Следует отметить, что в большинстве своем русская эмигрантская интеллигенция приняла евразийские идеи довольно прохладно, если не сказать отрицательно. Среди особенно активных критиков евразийства были Н.А. Бердяев, И.А. Ильин, П.Н. Милюков, Ф.А. Степун, Г.П. Федотов. Представляется вполне естественным, что в 1928 г. наметившийся ранее раскол внутри движения завершился полным его размежеванием на парижскую и пражскую группы. Более того, к началу 30-х гг. от евразийства отошли самые решительные его сторонники, включая основоположников и активных сторонников – Н.С. Трубецкого, Г.В. Флоровского, П.М. Бицилли и др. Показательна в этом плане позиция Флоровского, который в статье с характерным названием «Соблазн евразийства» с горечью констатировал, что «судьба евразийства – история духовной неудачи». По его словам, на поставленные жизнью вопросы евразийцы «ответили призрачным кружевом соблазнительных грез. Грезы всегда соблазнительны и опасны, когда их выдают и принимают за явь. В евразийских грезах малая правда сочетается с великим самообманом… Евразийство не удалось. Вместо пути проложен тупик. Он никуда не ведет».[19]
Казалось бы, ставшие достоянием истории во многом утопические и в чем-то дискредитировавшие себя идеи евразийства получили второе рождение после распада СССР. Сам факт стремительного разрушения созданного, как представлялось, на века громадного централизованного государства, в результате которого единая территория многовековой империи оказалась разорванной на множество фрагментов, причем не только по линиям государственных границ, но и на этнонациональные, региональные, конфессиональные и иные составляющие, споры и дискуссии о судьбах и перспективах России выдвинулись на первый план с новой силой.
Для значительной части российской интеллигенции, особенно публицистов, журналистов и представителей возрождавшихся в тот период гуманитарных наук, территориальный фактор приобрел особую важность. В условиях двухполюсного миропорядка советская система обеспечивала как территориальное, так и экономическое, социокультурное и политическое единство необозримых пространств, различных регионов, народов и конфессий. В контексте распада СССР ощущение фрагментарности и разорванности исторической территории государства не могло не вызвать у исследователей и просто интересующихся судьбами России стремление выявить и объяснить факторы, лежащие в основе этих знаковых сдвигов, а также найти средства и пути сохранения территориального единства страны. Для тех, кто в силу некоторых причин стал воспринимать эти изменения в трагическом, чуть ли не апокалиптическом свете особую привлекательность приобрела геополитическая концепция контролируемого пространства как основа мирового порядка.
Этим объясняется преимущественный интерес российских авторов к воззрениям и установкам старой геополитики, представители которой делали акцент на географическом детерминизме и территориально-пространственном факторе. Традиционная геополитика привлекательна тем, что предлагает простые ответы на сложные и трудноразрешимые вопросы. Не случайно отправной точкой большинства геополитических разработок в России послужили идеи и установки Г. Макиндера, А. Мэхена, К. Хаусхофера и др.
Наиболее спорным предметом обсуждения среди авторов, интересующихся геополитическими перспективами, стало положение России в сердце евроазиатского континента. Однако необходимо отметить, что среди самих авторов, уделяющих преимущественное внимание геополитическому фактору, не наблюдается единства. Часть из них пытается строить анализ геополитического положения России в современном мире на путях органического сочетания территориально-географического фактора с культурно-историческими, этнонациональными, конфессиональными и др. В этом направлении особенно интересными представляются изыскания Б.С. Ерасова, А.С. Панарина, Э.А. Позднякова, для которых характерна ориентация на дальнейшее развитие отдельных идей, выдвигавшихся в свое время Н.Я. Данилевским и евразийцами, разумеется, с учетом нынешней действительности.
Охотно и не особенно разборчиво идеи традиционной геополитики применительно к статусу и роли России в современном мире поддерживаются представителями так называемого патриотического, или националистического, направления. Из их рассуждений можно сделать вывод, что сам факт обладания огромными территориями дает право тому или иному государству доминировать над соседними регионами и странами.
На основе своеобразного симбиоза территориально-географических построений традиционных геополитиков с не всегда адекватно понятыми воззрениями российских евразийцев предпринимаются попытки выдвижения разного рода псевдогеополитических построений. Некоторые исследователи, например, утверждают, что контроль над Евразией, этим последним оплотом традиционализма, – мистическое предназначение, геополитический императив России. При этом склонность к сакрализации географии и территориальному мистицизму зачастую идет рука об руку с разного рода сверхполитизированными и идеологизированными выкладками великодержавного, конспирологического или иного характера. В ряде работ, которые вряд ли можно отнести к числу научных и заслуживающих соответствующего внимания, эти идеологи от геополитики пытаются обосновать внешнеполитические позиции тех сил, которые выступают, по сути дела, за реванш, т. е. за восстановление либо СССР, либо границ Российской империи до 1917 г., либо за какой-то иной не менее экзотический сценарий.
Вслед за славянофилами и евразийцами эта группа авторов (которых условно можно назвать неоевразийцами) явно преувеличивает фактор самобытности и особого пути развития России, рассматриваемой как специфическая цивилизация, противопоставляемая прежде всего Западу. Но редко когда приводится толкование, что именно под этой цивилизацией понимается.
Однако многие идеи, заимствованные у славянофилов и евразийцев, уже в период своего появления оказались эрзац-идеями, во многом изношенными. Это касается, например, идеи соборности, согласно которой каждый отдельно взятый индивид, каждая группа, слой, класс рассматривается как неразрывная часть целого. Самоотречение и служение, доходящие до самопожертвования во имя общего дела, возводятся в ранг высшей добродетели, якобы составляющей отличительную особенность России. «Россия – это Собор земли, державы и церкви, т. е. единство духа, царства и гражданского общества». Утверждается, что ей будто бы изначально присуще единство верхов и низов, власти и народа, идеалов и интересов. Однако непредвзятый анализ истории России XX в. не дает оснований, подтверждающих столь идиллическое ее видение. Тем более не соответствует оно нынешним реалиям.
В построениях неоевразийцев явно ощущается влияние известного тезиса С. Хантингтона, который, мягко говоря, нельзя назвать в должной мере обоснованным. Но его притягательность состоит в том, что в нем некоторые межэтнические и межклановые конфликты получают статус цивилизационных, а это позволяет использовать псевдоцивилизационную и вероисповедную риторику для достижения местнических и сепаратистских целей. Установки, предполагающие однозначный выбор, сделанный Россией в пользу Востока за счет Запада, несостоятельны по своей сути и ничего хорошего ни России, ни ее народу не сулят. Разумеется, в этом контексте ущербными представляются и позиции тех крайних западников, которые считают однозначной идентификацию России с Западом и обосновывают необходимость геополитической интеграции с Европой и США.
Главная ошибка всех названных идей состоит в упрощении или недоучете сложного, многопланового, противоречивого характера социокультурной матрицы политической культуры России, которая определяется множеством факторов.
Во-первых, многослойность – органическое сочетание элементов традиционно-российских (этатизм, авторитаризм, персонификация власти, анархизм, коллективизм, солидаризм, нигилизм и др.), советских (идеализм, вождизм, коммунистический эсхатологизм, баррикадное сознание, уравнительство и т. д.) и модернистских (индивидуализм, права и свободы человека, ориентация на успех и конкуренцию, рынок и демократию). Во-вторых, гетерогенность – существование множества этнонациональных, региональных, конфессиональных и иных субкультур. В-третьих, фрагментарность – текучесть, неопределенность, неструктурированность, незавершенность, разорванность установок и ориентаций. В-четвертых, конфликтность – отсутствие базового консенсуса, разлом по линиям – общество и власть, народ и интеллигенция, прошлое, настоящее и будущее и т. д. В-пятых, антиномичность – этатизм – анархизм, коллективизм – персонификация, архаизм – футуризм, консерватизм – радикализм, шовинизм – интернационализм, прерывность – преемственность и др.
Россия по многим системообразующим параметрам, действительно, особая страна. В качестве одной из важнейших характеристик политико-культурной «палитры» России уже упоминалась ее гетерогенность – существование множества субкультур со сложными, противоречивыми, зачастую конфликтующими установками, ценностями, ориентациями. Считается, что среди элементов, унаследованных Россией от Восточной Римской империи, важное место занимают своеобразный космополитизм, или экуменизм, наднациональный, надэтнический характер власти, «интернационалистский» подход к формированию политической и интеллектуальной элиты. В этом контексте этнокультурный плюрализм России приобретает особую значимость. В ходе ее исторического развития в процесс формирования политической культуры внесли свою лепту различные этнонациональные, конфессиональные, социокультурные группы, принесшие с собой свой специфический национально-исторический опыт, свои приверженности, ценности, предрассудки, традиции.
Однако Россия не является неким искусственным конгломератом территорий, регионов, наций, народностей, этносов, а представляет собой единый нерасчленимый организм с общим для всех его членов жизненным пространством. Народы и территории, вошедшие в состав Российского государства на разных этапах его формирования, независимо от того, как это произошло – добровольно или насильственным путем, на основе договорных или иных актов, уже в течение длительного времени составляют неразрывные части единого культурно-исторического и политико-экономического пространства. В этом отношении Россия является государством – сообществом народов. С данной точки зрения идеология обнаружила в себе не просто открытость внешним влияниям, а способность органически интегрировать в себя самих носителей этих влияний.
Таким образом, для российской политической культуры характерно разнообразие не только интересов, установок, ориентаций, но и основополагающих ценностей. Поэтому перестройка жизнеустройства новой России, особенно если речь идет о переходе к демократии, невозможна без обеспечения разным культурным традициям доступа к центрам власти и учета многообразия культур. Поскольку одна из сущностных характеристик демократии заключается в том, что она признает равенство не только стартовых возможностей, но и способов жизнедеятельности. Соответственно, в реалиях сегодняшнего дня рыночные отношения и институты политической демократии могут сложиться с различными экономическими, социальными, научно-техническими и иными результатами. Можно говорить о России многообразия и, естественно, России «многих скоростей».
Одной из важнейших составляющих политической культуры является характер взаимоотношений между отдельно взятым человеком, обществом и государством. Считается, что Россия является преемницей Византийской империи прежде всего в том, что она унаследовала от последней специфическую имперскую государственную идею. Она переняла от Византии функцию своего рода буфера и посредника между Востоком и Западом с соответствующими политико-культурными установками на терпимость и стремление к синтезу достижений Европы и Азии.
В.С. Соловьев не без оснований подчеркивал, что все хорошее в России основано на забвении национального эгоизма. Это, утверждал он, «и русское государство, зачатое варягами и оплодотворенное татарами, и русское благочестие, воспринятое от греков, и заимствованное с Запада просвещение, без которого не было бы русской литературы». В данном контексте такие люди, как Ч. Айтматов, Ф. Искандер, Р. Гамзатов и множество других писателей, поэтов и художников, в той же мере являются представителями общероссийской культуры, в какой и В. Астафьев, А. Герман, Ф. Абрамов и др. Необходимо раз и навсегда осознать, что ислам, буддизм и ряд других религиозных культур, существующих на территории России, не навязаны ей извне, не есть нечто для нее чужеродное, а составляют интегральные части ее социокультурной матрицы. Поэтому патриотизм, который парадоксальным образом совмещается с интернационализмом, как правило, носит государственнический, а не националистический характер.
Своеобразие России по сравнению с Западной Европой и США состояло в том, что на протяжении многих веков основой ее политического порядка была самодержавная государственная власть. Более того, государственность являлась той базовой конституцией, на основе которой Россия стала органической целостностью. В данном контексте обширные пространства России и, соответственно, огромные расстояния нельзя рассматривать исключительно как фактор, способствующий обособлению отдельных регионов, регионализации, формированию там неких государственных образований и в конечном счете дезинтеграции России. Наряду с этим огромность пространств и их удаленность друг от друга служили фактором, обеспечивающим усиление и расширение роли централизованного государства.
На огромных просторах российской Евразии сосуществовали разнородные этнонациональные сообщества, которые вступали между собой во взаимные распри и междоусобицы. В то же время эти сообщества, находясь на разных уровнях развития, не располагая собственными средствами коммуникации с внешним миром, объективно оказывались заинтересованными жить под крылом империи. Сильное, централизованное государство служило объединяющим для всех этих сообществ началом, скрепляющей их всех в единый организм суперструктурой. В России именно государство выступало как носитель наиболее универсального принципа, позволяющего превратить разноликий конгломерат регионов и народов, культур и религий в единое политическое, административное, социокультурное, хозяйственно-экономическое пространство. В этом плане в нашей стране не было каких-либо автономных от государства структур и норм, призванных обеспечить порядок, целостность и жизнеспособность социума.
Развитие общества шло под знаком определяющей роли государства, в Западной Европе главным противовесом власти феодалов были свободные города, то в России городские и деревенские низы, а также группы и представители среднего служилого сословия могли искать защиту от произвола бояр, помещиков только у государства. Сама аристократия как в материальном, так и в моральном плане всецело зависела от доброй воли монарха.
По сравнению с Западной Европой в России разделение власти над людьми и вещами, государственной власти и собственности, государственной, или политической, сферы и экономической, социальной и иных сфер произошло значительно позже и в весьма несовершенной форме. Вплоть до реформ 60-х гг. XIX в. во многих важных аспектах Российское государство имело вотчинный или патримониальный характер. На Западе со времен Средневековья проводится четкое разграничение между публичной властью государя и его частной наследственной собственностью, тогда как Московское вотчинное государство было неограниченным собственником всей земли, людей и вещей на своей территории. Иначе говоря, в России не сложились какие-либо иные средства ограничения боярских и дворянских привилегий и прерогатив, а также иные механизмы интеграции и институционализации общества, кроме сильной государственной власти. К ней были привязаны и были вынуждены апеллировать все сословия. Поэтому здесь значительно позже, чем в странах Запада, начали формироваться институты гражданского общества.
Немаловажную роль в формировании и функционировании политической культуры играет религия. Более того, многие идеи, ценности, установки, связанные с религией, составной частью включаются в политическую культуру той или иной нации, страны, народа. Это объясняется тем, что религия, будучи частью национальной и исторической традиции данного народа, пронизывает его культурное наследие и, соответственно, не может не отразиться на характере его политической культуры. Не случайно А. де Токвиль прямо связывал с религией республиканские добродетели и демократические институты Америки.
Обращает на себя внимание тот факт, что религиозный и социокультурный традиционализм часто идет рука об руку с социально-философским и идейно-политическим консерватизмом. Религия всегда служила источником культурных ценностей. В конце концов, религия тесно связана с культурной традицией как частью образа жизни в целом. Когда этот образ жизни подвергается опасности, его религиозные и моральные компоненты оказываются опорными пунктами защиты.
Можно утверждать, что в формировании чувства патриотизма и преданности Отечеству немаловажную роль сыграла православная вера. Показательно, что христианство было принято в России не столько как одно из сопоставимых с другими вероучений, сколько как внеисторический и вневременной образ жизни. В этом плане главными недостатками католической и протестантской церквей славянофилы считали их историчность, внешнюю определенность и отделенность от христианской соборности. И соответственно, главной задачей православия, сохранившего, по их мнению, в себе этот соборный дух, они видели воплощение христианства в его окончательном синтезе.
Православная вера давала русским духовную опору, чтобы противостоять мусульманскому Востоку и католическому Западу. В целом, хотя принципы веры согласовывались с политическими принципами, религия часто использовалась для обоснования власти и притязаний сначала русских князей, а затем и московских царей. Пропагандируя идею, рассматривавшую Москву как «новый Вечный город, наследницу Рима и Константинополя», представители духовенства постоянно напоминали царям о том, что их священный долг – превратить Московию в «Новую христианскую империю», при этом не обозначая ее границы. Следует отметить, что эта доктрина сыграла немаловажную роль в экспансии и утверждении многонациональной Российской империи на бескрайних просторах евразийского континента.
В этой связи нельзя не упомянуть, что многие атрибуты и символы православной церкви стали одновременно и символами российской государственности. Например, храм Василия Блаженного, возвышающийся на главной площади страны рядом с Кремлем, храмы в самом Кремле, взорванный большевиками храм Христа Спасителя, Исаакиевский собор, Сергий Радонежский и многие другие. Символично, что церковь возводила в ранг святых выдающихся деятелей, которые не являлись ее служителями. Речь идет, например, о равноапостольных Кирилле и Мефодии, святом Владимире, Александре Невском, Дмитрии Донском и др.
С этой точки зрения одной из важных особенностей российской истории было слияние церкви с государством. Церковь являлась государственным институтом, жестко вмонтированным в систему государственного управления. Показательно, что в 1718 г. был образован Департамент по делам государственной религии. В 1721 г. Петр I отменил патриархат и заменил его Священным синодом, возглавляемым светским лицом, назначенным правительством. Этой акцией он превратил церковь в инструмент государства и заставил ее играть активную роль в поддержке политики правительства. Это значительно подорвало способность церкви осуществлять свои традиционные функции – служить в качестве моральной узды на монарха. Подчинение церкви государству было необходимым шагом к консолидации абсолютной и неограниченной монархии.
С интенсификацией во второй половине XIX в. процессов индустриализации и урбанизации, особенно после реформ первой половины 60-х гг., все чаще начали заявлять о себе инженеры, ученые, преподаватели и профессора, предприниматели, купцы и другие, которые могли составить основу начавшего формирование среднего класса – главной несущей опоры гражданского общества. Однако этот процесс был прерван большевистской революцией 1917 г. и установлением тоталитарной системы, в результате чего роль и функции, которые в обосновании русской государственности выполняло православие, перешли к марксизму-ленинизму, ставшему единственной, безраздельно господствующей государственной идеологией большевистского режима, превращенной в некую разновидность религиозного откровения. Марксизм, по сути дела рассматриваемый как завершение истории развития всей мировой философии, не подвергался критике, а его положения стали критерием оценки всех остальных философских систем.
На основании вышеизложенного можно утверждать, что сущностной характеристикой российской политической культуры является то, что каждый из ее базовых элементов имеет свою антитезу. Поэтому и говорят об антиномичности политической культуры России. Так, в течение последних трех столетий имел место постоянный конфликт субкультур – западнической и почвеннической, радикальной и патриархально-консервативной, анархической и этатической и т. д. В данной связи Н. Бердяев указывал на антиномичность и противоречивость, двойственность и иррационализм «русской души» – поразительный симбиоз анархизма и этатизма; готовности отдать жизнь за свободу и неслыханного сервилизма; шовинизма и интернационализма; гуманизма и жестокости; аскетизма и гедонизма; «ангельской святости» и «зверской низости».
Отсутствие серединной культуры, способной соединить крайние полюса национального сознания, имело своим следствием расколы и катастрофические перерывы, ставшие одной из черт русской истории. Показательно, что само понятие «раскол», которое невозможно аутентично перевести ни на один другой язык, обозначает реальность, универсалия русской жизни. Тот неоспоримый факт, что между властью и народом, народом и интеллигенцией, интеллигенцией и властью, различными религиозными направлениями, политическими силами и так далее произошел раскол интересов, привел Россию к отсутствию в государстве базового национального согласия. При всех попытках преодолеть этот негативный фактор тоталитаризм привел к многократному его усугублению.
Необходимо отметить, что разрывы и расколы, антиномичность и конфликтность сами по себе не отменяли фактор преемственности. Какими бы резкими, а подчас даже демонстративно грубыми не были разрывы России с прошлым, на каждом этапе своего развития национальное сознание интегрировало новые веяния, тенденции, ценности, органически совмещая их с традиционными. Общество каждый раз находило в себе мудрость и силы, чтобы передать новым поколениям коренные ценности, позволяющие сохранить национальную идентичность. Таким образом, изменчивость сочеталась с преемственностью. Благодаря этому политическая культура России продемонстрировала устойчивость своих базовых характеристик.
Российская империя была одной из самых абсолютистских и самодержавных. Здесь имело место наиболее жесткое и далеко идущее закабаление крестьянства в форме крепостничества. Более того, традиционно большинство россиян отождествляло легитимное правительство с авторитарной формой правления. Поскольку само существование России как единого государства зависело от централизованного авторитарного правительства, русская национальная идентичность оказалась теснейшим образом связанной с авторитарным государством. Как писал историк Г. Вернадский, автократия и крепостничество представляли собой ту цену, которую русский народ вынужден был платить за свое национальное самосохранение.
Постоянный прессинг государства, практически исключавший существование каких бы то ни было предохранительных клапанов для выхода избыточной энергии, не мог не создать сильнейшее революционное напряжение в обществе. Чем жестче был этот прессинг, тем мощнее возникала ответная реакция. Парадокс состоит в том, что русский человек, будучи, в сущности, человеком государственным, вместе с тем боялся государства, всячески избегал иметь дело с властями, не доверял государственным учреждениям. Отсюда – постоянная конфликтность государственного сознания русского человека, с одной стороны, а с другой – неприятие им власти.
Время от времени неприятие властей и противодействие им проявлялось в бунтах, восстаниях, революциях. Самодержавная власть приводила к анархии. Комплекс верноподданичества уживался с радикализмом, вспышки революционности уступали авансцену волне реакции и контрреволюции. Причем всякий раз революция «снизу» в России имела тенденцию перерастать в страшный, по определению А.С. Пушкина, «русский бунт, бессмысленный и беспощадный».
Казалось бы, ставшие достоянием истории во многом утопические и в чем-то дискредитировавшие себя идеи евразийства получили второе рождение после распада СССР. Сам факт стремительного разрушения созданного, как представлялось, на века громадного централизованного государства, в результате которого единая территория многовековой империи оказалась разорванной на множество фрагментов, причем не только по линиям государственных границ, но и на этнонациональные, региональные, конфессиональные и иные составляющие, споры и дискуссии о судьбах и перспективах России выдвинулись на первый план с новой силой.
Для значительной части российской интеллигенции, особенно публицистов, журналистов и представителей возрождавшихся в тот период гуманитарных наук, территориальный фактор приобрел особую важность. В условиях двухполюсного миропорядка советская система обеспечивала как территориальное, так и экономическое, социокультурное и политическое единство необозримых пространств, различных регионов, народов и конфессий. В контексте распада СССР ощущение фрагментарности и разорванности исторической территории государства не могло не вызвать у исследователей и просто интересующихся судьбами России стремление выявить и объяснить факторы, лежащие в основе этих знаковых сдвигов, а также найти средства и пути сохранения территориального единства страны. Для тех, кто в силу некоторых причин стал воспринимать эти изменения в трагическом, чуть ли не апокалиптическом свете особую привлекательность приобрела геополитическая концепция контролируемого пространства как основа мирового порядка.
Этим объясняется преимущественный интерес российских авторов к воззрениям и установкам старой геополитики, представители которой делали акцент на географическом детерминизме и территориально-пространственном факторе. Традиционная геополитика привлекательна тем, что предлагает простые ответы на сложные и трудноразрешимые вопросы. Не случайно отправной точкой большинства геополитических разработок в России послужили идеи и установки Г. Макиндера, А. Мэхена, К. Хаусхофера и др.
Наиболее спорным предметом обсуждения среди авторов, интересующихся геополитическими перспективами, стало положение России в сердце евроазиатского континента. Однако необходимо отметить, что среди самих авторов, уделяющих преимущественное внимание геополитическому фактору, не наблюдается единства. Часть из них пытается строить анализ геополитического положения России в современном мире на путях органического сочетания территориально-географического фактора с культурно-историческими, этнонациональными, конфессиональными и др. В этом направлении особенно интересными представляются изыскания Б.С. Ерасова, А.С. Панарина, Э.А. Позднякова, для которых характерна ориентация на дальнейшее развитие отдельных идей, выдвигавшихся в свое время Н.Я. Данилевским и евразийцами, разумеется, с учетом нынешней действительности.
Охотно и не особенно разборчиво идеи традиционной геополитики применительно к статусу и роли России в современном мире поддерживаются представителями так называемого патриотического, или националистического, направления. Из их рассуждений можно сделать вывод, что сам факт обладания огромными территориями дает право тому или иному государству доминировать над соседними регионами и странами.
На основе своеобразного симбиоза территориально-географических построений традиционных геополитиков с не всегда адекватно понятыми воззрениями российских евразийцев предпринимаются попытки выдвижения разного рода псевдогеополитических построений. Некоторые исследователи, например, утверждают, что контроль над Евразией, этим последним оплотом традиционализма, – мистическое предназначение, геополитический императив России. При этом склонность к сакрализации географии и территориальному мистицизму зачастую идет рука об руку с разного рода сверхполитизированными и идеологизированными выкладками великодержавного, конспирологического или иного характера. В ряде работ, которые вряд ли можно отнести к числу научных и заслуживающих соответствующего внимания, эти идеологи от геополитики пытаются обосновать внешнеполитические позиции тех сил, которые выступают, по сути дела, за реванш, т. е. за восстановление либо СССР, либо границ Российской империи до 1917 г., либо за какой-то иной не менее экзотический сценарий.
Вслед за славянофилами и евразийцами эта группа авторов (которых условно можно назвать неоевразийцами) явно преувеличивает фактор самобытности и особого пути развития России, рассматриваемой как специфическая цивилизация, противопоставляемая прежде всего Западу. Но редко когда приводится толкование, что именно под этой цивилизацией понимается.
Однако многие идеи, заимствованные у славянофилов и евразийцев, уже в период своего появления оказались эрзац-идеями, во многом изношенными. Это касается, например, идеи соборности, согласно которой каждый отдельно взятый индивид, каждая группа, слой, класс рассматривается как неразрывная часть целого. Самоотречение и служение, доходящие до самопожертвования во имя общего дела, возводятся в ранг высшей добродетели, якобы составляющей отличительную особенность России. «Россия – это Собор земли, державы и церкви, т. е. единство духа, царства и гражданского общества». Утверждается, что ей будто бы изначально присуще единство верхов и низов, власти и народа, идеалов и интересов. Однако непредвзятый анализ истории России XX в. не дает оснований, подтверждающих столь идиллическое ее видение. Тем более не соответствует оно нынешним реалиям.
В построениях неоевразийцев явно ощущается влияние известного тезиса С. Хантингтона, который, мягко говоря, нельзя назвать в должной мере обоснованным. Но его притягательность состоит в том, что в нем некоторые межэтнические и межклановые конфликты получают статус цивилизационных, а это позволяет использовать псевдоцивилизационную и вероисповедную риторику для достижения местнических и сепаратистских целей. Установки, предполагающие однозначный выбор, сделанный Россией в пользу Востока за счет Запада, несостоятельны по своей сути и ничего хорошего ни России, ни ее народу не сулят. Разумеется, в этом контексте ущербными представляются и позиции тех крайних западников, которые считают однозначной идентификацию России с Западом и обосновывают необходимость геополитической интеграции с Европой и США.
Главная ошибка всех названных идей состоит в упрощении или недоучете сложного, многопланового, противоречивого характера социокультурной матрицы политической культуры России, которая определяется множеством факторов.
Во-первых, многослойность – органическое сочетание элементов традиционно-российских (этатизм, авторитаризм, персонификация власти, анархизм, коллективизм, солидаризм, нигилизм и др.), советских (идеализм, вождизм, коммунистический эсхатологизм, баррикадное сознание, уравнительство и т. д.) и модернистских (индивидуализм, права и свободы человека, ориентация на успех и конкуренцию, рынок и демократию). Во-вторых, гетерогенность – существование множества этнонациональных, региональных, конфессиональных и иных субкультур. В-третьих, фрагментарность – текучесть, неопределенность, неструктурированность, незавершенность, разорванность установок и ориентаций. В-четвертых, конфликтность – отсутствие базового консенсуса, разлом по линиям – общество и власть, народ и интеллигенция, прошлое, настоящее и будущее и т. д. В-пятых, антиномичность – этатизм – анархизм, коллективизм – персонификация, архаизм – футуризм, консерватизм – радикализм, шовинизм – интернационализм, прерывность – преемственность и др.
Россия по многим системообразующим параметрам, действительно, особая страна. В качестве одной из важнейших характеристик политико-культурной «палитры» России уже упоминалась ее гетерогенность – существование множества субкультур со сложными, противоречивыми, зачастую конфликтующими установками, ценностями, ориентациями. Считается, что среди элементов, унаследованных Россией от Восточной Римской империи, важное место занимают своеобразный космополитизм, или экуменизм, наднациональный, надэтнический характер власти, «интернационалистский» подход к формированию политической и интеллектуальной элиты. В этом контексте этнокультурный плюрализм России приобретает особую значимость. В ходе ее исторического развития в процесс формирования политической культуры внесли свою лепту различные этнонациональные, конфессиональные, социокультурные группы, принесшие с собой свой специфический национально-исторический опыт, свои приверженности, ценности, предрассудки, традиции.
Однако Россия не является неким искусственным конгломератом территорий, регионов, наций, народностей, этносов, а представляет собой единый нерасчленимый организм с общим для всех его членов жизненным пространством. Народы и территории, вошедшие в состав Российского государства на разных этапах его формирования, независимо от того, как это произошло – добровольно или насильственным путем, на основе договорных или иных актов, уже в течение длительного времени составляют неразрывные части единого культурно-исторического и политико-экономического пространства. В этом отношении Россия является государством – сообществом народов. С данной точки зрения идеология обнаружила в себе не просто открытость внешним влияниям, а способность органически интегрировать в себя самих носителей этих влияний.
Таким образом, для российской политической культуры характерно разнообразие не только интересов, установок, ориентаций, но и основополагающих ценностей. Поэтому перестройка жизнеустройства новой России, особенно если речь идет о переходе к демократии, невозможна без обеспечения разным культурным традициям доступа к центрам власти и учета многообразия культур. Поскольку одна из сущностных характеристик демократии заключается в том, что она признает равенство не только стартовых возможностей, но и способов жизнедеятельности. Соответственно, в реалиях сегодняшнего дня рыночные отношения и институты политической демократии могут сложиться с различными экономическими, социальными, научно-техническими и иными результатами. Можно говорить о России многообразия и, естественно, России «многих скоростей».
Одной из важнейших составляющих политической культуры является характер взаимоотношений между отдельно взятым человеком, обществом и государством. Считается, что Россия является преемницей Византийской империи прежде всего в том, что она унаследовала от последней специфическую имперскую государственную идею. Она переняла от Византии функцию своего рода буфера и посредника между Востоком и Западом с соответствующими политико-культурными установками на терпимость и стремление к синтезу достижений Европы и Азии.
В.С. Соловьев не без оснований подчеркивал, что все хорошее в России основано на забвении национального эгоизма. Это, утверждал он, «и русское государство, зачатое варягами и оплодотворенное татарами, и русское благочестие, воспринятое от греков, и заимствованное с Запада просвещение, без которого не было бы русской литературы». В данном контексте такие люди, как Ч. Айтматов, Ф. Искандер, Р. Гамзатов и множество других писателей, поэтов и художников, в той же мере являются представителями общероссийской культуры, в какой и В. Астафьев, А. Герман, Ф. Абрамов и др. Необходимо раз и навсегда осознать, что ислам, буддизм и ряд других религиозных культур, существующих на территории России, не навязаны ей извне, не есть нечто для нее чужеродное, а составляют интегральные части ее социокультурной матрицы. Поэтому патриотизм, который парадоксальным образом совмещается с интернационализмом, как правило, носит государственнический, а не националистический характер.
Своеобразие России по сравнению с Западной Европой и США состояло в том, что на протяжении многих веков основой ее политического порядка была самодержавная государственная власть. Более того, государственность являлась той базовой конституцией, на основе которой Россия стала органической целостностью. В данном контексте обширные пространства России и, соответственно, огромные расстояния нельзя рассматривать исключительно как фактор, способствующий обособлению отдельных регионов, регионализации, формированию там неких государственных образований и в конечном счете дезинтеграции России. Наряду с этим огромность пространств и их удаленность друг от друга служили фактором, обеспечивающим усиление и расширение роли централизованного государства.
На огромных просторах российской Евразии сосуществовали разнородные этнонациональные сообщества, которые вступали между собой во взаимные распри и междоусобицы. В то же время эти сообщества, находясь на разных уровнях развития, не располагая собственными средствами коммуникации с внешним миром, объективно оказывались заинтересованными жить под крылом империи. Сильное, централизованное государство служило объединяющим для всех этих сообществ началом, скрепляющей их всех в единый организм суперструктурой. В России именно государство выступало как носитель наиболее универсального принципа, позволяющего превратить разноликий конгломерат регионов и народов, культур и религий в единое политическое, административное, социокультурное, хозяйственно-экономическое пространство. В этом плане в нашей стране не было каких-либо автономных от государства структур и норм, призванных обеспечить порядок, целостность и жизнеспособность социума.
Развитие общества шло под знаком определяющей роли государства, в Западной Европе главным противовесом власти феодалов были свободные города, то в России городские и деревенские низы, а также группы и представители среднего служилого сословия могли искать защиту от произвола бояр, помещиков только у государства. Сама аристократия как в материальном, так и в моральном плане всецело зависела от доброй воли монарха.
По сравнению с Западной Европой в России разделение власти над людьми и вещами, государственной власти и собственности, государственной, или политической, сферы и экономической, социальной и иных сфер произошло значительно позже и в весьма несовершенной форме. Вплоть до реформ 60-х гг. XIX в. во многих важных аспектах Российское государство имело вотчинный или патримониальный характер. На Западе со времен Средневековья проводится четкое разграничение между публичной властью государя и его частной наследственной собственностью, тогда как Московское вотчинное государство было неограниченным собственником всей земли, людей и вещей на своей территории. Иначе говоря, в России не сложились какие-либо иные средства ограничения боярских и дворянских привилегий и прерогатив, а также иные механизмы интеграции и институционализации общества, кроме сильной государственной власти. К ней были привязаны и были вынуждены апеллировать все сословия. Поэтому здесь значительно позже, чем в странах Запада, начали формироваться институты гражданского общества.
Немаловажную роль в формировании и функционировании политической культуры играет религия. Более того, многие идеи, ценности, установки, связанные с религией, составной частью включаются в политическую культуру той или иной нации, страны, народа. Это объясняется тем, что религия, будучи частью национальной и исторической традиции данного народа, пронизывает его культурное наследие и, соответственно, не может не отразиться на характере его политической культуры. Не случайно А. де Токвиль прямо связывал с религией республиканские добродетели и демократические институты Америки.
Обращает на себя внимание тот факт, что религиозный и социокультурный традиционализм часто идет рука об руку с социально-философским и идейно-политическим консерватизмом. Религия всегда служила источником культурных ценностей. В конце концов, религия тесно связана с культурной традицией как частью образа жизни в целом. Когда этот образ жизни подвергается опасности, его религиозные и моральные компоненты оказываются опорными пунктами защиты.
Можно утверждать, что в формировании чувства патриотизма и преданности Отечеству немаловажную роль сыграла православная вера. Показательно, что христианство было принято в России не столько как одно из сопоставимых с другими вероучений, сколько как внеисторический и вневременной образ жизни. В этом плане главными недостатками католической и протестантской церквей славянофилы считали их историчность, внешнюю определенность и отделенность от христианской соборности. И соответственно, главной задачей православия, сохранившего, по их мнению, в себе этот соборный дух, они видели воплощение христианства в его окончательном синтезе.
Православная вера давала русским духовную опору, чтобы противостоять мусульманскому Востоку и католическому Западу. В целом, хотя принципы веры согласовывались с политическими принципами, религия часто использовалась для обоснования власти и притязаний сначала русских князей, а затем и московских царей. Пропагандируя идею, рассматривавшую Москву как «новый Вечный город, наследницу Рима и Константинополя», представители духовенства постоянно напоминали царям о том, что их священный долг – превратить Московию в «Новую христианскую империю», при этом не обозначая ее границы. Следует отметить, что эта доктрина сыграла немаловажную роль в экспансии и утверждении многонациональной Российской империи на бескрайних просторах евразийского континента.
В этой связи нельзя не упомянуть, что многие атрибуты и символы православной церкви стали одновременно и символами российской государственности. Например, храм Василия Блаженного, возвышающийся на главной площади страны рядом с Кремлем, храмы в самом Кремле, взорванный большевиками храм Христа Спасителя, Исаакиевский собор, Сергий Радонежский и многие другие. Символично, что церковь возводила в ранг святых выдающихся деятелей, которые не являлись ее служителями. Речь идет, например, о равноапостольных Кирилле и Мефодии, святом Владимире, Александре Невском, Дмитрии Донском и др.
С этой точки зрения одной из важных особенностей российской истории было слияние церкви с государством. Церковь являлась государственным институтом, жестко вмонтированным в систему государственного управления. Показательно, что в 1718 г. был образован Департамент по делам государственной религии. В 1721 г. Петр I отменил патриархат и заменил его Священным синодом, возглавляемым светским лицом, назначенным правительством. Этой акцией он превратил церковь в инструмент государства и заставил ее играть активную роль в поддержке политики правительства. Это значительно подорвало способность церкви осуществлять свои традиционные функции – служить в качестве моральной узды на монарха. Подчинение церкви государству было необходимым шагом к консолидации абсолютной и неограниченной монархии.
С интенсификацией во второй половине XIX в. процессов индустриализации и урбанизации, особенно после реформ первой половины 60-х гг., все чаще начали заявлять о себе инженеры, ученые, преподаватели и профессора, предприниматели, купцы и другие, которые могли составить основу начавшего формирование среднего класса – главной несущей опоры гражданского общества. Однако этот процесс был прерван большевистской революцией 1917 г. и установлением тоталитарной системы, в результате чего роль и функции, которые в обосновании русской государственности выполняло православие, перешли к марксизму-ленинизму, ставшему единственной, безраздельно господствующей государственной идеологией большевистского режима, превращенной в некую разновидность религиозного откровения. Марксизм, по сути дела рассматриваемый как завершение истории развития всей мировой философии, не подвергался критике, а его положения стали критерием оценки всех остальных философских систем.
На основании вышеизложенного можно утверждать, что сущностной характеристикой российской политической культуры является то, что каждый из ее базовых элементов имеет свою антитезу. Поэтому и говорят об антиномичности политической культуры России. Так, в течение последних трех столетий имел место постоянный конфликт субкультур – западнической и почвеннической, радикальной и патриархально-консервативной, анархической и этатической и т. д. В данной связи Н. Бердяев указывал на антиномичность и противоречивость, двойственность и иррационализм «русской души» – поразительный симбиоз анархизма и этатизма; готовности отдать жизнь за свободу и неслыханного сервилизма; шовинизма и интернационализма; гуманизма и жестокости; аскетизма и гедонизма; «ангельской святости» и «зверской низости».
Отсутствие серединной культуры, способной соединить крайние полюса национального сознания, имело своим следствием расколы и катастрофические перерывы, ставшие одной из черт русской истории. Показательно, что само понятие «раскол», которое невозможно аутентично перевести ни на один другой язык, обозначает реальность, универсалия русской жизни. Тот неоспоримый факт, что между властью и народом, народом и интеллигенцией, интеллигенцией и властью, различными религиозными направлениями, политическими силами и так далее произошел раскол интересов, привел Россию к отсутствию в государстве базового национального согласия. При всех попытках преодолеть этот негативный фактор тоталитаризм привел к многократному его усугублению.
Необходимо отметить, что разрывы и расколы, антиномичность и конфликтность сами по себе не отменяли фактор преемственности. Какими бы резкими, а подчас даже демонстративно грубыми не были разрывы России с прошлым, на каждом этапе своего развития национальное сознание интегрировало новые веяния, тенденции, ценности, органически совмещая их с традиционными. Общество каждый раз находило в себе мудрость и силы, чтобы передать новым поколениям коренные ценности, позволяющие сохранить национальную идентичность. Таким образом, изменчивость сочеталась с преемственностью. Благодаря этому политическая культура России продемонстрировала устойчивость своих базовых характеристик.
Российская империя была одной из самых абсолютистских и самодержавных. Здесь имело место наиболее жесткое и далеко идущее закабаление крестьянства в форме крепостничества. Более того, традиционно большинство россиян отождествляло легитимное правительство с авторитарной формой правления. Поскольку само существование России как единого государства зависело от централизованного авторитарного правительства, русская национальная идентичность оказалась теснейшим образом связанной с авторитарным государством. Как писал историк Г. Вернадский, автократия и крепостничество представляли собой ту цену, которую русский народ вынужден был платить за свое национальное самосохранение.
Постоянный прессинг государства, практически исключавший существование каких бы то ни было предохранительных клапанов для выхода избыточной энергии, не мог не создать сильнейшее революционное напряжение в обществе. Чем жестче был этот прессинг, тем мощнее возникала ответная реакция. Парадокс состоит в том, что русский человек, будучи, в сущности, человеком государственным, вместе с тем боялся государства, всячески избегал иметь дело с властями, не доверял государственным учреждениям. Отсюда – постоянная конфликтность государственного сознания русского человека, с одной стороны, а с другой – неприятие им власти.
Время от времени неприятие властей и противодействие им проявлялось в бунтах, восстаниях, революциях. Самодержавная власть приводила к анархии. Комплекс верноподданичества уживался с радикализмом, вспышки революционности уступали авансцену волне реакции и контрреволюции. Причем всякий раз революция «снизу» в России имела тенденцию перерастать в страшный, по определению А.С. Пушкина, «русский бунт, бессмысленный и беспощадный».