикосновении, когда убирала посуду. Куда важнее оказалась Людмила. Наташка, можно сказать, влюбилась. Считай, с первого взгляда. Никто и никогда не относился к ней так хорошо. И так просто. И безо всякой на то объективной причины. И это она еще не старалась! Ну, то есть не то чтобы осознанно не старалась, просто все очень быстро происходило сейчас в ее жизни. Как поезд на длинном перегоне – так все стремительно разогналось, что не успеваешь по сторонам смотреть. Новая стрижка, новая одежда, мальчишка этот чудесный, вроде молчит, а в глазах чертенята… И Людмила. Спокойная, уверенная. Она ведет себя не как хозяйка, а как подружка или старшая сестра. Наташке вспомнился роман Булгакова из внеклассного чтения по литературе, «Собачье сердце». Там герой и в начале, и в конце думал одно и то же: вот свезло так свезло. Ему, этому бедному Шарику, не так уж и свезло, по большому счету. Не то что ей, Наташке.
   Кроме всего прочего, ей, всю жизнь считавшей себя страшненькой, а уж после истории семилетней давности – так вообще ходячим ночным кошмаром, ужасно понравилось собственное отражение в зеркале. Может, и не модель, но уж определенно девушка не хуже других. Почти симпатичная девушка.
   Она еще долго ворочалась в непривычно мягкой и широкой постели, переполненная впечатлениями, и не знала, что хозяину тоже не спится. Правда, совсем по другим причинам.
   Утром она, а не Людмила, впервые подавала Владимиру завтрак. Кофе был просто чудесный, а вот без апельсинового сока пришлось обойтись – наверное, жена не успела показать ей соковыжималку. Владимир слегка злился на себя за ночные размышления, а поскольку Наташка опять упорно молчала, он стал злиться на нее. Так бы и злился, но произошло совершенно невозможное событие – в кухню вбежал Андрюшка. То есть в том, что ребенок спустился позавтракать перед школой, не было ничего странного. А дальше Владимиру оставалось только наблюдать и напоминать себе, что ничего глупее, чем раскрытый от удивления рот, и быть не может. Его замкнутый, сдержанный не по годам сын с порога заверещал:
   – Привет, Наташа!
   И она вдруг заулыбалась – не как вчера, с опаской, а как будто ей только что подарили нечто долгожданное, волшебное. Живо обернулась к ребенку, обрадованно сказала:
   – И тебе привет, Андрюшка!
   Они сразу принялись тихо и весело возиться, вместе подавая на стол, Андрюшка мешался под ногами, раздавал указания, тут же их отменял, а она разговаривала с ним шепотом, делала строгое лицо, и все это время они постоянно почти бесшумно смеялись.
   Обалдеть. А они с Людкой еще обсуждали, не стоит ли показать Андрюшку детскому психологу на предмет подозрительно недетской серьезности. Вот вам и замкнутый ребенок. Андрюшка еще допивал свое какао, которое обычно отказывался пить, а сегодня заявил, что это вовсе не противная гадость, а пища богов, а Владимир отправился прогревать машину. Пища богов, надо же. Слова какие он знает, замкнутый ребенок.

Глава 5

   Людмила практически сразу поняла: ее Наташка из тех людей, которые просто физически не могут оставаться в покое. На ум приходил курс школьной физики. Тело, погруженное в жидкость, не может не вытеснить эту самую жидкость. Или шар, вдруг оказавшийся на наклонной плоскости, не сумеет не катиться, даже если очень сильно захочет.
   Во сколько Наташка вставала по утрам, Людмила не знала, но к завтраку множество домашних дел оказывалось переделанными. Почти сразу они договорились о зимнем саде. Вся эта рукотворная красота в данный момент существовала как бы в состоянии куколки. Дизайнерский замысел просматривался ясно, растений было много, но Наташка вкусом, чувством стиля и интуицией, неожиданными в деревенской девочке, угадывала то, во что домашняя оранжерея может превратиться. Услышав просьбу о допуске до работ в зимнем саду, Людмила не без опаски ожидала вторжения помидорной рассады в пластиковых стаканчиках и ящика с вонючим и неэстетичным, но, безусловно, полезным для здоровья зеленым луком. Ничего подобного не случилось. Наташка чуть ли не два часа пытала ее, как что называется, кто из цветов любит воду, кто предпочитает много солнца, а кого нужно затенять… Короче, благословение хозяйки Наташка получила. С одним маленьким «но»: не трогать амариллисы. Эти некрасивые в обычном своем состоянии растения должны были скоро зацвести, а два уже выпустили полуметровые жирные стрелки.
   Кроме кропотливого и вдумчивого занятия в зимнем саду был еще Наташкин любимый снег. Деревенский мужик, кажется, дядя Паша, получавший раз в неделю от богатых придурков сто рублей на пропой души, был смертельно обижен. И дохода лишили, и чистит эта девка так, как будто дворец какой обхаживает. Односельчане над ним посмеивались: мол, девчонка лучше тебя, старого дурака, справляется. Резче и честнее всех высказалась его собственная жена: ты за водку, а она на совесть, вот и вся разница.
   На снег у Наташки были свои планы, и она начинала охотиться на него еще с вечера, просила Людмилу посмотреть в Интернете, какая погода ожидается завтра. И в субботу вечером повезло – обещали обильный снегопад. А на градуснике, вообще-то, минус один. Значит, снег будет мокрый, липкий. Для ее плана – то что надо. Наташка хотела сделать сюрприз для Андрюшки, до рассвета сладить снежную бабу. Чтобы, как положено, с ведром на голове и морковкой вместо носа. А то совсем ребенок заучился. Общеобразовательная, художественная, музыкальная школы – у взрослого человека голова кругом пойдет.
   Она всегда обладала чувством времени, ей не нужен был будильник, и в это утро она встала совсем рано, прихватила заранее припасенное ведро и бесшумно выбралась на улицу. Снег, как и обещал Интернет, валил с неба сплошной стеной. Это просто мечта: и стройматериала много, и долго такой сильный снегопад не продлится. Может, не только баба, может и в снежки поиграть удастся. Сюрприз просто обязан был получиться.
   Субботние утра Людмила любила. Во-первых, никому никуда не надо, ни в школу, ни на работу. Во-вторых, выспавшийся Владимир с женой был ласков, и ей казалось, что у них все безоблачно, каждый раз она верила, что именно с этого дня прекратятся его возвращения после полуночи, что она больше никогда не почувствует от него запах чужих духов. Самообман, конечно. Но субботы были ее утешительным призом. Своего рода синица в руках.
   В это утро они проснулись от непонятных звуков. За занавешенным окном что-то происходило. Создавалось впечатление, что целая артель мужиков экстренно строит нечто жизненно необходимое, кто-то кого-то подзадоривал, поторапливал, что-то надо было катить, поднимать, давай-давай, вот так, и еще чуть-чуть… За окном охали и смеялись. Людмила встала, запахнула пеньюар, подошла к окну, откинула тяжелые шторы – да так и застыла. Две тоненькие фигурки – одна повыше, другая пониже – изо всех сил пытались взгромоздить чудовищный снежный ком на целый ряд таких же монстров. Ей показалось, что им нипочем не справиться, но фортификаторы с победным воплем водрузили свой круглый суперкирпич на законное место в великой китайской стене деревни Гать. Размах производимых работ поражал воображение: Андрюшка с Наташкой, оказывается, затеяли строить целую крепость, и возводимая ими стена была уже третьей. Башни ни за что не осилят, подумала Людмила, Андрюшки и из-за стены не видно будет. Она оглянулась на мужа. Володька был занят – ленился.
   – Вставай давай, там такое! – попыталась она подвигнуть благоверного на активность, но тот ответил притворно-сонным мычанием. Людмила хмыкнула и не без злорадства сказала: – Ну и ладно, тебе же хуже. А я пошла помогать.
   Владимир вновь провалился в сон, шум за окном ему не мешал. Спал он недолго, а когда проснулся – понял, что жены рядом нет. Прислушался – на кухне было тихо, кофе не пахло. Кажется, его все бросили, завтраком кормить тоже не собираются. Что-то там они во дворе все вместе делают, – вспомнил он и стал одеваться.
   Если человеку дать время осмотреться, оценить обстановку, немного подумать… Ничего этого Владимиру не дали. Стоило только выйти на порог родного дома, как в грудь и в плечи ему, ослепленному нестерпимым сверканием выпавшего ночью снега, мгновенно влетели три снежка, пущенных с разной силой. Именно потому, что осмотреться ему не дали, вместо того, чтобы по-взрослому вознегодовать, Владимир бросился на штурм. Защитники крепости успели подготовиться, оказывается. Снежки, то легкие, рассыпающиеся, то серьезные, явно скатанные руками без перчаток, беспощадно и метко поражали наступающего агрессора. Нахрапом не получалось. Он решил схитрить, упал, закрывая лицо руками, и они попались, выбежали из-за укрытия, начали поднимать… Тогда он коварно повалил двух слабых женщин на снег, а их командира Андрюшку пленил и стал склонять к немедленной капитуляции. Не тут-то было. Противник оказал сопротивление, Владимир сам очутился лежащим на поле брани, жена, истинная валькирия – прямо как подменили! – уселась на него, а Наташка с Андрюшкой стали азартно закидывать его снегом. Потому что слишком близко, и снежки кончились. Наверное, они бы совсем его победили, но сказалась усталость, они все-таки целую крепость построили, боеприпасов наделали полный арсенал, а он был бодр и свеж.
   Примирение стороны отправились заключать на кухню. И здесь у Наташки оказалось все на высшем уровне: хозяева в полном составе еще переодевались в сухое и мыли руки, а сковородка уже яростно шипела драниками с луком и чесноком, жужжала соковыжималка, начинал похрюкивать чайник. Наконец они расселись.
   – Наташ, а ты в детстве всегда так играла, да? – спросил счастливый и совершенно вымотанный Андрюшка.
   – Нет, что ты, – рассмеялась она. – Мне играть некогда было.
   – А почему? Ты тоже в трех школах занималась?
   В голосе Андрюшки чувствовались и гордость, и некая аристократическая усталость одновременно. Она смутилась. Объяснять, что в его возрасте она могла только видеть, как развлекаются ее сверстники, – значит дать ему понять, что люди неравны между собой. Причем неравны по критериям, от них самих не зависящим. Слишком часто этот вопрос мучил ее саму в детстве, чтобы обратить на него внимание мальчика. Для этого есть родители. Но отвечать что-то надо было. Задали вопрос – изволь ответить. Тоже, кстати, мать в детстве приучила. Не самая удобная для жизни привычка, между прочим, – всегда отвечать на заданные вопросы. Она сказала:
   – Я животных очень люблю, с растениями разными возиться, как твоя мама. А игры много времени отнимают. Понимаешь, когда праздник каждый день – тоже скучно. Или, может, не скучно, а неправильно как-то…
   Владимир, до этого момента увлеченный завтраком, даже жевать позабыл. Здрасьте приехали. Он-то как раз был совершенно уверен, что к идее превращения каждого дня жизни в фиесту надо стремиться изо всех сил, вкладывая душу. Как же праздник может быть скучным?
   – Классно вместе попрыгали вместо зарядки, а то совсем обленились, – с явным огорчением от того, что все уже закончилось, сказал Владимир, не любивший, когда праздник кончается.
   – А вы, мужчина, не обобщайте. – Людмилу еще не совсем оставило боевое настроение, и Владимир вскинул на нее удивленные глаза. – Собственно, мы ни разу так не бесчинствовали, так замечательно и бессовестно не колобродили по утрам. И по вечерам. И вообще…
   – А до меня вы как бесчинствовали? – живо влез во взрослый разговор Андрюшка. Его, как и любого ребенка, особо интересовало: а что же было, когда его самого не было?
   – Никогда мы так не бесчинствовали. Мы же взрослые, серьезные люди, – вздохнула Людмила и тихо добавила: – А жаль…
   Доедали в молчании. Каждый планировал субботу согласно семейным традициям. Людмила, например, по субботам непременно старалась навестить Ираиду, а уж сегодня сам бог велел, подруга только-только из больницы выписалась.
   Познакомились они на втором курсе института. На Людмилином втором курсе. Ираида Сергеевна пришла к ним преподавать средневековую литературу. До начала занятий студенты сочли предмет заведомо муторным, занудным и ненужным. Потому как сами были красавцы, таланты и поэты. Торжество юношеского максимализма оказалось не то чтобы недолгим, а, мягко скажем, преждевременным. Если конкретно, то до первой лекции. «Молодая» – так называли в институте аспиранток – оказалась женщиной настолько необычной и яркой, а предмет, который она вела, настолько интересным, что со второй лекции пропускали занятия только те, кому было решительно все равно, на каком именно факультете они учатся. Чуть позже начались вообще забавные, если не сказать невозможные, вещи: оказалось, что признанный факультетский гений, молодое дарование Барков, – чуть ли не плагиатор. Его популярные в студенческих кругах опусы, исполняемые под расстроенную гитару, вдруг зазвучали с кафедры голосом Ираиды Сергеевны, не слово в слово, конечно, но очень узнаваемо. Мало того, у лирики – хоть гражданской, хоть любовной – оказались конкретные авторы, да не просто известные, а благополучно почившие кто десять, а кто и двенадцать веков назад.