Страница:
Все чаще стали появляться над заливом вражеские самолеты — разведчики. Каждый раз в таком случае в гарнизоне неистово, надрывно выла сирена. Не видимый глазом разведчик проходил на огромной высоте, оставляя за собой инверсионный след, тянувшийся по небу двумя белыми полосами.
Прошло всего несколько дней с начала войны, а как все изменилось у нас на аэродроме! Самолеты стоят под камуфляжными сетками, и теперь их трудно обнаружить среди буйно разросшегося кустарника. Все лишнее со стоянки убрано. На крыше штабной землянки зеленеют елочки. Оружейники спрятали свою палатку в зарослях на берегу речки. Слово «маскировка» наконец-то стало для нас весомым. Был случай, когда, возвратясь с задания, я не узнал своего аэродрома. Мое звено вынуждено было сделать над ним два круге, прежде чем нам стало ясно, что мы не где — нибудь, а дома. И оба ангара, и большие каменные дома, и высокая водонапорная башня — все пестрело серыми, бурыми, зелеными и даже малиновыми полосами и пятнами. Начальник штаба полка майор Куцев задумал скрыть от глаз врага даже сам аэродром, предложив вкривь и вкось насыпать на нем песчаные дорожки. Удалось проложить только одну такую дорожку, но и она изменила вид аэродрома.
Над Ленинградом и Кронштадтом появились аэростаты заграждения. Гигантские тела их мерно покачивались на тонких, невидимых тросах. Истребители прикрытия стали летать не ниже трех тысяч метров.
В одном из полетов мы заметили над Карельским перешейком самолет — разведчик. Пересекая Финский залив, он держал курс с севера на юг — прямо на Кронштадт. Оставив товарищей прикрывать базу, я начал набирать высоту в надежде перехватить разведчика. Было около шести тысяч метров, когда стало тяжело дышать. Между тем кислородной маски в бортовой сумке не оказалось. На этих самолетах никто у нас на большую высоту не поднимался, и техник убрал маску за ненадобностью. Разведчик шел надо мной, на высоте около восьми тысяч метров. Скорость полета его была большой, и я понял, что мне его не перехватить, даже если бы у меня была кислородная маска.
Внимательно разглядываю вражеский самолет и по длинным гондолам вынесенных вперед моторов безошибочно узнаю Ю-88. Дышу, как рыба, выброшенная на берег. Перед глазами бегут зеленые, красные, желтые круги. Понимая, что это кислородное голодание и что я Вот-вот потеряю сознание, последним усилием делаю переворот. Самолет срывается вниз, но я больше ничего не вижу и не слышу. Прихожу в себя на высоте около двух тысяч метров. Машина в отвесном пикировании, в ушах свист. Вывожу самолет из пикирования. Руки и ноги дрожат. Инверсионный след Ю-88 уходит далеко на запад. На душе такая досада, что и не высказать. Подо мной Волосово и железная дорога на Нарву. Вон куда умахал в погоне за разведчиком! Представляю себе, как люди там, на земле, следя за моим полетом, укоризненно качают головами: «Эх, парень!..»
Восточнее нашего аэродрома — я увидел это издалека — что-то горело. На земле меня ожидала горькая весть: погиб наш боевой товарищ Петр Хрипунов. Возвращаясь с базы, он и Алиев заходили на посадку. В то же время пришел с задания летчик соседней эскадрильи Окопный на истребителе МИГ-3. Радио на самолетах нет, а на сигнальную ракету Окопный отреагировал поздно. На развороте он столкнулся с заходившим на посадку самолетом Хрипуноза. Беспомощно смотрели мы со стороны, как догорали останки двух машин… Близко подходить было нельзя: еще рвался боезапас.
— Вот и нет больше нашего Петра Фалалеевича, — сказал кто-то из летчиков. — А как он рвался в бой, как хотел сразиться с фашистами!..
Ужинали молча. Потом майор Новиков еще раз напомнил нам об осмотрительности в воздухе, о том, что после вступления Финляндии в войну на стороне фашистской Германии обстановка стала намного сложней. Эти слова командира вызвали оживленный разговор. Многие из авиаторов считали, что полку наверняка придется принять участие в обороне Карельского перешейка от возможного наступления финских войск.
В конце ужина к нам пришел адъютант эскадрильи лейтенант Аниканов. Аккуратный, подтянутый — настоящий штабист, он всегда в делах и заботах.
— Товарищи летчики, сообщаю приятную новость! Все замерли. Услышать новость, да еще приятную,разумеется, хотелось каждому.
— С сегодняшнего дня, — медленно начал Аниканов, — летный состав будет отдыхать в деревне Низино!
Последнее слово он произнес с особой торжественностью, как бы ожидая оваций.
Это и вся новость? — подал голос Сергей Сухов.
А что? — Аниканов сконфузился, глядя на наши не выражающие восторга лица.
Не знаю, — продолжал Сергей, — мы тут про войну, а ты нам про какой-то отдых толкуешь.
Вот если бы ты нас, Аниканыч, на настоящий фронт послал, где бы можно было драться с фашистами, — сказал Федоров, — это была бы действительно приятная новость.
Пользуясь случаем, мы обступили адъютанта, допытываясь, не намечается ли перебазирование поближе к фронту, нельзя ли перевестись в часть, ведущую боевые действия. Лейтенант Аниканов молчаливо выдержал все атаки, чтобы в конце концов изречь:
— Машина подана, прошу садиться!
Жаль было расставаться с обжитой землянкой. Но приказ есть приказ.
Остановилась наша машина в самом конце деревни Низино. Мы вошли в дом, возле которого стоял часовой. Интендантство позаботилось о нас. На кроватях сияли белизной подушки и выглядывающие из — под одеял простыни. Отдыхали мы в ту ночь на славу.
Утром Новиков и Исакович сообщили всему личному составу, что наши войска западнее Выборга вступили в бой с врагом. Теперь каждому стало ясно, что вскоре и нам предстоит драться с фашистами.
Ленинград готовился сражаться на два фронта. В результате общей перегруппировки сил кое-какие изменения произошли в нашем полку: осталось только три эскадрильи из пяти. Остальные были переданы другим частям и улетели на западные аэродромы.
Нашему звену еще сравнительно везло. Несколько дней подряд нам доверяли подняться в воздух первыми. Так было и на этот раз. Все мы (третьим в полет был послан младший лейтенант Годунов, летчик из звена Костылева) уже заняли свои места в самолетах, ожидая вылета на прикрытие базы. Но вылет был отменен. Поступил приказ поставить подвесные баки и явиться к командиру. Задача, которую мы получили, была необычной. Требовалось определить, где проходит линия фронта, как далеко фашисты от Ленинграда. Выслушав майора Новикова, мы удивленно переглянулись.
— Видите ли, обстановка на фронте настолько сложна и данные о ней так противоречивы, — сказал он, — что командование военно — воздушных сил флота вынуждено само ориентироваться.
Посмотрев на часы, Новиков предупредил, что командующий дал нам срок до шести часов утра и что в нашем распоряжении остались считанные минуты. Затем командир взял мой планшет и, еще раз уточнив по карте маршрут, пояснил:
— Пойдете на Псков, а если потребуется — и дальше. Идите, пока вас не обстреляют зенитки. Высоко забираться не надо. Держите полторы — две тысячи метров, и будет хорошо. В остальном действуйте по обстановке.
«…Пока не обстреляют», — вспомнил я слова командира, разворачиваясь на курс следования к Пскову, странная задача! Самолеты Алиева и Годунова шли, как бы прижимаясь к моей машине. Сказывалась училищная привычка ходить «крыло в крыло». Но мы направлялись к
линии фронта, а сомкнутый боевой порядок не обеспечивает отражения внезапных атак истребителей противника. Пришлось разомкнуться.
Прошли Волосово. Справа открылось большое круглое, как пятак, озеро Самро. Путь дальний, держим эка что высоту три тысячи метров. Здесь меньше рас — код топлива. Под крылом проплывают деревни, поля, са, болота. Справа уже хорошо виден берег Чудского озера и город Гдов.
В районе Пскова полету мешает облачность. Где же стреляют? Я, признаться, волнуюсь. Внимательно наблюдаю за воздухом. Высота уже восемьсот метров. Идем под облаками. На горизонте показался город Остров. Справа что-то горит. Клубы черного дыма застилают город. Слева, чуть дальше, видны еще два очага пожара. По дороге на Псков, поднимая пыль, идут танки. Сомнений нет — фашистские. Но нас никто не обстреливает. Вот уже и окраина Острова. Слева на встречных курсах под самой кромкой облаков проносятся два самолета. Возможно, это вражеские истребители. Разворачиваюсь на обратный курс. Ощущаю напряженное биение сердца. Стараюсь подавить волнение. Но самолеты уже исчезли.
Неожиданно хлопья черных разрывов преграждают нам путь. От одного из них мой самолет ощутительно качнуло. Мы набираем высоту, но снаряд за снарядом упорно рвутся близ нас: сверкнет язычок огня и тут же накроется, как шапкой, темным дымком. Конечно, не очень приятно, когда по тебе стреляют, но мы уже притерпелись. Страха нет. Резко пикируя, уходим вниз и бросаем опустевшие картонные баки (случись бой — они будут только мешать). Вижу, как, причудливо кувыркаясь, падают подвесные баки Алиева. Вражеские артиллеристы, видимо, решили, что это бомбы. Интенсивность обстрела сразу уменьшилась.
Направляемся к Пскову. По дороге идут и идут танки. Сколько их! Так хочется разрядить по ним хоть часть пулеметной ленты. Но что толку от такого удара! И все же я не выдерживаю, разворачиваю звено на колонну и пикирую. Как ни густа пыль, а черные кресты на танках хорошо различимы. На Ленинград ползут гады! С ожесточением нажимаю я на гашетку. Обстреляв колонну, ухожу в сторону от дороги. Товарищи поступают так же и снова идут рядом со мной. Противник ведет беспорядочную стрельбу, но мы относимся к ней спокойно. Обстановка предельно ясна. Берем обратный курс.
После посадки я с какой-то особой легкостью выскакиваю из кабины. На стоянке нас встречают Новиков, Исакович и какой-то незнакомый нам командир, видимо представитель вышестоящего штаба. 51 докладываю все, как есть, по порядку, показываю по карте, где нас обстреляли, где и в каком направлении идет вражеская танковая колонна, какого пункта она достигла. Представитель штаба благодарит нас. Уходя, он заглядывает под плоскость истребителя, на котором летал Алиев, и обращает внимание на бомбодержатель.
— Вы что — бомбы с собой брали?
— Нет, у нас были подвесные баки, — говорит Гусейн. — Но мы с Каберовым сбросили их в момент обстрела.
— А ты где сбросил свои? — спрашиваю я у Годунова.
— Я думал — они пригодятся нам и хотел привезти их домой, — отвечает Борис, — а потом разозлился и пустил по фашистской колонне. Пусть, думаю, фашисты примут за бомбы. Глядишь, какой — нибудь от страха в кювет шарахнется.
Озорной ответ Годунова вызывает улыбки. Иван Романович Новиков хвалит его за смекалку.
— Ну что, товарищ командир? — говорит Исакович. — Теперь они обстрелянные и, можно сказать, видавшиевиды бойцы.
Новиков тепло улыбается и торопит нас завтракать:
— Идите, а то все остынет…
Однако спокойно позавтракать нам не удалось. Ребята налетели с расспросами: где были, что видели? Всех волновало сообщение о том, что немцы уже под Псковом.
Я отодвинул тарелку с недоеденным гуляшом. Фашистские танки, увиденные под Псковом, не выходили у меня из головы. Все еще мерещилось, как, поднимая пыль, идут они по дороге, эти стальные чудовища с черными крестами на броне. Неужели наши войска не смогут остановить их там?..
Вошедший в палатку посыльный матрос Евгений Дук прервал мои размышления. Он наклонился между мной и Алиевым и как бы по секрету сказал, что после завтрака мы все трое должны зайти к командиру. Годунов допивал чай и все еще рассказывал сидевшим рядом с ним товарищам, как он за неимением бомб бросил на немецкие танки свои подвесные баки. Алиев подошел к нему:
— Э, йолдаш (По — азербайджански — товарищ.), кончай травить. К командиру…
Последовало еще одно задание. И вот мы снова в воздухе. Только теперь нас пятеро. Возглавляет группу Егор Костылев, его ведомым идет Борис Годунов. Плюс наше звено в полном составе: Гусейн Алиев, Николай Соседин и я.
Нам приказано прикрывать бомбардировщики в полете до цели и обратно. Цель — танковая колонна в районе Пскова.
Над условленным местом (южнее Гатчины) мы встречаемся с девятью СБ. Что за летчики в этой группе, кто их командир, нам неизвестно. Неизвестны нам ни характер бомбардировки, ни заданная высота, ни основные вопросы взаимодействия. Самолеты наши не радиофицированы. А в школе нас учили… Да, но то была школа, а тут война!..
Костылев с Годуновым идут левее и чуть сзади бомбардировщиков на одной с ними высоте. Мы с Сосединым и Алиевым держимся чуть повыше и правее. Я впервые вижу бомбардировщики в полете так близко и не могу налюбоваться ими. Девять самолетов СБ идут, что называется, клином. Они величаво покачиваются на своих упругих крыльях. Хорошие машины, но, как я слышал, они уже понесли потери от огня вражеских истребителей.
Начали появляться отдельные облака. Вскоре бомбардировщики зашли в них всей группой. Поначалу земля просматривалась. Потом обзор ухудшился. Бомбардировщики уже не были видны, и Костылев, боясь столкновения, вывел нас под облака. Мы осмотрелись и не нашли самолета Соседина. Где он? Что с ним? Ничего, догонит! Но прошло пять минут, а Соседин не появлялся. Исчезли и бомбардировщики.
Вот и железная дорога Псков — Дно. Слева видна большая станция Карамышево. Я приметил ее еще в том, разведывательном, полете. Псков обходим с восточной стороны. Проглядели, кажется, все глаза, но ни бомбардировщики, ни самолет Соседина так и не обнаружены. Высота полета — шестьсот метров. Костылев ведет нас к дороге, идущей от Острова на Псков. Здесь вовсю бьют вражеские зенитки. Справа от нас из облаков вываливается горящий самолет СБ. Неуправляемая машина, оставляя в небе витой дымный след, падает. Помочь экипажу невозможно. Остальные СБ бомбят фашистов из — за облаков. Бомбят и, может быть, отбиваются от вражеских истребителей. А мы болтаемся под облаками…
Костылев ведет группу к Пскову. Он почти весь окутан дымом. На южной окраине города полыхают пожары. Похоже, что его только что бомбили. Танков на дороге нет. Возможно, там, в Пскове, идет бой. Но где же бомбардировщики? Я понимаю, как тяжело сейчас нашему ведущему Костылеву. Но и мы волнуемся не меньше. Чувство беспомощности перерастает в отчаяние. Горючее подходит к концу, а мы все еще крутимся возле Пскова, тщетно пытаясь найти своих товарищей. О выходе за облака и думать нечего. Мы не знаем их толщины. Можно столкнуться с возвращающимися бомбардировщиками. Радиосвязь — только она могла бы теперь поправить дело. Гляжу на маленькую панель радиоприемника, смонтированную на приборной доске моего самолета, и негодование охватывает меня.
А ведь говорил, и неплохо, хотя очень трещал. Несколько дней назад связисты установили его на моей машине и сказали, что будут пробовать связь земли с самолетом. Любопытных набралось тьма. Специалисты вытащили на открытое место радиопередатчик. Мне было поручено подняться над аэродромом на высоту двух тысяч метров и выполнить ряд команд с земли. На голове моей был шлем с вмонтированными в него наушниками. Связисты еще раз все проверили, и я поднялся в воздух. Вскоре заданная высота была достигнута. Сквозь треск в наушниках прорезался далекий голос: «Самолет, самолет, я земля! Если слышите меня, покачайте ^машину с крыла на крыло». Я покачал. «Отлично, сделайте левый вираж!» Я сделал. «А теперь правый!.. А теперь фигуры пилотажа!..» Я выполнил все команды и под конец услышал: «А ну, Каберов, штопорни!» Убрав газ и задрав нос машины, я свалил ее в штопор. Виток, второй, третий, четвертый, а команды на вывод нет. Пришлось вывести без команды. Оказывается, радиоприемник отказал. Так с тех пор и молчит.
Я смотрю на самолет Костылева. Он уводит нас от Пскова, но все еще меняет курс. Видимо, хочет найти бомбардировщики и потерявшего нас Соседина. Ах, как нем не хватает радио! Тяжело идти домой, не выполнив боевой задачи. Да и хватит ли горючего?
Близ Луги стрелка бензиномера предательски подошла к нулю. Я стал поглядывать — где бы приземлиться. «А как же ребята? Ведь у них тоже…» Только я подумал об этом, как мотор фыркнул и умолк, потом ожил, но вскоре еще раз «обрезал» и остановился уже окончательно. Впервые увидел я в полете беспомощно остановившийся винт.
«Спокойствие, спокойствие!» — говорю я себе. Глаза лихорадочно обшаривают землю, отыскивая площадку, на которую можно было бы сесть. Впереди, чуть справа, виднеется озеро, рядом с ним — большое поле, а на поле — лошади. Я захожу на посадку и вижу, что за мной планирует еще один самолет с остановившимся винтом. По наставлению, при посадке вне аэродрома не положено выпускать шасси. Но ломать машину жалко, К тому же передо мною ровное поле. Не раздумывая, берусь за ручку тросовой лебедки и выпускаю шасси…
Высота быстро падала. Лавируя между пасущимися лошадьми, я благополучно приземлился. Не поле, а настоящий аэродром! Будто кто-то специально приберег его для нашей вынужденной посадки. Я выскочил из машины и увидел приземляющиеся самолеты друзей.
Алиев сел хорошо. Следом за ним планировал Годунов. Он взял немного правее. Перед ним стояла лошадь. Я пытался указать ему на нее, но столкновение было уже неизбежным. Впрочем, все это выглядело довольно — таки странно. Лошадь как-то неправдоподобно легко перелетела через кабину летчика и, не задев киля, упала на землю. Машина остановилась, из нее ошалело выскочил Годунов. Он обежал вокруг самолета, потрогал винт, пощупал что-то на капоте. Когда сел Костылев, мы с Алиевым подбежали к месту происшествия. Годунов собирал в траве куски фанеры. Это, как выяснилось, были «останки лошади». Несколько других фанерных лошадей там и сям стояли в поле.
Оказывается, мы были на замаскированном таким образом настоящем аэродроме. Несколько дней назад отсюда улетела на фронт одна из авиационных частей. Тем временем комендант гарнизона решил замаскировать аэродром под выпас. Вскоре мы познакомились с этим молодым человеком, носившим звание капитана. Он рассказал нам, что остался в Череменецком гарнизоне один. Военнослужащие уехали, их семьи эвакуировались. Комендант водил нас по опустевшим домам гарнизона, предлагая на выбор любую квартиру. В его распоряжении была всего одна настоящая, не фанерная, лошадь. На ней он отправлял на ближайшую станцию. Патроны, которых, по словам коменданта, на складе было столько, что и за год не перевезти.
— Что же вы будете с ними делать, если…
Капитан твердо ответил, что в крайнем случае боеприпасы и горючее будут взорваны.
Самолеты мы заправили быстро, а моторы запустить сразу не удалось: аккумуляторы оказались слабыми. Но предприимчивый комендант достал кусок старого амортизатора, и приспособление для проворачивания винта вскоре было готово. Запустить удалось только самолет Костылева. Лететь в часть за техником и аккумулятором было поручено мне.
Через полчаса я уже был дома.
— Что случилось? Где остальные? Почему вы не на своем самолете? — засыпали меня вопросами товарищи по службе.
Узнав, в чем дело, они облегченно вздохнули и сообщили мне, что Соседин потерял нас и произвел, посадку в Котлах, Я поспешил с докладом к командиру. Но техник звена Снигирев остановил меня:
А у нас тут… Не вернулся с задания Матвей Ефимов.
Ефимов? С какого задания?
— После вас, примерно через час, вылетела еще одна группа истребителей на сопровождение бомбардировщиков. Возглавил ее Ефимов, и пошли они тоже туда, в район Пскова. Недавно, перед вешим прилетом, возвратились. Как получилось с Ефимовым, не знаем, но старший лейтенант Киров говорит, что они его просто потеряли из виду.
— Это командира-то своего потеряли из виду? На кого же они глядели тогда?
Охваченный горьким чувством, я побежал на КП. Новиков встретил меня молча. Он не проронил ни звука, пока я докладывал о нашем полете. Потом, обведя на карте кружочком место посадки, командир встал, отдал распоряжение о подготовке на утро самолета УТИ-4 и сказал:
— Возьмете Дикова и с рассветом — на Череменец. Я негромко произнес «Есть!» и вышел. Как это надо
было понимать, что Новиков даже не упомянул о Ефимове? «Видимо, он не верит в его гибель», — подумал я. Мне тоже не верилось в это. Ефимов не мог пропасть бесследно, не такой он был человек. Ко мне удрученно подошел Киров. Худое лицо Федора Ивановича, кажется, еще больше осунулось.
— И боя-то не было, — тихо, будто лично он был повинен во всем, заговорил Киров. — Конечно, зенитка могла зацепить осколком. Обстрел был сильный, но… По — моему, он просто сидит где — нибудь на вынужденной, и все.
Вокруг нас собирались люди.
А может, с самолетом случилось что, — предположил кто-то.
Самолет подготавливая техник Ситников, — твердосказал инженер Сергеев. — Значит, причина в другом.
Все с уважением посмотрели на Ситникова. Такой похвалы до сих пор не заслужил никто.
Утром мы с Диковым были уже в воздухе. Двухместный учебно — тренировочный истребитель УТИ-4 не имел ни бронеспинок, ни вооружения. 170 — километровое расстояние до Череменца я решил пройти на малой высоте. Стремительно мчались навстречу и скрывались под крылом телеграфные столбы, деревья, кусты, идущие по дороге машины. За Лугой на шоссе мы увидели колонну наших войск на марше. Шли они в сторону фронта, и мне пришло в голову приободрить их покачиванием крыльев. Но только я развернул машину в сторону колонны, как бойцов словно ветром сдуло в кюветы. Они разбежались и залегли по обе стороны дороги. Почуяв недоброе, я рванул ручку управления на себя. Истребитель свечой взмыл в небо. Только тут я глянул на Дикова. Он сидел как ни в чем не бывало, да еще и улыбался. «Ну и развеселая ты личность, Володька! — подумал я тогда о своем технике. — В нас стреляют, а тебе весело…»
Аэродром был уже рядом. Сели мы хорошо. Подрулив к самолетам и выключив мотор, я выскочил из кабины и нырнул под машину. Разумеется, долго искать не пришлось. Вот они, следы пуль. Одна из них просверлила капот мотора, другая пробила фюзеляж чуть позади кабины техника. Пока я искал пробоины, Диков весело рассказывал подошедшим товарищам, как мы здорово «пугнули пехотинцев» и как потом сделали над ними «мощную горку».
Когда я пригласил техника к самолету и показал ему пулевые отверстия, тот посмотрел на меня квадратными глазами:
— Откуда это?
— Как откуда? Сам подготавливал самолет к полету, а еще спрашиваешь!
Тут он все понял. Мы осмотрели мотор. Выяснилось, что пуля ударила в подкос подмоторной рамы, рикошетировала от него, сделала слабую метку на картере двигателя и, видимо, потеряв скорость, выпала из — под капота.
К самолету вместе с комендантом подошел командир нашей группы лейтенант Костылев. Докладывая ему о выполнении задания, я не утаил случившегося и, конечно же, в свое оправдание попытался пояснить мотивы полета над колонной пехотинцев. Осмотрев пробоины, Костылев вылез из — под самолета.
— Значит, вы им боевой дух подняли, а они вам его чуть не выпустили? Ну что ж, в следующий раз выпустят. Вольности в авиации обычно кончаются плачевно.
Костылев строго посмотрел на меня, словно хотел убедиться, понял ли я свою ошибку, потом спросил:
Что нового дома? Есть ли сведения о Соседние? Я рассказал о Соседние и, конечно же, о Ефимове. Костылев задумался:
— Да… Будем надеяться, что он где — нибудь на вынужденной сидит…
Моторы запустились хорошо, и вот мы уже в воздухе.
Смотрю на Череменец, на оставшихся среди поля деревянных лошадей и машущего нам фуражкой коменданта. До свидания, капитан! Встретимся ли мы с тобой еще когда — нибудь на дорогах войны?
«ПРИДЕТСЯ НАЖАТЬ НА ГАШЕТКИ»
Прошло всего несколько дней с начала войны, а как все изменилось у нас на аэродроме! Самолеты стоят под камуфляжными сетками, и теперь их трудно обнаружить среди буйно разросшегося кустарника. Все лишнее со стоянки убрано. На крыше штабной землянки зеленеют елочки. Оружейники спрятали свою палатку в зарослях на берегу речки. Слово «маскировка» наконец-то стало для нас весомым. Был случай, когда, возвратясь с задания, я не узнал своего аэродрома. Мое звено вынуждено было сделать над ним два круге, прежде чем нам стало ясно, что мы не где — нибудь, а дома. И оба ангара, и большие каменные дома, и высокая водонапорная башня — все пестрело серыми, бурыми, зелеными и даже малиновыми полосами и пятнами. Начальник штаба полка майор Куцев задумал скрыть от глаз врага даже сам аэродром, предложив вкривь и вкось насыпать на нем песчаные дорожки. Удалось проложить только одну такую дорожку, но и она изменила вид аэродрома.
Над Ленинградом и Кронштадтом появились аэростаты заграждения. Гигантские тела их мерно покачивались на тонких, невидимых тросах. Истребители прикрытия стали летать не ниже трех тысяч метров.
В одном из полетов мы заметили над Карельским перешейком самолет — разведчик. Пересекая Финский залив, он держал курс с севера на юг — прямо на Кронштадт. Оставив товарищей прикрывать базу, я начал набирать высоту в надежде перехватить разведчика. Было около шести тысяч метров, когда стало тяжело дышать. Между тем кислородной маски в бортовой сумке не оказалось. На этих самолетах никто у нас на большую высоту не поднимался, и техник убрал маску за ненадобностью. Разведчик шел надо мной, на высоте около восьми тысяч метров. Скорость полета его была большой, и я понял, что мне его не перехватить, даже если бы у меня была кислородная маска.
Внимательно разглядываю вражеский самолет и по длинным гондолам вынесенных вперед моторов безошибочно узнаю Ю-88. Дышу, как рыба, выброшенная на берег. Перед глазами бегут зеленые, красные, желтые круги. Понимая, что это кислородное голодание и что я Вот-вот потеряю сознание, последним усилием делаю переворот. Самолет срывается вниз, но я больше ничего не вижу и не слышу. Прихожу в себя на высоте около двух тысяч метров. Машина в отвесном пикировании, в ушах свист. Вывожу самолет из пикирования. Руки и ноги дрожат. Инверсионный след Ю-88 уходит далеко на запад. На душе такая досада, что и не высказать. Подо мной Волосово и железная дорога на Нарву. Вон куда умахал в погоне за разведчиком! Представляю себе, как люди там, на земле, следя за моим полетом, укоризненно качают головами: «Эх, парень!..»
Восточнее нашего аэродрома — я увидел это издалека — что-то горело. На земле меня ожидала горькая весть: погиб наш боевой товарищ Петр Хрипунов. Возвращаясь с базы, он и Алиев заходили на посадку. В то же время пришел с задания летчик соседней эскадрильи Окопный на истребителе МИГ-3. Радио на самолетах нет, а на сигнальную ракету Окопный отреагировал поздно. На развороте он столкнулся с заходившим на посадку самолетом Хрипуноза. Беспомощно смотрели мы со стороны, как догорали останки двух машин… Близко подходить было нельзя: еще рвался боезапас.
— Вот и нет больше нашего Петра Фалалеевича, — сказал кто-то из летчиков. — А как он рвался в бой, как хотел сразиться с фашистами!..
Ужинали молча. Потом майор Новиков еще раз напомнил нам об осмотрительности в воздухе, о том, что после вступления Финляндии в войну на стороне фашистской Германии обстановка стала намного сложней. Эти слова командира вызвали оживленный разговор. Многие из авиаторов считали, что полку наверняка придется принять участие в обороне Карельского перешейка от возможного наступления финских войск.
В конце ужина к нам пришел адъютант эскадрильи лейтенант Аниканов. Аккуратный, подтянутый — настоящий штабист, он всегда в делах и заботах.
— Товарищи летчики, сообщаю приятную новость! Все замерли. Услышать новость, да еще приятную,разумеется, хотелось каждому.
— С сегодняшнего дня, — медленно начал Аниканов, — летный состав будет отдыхать в деревне Низино!
Последнее слово он произнес с особой торжественностью, как бы ожидая оваций.
Это и вся новость? — подал голос Сергей Сухов.
А что? — Аниканов сконфузился, глядя на наши не выражающие восторга лица.
Не знаю, — продолжал Сергей, — мы тут про войну, а ты нам про какой-то отдых толкуешь.
Вот если бы ты нас, Аниканыч, на настоящий фронт послал, где бы можно было драться с фашистами, — сказал Федоров, — это была бы действительно приятная новость.
Пользуясь случаем, мы обступили адъютанта, допытываясь, не намечается ли перебазирование поближе к фронту, нельзя ли перевестись в часть, ведущую боевые действия. Лейтенант Аниканов молчаливо выдержал все атаки, чтобы в конце концов изречь:
— Машина подана, прошу садиться!
Жаль было расставаться с обжитой землянкой. Но приказ есть приказ.
Остановилась наша машина в самом конце деревни Низино. Мы вошли в дом, возле которого стоял часовой. Интендантство позаботилось о нас. На кроватях сияли белизной подушки и выглядывающие из — под одеял простыни. Отдыхали мы в ту ночь на славу.
Утром Новиков и Исакович сообщили всему личному составу, что наши войска западнее Выборга вступили в бой с врагом. Теперь каждому стало ясно, что вскоре и нам предстоит драться с фашистами.
Ленинград готовился сражаться на два фронта. В результате общей перегруппировки сил кое-какие изменения произошли в нашем полку: осталось только три эскадрильи из пяти. Остальные были переданы другим частям и улетели на западные аэродромы.
Нашему звену еще сравнительно везло. Несколько дней подряд нам доверяли подняться в воздух первыми. Так было и на этот раз. Все мы (третьим в полет был послан младший лейтенант Годунов, летчик из звена Костылева) уже заняли свои места в самолетах, ожидая вылета на прикрытие базы. Но вылет был отменен. Поступил приказ поставить подвесные баки и явиться к командиру. Задача, которую мы получили, была необычной. Требовалось определить, где проходит линия фронта, как далеко фашисты от Ленинграда. Выслушав майора Новикова, мы удивленно переглянулись.
— Видите ли, обстановка на фронте настолько сложна и данные о ней так противоречивы, — сказал он, — что командование военно — воздушных сил флота вынуждено само ориентироваться.
Посмотрев на часы, Новиков предупредил, что командующий дал нам срок до шести часов утра и что в нашем распоряжении остались считанные минуты. Затем командир взял мой планшет и, еще раз уточнив по карте маршрут, пояснил:
— Пойдете на Псков, а если потребуется — и дальше. Идите, пока вас не обстреляют зенитки. Высоко забираться не надо. Держите полторы — две тысячи метров, и будет хорошо. В остальном действуйте по обстановке.
«…Пока не обстреляют», — вспомнил я слова командира, разворачиваясь на курс следования к Пскову, странная задача! Самолеты Алиева и Годунова шли, как бы прижимаясь к моей машине. Сказывалась училищная привычка ходить «крыло в крыло». Но мы направлялись к
линии фронта, а сомкнутый боевой порядок не обеспечивает отражения внезапных атак истребителей противника. Пришлось разомкнуться.
Прошли Волосово. Справа открылось большое круглое, как пятак, озеро Самро. Путь дальний, держим эка что высоту три тысячи метров. Здесь меньше рас — код топлива. Под крылом проплывают деревни, поля, са, болота. Справа уже хорошо виден берег Чудского озера и город Гдов.
В районе Пскова полету мешает облачность. Где же стреляют? Я, признаться, волнуюсь. Внимательно наблюдаю за воздухом. Высота уже восемьсот метров. Идем под облаками. На горизонте показался город Остров. Справа что-то горит. Клубы черного дыма застилают город. Слева, чуть дальше, видны еще два очага пожара. По дороге на Псков, поднимая пыль, идут танки. Сомнений нет — фашистские. Но нас никто не обстреливает. Вот уже и окраина Острова. Слева на встречных курсах под самой кромкой облаков проносятся два самолета. Возможно, это вражеские истребители. Разворачиваюсь на обратный курс. Ощущаю напряженное биение сердца. Стараюсь подавить волнение. Но самолеты уже исчезли.
Неожиданно хлопья черных разрывов преграждают нам путь. От одного из них мой самолет ощутительно качнуло. Мы набираем высоту, но снаряд за снарядом упорно рвутся близ нас: сверкнет язычок огня и тут же накроется, как шапкой, темным дымком. Конечно, не очень приятно, когда по тебе стреляют, но мы уже притерпелись. Страха нет. Резко пикируя, уходим вниз и бросаем опустевшие картонные баки (случись бой — они будут только мешать). Вижу, как, причудливо кувыркаясь, падают подвесные баки Алиева. Вражеские артиллеристы, видимо, решили, что это бомбы. Интенсивность обстрела сразу уменьшилась.
Направляемся к Пскову. По дороге идут и идут танки. Сколько их! Так хочется разрядить по ним хоть часть пулеметной ленты. Но что толку от такого удара! И все же я не выдерживаю, разворачиваю звено на колонну и пикирую. Как ни густа пыль, а черные кресты на танках хорошо различимы. На Ленинград ползут гады! С ожесточением нажимаю я на гашетку. Обстреляв колонну, ухожу в сторону от дороги. Товарищи поступают так же и снова идут рядом со мной. Противник ведет беспорядочную стрельбу, но мы относимся к ней спокойно. Обстановка предельно ясна. Берем обратный курс.
После посадки я с какой-то особой легкостью выскакиваю из кабины. На стоянке нас встречают Новиков, Исакович и какой-то незнакомый нам командир, видимо представитель вышестоящего штаба. 51 докладываю все, как есть, по порядку, показываю по карте, где нас обстреляли, где и в каком направлении идет вражеская танковая колонна, какого пункта она достигла. Представитель штаба благодарит нас. Уходя, он заглядывает под плоскость истребителя, на котором летал Алиев, и обращает внимание на бомбодержатель.
— Вы что — бомбы с собой брали?
— Нет, у нас были подвесные баки, — говорит Гусейн. — Но мы с Каберовым сбросили их в момент обстрела.
— А ты где сбросил свои? — спрашиваю я у Годунова.
— Я думал — они пригодятся нам и хотел привезти их домой, — отвечает Борис, — а потом разозлился и пустил по фашистской колонне. Пусть, думаю, фашисты примут за бомбы. Глядишь, какой — нибудь от страха в кювет шарахнется.
Озорной ответ Годунова вызывает улыбки. Иван Романович Новиков хвалит его за смекалку.
— Ну что, товарищ командир? — говорит Исакович. — Теперь они обстрелянные и, можно сказать, видавшиевиды бойцы.
Новиков тепло улыбается и торопит нас завтракать:
— Идите, а то все остынет…
Однако спокойно позавтракать нам не удалось. Ребята налетели с расспросами: где были, что видели? Всех волновало сообщение о том, что немцы уже под Псковом.
Я отодвинул тарелку с недоеденным гуляшом. Фашистские танки, увиденные под Псковом, не выходили у меня из головы. Все еще мерещилось, как, поднимая пыль, идут они по дороге, эти стальные чудовища с черными крестами на броне. Неужели наши войска не смогут остановить их там?..
Вошедший в палатку посыльный матрос Евгений Дук прервал мои размышления. Он наклонился между мной и Алиевым и как бы по секрету сказал, что после завтрака мы все трое должны зайти к командиру. Годунов допивал чай и все еще рассказывал сидевшим рядом с ним товарищам, как он за неимением бомб бросил на немецкие танки свои подвесные баки. Алиев подошел к нему:
— Э, йолдаш (По — азербайджански — товарищ.), кончай травить. К командиру…
Последовало еще одно задание. И вот мы снова в воздухе. Только теперь нас пятеро. Возглавляет группу Егор Костылев, его ведомым идет Борис Годунов. Плюс наше звено в полном составе: Гусейн Алиев, Николай Соседин и я.
Нам приказано прикрывать бомбардировщики в полете до цели и обратно. Цель — танковая колонна в районе Пскова.
Над условленным местом (южнее Гатчины) мы встречаемся с девятью СБ. Что за летчики в этой группе, кто их командир, нам неизвестно. Неизвестны нам ни характер бомбардировки, ни заданная высота, ни основные вопросы взаимодействия. Самолеты наши не радиофицированы. А в школе нас учили… Да, но то была школа, а тут война!..
Костылев с Годуновым идут левее и чуть сзади бомбардировщиков на одной с ними высоте. Мы с Сосединым и Алиевым держимся чуть повыше и правее. Я впервые вижу бомбардировщики в полете так близко и не могу налюбоваться ими. Девять самолетов СБ идут, что называется, клином. Они величаво покачиваются на своих упругих крыльях. Хорошие машины, но, как я слышал, они уже понесли потери от огня вражеских истребителей.
Начали появляться отдельные облака. Вскоре бомбардировщики зашли в них всей группой. Поначалу земля просматривалась. Потом обзор ухудшился. Бомбардировщики уже не были видны, и Костылев, боясь столкновения, вывел нас под облака. Мы осмотрелись и не нашли самолета Соседина. Где он? Что с ним? Ничего, догонит! Но прошло пять минут, а Соседин не появлялся. Исчезли и бомбардировщики.
Вот и железная дорога Псков — Дно. Слева видна большая станция Карамышево. Я приметил ее еще в том, разведывательном, полете. Псков обходим с восточной стороны. Проглядели, кажется, все глаза, но ни бомбардировщики, ни самолет Соседина так и не обнаружены. Высота полета — шестьсот метров. Костылев ведет нас к дороге, идущей от Острова на Псков. Здесь вовсю бьют вражеские зенитки. Справа от нас из облаков вываливается горящий самолет СБ. Неуправляемая машина, оставляя в небе витой дымный след, падает. Помочь экипажу невозможно. Остальные СБ бомбят фашистов из — за облаков. Бомбят и, может быть, отбиваются от вражеских истребителей. А мы болтаемся под облаками…
Костылев ведет группу к Пскову. Он почти весь окутан дымом. На южной окраине города полыхают пожары. Похоже, что его только что бомбили. Танков на дороге нет. Возможно, там, в Пскове, идет бой. Но где же бомбардировщики? Я понимаю, как тяжело сейчас нашему ведущему Костылеву. Но и мы волнуемся не меньше. Чувство беспомощности перерастает в отчаяние. Горючее подходит к концу, а мы все еще крутимся возле Пскова, тщетно пытаясь найти своих товарищей. О выходе за облака и думать нечего. Мы не знаем их толщины. Можно столкнуться с возвращающимися бомбардировщиками. Радиосвязь — только она могла бы теперь поправить дело. Гляжу на маленькую панель радиоприемника, смонтированную на приборной доске моего самолета, и негодование охватывает меня.
А ведь говорил, и неплохо, хотя очень трещал. Несколько дней назад связисты установили его на моей машине и сказали, что будут пробовать связь земли с самолетом. Любопытных набралось тьма. Специалисты вытащили на открытое место радиопередатчик. Мне было поручено подняться над аэродромом на высоту двух тысяч метров и выполнить ряд команд с земли. На голове моей был шлем с вмонтированными в него наушниками. Связисты еще раз все проверили, и я поднялся в воздух. Вскоре заданная высота была достигнута. Сквозь треск в наушниках прорезался далекий голос: «Самолет, самолет, я земля! Если слышите меня, покачайте ^машину с крыла на крыло». Я покачал. «Отлично, сделайте левый вираж!» Я сделал. «А теперь правый!.. А теперь фигуры пилотажа!..» Я выполнил все команды и под конец услышал: «А ну, Каберов, штопорни!» Убрав газ и задрав нос машины, я свалил ее в штопор. Виток, второй, третий, четвертый, а команды на вывод нет. Пришлось вывести без команды. Оказывается, радиоприемник отказал. Так с тех пор и молчит.
Я смотрю на самолет Костылева. Он уводит нас от Пскова, но все еще меняет курс. Видимо, хочет найти бомбардировщики и потерявшего нас Соседина. Ах, как нем не хватает радио! Тяжело идти домой, не выполнив боевой задачи. Да и хватит ли горючего?
Близ Луги стрелка бензиномера предательски подошла к нулю. Я стал поглядывать — где бы приземлиться. «А как же ребята? Ведь у них тоже…» Только я подумал об этом, как мотор фыркнул и умолк, потом ожил, но вскоре еще раз «обрезал» и остановился уже окончательно. Впервые увидел я в полете беспомощно остановившийся винт.
«Спокойствие, спокойствие!» — говорю я себе. Глаза лихорадочно обшаривают землю, отыскивая площадку, на которую можно было бы сесть. Впереди, чуть справа, виднеется озеро, рядом с ним — большое поле, а на поле — лошади. Я захожу на посадку и вижу, что за мной планирует еще один самолет с остановившимся винтом. По наставлению, при посадке вне аэродрома не положено выпускать шасси. Но ломать машину жалко, К тому же передо мною ровное поле. Не раздумывая, берусь за ручку тросовой лебедки и выпускаю шасси…
Высота быстро падала. Лавируя между пасущимися лошадьми, я благополучно приземлился. Не поле, а настоящий аэродром! Будто кто-то специально приберег его для нашей вынужденной посадки. Я выскочил из машины и увидел приземляющиеся самолеты друзей.
Алиев сел хорошо. Следом за ним планировал Годунов. Он взял немного правее. Перед ним стояла лошадь. Я пытался указать ему на нее, но столкновение было уже неизбежным. Впрочем, все это выглядело довольно — таки странно. Лошадь как-то неправдоподобно легко перелетела через кабину летчика и, не задев киля, упала на землю. Машина остановилась, из нее ошалело выскочил Годунов. Он обежал вокруг самолета, потрогал винт, пощупал что-то на капоте. Когда сел Костылев, мы с Алиевым подбежали к месту происшествия. Годунов собирал в траве куски фанеры. Это, как выяснилось, были «останки лошади». Несколько других фанерных лошадей там и сям стояли в поле.
Оказывается, мы были на замаскированном таким образом настоящем аэродроме. Несколько дней назад отсюда улетела на фронт одна из авиационных частей. Тем временем комендант гарнизона решил замаскировать аэродром под выпас. Вскоре мы познакомились с этим молодым человеком, носившим звание капитана. Он рассказал нам, что остался в Череменецком гарнизоне один. Военнослужащие уехали, их семьи эвакуировались. Комендант водил нас по опустевшим домам гарнизона, предлагая на выбор любую квартиру. В его распоряжении была всего одна настоящая, не фанерная, лошадь. На ней он отправлял на ближайшую станцию. Патроны, которых, по словам коменданта, на складе было столько, что и за год не перевезти.
— Что же вы будете с ними делать, если…
Капитан твердо ответил, что в крайнем случае боеприпасы и горючее будут взорваны.
Самолеты мы заправили быстро, а моторы запустить сразу не удалось: аккумуляторы оказались слабыми. Но предприимчивый комендант достал кусок старого амортизатора, и приспособление для проворачивания винта вскоре было готово. Запустить удалось только самолет Костылева. Лететь в часть за техником и аккумулятором было поручено мне.
Через полчаса я уже был дома.
— Что случилось? Где остальные? Почему вы не на своем самолете? — засыпали меня вопросами товарищи по службе.
Узнав, в чем дело, они облегченно вздохнули и сообщили мне, что Соседин потерял нас и произвел, посадку в Котлах, Я поспешил с докладом к командиру. Но техник звена Снигирев остановил меня:
А у нас тут… Не вернулся с задания Матвей Ефимов.
Ефимов? С какого задания?
— После вас, примерно через час, вылетела еще одна группа истребителей на сопровождение бомбардировщиков. Возглавил ее Ефимов, и пошли они тоже туда, в район Пскова. Недавно, перед вешим прилетом, возвратились. Как получилось с Ефимовым, не знаем, но старший лейтенант Киров говорит, что они его просто потеряли из виду.
— Это командира-то своего потеряли из виду? На кого же они глядели тогда?
Охваченный горьким чувством, я побежал на КП. Новиков встретил меня молча. Он не проронил ни звука, пока я докладывал о нашем полете. Потом, обведя на карте кружочком место посадки, командир встал, отдал распоряжение о подготовке на утро самолета УТИ-4 и сказал:
— Возьмете Дикова и с рассветом — на Череменец. Я негромко произнес «Есть!» и вышел. Как это надо
было понимать, что Новиков даже не упомянул о Ефимове? «Видимо, он не верит в его гибель», — подумал я. Мне тоже не верилось в это. Ефимов не мог пропасть бесследно, не такой он был человек. Ко мне удрученно подошел Киров. Худое лицо Федора Ивановича, кажется, еще больше осунулось.
— И боя-то не было, — тихо, будто лично он был повинен во всем, заговорил Киров. — Конечно, зенитка могла зацепить осколком. Обстрел был сильный, но… По — моему, он просто сидит где — нибудь на вынужденной, и все.
Вокруг нас собирались люди.
А может, с самолетом случилось что, — предположил кто-то.
Самолет подготавливая техник Ситников, — твердосказал инженер Сергеев. — Значит, причина в другом.
Все с уважением посмотрели на Ситникова. Такой похвалы до сих пор не заслужил никто.
Утром мы с Диковым были уже в воздухе. Двухместный учебно — тренировочный истребитель УТИ-4 не имел ни бронеспинок, ни вооружения. 170 — километровое расстояние до Череменца я решил пройти на малой высоте. Стремительно мчались навстречу и скрывались под крылом телеграфные столбы, деревья, кусты, идущие по дороге машины. За Лугой на шоссе мы увидели колонну наших войск на марше. Шли они в сторону фронта, и мне пришло в голову приободрить их покачиванием крыльев. Но только я развернул машину в сторону колонны, как бойцов словно ветром сдуло в кюветы. Они разбежались и залегли по обе стороны дороги. Почуяв недоброе, я рванул ручку управления на себя. Истребитель свечой взмыл в небо. Только тут я глянул на Дикова. Он сидел как ни в чем не бывало, да еще и улыбался. «Ну и развеселая ты личность, Володька! — подумал я тогда о своем технике. — В нас стреляют, а тебе весело…»
Аэродром был уже рядом. Сели мы хорошо. Подрулив к самолетам и выключив мотор, я выскочил из кабины и нырнул под машину. Разумеется, долго искать не пришлось. Вот они, следы пуль. Одна из них просверлила капот мотора, другая пробила фюзеляж чуть позади кабины техника. Пока я искал пробоины, Диков весело рассказывал подошедшим товарищам, как мы здорово «пугнули пехотинцев» и как потом сделали над ними «мощную горку».
Когда я пригласил техника к самолету и показал ему пулевые отверстия, тот посмотрел на меня квадратными глазами:
— Откуда это?
— Как откуда? Сам подготавливал самолет к полету, а еще спрашиваешь!
Тут он все понял. Мы осмотрели мотор. Выяснилось, что пуля ударила в подкос подмоторной рамы, рикошетировала от него, сделала слабую метку на картере двигателя и, видимо, потеряв скорость, выпала из — под капота.
К самолету вместе с комендантом подошел командир нашей группы лейтенант Костылев. Докладывая ему о выполнении задания, я не утаил случившегося и, конечно же, в свое оправдание попытался пояснить мотивы полета над колонной пехотинцев. Осмотрев пробоины, Костылев вылез из — под самолета.
— Значит, вы им боевой дух подняли, а они вам его чуть не выпустили? Ну что ж, в следующий раз выпустят. Вольности в авиации обычно кончаются плачевно.
Костылев строго посмотрел на меня, словно хотел убедиться, понял ли я свою ошибку, потом спросил:
Что нового дома? Есть ли сведения о Соседние? Я рассказал о Соседние и, конечно же, о Ефимове. Костылев задумался:
— Да… Будем надеяться, что он где — нибудь на вынужденной сидит…
Моторы запустились хорошо, и вот мы уже в воздухе.
Смотрю на Череменец, на оставшихся среди поля деревянных лошадей и машущего нам фуражкой коменданта. До свидания, капитан! Встретимся ли мы с тобой еще когда — нибудь на дорогах войны?
«ПРИДЕТСЯ НАЖАТЬ НА ГАШЕТКИ»
Положение под Ленинградом становится все более напряженным. Город ведет ожесточенную войну на два фронта. финские войска рвутся на Карельский перешеек. Гитлеровские полчища вступили в пределы Ленинградской области. Над главной базой балтийского флота — Таллином нависла смертельная опасность.
Утром 13 июля 1941 года три наших товарища — Владимир Халдеев, Михаил Багрянцев и Михаил Федоров — улетели под Старую Руссу, звено Егора Костылева — в Куплю. Им предстояло базироваться на других аэродромах. Собрав остальных летчиков, командир сказал, что, видимо, на днях кому-то предстоит лететь в Эстонию. При этом он глянул в мою сторону, и я подумал, что ответственное задание поручат, наверное, нашему звену. Командир продолжал говорить, а я уже представил себе Таллин, его узкие, как ущелья, улочки средневековья и широкую морскую гавань со множеством кораблей. Незадолго до войны мы ездили в эстонскую столицу на общефлотский смотр художественной самодеятельности и размещались там в первоклассных каютах огромного корабля «Вирония», Весь Таллин пел в те дни, радуясь свободной и светлой жизни. А вот теперь ему угрожает фашистское нашествие. Старый Томас — хранитель города, о чем ты думаешь сейчас, стоя на своей башне? Не печалься, мы тебя в беде не оставим!..
— Вы поняли, лейтенант Каберов? — повысил вдруг голос майор.
Оказывается, я так задумался, что, не расслышал его последних слова и смотрел на него, будто спросонья.
— Поняли, Каберов? — переспросил майор. — Вы и ваши товарищи стали основными базовыми летчиками. Ваше звено при любых обстоятельствах остается здесь. Прикрытие Кронштадта — наша главная задача.
Командир посмотрел на часы, напоминая нам, что до очередного вылета остается восемь минут, Затем последовало обычное предупреждение о необходимости внимательного наблюдения за воздухом.
Утром 13 июля 1941 года три наших товарища — Владимир Халдеев, Михаил Багрянцев и Михаил Федоров — улетели под Старую Руссу, звено Егора Костылева — в Куплю. Им предстояло базироваться на других аэродромах. Собрав остальных летчиков, командир сказал, что, видимо, на днях кому-то предстоит лететь в Эстонию. При этом он глянул в мою сторону, и я подумал, что ответственное задание поручат, наверное, нашему звену. Командир продолжал говорить, а я уже представил себе Таллин, его узкие, как ущелья, улочки средневековья и широкую морскую гавань со множеством кораблей. Незадолго до войны мы ездили в эстонскую столицу на общефлотский смотр художественной самодеятельности и размещались там в первоклассных каютах огромного корабля «Вирония», Весь Таллин пел в те дни, радуясь свободной и светлой жизни. А вот теперь ему угрожает фашистское нашествие. Старый Томас — хранитель города, о чем ты думаешь сейчас, стоя на своей башне? Не печалься, мы тебя в беде не оставим!..
— Вы поняли, лейтенант Каберов? — повысил вдруг голос майор.
Оказывается, я так задумался, что, не расслышал его последних слова и смотрел на него, будто спросонья.
— Поняли, Каберов? — переспросил майор. — Вы и ваши товарищи стали основными базовыми летчиками. Ваше звено при любых обстоятельствах остается здесь. Прикрытие Кронштадта — наша главная задача.
Командир посмотрел на часы, напоминая нам, что до очередного вылета остается восемь минут, Затем последовало обычное предупреждение о необходимости внимательного наблюдения за воздухом.