Страница:
Уговорил, доказал, что ВДВ - это в первую очередь порядок, это мужская
гордость, а прыжки, ну и что, что прыжки, сотни и тысячи ребят прыгало
и прыгает, и ничего.
Трудно, когда дают выбирать. Если есть один вариант - это вроде
судьба, куда деться, когда же выбираешь - можешь потом всю жизнь
жалеть, что поступил так, а не иначе. Плохо, когда выбираешь, плохо...
- Мишенька, ты уж по-свойски реши сам, как лучше, - митусилась
перед выбором Соня. - Ой, Господи, мы же ничего в этой армии не знаем.
Определи сам, по своему разумению.
Черданцев посмотрел на Аннушку, в хате у которой они собрались
"на совет в Филях", та беспомощно улыбнулась, и Михаил Андреевич
решился:
- Все, в ВДВ.
В Суземке, во дворе райвоенкомата, Юрия, Сашку и еще пять-шесть
ребят из других сел и в самом деле забрал молоденький лейтенант с
парашютным значком на кителе. Прибежавшая на часок с работы Лена
Желтикова даже спросила его, не знает ли он Бориса Ледогорова, но
ответ услышать не успела: к ребятам пробился Филиппок, и Лена, прячась
за людей, отошла, затерялась.
Издали кивнул заплаканным Соне и Ане снующий по двору с бумагами
Черданцев, но подходить не стал. А Лену усмотрел, подозвал, попросил
заглянуть в военкомат завтра - отыскал адрес Ледогорова, так что
просьбу выполнил.
Вскоре электричка умчала призывников дальше, в область.
Провожавшие же достали последние припасы, и свои ли, просто ли
подошедшие на праздник - всем наливали, предлагали выпить. Потом, как
водится, нашлись те, кому обязательно надо подраться, малочисленная
районная милиция подозвала водителей, приказала заводить машины и
увозить "орды" по своим селам и деревням.
Все, отдали ребят в армию.
Соню и Аннушку Черданцев усадил в "уазик": "подброшу сам".
Дождался, а где и подогнал, чтобы побыстрее разъехались от военкомата
машины, разошлись по домам свои, суземские. К "уазику" вернулся с
женой.
- Смотри-ка, видать, с женкой, - толкнула задумавшуюся подругу
Сонька. - Вроде ничего, не кочевряжится.
- Знакомьтесь, товарищи женщины, - открыл дверцу Черданцев. - Это
Мария, моя жена. А это мои невесты, я тебе о них рассказывал.
Женщины кивнули друг другу. Маша внимательно оглядела "невест",
задержала взгляд на Ане; видимо, каждая жена сердцем ли, десятым
чувством, но определит, на кого может посмотреть ее муж. Аня
почувствовала этот выбор, начала поправлять полы пальто на коленях, и
Мария, поняв, что не ошиблась, повернулась к мужу:
- А может, и я с тобой сейчас съезжу в Сошнево? Почти месяц, как
приехала, - тут же пояснила она женщинам, - а он только обещает да
обещает свозить на родину.
- Месяц - не год, - улыбнулся Михаил Андреевич, уже жалея, что
решил познакомить жену с Соней и Анной сегодня. Если верить
Ледогорову, то женщины - это чистейший, изумительный миноискатель,
который мгновенно фонит на нужный объект. Нет, надо держать их
подальше друг от друга, жену и ту, которая нравится. - Еще съездим, а
сейчас я быстро, только туда и обратно.
- Хорошо, - быстро и охотно согласилась Маша, но в этом
покорно-поспешном согласии уловил Черданцев и тревогу, и боль и обиду.
Хотел дать задний ход своему решению, но Мария сразу же отошла. Ей-то,
в самом деле, за что на плечи его груз?
- Пусть бы поехала, - после некоторого молчания, когда уже
выехали за Суземку, сказала Соня. Выходит, думали они об одном и том
же.
- Теперь в другой раз, - ответил Черданцев и перевел разговор на
более близкое для сидящих позади женщин: - Ребята, наверное, уже в
облвоенкомате.
- Ох, только бы нормально отслужили да воротились, - вздохнула
Соня. - А то, говорят, что и дерутся они там, в армии. А, Миш?
Михаил Андреевич хотел отделаться усмешкой, но ответил серьезно:
- Всякое бывает, девчата. Когда сто человек одного возраста
поселить на два года в казарму, тут нужно не то что умение, а порой
просто житейскую мудрость, чтобы обойти все конфликты и острые углы.
- Так, значит... - с испугом начала Соня, она спросила в надежде,
что Михаил развеет ее опасения, а он...
- Но вы за своих ребят не бойтесь, - обернулся назад Черданцев. -
Во-первых, дерутся далеко не везде. А во-вторых, если и дерутся, то
достается в первую очередь маменькиным сынкам, слюнтяям, пижонам и
сачкам. Короче, за дело, если отбросить эмоции. А ваши не такие.
- Может, поехать к ним? - подала голос Аня.
"Надо было все-таки просто посмеяться, не лезть в эти объяснения,
- пожалел Черданцев. - Они сейчас настолько все остро и обнажено
воспринимают, что лучший вариант ответов - это "да" или "нет".
- Да все будет нормально. Ехать к ним еще рано, а на присягу,
через месяц, можно будет съездить. Потом они в отпуск приедут, так
время и пролетит. Лучше невест им ищите.
- Была одна на двоих, да ваш военный, курсантик, перебил, -
вздохнула Соня.
- Улыба, что ль? - догадался Черданцев.
- Настасья. Хорошая девка, работящая, а вот не повезло нам с
Аннушкой на такую невестку.
- Еще десять раз все поменяется, - махнул рукой Михаил Андреевич.
- В их возрасте и в наше время это так.
Замолчали, задумались каждый о своем. Черданцев краешком глаза
выхватывал в дребезжащем зеркальце окаменевшее лицо Ани. В дребезжащем
каменное - страшно. Нельзя же так убиваться, надрывать сердце.
- Аня, - позвал Черданцев.
- Да, - отрешенно отозвалась та, не отрывая взгляда от видимой
только ей точки на ветровом стекле.
- Ты совсем загрустила.
- Тревожно на душе почему-то, предчувствие какое-то нехорошее
гложет, - оторвалась она наконец от стекла, села поудобнее.
- Перестань. Осенью восьмидесятого два бравых десантника появятся
в Сошневе, и вы сами будете смеяться над страхами и переживаниями.
- Когда это будет...
- Могу сказать: ровно через два года. Точность гарантирую, потому
что обладаю даром угадывать все события. Например, зима начнется 1
декабря, Новый год - 1 января, мне пятьдесят два года стукнет 21
декабря, в день рождения Сталина...
- Ох, не напоминай про годы, - отозвалась Соня. - Наш век уже
такой, что лучше вообще не вести никаких подсчетов, сзади, как до
Суземки, уже проехано много, а спереди - вон оно, Сошнево, рядом.
...Деревня выглядела пустынной, первые после лета холода
заставили искать место в доме у печки и старого и малого - пока это
привыкнется к зябкости. Черданцев притормозил машину у Сонькиного
дома, она открыла, вытолкнула плечом дверцу. Аня из своего угла
задвигалась было по сиденью за ней, но Михаил Андреевич остановил:
- Сиди, я подброшу.
Соня с грустью и тихой женской завистью посмотрела на них, не
смогла сдержать вздоха:
- А я думала, присядем на минутку втроем.
Черданцев глянул на часы, Аннушка тоже замотала головой:
- Не, Сонь, мне тоже хоть чуть-чуть прибраться надо, все ж стоит
корытом. Я попозже забегу.
- Тогда ладно, - вздохнула Соня. Намерилась захлопнуть дверцу, но
только оттолкнулась от нее и, оставив открытой, пошла к своей хате.
- Нехорошо как-то все получается, Миша, - проговорила Аннушка,
провожая взглядом подругу. - Все нехорошо. И с женой твоей, и с
Сонькой.
- Не надо, Аня.
- Надо, Мишенька, давно надо. С самого начала. Я просто думала,
что-то вернется, да только как вернуть прожитое. Жил бы ты тихо,
спокойно, а тут я, дура...
- Не говори ничего, прошу тебя. Давай завтра...
- Не, Миша, никаких "завтра". Ни завтра, ни послезавтра, ни на
Покров, ни на Николу. Молния долго в небе не держится.
- Погоди, что-то ты... Давай доедем до тебя...
- Не надо. Не хочу. Я лучше дойду. Я давно себе сказала: вот
провожу Сашу в армию - и... и все, Миша. Для безрассудства я уже
стара, да и не хочу, чтобы у тебя в семье из-за меня было плохо.
Прощай.
- Аня! - потянулся Черданцев, чтобы удержать ее, но Аня
увернулась, вылезла из машины. Захлопнула оставленную Соней дверцу.
"К чему-то подобному и шло, - подумал Михаил Андреевич. Положил
голову на руки, обнявшие баранку. - Только плохо, что именно сегодня.
И именно так. Сегодня им обеим тяжело".
Вышел из "уазика". Аннушка медленно шла мимо палисадников. Не
оборачивалась, а когда не оборачиваются, сердце ведь болит сильнее.
Зачем она так себя?
Звякнули пустые ведра на крыльце у Сони. Она стояла, опершись на
коромысло, и смотрела сквозь голые ветви растущей у дома черемухи на
него. Вернее на то, как он смотрит на Аню. Может, и загремела ведрами,
привлекая внимание.
Но Черданцев, обернувшись еще раз на Аню, залез в машину. Включил
передачу...
31 декабря 1978 года. Узбекистан.
"Если найдет тебя это письмо, здравствуй. Сотни раз на день я
говорю тебе это слово - "здравствуй", мой родной. Почему же и куда ты
исчез? Я умоляю тебя откликнуться, хотя бы сказать, что живой. А
хочешь, я приеду к тебе в гости? Хоть на две минутки, хоть навсегда...
Мысли пляшут, сбиваются, ты меня извини. Я даже не знаю, если
честно, как писать это письмо, то ли о том, что на сердце, то ли
просто о новостях. А все от того, что не знаю, как ты относишься ко
мне сейчас, спустя полгода после нашего расставания.
Я сейчас снова работаю экономистом. Не смогла больше быть с
ребятами, не имею права. Да и в школе смотрели на меня так, словно...
Впрочем, что говорить обо мне, во всей этой истории самым крайним
оказался ты, это больно, несправедливо. Я даже писала вам в дивизию,
чтобы тебя не наказывали. А адрес твой разыскал Черданцев, он передает
тебе привет. Виделись с ним на проводах Юрки и Сашки Вдовина. Они
десантники, служат в Белоруссии. На проводах видела и Филиппка, но
подойти не осмелилась. Ты, наверное, знаешь, что ему ампутировали
кисти рук, а сейчас еще начало падать зрение на тот, правый,
поврежденный глаз...
Вот и все новости. Сердцем пишу одно письмо, а разумом - вот это.
Прошу тебя, откликнись. По почерку, по словам попытаюсь понять тебя.
Хотя боюсь, вдруг все, что было у нас с тобой, - это сон. Лена".
"Если найдет тебя это письмо, здравствуй. Сотни раз на день я
говорю тебе это слово - "здравствуй", мой родной..."
- Здравствуй, Лена, - вслух произнес Борис и отложил
читаную-перечитаную страничку из школьной тетради в клеточку, вылил в
стакан остатки вина. Кивнул своему отражению в осколке зеркальца,
стоящего на столе, - с Новым годом.
- Товарищ старший лейтенант, - одеяло, служившее дверью,
отодвинулось, заглянул прапорщик, дежурный но эскадрону. - Там внизу,
в дежурке, Оксана Сергеевна.
- Ну и что?
- Поздравила нас с Новым годом, спросила, где вы. Говорю, сейчас
позову.
- Меня нет.
- А я уже сказал, что вы здесь.
- Нету. Исчез, растворился. Остался в старом году.
- Товарищ старший лейтенант... Она пирог принесла, с курагой.
Говорит, для всех, кто в наряде. А вы ведь тоже ответственный.
- Я ответственный по эскадрону, а не по пирогу. И вообще, почему
посторонние в расположении части?
- Так вроде она не посторонняя. Я ведь об Оксане Сергеевне
Борисовой, нашем ветеринарном враче.
- И я о ней же. Скажите Оксане Сергеевне, что старший лейтенант
Ледогоров пироги с курагой не ест. Все!
Прапорщик недоуменно пожал плечами, окинул взглядом захламленный
уголок комвзвода и скрылся за одеялом.
"Кушайте свой пирог сами, Оксана Сергеевна", - плюхнулся на
кровать, заставив ее жалобно заскрипеть, Ледогоров. Взял с тумбочки
тетрадный листок.
"Если найдет тебя это письмо, здравствуй..."
"Здравствуй, Лена. Я не забыл тебя. И прости за молчание. Просто
хотелось забыться, уйти от всего..."
Ледогоров стал смотреть в фанерный потолок казармы. После подрыва
Филиппка, только увидев его окровавленные руки, залитое кровью лицо,
прожженную на груди курточку, он, вырывая у подбежавшего Буланова
медицинскую сумку, краем сознания, помимо воли и желания просто
отметил, констатировал для себя - конец службе. Потом был бег по лесу:
Лена впереди, они с Сергеем и уложенным на одеяло парнишкой следом.
Где-то отстала, плакала и звала их Улыба. Курсант несколько раз
обернулся, но стонал, изворачивался на одеяле Димка, и они бежали,
бежали, бежали.
- Что же ты так, Димка? - уже в больнице успел спросить его
Ледогоров. - Ты же знал, что нельзя ничего трогать.
Мальчишка посмотрел левым, очищенным от крови глазом на него,
потом на Лену и закрыл веки. Да, он ревновал, он делал раскоп назло
пионервожатой, променявшей поиск на любовь со старшим лейтенантом,
назло Ледогорову, замутившему голову их руководителю. Назло Улыбе и
курсанту, предавшим Сашку и Юрку. Назло, назло, назло...
- Во всем виноват я, - отрезал все предложения разделить вину на
обстоятельства и случайности Ледогоров, когда вечером собрались в
военкомате начальник милиция, женщина из прокуратуры, директор школы.
- Я был старшим, и здесь ни Желтикова, ни обстоятельства ни при чем.
Согласно закивал директор - ему, что ли, хотелось вешать ЧП на
школу. Вроде бы остался доволен милиционер - не нужно искать виновных,
прокурор тоже была не прочь отдать это дело в военную прокуратуру.
Лишь Черданцев попытался еще раз если и не выгородить старшего
лейтенанта, то хотя бы смягчить ситуацию, но Ледогоров стоял
непреклонно: он сапер, он должен был обеспечить безопасность работ, и
отвечать должен только он сам. Один.
И через несколько недель расследования - прощайте, ВДВ, да
здравствуют советские кавалерийские эскадроны, выговор по партийной
линии и полное отсутствие перспективы в дальнейшей службе. Жизнь
прекрасна и удивительна. У нас всегда должен быть кто-то наказан. Хотя
бы на всякий случай. А тут еще и Оксана, глазастое чудо, подвернулась.
Бывшее чудо...
Он окликнул ее, уже подходя к городку. Длинноногая, в коротеньком
сарафанчике, она оглянулась на его голос и, убедившись, что
запыленный, потный старший лейтенант обращается к ней, остановилась,
подождала его.
- Извините. Старший лейтенант Ледогоров. Вы местная?
- А вам показать, где находится эскадрон? - оглядев чемодан,
спросила она. - Вот за этим забором, - указала она взглядом на
пыльные, когда-то по весне, видимо, забрызганные грязью плиты,
тянувшиеся вдоль тротуара. Это Борис знал уже и сам, просто хотел
остановить, увидеть лицо идущей перед ним девушки. А глаза ее, как
зеленые антоновки, смотрели на него насмешливо, все понимая, - видимо,
не он первый интересовался у нее дорогой. - Что, высоковат для вас? -
улыбнулась она, склонив голову набок. Волосы упали на плечо, открыв
мочку ушка с дырочкой для сережки.
- Грязноват, - чувствуя подвох, медленно ответил Ледогоров.
- А-а, а я-то думала, что вы офицер, - разочарованно протянула
девушка и, подчеркнуто вздохнув, спросила: - Вам помочь нести чемодан?
Ледогоров мог поклясться, что его красное от жары лицо стало
сначало белым, потом пошло пятнами. Сняв фуражку, он рукавом вытер пот
со лба. Подхватив чемодан, с усилием поднял его и бросил через забор.
Туда же полетела парашютная сумка с вещами, фуражка. Не глядя на
Девушку, Борис подпрыгнул, ухватился за край плиты и, оставляя на ней
туфлями полосы, перевалил за своим имуществом: пусть знает десантные
войска. Ишь, красавицу из себя корчит. Познакомился, черт возьми.
Сразу за стеной начинался стадион, за ним виднелась казарма, от
которой к Ледогорову бежал сержант с повязкой дежурного.
- Восток диким был, диким и остался, - пробурчал Борис, отряхивая
фуражку от пыли и колючек. - Но ничего, я ей ноги когда-нибудь
повыдергиваю. И заставлю смотреть своими "антоновками" по-другому.
Подбежал сержант, приложил руку к панаме!
- Дежурный по КПП сержант Крижанаускас. Докладываю: вас вызывает
к себе дежурный по части.
- Он что, видел? - кивнул на забор Ледогоров.
- Докладываю: так точно.
- А командир на месте?
- Докладываю: никак нет.
- А где?
- Докладываю: не могу знать. Разрешите проводить к дежурному? -
чисто с прибалтийской педантичностью выполнил приказ сержант.
- Проводи, - кивнул Ледогоров.
Сержант подхватил вещи, пошел через стадион к казармам. Между
ними мелькнули кавалеристы, и Борис замер: вот она, его новая служба,
романтичная, непонятная и совершенно непредвиденная. Неужели это
все-таки не сон? Неужели все серьезно? Он, сапер-десантник, будет
лошадям хвосты крутить?
- Руки держать стаканчиками, стаканчиками, - донесся чей-то
властный голос. - Дистанция - на корпус лошади. Манежным галопом -
марш!
- Докладываю: идут занятия.
- Иди в штаб, я посмотрю и подойду.
Сразу за казармами находился изрытый копытами манеж - огороженная
невысоким деревянным заборчиком площадка, похожая на хоккейную
коробку. Вдоль забора мчались друг за другом около полутора десятка
кавалеристов - обыкновенных солдат, к тому же еще и в красных погонах.
Посреди манежа крутился всадник, время от времени подавая команды:
- Выбросить стремена, сократить дистанцию, в колонну по два -
марш!
На площадке стало просторнее, несколько солдат принесли щитовой
заборчик, и всадники один за другим стали направлять лошадей на
препятствие.
- Не заблудились? - послышался над головой Ледогорова женский
голос, он оглянулся и отпрянул: за спиной стояла лошадь, на которой
восседала...
"Она или не она?" - думал Борис, вглядываясь в кавалериста - в
берете, в форме, перехваченной портупеей, в высоких сапогах со
шпорами: к этому трудно было привыкнуть после сарафана. Но
"антоновки"-то, глазища, - точно ее. И язвительность свою, видимо, она
с сарафаном не снимает.
- Значит, не заблудились, - ехидничала с высоты девушка. - До
штаба довезти? Не бойтесь, это лошадь, если вдруг не знаете. Она
добрых людей не кусает.
- Тогда почему вы не покусаны? - не сдержался Ледогоров.
Девушка замерла, мгновение раздумывала над услышанным. Потом
лошадь под ней, повинуясь какому-то сигналу, встала на задние ноги и
пошла на Бориса. Ледогоров решил стоять до последнего, но, увидев
прямо над собой перебирающие воздух копыта, все же отскочил в сторону
- ну их, этих кавалерист-девиц, в баню. И только после этого девушка
хлопнула ладонью по шее лошади, поставила ее на ноги, наклонилась к ее
уху и достаточно громко, чтобы слышал старший лейтенант, похвалила:
- Молодец, Агрессор. Умница. Пошли.
Она с места взяла в карьер, перемахнула через заборчик и
пронеслась по манежу.
"Дурдом какой-то, детские игры", - сплюнул Борис и, не
оглядываясь, пошел к штабу.
Так вошли в его жизнь кавалерия и Оксана. Много воды утекло за
полгода службы, научился и он сидеть в седле, рубить шашкой лозу,
чистить копыта лошадей, выбирать им корм и многое другое. Было,
конечно, интересно, но - не его. Иной раз даже ставил своего Адмирала
на дыбы, вдруг увидев под его копытами взъерошенную землю - вдруг
мина? Сапер жил в нем еще цепко, в конечном итоге Борис мечтал
вернуться и в ВДВ, и к своему делу, но и новое занятие завораживало,
позволяло дням нестись со скоростью Агрессора - самого быстрого в
эскадроне скакуна. Наладились отношения и с Оксаной, а когда
оказалось, что ее фамилия к тому же еще и Борисова, Ледогоров в одну
из встреч так и сказал:
- А вот и моя Оксана.
- С чего это ты взял? - Они уже были на "ты", но не до такой
степени, чтобы определяться в "мои" или "не мои".
- Какая у тебя фамилия? Борисова. А я кто? Борис. Значит, что мы
имеем? Оксану Борисову, то есть мою. Возражения?
- Ну тебя, - отмахивалась Оксана, любовь и гордость всего
эскадрона.
Вспоминалась ли Лена? Конечно. И за письма ей садился несколько
раз, и телеграммы к праздникам заготавливал, но так и не дошло до их
отправки. Оксана была виновата? Вряд ли, хотя тянуло Бориса к ней все
сильнее и сильнее. И не потому, что она была рядом, а Лена за тысячи
километров. Вспоминая Суземку, Борис все отчетливее представлял себе,
что до любви у них с Леной было еще далеко. Да, чем-то она
понравилась, есть у нее притягательность, но вот появилась Оксана - и
вытеснила Лену. Так была ли любовь? А не получится ли, что после
Оксаны повстречается какая-нибудь новая глазастая, языкастая и
ногастая, которая отодвинет все, что было до нее? Черт его знает.
Но... но Агрессор и Адмирал уже ржали, увидев друг друга. А это
означало, что их хозяева привыкли ездить рядом и им вновь придется
тереться бок о бок. Как это происходит, почему перед Леной он готов
тысячу раз извиниться, но все же... все же остаться с Оксаной?
Когда-то он думал: хорошо, если бы Лена была похожа на Улыбу. Вот
Оксана на нее как раз и похожа...
- К тебе можно?
Борис спохватился: Оксана, в наброшенной на плечи шубке, из-под
которой выглядывало длинное зеленое платье, стояла на пороге и
просительно-виновато смотрела на него: прости и разреши. Пришла.
Пришла! Но ведь...
- Да, проходите, раз уж здесь.
- Я пирог принесла... С праздником тебя, - сделала шажок и
замерла. Неужели это она когда-то заставила его одним взглядом лезть
через забор?
- Вас тоже с праздником.
Оксана покивала: значит, все-таки "вы". Гордость гнала ее
обратно, можно и нужно было усмехнуться и выйти. Впрочем, только вот
нужно ли?
- Здесь просидишь весь вечер?
- Да. Я же ответственный.
- Сам напросился?
- Все равно в казарме живу.
- Койку твою в общежитии... никто не занял еще.
- Займут.
Да, надо повернуться и уйти. На столе пустая бутылка из-под вина,
кусок булки, банка магазинных огурцов. Боренька!.. А на кровати
письмо. От кого?
- Ты... ты не проводишь меня?
- Знаете, ответственный не имеет права покидать расположение
части, - выдерживал уставной стиль Борис. Хотелось, очень хотелось
плюнуть на размолвку, тем более что Оксана сама пришла, но сегодня
пришло письмо от Лены..."
- Но солдаты-то все в клубе, - не хотела сдаваться и Оксана.
- Я пошлю с вами дневального.
- Спасибо, Боря. - Сил больше не было. Чтобы не заплакать от
унижения и обиды, заторопилась. - С Новым годом тебя. Прощайте. -
Повернулась наконец и вышла.
ТАЙНА 117-го НОМЕРА. - ЗА ЧТО ПОГИБ ДАБС? -
"ВОЙНА В СУМЕРКАХ". - ЗЕЛЕНЫЙ СВЕТ ОПЕРАЦИИ "ГИНДУКУШ". -
КОГДА БЫТЬ НА МЕСТЕ ПОЖАРА? - МОСКВА ДУМАЕТ.
Февраль 1979 года. Вашингтон.
Во второй половине февраля Америка хоронила своего посла в
Афганистане Адольфа Дабса. Как и положено при прощании, звучал гимн
Соединенных Штатов, гроб укрыл звездно-полосатый флаг. В речах
отмечались большие заслуги покойного дипломата.
Газеты, в отличие от других событий, мало пролили дополнительного
света к той информации, которая содержалась в официальном сообщении. А
она излагалась предельно кратко: афганские террористы, переодетые в
форму регулировщиков, около 9 часов утра 14 февраля остановили на
улице машину посла, пересадили его в свой автомобиль, привезли в
гостиницу "Кабул" и, забаррикадировавшись в 117-м номере, потребовали
освобождения из тюрьмы одного из своих товарищей. Амин, лично
руководивший операцией по освобождению заложника, отдал приказ
начальнику царандоя Сайеду Таруну атаковать террористов. Посол,
получивший в ходе перестрелки смертельное ранение, скончался.
(Царандой - милиция.)
Америка крайне болезненно восприняла это известие. Только что,
всего неделю назад, пал шахский режим в Иране, и первым делом оттуда
стали изгонять американцев - когда такое было в последний раз? Суждено
ли Америке пережить такой позор? Собственно, все беды в том регионе
начались именно от иранцев. ЦРУ, занятое в последнее время только ими,
проморгало революцию в Афганистане. Именно проморгало, хотя и делает
вид, что здесь не обошлось без русских. Падение Ирана, хоть в какой-то
степени ожидаемое, тем не менее тоже повергло в шок привыкшую только
побеждать деловую Америку,
А теперь вот вдобавок еще и гибель посла. Кроме того что Дабс
считался одним из наиболее заметных дипломатов, он, по мнению
госдепартамента, один из немногих, кто сумел сделать хоть мизерные, но
шажки по восстановлению интересов США в Афганистане. Его ставка
предполагала беспроигрышный вариант: не забывая поддерживать контакты
с Тараки на официальной основе, он все внимание сосредоточил на Амине,
сумев рассмотреть не только того, кто идет следом за лидером в
афганском руководстве, кто является реальной силой в стране уже
сейчас, но и наладил с ним если не дружеские, то более чем официальные
отношения. Не дать уйти Афганистану полностью в объятия Советов,
показать, что и на Западе можно найти надежных партнеров - это Дабс
внушал и, кажется, не без определенного успеха Хафизулле Амину более
чем на десяти личных встречах за сравнительно короткое время.
И вдруг такой нокаут. Обращение к советской стороне предпринять
все усилия для спасения посла не помогли, Амин никого не стал слушать:
ни просьбы советского и американского посольств, ни требования
террористов, ни советы самого Адольфа, с которым удалось коротко
переговорить через дверь, ничего не дали. Поспешность, с которой он
приказал начать штурм гостиничного номера, наталкивала на некоторые
мысли: а может, МИД Афганистана и не желал иного исхода? Может, он вел
игру на какой-то определенный результат, который пока еще даже и не
просчитывается?
Убийство Дабса сцепило между собой и двух китов американской
политики - госсекретаря Вэнса и помощника президента по национальной
безопасности Бжезинского.
- Мы должны проводить более, значительно более жесткую политику в
этом регионе, - утверждал ярый антисоветчик. - Если этого не будет,
если мы и дальше будем смотреть на события на Среднем Востоке сквозь
пальцы, это принесет нам не только экономические и не столько
экономические, а в первую очередь политические убытки. Наши союзники
уже сейчас могут рассматривать нашу политику как предательство их
интересов и одновременно как бессилие Вашингтона перед советской
гордость, а прыжки, ну и что, что прыжки, сотни и тысячи ребят прыгало
и прыгает, и ничего.
Трудно, когда дают выбирать. Если есть один вариант - это вроде
судьба, куда деться, когда же выбираешь - можешь потом всю жизнь
жалеть, что поступил так, а не иначе. Плохо, когда выбираешь, плохо...
- Мишенька, ты уж по-свойски реши сам, как лучше, - митусилась
перед выбором Соня. - Ой, Господи, мы же ничего в этой армии не знаем.
Определи сам, по своему разумению.
Черданцев посмотрел на Аннушку, в хате у которой они собрались
"на совет в Филях", та беспомощно улыбнулась, и Михаил Андреевич
решился:
- Все, в ВДВ.
В Суземке, во дворе райвоенкомата, Юрия, Сашку и еще пять-шесть
ребят из других сел и в самом деле забрал молоденький лейтенант с
парашютным значком на кителе. Прибежавшая на часок с работы Лена
Желтикова даже спросила его, не знает ли он Бориса Ледогорова, но
ответ услышать не успела: к ребятам пробился Филиппок, и Лена, прячась
за людей, отошла, затерялась.
Издали кивнул заплаканным Соне и Ане снующий по двору с бумагами
Черданцев, но подходить не стал. А Лену усмотрел, подозвал, попросил
заглянуть в военкомат завтра - отыскал адрес Ледогорова, так что
просьбу выполнил.
Вскоре электричка умчала призывников дальше, в область.
Провожавшие же достали последние припасы, и свои ли, просто ли
подошедшие на праздник - всем наливали, предлагали выпить. Потом, как
водится, нашлись те, кому обязательно надо подраться, малочисленная
районная милиция подозвала водителей, приказала заводить машины и
увозить "орды" по своим селам и деревням.
Все, отдали ребят в армию.
Соню и Аннушку Черданцев усадил в "уазик": "подброшу сам".
Дождался, а где и подогнал, чтобы побыстрее разъехались от военкомата
машины, разошлись по домам свои, суземские. К "уазику" вернулся с
женой.
- Смотри-ка, видать, с женкой, - толкнула задумавшуюся подругу
Сонька. - Вроде ничего, не кочевряжится.
- Знакомьтесь, товарищи женщины, - открыл дверцу Черданцев. - Это
Мария, моя жена. А это мои невесты, я тебе о них рассказывал.
Женщины кивнули друг другу. Маша внимательно оглядела "невест",
задержала взгляд на Ане; видимо, каждая жена сердцем ли, десятым
чувством, но определит, на кого может посмотреть ее муж. Аня
почувствовала этот выбор, начала поправлять полы пальто на коленях, и
Мария, поняв, что не ошиблась, повернулась к мужу:
- А может, и я с тобой сейчас съезжу в Сошнево? Почти месяц, как
приехала, - тут же пояснила она женщинам, - а он только обещает да
обещает свозить на родину.
- Месяц - не год, - улыбнулся Михаил Андреевич, уже жалея, что
решил познакомить жену с Соней и Анной сегодня. Если верить
Ледогорову, то женщины - это чистейший, изумительный миноискатель,
который мгновенно фонит на нужный объект. Нет, надо держать их
подальше друг от друга, жену и ту, которая нравится. - Еще съездим, а
сейчас я быстро, только туда и обратно.
- Хорошо, - быстро и охотно согласилась Маша, но в этом
покорно-поспешном согласии уловил Черданцев и тревогу, и боль и обиду.
Хотел дать задний ход своему решению, но Мария сразу же отошла. Ей-то,
в самом деле, за что на плечи его груз?
- Пусть бы поехала, - после некоторого молчания, когда уже
выехали за Суземку, сказала Соня. Выходит, думали они об одном и том
же.
- Теперь в другой раз, - ответил Черданцев и перевел разговор на
более близкое для сидящих позади женщин: - Ребята, наверное, уже в
облвоенкомате.
- Ох, только бы нормально отслужили да воротились, - вздохнула
Соня. - А то, говорят, что и дерутся они там, в армии. А, Миш?
Михаил Андреевич хотел отделаться усмешкой, но ответил серьезно:
- Всякое бывает, девчата. Когда сто человек одного возраста
поселить на два года в казарму, тут нужно не то что умение, а порой
просто житейскую мудрость, чтобы обойти все конфликты и острые углы.
- Так, значит... - с испугом начала Соня, она спросила в надежде,
что Михаил развеет ее опасения, а он...
- Но вы за своих ребят не бойтесь, - обернулся назад Черданцев. -
Во-первых, дерутся далеко не везде. А во-вторых, если и дерутся, то
достается в первую очередь маменькиным сынкам, слюнтяям, пижонам и
сачкам. Короче, за дело, если отбросить эмоции. А ваши не такие.
- Может, поехать к ним? - подала голос Аня.
"Надо было все-таки просто посмеяться, не лезть в эти объяснения,
- пожалел Черданцев. - Они сейчас настолько все остро и обнажено
воспринимают, что лучший вариант ответов - это "да" или "нет".
- Да все будет нормально. Ехать к ним еще рано, а на присягу,
через месяц, можно будет съездить. Потом они в отпуск приедут, так
время и пролетит. Лучше невест им ищите.
- Была одна на двоих, да ваш военный, курсантик, перебил, -
вздохнула Соня.
- Улыба, что ль? - догадался Черданцев.
- Настасья. Хорошая девка, работящая, а вот не повезло нам с
Аннушкой на такую невестку.
- Еще десять раз все поменяется, - махнул рукой Михаил Андреевич.
- В их возрасте и в наше время это так.
Замолчали, задумались каждый о своем. Черданцев краешком глаза
выхватывал в дребезжащем зеркальце окаменевшее лицо Ани. В дребезжащем
каменное - страшно. Нельзя же так убиваться, надрывать сердце.
- Аня, - позвал Черданцев.
- Да, - отрешенно отозвалась та, не отрывая взгляда от видимой
только ей точки на ветровом стекле.
- Ты совсем загрустила.
- Тревожно на душе почему-то, предчувствие какое-то нехорошее
гложет, - оторвалась она наконец от стекла, села поудобнее.
- Перестань. Осенью восьмидесятого два бравых десантника появятся
в Сошневе, и вы сами будете смеяться над страхами и переживаниями.
- Когда это будет...
- Могу сказать: ровно через два года. Точность гарантирую, потому
что обладаю даром угадывать все события. Например, зима начнется 1
декабря, Новый год - 1 января, мне пятьдесят два года стукнет 21
декабря, в день рождения Сталина...
- Ох, не напоминай про годы, - отозвалась Соня. - Наш век уже
такой, что лучше вообще не вести никаких подсчетов, сзади, как до
Суземки, уже проехано много, а спереди - вон оно, Сошнево, рядом.
...Деревня выглядела пустынной, первые после лета холода
заставили искать место в доме у печки и старого и малого - пока это
привыкнется к зябкости. Черданцев притормозил машину у Сонькиного
дома, она открыла, вытолкнула плечом дверцу. Аня из своего угла
задвигалась было по сиденью за ней, но Михаил Андреевич остановил:
- Сиди, я подброшу.
Соня с грустью и тихой женской завистью посмотрела на них, не
смогла сдержать вздоха:
- А я думала, присядем на минутку втроем.
Черданцев глянул на часы, Аннушка тоже замотала головой:
- Не, Сонь, мне тоже хоть чуть-чуть прибраться надо, все ж стоит
корытом. Я попозже забегу.
- Тогда ладно, - вздохнула Соня. Намерилась захлопнуть дверцу, но
только оттолкнулась от нее и, оставив открытой, пошла к своей хате.
- Нехорошо как-то все получается, Миша, - проговорила Аннушка,
провожая взглядом подругу. - Все нехорошо. И с женой твоей, и с
Сонькой.
- Не надо, Аня.
- Надо, Мишенька, давно надо. С самого начала. Я просто думала,
что-то вернется, да только как вернуть прожитое. Жил бы ты тихо,
спокойно, а тут я, дура...
- Не говори ничего, прошу тебя. Давай завтра...
- Не, Миша, никаких "завтра". Ни завтра, ни послезавтра, ни на
Покров, ни на Николу. Молния долго в небе не держится.
- Погоди, что-то ты... Давай доедем до тебя...
- Не надо. Не хочу. Я лучше дойду. Я давно себе сказала: вот
провожу Сашу в армию - и... и все, Миша. Для безрассудства я уже
стара, да и не хочу, чтобы у тебя в семье из-за меня было плохо.
Прощай.
- Аня! - потянулся Черданцев, чтобы удержать ее, но Аня
увернулась, вылезла из машины. Захлопнула оставленную Соней дверцу.
"К чему-то подобному и шло, - подумал Михаил Андреевич. Положил
голову на руки, обнявшие баранку. - Только плохо, что именно сегодня.
И именно так. Сегодня им обеим тяжело".
Вышел из "уазика". Аннушка медленно шла мимо палисадников. Не
оборачивалась, а когда не оборачиваются, сердце ведь болит сильнее.
Зачем она так себя?
Звякнули пустые ведра на крыльце у Сони. Она стояла, опершись на
коромысло, и смотрела сквозь голые ветви растущей у дома черемухи на
него. Вернее на то, как он смотрит на Аню. Может, и загремела ведрами,
привлекая внимание.
Но Черданцев, обернувшись еще раз на Аню, залез в машину. Включил
передачу...
31 декабря 1978 года. Узбекистан.
"Если найдет тебя это письмо, здравствуй. Сотни раз на день я
говорю тебе это слово - "здравствуй", мой родной. Почему же и куда ты
исчез? Я умоляю тебя откликнуться, хотя бы сказать, что живой. А
хочешь, я приеду к тебе в гости? Хоть на две минутки, хоть навсегда...
Мысли пляшут, сбиваются, ты меня извини. Я даже не знаю, если
честно, как писать это письмо, то ли о том, что на сердце, то ли
просто о новостях. А все от того, что не знаю, как ты относишься ко
мне сейчас, спустя полгода после нашего расставания.
Я сейчас снова работаю экономистом. Не смогла больше быть с
ребятами, не имею права. Да и в школе смотрели на меня так, словно...
Впрочем, что говорить обо мне, во всей этой истории самым крайним
оказался ты, это больно, несправедливо. Я даже писала вам в дивизию,
чтобы тебя не наказывали. А адрес твой разыскал Черданцев, он передает
тебе привет. Виделись с ним на проводах Юрки и Сашки Вдовина. Они
десантники, служат в Белоруссии. На проводах видела и Филиппка, но
подойти не осмелилась. Ты, наверное, знаешь, что ему ампутировали
кисти рук, а сейчас еще начало падать зрение на тот, правый,
поврежденный глаз...
Вот и все новости. Сердцем пишу одно письмо, а разумом - вот это.
Прошу тебя, откликнись. По почерку, по словам попытаюсь понять тебя.
Хотя боюсь, вдруг все, что было у нас с тобой, - это сон. Лена".
"Если найдет тебя это письмо, здравствуй. Сотни раз на день я
говорю тебе это слово - "здравствуй", мой родной..."
- Здравствуй, Лена, - вслух произнес Борис и отложил
читаную-перечитаную страничку из школьной тетради в клеточку, вылил в
стакан остатки вина. Кивнул своему отражению в осколке зеркальца,
стоящего на столе, - с Новым годом.
- Товарищ старший лейтенант, - одеяло, служившее дверью,
отодвинулось, заглянул прапорщик, дежурный но эскадрону. - Там внизу,
в дежурке, Оксана Сергеевна.
- Ну и что?
- Поздравила нас с Новым годом, спросила, где вы. Говорю, сейчас
позову.
- Меня нет.
- А я уже сказал, что вы здесь.
- Нету. Исчез, растворился. Остался в старом году.
- Товарищ старший лейтенант... Она пирог принесла, с курагой.
Говорит, для всех, кто в наряде. А вы ведь тоже ответственный.
- Я ответственный по эскадрону, а не по пирогу. И вообще, почему
посторонние в расположении части?
- Так вроде она не посторонняя. Я ведь об Оксане Сергеевне
Борисовой, нашем ветеринарном враче.
- И я о ней же. Скажите Оксане Сергеевне, что старший лейтенант
Ледогоров пироги с курагой не ест. Все!
Прапорщик недоуменно пожал плечами, окинул взглядом захламленный
уголок комвзвода и скрылся за одеялом.
"Кушайте свой пирог сами, Оксана Сергеевна", - плюхнулся на
кровать, заставив ее жалобно заскрипеть, Ледогоров. Взял с тумбочки
тетрадный листок.
"Если найдет тебя это письмо, здравствуй..."
"Здравствуй, Лена. Я не забыл тебя. И прости за молчание. Просто
хотелось забыться, уйти от всего..."
Ледогоров стал смотреть в фанерный потолок казармы. После подрыва
Филиппка, только увидев его окровавленные руки, залитое кровью лицо,
прожженную на груди курточку, он, вырывая у подбежавшего Буланова
медицинскую сумку, краем сознания, помимо воли и желания просто
отметил, констатировал для себя - конец службе. Потом был бег по лесу:
Лена впереди, они с Сергеем и уложенным на одеяло парнишкой следом.
Где-то отстала, плакала и звала их Улыба. Курсант несколько раз
обернулся, но стонал, изворачивался на одеяле Димка, и они бежали,
бежали, бежали.
- Что же ты так, Димка? - уже в больнице успел спросить его
Ледогоров. - Ты же знал, что нельзя ничего трогать.
Мальчишка посмотрел левым, очищенным от крови глазом на него,
потом на Лену и закрыл веки. Да, он ревновал, он делал раскоп назло
пионервожатой, променявшей поиск на любовь со старшим лейтенантом,
назло Ледогорову, замутившему голову их руководителю. Назло Улыбе и
курсанту, предавшим Сашку и Юрку. Назло, назло, назло...
- Во всем виноват я, - отрезал все предложения разделить вину на
обстоятельства и случайности Ледогоров, когда вечером собрались в
военкомате начальник милиция, женщина из прокуратуры, директор школы.
- Я был старшим, и здесь ни Желтикова, ни обстоятельства ни при чем.
Согласно закивал директор - ему, что ли, хотелось вешать ЧП на
школу. Вроде бы остался доволен милиционер - не нужно искать виновных,
прокурор тоже была не прочь отдать это дело в военную прокуратуру.
Лишь Черданцев попытался еще раз если и не выгородить старшего
лейтенанта, то хотя бы смягчить ситуацию, но Ледогоров стоял
непреклонно: он сапер, он должен был обеспечить безопасность работ, и
отвечать должен только он сам. Один.
И через несколько недель расследования - прощайте, ВДВ, да
здравствуют советские кавалерийские эскадроны, выговор по партийной
линии и полное отсутствие перспективы в дальнейшей службе. Жизнь
прекрасна и удивительна. У нас всегда должен быть кто-то наказан. Хотя
бы на всякий случай. А тут еще и Оксана, глазастое чудо, подвернулась.
Бывшее чудо...
Он окликнул ее, уже подходя к городку. Длинноногая, в коротеньком
сарафанчике, она оглянулась на его голос и, убедившись, что
запыленный, потный старший лейтенант обращается к ней, остановилась,
подождала его.
- Извините. Старший лейтенант Ледогоров. Вы местная?
- А вам показать, где находится эскадрон? - оглядев чемодан,
спросила она. - Вот за этим забором, - указала она взглядом на
пыльные, когда-то по весне, видимо, забрызганные грязью плиты,
тянувшиеся вдоль тротуара. Это Борис знал уже и сам, просто хотел
остановить, увидеть лицо идущей перед ним девушки. А глаза ее, как
зеленые антоновки, смотрели на него насмешливо, все понимая, - видимо,
не он первый интересовался у нее дорогой. - Что, высоковат для вас? -
улыбнулась она, склонив голову набок. Волосы упали на плечо, открыв
мочку ушка с дырочкой для сережки.
- Грязноват, - чувствуя подвох, медленно ответил Ледогоров.
- А-а, а я-то думала, что вы офицер, - разочарованно протянула
девушка и, подчеркнуто вздохнув, спросила: - Вам помочь нести чемодан?
Ледогоров мог поклясться, что его красное от жары лицо стало
сначало белым, потом пошло пятнами. Сняв фуражку, он рукавом вытер пот
со лба. Подхватив чемодан, с усилием поднял его и бросил через забор.
Туда же полетела парашютная сумка с вещами, фуражка. Не глядя на
Девушку, Борис подпрыгнул, ухватился за край плиты и, оставляя на ней
туфлями полосы, перевалил за своим имуществом: пусть знает десантные
войска. Ишь, красавицу из себя корчит. Познакомился, черт возьми.
Сразу за стеной начинался стадион, за ним виднелась казарма, от
которой к Ледогорову бежал сержант с повязкой дежурного.
- Восток диким был, диким и остался, - пробурчал Борис, отряхивая
фуражку от пыли и колючек. - Но ничего, я ей ноги когда-нибудь
повыдергиваю. И заставлю смотреть своими "антоновками" по-другому.
Подбежал сержант, приложил руку к панаме!
- Дежурный по КПП сержант Крижанаускас. Докладываю: вас вызывает
к себе дежурный по части.
- Он что, видел? - кивнул на забор Ледогоров.
- Докладываю: так точно.
- А командир на месте?
- Докладываю: никак нет.
- А где?
- Докладываю: не могу знать. Разрешите проводить к дежурному? -
чисто с прибалтийской педантичностью выполнил приказ сержант.
- Проводи, - кивнул Ледогоров.
Сержант подхватил вещи, пошел через стадион к казармам. Между
ними мелькнули кавалеристы, и Борис замер: вот она, его новая служба,
романтичная, непонятная и совершенно непредвиденная. Неужели это
все-таки не сон? Неужели все серьезно? Он, сапер-десантник, будет
лошадям хвосты крутить?
- Руки держать стаканчиками, стаканчиками, - донесся чей-то
властный голос. - Дистанция - на корпус лошади. Манежным галопом -
марш!
- Докладываю: идут занятия.
- Иди в штаб, я посмотрю и подойду.
Сразу за казармами находился изрытый копытами манеж - огороженная
невысоким деревянным заборчиком площадка, похожая на хоккейную
коробку. Вдоль забора мчались друг за другом около полутора десятка
кавалеристов - обыкновенных солдат, к тому же еще и в красных погонах.
Посреди манежа крутился всадник, время от времени подавая команды:
- Выбросить стремена, сократить дистанцию, в колонну по два -
марш!
На площадке стало просторнее, несколько солдат принесли щитовой
заборчик, и всадники один за другим стали направлять лошадей на
препятствие.
- Не заблудились? - послышался над головой Ледогорова женский
голос, он оглянулся и отпрянул: за спиной стояла лошадь, на которой
восседала...
"Она или не она?" - думал Борис, вглядываясь в кавалериста - в
берете, в форме, перехваченной портупеей, в высоких сапогах со
шпорами: к этому трудно было привыкнуть после сарафана. Но
"антоновки"-то, глазища, - точно ее. И язвительность свою, видимо, она
с сарафаном не снимает.
- Значит, не заблудились, - ехидничала с высоты девушка. - До
штаба довезти? Не бойтесь, это лошадь, если вдруг не знаете. Она
добрых людей не кусает.
- Тогда почему вы не покусаны? - не сдержался Ледогоров.
Девушка замерла, мгновение раздумывала над услышанным. Потом
лошадь под ней, повинуясь какому-то сигналу, встала на задние ноги и
пошла на Бориса. Ледогоров решил стоять до последнего, но, увидев
прямо над собой перебирающие воздух копыта, все же отскочил в сторону
- ну их, этих кавалерист-девиц, в баню. И только после этого девушка
хлопнула ладонью по шее лошади, поставила ее на ноги, наклонилась к ее
уху и достаточно громко, чтобы слышал старший лейтенант, похвалила:
- Молодец, Агрессор. Умница. Пошли.
Она с места взяла в карьер, перемахнула через заборчик и
пронеслась по манежу.
"Дурдом какой-то, детские игры", - сплюнул Борис и, не
оглядываясь, пошел к штабу.
Так вошли в его жизнь кавалерия и Оксана. Много воды утекло за
полгода службы, научился и он сидеть в седле, рубить шашкой лозу,
чистить копыта лошадей, выбирать им корм и многое другое. Было,
конечно, интересно, но - не его. Иной раз даже ставил своего Адмирала
на дыбы, вдруг увидев под его копытами взъерошенную землю - вдруг
мина? Сапер жил в нем еще цепко, в конечном итоге Борис мечтал
вернуться и в ВДВ, и к своему делу, но и новое занятие завораживало,
позволяло дням нестись со скоростью Агрессора - самого быстрого в
эскадроне скакуна. Наладились отношения и с Оксаной, а когда
оказалось, что ее фамилия к тому же еще и Борисова, Ледогоров в одну
из встреч так и сказал:
- А вот и моя Оксана.
- С чего это ты взял? - Они уже были на "ты", но не до такой
степени, чтобы определяться в "мои" или "не мои".
- Какая у тебя фамилия? Борисова. А я кто? Борис. Значит, что мы
имеем? Оксану Борисову, то есть мою. Возражения?
- Ну тебя, - отмахивалась Оксана, любовь и гордость всего
эскадрона.
Вспоминалась ли Лена? Конечно. И за письма ей садился несколько
раз, и телеграммы к праздникам заготавливал, но так и не дошло до их
отправки. Оксана была виновата? Вряд ли, хотя тянуло Бориса к ней все
сильнее и сильнее. И не потому, что она была рядом, а Лена за тысячи
километров. Вспоминая Суземку, Борис все отчетливее представлял себе,
что до любви у них с Леной было еще далеко. Да, чем-то она
понравилась, есть у нее притягательность, но вот появилась Оксана - и
вытеснила Лену. Так была ли любовь? А не получится ли, что после
Оксаны повстречается какая-нибудь новая глазастая, языкастая и
ногастая, которая отодвинет все, что было до нее? Черт его знает.
Но... но Агрессор и Адмирал уже ржали, увидев друг друга. А это
означало, что их хозяева привыкли ездить рядом и им вновь придется
тереться бок о бок. Как это происходит, почему перед Леной он готов
тысячу раз извиниться, но все же... все же остаться с Оксаной?
Когда-то он думал: хорошо, если бы Лена была похожа на Улыбу. Вот
Оксана на нее как раз и похожа...
- К тебе можно?
Борис спохватился: Оксана, в наброшенной на плечи шубке, из-под
которой выглядывало длинное зеленое платье, стояла на пороге и
просительно-виновато смотрела на него: прости и разреши. Пришла.
Пришла! Но ведь...
- Да, проходите, раз уж здесь.
- Я пирог принесла... С праздником тебя, - сделала шажок и
замерла. Неужели это она когда-то заставила его одним взглядом лезть
через забор?
- Вас тоже с праздником.
Оксана покивала: значит, все-таки "вы". Гордость гнала ее
обратно, можно и нужно было усмехнуться и выйти. Впрочем, только вот
нужно ли?
- Здесь просидишь весь вечер?
- Да. Я же ответственный.
- Сам напросился?
- Все равно в казарме живу.
- Койку твою в общежитии... никто не занял еще.
- Займут.
Да, надо повернуться и уйти. На столе пустая бутылка из-под вина,
кусок булки, банка магазинных огурцов. Боренька!.. А на кровати
письмо. От кого?
- Ты... ты не проводишь меня?
- Знаете, ответственный не имеет права покидать расположение
части, - выдерживал уставной стиль Борис. Хотелось, очень хотелось
плюнуть на размолвку, тем более что Оксана сама пришла, но сегодня
пришло письмо от Лены..."
- Но солдаты-то все в клубе, - не хотела сдаваться и Оксана.
- Я пошлю с вами дневального.
- Спасибо, Боря. - Сил больше не было. Чтобы не заплакать от
унижения и обиды, заторопилась. - С Новым годом тебя. Прощайте. -
Повернулась наконец и вышла.
ТАЙНА 117-го НОМЕРА. - ЗА ЧТО ПОГИБ ДАБС? -
"ВОЙНА В СУМЕРКАХ". - ЗЕЛЕНЫЙ СВЕТ ОПЕРАЦИИ "ГИНДУКУШ". -
КОГДА БЫТЬ НА МЕСТЕ ПОЖАРА? - МОСКВА ДУМАЕТ.
Февраль 1979 года. Вашингтон.
Во второй половине февраля Америка хоронила своего посла в
Афганистане Адольфа Дабса. Как и положено при прощании, звучал гимн
Соединенных Штатов, гроб укрыл звездно-полосатый флаг. В речах
отмечались большие заслуги покойного дипломата.
Газеты, в отличие от других событий, мало пролили дополнительного
света к той информации, которая содержалась в официальном сообщении. А
она излагалась предельно кратко: афганские террористы, переодетые в
форму регулировщиков, около 9 часов утра 14 февраля остановили на
улице машину посла, пересадили его в свой автомобиль, привезли в
гостиницу "Кабул" и, забаррикадировавшись в 117-м номере, потребовали
освобождения из тюрьмы одного из своих товарищей. Амин, лично
руководивший операцией по освобождению заложника, отдал приказ
начальнику царандоя Сайеду Таруну атаковать террористов. Посол,
получивший в ходе перестрелки смертельное ранение, скончался.
(Царандой - милиция.)
Америка крайне болезненно восприняла это известие. Только что,
всего неделю назад, пал шахский режим в Иране, и первым делом оттуда
стали изгонять американцев - когда такое было в последний раз? Суждено
ли Америке пережить такой позор? Собственно, все беды в том регионе
начались именно от иранцев. ЦРУ, занятое в последнее время только ими,
проморгало революцию в Афганистане. Именно проморгало, хотя и делает
вид, что здесь не обошлось без русских. Падение Ирана, хоть в какой-то
степени ожидаемое, тем не менее тоже повергло в шок привыкшую только
побеждать деловую Америку,
А теперь вот вдобавок еще и гибель посла. Кроме того что Дабс
считался одним из наиболее заметных дипломатов, он, по мнению
госдепартамента, один из немногих, кто сумел сделать хоть мизерные, но
шажки по восстановлению интересов США в Афганистане. Его ставка
предполагала беспроигрышный вариант: не забывая поддерживать контакты
с Тараки на официальной основе, он все внимание сосредоточил на Амине,
сумев рассмотреть не только того, кто идет следом за лидером в
афганском руководстве, кто является реальной силой в стране уже
сейчас, но и наладил с ним если не дружеские, то более чем официальные
отношения. Не дать уйти Афганистану полностью в объятия Советов,
показать, что и на Западе можно найти надежных партнеров - это Дабс
внушал и, кажется, не без определенного успеха Хафизулле Амину более
чем на десяти личных встречах за сравнительно короткое время.
И вдруг такой нокаут. Обращение к советской стороне предпринять
все усилия для спасения посла не помогли, Амин никого не стал слушать:
ни просьбы советского и американского посольств, ни требования
террористов, ни советы самого Адольфа, с которым удалось коротко
переговорить через дверь, ничего не дали. Поспешность, с которой он
приказал начать штурм гостиничного номера, наталкивала на некоторые
мысли: а может, МИД Афганистана и не желал иного исхода? Может, он вел
игру на какой-то определенный результат, который пока еще даже и не
просчитывается?
Убийство Дабса сцепило между собой и двух китов американской
политики - госсекретаря Вэнса и помощника президента по национальной
безопасности Бжезинского.
- Мы должны проводить более, значительно более жесткую политику в
этом регионе, - утверждал ярый антисоветчик. - Если этого не будет,
если мы и дальше будем смотреть на события на Среднем Востоке сквозь
пальцы, это принесет нам не только экономические и не столько
экономические, а в первую очередь политические убытки. Наши союзники
уже сейчас могут рассматривать нашу политику как предательство их
интересов и одновременно как бессилие Вашингтона перед советской