Страница:
— Таким образом, вы не можете говорить с ним о том, что для вас важно, потому что он вас будет за это презирать, и не можете говорить о том, что важно для него, потому что вы никогда ему не показывали, что понимаете, как он думает.
Снова глаза женщины заблестели слезами.
— Иногда мне так не хватает Валентины! Вот кто был до невозможности честен и хорош.
— И она вам сказала, что Демосфен — это она?
— Нет. У нее было достаточно мудрости понять, что, если она не сохранит тайну Питера, семья распадется навеки. Нет, это она от нас скрывала. Но она постаралась дать нам понять, что за человек Питер. А обо всем остальном в ее жизни, о том, что Питер оставил на ее усмотрение, она нам рассказывала, и она слушала нас, ей было небезразлично, что мы думаем.
— И вы сказали ей, во что вы верите?
— Мы не говорили ей о нашей вере, — сказала миссис Виггин. — Но мы преподали ей результаты веры. Это мы постарались сделать.
— Не сомневаюсь.
— Я не дура, — сказала миссис Виггин. — Я знаю, что ты нас презираешь, как знаю, что Питер презирает нас.
— Это не так.
— Мне достаточно часто лгали, чтобы я умела узнавать ложь,
— Я не презираю вас за… — начал Боб. — Нет, я вообще не презираю вас. Но вы сами должны понимать, что в такой семье, где каждый скрывается от всех, Питер и рос, в семье, где никто ни с кем не говорит ни о чем важном, — это мне не внушает оптимизма насчет того, можно ли ему верить. Мне предстоит отдать свою жизнь ему в руки. А сейчас я узнал, что у него за всю его жизнь не было ни с кем честных отношений.
Глаза миссис Виггин стали холодными и далекими.
— Теперь я понимаю, что снабдила тебя полезной информацией. Наверное, тебе уже пора идти.
— Я не сужу вас.
— Не говори глупостей. Ты именно это и делаешь.
— Тогда скажем так: не осуждаю.
— Не смеши меня. Осуждаешь — и знаешь что? Я с тобой согласна. Я тоже нас осуждаю. Мы собирались творить волю Господа, а в результате испортили душу единственного ребенка, который у нас остался. Он твердо решил оставить в мире свой след. Но что это будет за след?
— Неизгладимый, — уверенно сказал Боб. — Если Ахилл его сперва не убьет.
— Кое-что мы сделали правильно, — заявила миссис Виггин. — Мы дали ему свободу испытать свои способности. Ты же понимаешь, мы могли не дать ему публиковаться. Он думал, что перехитрил нас, но лишь потому, что мы изображали непроходимую тупость. Многие ли родители позволили бы сыну-подростку лезть в международные дела? Когда он писал против… против того, чтобы Эндер вернулся домой — если бы ты знал, как мне трудно было ему его наглые глазенки не выцарапать…
Впервые Боб заметил у нее в лице следы ярости и бессилия, которые ей пришлось испытать. И подумал: «Так говорит о Питере его мать. Может быть, сиротство не такое уж большое лишение».
— Но я ведь этого не сделала?
— Чего?
— Я его не остановила. И оказалось, что он прав. Потому что если бы Эндер был на Земле, он был бы убит, или похищен, как те дети, или скрывался бы, как ты. Но все равно… Эндер был его братом, и он изгнал его с Земли навеки. И я никогда не забуду ужасные угрозы, которые он произносил, когда Эндер был еще маленьким и жил с нами. Он говорил Эндеру и Валентине, что когда-нибудь убьет Эндера, изобразив несчастный случай.
— Эндер не убит.
— Мы с мужем в долгие ночи, пытаясь понять, что происходит с нашей семьей, с нашими мечтами, думали, не потому ли Питер добился изгнания Эндера, что любил его и знал, какие опасности ждут его на Земле. Или потому, что боялся сам убить его, как грозился когда-то, если Эндер вернется, и это было что-то вроде элементарного самоконтроля. И все же это был очень эгоистичный поступок, но с каким-то неясным уважением к достойному поведению. Это уже прогресс.
— А может быть, ни по одной из изложенных причин.
— А может быть, всех нас ведет Бог и Он привел тебя сюда.
— Так говорит сестра Карлотта.
— Может быть, она и права.
— Мне это, в общем, все равно, — сказал Боб. — Если Бог есть, то Он очень хреново делает свою работу — по-моему.
— Или ты не понимаешь, в чем его работа состоит.
— Знаете, сестра Карлотта владеет схоластикой не хуже иезуита. Давайте не будем вдаваться в софистику, меня тренировал специалист, а у вас, как вы говорите, практики не было.
— Юлиан Дельфийски! — сказала миссис Виггин. — Когда я увидела тебя на тротуаре, я почему-то знала, что не только могу, но и должна сказать тебе то, что никогда не говорила никому, кроме своего мужа, и сказала даже то, что не говорила и ему. Я тебе сказала такое, о чем Питер даже и подумать не может, что я знаю, или видела, или чувствовала. Если у тебя низкое мнение обо мне как о матери, будь добр оставить его при себе, поскольку все, что ты знаешь, ты знаешь только от меня, а рассказала я тебе об этом, потому что считаю: может настать момент, когда будущее Питера будет зависеть от того, знаешь ли ты, что он собирается делать и как ему помочь. Или — будущее Питера как достойного человека зависит от того, поможет ли он тебе. Поэтому я открыла тебе свое сердце. Ради Питера. И ради Питера же выдерживаю твое презрение, Юлиан Дельфийски. Так что не предай моей любви к моему сыну. Пусть он думает или не думает, что ему это все равно, но он вырос с родителями, которые его любят и делали для него все, что могли. В том числе и лгали ему насчет того, во что мы верим, что знаем, так что он теперь может промчаться по миру Александром, храбро стремясь к краю Земли, в полной свободе, которая знаешь откуда берется? От родителей, слишком глупых, чтобы тебе помешать. Пока у тебя не будет своего ребенка, ради которого ты принесешь в жертву свою жизнь и закрутишь ее в крендель, в узел, не смей судить меня и то, что я сделала.
— Я не сужу вас, — ответил Боб. — Честное слово. Как вы и сказали, я просто хочу понять Питера.
— Тогда знаешь что? — сказала миссис Виггин. — Ты просто задаешь не те вопросы. «Могу я ему верить?» — презрительно передразнила она. — Кому ты можешь и кому не можешь доверять, куда больше зависит от того, кто ты сам, чем от того, кто тот человек. А правильный вопрос был бы такой; «Хочу ли я, чтобы Питер Виггин правил миром?» Потому что, если ты ему поможешь и он выберется из этой передряги живым, то к тому и придет. Он не остановится, пока не достигнет этой цели. И он спалит твое будущее и чье угодно заодно, если это приведет его к цели. Так вот о чем спроси себя: станет ли мир лучше, если Гегемоном будет Питер Виггин? И не церемониальной фигурой, как та яйцеголовая жаба, что сейчас занимает этот пост. Я имею в виду Питера Виггина в роли Гегемона, который придаст миру ту форму, которую сочтет нужной.
— Вы исходите из допущения, что мне небезразлично, будет мир лучше или нет, — ответил Боб. — А если меня интересует лишь собственное выживание и собственная карьера? Тогда единственный важный вопрос будет такой: «Будет ли Питер полезен для моих планов?»
Она рассмеялась и покачала головой: — Ты сам веришь в то, что говоришь? Ведь ты действительно ребенок!
— Простите, но разве я притворялся кем-нибудь другим?
— Ты притворяешься, — сказала мать Эндера, — человеком такой неимоверной ценности, что говоришь о «союзе» с Питером Виггином, будто привел с собой армии.
— Я не привел армий, — ответил Боб, — но я принесу победу любой армии, которую он мне даст.
— Если бы Эндер вернулся домой, он был бы похож на тебя? Самодовольный и наглый?
— Совсем нет, — возразил Боб. — Но я никого не убил.
— Кроме жукеров.
— А зачем мы сейчас с вами воюем?
— Я тебе рассказала все о своем сыне, о своей семье, а в ответ не услышала ничего. Только… фырканье.
— Я не фыркаю, — сказал Боб. — Вы мне нравитесь.
— Ох, спасибо большое.
— Я вижу в вас мать Эндера Виггина. Вы понимаете Питера так, как Эндер понимал своих солдат. Как он понимал своих противников. И вы достаточно смелы, чтобы сразу действовать, когда предоставляется возможность. Я только появился у вас на пороге, и вы мне все это рассказали. Нет, мэм, я вас никак не презираю. И знаете, что я думаю? Я думаю, что вы, пусть даже сами не понимаете этого, в Питера верите до конца. Вы хотите ему успеха. Хотите, чтобы он правил миром. И мне вы все это рассказали не потому, что я хороший мальчик, а потому что этим, как вы думаете, помогли Питеру сделать еще один шаг к конечной победе.
Она покачала головой:
— Не все думают как солдаты.
— Вряд ли вообще кто-то так думает. Только очень редкие и очень ценные солдаты.
— Позволь мне тебе кое-что сказать, Юлиан Дельфийски. У тебя не было отца и матери, поэтому тебе надо от кого-то это услышать. Знаешь, чего я больше всего боюсь? Что Питер так целеустремленно будет претворять в жизнь свои амбиции, что у него не будет жизни.
— Завоевывать мир — это не жизнь?
— Александр Македонский, — сказала миссис Виггин. — Он мне снится в кошмарах. Все его завоевания, победы, достижения — это все были поступки подростка. Когда он созрел для того, чтобы иметь жену, детей, было уже поздно. Он умер, не успев этого сделать. И вряд ли это у него хорошо бы получилось. Он слишком много уже обрел власти раньше, чем попытался обрести любовь. Этого я боюсь для Питера.
— Любовь? Вот к этому все и сводится?
— Нет, не просто любовь. Я говорю о цикле жизни. Я говорю о том, чтобы найти чужого человека, женщину, решить жениться на ней и остаться с ней навеки, независимо от того, будете ли вы еще любить друг друга через несколько лет. А зачем это делать? Чтобы вместе заводить малышей, стараться сохранить им жизнь, учить их тому, что им надо знать, чтобы когда-нибудь они сами завели своих малышей, и чтобы мир не остановился. И ты сможешь вздохнуть спокойно, лишь когда у тебя будут внуки, пара горстей внуков, потому что тогда ты будешь знать, что твой род не угаснет и ты не умрешь в мире. Себялюбиво? Да нет, просто для этого и нужна жизнь. Это единственное, что приносит счастье, и всегда приносило, всем л каждому. Все остальное победы, достижения, почести, великие дела — они приносят лишь мгновенные приливы радости. Но связать себя с другим человеком и с вашими общими детьми — вот что такое жизнь. А этого ты не сможешь сделать, если в центре твоей жизни — честолюбие. Ты никогда не будешь счастлив. Тебе всегда будет мало, даже если будешь править миром.
— Это вы говорите мне? — спросил Боб. — Или Питеру?
— Это я говорю тебе, чего хочу для Питера, — ответила миссис Виггин. — Но если ты хоть на одну десятую такой умный, как ты о себе думаешь, ты это применишь и к себе. Или никогда в жизни не будешь знать настоящей радости.
— Простите, если я что-то упустил, — сказал Боб, — но насколько я понял, брак и дети не принесли вам ничего, кроме горя. Вы потеряли Эндера, потеряли Валентину и провели всю жизнь, злясь на Питера или беспокоясь за него.
— Вот именно, — сказала она. — Наконец-то ты понял.
— Я только не понял, где тут радость?
— Горе и есть радость, — объяснила миссис Виггин. — У меня есть о ком горевать. А у тебя есть?
Разговор был настолько напряженным, что Боб не успел выставить барьер против ее слов. Они закружились где-то у него внутри. Всплыли воспоминания о людях, которых он любил — несмотря на то, что отказывался кого-нибудь любить. Недотепа. Николай. Сестра Карлотта. Эндер. Родители, которых он наконец обрел.
— У меня есть о ком горевать.
— Это ты так думаешь, — возразила миссис Виггин. — Все так думают, пока не примут в свое сердце ребенка. Только тогда ты понимаешь, что значит быть заложником у любви. Когда есть человек, чья жизнь важнее твоей.
— Может быть, я знаю больше, чем вы думаете, — сказал Боб.
— Может быть, ты вообще ничего не знаешь.
Они смотрели друг на друга через стол, и громкое молчание повисло между ними. Боб даже не был уверен, что это перебранка. Несмотря на накал слов, он не мог не чувствовать, что только что получил сильную дозу той веры, которая была у этой женщины общей с ее мужем.
А может, это действительно была объективная истина и он просто не мог ее понять, потому что не был женат.
И никогда не будет. Уж если есть человек, чья жизнь была залогом, что он будет ужасным отцом, то этот человек — Боб. Никогда не сказав этого вслух, он всегда знал, что никогда не женится, никогда не будет иметь детей.
Но одно действие ее слова на него возымели: впервые в жизни он почти захотел, чтобы это было не так.
В тишине открылась дверь, и послышались голоса Питера и сестры Карлотты. Боб и миссис Виггин тут же вскочили с виноватым видом и с чувством вины, будто их застали на каком-то предосудительном свидании. Как оно в некотором смысле и было.
— Мам, я тут познакомился с приезжими людьми, — сказал Питер, входя в комнату.
Боб услышал, как Питер лжет, и почувствовал эту ложь как удар в лицо, потому что он знал: человек, которому лжет Питер, знает, что это ложь, и лжет в ответ, притворяясь, что верит.
Но на этот раз ложь можно придушить в зародыше.
— Здравствуйте, сестра Карлотта, — сказала миссис Виггин. — Мне молодой Юлиан очень много о вас рассказал. Он говорит, что вы — единственная в мире монахиня-иезуитка.
Питер и сестра Карлотта уставились на Боба в недоумении. Что он тут делает? Он чуть не расхохотался, видя их озадаченные лица, — быть может, потому, что сам не знал ответа на этот вопрос.
— Он пришел сюда, как пилигрим к святым местам, — объяснила миссис Виггин. — И смело мне сказал, кто он такой на самом деле. Питер, ты должен быть осторожен и никому не говорить, что это — один из товарищей Эндера, Юлиан Дельфийски. Он, оказывается, не погиб при том взрыве. Ради Эндера мы должны сделать, чтобы он был здесь как дома, но ему все еще грозит опасность, так что кто он — пусть будет нашей тайной.
— Конечно, мама, — ответил Питер. Он смотрел на Боба, но его глаза не выдавали истинных чувств. Как холодные глаза носорога, непроницаемые, но грозящие огромной опасностью.
Зато сестра Карлотта открыто возмутилась:
— После всех наших предосторожностей ты взял и все так и выложил? Ведь за этим домом наверняка следят.
— У нас был очень хороший разговор, — ответил Боб. — Он был бы невозможен посреди лжи.
— Ты же знаешь, что рискуешь и моей жизнью! Миссис Виггин коснулась ее руки:
— Вы останетесь у нас? В доме есть комната для гостей.
— Нам нельзя, — ответил Боб. — Она права. Даже то, что мы сюда пришли, выдало нас обоих. Наверное, завтра нам первым делом надо улететь из Гринсборо.
Он глянул на сестру Карлотту, зная, что она поймет его правильно — они уедут вечерним поездом или автобусом послезавтра. Или наймут под вымышленным именем квартиру и останутся на неделю. Снова началась ложь ради безопасности.
— Но хотя бы обедать останетесь? — настаивала миссис Виггин. — Познакомитесь с моим мужем? Я думаю, ему тоже интересно было бы увидеть мальчика, столь широко объявленного мертвым.
Боб увидел, что глаза Питера остекленели, и знал почему. Для Питера обед с родителями будет мучительной светской пыткой, когда нельзя будет говорить ничего важного. Может, вам было бы всем проще жить, если бы вы говорили друг другу правду? Но миссис Виггин говорила, что Питеру нужно ощущать, что он сам по себе. Если он узнает, что родители осведомлены о его деятельности, он, очевидно, почувствует, что его провели как ребенка. Хотя если он человек той породы, что может править миром, то должен справиться с тем, что родители знают его тайну.
Не мне решать. Я дал слово.
— Мы рады были бы, — сказал Боб. — Хотя есть опасность, что ваш дом взорвут, потому что мы здесь.
— Тогда поедим в городе, — сказала миссис Виггин. — Видите, как просто? Если что-то взорвут, пусть это будет ресторан. Они за это страховку получат.
Боб рассмеялся, но Питер даже не улыбнулся. Потому что, понял Боб, Питер не знает, сколько ей известно, и потому считает этот комментарий глупостью, а не шуткой.
— Только не итальянскую еду, — сказала сестра Карлотта.
— Нет, конечно, нет, — ответила миссис Виггин. — В Гринсборо вообще нет приличного итальянского ресторана.
Таким образом разговор свернул в сторону мелких и безопасных тем. Боб получил определенное удовольствие, видя, как Питер корчится от осознания потери времени на такие бесполезные разговоры. Я лучше знаю твою мать, чем ты. У меня к ней больше уважения.
Но любит она тебя.
Бобу было неприятно обнаружить в своем сердце зависть. От мелких человеческих чувств никто не застрахован, и Боб это знал, но он научился различать истинные наблюдения и то, что подсказывала зависть. Питеру еще придется этому научиться. Доверие, которое Боб так легко оказал миссис Виггин, между ним и Питером надо было бы строить шаг за шагом. Почему?
Потому что они с Питером очень похожи. Потому что он и Питер — естественные соперники. Потому что он и Питер легко могут стать смертельными врагами.
Если я в его глазах — второй Эндер, то он в моих — второй Ахилл? Если бы в мире не было Ахилла, не считал ли бы я Питера злом, которое должен уничтожить?
И если мы совместно победим Ахилла, не схватимся ли мы в битве друг с другом, уничтожая все плоды победы, разрушая все, что построили?
10
Снова глаза женщины заблестели слезами.
— Иногда мне так не хватает Валентины! Вот кто был до невозможности честен и хорош.
— И она вам сказала, что Демосфен — это она?
— Нет. У нее было достаточно мудрости понять, что, если она не сохранит тайну Питера, семья распадется навеки. Нет, это она от нас скрывала. Но она постаралась дать нам понять, что за человек Питер. А обо всем остальном в ее жизни, о том, что Питер оставил на ее усмотрение, она нам рассказывала, и она слушала нас, ей было небезразлично, что мы думаем.
— И вы сказали ей, во что вы верите?
— Мы не говорили ей о нашей вере, — сказала миссис Виггин. — Но мы преподали ей результаты веры. Это мы постарались сделать.
— Не сомневаюсь.
— Я не дура, — сказала миссис Виггин. — Я знаю, что ты нас презираешь, как знаю, что Питер презирает нас.
— Это не так.
— Мне достаточно часто лгали, чтобы я умела узнавать ложь,
— Я не презираю вас за… — начал Боб. — Нет, я вообще не презираю вас. Но вы сами должны понимать, что в такой семье, где каждый скрывается от всех, Питер и рос, в семье, где никто ни с кем не говорит ни о чем важном, — это мне не внушает оптимизма насчет того, можно ли ему верить. Мне предстоит отдать свою жизнь ему в руки. А сейчас я узнал, что у него за всю его жизнь не было ни с кем честных отношений.
Глаза миссис Виггин стали холодными и далекими.
— Теперь я понимаю, что снабдила тебя полезной информацией. Наверное, тебе уже пора идти.
— Я не сужу вас.
— Не говори глупостей. Ты именно это и делаешь.
— Тогда скажем так: не осуждаю.
— Не смеши меня. Осуждаешь — и знаешь что? Я с тобой согласна. Я тоже нас осуждаю. Мы собирались творить волю Господа, а в результате испортили душу единственного ребенка, который у нас остался. Он твердо решил оставить в мире свой след. Но что это будет за след?
— Неизгладимый, — уверенно сказал Боб. — Если Ахилл его сперва не убьет.
— Кое-что мы сделали правильно, — заявила миссис Виггин. — Мы дали ему свободу испытать свои способности. Ты же понимаешь, мы могли не дать ему публиковаться. Он думал, что перехитрил нас, но лишь потому, что мы изображали непроходимую тупость. Многие ли родители позволили бы сыну-подростку лезть в международные дела? Когда он писал против… против того, чтобы Эндер вернулся домой — если бы ты знал, как мне трудно было ему его наглые глазенки не выцарапать…
Впервые Боб заметил у нее в лице следы ярости и бессилия, которые ей пришлось испытать. И подумал: «Так говорит о Питере его мать. Может быть, сиротство не такое уж большое лишение».
— Но я ведь этого не сделала?
— Чего?
— Я его не остановила. И оказалось, что он прав. Потому что если бы Эндер был на Земле, он был бы убит, или похищен, как те дети, или скрывался бы, как ты. Но все равно… Эндер был его братом, и он изгнал его с Земли навеки. И я никогда не забуду ужасные угрозы, которые он произносил, когда Эндер был еще маленьким и жил с нами. Он говорил Эндеру и Валентине, что когда-нибудь убьет Эндера, изобразив несчастный случай.
— Эндер не убит.
— Мы с мужем в долгие ночи, пытаясь понять, что происходит с нашей семьей, с нашими мечтами, думали, не потому ли Питер добился изгнания Эндера, что любил его и знал, какие опасности ждут его на Земле. Или потому, что боялся сам убить его, как грозился когда-то, если Эндер вернется, и это было что-то вроде элементарного самоконтроля. И все же это был очень эгоистичный поступок, но с каким-то неясным уважением к достойному поведению. Это уже прогресс.
— А может быть, ни по одной из изложенных причин.
— А может быть, всех нас ведет Бог и Он привел тебя сюда.
— Так говорит сестра Карлотта.
— Может быть, она и права.
— Мне это, в общем, все равно, — сказал Боб. — Если Бог есть, то Он очень хреново делает свою работу — по-моему.
— Или ты не понимаешь, в чем его работа состоит.
— Знаете, сестра Карлотта владеет схоластикой не хуже иезуита. Давайте не будем вдаваться в софистику, меня тренировал специалист, а у вас, как вы говорите, практики не было.
— Юлиан Дельфийски! — сказала миссис Виггин. — Когда я увидела тебя на тротуаре, я почему-то знала, что не только могу, но и должна сказать тебе то, что никогда не говорила никому, кроме своего мужа, и сказала даже то, что не говорила и ему. Я тебе сказала такое, о чем Питер даже и подумать не может, что я знаю, или видела, или чувствовала. Если у тебя низкое мнение обо мне как о матери, будь добр оставить его при себе, поскольку все, что ты знаешь, ты знаешь только от меня, а рассказала я тебе об этом, потому что считаю: может настать момент, когда будущее Питера будет зависеть от того, знаешь ли ты, что он собирается делать и как ему помочь. Или — будущее Питера как достойного человека зависит от того, поможет ли он тебе. Поэтому я открыла тебе свое сердце. Ради Питера. И ради Питера же выдерживаю твое презрение, Юлиан Дельфийски. Так что не предай моей любви к моему сыну. Пусть он думает или не думает, что ему это все равно, но он вырос с родителями, которые его любят и делали для него все, что могли. В том числе и лгали ему насчет того, во что мы верим, что знаем, так что он теперь может промчаться по миру Александром, храбро стремясь к краю Земли, в полной свободе, которая знаешь откуда берется? От родителей, слишком глупых, чтобы тебе помешать. Пока у тебя не будет своего ребенка, ради которого ты принесешь в жертву свою жизнь и закрутишь ее в крендель, в узел, не смей судить меня и то, что я сделала.
— Я не сужу вас, — ответил Боб. — Честное слово. Как вы и сказали, я просто хочу понять Питера.
— Тогда знаешь что? — сказала миссис Виггин. — Ты просто задаешь не те вопросы. «Могу я ему верить?» — презрительно передразнила она. — Кому ты можешь и кому не можешь доверять, куда больше зависит от того, кто ты сам, чем от того, кто тот человек. А правильный вопрос был бы такой; «Хочу ли я, чтобы Питер Виггин правил миром?» Потому что, если ты ему поможешь и он выберется из этой передряги живым, то к тому и придет. Он не остановится, пока не достигнет этой цели. И он спалит твое будущее и чье угодно заодно, если это приведет его к цели. Так вот о чем спроси себя: станет ли мир лучше, если Гегемоном будет Питер Виггин? И не церемониальной фигурой, как та яйцеголовая жаба, что сейчас занимает этот пост. Я имею в виду Питера Виггина в роли Гегемона, который придаст миру ту форму, которую сочтет нужной.
— Вы исходите из допущения, что мне небезразлично, будет мир лучше или нет, — ответил Боб. — А если меня интересует лишь собственное выживание и собственная карьера? Тогда единственный важный вопрос будет такой: «Будет ли Питер полезен для моих планов?»
Она рассмеялась и покачала головой: — Ты сам веришь в то, что говоришь? Ведь ты действительно ребенок!
— Простите, но разве я притворялся кем-нибудь другим?
— Ты притворяешься, — сказала мать Эндера, — человеком такой неимоверной ценности, что говоришь о «союзе» с Питером Виггином, будто привел с собой армии.
— Я не привел армий, — ответил Боб, — но я принесу победу любой армии, которую он мне даст.
— Если бы Эндер вернулся домой, он был бы похож на тебя? Самодовольный и наглый?
— Совсем нет, — возразил Боб. — Но я никого не убил.
— Кроме жукеров.
— А зачем мы сейчас с вами воюем?
— Я тебе рассказала все о своем сыне, о своей семье, а в ответ не услышала ничего. Только… фырканье.
— Я не фыркаю, — сказал Боб. — Вы мне нравитесь.
— Ох, спасибо большое.
— Я вижу в вас мать Эндера Виггина. Вы понимаете Питера так, как Эндер понимал своих солдат. Как он понимал своих противников. И вы достаточно смелы, чтобы сразу действовать, когда предоставляется возможность. Я только появился у вас на пороге, и вы мне все это рассказали. Нет, мэм, я вас никак не презираю. И знаете, что я думаю? Я думаю, что вы, пусть даже сами не понимаете этого, в Питера верите до конца. Вы хотите ему успеха. Хотите, чтобы он правил миром. И мне вы все это рассказали не потому, что я хороший мальчик, а потому что этим, как вы думаете, помогли Питеру сделать еще один шаг к конечной победе.
Она покачала головой:
— Не все думают как солдаты.
— Вряд ли вообще кто-то так думает. Только очень редкие и очень ценные солдаты.
— Позволь мне тебе кое-что сказать, Юлиан Дельфийски. У тебя не было отца и матери, поэтому тебе надо от кого-то это услышать. Знаешь, чего я больше всего боюсь? Что Питер так целеустремленно будет претворять в жизнь свои амбиции, что у него не будет жизни.
— Завоевывать мир — это не жизнь?
— Александр Македонский, — сказала миссис Виггин. — Он мне снится в кошмарах. Все его завоевания, победы, достижения — это все были поступки подростка. Когда он созрел для того, чтобы иметь жену, детей, было уже поздно. Он умер, не успев этого сделать. И вряд ли это у него хорошо бы получилось. Он слишком много уже обрел власти раньше, чем попытался обрести любовь. Этого я боюсь для Питера.
— Любовь? Вот к этому все и сводится?
— Нет, не просто любовь. Я говорю о цикле жизни. Я говорю о том, чтобы найти чужого человека, женщину, решить жениться на ней и остаться с ней навеки, независимо от того, будете ли вы еще любить друг друга через несколько лет. А зачем это делать? Чтобы вместе заводить малышей, стараться сохранить им жизнь, учить их тому, что им надо знать, чтобы когда-нибудь они сами завели своих малышей, и чтобы мир не остановился. И ты сможешь вздохнуть спокойно, лишь когда у тебя будут внуки, пара горстей внуков, потому что тогда ты будешь знать, что твой род не угаснет и ты не умрешь в мире. Себялюбиво? Да нет, просто для этого и нужна жизнь. Это единственное, что приносит счастье, и всегда приносило, всем л каждому. Все остальное победы, достижения, почести, великие дела — они приносят лишь мгновенные приливы радости. Но связать себя с другим человеком и с вашими общими детьми — вот что такое жизнь. А этого ты не сможешь сделать, если в центре твоей жизни — честолюбие. Ты никогда не будешь счастлив. Тебе всегда будет мало, даже если будешь править миром.
— Это вы говорите мне? — спросил Боб. — Или Питеру?
— Это я говорю тебе, чего хочу для Питера, — ответила миссис Виггин. — Но если ты хоть на одну десятую такой умный, как ты о себе думаешь, ты это применишь и к себе. Или никогда в жизни не будешь знать настоящей радости.
— Простите, если я что-то упустил, — сказал Боб, — но насколько я понял, брак и дети не принесли вам ничего, кроме горя. Вы потеряли Эндера, потеряли Валентину и провели всю жизнь, злясь на Питера или беспокоясь за него.
— Вот именно, — сказала она. — Наконец-то ты понял.
— Я только не понял, где тут радость?
— Горе и есть радость, — объяснила миссис Виггин. — У меня есть о ком горевать. А у тебя есть?
Разговор был настолько напряженным, что Боб не успел выставить барьер против ее слов. Они закружились где-то у него внутри. Всплыли воспоминания о людях, которых он любил — несмотря на то, что отказывался кого-нибудь любить. Недотепа. Николай. Сестра Карлотта. Эндер. Родители, которых он наконец обрел.
— У меня есть о ком горевать.
— Это ты так думаешь, — возразила миссис Виггин. — Все так думают, пока не примут в свое сердце ребенка. Только тогда ты понимаешь, что значит быть заложником у любви. Когда есть человек, чья жизнь важнее твоей.
— Может быть, я знаю больше, чем вы думаете, — сказал Боб.
— Может быть, ты вообще ничего не знаешь.
Они смотрели друг на друга через стол, и громкое молчание повисло между ними. Боб даже не был уверен, что это перебранка. Несмотря на накал слов, он не мог не чувствовать, что только что получил сильную дозу той веры, которая была у этой женщины общей с ее мужем.
А может, это действительно была объективная истина и он просто не мог ее понять, потому что не был женат.
И никогда не будет. Уж если есть человек, чья жизнь была залогом, что он будет ужасным отцом, то этот человек — Боб. Никогда не сказав этого вслух, он всегда знал, что никогда не женится, никогда не будет иметь детей.
Но одно действие ее слова на него возымели: впервые в жизни он почти захотел, чтобы это было не так.
В тишине открылась дверь, и послышались голоса Питера и сестры Карлотты. Боб и миссис Виггин тут же вскочили с виноватым видом и с чувством вины, будто их застали на каком-то предосудительном свидании. Как оно в некотором смысле и было.
— Мам, я тут познакомился с приезжими людьми, — сказал Питер, входя в комнату.
Боб услышал, как Питер лжет, и почувствовал эту ложь как удар в лицо, потому что он знал: человек, которому лжет Питер, знает, что это ложь, и лжет в ответ, притворяясь, что верит.
Но на этот раз ложь можно придушить в зародыше.
— Здравствуйте, сестра Карлотта, — сказала миссис Виггин. — Мне молодой Юлиан очень много о вас рассказал. Он говорит, что вы — единственная в мире монахиня-иезуитка.
Питер и сестра Карлотта уставились на Боба в недоумении. Что он тут делает? Он чуть не расхохотался, видя их озадаченные лица, — быть может, потому, что сам не знал ответа на этот вопрос.
— Он пришел сюда, как пилигрим к святым местам, — объяснила миссис Виггин. — И смело мне сказал, кто он такой на самом деле. Питер, ты должен быть осторожен и никому не говорить, что это — один из товарищей Эндера, Юлиан Дельфийски. Он, оказывается, не погиб при том взрыве. Ради Эндера мы должны сделать, чтобы он был здесь как дома, но ему все еще грозит опасность, так что кто он — пусть будет нашей тайной.
— Конечно, мама, — ответил Питер. Он смотрел на Боба, но его глаза не выдавали истинных чувств. Как холодные глаза носорога, непроницаемые, но грозящие огромной опасностью.
Зато сестра Карлотта открыто возмутилась:
— После всех наших предосторожностей ты взял и все так и выложил? Ведь за этим домом наверняка следят.
— У нас был очень хороший разговор, — ответил Боб. — Он был бы невозможен посреди лжи.
— Ты же знаешь, что рискуешь и моей жизнью! Миссис Виггин коснулась ее руки:
— Вы останетесь у нас? В доме есть комната для гостей.
— Нам нельзя, — ответил Боб. — Она права. Даже то, что мы сюда пришли, выдало нас обоих. Наверное, завтра нам первым делом надо улететь из Гринсборо.
Он глянул на сестру Карлотту, зная, что она поймет его правильно — они уедут вечерним поездом или автобусом послезавтра. Или наймут под вымышленным именем квартиру и останутся на неделю. Снова началась ложь ради безопасности.
— Но хотя бы обедать останетесь? — настаивала миссис Виггин. — Познакомитесь с моим мужем? Я думаю, ему тоже интересно было бы увидеть мальчика, столь широко объявленного мертвым.
Боб увидел, что глаза Питера остекленели, и знал почему. Для Питера обед с родителями будет мучительной светской пыткой, когда нельзя будет говорить ничего важного. Может, вам было бы всем проще жить, если бы вы говорили друг другу правду? Но миссис Виггин говорила, что Питеру нужно ощущать, что он сам по себе. Если он узнает, что родители осведомлены о его деятельности, он, очевидно, почувствует, что его провели как ребенка. Хотя если он человек той породы, что может править миром, то должен справиться с тем, что родители знают его тайну.
Не мне решать. Я дал слово.
— Мы рады были бы, — сказал Боб. — Хотя есть опасность, что ваш дом взорвут, потому что мы здесь.
— Тогда поедим в городе, — сказала миссис Виггин. — Видите, как просто? Если что-то взорвут, пусть это будет ресторан. Они за это страховку получат.
Боб рассмеялся, но Питер даже не улыбнулся. Потому что, понял Боб, Питер не знает, сколько ей известно, и потому считает этот комментарий глупостью, а не шуткой.
— Только не итальянскую еду, — сказала сестра Карлотта.
— Нет, конечно, нет, — ответила миссис Виггин. — В Гринсборо вообще нет приличного итальянского ресторана.
Таким образом разговор свернул в сторону мелких и безопасных тем. Боб получил определенное удовольствие, видя, как Питер корчится от осознания потери времени на такие бесполезные разговоры. Я лучше знаю твою мать, чем ты. У меня к ней больше уважения.
Но любит она тебя.
Бобу было неприятно обнаружить в своем сердце зависть. От мелких человеческих чувств никто не застрахован, и Боб это знал, но он научился различать истинные наблюдения и то, что подсказывала зависть. Питеру еще придется этому научиться. Доверие, которое Боб так легко оказал миссис Виггин, между ним и Питером надо было бы строить шаг за шагом. Почему?
Потому что они с Питером очень похожи. Потому что он и Питер — естественные соперники. Потому что он и Питер легко могут стать смертельными врагами.
Если я в его глазах — второй Эндер, то он в моих — второй Ахилл? Если бы в мире не было Ахилла, не считал ли бы я Питера злом, которое должен уничтожить?
И если мы совместно победим Ахилла, не схватимся ли мы в битве друг с другом, уничтожая все плоды победы, разрушая все, что построили?
10
БРАТЬЯ ПО ОРУЖИЮ
Кому: RusFriend % BabaYaga @ MosPub. net
От: VladDragon%slavnet.com
Тема: Преданность
Для Питера обед в «Леблоне» с родителями, Бобом и Карлоттой состоял из долгих периодов мучительной скуки, перемежаемых краткими мигами панического страха. За весь обед никто ничего не сказал хоть сколько-нибудь существенного. Поскольку Боб выдавал себя за туриста, посетившего святилище Эндера, говорили только об Эндере, об Эндере и опять об Эндере. Но разговор неизбежно обходил темы весьма чувствительные — предметы, которые могли бы выдать, чем на самом деле занят Питер, и ту роль, которая может достаться Бобу.
Хуже всего было, когда сестра Карлотта — монахиня она там или нет, но она умела быть вреднейшей из стерв, когда ей хотелось, — начала расспрашивать Питера о занятиях в университете, хотя отлично знала, что все эти занятия всего лишь прикрытие для дел куда более важных.
— Я, знаете ли, просто удивляюсь, что вы тратите время на обычные курсы, хотя ваши способности следовало бы использовать намного интенсивнее.
— Мне нужен диплом, как и всякому студенту, — ответил Питер, внутренне дернувшись.
— Но почему тогда не изучать то, что подготовит вас к исполнению роли на большой политической сцене?
Как ни смешно, его спас Боб.
— Брось, ба, — сказал он. — Человек со способностями Питера Виггина будет готов ко всему, к чему захочет и когда захочет. Официальное обучение для него труда не составляет. Он его проходит, только чтобы доказать людям, что может жить по правилам, когда это необходимо. Верно, Питер?
— В общем, — ответил Питер. — Меня мои занятия интересуют даже меньше, чем вас, а вас они вообще интересовать не должны.
— А если ты так их не любишь, зачем мы тогда платим за обучение? — спросил отец.
— А мы не платим, — напомнила мать. — У Питера такие успехи, что они сами ему платят.
— И ничего за свои деньги не получают? — спросил отец.
— Они получают то, что хотят, — возразил Боб. — Чего бы Питер ни достиг, всегда будут напоминать, что он учился в университете Гринсборо. Он будет для них ходячей рекламой. Я бы сказал, что это отличная отдача от инвестиций, вы не находите?
Пацан заговорил на языке, который отец понимал, — надо было отдать ему должное, Боб знал, к кому обращается. И все же Питеру было досадно, что Боб так легко просек, что за идиоты его родители и как их легко провести. Как будто Боб, таская для Питера каштаны из огня, одновременно ткнул его носом в то, что он еще дитя, живущее с родителями, а у него, Боба, более непосредственные отношения с жизнью. От этого Питер еще больше разозлился.
И только к концу обеда, когда все они вышли из бразильского ресторана и шли к станции, Боб бросил бомбу.
— Вы знаете, что нам, поскольку мы себя здесь раскрыли, надо немедленно снова скрыться. — Родители Питера что-то сочувственно промычали, и Боб сказал: — Я вот подумал: не поехать ли Питеру с нами? Выбраться на время из Гринсборо? Как ты, Питер? Паспорт у тебя есть?
— Нет, у него нет, — сказала мать одновременно с ответом Питера: «Конечно, есть».
— У тебя есть паспорт? — удивилась мать.
— Просто на всякий случай, — ответил Питер. Он не стал добавлять, что у него шесть паспортов четырех стран и десять различных банковских счетов со средствами, накопленными работой обозревателя.
— Но сейчас же середина семестра, — сказал отец.
— Я могу взять отпуск, когда захочу, — ответил Питер. — А предложение звучит интересно. Куда вы едете?
— Мы еще не знаем, — сказал Боб. — Мы решаем только в последнюю минуту. Но мы тебе напишем и скажем, где мы.
— В кампусе электронные адреса не защищены, — сказал отец очень кстати.
— Но ведь любой адрес можно взломать? — спросила мать.
— Мы напишем шифром, — успокоил их Боб.
— Мне это не кажется разумным, — покачал головой отец. — Пусть Питер считает, что его занятия — пустая формальность, но в этой жизни без диплома не обойтись. Если чем-то занялся, Питер, это надо закончить. Если по твоей зачетке будет видно, что ты учился урывками, на серьезных работодателей это произведет плохое впечатление.
— И как ты думаешь, какую карьеру я себе рисую? — спросил Питер с досадой. — Унылого ботаника в корпорации?
— Терпеть не могу, когда ты пытаешься говорить сленгом Боевой школы, — заявил отец. — Ты там не был, и не надо строить из себя боевого аса.
— Не согласен, — возразил Боб, предупреждая вспышку Питера. — Я там был и считаю, что слово «ботаник» — обычное слово в лексиконе. Ведь выражение «строить из себя» тоже когда-то было жаргоном? Слово врастает в язык, когда его используют.
— Все равно он говорит как мальчишка, — буркнул отец, но это была всего лишь попытка оставить последнее слово за собой.
Питер ничего не сказал, но не был благодарен Бобу за то, что Боб встал на его сторону. Наоборот, этот парень действительно его вывел из себя. Как будто Боб считал, что может войти в жизнь Питера и встать между ним и его родителями как спаситель какой-то. Это принижало Питера в собственных глазах. Никогда не было, чтобы читатели его работ под псевдонимами Локи или Демосфена относились к нему презрительно, — потому что не знали, что он еще ребенок. Но то, как вел себя Боб, могло быть предупреждением о будущем. Если Питер выступит под собственным именем, ему немедленно придется встретиться именно с таким отношением. Люди, которые когда-то дрожали от страха попасть под аналитический скальпель Демосфена, люди, которые когда-то мечтали снискать одобрение Локи, в грош не поставят все, что будет писать Питер, и скажут: «Чего же еще ждать от ребенка», или добрее, но не менее уничижительно: «Когда он наберется опыта, тогда и посмотрим…» Взрослые всегда говорят что-нибудь в этом роде. Как будто опыт действительно имеет какую-то корреляцию с мудростью, как будто не все глупости в мире делались взрослыми.
А к тому же Питер не мог избавиться от чувства, что Боб получает удовольствие от его невыгодного положения. Зачем этот маленький хорек пролез в его дом? Ах, пардон, в дом Эндера, конечно же. Но он знал, что это дом Питера, и прийти домой и застать Боба за разговором с матерью — это было как застигнуть грабителя на месте преступления. Боб ему не понравился с самого начала — и особенно тот наглый вид, с которым он обиженно ушел, когда Питер не сразу ответил на его вопрос. Да, Питер действительно его слегка поддразнивал, и в этом был элемент презрительности — подразнить ребенка перед тем, как сказать ему, что он хочет знать. Но отмщение Боба перехлестнуло далеко через край. Особенно этот несчастный обед.
И все же…
Боб — настоящий человек. Лучший, кого выпустила Боевая школа. И Питер может его использовать. Может быть, Питеру он даже нужен на самом деле, именно потому, что сам он не мог себе позволить выступить публично. Боб же пользовался уважением, несмотря на рост и возраст, потому что он участвовал в битве. Он мог действовать сам, вместо того чтобы дергать за ниточки за сценой или добиваться решений правительства, влияя на общественное мнение. Если бы Питер заключил с ним какой-то рабочий союз, это сильно компенсировало бы его бессилие. Если бы только Боб не был таким невыносимым наглецом!
Нельзя, чтобы личные чувства сказывались на работе.
— Знаете что? — спросил Питер. — У вас, мама и папа, завтра есть что делать, а у меня первое занятие лишь после полудня. Давайте-ка я пройду с нашими гостями туда, где они заночуют, и поговорю насчет возможности с ними поехать.
От: VladDragon%slavnet.com
Тема: Преданность
Давайте сразу проясним одну вещь: я никогда не «примыкал» к Ахиллу. Насколько мне было известно, Ахилл говорил от имени России. И это России я согласился служить и об этом решении не сожалел и не сожалею. Я верю, что искусственное разделение народов Великой Славии служит только одной цели: не дать нам раскрыть весь наш потенциал. Разоблачение Ахилла вызвало хаос, но даже в этом хаосе я был бы рад любой возможности служить. То, чему я научился в Боевой школе, может определить будущее нашего народа. Если моя связь с Ахиллом закрыла мне дорогу к службе, так тому и быть, и все же стыд и позор, если все мы пострадаем от акта саботажа, исполненного каким-то психопатом. Ведь именно сейчас я нужнее всего. У матери-России нет более преданного сына.
Для Питера обед в «Леблоне» с родителями, Бобом и Карлоттой состоял из долгих периодов мучительной скуки, перемежаемых краткими мигами панического страха. За весь обед никто ничего не сказал хоть сколько-нибудь существенного. Поскольку Боб выдавал себя за туриста, посетившего святилище Эндера, говорили только об Эндере, об Эндере и опять об Эндере. Но разговор неизбежно обходил темы весьма чувствительные — предметы, которые могли бы выдать, чем на самом деле занят Питер, и ту роль, которая может достаться Бобу.
Хуже всего было, когда сестра Карлотта — монахиня она там или нет, но она умела быть вреднейшей из стерв, когда ей хотелось, — начала расспрашивать Питера о занятиях в университете, хотя отлично знала, что все эти занятия всего лишь прикрытие для дел куда более важных.
— Я, знаете ли, просто удивляюсь, что вы тратите время на обычные курсы, хотя ваши способности следовало бы использовать намного интенсивнее.
— Мне нужен диплом, как и всякому студенту, — ответил Питер, внутренне дернувшись.
— Но почему тогда не изучать то, что подготовит вас к исполнению роли на большой политической сцене?
Как ни смешно, его спас Боб.
— Брось, ба, — сказал он. — Человек со способностями Питера Виггина будет готов ко всему, к чему захочет и когда захочет. Официальное обучение для него труда не составляет. Он его проходит, только чтобы доказать людям, что может жить по правилам, когда это необходимо. Верно, Питер?
— В общем, — ответил Питер. — Меня мои занятия интересуют даже меньше, чем вас, а вас они вообще интересовать не должны.
— А если ты так их не любишь, зачем мы тогда платим за обучение? — спросил отец.
— А мы не платим, — напомнила мать. — У Питера такие успехи, что они сами ему платят.
— И ничего за свои деньги не получают? — спросил отец.
— Они получают то, что хотят, — возразил Боб. — Чего бы Питер ни достиг, всегда будут напоминать, что он учился в университете Гринсборо. Он будет для них ходячей рекламой. Я бы сказал, что это отличная отдача от инвестиций, вы не находите?
Пацан заговорил на языке, который отец понимал, — надо было отдать ему должное, Боб знал, к кому обращается. И все же Питеру было досадно, что Боб так легко просек, что за идиоты его родители и как их легко провести. Как будто Боб, таская для Питера каштаны из огня, одновременно ткнул его носом в то, что он еще дитя, живущее с родителями, а у него, Боба, более непосредственные отношения с жизнью. От этого Питер еще больше разозлился.
И только к концу обеда, когда все они вышли из бразильского ресторана и шли к станции, Боб бросил бомбу.
— Вы знаете, что нам, поскольку мы себя здесь раскрыли, надо немедленно снова скрыться. — Родители Питера что-то сочувственно промычали, и Боб сказал: — Я вот подумал: не поехать ли Питеру с нами? Выбраться на время из Гринсборо? Как ты, Питер? Паспорт у тебя есть?
— Нет, у него нет, — сказала мать одновременно с ответом Питера: «Конечно, есть».
— У тебя есть паспорт? — удивилась мать.
— Просто на всякий случай, — ответил Питер. Он не стал добавлять, что у него шесть паспортов четырех стран и десять различных банковских счетов со средствами, накопленными работой обозревателя.
— Но сейчас же середина семестра, — сказал отец.
— Я могу взять отпуск, когда захочу, — ответил Питер. — А предложение звучит интересно. Куда вы едете?
— Мы еще не знаем, — сказал Боб. — Мы решаем только в последнюю минуту. Но мы тебе напишем и скажем, где мы.
— В кампусе электронные адреса не защищены, — сказал отец очень кстати.
— Но ведь любой адрес можно взломать? — спросила мать.
— Мы напишем шифром, — успокоил их Боб.
— Мне это не кажется разумным, — покачал головой отец. — Пусть Питер считает, что его занятия — пустая формальность, но в этой жизни без диплома не обойтись. Если чем-то занялся, Питер, это надо закончить. Если по твоей зачетке будет видно, что ты учился урывками, на серьезных работодателей это произведет плохое впечатление.
— И как ты думаешь, какую карьеру я себе рисую? — спросил Питер с досадой. — Унылого ботаника в корпорации?
— Терпеть не могу, когда ты пытаешься говорить сленгом Боевой школы, — заявил отец. — Ты там не был, и не надо строить из себя боевого аса.
— Не согласен, — возразил Боб, предупреждая вспышку Питера. — Я там был и считаю, что слово «ботаник» — обычное слово в лексиконе. Ведь выражение «строить из себя» тоже когда-то было жаргоном? Слово врастает в язык, когда его используют.
— Все равно он говорит как мальчишка, — буркнул отец, но это была всего лишь попытка оставить последнее слово за собой.
Питер ничего не сказал, но не был благодарен Бобу за то, что Боб встал на его сторону. Наоборот, этот парень действительно его вывел из себя. Как будто Боб считал, что может войти в жизнь Питера и встать между ним и его родителями как спаситель какой-то. Это принижало Питера в собственных глазах. Никогда не было, чтобы читатели его работ под псевдонимами Локи или Демосфена относились к нему презрительно, — потому что не знали, что он еще ребенок. Но то, как вел себя Боб, могло быть предупреждением о будущем. Если Питер выступит под собственным именем, ему немедленно придется встретиться именно с таким отношением. Люди, которые когда-то дрожали от страха попасть под аналитический скальпель Демосфена, люди, которые когда-то мечтали снискать одобрение Локи, в грош не поставят все, что будет писать Питер, и скажут: «Чего же еще ждать от ребенка», или добрее, но не менее уничижительно: «Когда он наберется опыта, тогда и посмотрим…» Взрослые всегда говорят что-нибудь в этом роде. Как будто опыт действительно имеет какую-то корреляцию с мудростью, как будто не все глупости в мире делались взрослыми.
А к тому же Питер не мог избавиться от чувства, что Боб получает удовольствие от его невыгодного положения. Зачем этот маленький хорек пролез в его дом? Ах, пардон, в дом Эндера, конечно же. Но он знал, что это дом Питера, и прийти домой и застать Боба за разговором с матерью — это было как застигнуть грабителя на месте преступления. Боб ему не понравился с самого начала — и особенно тот наглый вид, с которым он обиженно ушел, когда Питер не сразу ответил на его вопрос. Да, Питер действительно его слегка поддразнивал, и в этом был элемент презрительности — подразнить ребенка перед тем, как сказать ему, что он хочет знать. Но отмщение Боба перехлестнуло далеко через край. Особенно этот несчастный обед.
И все же…
Боб — настоящий человек. Лучший, кого выпустила Боевая школа. И Питер может его использовать. Может быть, Питеру он даже нужен на самом деле, именно потому, что сам он не мог себе позволить выступить публично. Боб же пользовался уважением, несмотря на рост и возраст, потому что он участвовал в битве. Он мог действовать сам, вместо того чтобы дергать за ниточки за сценой или добиваться решений правительства, влияя на общественное мнение. Если бы Питер заключил с ним какой-то рабочий союз, это сильно компенсировало бы его бессилие. Если бы только Боб не был таким невыносимым наглецом!
Нельзя, чтобы личные чувства сказывались на работе.
— Знаете что? — спросил Питер. — У вас, мама и папа, завтра есть что делать, а у меня первое занятие лишь после полудня. Давайте-ка я пройду с нашими гостями туда, где они заночуют, и поговорю насчет возможности с ними поехать.