Страница:
— А мы своих не выдаем, — ответил Митя.
— И то! — согласился Пантелеймоныч и пошел на лестницу. — Пойду костер затопчу.
Митя отправился к себе.
Этой ночью он решился идти к ним.
Засады не было, как он ожидал. У него была готова легенда для заговаривания зубов милиции, если таковая обнаружится, но отговорки не понадобились. Он без помех добрался пешком до пятого этажа. И даже не очень удивился, когда увидел на лестничной площадке того, к кому шел. Это был предводитель, которого Митя видел в зеркале.
— Мы ждали тебя, — сказал он.
— Я знаю, — ответил Митя. — Но вы торопили события. Вместо меня вы взяли другого.
Они поднялись на последний этаж и вошли в одну из дверей. У входа стояли два человека в черном. Совсем мальчишки. Их лица ничего не выражали.
— Это наша ошибка, — ответил предводитель. — Я не знал о тебе ничего, пока не увидел в Окне Зазеркалья.
— Мне нужно знать, кто вы, — колеблясь, сказал Митя.
— Если хочешь, можешь считать нас высшим разумом. — По его усмешке Митя понял, что это шутка. — Мы не принадлежим этому миру. Мы не из смертного рода.
— Э… Добро пожаловать, — вежливо произнес Митя, немного сбитый с толку. — Вам нужен экскурсовод по нашему миру? Но я не…
— Нет, — перебили его. — Мы здесь, чтобы наблюдать агонию времени вашего мира.
— Чтобы… чего? А зачем?… Почему?… — Митя вконец растерялся. Ему еще ни разу в жизни не приходилось общаться с представителями неопознанных цивилизаций. Тем более говорящих жуткие вещи.
— Ваш мир слишком быстро состарился. Вы думаете, он еще молод и полон сил. Это ошибка. Он умирает. Ваше время слишком быстро одряхлело — раньше срока. Вы обессилили его. Оно больно и уже не может длить вашу жизнь. Оно творит хаос — пока еще локальный. Но только пока.
— Я не понимаю… Время… умирает? Это невозможно. Как?
— Очень просто. Время — поток энергии, последовательно претворяющий возможное в реальное. И сейчас этот поток истощился. Ваше существование подходит к концу. У вас были взлеты и падения. Но только взлететь вы больше не сможете. Вы падаете, давно и глубоко. Вы — дряхлые старцы. Вы исчерпали себя. Вам не к чему больше стремиться, кроме комфорта. Существование было даровано вам, чтобы претворять его в смысл. Наивозможно высокий смысл. Уже несколько веков вы претворяете его в бессмысленность. Вам больше нечем оправдывать вашу жизнь, кроме удовольствий. Ваше время умирает от груза бессмысленности, взваленного на него теми, кто утратил знание Начала.
— Что же будет? — беспокойно спросил Митя.
— Этот мир перестанет существовать, — последовал невозмутимый ответ. — Многие исчезнут. Немногие, сохранившие чистоту и знание, будут взяты.
— Куда взяты? — упавшим голосом произнес Митя.
— Туда, где приготовлены для них обители, — туманно изрек его собеседник.
Митя чувствовал себя совсем пришибленно.
— А… нельзя… избежать… вот этого? Как-нибудь? Может… можно что-то сделать? — и отчего-то робко, виновато улыбнулся.
— Конечно, сделать что-нибудь было бы адекватно. Твой знакомый… тот, от которого тебя пришлось спасать… порождение антимира… не знаю, почему оносчитает нас убийцами вашего времени. Мы отнюдь не стремимся покончить с этим миром. Он важен для нас. Но вы сами убили его, с помощью тех самых сущностей из антиреальности… Сделать же можно только одно.
Митя воспрянул.
— Что?
— Замкнуть Время в кольцо. Соединить начало и конец. Начать все заново. Нужен Третий Ключ, отпирающий и запирающий врата Времени.
— Это вы про камень? Хотите забрать его? — Митя полез в карман, но был остановлен жестом:
— Он принадлежит тебе. Пока. Хранитель Ключа должен сделать свой выбор.
— Э… я должен согласиться быть принесенным в жертву? — кисло поинтересовался Митя. — Чтобы замкнуть… это… кольцо?
— На роль агнца ты вряд ли подходишь. Но от твоего решения зависит, быть ли второй молодости вашего мира. Только человек может сделать выбор. Вам предлагают шанс. Может быть, вы не захотите его принять?
Митя не колеблясь заявил от имени всего человечества:
— Захотим. Замыкайте ваше кольцо Времени.
— Это не все. Ты принимаешь решение и берешь на себя ответственность за новый мир.
— Да? А что это означает?
— То, что ты станешь первым человеком нового мира. Прародителем. Тебе придется начинать все заново. Вспоминать забытое. В этом тебе помогут. Кроме того, у тебя не будет ничего из того, чем вы располагаете сейчас. Ни городов, ни машин, ни электричества, ни врачей, ни магазинов. Только память о том, что было.
Митя немного увял.
— Ну… это вы… это жестоко. Бесчеловечно, — взволновался Митя. — Как же я там буду жить? А вдруг у меня заболят зубы? Вы понимаете, что я могу умереть от элементарного флюса? Тогда весь этот новый прекрасный мир накроется медным тазом.
— Создавший мир знает нужды своих созданий. Но решать тебе.
Митя закусил губу.
— Стоп. Как это я один стану прародителем? Я не умею рожать.
— Мы уладим эту проблему.
— На мисс мира я не претендую, — быстро сказал Митя, — но учтите: мне нравятся шатенки. Размер груди третий. Желательно русскую.
— Надо ли это расценивать как согласие?
— Э… подождите… нет, я еще не решил. Мне нужно время. Я должен подумать. Слишком это все… неконгруэнтно.
— Хорошо. Возвращайся и думай.
Митя постоял немного молча, сделал шаг к двери, потом обратно.
— Э… еще один вопрос… Что это было… с Матвеем?
— Каждому свое. — Митин собеседник изобразил пожатие плечами. — Это было… лечение.
— А-а, — протянул Митя растерянно. — Ну… я тогда пойду, пожалуй?
— Мы будем ждать твоего решения…
— Отлично, — произнес Митя ненатурально бодрым тоном. — Приятно было побеседовать. До новых встреч, амиго.
На улице первое, что бросилось в глаза, — Матвей, озабоченно расхаживающий по дворовой пыли, уткнувшись в землю, руки в карманах, живой и здоровый.
— Здорово, доходяга. Ожил? Перепугал вчера всех чуть не до судорог.
— Я? Когда? — удивился Матвей.
— Ночью. У костра. Не помнишь, как орал?
— Не помню, — пасмурно ответил Матвей. — Я тебя искал. А ты, выходит, туда ходил, — он кивнул в сторону двери, из которой вышел Митя. — Ну и чего там?
— Все то же.
— А зачем ходил?
— Выяснял отношения.
— А-а, — протянул Матвей и тут же потерял интерес к теме. — У тебя вроде была машинка печатная…
— Была. Рухлядь старая, но работала. А что?
— Да вот, — замялся Матвей. — Хотел одолжить. Если она тебе не нужна.
— А тебе-то зачем понадобилась?
— Ну, понимаешь, какое дело… Трактат хочу написать, — выпалил Матвей. — Философический.
— Трактат? Ты? — Митя даже отчего-то испугался. — А на какую тему, если не секрет?
— Не секрет, — серьезно ответил Матвей. — Рассуждение о началах загробного мира с преимущественным описанием обстоятельств нижнего, сиречь адского, мира и выведением доказательств бытия оного. Это я заглавие такое составил. Ну как, дашь машинку?
— Вопросов больше не имею, — сказал Митя. — Пошли. У меня еще полпачки бумаги есть. Забирай все.
— Гран мерси, — ответил Матвей с важностью литературного мэтра.
Митя достал с нижней полки книжного шкафа машинку, сдул с чехла толстый слой пыли и торжественно вручил Матвею, словно переходящий почетный вымпел.
— Ты хоть печатать умеешь?
— Обижаешь, начальник. Нехитрое ремесло. Находишь нужную букву и жмешь. Так?
— Примерно, — ответил Митя.
10
— И то! — согласился Пантелеймоныч и пошел на лестницу. — Пойду костер затопчу.
Митя отправился к себе.
Этой ночью он решился идти к ним.
Засады не было, как он ожидал. У него была готова легенда для заговаривания зубов милиции, если таковая обнаружится, но отговорки не понадобились. Он без помех добрался пешком до пятого этажа. И даже не очень удивился, когда увидел на лестничной площадке того, к кому шел. Это был предводитель, которого Митя видел в зеркале.
— Мы ждали тебя, — сказал он.
— Я знаю, — ответил Митя. — Но вы торопили события. Вместо меня вы взяли другого.
Они поднялись на последний этаж и вошли в одну из дверей. У входа стояли два человека в черном. Совсем мальчишки. Их лица ничего не выражали.
— Это наша ошибка, — ответил предводитель. — Я не знал о тебе ничего, пока не увидел в Окне Зазеркалья.
— Мне нужно знать, кто вы, — колеблясь, сказал Митя.
— Если хочешь, можешь считать нас высшим разумом. — По его усмешке Митя понял, что это шутка. — Мы не принадлежим этому миру. Мы не из смертного рода.
— Э… Добро пожаловать, — вежливо произнес Митя, немного сбитый с толку. — Вам нужен экскурсовод по нашему миру? Но я не…
— Нет, — перебили его. — Мы здесь, чтобы наблюдать агонию времени вашего мира.
— Чтобы… чего? А зачем?… Почему?… — Митя вконец растерялся. Ему еще ни разу в жизни не приходилось общаться с представителями неопознанных цивилизаций. Тем более говорящих жуткие вещи.
— Ваш мир слишком быстро состарился. Вы думаете, он еще молод и полон сил. Это ошибка. Он умирает. Ваше время слишком быстро одряхлело — раньше срока. Вы обессилили его. Оно больно и уже не может длить вашу жизнь. Оно творит хаос — пока еще локальный. Но только пока.
— Я не понимаю… Время… умирает? Это невозможно. Как?
— Очень просто. Время — поток энергии, последовательно претворяющий возможное в реальное. И сейчас этот поток истощился. Ваше существование подходит к концу. У вас были взлеты и падения. Но только взлететь вы больше не сможете. Вы падаете, давно и глубоко. Вы — дряхлые старцы. Вы исчерпали себя. Вам не к чему больше стремиться, кроме комфорта. Существование было даровано вам, чтобы претворять его в смысл. Наивозможно высокий смысл. Уже несколько веков вы претворяете его в бессмысленность. Вам больше нечем оправдывать вашу жизнь, кроме удовольствий. Ваше время умирает от груза бессмысленности, взваленного на него теми, кто утратил знание Начала.
— Что же будет? — беспокойно спросил Митя.
— Этот мир перестанет существовать, — последовал невозмутимый ответ. — Многие исчезнут. Немногие, сохранившие чистоту и знание, будут взяты.
— Куда взяты? — упавшим голосом произнес Митя.
— Туда, где приготовлены для них обители, — туманно изрек его собеседник.
Митя чувствовал себя совсем пришибленно.
— А… нельзя… избежать… вот этого? Как-нибудь? Может… можно что-то сделать? — и отчего-то робко, виновато улыбнулся.
— Конечно, сделать что-нибудь было бы адекватно. Твой знакомый… тот, от которого тебя пришлось спасать… порождение антимира… не знаю, почему оносчитает нас убийцами вашего времени. Мы отнюдь не стремимся покончить с этим миром. Он важен для нас. Но вы сами убили его, с помощью тех самых сущностей из антиреальности… Сделать же можно только одно.
Митя воспрянул.
— Что?
— Замкнуть Время в кольцо. Соединить начало и конец. Начать все заново. Нужен Третий Ключ, отпирающий и запирающий врата Времени.
— Это вы про камень? Хотите забрать его? — Митя полез в карман, но был остановлен жестом:
— Он принадлежит тебе. Пока. Хранитель Ключа должен сделать свой выбор.
— Э… я должен согласиться быть принесенным в жертву? — кисло поинтересовался Митя. — Чтобы замкнуть… это… кольцо?
— На роль агнца ты вряд ли подходишь. Но от твоего решения зависит, быть ли второй молодости вашего мира. Только человек может сделать выбор. Вам предлагают шанс. Может быть, вы не захотите его принять?
Митя не колеблясь заявил от имени всего человечества:
— Захотим. Замыкайте ваше кольцо Времени.
— Это не все. Ты принимаешь решение и берешь на себя ответственность за новый мир.
— Да? А что это означает?
— То, что ты станешь первым человеком нового мира. Прародителем. Тебе придется начинать все заново. Вспоминать забытое. В этом тебе помогут. Кроме того, у тебя не будет ничего из того, чем вы располагаете сейчас. Ни городов, ни машин, ни электричества, ни врачей, ни магазинов. Только память о том, что было.
Митя немного увял.
— Ну… это вы… это жестоко. Бесчеловечно, — взволновался Митя. — Как же я там буду жить? А вдруг у меня заболят зубы? Вы понимаете, что я могу умереть от элементарного флюса? Тогда весь этот новый прекрасный мир накроется медным тазом.
— Создавший мир знает нужды своих созданий. Но решать тебе.
Митя закусил губу.
— Стоп. Как это я один стану прародителем? Я не умею рожать.
— Мы уладим эту проблему.
— На мисс мира я не претендую, — быстро сказал Митя, — но учтите: мне нравятся шатенки. Размер груди третий. Желательно русскую.
— Надо ли это расценивать как согласие?
— Э… подождите… нет, я еще не решил. Мне нужно время. Я должен подумать. Слишком это все… неконгруэнтно.
— Хорошо. Возвращайся и думай.
Митя постоял немного молча, сделал шаг к двери, потом обратно.
— Э… еще один вопрос… Что это было… с Матвеем?
— Каждому свое. — Митин собеседник изобразил пожатие плечами. — Это было… лечение.
— А-а, — протянул Митя растерянно. — Ну… я тогда пойду, пожалуй?
— Мы будем ждать твоего решения…
— Отлично, — произнес Митя ненатурально бодрым тоном. — Приятно было побеседовать. До новых встреч, амиго.
На улице первое, что бросилось в глаза, — Матвей, озабоченно расхаживающий по дворовой пыли, уткнувшись в землю, руки в карманах, живой и здоровый.
— Здорово, доходяга. Ожил? Перепугал вчера всех чуть не до судорог.
— Я? Когда? — удивился Матвей.
— Ночью. У костра. Не помнишь, как орал?
— Не помню, — пасмурно ответил Матвей. — Я тебя искал. А ты, выходит, туда ходил, — он кивнул в сторону двери, из которой вышел Митя. — Ну и чего там?
— Все то же.
— А зачем ходил?
— Выяснял отношения.
— А-а, — протянул Матвей и тут же потерял интерес к теме. — У тебя вроде была машинка печатная…
— Была. Рухлядь старая, но работала. А что?
— Да вот, — замялся Матвей. — Хотел одолжить. Если она тебе не нужна.
— А тебе-то зачем понадобилась?
— Ну, понимаешь, какое дело… Трактат хочу написать, — выпалил Матвей. — Философический.
— Трактат? Ты? — Митя даже отчего-то испугался. — А на какую тему, если не секрет?
— Не секрет, — серьезно ответил Матвей. — Рассуждение о началах загробного мира с преимущественным описанием обстоятельств нижнего, сиречь адского, мира и выведением доказательств бытия оного. Это я заглавие такое составил. Ну как, дашь машинку?
— Вопросов больше не имею, — сказал Митя. — Пошли. У меня еще полпачки бумаги есть. Забирай все.
— Гран мерси, — ответил Матвей с важностью литературного мэтра.
Митя достал с нижней полки книжного шкафа машинку, сдул с чехла толстый слой пыли и торжественно вручил Матвею, словно переходящий почетный вымпел.
— Ты хоть печатать умеешь?
— Обижаешь, начальник. Нехитрое ремесло. Находишь нужную букву и жмешь. Так?
— Примерно, — ответил Митя.
10
Отцу местной демократии все же не удалось избежать судьбы. Наутро все газеты пестрели заголовками, сообщавшими об убийстве лидера местного отделения ДРП Дубянского.
Но Мите было уже все равно.
Он вернулся в свой мир, как ему было велено. Увядающий мир, медленно, но верно уходящий в зимнюю ночь, в небытие, в могилу. Подобно Матвею, Митя обрел свое сумеречное состояние, в котором пытался найти сладость тоски. Умирающее время ждало его ответа и потихоньку подталкивало в спину.
Возле него опять затормозила иномарка. Вышедший из нее элегантно оформленный молодой человек перегородил дорогу и вежливо продемонстрировал свою осведомленность:
— Дмитрий Александрович?
— Я, — ответил Митя.
— Прошу извинить. Меня послали за вами с приглашением. Вас ждут.
Митя понял, что отказаться ему не дадут.
— Кому я понадобился на этот раз?
— Вы не будете разочарованы, — туманно ответил молодой человек.
Митя направился к машине и сел на заднее сиденье. Рядом с ним возвышался еще один изящно упакованный посланник в темных очках и с мрачным выражением лица.
Машина ехала за город. Через несколько километров после городской черты они свернули с шоссе на проселок, затем на лесную дорожку, гладко расчищенную и утрамбованную. Вскоре показалась двухэтажная цитадель, сложенная из камня нежно-зеленой окраски. Венчалась цитадель шиферной темно-красной крышей затейливой формы. Терем-теремок совсем не сказочных масштабов. Машина подъехала к железным воротам в высоком бетонном заборе. Ворота бесшумно раздвинулись в стороны.
Митин почетный эскорт вышел из машины — мрачный кабальеро отозвал двух охранников в темно-синей форме в сторону, видимо, для инструктажа — несколько раз он кивнул в сторону Мити, а те двое сосредоточенно внимали ему. Первый посланец, не обращая внимания на церберов, повел гостя к дому. Они вошли в просторный холл, где их встретил еще один охранник и, видимо, по совместительству дворецкий. Он был абсолютно лыс, усат, высок ростом, изрядно плечист и имел безобразный шрам на скуле. Митин сопровождающий шепнул тому что-то на ухо, он кивнул и жестом пригласил гостя следовать за ним. Аура этого места заставляла предположить, что он ко всему прочему немой и наверняка предан хозяину, как верный пес.
Он повел Митю по лабиринту коридоров этого мрачноватого псевдоготического замка. Красные портьеры почти полностью скрывали стены, чередуясь с большими зеркалами в позолоченных массивных рамах. По обеим сторонам зеркал крепились настенные канделябры. Свечи были ненастоящими — электрические подделки. В одном из коридоров Митя увидел на стенах охотничьи трофеи: оскаленную морду медведя, безразличную ухмылку лося с ветвистыми рогами, кабаньи клыки под настороженным взглядом маленьких злобных глаз, волчью ощеренную пасть. Собрание это производило сильное впечатление, и поневоле Митя замедлил шаг, чем вызвал неудовольствие проводника. Немой дворецкий сделал знак поторопиться.
Наконец, путешествие по замку завершилось. Лысый мажордом подвел Митю к массивным дверям и, знаком велев ждать, скрылся за ними. Все это начинало нервировать Митю. Кто хозяин дома? Что ему надо? Митя подошел к высокому, в два пролета, окну, обрамленному тяжелыми шторами цвета бордо, и принялся разглядывать ландшафт, прилизанный профессиональным садовником. Через некоторое время дверь позади него распахнулась. Он повернулся, ожидая увидеть лысого дворецкого. Но вместо него оттуда вышел человек, которого Митя, несомненно, видел когда-то раньше, только не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах. Тощая фигура, бледно-желтый цвет подвижного лица… Человек подошел к висевшему напротив окна зеркалу и стал поправлять жидкие волосы быстрыми, нервными движениями. В зеркале он увидел Митю, но не обернулся. А когда он начал придавать своей растревоженной физиономии надменно-властное выражение, Митя вспомнил. Это был тот тощий хлюст, свалившийся в припадке эпилепсии в гостях у Фаддей Фаддеича. Митя чуть было не поинтересовался у него учтивости ради здоровьем, но тут дверь вновь распахнулась, и его наконец пригласили.
За дверью оказалась просторная, светлая оранжерея. Под стеклянным сводчатым колпаком росли образчики нездешней флоры. Центральная дорожка, укрытая ковром, обрамлялась ползучими стеблями, большими листьями разных очертаний. Зеленые заросли пестрели пятнами пахучих цветов самых дивных окрасов. За этим буйством красок Митя не сразу разглядел хозяина оранжереи. Тот сидел в глубоком кресле черной кожи, в закутке, утопленном в зеленых джунглях. Рядом стоял столик, напротив — еще одно кресло. Как только Митин взгляд сфокусировался на человеке в кресле, тот сделал приглашающий жест.
— Что же вы не проходите, Дмитрий Александрович? Располагайтесь, чувствуйте себя как дома.
Ему было лет сорок. Гладко выбритое лицо, легкие мешки под глазами, искусно маскируемые, волосы уложены феном.
Митя сел в кресло.
— Кофе, коньяк, бренди, виски? Сигары? — Хозяин указал на раскрытую коробку, полную толстых, длинных сигар.
— Кофе.
Через две секунды дверь оранжереи отворилась и вошла девушка, одетая горничной — розовое короткое платье, белый кружевной передник, волосы гладко зачесаны в тугой узел.
— Катюша, кофе мне и гостю.
— Хорошо, Вальдемар Петрович, — ответила она, и Митя подумал, что сейчас она сделает книксен.
Но книксена не последовало, и Митя потерял интерес к горничной.
— Однако, ближе к телу, как говорят в Одессе или не помню где, — продолжил Вальдемар Петрович. — Вы, думаю, уже догадались о цели вашего визита сюда, так что…
— Ни в малейшей степени, — перебил его Митя.
— Ну что ж, тогда начнем, как говорится, с начала. Некоторое время назад к вам по ошибке попали документы довольно интимного свойства…
И этот туда же, кисло подумал Митя. В этот момент появилась горничная с подносом и, расставив на столике чашки, сахарницу и дымящийся кофейник, тут же исчезла.
— Так вот… — сказал Вальдемар Петрович, берясь за чашку.
— Прошу прощения, а вам не кажется, что эта тема уже изрядно устарела?
— Ну что вы, такие темы не стареют. Так вот. Не соблаговолите ли поделиться со мной сведениями о нынешнем местонахождении этих документов? И заметьте — я ни в коем случае не собираюсь вас запугивать и терроризировать. Как вы заметили, атмосфера здесь весьма комфортная и располагает к откровениям. Разумеется, я наслышан о развесистой лапше, которую вы навешивали на уши тем безмозглым идиотам. Мне неизвестно, для каких целей вы предназначаете эти бумаги. Но предупреждаю вас, вы влезли не в свою игру. Вы творческий человек, к чему вам вся эта наша грязь, что вы с ней хотите делать? Заняться разоблачениями? Бросьте! Вам никто этого не позволит. Мы дадим вам денег. Сколько скажете. Деньги тут не главное.
— А что главное? — наивно полюбопытствовал Митя.
— То же, что и всегда. Власть. Желательно неограниченная и еще желательней — скрытая, тайная, подземная. Что, по-вашему, такое настоящая власть? Не-ет, вы не знаете этого, откуда вам знать. Настоящая власть — не там, не наверху. Наверху сидят только деревянные болванчики, всенародно избранные и всенародно же поротые. Это они — лицо власти. А мозг власти — это мы, те, кто держит болванчиков за ниточки и дергает их ручки и ножки. Мы невидимы, но истинная власть всегда невидима, она прячется в подполье, в темноте, в…
— В склепах, — подсказал Митя.
— Ваша ирония бессильна, и вы это знаете. — Вальдемар Петрович раскурил сигару, распространив вокруг себя ароматно-дымные фантомы. — Я тут, знаете ли, недавно Достоевского перечитывал. «Преступление и наказание». В школе читал — никакого впечатления! А тут! Как пелена с глаз упала. Ведь все, все этот каторжник сказал. Больше ничего и не нужно. Очень жизненная вещь. Рекомендую, если забыли.
— Я помню, — ответил Митя.
— Тем лучше для вас. Это наглядная демонстрация того, что случается с тем, кто замешивается в чужую игру. Как раз наш с вами случай.
— Разве? — озадачился Митя.
— Ну как же! Я вам сейчас процитирую. На память. Это когда Раскольников со Свидригайловым разговаривают. — Он сложил перед лицом руки домиком и устремил взгляд в далекое далеко своей памяти. — Ага, вот: «Нам все представляется вечность как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого будет там одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность». Как вам это нравится? Мне — чрезвычайно! Особенно про пауков. Очень реалистично. Пауки по темным углам сидят, паутину плетут… Это ведь я о них говорил, что они — мозг власти. Они, мы то есть, те самые вечные невидимые кукольники, тайные и…
— И ненасытные.
— Конечно, всему есть своя цена. Паучья жизнь дорого обходится — и мухам, и самим паучкам. Пауки жрут друг друга и закусывают случайными мухами. Такими как вы, к примеру.
— Вы забываете о комариках.
— Комариках?
— «Муху-Цокотуху» в детстве не читали? — спросил Митя. — Рекомендую. Наглядная демонстрация того, что обычно случается с пауками.
Вальдемар Петрович рассмеялся:
— А комарики ваши давно уже перешли на спецпаек. У паучков столоваться привыкли, их теперь и за уши не оттянешь, если у комаров есть уши. А на неподдающихся у нас и другие ошейники найдутся. Так что бросьте вы эту чепуху. По-настоящему есть только пауки и мухи. И каждый должен сидеть на своем месте и заниматься своим делом. Жрать пауков могут только пауки, мухе такое лакомство не по желудку. А иначе что получается: муха решает прознать, кто она на самом деле — тварь дрожащая или право имеет, и идет крушить паука топором. Что из этого вышло, всем известно. Да ничего хорошего! Я не о старушке сейчас говорю, старушонка в самом деле пустое место, куда ей до настоящих пауков. Так — паучишко махонький, глазками зыркает по сторонам, муху-дрозофилу кушает по воскресным дням. Я о честном Раскольникове речь веду. Вот ведь где муха зарыта! Переступив черту, отделяющую мух от пауков, он не только не начал права иметь, а и те, что были у него номинально, потерял. Тварь дрожащая есть тварь дрожащая, и ни грамма больше. Так я к чему это все говорю. Вам, уважаемый, негоже лезть в паучьи наши дела. Предоставьте нам самим разбираться друг с другом. Верните документы, добром прошу, вам они ни к чему, а нам пригодятся. Ведь не хотите же вы и впрямь лишиться своего единственного права.
— Права на жизнь? — уточнил Митя.
— А я не угрожаю, заметьте. Я веду дело по-хорошему. Ну так как?
— А так, — вздохнул Митя. — Мне нечего добавить к тому, что я уже говорил вашим людям. Ваших документов у меня нет. Были и сплыли.
— И куда же они сплыли, позвольте узнать?
— В областной бумагоперерабатывающий комбинат. Я говорил это раньше, говорю и сейчас, потому что это правда.
Вальдемар Петрович не подал виду, что разочарован его ответом. Только сложил руки домиком и затарабанил пальцами друг о дружку:
— Как же сия нелепая оплошность могла приключиться?
— Без моего участия. Архив попался на глаза одному любителю макулатуры. Тот сделал на ваше сокровище стойку и, когда я поправлял здоровье в клинике, спер чемодан с бумагами. — Митя со вкусом смаковал подробности душераздирающей истории. — Поверьте, по выходе из больницы, с незалеченной дыркой в голове, я сделал все возможное, чтобы вернуть архив. Но увы. — Митя лицемерно развел руками. — В том, что это правда, могу поклясться на чем хотите, вплоть до Уголовного кодекса Российской Федерации.
— Ну что ж, — сказал Вальдемар Петрович после минуты молчания. — Знаете, я вам верю. Так что надобность в Уголовном кодексе отпадает. — Он резким движением поднялся с кресла. — Не смею больше задерживать.
Митя тоже поднялся, и Вальдемар Петрович проводил его к дверям оранжереи. Там уже стоял лысый мажордом в ожидании указаний от хозяина. Указания не замедлили последовать. Вальдемар Петрович, стоя позади Мити, сделал рукой знак своему цепному псу. Митя на мгновение залюбовался зеркальным видом, уводившим оранжерею вдаль, и с замиранием сердца увидел этот зловещий знак. Вальдемар Петрович сжал руку в кулак и опустил большой палец вниз. Лысый коротко кивнул и открыл перед Митей дверь.
— Да, кстати, Дмитрий Александрович. Чуть не забыл. Привет вам от нашего общего знакомого, Фаддей Фаддеича. Так и сказал, представьте себе, передавай, говорит, привет Мите от меня, а то ведь забыл уж, наверное, старика. Молодежь, она такая — шустрая.
— Отчего же, — сказал Митя, пытаясь совладать с нервной дрожью. — Прекрасно помню. И кстати! Тоже чуть не забыл. Эта ваша вечность с пауками… что-то она мне напомнила… ах, да. — Митя театральным жестом хлопнул себя по лбу. — Тут у нас новоиспеченный Дант объявился. Представьте себе, тоже побывал в преисподней и тоже вернулся обратно. Так вот — именно там он и видел этих ваших пауков.
— Прелесть какая! — отреагировал с милейшей улыбкой Вальдемар Петрович. — Все там будем, что уж там.
Обмен любезностями закончился, и Митя двинулся навстречу своей смерти, имея проводником лысого цербера. На крыльце дома он был сдан с рук на руки, как драгоценная посылка, и оказался во владении того хмурого здоровяка, сидевшего рядом с ним в машине по пути сюда. Здоровяк, крепко держа Митю за локоть, подвел его к машине с намерением усадить в нее. Митя оказал слабую попытку сопротивления:
— Спасибо, я, пожалуй, сам доберусь до города. Не стоит тратить на меня бензин, — и улыбнулся приветливым голливудским оскалом.
— Нам не жалко, — последовал краткий ответ, и Митя был насильно усажен в машину.
Здоровяк разместился рядом. Разумеется, никакая подмога ему не требовалась — в его глазах Митя выглядел хлипким червяком, на пять минут работы, не более того. Ворота раздвинулись, и водитель вывел машину в перелесок. Как только автомобиль вырулил на шоссе и свернул в обратную от города сторону, палач вытащил пистолет с глушителем и ткнул им в Митю:
— Сиди тихо.
Ствол уперся ему в бок чуть повыше кармана куртки, где лежал Камень. Митя вспомнил о нем и мысленно чертыхнулся, соображая, как добраться до Камня. Правая рука была зажата между стволом и спинкой сиденья, и он рискнул попробовать левой. Ничего глупее придумать, конечно, было нельзя. Как только он запустил пальцы в карман, маневр был пресечен:
— На место! Руки по швам! — негромко, но убедительно. Чужая рука бесцеремонно заползла в его карман.
— Это талисман, — забормотал Митя, покрывшись холодным потом. — Пожалуйста, отдайте.
Что происходило дальше, он запомнил очень смутно. В памяти остались только отрывки, похожие на стоп-кадры и фрагменты замедленной киносъемки. Сначала раздался внезапный вопль. Потом что-то ярко сверкнуло, и Камень выпал из руки громилы. Митя увидел его растопыренную пятерню — на ладони чуть ли не дымился выжженный отпечаток треугольной формы.
— А-а-а, с-сука!
Водитель обернулся на вопль и, позабыв о дороге, с ужасом смотрел на своего подельника. Машину тряхнуло, дорога ушла куда-то вбок и вверх, и на пути вырос корявый древесный ствол необъятной толщины. Митя ощутил резкую встряску, звон и грохот в ушах и затемнение в глазах.
Когда просветлело, в метре от себя он узрел дерево и смятый в лепешку капот. Лобового стекла не было, на руле лежал окровавленный водитель, обсыпанный, словно конфетти, осколками. Громила сидел неподвижно, с вытаращенными глазами. Опомнившись первым, Митя вырвал у него пистолет, нашарил на полу Камень и попытался вылезти из машины. Но дверцу заклинило, а его усилия привели в чувство бандита. Он зашевелился и хрипло закричал:
— Андрон! Ты где? Не молчи, твою мать!
Дверца наконец поддалась, и Митя вылез наружу.
— Стой, сука! — раздалось сзади, и вслед за ним из машины выполз безоружный палач.
Движения его были неуверенными, он растерянно оглядывался по сторонам, и Митя понял, что он не видит его.
— Андро-он! — исступленно звал громила водителя и, нащупав переднюю дверцу машины, стал рвать ее на себя.
Он не видел ни Митю, ни бесчувственного водителя, ни машины. Он был слеп. Камень выжег ему глаза так же, как спалил кожу на руке. Отбросив в сторону пистолет, Митя вскарабкался по откосу на дорогу и, не оглядываясь, направился в сторону города…
Он знал, что теперь стал их личным врагом. Из разряда пассивной ненужности — как лишний свидетель — в одночасье переместился на уровень выше, попав в категорию ненужности активной — как объект мести, — легко устраняемой при горячем желании. А после нечаянного катаклизма, в котором пострадали двое из них, это желание станет очень горячим. Они будут п исать кипятком, пока не доберутся до него.
На следующий день недалеко от дома на одной из узких улочек, почти лишенной тротуаров, он услышал позади набиравший силу рев мотора. Он инстинктивно обернулся на звук, когда уже поздно было что-либо делать. В полутора метрах от себя он увидел затемненное лобовое стекло. Машина мчалась прямо на него, и Митя не успевал ни отскочить на дорогу, ни вжаться в стену. Но в ту же секунду что-то случилось. Оглушительно взвизгнули тормоза, машину повело в сторону. Она проехала поперек дороги еще полтора десятка метров и на большой скорости сочеталась незаконным браком со стеной противоположного дома. Через несколько мгновений желто-пламенный взрыв довершил дело.
Митя поспешил унести ноги. Если найдутся очевидцы этого происшествия, в милицейских протоколах дело будет оформлено так, будто водитель не справился с управлением. В сущности, так оно и было. Но только Митя знал причину этого. Знал, что до той поворотной доли секунды водитель прекрасно контролировал ситуацию. Они исправно приводили свой приговор в исполнение. А Митя получал редкую возможность быть сторонним наблюдателем на собственной смертной казни и любоваться всеми подробностями. Это становилось забавным.
Но Мите было уже все равно.
Он вернулся в свой мир, как ему было велено. Увядающий мир, медленно, но верно уходящий в зимнюю ночь, в небытие, в могилу. Подобно Матвею, Митя обрел свое сумеречное состояние, в котором пытался найти сладость тоски. Умирающее время ждало его ответа и потихоньку подталкивало в спину.
Возле него опять затормозила иномарка. Вышедший из нее элегантно оформленный молодой человек перегородил дорогу и вежливо продемонстрировал свою осведомленность:
— Дмитрий Александрович?
— Я, — ответил Митя.
— Прошу извинить. Меня послали за вами с приглашением. Вас ждут.
Митя понял, что отказаться ему не дадут.
— Кому я понадобился на этот раз?
— Вы не будете разочарованы, — туманно ответил молодой человек.
Митя направился к машине и сел на заднее сиденье. Рядом с ним возвышался еще один изящно упакованный посланник в темных очках и с мрачным выражением лица.
Машина ехала за город. Через несколько километров после городской черты они свернули с шоссе на проселок, затем на лесную дорожку, гладко расчищенную и утрамбованную. Вскоре показалась двухэтажная цитадель, сложенная из камня нежно-зеленой окраски. Венчалась цитадель шиферной темно-красной крышей затейливой формы. Терем-теремок совсем не сказочных масштабов. Машина подъехала к железным воротам в высоком бетонном заборе. Ворота бесшумно раздвинулись в стороны.
Митин почетный эскорт вышел из машины — мрачный кабальеро отозвал двух охранников в темно-синей форме в сторону, видимо, для инструктажа — несколько раз он кивнул в сторону Мити, а те двое сосредоточенно внимали ему. Первый посланец, не обращая внимания на церберов, повел гостя к дому. Они вошли в просторный холл, где их встретил еще один охранник и, видимо, по совместительству дворецкий. Он был абсолютно лыс, усат, высок ростом, изрядно плечист и имел безобразный шрам на скуле. Митин сопровождающий шепнул тому что-то на ухо, он кивнул и жестом пригласил гостя следовать за ним. Аура этого места заставляла предположить, что он ко всему прочему немой и наверняка предан хозяину, как верный пес.
Он повел Митю по лабиринту коридоров этого мрачноватого псевдоготического замка. Красные портьеры почти полностью скрывали стены, чередуясь с большими зеркалами в позолоченных массивных рамах. По обеим сторонам зеркал крепились настенные канделябры. Свечи были ненастоящими — электрические подделки. В одном из коридоров Митя увидел на стенах охотничьи трофеи: оскаленную морду медведя, безразличную ухмылку лося с ветвистыми рогами, кабаньи клыки под настороженным взглядом маленьких злобных глаз, волчью ощеренную пасть. Собрание это производило сильное впечатление, и поневоле Митя замедлил шаг, чем вызвал неудовольствие проводника. Немой дворецкий сделал знак поторопиться.
Наконец, путешествие по замку завершилось. Лысый мажордом подвел Митю к массивным дверям и, знаком велев ждать, скрылся за ними. Все это начинало нервировать Митю. Кто хозяин дома? Что ему надо? Митя подошел к высокому, в два пролета, окну, обрамленному тяжелыми шторами цвета бордо, и принялся разглядывать ландшафт, прилизанный профессиональным садовником. Через некоторое время дверь позади него распахнулась. Он повернулся, ожидая увидеть лысого дворецкого. Но вместо него оттуда вышел человек, которого Митя, несомненно, видел когда-то раньше, только не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах. Тощая фигура, бледно-желтый цвет подвижного лица… Человек подошел к висевшему напротив окна зеркалу и стал поправлять жидкие волосы быстрыми, нервными движениями. В зеркале он увидел Митю, но не обернулся. А когда он начал придавать своей растревоженной физиономии надменно-властное выражение, Митя вспомнил. Это был тот тощий хлюст, свалившийся в припадке эпилепсии в гостях у Фаддей Фаддеича. Митя чуть было не поинтересовался у него учтивости ради здоровьем, но тут дверь вновь распахнулась, и его наконец пригласили.
За дверью оказалась просторная, светлая оранжерея. Под стеклянным сводчатым колпаком росли образчики нездешней флоры. Центральная дорожка, укрытая ковром, обрамлялась ползучими стеблями, большими листьями разных очертаний. Зеленые заросли пестрели пятнами пахучих цветов самых дивных окрасов. За этим буйством красок Митя не сразу разглядел хозяина оранжереи. Тот сидел в глубоком кресле черной кожи, в закутке, утопленном в зеленых джунглях. Рядом стоял столик, напротив — еще одно кресло. Как только Митин взгляд сфокусировался на человеке в кресле, тот сделал приглашающий жест.
— Что же вы не проходите, Дмитрий Александрович? Располагайтесь, чувствуйте себя как дома.
Ему было лет сорок. Гладко выбритое лицо, легкие мешки под глазами, искусно маскируемые, волосы уложены феном.
Митя сел в кресло.
— Кофе, коньяк, бренди, виски? Сигары? — Хозяин указал на раскрытую коробку, полную толстых, длинных сигар.
— Кофе.
Через две секунды дверь оранжереи отворилась и вошла девушка, одетая горничной — розовое короткое платье, белый кружевной передник, волосы гладко зачесаны в тугой узел.
— Катюша, кофе мне и гостю.
— Хорошо, Вальдемар Петрович, — ответила она, и Митя подумал, что сейчас она сделает книксен.
Но книксена не последовало, и Митя потерял интерес к горничной.
— Однако, ближе к телу, как говорят в Одессе или не помню где, — продолжил Вальдемар Петрович. — Вы, думаю, уже догадались о цели вашего визита сюда, так что…
— Ни в малейшей степени, — перебил его Митя.
— Ну что ж, тогда начнем, как говорится, с начала. Некоторое время назад к вам по ошибке попали документы довольно интимного свойства…
И этот туда же, кисло подумал Митя. В этот момент появилась горничная с подносом и, расставив на столике чашки, сахарницу и дымящийся кофейник, тут же исчезла.
— Так вот… — сказал Вальдемар Петрович, берясь за чашку.
— Прошу прощения, а вам не кажется, что эта тема уже изрядно устарела?
— Ну что вы, такие темы не стареют. Так вот. Не соблаговолите ли поделиться со мной сведениями о нынешнем местонахождении этих документов? И заметьте — я ни в коем случае не собираюсь вас запугивать и терроризировать. Как вы заметили, атмосфера здесь весьма комфортная и располагает к откровениям. Разумеется, я наслышан о развесистой лапше, которую вы навешивали на уши тем безмозглым идиотам. Мне неизвестно, для каких целей вы предназначаете эти бумаги. Но предупреждаю вас, вы влезли не в свою игру. Вы творческий человек, к чему вам вся эта наша грязь, что вы с ней хотите делать? Заняться разоблачениями? Бросьте! Вам никто этого не позволит. Мы дадим вам денег. Сколько скажете. Деньги тут не главное.
— А что главное? — наивно полюбопытствовал Митя.
— То же, что и всегда. Власть. Желательно неограниченная и еще желательней — скрытая, тайная, подземная. Что, по-вашему, такое настоящая власть? Не-ет, вы не знаете этого, откуда вам знать. Настоящая власть — не там, не наверху. Наверху сидят только деревянные болванчики, всенародно избранные и всенародно же поротые. Это они — лицо власти. А мозг власти — это мы, те, кто держит болванчиков за ниточки и дергает их ручки и ножки. Мы невидимы, но истинная власть всегда невидима, она прячется в подполье, в темноте, в…
— В склепах, — подсказал Митя.
— Ваша ирония бессильна, и вы это знаете. — Вальдемар Петрович раскурил сигару, распространив вокруг себя ароматно-дымные фантомы. — Я тут, знаете ли, недавно Достоевского перечитывал. «Преступление и наказание». В школе читал — никакого впечатления! А тут! Как пелена с глаз упала. Ведь все, все этот каторжник сказал. Больше ничего и не нужно. Очень жизненная вещь. Рекомендую, если забыли.
— Я помню, — ответил Митя.
— Тем лучше для вас. Это наглядная демонстрация того, что случается с тем, кто замешивается в чужую игру. Как раз наш с вами случай.
— Разве? — озадачился Митя.
— Ну как же! Я вам сейчас процитирую. На память. Это когда Раскольников со Свидригайловым разговаривают. — Он сложил перед лицом руки домиком и устремил взгляд в далекое далеко своей памяти. — Ага, вот: «Нам все представляется вечность как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого будет там одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность». Как вам это нравится? Мне — чрезвычайно! Особенно про пауков. Очень реалистично. Пауки по темным углам сидят, паутину плетут… Это ведь я о них говорил, что они — мозг власти. Они, мы то есть, те самые вечные невидимые кукольники, тайные и…
— И ненасытные.
— Конечно, всему есть своя цена. Паучья жизнь дорого обходится — и мухам, и самим паучкам. Пауки жрут друг друга и закусывают случайными мухами. Такими как вы, к примеру.
— Вы забываете о комариках.
— Комариках?
— «Муху-Цокотуху» в детстве не читали? — спросил Митя. — Рекомендую. Наглядная демонстрация того, что обычно случается с пауками.
Вальдемар Петрович рассмеялся:
— А комарики ваши давно уже перешли на спецпаек. У паучков столоваться привыкли, их теперь и за уши не оттянешь, если у комаров есть уши. А на неподдающихся у нас и другие ошейники найдутся. Так что бросьте вы эту чепуху. По-настоящему есть только пауки и мухи. И каждый должен сидеть на своем месте и заниматься своим делом. Жрать пауков могут только пауки, мухе такое лакомство не по желудку. А иначе что получается: муха решает прознать, кто она на самом деле — тварь дрожащая или право имеет, и идет крушить паука топором. Что из этого вышло, всем известно. Да ничего хорошего! Я не о старушке сейчас говорю, старушонка в самом деле пустое место, куда ей до настоящих пауков. Так — паучишко махонький, глазками зыркает по сторонам, муху-дрозофилу кушает по воскресным дням. Я о честном Раскольникове речь веду. Вот ведь где муха зарыта! Переступив черту, отделяющую мух от пауков, он не только не начал права иметь, а и те, что были у него номинально, потерял. Тварь дрожащая есть тварь дрожащая, и ни грамма больше. Так я к чему это все говорю. Вам, уважаемый, негоже лезть в паучьи наши дела. Предоставьте нам самим разбираться друг с другом. Верните документы, добром прошу, вам они ни к чему, а нам пригодятся. Ведь не хотите же вы и впрямь лишиться своего единственного права.
— Права на жизнь? — уточнил Митя.
— А я не угрожаю, заметьте. Я веду дело по-хорошему. Ну так как?
— А так, — вздохнул Митя. — Мне нечего добавить к тому, что я уже говорил вашим людям. Ваших документов у меня нет. Были и сплыли.
— И куда же они сплыли, позвольте узнать?
— В областной бумагоперерабатывающий комбинат. Я говорил это раньше, говорю и сейчас, потому что это правда.
Вальдемар Петрович не подал виду, что разочарован его ответом. Только сложил руки домиком и затарабанил пальцами друг о дружку:
— Как же сия нелепая оплошность могла приключиться?
— Без моего участия. Архив попался на глаза одному любителю макулатуры. Тот сделал на ваше сокровище стойку и, когда я поправлял здоровье в клинике, спер чемодан с бумагами. — Митя со вкусом смаковал подробности душераздирающей истории. — Поверьте, по выходе из больницы, с незалеченной дыркой в голове, я сделал все возможное, чтобы вернуть архив. Но увы. — Митя лицемерно развел руками. — В том, что это правда, могу поклясться на чем хотите, вплоть до Уголовного кодекса Российской Федерации.
— Ну что ж, — сказал Вальдемар Петрович после минуты молчания. — Знаете, я вам верю. Так что надобность в Уголовном кодексе отпадает. — Он резким движением поднялся с кресла. — Не смею больше задерживать.
Митя тоже поднялся, и Вальдемар Петрович проводил его к дверям оранжереи. Там уже стоял лысый мажордом в ожидании указаний от хозяина. Указания не замедлили последовать. Вальдемар Петрович, стоя позади Мити, сделал рукой знак своему цепному псу. Митя на мгновение залюбовался зеркальным видом, уводившим оранжерею вдаль, и с замиранием сердца увидел этот зловещий знак. Вальдемар Петрович сжал руку в кулак и опустил большой палец вниз. Лысый коротко кивнул и открыл перед Митей дверь.
— Да, кстати, Дмитрий Александрович. Чуть не забыл. Привет вам от нашего общего знакомого, Фаддей Фаддеича. Так и сказал, представьте себе, передавай, говорит, привет Мите от меня, а то ведь забыл уж, наверное, старика. Молодежь, она такая — шустрая.
— Отчего же, — сказал Митя, пытаясь совладать с нервной дрожью. — Прекрасно помню. И кстати! Тоже чуть не забыл. Эта ваша вечность с пауками… что-то она мне напомнила… ах, да. — Митя театральным жестом хлопнул себя по лбу. — Тут у нас новоиспеченный Дант объявился. Представьте себе, тоже побывал в преисподней и тоже вернулся обратно. Так вот — именно там он и видел этих ваших пауков.
— Прелесть какая! — отреагировал с милейшей улыбкой Вальдемар Петрович. — Все там будем, что уж там.
Обмен любезностями закончился, и Митя двинулся навстречу своей смерти, имея проводником лысого цербера. На крыльце дома он был сдан с рук на руки, как драгоценная посылка, и оказался во владении того хмурого здоровяка, сидевшего рядом с ним в машине по пути сюда. Здоровяк, крепко держа Митю за локоть, подвел его к машине с намерением усадить в нее. Митя оказал слабую попытку сопротивления:
— Спасибо, я, пожалуй, сам доберусь до города. Не стоит тратить на меня бензин, — и улыбнулся приветливым голливудским оскалом.
— Нам не жалко, — последовал краткий ответ, и Митя был насильно усажен в машину.
Здоровяк разместился рядом. Разумеется, никакая подмога ему не требовалась — в его глазах Митя выглядел хлипким червяком, на пять минут работы, не более того. Ворота раздвинулись, и водитель вывел машину в перелесок. Как только автомобиль вырулил на шоссе и свернул в обратную от города сторону, палач вытащил пистолет с глушителем и ткнул им в Митю:
— Сиди тихо.
Ствол уперся ему в бок чуть повыше кармана куртки, где лежал Камень. Митя вспомнил о нем и мысленно чертыхнулся, соображая, как добраться до Камня. Правая рука была зажата между стволом и спинкой сиденья, и он рискнул попробовать левой. Ничего глупее придумать, конечно, было нельзя. Как только он запустил пальцы в карман, маневр был пресечен:
— На место! Руки по швам! — негромко, но убедительно. Чужая рука бесцеремонно заползла в его карман.
— Это талисман, — забормотал Митя, покрывшись холодным потом. — Пожалуйста, отдайте.
Что происходило дальше, он запомнил очень смутно. В памяти остались только отрывки, похожие на стоп-кадры и фрагменты замедленной киносъемки. Сначала раздался внезапный вопль. Потом что-то ярко сверкнуло, и Камень выпал из руки громилы. Митя увидел его растопыренную пятерню — на ладони чуть ли не дымился выжженный отпечаток треугольной формы.
— А-а-а, с-сука!
Водитель обернулся на вопль и, позабыв о дороге, с ужасом смотрел на своего подельника. Машину тряхнуло, дорога ушла куда-то вбок и вверх, и на пути вырос корявый древесный ствол необъятной толщины. Митя ощутил резкую встряску, звон и грохот в ушах и затемнение в глазах.
Когда просветлело, в метре от себя он узрел дерево и смятый в лепешку капот. Лобового стекла не было, на руле лежал окровавленный водитель, обсыпанный, словно конфетти, осколками. Громила сидел неподвижно, с вытаращенными глазами. Опомнившись первым, Митя вырвал у него пистолет, нашарил на полу Камень и попытался вылезти из машины. Но дверцу заклинило, а его усилия привели в чувство бандита. Он зашевелился и хрипло закричал:
— Андрон! Ты где? Не молчи, твою мать!
Дверца наконец поддалась, и Митя вылез наружу.
— Стой, сука! — раздалось сзади, и вслед за ним из машины выполз безоружный палач.
Движения его были неуверенными, он растерянно оглядывался по сторонам, и Митя понял, что он не видит его.
— Андро-он! — исступленно звал громила водителя и, нащупав переднюю дверцу машины, стал рвать ее на себя.
Он не видел ни Митю, ни бесчувственного водителя, ни машины. Он был слеп. Камень выжег ему глаза так же, как спалил кожу на руке. Отбросив в сторону пистолет, Митя вскарабкался по откосу на дорогу и, не оглядываясь, направился в сторону города…
Он знал, что теперь стал их личным врагом. Из разряда пассивной ненужности — как лишний свидетель — в одночасье переместился на уровень выше, попав в категорию ненужности активной — как объект мести, — легко устраняемой при горячем желании. А после нечаянного катаклизма, в котором пострадали двое из них, это желание станет очень горячим. Они будут п исать кипятком, пока не доберутся до него.
На следующий день недалеко от дома на одной из узких улочек, почти лишенной тротуаров, он услышал позади набиравший силу рев мотора. Он инстинктивно обернулся на звук, когда уже поздно было что-либо делать. В полутора метрах от себя он увидел затемненное лобовое стекло. Машина мчалась прямо на него, и Митя не успевал ни отскочить на дорогу, ни вжаться в стену. Но в ту же секунду что-то случилось. Оглушительно взвизгнули тормоза, машину повело в сторону. Она проехала поперек дороги еще полтора десятка метров и на большой скорости сочеталась незаконным браком со стеной противоположного дома. Через несколько мгновений желто-пламенный взрыв довершил дело.
Митя поспешил унести ноги. Если найдутся очевидцы этого происшествия, в милицейских протоколах дело будет оформлено так, будто водитель не справился с управлением. В сущности, так оно и было. Но только Митя знал причину этого. Знал, что до той поворотной доли секунды водитель прекрасно контролировал ситуацию. Они исправно приводили свой приговор в исполнение. А Митя получал редкую возможность быть сторонним наблюдателем на собственной смертной казни и любоваться всеми подробностями. Это становилось забавным.