Страница:
– В Галлии, где я провел много лет, племена, происходящие от одного корня, говорящие на одном языке, делящие общее наследие, соперничают с незапамятных времен, пытаясь уничтожить друг друга. Я вскоре понял одно обстоятельство. Хотя моя армия и воевала со всеми этими племенами, там постоянно попутно велась еще и тайная война, в ходе которой племена непрерывно сражались между собой. То же самое творится и в Иллирии, и в Дакии. На самом деле борьба за владычество Рима над миром – это средство насадить мир. Только через рабство племена обретают свободу от вечных междоусобных распрей. Первым шагом всегда является подчинение коллективной воли какому-нибудь проницательному и решительному человеку. Ты понимаешь, о чем я?
– Да, – с готовностью отозвалась Клеопатра, и это заставило Цезаря задуматься: уж не копит ли она мысли для того, чтобы нанести неожиданный удар? – Ты стремишься не удушать, а объединять.
– Ты слишком юна, чтобы знать Посидония, моя дорогая, но знакомство с ним было бы для тебя благотворно. Он много путешествовал, изучая искусства и науки по всему свету.
– Странно. Мы не видели его здесь, в Александрии, где, как известно, собираются величайшие философы, – ответила Клеопатра, к раздражению Цезаря. – Но как бы то ни было, это единство людей, которое ты описывал, диктатор, уместно лишь для тех, кого, как ты уверен, ты должен улучшить. А что оно может дать нам, грекам, цивилизованному народу, не нуждающемуся в улучшении? Как мы можем процветать под владычеством культуры, чье искусство и философия бесспорно произошли от наших?
Это и вправду было уже чересчур. Но Клеопатра произнесла это столь очаровательно! Она явно понимала, что не имеет никакой реальной власти над ним. Цезарь мог позволить себе быть великодушным. Клеопатра столь молода – она сказала, что ей двадцать один год, меньше, чем было бы сейчас его дочери Юлии, останься она в живых…
– Боги явно перебрали хмельного в тот день, когда решили сделать некую высокомерную юную гречанку царицей до неприличия богатого народа. И я, несомненно, напился пьян, раз согласился вручить власть подобной девушке.
– Царица благодарит тебя.
– Как тебе известно, дитя, и как мы видели здесь, в твоей стране, без господина не обойтись. Это очевидно. Это соответствует закону богов и повелениям природы. В противном случае начинаются беспорядки. «Сильные делают, что пожелают, а слабым остается лишь страдать», если, конечно, мне позволено будет цитировать грека по-гречески.
К этому времени они с Клеопатрой уже остались наедине. Царица давным-давно отпустила пирата, а Цезарь – своих людей. Они сидели друг против друга на ложах, обтянутых белым льном, а между ними стоял столик с освежающими напитками и лакомствами. Некоторое время царица пристально разглядывала Цезаря, и он позволил ей это: ему доставляло удовольствие смотреть на пятна румянца, проступившие на высоких скулах девушки, и на пляшущие в ее глазах огоньки вдохновения.
– Разве не могут два цивилизованных народа, греки и римляне, править бок о бок? Разве народ, чья мощь заключена в военной силе, не в состоянии сотрудничать с другим, сила которого – в мире разума, мире искусства, знания и красоты?
– Такое возможно, но маловероятно. Люди состоятельные, буде им предоставляется такая возможность, всегда стремятся к власти и богатству.
– То же касается и женщин, – заметила Клеопатра.
– Да, мне еще не доводилось видеть женщину, лишенную честолюбия, – отозвался Цезарь. – А если женщина обладает достаточными средствами, многое становится возможным.
– Я рада, что ты так думаешь.
Клеопатра, довольная, откинулась назад, сложив изящные руки на коленях; на лице ее играла спокойная улыбка, как если бы она думала о какой-то очаровательной шутке, известной лишь ей одной. Цезарь был уверен, что они еще не завершили первую часть спора. Но сейчас ему хотелось завладеть ее разумом – как будто Клеопатра являлась еще одной землей, которую следовало завоевать во имя Рима и единства. Однако же она была не из тех женщин, которых можно просто взять. «Она, – подумал Цезарь, – представляет собой женщину, отдающую себя исключительно по собственному желанию. Она отдает себя так, как отдала бы весь мир».
– Хватит споров, царица, – проговорил Цезарь, вставая. – На сегодня ты уже вполне достаточно поиздевалась над стариком. А теперь иди в постель. Ты находишься под моей защитой.
Но Клеопатра осталась сидеть.
– Диктатор, в тот самый момент, когда я подумала, что ты владеешь греческим безукоризненно, ты допустил лингвистическую ошибку.
– Цезарь не допускает лингвистических ошибок, – ответил он.
И что теперь? Снова спорить с этим прелестным существом? Она что, решила испытать его терпение?
– Ты сказал: «Иди в постель», хотя явно имел в виду: «Идем в постель».
И снова Клеопатра взглянула на него так, словно не то смеялась над ним, не то пыталась соблазнить. Почему же он, пятидесятидвухлетний мужчина, имевший сотни любовниц, не может разгадать намерений этой девчонки?
– Нет, дорогая. Ты хорошо знаешь, что я имел в виду. Я всегда выражаюсь предельно четко.
Пухлощекий юноша-царь вихрем ворвался в спальню своей сестры. Невзирая на раннее утро, на нем было церемониальное одеяние и корона. Клеопатра едва успела прикрыть обнаженную грудь. Цезарь быстро сел; кинжал невесть когда успел перекочевать из-под подушки к нему в ладонь.
– Что ты здесь делаешь?! – вскричал молодой царь. Его припухшие губы дрожали. – Как ты сюда попала?
Следом за юнцом в комнату вошли солдаты Цезаря, а за ними – Арсиноя. Ее хищный, словно у пантеры, взгляд тут же метнулся от Клеопатры к ее любовнику.
Сколько же сейчас этой девчонке, Арсиное? Шестнадцать? Просто живой портрет ее покойной матери, вероломной Теи, сводной сестры Клеопатры; только глаза не карие, как у той, а мраморно-зеленые. Арсиноя усмехнулась, но ничего не сказала и просто взяла брата за руку.
– Ты что, демон или видение? Весь город против тебя! Как ты пробралась во дворец? Или ты все-таки призрак?
Клеопатра не ответила. Она ждала, пока заговорит Цезарь. Хотя он только что вернул ей трон, он все же был диктатором Рима, и она зависела от его милости. Во всяком случае, сейчас.
– Дорогой мой царь Птолемей, – начал Цезарь, откладывая кинжал, – я обещал, что восстановлю отношения между тобою и твоей сестрой. И я сделал это.
Солдаты Цезаря, готовые схватить юнца, дружно уставились на своего командира, но он остановил их взмахом руки.
– Но я вовсе не хотел мириться с ней! – отозвался юноша, указывая на Клеопатру.
Та старалась сохранять достоинство, насколько это возможно для обнаженной молодой женщины, оказавшейся в одной комнате со множеством незнакомцев.
– Она – чудовище! – продолжал Птолемей. – Неужто она настроила тебя против нас?
– Ну, полно, не стоит так огорчаться, – произнес Цезарь. – Давайте соберемся сегодня попозже, после завтрака, и я обо всем сообщу тебе и твоим регентам.
Спокойный голос Цезаря заполнил собою комнату, развеяв гнев Птолемея, который как будто висел в воздухе. Но юноша-царь не успокоился.
– Что ты тут делаешь? – запинаясь, обратился он к Клеопатре.
– Так-то ты приветствуешь свою сестру, вернувшуюся в Александрию? – вопросила Клеопатра, стараясь подражать добродушному тону Цезаря. – Я не видела тебя почти два года, брат мой. Как ты вырос!
Птолемей не стал выше, но зато раздался вширь, напомнив девушке покойного отца, каким тот сделался в последние годы жизни.
Цезарь повернулся к юноше:
– Тебе известны условия, изложенные в завещании твоего отца. Вы с Клеопатрой должны править совместно. Ты не можешь оспаривать это. И тебе не стоило вынуждать ее бежать из страны.
– Вынуждать ее бежать? Да она удрала, словно воровка, и подняла против меня армию! – взорвался Птолемей.
«Смешно», – подумала Клеопатра. Нет, она даже пальцем не пошевельнет, чтобы укрепить позиции этого идиота в глазах римского диктатора, жителей Александрии или самих богов.
– Все это позади, и я требую, чтобы вы помирились. Все уже решено. Не следует затевать новый спор, когда удалось достичь гармонии. – Цезарь улыбнулся Арсиное. – Не этому ли нас учат философы, молодая госпожа? Брат прислушивается к тебе. Посоветуй ему вести себя рассудительно. Ты ведь не хочешь, чтобы он пострадал.
– Нет, диктатор. Не хочу.
Арсиноя сложила руки на своей пышной груди и смерила Клеопатру ледяным взглядом. Клеопатре показалось, что Арсиноя оценила ситуацию и пришла к каким-то своим непонятным выводам.
– Не пойти ли нам отсюда, брат?
Юноша скривился, взглянув на Клеопатру, но все же позволил увести себя. Царственная Арсиноя взяла младшего брата под локоть и вывела из комнаты, словно слепца. Никогда не быть Птолемею таким величественным, как эта юница!
Клеопатра облегченно выдохнула и опустилась на подушку. После двух лет изгнания так хорошо проснуться в собственной кровати – неважно, при каких обстоятельствах. Она не спала – не спала нормально – уже много месяцев. И даже минувшей ночью они с Цезарем бодрствовали почти до рассвета, ведя переговоры и занимаясь любовью. К счастью, в обоих этих делах Клеопатра была неутомима.
В первом она совершенствовалась много лет – и в правление отца, и в изгнании, где она была стеснена в средствах. Что же касается второго, то Клеопатра привыкла к мужчине вдвое младше Цезаря, так что страсть этого человека, столь сдержанного и столь обходительного, почти не затрагивала ее. Царица подумала об Архимеде – своем родиче, любовнике, товарище, который все еще пребывал в изгнании, о его глазах, темных и глубоких, словно Нил, о его сильных широких плечах, о том, как он впадал в неистовство, уже доставив удовольствие ей, и как он кричал, занимаясь любовью, словно возносил молитвы какой-то требовательной богине…
Клеопатре сделалось больно от своего предательства. Но что ей оставалось? Здесь находился Юлий Цезарь, бесспорный властелин мира, который дал ей возможность, ничего не страшась, вернуться в свои покои и жить здесь, в Александрии, где в окна врывается шум и запах моря.
Сколько раз она задумывалась: ступит ли ее нога еще хоть раз на египетскую землю? А уж возможность спать в собственной постели, на пуховой перине, и вовсе казалась неисполнимой мечтой.
Ей пришлось выбирать, холодно и обдуманно, и она не ошиблась. «В вопросах государственных будь хладнокровна». Самый доверенный советник Клеопатры, Гефестион, которого она оставила в Синае, как и Архимеда, столько лет вдалбливал ей эти слова, что теперь она могла повторить их в любое время дня и ночи. Она не должна ни о чем сожалеть.
Сегодня утром Цезарь выглядел старше. От вина, которое они выпили ночью за время своей бесконечной беседы, вокруг глаз и рта Цезаря пролегли морщины, и коричневые пятнышки усыпали его кожу, словно крохотные грибы.
Архимед набросился бы на нее в тот самый миг, как только последний солдат покинул спальню, и Клеопатра ожидала того же и от Цезаря, ибо считала, что это естественная потребность всякого мужчины после пробуждения. Но Цезарь всего лишь зевнул, потянулся, попытался дотянуться до пальцев ног и застонал, когда ему это не удалось. Правда, Клеопатра не могла не признать, что, невзирая на немолодую кожу, он выглядел необычайно стройным и бодрым. На поджаром теле – ни единой унции жира.
Цезарь обладал узким римским носом и некрасивым, но утонченным и умным лицом, окаймленным редеющими темными волосами. Складки у рта и под нижней губой образовывали строгий треугольник. Уши у него были маленькие, а пальцы – длинные, как у истинного аристократа. Черты диктатора отличались пропорциональностью, а шея была гладкой, как у юноши, – кожа на ней еще не начала отвисать.
– Какая у тебя красивая длинная шея, – сказала ему Клеопатра.
– Как у Венеры, – небрежно отозвался Цезарь, и Клеопатра улыбнулась, вспомнив, что Цезарь утверждает, будто является прямым потомком этой богини. – У нас это семейное. А ты… – промолвил он, погладив Клеопатру по щеке. – Боги украшают лица юных утренней росой. Когда ты доживешь до моих лет, такого уже не будет.
Клеопатра улыбнулась в ответ, попутно оценивая в мыслях новый порядок вещей. Она больше не изгнанница, выжидающая подходящего момента, чтобы напасть на войско своего брата. Она снова царица Египта. Цезарь нанес сокрушительное поражение Помпею и римскому сенату, и это сделало его самым могущественным человеком в мире. И Цезарь теперь был ее благодетелем и любовником.
Однако Клеопатра не знала самого главного: захвачена ли ее страна на самом деле. Цезарь вел себя скорее как гость, старающийся устроиться с наибольшими удобствами, чем как вражеский главнокомандующий, вступивший в город под своими «орлами» и тут же завязавший схватку с александрийской армией. Клеопатре было все равно, какую именно версию Цезарь предпочтет для истории. Сама она полагала, что Цезарь вступил в ее город, намереваясь захватить его. Он наверняка думал, что это будет легко. Он только что разгромил Помпея и верил в свою непобедимость. Но Цезарь недооценил ненависть Александрии ко всему римскому и древнюю гордость греков и египтян, до сих пор кипевшую в крови здешних жителей. Они не склонились перед высокопоставленным римским полководцем.
И теперь Цезарю со своими людьми приходилось сидеть, запершись во дворце, – так бесило чернь само их присутствие. И все же Цезарь действовал не как пленник.
– Диктатор, я никак не пойму одного: воюешь ли ты с моим братом?
– Что? Ну конечно же нет. Я – друг египетской короны, как и все римляне. Я же говорил тебе: я прибыл в Александрию, разыскивая своего бывшего союзника и старого друга, Помпея, которого мне, к несчастью, пришлось разгромить в Греции. Я даже не хотел воевать с Помпеем, но, похоже, никто больше не может мириться с тем, что сейчас творится в Риме. Я прибыл сюда, чтобы заключить мир с Помпеем, вернуть ему здравый рассудок и увезти с собой обратно в Рим. Я хотел, чтобы он увидел: алчные сенаторы, подтолкнувшие его к войне со мной, действовали исключительно в собственных интересах, а вовсе не в моих и не в его. Но евнух твоего брата, Потиний, опередил меня. Он встретил меня и преподнес мне голову Помпея.
Цезарь отвернулся, как если бы пытался скрыть от Клеопатры свою печаль.
– Я могу воевать с Потинием, – продолжал он, словно прямо сейчас составлял для себя план действий. – Я могу воевать с армией твоего брата – но не с твоим братом. Посмотрим, что готовит нам грядущий день.
«Как может этот человек столь несерьезно относиться к войне? – поразилась Клеопатра. – Быть может, это потому, что там прошла вся его жизнь?» Он оставался одинаково спокойным и бесстрастным, даже когда дело касалось вещей, которые обычно вызывают самые сильные чувства: споров, торговли, денег, любви.
Тут в дверь постучали. Вошел один из людей Цезаря, нимало не смущаясь из-за того, что помешал утренней близости между своим командиром и царицей Египта. Интересно, часто ли солдатам Цезаря приходится заставать подобные сцены?
– Прости, что беспокою тебя, Цезарь, но этот мальчишка-царь сейчас толкает речь перед скопищем недовольных, собравшихся у ворот дворца. Он сорвал корону и швырнул ее в толпу. Он осыпает царицу оскорблениями. Он подстрекает чернь. Может, убрать его?
– Нет-нет, – утомленно произнес Цезарь. – Подождите. Я схожу за ним и верну его во дворец.
– Мы можем управиться с этим, – сказал солдат.
– Да, но мне следует самому разобраться с ним, – объяснил Цезарь. – Кроме того, я намерен обратиться к толпе с небольшой речью. Я скажу им, что их царица вернулась и что Цезарь обещает их стране мир.
– Пусть виноторговцы продают свой товар по сниженным ценам, – предложила Клеопатра, вспомнив, как ее отец прибегал к этой уловке, дабы утихомирить Александрию.
– Превосходная мысль! – согласился Цезарь.
– Как прикажешь, – отозвался солдат.
Он вежливо поклонился Клеопатре, не глядя, впрочем, ей в глаза, и вышел.
– От моего брата всегда были одни неприятности, – молвила Клеопатра, приподнявшись на локте.
– Могу себе представить, – отозвался Цезарь. – Не беспокойся. Ему придется понять все.
– Диктатор!
– Можешь называть меня просто Цезарем, моя очаровательная царица. А я буду звать тебя Клеопатрой.
– Цезарь. Будь осторожен.
– Не беспокойся за меня, – сказал Цезарь, отмахиваясь от ее тревог. – Не стоит. Никто не пострадает. Во всяком случае, пока.
Каким образом в одном и том же теле могут соседствовать такое коварство и такая глупость, Клеопатра попросту не понимала. Но именно так обстояло дело с ее давним неприятелем, евнухом Потинием. Он натирал морщинистую кожу свинцовыми белилами, чтобы казаться молодым и красивым. Но не преуспел ни в том ни в другом, и теперь его маленькие темные глазки, густо накрашенные сурьмой, сердито сверлили молодую царицу. Но Клеопатра и не думала съеживаться под злобным взглядом евнуха. Этот человек изгнал царицу из ее собственного дворца в убийственную жару Среднего Египта и Синая, превратил ее братьев и сестру в своих рабов. Потиний оказался достаточно умен, чтобы выставить из Александрии Клеопатру, – и все же невероятно глуп. Он не понял главного: лишив дочь Птолемея Авлета безопасности, в которой протекала вся ее предыдущая жизнь, он заставил Клеопатру измерить глубину своей решимости. Именно Потиний позволил ей познать свою силу. От него бежала сообразительная девчонка, любительница приключений, а вернулась непреклонная, решительная женщина.
И вот теперь этот дурак воображает, будто может бросить вызов не только царице Египта, но еще и Юлию Цезарю!
– Царь не желает быть пленником в собственном царстве, – заявил Потиний Цезарю. – Это неприлично и не нужно.
Насупленный царь-юнец восседал в своем кресле рядом с Арсиноей, предоставив регенту говорить за него. Арсиноя, поднаторевшая в искусстве владеть собой, не выказывала никаких эмоций по поводу происходящего.
Несколькими днями раньше Цезарь со своими людьми деликатно увел юношу от толпы, собравшейся перед дворцом. Тогда Птолемей, не помня себя от раздражения, швырнул корону подданным, обозвал Клеопатру предательницей, собирающейся продать свой народ Риму, а Цезаря – диктатором, намеревающимся убить царя и сделать Клеопатру единственной правительницей Египта. Цезарь приказал своим солдатам не причинять мальчишке вреда; он знал, что Птолемей говорит с чужих слов. Это Потиний умело подстрекает юношу и направляет его чувства в нужное русло.
– Дорогой друг, разве скажешь в этих странных обстоятельствах, кто здесь пленник? – проговорил Цезарь. – На взгляд некоторых, Цезарь – пленник жителей Александрии.
Клеопатра уже начала привыкать к манере Цезаря говорить о себе в третьем лице, но все же это до сих пор резало ей слух.
– Потому что если Цезарь выйдет на улицу, на него тут же набросится эта самая толпа, которую ты, похоже, не в состоянии обуздать. А Цезарь не желает воевать с вашей чернью.
– Я уверен: если великий Цезарь пожелает покинуть Александрию, толпа станет куда уступчивее, – сказал евнух.
Клеопатра невольно задумалась: интересно, как долго еще Цезарь будет терпеть этого дурака?
– О! Но Цезарь пока что не желает покидать Александрию, – любезно отозвался диктатор. – И не только потому, что его дела здесь не завершены. Цезарь – пленник северного ветра, неблагоприятного для плавания. Так что, как ты можешь видеть, Цезарь – истинный пленник на ваших берегах. Но ты, друг мой, ты тоже пленник, хотя, возможно, предпочитаешь не признавать этого. И все же если ты высунешься за дворцовые ворота, мои солдаты тут же просветят тебя в этом вопросе. И царица – тоже пленница, разве нет? Все мы – пленники и, полагаю, в основном сами же в этом и виноваты.
– Вернувшись в Египет, царица нарушила царский указ, – упрямо проговорил Потиний. – Она должна понести наказание.
– Царица – сама правительница, в то время как ты – всего лишь назначенное лицо. Не забывай об этом.
Цезарь продолжал держаться чрезвычайно любезно, но Клеопатра заметила: чем жизнерадостнее звучал его голос, тем более грозным становился он сам.
– Воля Рима такова: царица Клеопатра и ее брат, царь Птолемей Старший, будут править совместно. Я – их покровитель и советник. И в доказательство своей доброй воли я возвращаю Египту остров Кипр. Царевна Арсиноя и царевич Птолемей Младший станут его правителями. Как только установится благоприятный ветер, они отбудут на Кипр вместе с назначенным мною регентским советом.
Клеопатра и Цезарь договорились об этом накануне ночью. Клеопатра знала, что никогда не сможет чувствовать себя в безопасности, пока Арсиноя находится в Египте. Традиции династии не допускали, чтобы у власти одновременно находились две женщины, и избавиться от одной из сестер можно было лишь при помощи убийства. В крайнем случае – изгнания. Клеопатра объяснила Цезарю, что ради покоя в стране Арсиною следует удалить. Она рассказала ему, как их сестра Береника, наставница Арсинои, взбунтовала армию против собственного отца, за что и была казнена. Арсиноя же выросла под крылышком у Береники. Неужто римлянин станет дожидаться, пока эта девчонка что-нибудь не предпримет? А это неизбежно. Не в характере Арсинои спокойно сидеть и смотреть, как Клеопатра и Птолемей Старший правят Египтом.
– Если я умру, Арсиноя выйдет замуж за нашего брата и станет царицей. Ей нужно быть сущей дурой, чтобы не попытаться убить меня. А кроме того, – сообщила своему любовнику Клеопатра, – Арсиноя и Птолемей с самого детства спят вместе.
– Любопытно, – отозвался Цезарь. – Но мы ведь не можем допустить, чтобы ты умерла.
Затем Цезарь припомнил, как однажды сослал сенатора Катона на Кипр, чтобы избавиться от него. Так что он прекрасно может проделать то же самое с Арсиноей и ее младшим братом, одиннадцатилетним Птолемеем. Вскоре этот малец, несомненно, станет таким же докучливым, как и нынешний царь.
– И мы придадим этой ссылке вполне благообразный вид, – добавил Цезарь. – Жест доброй воли и дружбы между новым диктатором Рима и египетской монархией.
– Быть может, этот жест станет первым из многих, – отозвалась Клеопатра, а потом подошла к Цезарю, увлекла его в кресло и соблазнила заняться любовью в этом положении.
Потиний, должно быть, представлял, что происходит между Цезарем и Клеопатрой, когда за ними закрываются двери. И тем не менее он упорно отказывался понимать, какое последствие имеют их отношения для его судьбы. Отец учил Клеопатру распознавать тех, кому благоволят боги, и вступать с ними в союз – не из личных интересов, а в знак признания верховенства божественного начала. Боги находились на стороне Цезаря. Сомнений быть не могло. А Цезарь теперь перешел на сторону Клеопатры. Последнее действие в этом уравнении очевидно для любого мыслящего человека, особенно если он изучал логику и математику. Но Потиний и родичи Клеопатры предпочли игнорировать этот факт; они не сделали ни единого шага ей навстречу.
– Ты не должен отсылать Арсиною! – воскликнул Птолемей. – Она – моя сестра и самый доверенный советник, хоть и не занимает никакой официальной должности.
Клеопатра впервые поняла, что Птолемея могут связывать с Арсиноей не только родственные узы или постель. Юный царь боялся, и не без оснований, что без Арсинои вообще перестанет являться помехой для Потиния, все увереннее забирающего Египет в свои жирные руки. Арсиноя же, со своей стороны, похоже, прекрасно это осознавала и пользовалась этим, чтобы хоть как-то компенсировать свое невыгодное положение в семейной иерархии.
– Дражайший брат, – произнесла Арсиноя, – если мой долг перед страной требует отправиться на Кипр, значит, я должна ехать. Но душою я навечно пребуду с тобой.
Птолемей дернулся было, желая что-то сказать, но Арсиноя взяла его за руку и заставила умолкнуть.
– Сейчас не время обсуждать это. Это наше личное дело, и нам не следует отнимать время у диктатора нашими семейными делами.
«До чего же ловкая девчонка!» – подумала Клеопатра. Береника бросила бы вызов Цезарю открыто, не задумываясь о цене, которую придется заплатить. Хвала богам, что Цезарь согласился удалить Арсиною из царства Клеопатры! И хвала богам, что старшей дочерью оказалась Береника, а не Арсиноя! Евнух Мелеагр, сделавший ставку на Беренику, был гениальным сообщником. Ныне он мертв – покончил с собою, когда его махинации потерпели крах. Но при мысли о том, что Арсиноя и Мелеагр могли бы объединить усилия, Клеопатру бросило в дрожь. Вместе они сделались бы сокрушительной силой. А нынешний регент Арсинои изрядно уступал ей в умении скрывать свои намерения.
– О великий Цезарь, боюсь, что твои старания помирить царскую семью приведут к противоположному результату, – сказал Потиний; в голосе его звучало поддельное беспокойство. – Я боюсь, что ты не понимаешь, как крепки кровные узы, запечатленные в жилах этой семьи. Неужто ты не видишь, что угрожаешь благополучию царя? Я, как его регент, просто обязан возразить.
– Цезарь примет твои возражения к сведению. Но это дела не меняет. Царевна и младший царевич отплывут сразу же, как только установится благоприятный ветер. Теперь поговорим об армии.
– Какой еще армии? – спросил евнух.
Клеопатра решила было, что сейчас Цезарь просто возьмет этого кретина за горло и навсегда избавит прочих от его присутствия. Но Цезарь оставался терпелив. Наверное, усиленно развивал в себе свое знаменитое милосердие, которым так гордился.
– Да, – с готовностью отозвалась Клеопатра, и это заставило Цезаря задуматься: уж не копит ли она мысли для того, чтобы нанести неожиданный удар? – Ты стремишься не удушать, а объединять.
– Ты слишком юна, чтобы знать Посидония, моя дорогая, но знакомство с ним было бы для тебя благотворно. Он много путешествовал, изучая искусства и науки по всему свету.
– Странно. Мы не видели его здесь, в Александрии, где, как известно, собираются величайшие философы, – ответила Клеопатра, к раздражению Цезаря. – Но как бы то ни было, это единство людей, которое ты описывал, диктатор, уместно лишь для тех, кого, как ты уверен, ты должен улучшить. А что оно может дать нам, грекам, цивилизованному народу, не нуждающемуся в улучшении? Как мы можем процветать под владычеством культуры, чье искусство и философия бесспорно произошли от наших?
Это и вправду было уже чересчур. Но Клеопатра произнесла это столь очаровательно! Она явно понимала, что не имеет никакой реальной власти над ним. Цезарь мог позволить себе быть великодушным. Клеопатра столь молода – она сказала, что ей двадцать один год, меньше, чем было бы сейчас его дочери Юлии, останься она в живых…
– Боги явно перебрали хмельного в тот день, когда решили сделать некую высокомерную юную гречанку царицей до неприличия богатого народа. И я, несомненно, напился пьян, раз согласился вручить власть подобной девушке.
– Царица благодарит тебя.
– Как тебе известно, дитя, и как мы видели здесь, в твоей стране, без господина не обойтись. Это очевидно. Это соответствует закону богов и повелениям природы. В противном случае начинаются беспорядки. «Сильные делают, что пожелают, а слабым остается лишь страдать», если, конечно, мне позволено будет цитировать грека по-гречески.
К этому времени они с Клеопатрой уже остались наедине. Царица давным-давно отпустила пирата, а Цезарь – своих людей. Они сидели друг против друга на ложах, обтянутых белым льном, а между ними стоял столик с освежающими напитками и лакомствами. Некоторое время царица пристально разглядывала Цезаря, и он позволил ей это: ему доставляло удовольствие смотреть на пятна румянца, проступившие на высоких скулах девушки, и на пляшущие в ее глазах огоньки вдохновения.
– Разве не могут два цивилизованных народа, греки и римляне, править бок о бок? Разве народ, чья мощь заключена в военной силе, не в состоянии сотрудничать с другим, сила которого – в мире разума, мире искусства, знания и красоты?
– Такое возможно, но маловероятно. Люди состоятельные, буде им предоставляется такая возможность, всегда стремятся к власти и богатству.
– То же касается и женщин, – заметила Клеопатра.
– Да, мне еще не доводилось видеть женщину, лишенную честолюбия, – отозвался Цезарь. – А если женщина обладает достаточными средствами, многое становится возможным.
– Я рада, что ты так думаешь.
Клеопатра, довольная, откинулась назад, сложив изящные руки на коленях; на лице ее играла спокойная улыбка, как если бы она думала о какой-то очаровательной шутке, известной лишь ей одной. Цезарь был уверен, что они еще не завершили первую часть спора. Но сейчас ему хотелось завладеть ее разумом – как будто Клеопатра являлась еще одной землей, которую следовало завоевать во имя Рима и единства. Однако же она была не из тех женщин, которых можно просто взять. «Она, – подумал Цезарь, – представляет собой женщину, отдающую себя исключительно по собственному желанию. Она отдает себя так, как отдала бы весь мир».
– Хватит споров, царица, – проговорил Цезарь, вставая. – На сегодня ты уже вполне достаточно поиздевалась над стариком. А теперь иди в постель. Ты находишься под моей защитой.
Но Клеопатра осталась сидеть.
– Диктатор, в тот самый момент, когда я подумала, что ты владеешь греческим безукоризненно, ты допустил лингвистическую ошибку.
– Цезарь не допускает лингвистических ошибок, – ответил он.
И что теперь? Снова спорить с этим прелестным существом? Она что, решила испытать его терпение?
– Ты сказал: «Иди в постель», хотя явно имел в виду: «Идем в постель».
И снова Клеопатра взглянула на него так, словно не то смеялась над ним, не то пыталась соблазнить. Почему же он, пятидесятидвухлетний мужчина, имевший сотни любовниц, не может разгадать намерений этой девчонки?
– Нет, дорогая. Ты хорошо знаешь, что я имел в виду. Я всегда выражаюсь предельно четко.
Пухлощекий юноша-царь вихрем ворвался в спальню своей сестры. Невзирая на раннее утро, на нем было церемониальное одеяние и корона. Клеопатра едва успела прикрыть обнаженную грудь. Цезарь быстро сел; кинжал невесть когда успел перекочевать из-под подушки к нему в ладонь.
– Что ты здесь делаешь?! – вскричал молодой царь. Его припухшие губы дрожали. – Как ты сюда попала?
Следом за юнцом в комнату вошли солдаты Цезаря, а за ними – Арсиноя. Ее хищный, словно у пантеры, взгляд тут же метнулся от Клеопатры к ее любовнику.
Сколько же сейчас этой девчонке, Арсиное? Шестнадцать? Просто живой портрет ее покойной матери, вероломной Теи, сводной сестры Клеопатры; только глаза не карие, как у той, а мраморно-зеленые. Арсиноя усмехнулась, но ничего не сказала и просто взяла брата за руку.
– Ты что, демон или видение? Весь город против тебя! Как ты пробралась во дворец? Или ты все-таки призрак?
Клеопатра не ответила. Она ждала, пока заговорит Цезарь. Хотя он только что вернул ей трон, он все же был диктатором Рима, и она зависела от его милости. Во всяком случае, сейчас.
– Дорогой мой царь Птолемей, – начал Цезарь, откладывая кинжал, – я обещал, что восстановлю отношения между тобою и твоей сестрой. И я сделал это.
Солдаты Цезаря, готовые схватить юнца, дружно уставились на своего командира, но он остановил их взмахом руки.
– Но я вовсе не хотел мириться с ней! – отозвался юноша, указывая на Клеопатру.
Та старалась сохранять достоинство, насколько это возможно для обнаженной молодой женщины, оказавшейся в одной комнате со множеством незнакомцев.
– Она – чудовище! – продолжал Птолемей. – Неужто она настроила тебя против нас?
– Ну, полно, не стоит так огорчаться, – произнес Цезарь. – Давайте соберемся сегодня попозже, после завтрака, и я обо всем сообщу тебе и твоим регентам.
Спокойный голос Цезаря заполнил собою комнату, развеяв гнев Птолемея, который как будто висел в воздухе. Но юноша-царь не успокоился.
– Что ты тут делаешь? – запинаясь, обратился он к Клеопатре.
– Так-то ты приветствуешь свою сестру, вернувшуюся в Александрию? – вопросила Клеопатра, стараясь подражать добродушному тону Цезаря. – Я не видела тебя почти два года, брат мой. Как ты вырос!
Птолемей не стал выше, но зато раздался вширь, напомнив девушке покойного отца, каким тот сделался в последние годы жизни.
Цезарь повернулся к юноше:
– Тебе известны условия, изложенные в завещании твоего отца. Вы с Клеопатрой должны править совместно. Ты не можешь оспаривать это. И тебе не стоило вынуждать ее бежать из страны.
– Вынуждать ее бежать? Да она удрала, словно воровка, и подняла против меня армию! – взорвался Птолемей.
«Смешно», – подумала Клеопатра. Нет, она даже пальцем не пошевельнет, чтобы укрепить позиции этого идиота в глазах римского диктатора, жителей Александрии или самих богов.
– Все это позади, и я требую, чтобы вы помирились. Все уже решено. Не следует затевать новый спор, когда удалось достичь гармонии. – Цезарь улыбнулся Арсиное. – Не этому ли нас учат философы, молодая госпожа? Брат прислушивается к тебе. Посоветуй ему вести себя рассудительно. Ты ведь не хочешь, чтобы он пострадал.
– Нет, диктатор. Не хочу.
Арсиноя сложила руки на своей пышной груди и смерила Клеопатру ледяным взглядом. Клеопатре показалось, что Арсиноя оценила ситуацию и пришла к каким-то своим непонятным выводам.
– Не пойти ли нам отсюда, брат?
Юноша скривился, взглянув на Клеопатру, но все же позволил увести себя. Царственная Арсиноя взяла младшего брата под локоть и вывела из комнаты, словно слепца. Никогда не быть Птолемею таким величественным, как эта юница!
Клеопатра облегченно выдохнула и опустилась на подушку. После двух лет изгнания так хорошо проснуться в собственной кровати – неважно, при каких обстоятельствах. Она не спала – не спала нормально – уже много месяцев. И даже минувшей ночью они с Цезарем бодрствовали почти до рассвета, ведя переговоры и занимаясь любовью. К счастью, в обоих этих делах Клеопатра была неутомима.
В первом она совершенствовалась много лет – и в правление отца, и в изгнании, где она была стеснена в средствах. Что же касается второго, то Клеопатра привыкла к мужчине вдвое младше Цезаря, так что страсть этого человека, столь сдержанного и столь обходительного, почти не затрагивала ее. Царица подумала об Архимеде – своем родиче, любовнике, товарище, который все еще пребывал в изгнании, о его глазах, темных и глубоких, словно Нил, о его сильных широких плечах, о том, как он впадал в неистовство, уже доставив удовольствие ей, и как он кричал, занимаясь любовью, словно возносил молитвы какой-то требовательной богине…
Клеопатре сделалось больно от своего предательства. Но что ей оставалось? Здесь находился Юлий Цезарь, бесспорный властелин мира, который дал ей возможность, ничего не страшась, вернуться в свои покои и жить здесь, в Александрии, где в окна врывается шум и запах моря.
Сколько раз она задумывалась: ступит ли ее нога еще хоть раз на египетскую землю? А уж возможность спать в собственной постели, на пуховой перине, и вовсе казалась неисполнимой мечтой.
Ей пришлось выбирать, холодно и обдуманно, и она не ошиблась. «В вопросах государственных будь хладнокровна». Самый доверенный советник Клеопатры, Гефестион, которого она оставила в Синае, как и Архимеда, столько лет вдалбливал ей эти слова, что теперь она могла повторить их в любое время дня и ночи. Она не должна ни о чем сожалеть.
Сегодня утром Цезарь выглядел старше. От вина, которое они выпили ночью за время своей бесконечной беседы, вокруг глаз и рта Цезаря пролегли морщины, и коричневые пятнышки усыпали его кожу, словно крохотные грибы.
Архимед набросился бы на нее в тот самый миг, как только последний солдат покинул спальню, и Клеопатра ожидала того же и от Цезаря, ибо считала, что это естественная потребность всякого мужчины после пробуждения. Но Цезарь всего лишь зевнул, потянулся, попытался дотянуться до пальцев ног и застонал, когда ему это не удалось. Правда, Клеопатра не могла не признать, что, невзирая на немолодую кожу, он выглядел необычайно стройным и бодрым. На поджаром теле – ни единой унции жира.
Цезарь обладал узким римским носом и некрасивым, но утонченным и умным лицом, окаймленным редеющими темными волосами. Складки у рта и под нижней губой образовывали строгий треугольник. Уши у него были маленькие, а пальцы – длинные, как у истинного аристократа. Черты диктатора отличались пропорциональностью, а шея была гладкой, как у юноши, – кожа на ней еще не начала отвисать.
– Какая у тебя красивая длинная шея, – сказала ему Клеопатра.
– Как у Венеры, – небрежно отозвался Цезарь, и Клеопатра улыбнулась, вспомнив, что Цезарь утверждает, будто является прямым потомком этой богини. – У нас это семейное. А ты… – промолвил он, погладив Клеопатру по щеке. – Боги украшают лица юных утренней росой. Когда ты доживешь до моих лет, такого уже не будет.
Клеопатра улыбнулась в ответ, попутно оценивая в мыслях новый порядок вещей. Она больше не изгнанница, выжидающая подходящего момента, чтобы напасть на войско своего брата. Она снова царица Египта. Цезарь нанес сокрушительное поражение Помпею и римскому сенату, и это сделало его самым могущественным человеком в мире. И Цезарь теперь был ее благодетелем и любовником.
Однако Клеопатра не знала самого главного: захвачена ли ее страна на самом деле. Цезарь вел себя скорее как гость, старающийся устроиться с наибольшими удобствами, чем как вражеский главнокомандующий, вступивший в город под своими «орлами» и тут же завязавший схватку с александрийской армией. Клеопатре было все равно, какую именно версию Цезарь предпочтет для истории. Сама она полагала, что Цезарь вступил в ее город, намереваясь захватить его. Он наверняка думал, что это будет легко. Он только что разгромил Помпея и верил в свою непобедимость. Но Цезарь недооценил ненависть Александрии ко всему римскому и древнюю гордость греков и египтян, до сих пор кипевшую в крови здешних жителей. Они не склонились перед высокопоставленным римским полководцем.
И теперь Цезарю со своими людьми приходилось сидеть, запершись во дворце, – так бесило чернь само их присутствие. И все же Цезарь действовал не как пленник.
– Диктатор, я никак не пойму одного: воюешь ли ты с моим братом?
– Что? Ну конечно же нет. Я – друг египетской короны, как и все римляне. Я же говорил тебе: я прибыл в Александрию, разыскивая своего бывшего союзника и старого друга, Помпея, которого мне, к несчастью, пришлось разгромить в Греции. Я даже не хотел воевать с Помпеем, но, похоже, никто больше не может мириться с тем, что сейчас творится в Риме. Я прибыл сюда, чтобы заключить мир с Помпеем, вернуть ему здравый рассудок и увезти с собой обратно в Рим. Я хотел, чтобы он увидел: алчные сенаторы, подтолкнувшие его к войне со мной, действовали исключительно в собственных интересах, а вовсе не в моих и не в его. Но евнух твоего брата, Потиний, опередил меня. Он встретил меня и преподнес мне голову Помпея.
Цезарь отвернулся, как если бы пытался скрыть от Клеопатры свою печаль.
– Я могу воевать с Потинием, – продолжал он, словно прямо сейчас составлял для себя план действий. – Я могу воевать с армией твоего брата – но не с твоим братом. Посмотрим, что готовит нам грядущий день.
«Как может этот человек столь несерьезно относиться к войне? – поразилась Клеопатра. – Быть может, это потому, что там прошла вся его жизнь?» Он оставался одинаково спокойным и бесстрастным, даже когда дело касалось вещей, которые обычно вызывают самые сильные чувства: споров, торговли, денег, любви.
Тут в дверь постучали. Вошел один из людей Цезаря, нимало не смущаясь из-за того, что помешал утренней близости между своим командиром и царицей Египта. Интересно, часто ли солдатам Цезаря приходится заставать подобные сцены?
– Прости, что беспокою тебя, Цезарь, но этот мальчишка-царь сейчас толкает речь перед скопищем недовольных, собравшихся у ворот дворца. Он сорвал корону и швырнул ее в толпу. Он осыпает царицу оскорблениями. Он подстрекает чернь. Может, убрать его?
– Нет-нет, – утомленно произнес Цезарь. – Подождите. Я схожу за ним и верну его во дворец.
– Мы можем управиться с этим, – сказал солдат.
– Да, но мне следует самому разобраться с ним, – объяснил Цезарь. – Кроме того, я намерен обратиться к толпе с небольшой речью. Я скажу им, что их царица вернулась и что Цезарь обещает их стране мир.
– Пусть виноторговцы продают свой товар по сниженным ценам, – предложила Клеопатра, вспомнив, как ее отец прибегал к этой уловке, дабы утихомирить Александрию.
– Превосходная мысль! – согласился Цезарь.
– Как прикажешь, – отозвался солдат.
Он вежливо поклонился Клеопатре, не глядя, впрочем, ей в глаза, и вышел.
– От моего брата всегда были одни неприятности, – молвила Клеопатра, приподнявшись на локте.
– Могу себе представить, – отозвался Цезарь. – Не беспокойся. Ему придется понять все.
– Диктатор!
– Можешь называть меня просто Цезарем, моя очаровательная царица. А я буду звать тебя Клеопатрой.
– Цезарь. Будь осторожен.
– Не беспокойся за меня, – сказал Цезарь, отмахиваясь от ее тревог. – Не стоит. Никто не пострадает. Во всяком случае, пока.
Каким образом в одном и том же теле могут соседствовать такое коварство и такая глупость, Клеопатра попросту не понимала. Но именно так обстояло дело с ее давним неприятелем, евнухом Потинием. Он натирал морщинистую кожу свинцовыми белилами, чтобы казаться молодым и красивым. Но не преуспел ни в том ни в другом, и теперь его маленькие темные глазки, густо накрашенные сурьмой, сердито сверлили молодую царицу. Но Клеопатра и не думала съеживаться под злобным взглядом евнуха. Этот человек изгнал царицу из ее собственного дворца в убийственную жару Среднего Египта и Синая, превратил ее братьев и сестру в своих рабов. Потиний оказался достаточно умен, чтобы выставить из Александрии Клеопатру, – и все же невероятно глуп. Он не понял главного: лишив дочь Птолемея Авлета безопасности, в которой протекала вся ее предыдущая жизнь, он заставил Клеопатру измерить глубину своей решимости. Именно Потиний позволил ей познать свою силу. От него бежала сообразительная девчонка, любительница приключений, а вернулась непреклонная, решительная женщина.
И вот теперь этот дурак воображает, будто может бросить вызов не только царице Египта, но еще и Юлию Цезарю!
– Царь не желает быть пленником в собственном царстве, – заявил Потиний Цезарю. – Это неприлично и не нужно.
Насупленный царь-юнец восседал в своем кресле рядом с Арсиноей, предоставив регенту говорить за него. Арсиноя, поднаторевшая в искусстве владеть собой, не выказывала никаких эмоций по поводу происходящего.
Несколькими днями раньше Цезарь со своими людьми деликатно увел юношу от толпы, собравшейся перед дворцом. Тогда Птолемей, не помня себя от раздражения, швырнул корону подданным, обозвал Клеопатру предательницей, собирающейся продать свой народ Риму, а Цезаря – диктатором, намеревающимся убить царя и сделать Клеопатру единственной правительницей Египта. Цезарь приказал своим солдатам не причинять мальчишке вреда; он знал, что Птолемей говорит с чужих слов. Это Потиний умело подстрекает юношу и направляет его чувства в нужное русло.
– Дорогой друг, разве скажешь в этих странных обстоятельствах, кто здесь пленник? – проговорил Цезарь. – На взгляд некоторых, Цезарь – пленник жителей Александрии.
Клеопатра уже начала привыкать к манере Цезаря говорить о себе в третьем лице, но все же это до сих пор резало ей слух.
– Потому что если Цезарь выйдет на улицу, на него тут же набросится эта самая толпа, которую ты, похоже, не в состоянии обуздать. А Цезарь не желает воевать с вашей чернью.
– Я уверен: если великий Цезарь пожелает покинуть Александрию, толпа станет куда уступчивее, – сказал евнух.
Клеопатра невольно задумалась: интересно, как долго еще Цезарь будет терпеть этого дурака?
– О! Но Цезарь пока что не желает покидать Александрию, – любезно отозвался диктатор. – И не только потому, что его дела здесь не завершены. Цезарь – пленник северного ветра, неблагоприятного для плавания. Так что, как ты можешь видеть, Цезарь – истинный пленник на ваших берегах. Но ты, друг мой, ты тоже пленник, хотя, возможно, предпочитаешь не признавать этого. И все же если ты высунешься за дворцовые ворота, мои солдаты тут же просветят тебя в этом вопросе. И царица – тоже пленница, разве нет? Все мы – пленники и, полагаю, в основном сами же в этом и виноваты.
– Вернувшись в Египет, царица нарушила царский указ, – упрямо проговорил Потиний. – Она должна понести наказание.
– Царица – сама правительница, в то время как ты – всего лишь назначенное лицо. Не забывай об этом.
Цезарь продолжал держаться чрезвычайно любезно, но Клеопатра заметила: чем жизнерадостнее звучал его голос, тем более грозным становился он сам.
– Воля Рима такова: царица Клеопатра и ее брат, царь Птолемей Старший, будут править совместно. Я – их покровитель и советник. И в доказательство своей доброй воли я возвращаю Египту остров Кипр. Царевна Арсиноя и царевич Птолемей Младший станут его правителями. Как только установится благоприятный ветер, они отбудут на Кипр вместе с назначенным мною регентским советом.
Клеопатра и Цезарь договорились об этом накануне ночью. Клеопатра знала, что никогда не сможет чувствовать себя в безопасности, пока Арсиноя находится в Египте. Традиции династии не допускали, чтобы у власти одновременно находились две женщины, и избавиться от одной из сестер можно было лишь при помощи убийства. В крайнем случае – изгнания. Клеопатра объяснила Цезарю, что ради покоя в стране Арсиною следует удалить. Она рассказала ему, как их сестра Береника, наставница Арсинои, взбунтовала армию против собственного отца, за что и была казнена. Арсиноя же выросла под крылышком у Береники. Неужто римлянин станет дожидаться, пока эта девчонка что-нибудь не предпримет? А это неизбежно. Не в характере Арсинои спокойно сидеть и смотреть, как Клеопатра и Птолемей Старший правят Египтом.
– Если я умру, Арсиноя выйдет замуж за нашего брата и станет царицей. Ей нужно быть сущей дурой, чтобы не попытаться убить меня. А кроме того, – сообщила своему любовнику Клеопатра, – Арсиноя и Птолемей с самого детства спят вместе.
– Любопытно, – отозвался Цезарь. – Но мы ведь не можем допустить, чтобы ты умерла.
Затем Цезарь припомнил, как однажды сослал сенатора Катона на Кипр, чтобы избавиться от него. Так что он прекрасно может проделать то же самое с Арсиноей и ее младшим братом, одиннадцатилетним Птолемеем. Вскоре этот малец, несомненно, станет таким же докучливым, как и нынешний царь.
– И мы придадим этой ссылке вполне благообразный вид, – добавил Цезарь. – Жест доброй воли и дружбы между новым диктатором Рима и египетской монархией.
– Быть может, этот жест станет первым из многих, – отозвалась Клеопатра, а потом подошла к Цезарю, увлекла его в кресло и соблазнила заняться любовью в этом положении.
Потиний, должно быть, представлял, что происходит между Цезарем и Клеопатрой, когда за ними закрываются двери. И тем не менее он упорно отказывался понимать, какое последствие имеют их отношения для его судьбы. Отец учил Клеопатру распознавать тех, кому благоволят боги, и вступать с ними в союз – не из личных интересов, а в знак признания верховенства божественного начала. Боги находились на стороне Цезаря. Сомнений быть не могло. А Цезарь теперь перешел на сторону Клеопатры. Последнее действие в этом уравнении очевидно для любого мыслящего человека, особенно если он изучал логику и математику. Но Потиний и родичи Клеопатры предпочли игнорировать этот факт; они не сделали ни единого шага ей навстречу.
– Ты не должен отсылать Арсиною! – воскликнул Птолемей. – Она – моя сестра и самый доверенный советник, хоть и не занимает никакой официальной должности.
Клеопатра впервые поняла, что Птолемея могут связывать с Арсиноей не только родственные узы или постель. Юный царь боялся, и не без оснований, что без Арсинои вообще перестанет являться помехой для Потиния, все увереннее забирающего Египет в свои жирные руки. Арсиноя же, со своей стороны, похоже, прекрасно это осознавала и пользовалась этим, чтобы хоть как-то компенсировать свое невыгодное положение в семейной иерархии.
– Дражайший брат, – произнесла Арсиноя, – если мой долг перед страной требует отправиться на Кипр, значит, я должна ехать. Но душою я навечно пребуду с тобой.
Птолемей дернулся было, желая что-то сказать, но Арсиноя взяла его за руку и заставила умолкнуть.
– Сейчас не время обсуждать это. Это наше личное дело, и нам не следует отнимать время у диктатора нашими семейными делами.
«До чего же ловкая девчонка!» – подумала Клеопатра. Береника бросила бы вызов Цезарю открыто, не задумываясь о цене, которую придется заплатить. Хвала богам, что Цезарь согласился удалить Арсиною из царства Клеопатры! И хвала богам, что старшей дочерью оказалась Береника, а не Арсиноя! Евнух Мелеагр, сделавший ставку на Беренику, был гениальным сообщником. Ныне он мертв – покончил с собою, когда его махинации потерпели крах. Но при мысли о том, что Арсиноя и Мелеагр могли бы объединить усилия, Клеопатру бросило в дрожь. Вместе они сделались бы сокрушительной силой. А нынешний регент Арсинои изрядно уступал ей в умении скрывать свои намерения.
– О великий Цезарь, боюсь, что твои старания помирить царскую семью приведут к противоположному результату, – сказал Потиний; в голосе его звучало поддельное беспокойство. – Я боюсь, что ты не понимаешь, как крепки кровные узы, запечатленные в жилах этой семьи. Неужто ты не видишь, что угрожаешь благополучию царя? Я, как его регент, просто обязан возразить.
– Цезарь примет твои возражения к сведению. Но это дела не меняет. Царевна и младший царевич отплывут сразу же, как только установится благоприятный ветер. Теперь поговорим об армии.
– Какой еще армии? – спросил евнух.
Клеопатра решила было, что сейчас Цезарь просто возьмет этого кретина за горло и навсегда избавит прочих от его присутствия. Но Цезарь оставался терпелив. Наверное, усиленно развивал в себе свое знаменитое милосердие, которым так гордился.