Страница:
С возвышенностей, как и с городской стены, и толпа, и участники шествия казались ничтожными муравьями перед лицом величественной, подавлявшей размерами пирамиды. Людской водоворот у ее подножия казался мелкой лужей, обтекающей подошву громадного берегового утеса. Почти отвесные стены и в самом деле казались зловещими серыми скалами. Их гладкости противостоял лишь высокий, утопленный в камень портал. К нему-то и плыл сверкающий гроб Ибнизаба, плыл, как серебряный корабль в необозримом человеческом море.
Когда процессия приблизилась к усыпальнице, вокруг подножия протяжно заревели трубы. Потом изнутри пирамиды раздался стонущий скрежет металла и скрип лебедок. Колоссальные бронзовые створки дверей, каждая в локоть толщиной и сплошь покрытая фризами, изображавшими славу и благодать правления Ибнизаба, начали медленно открываться. В следующий раз им предстояло открыться не прежде, чем минует нынешняя Вечность и настанет День, Который Грядет.
Створки распахнулись во всю ширину и замерли в неподвижности, как раз когда воины, возглавлявшие процессию, добрались до порога. Они вошли внутрь черного провала под аккомпанемент нового всплеска фанфар. Зрители разразились криками – кто восторженными, кто жалобными. Эхо множества голосов, как морской прибой, гуляло между городской стеной и стенами пирамиды. Наконец и царский саркофаг был поглощен зияющей чернотой.
Внутри пирамиды людей, мертвецов, животных и припасы без промедления размещали в заранее приготовленных помещениях. Что касается Ибнизабова саркофага, то наготове уже стояли свежие рабы, готовые сменить выдохшихся под непосильной ношей вельмож. Но даже и со свежими силами тащить неподъемную тяжесть наклонными коридорами было куда как нелегко. Процессия то и дело останавливалась, а в главном коридоре и вовсе пришлось прекратить всякое иное движение.
Кроме того, требовалось избежать повторения трагической случайности, подстерегшей Ибнизаба на пандусе в главном зале. Когда монарший гроб прибыл к злосчастному месту, его крепко обвязали канатами и осторожно спустили вниз на деревянных салазках.
В нижнем тоннеле последовали новые задержки, и еще худшие – в самом Царском Чертоге, вдоль стен которого теперь громоздились сокровища, а темно-синий потолок в свете ламп действительно напоминал сумеречное небо, усеянное бриллиантами звезд. Внесенный туда саркофаг надо было еще убрать в каменный футляр и опустить массивную крышку. При этом было жестоко покалечено несколько невольников, но наконец работу завершили, и яростное сияние саркофага померкло внутри холодного камня. К тому времени царица Нитокар, лично присматривавшая за работой, была в ярости.
– Живее, бездельники! – кричала она на слуг, торопливо вносивших последние подарки царю. – Кладите безделушки и убирайтесь!
Ее портшез и носильщики ожидали в центральном зале. Сама царица прохаживалась туда и сюда по роскошному мозаичному полу Царского Чертога. Она производила немалое впечатление: черный лиф, черная, с разрезами, юбка, сандалии на высоких подошвах. В руках у нее был длинный хлыст, которым она обыкновенно подгоняла своих красавцев-рабов. Расхаживая взад и вперед, она раздавала хлесткие удары метавшимся рабам так же охотно, как прежде разбрасывала монеты в толпу.
– До чего надоела эта возня!.. – слышался ее голос. – Бросайте как есть, и пускай гниет рядом с этим куском жира!.. – Свистящий кнут прошелся по подножию каменного саркофага. – Тьфу!.. До чего надоели все эти могилы с их бесконечными сквозняками!.. У меня других дел полно! Городом править надо!..
– О моя царица, осмелюсь ли я попросить... о малой толике сдержанности в этих священных пределах, в этот богоизбранный день... – обратился к Нитокар единственный из важных придворных, находившийся вместе с нею в Царском Чертоге. Это был один из высших жрецов Эллаэля – высокий полный мужчина в расшитых блестками ризах.
– Сдержанность?.. Глупец! Что способно сдержать монарха?..
Крутанувшись, Нитокар занесла хлыст, как бы собираясь хлестнуть его по щеке, и священник испуганно отшатнулся.
– Нет, жрец, не бойся, – расхохоталась Нитокар. – Я не трону тебя. Я – сама сдержанность. Но если мое взволнованное состояние тебе не нравится, тогда ступай прочь! Иди посмотри, что делается в других помещениях. Я пошлю за тобой, когда пора будет запирать Царский Чертог.
– О великая царица, мое место здесь, рядом с тобою и царем...
– Ну уж нет! Брысь, я сказала! – Она угрожающе шагнула к жрецу, и тот попятился. – Да присмотри, чтобы другие священные олухи вроде тебя не толклись у порога! Я хочу побыть наедине с моей возлюбленной дочерью и достойным образом с нею попрощаться!
Жрец попятился от нее ко входу, пригибаясь и кланяясь на каждом шагу.
Проводив его взглядом, царица проследовала к изголовью громадного саркофага, где молча стояла на коленях царевна Эфрит. Каштановые кудри ниспадали на схваченные кандалами запястья, которые ей приходилось держать на весу. Тяжелые золотые цепи исчезали в отверстии, проделанном в каменном футляре. Лицо девушки было белым, как ткань ее простенькой рубашки, но глаза оставались сухими. Она примирилась с судьбой, но дух ее оставался несломленным.
– Вот так, девочка, – сказала ей Нитокар. – Скоро ты избавишься от меня навсегда. От меня и от всех. Вообще избавишься от забот этого мира. Останешься наедине со своим сдвинутым папенькой... – Царица похлопала по выпуклому боку каменного саркофага. – Ах да!.. Не считая вон того полутрупа, твоего сотоварища по изменническому заговору против меня. Можете теперь болтать сколько влезет и строить заговоры, пока не испустите дух. Я-то с ним уже вволю наговорилась – беседовала долго и интересно...
Она ткнула хлыстом в сторону несчастного Арамаса, безучастно скорчившегося у стены. Он был прикован за ноги железными кандалами к позолоченному каменному блоку. Он сидел в неуклюжей, беспомощной позе, развернув колени. Плохо зажившие отметины по всему телу свидетельствовали о страданиях, которые ему выпало перенести.
– Как скверно, когда маленькие девочки начинают замышлять зло против родителей, – продолжала Нитокар, не обращая ни малейшего внимания на рабов, продолжавших таскать сокровища. – И как вышло, малышка, что ты выросла такой испорченной? Наверное, надо было мне проводить с тобой больше времени и материнской заботой заслужить если не твою любовь, так по крайней мере уважение. А заодно ласковой, но твердой рукой научить тебя послушанию! Родительская твердость, знаешь ли, творит чудеса. Возьмем хотя бы этого парнишку, как его там, – Арамас, кажется? Сперва он был таким букой! Наверное, успел набраться от тебя непочтительности по отношению к своим законным господам. Но очень скоро он начал хныкать, как младенец, и пачками выдавать мне все ваши секреты! Как он меня умолял, как во весь голос выкрикивал твое имя!.. О, ты же знаешь, я всегда умею найти подход к молодым людям вроде него. Я и тебя, девочка моя, не отказалась бы вразумить подобным же образом, но, увы, твой отец так и не дал мне как следует развернуться. Не хотел, видите ли, чтобы я тебя даже пальчиком тронула. Даже в смерть вместе с ним ты должна уйти целенькой и невредименькой!.. Вот пусть-ка теперь попробует меня остановить!..
Нитокар расхохоталась и взмахнула кнутом, с силой хлестнув девушку по руке. Эфрит ахнула от боли и схватилась за мгновенно вздувшийся рубец.
– А это что такое, царевна? – продолжала Нитокар. – Когда Царский Суд определял твою участь, я что-то не припомню, чтобы в приговоре было сказано об одежде! А ну-ка, живо снимай!
Движением прирожденной хищницы Нитокар схватила край рубашки Эфрит и с силой рванула. Большая часть тонкого одеяния осталась у нее в кулаке. Девушка вскрикнула и забилась в оковах.
– Вот так-то лучше! Попробуй теперь прикрыть срам!.. – ликовала Нитокар, вновь и вновь замахиваясь кнутом; на спине и обнаженных ногах Эфрит одна за другой вспыхивали багровые полосы. – Вот как надо было поступить с тобой в самом начале, когда ты в самый первый раз принялась наушничать своему отцу против меня! Вот тебе, вот тебе, вот тебе!..
Царевна отчаянно уворачивалась, даже попыталась несколько раз лягнуть свою истязательницу, но не достала. Она мало что могла противопоставить длинному кнуту и не менее жестокому языку Нитокар. Наконец удары прекратились, и Эфрит, всхлипывая, поникла на пол рядом с саркофагом.
– Ну, что уставились? – обернулась Эфрит к паре рабов, парню и девушке, которые точно приросли к месту от жалости и изумления, видя расправу над царевной. Нитокар замахнулась кнутом и заорала уже в спины бегущим: – Пока я – царица, учитесь быть не только глухонемыми, но и слепыми!..
Ярость Нитокар не ведала утоления. Теперь она обернулась к несчастному сломленному Арамасу, который впервые поднял глаза, как будто начиная осознавать окружающее.
– А ты?.. Уже готов снова за мной поухаживать?.. Вот тебе мой поцелуй!..
Хлыст прошелся прямо по его лицу. Арамас отвернулся, не издав ни звука и даже не подняв руки, чтобы заслониться.
– Вот видишь, девочка? Это я называю преданностью... – И Нитокар вновь глумливо осклабилась, обернувшись к Эфрит. – Теперь он выучен лучше пса, ползающего в ногах. Дай мне немного времени, и я... Э, а это кого еще принесло?
В дверях Чертога стоял мужчина богатырского сложения, облаченный в доспехи кладбищенской стражи.
– Пошел вон! – крикнула Нитокар. – Стража мне не нужна! Я сама здесь распоряжаюсь!..
– К счастью для меня, ты действительно так думаешь, – хмыкнул вошедший.
Утвердительно кивнув кому-то, стоявшему по ту сторону входа, он повернулся к царице, и его меч с шипением выполз из ножен. Мужчина был очень рослым, и под тонким серым плащом так и перекатывались могучие мышцы, но двигался великан с легкостью и грацией горного кота.
– Ты!.. – узнала его Нитокар. – Конан!.. Тот самый беглец!.. – Голос царицы стал невыносимо пронзительным от ярости и страха. – Стража, стража! Сюда!.. Здесь убийца!..
Конан только засмеялся низким, грозным смехом и даже не попытался заставить ее замолчать. Позади него в дверь просунулись две головы в стражницких шлемах. Но на помощь царице вошедшие не спешили. Напротив, они деловито двинулись к сундукам и столикам, расставленным вдоль стен, и принялись набивать сокровищами большие мешки.
– Живее, песики!.. – обратился к ним Конан. – Хватайте что попадется, и будем быстренько уходить.
– Что?.. Вы осмеливаетесь осквернять Царский Чертог?.. – Нитокар выпрямилась от возмущения. – Вы хотите унести то, что составит честь и славу моего дорого мужа в последующей жизни?.. – И она обратила на грабителей царственный взор. – Живо убирайтесь откуда пришли, и я обещаю чуточку подождать, прежде чем вызывать своих людей!..
Конан вновь рассмеялся:
– Если у твоих людей котелки хоть сколько-нибудь варят, они сообразят, что лучше для города, и оставят тебя здесь. Я нисколько не сомневаюсь, что очень многие из них уже сейчас подумывают, как бы тебя спихнуть!
И он покосился на двоих воров, как раз выскочивших с полными мешками добра. Им на смену тотчас вбежало двое других – с пустыми мешками.
– Ах ты, негодяй!.. Да тебя на городской площади на части разрежут за эти слова! Притом раскаленными ножами!.. – Царица говорила так, словно была вполне уверена в сказанном. – Мне предан весь народ, от последнего нищего до первых вельмож! В том числе и Хораспес, герой и любимец народа!.. – Она сложила руки на груди, так что хлыст смотрел вбок. – Под его водительством я вознесу Абеддрах к славе, которой этот город еще не видывал!..
– Например, объявишь войну стигийцам? – пристально глядя на нее, сказал Конан. – Хотел бы я знать, какие планы относительно твоего правления вынашивает этот святоша-заговорщик! – И он вновь покосился на дверь, в которой с полными мешками исчезали Исайаб и Азрафель. – Хотя какая теперь разница! Корону тебе всяко не носить. Будем надеяться, что она окажется на голове поумнее твоей...
И он двинулся к царице.
– Конан, это позор! – Руки Нитокар упали вдоль тела. – Откажись от восстания, и я сделаю тебя своим супругом на троне! Как только я увидела тебя в самый первый раз, я тотчас поняла, что ты человек необыкновенный! А какие наслаждения я тебе подарю... какие неизведанные ощущения... Мы с тобой вместе откроем... за пределами страдания и удовольствия... – Она поднесла руки к груди, потом простерла к нему. – Сколько нового мы узнали бы вместе... вместе...
Она пристально смотрела в лицо подходившему киммерийцу.
– О нет, – сказала она затем. – Я вижу, ты не откажешься от своего жестокого замысла. Что ж, убивай меня, как ты уже убил моего раба...
Нитокар ждала его, слегка раздвинув влажные губы.
– Сделай это, Конан! Сделай же! Не дай себя обмануть!.. – Эфрит, стоявшая как раз за спиной у царицы, изо всех сил пыталась растянуть цепи. – Эта ведьма и моему отцу то же самое обещала!..
Конан занес меч над головой и сказал:
– Нет.
Широкое лезвие со свистом пронеслось мимо головы Нитокар и обрушилось на звенья цепей, уходивших в отверстие каменного саркофага. Острая сталь с глухим стуком рассекла мягкое золото.
– Я же говорил тебе, Эфрит, что я не наемный убийца. Если тебе нужна грязная работа, делай ее сама.
Освобожденная царевна с яростным криком бросилась к мачехе, раздирая ей кожу ногтями и молотя по чему попало тяжелыми браслетами кандалов. Царица в свою очередь не успела пустить в ход кнут и принялась драться точно так же, по-женски неумело. Но до натиска взбешенной маленькой фурии ей было далеко. Почти сразу она подвернула ногу в высокой сандалии и завалилась на пол. Эфрит тотчас воспользовалась преимуществом: принялась таскать царицу за волосы, бить ногами.
– Уважаю хорошую драчку, – сказал Конан. – Но лучше ты, царевна, кончай побыстрей, да и пойдем отсюда вместе с твоим капитаном...
Конан вытащил из-за пояса прямой кинжал с бронзовой рукоятью и ловко перебросил его Эфрит. Ему показалось, что, летя в воздухе, кинжал как-то странновато сверкнул.
Царевна отпустила черные волосы Нитокар и обеими руками ухватила летящий кинжал. Но тут же с криком выронила его и с изумлением уставилась на свои ладони: на обеих краснели пятна ожогов. Конан с трудом поверил собственным глазам, глядя, как упавший на пол клинок превращается в дымящуюся лужицу, еще сохранявшую форму кинжала.
– Приношу свои извинения... – по-шемитски, с легким акцентом произнес знакомый голос у Конана за спиной. – Вообще-то я очень не люблю опускаться до низких чародейских штучек, но временами они бывают куда как полезны. К примеру, позволяют завладеть вниманием слушателей...
Конан крутанулся на месте и посмотрел туда, куда уже смотрели обе женщины. В комнату, облаченный в белые одеяния, входил Хораспес, и рядом с пророком шел его телохранитель – Нефрен...
Глава шестнадцатаяДети ночи
Когда процессия приблизилась к усыпальнице, вокруг подножия протяжно заревели трубы. Потом изнутри пирамиды раздался стонущий скрежет металла и скрип лебедок. Колоссальные бронзовые створки дверей, каждая в локоть толщиной и сплошь покрытая фризами, изображавшими славу и благодать правления Ибнизаба, начали медленно открываться. В следующий раз им предстояло открыться не прежде, чем минует нынешняя Вечность и настанет День, Который Грядет.
Створки распахнулись во всю ширину и замерли в неподвижности, как раз когда воины, возглавлявшие процессию, добрались до порога. Они вошли внутрь черного провала под аккомпанемент нового всплеска фанфар. Зрители разразились криками – кто восторженными, кто жалобными. Эхо множества голосов, как морской прибой, гуляло между городской стеной и стенами пирамиды. Наконец и царский саркофаг был поглощен зияющей чернотой.
Внутри пирамиды людей, мертвецов, животных и припасы без промедления размещали в заранее приготовленных помещениях. Что касается Ибнизабова саркофага, то наготове уже стояли свежие рабы, готовые сменить выдохшихся под непосильной ношей вельмож. Но даже и со свежими силами тащить неподъемную тяжесть наклонными коридорами было куда как нелегко. Процессия то и дело останавливалась, а в главном коридоре и вовсе пришлось прекратить всякое иное движение.
Кроме того, требовалось избежать повторения трагической случайности, подстерегшей Ибнизаба на пандусе в главном зале. Когда монарший гроб прибыл к злосчастному месту, его крепко обвязали канатами и осторожно спустили вниз на деревянных салазках.
В нижнем тоннеле последовали новые задержки, и еще худшие – в самом Царском Чертоге, вдоль стен которого теперь громоздились сокровища, а темно-синий потолок в свете ламп действительно напоминал сумеречное небо, усеянное бриллиантами звезд. Внесенный туда саркофаг надо было еще убрать в каменный футляр и опустить массивную крышку. При этом было жестоко покалечено несколько невольников, но наконец работу завершили, и яростное сияние саркофага померкло внутри холодного камня. К тому времени царица Нитокар, лично присматривавшая за работой, была в ярости.
– Живее, бездельники! – кричала она на слуг, торопливо вносивших последние подарки царю. – Кладите безделушки и убирайтесь!
Ее портшез и носильщики ожидали в центральном зале. Сама царица прохаживалась туда и сюда по роскошному мозаичному полу Царского Чертога. Она производила немалое впечатление: черный лиф, черная, с разрезами, юбка, сандалии на высоких подошвах. В руках у нее был длинный хлыст, которым она обыкновенно подгоняла своих красавцев-рабов. Расхаживая взад и вперед, она раздавала хлесткие удары метавшимся рабам так же охотно, как прежде разбрасывала монеты в толпу.
– До чего надоела эта возня!.. – слышался ее голос. – Бросайте как есть, и пускай гниет рядом с этим куском жира!.. – Свистящий кнут прошелся по подножию каменного саркофага. – Тьфу!.. До чего надоели все эти могилы с их бесконечными сквозняками!.. У меня других дел полно! Городом править надо!..
– О моя царица, осмелюсь ли я попросить... о малой толике сдержанности в этих священных пределах, в этот богоизбранный день... – обратился к Нитокар единственный из важных придворных, находившийся вместе с нею в Царском Чертоге. Это был один из высших жрецов Эллаэля – высокий полный мужчина в расшитых блестками ризах.
– Сдержанность?.. Глупец! Что способно сдержать монарха?..
Крутанувшись, Нитокар занесла хлыст, как бы собираясь хлестнуть его по щеке, и священник испуганно отшатнулся.
– Нет, жрец, не бойся, – расхохоталась Нитокар. – Я не трону тебя. Я – сама сдержанность. Но если мое взволнованное состояние тебе не нравится, тогда ступай прочь! Иди посмотри, что делается в других помещениях. Я пошлю за тобой, когда пора будет запирать Царский Чертог.
– О великая царица, мое место здесь, рядом с тобою и царем...
– Ну уж нет! Брысь, я сказала! – Она угрожающе шагнула к жрецу, и тот попятился. – Да присмотри, чтобы другие священные олухи вроде тебя не толклись у порога! Я хочу побыть наедине с моей возлюбленной дочерью и достойным образом с нею попрощаться!
Жрец попятился от нее ко входу, пригибаясь и кланяясь на каждом шагу.
Проводив его взглядом, царица проследовала к изголовью громадного саркофага, где молча стояла на коленях царевна Эфрит. Каштановые кудри ниспадали на схваченные кандалами запястья, которые ей приходилось держать на весу. Тяжелые золотые цепи исчезали в отверстии, проделанном в каменном футляре. Лицо девушки было белым, как ткань ее простенькой рубашки, но глаза оставались сухими. Она примирилась с судьбой, но дух ее оставался несломленным.
– Вот так, девочка, – сказала ей Нитокар. – Скоро ты избавишься от меня навсегда. От меня и от всех. Вообще избавишься от забот этого мира. Останешься наедине со своим сдвинутым папенькой... – Царица похлопала по выпуклому боку каменного саркофага. – Ах да!.. Не считая вон того полутрупа, твоего сотоварища по изменническому заговору против меня. Можете теперь болтать сколько влезет и строить заговоры, пока не испустите дух. Я-то с ним уже вволю наговорилась – беседовала долго и интересно...
Она ткнула хлыстом в сторону несчастного Арамаса, безучастно скорчившегося у стены. Он был прикован за ноги железными кандалами к позолоченному каменному блоку. Он сидел в неуклюжей, беспомощной позе, развернув колени. Плохо зажившие отметины по всему телу свидетельствовали о страданиях, которые ему выпало перенести.
– Как скверно, когда маленькие девочки начинают замышлять зло против родителей, – продолжала Нитокар, не обращая ни малейшего внимания на рабов, продолжавших таскать сокровища. – И как вышло, малышка, что ты выросла такой испорченной? Наверное, надо было мне проводить с тобой больше времени и материнской заботой заслужить если не твою любовь, так по крайней мере уважение. А заодно ласковой, но твердой рукой научить тебя послушанию! Родительская твердость, знаешь ли, творит чудеса. Возьмем хотя бы этого парнишку, как его там, – Арамас, кажется? Сперва он был таким букой! Наверное, успел набраться от тебя непочтительности по отношению к своим законным господам. Но очень скоро он начал хныкать, как младенец, и пачками выдавать мне все ваши секреты! Как он меня умолял, как во весь голос выкрикивал твое имя!.. О, ты же знаешь, я всегда умею найти подход к молодым людям вроде него. Я и тебя, девочка моя, не отказалась бы вразумить подобным же образом, но, увы, твой отец так и не дал мне как следует развернуться. Не хотел, видите ли, чтобы я тебя даже пальчиком тронула. Даже в смерть вместе с ним ты должна уйти целенькой и невредименькой!.. Вот пусть-ка теперь попробует меня остановить!..
Нитокар расхохоталась и взмахнула кнутом, с силой хлестнув девушку по руке. Эфрит ахнула от боли и схватилась за мгновенно вздувшийся рубец.
– А это что такое, царевна? – продолжала Нитокар. – Когда Царский Суд определял твою участь, я что-то не припомню, чтобы в приговоре было сказано об одежде! А ну-ка, живо снимай!
Движением прирожденной хищницы Нитокар схватила край рубашки Эфрит и с силой рванула. Большая часть тонкого одеяния осталась у нее в кулаке. Девушка вскрикнула и забилась в оковах.
– Вот так-то лучше! Попробуй теперь прикрыть срам!.. – ликовала Нитокар, вновь и вновь замахиваясь кнутом; на спине и обнаженных ногах Эфрит одна за другой вспыхивали багровые полосы. – Вот как надо было поступить с тобой в самом начале, когда ты в самый первый раз принялась наушничать своему отцу против меня! Вот тебе, вот тебе, вот тебе!..
Царевна отчаянно уворачивалась, даже попыталась несколько раз лягнуть свою истязательницу, но не достала. Она мало что могла противопоставить длинному кнуту и не менее жестокому языку Нитокар. Наконец удары прекратились, и Эфрит, всхлипывая, поникла на пол рядом с саркофагом.
– Ну, что уставились? – обернулась Эфрит к паре рабов, парню и девушке, которые точно приросли к месту от жалости и изумления, видя расправу над царевной. Нитокар замахнулась кнутом и заорала уже в спины бегущим: – Пока я – царица, учитесь быть не только глухонемыми, но и слепыми!..
Ярость Нитокар не ведала утоления. Теперь она обернулась к несчастному сломленному Арамасу, который впервые поднял глаза, как будто начиная осознавать окружающее.
– А ты?.. Уже готов снова за мной поухаживать?.. Вот тебе мой поцелуй!..
Хлыст прошелся прямо по его лицу. Арамас отвернулся, не издав ни звука и даже не подняв руки, чтобы заслониться.
– Вот видишь, девочка? Это я называю преданностью... – И Нитокар вновь глумливо осклабилась, обернувшись к Эфрит. – Теперь он выучен лучше пса, ползающего в ногах. Дай мне немного времени, и я... Э, а это кого еще принесло?
В дверях Чертога стоял мужчина богатырского сложения, облаченный в доспехи кладбищенской стражи.
– Пошел вон! – крикнула Нитокар. – Стража мне не нужна! Я сама здесь распоряжаюсь!..
– К счастью для меня, ты действительно так думаешь, – хмыкнул вошедший.
Утвердительно кивнув кому-то, стоявшему по ту сторону входа, он повернулся к царице, и его меч с шипением выполз из ножен. Мужчина был очень рослым, и под тонким серым плащом так и перекатывались могучие мышцы, но двигался великан с легкостью и грацией горного кота.
– Ты!.. – узнала его Нитокар. – Конан!.. Тот самый беглец!.. – Голос царицы стал невыносимо пронзительным от ярости и страха. – Стража, стража! Сюда!.. Здесь убийца!..
Конан только засмеялся низким, грозным смехом и даже не попытался заставить ее замолчать. Позади него в дверь просунулись две головы в стражницких шлемах. Но на помощь царице вошедшие не спешили. Напротив, они деловито двинулись к сундукам и столикам, расставленным вдоль стен, и принялись набивать сокровищами большие мешки.
– Живее, песики!.. – обратился к ним Конан. – Хватайте что попадется, и будем быстренько уходить.
– Что?.. Вы осмеливаетесь осквернять Царский Чертог?.. – Нитокар выпрямилась от возмущения. – Вы хотите унести то, что составит честь и славу моего дорого мужа в последующей жизни?.. – И она обратила на грабителей царственный взор. – Живо убирайтесь откуда пришли, и я обещаю чуточку подождать, прежде чем вызывать своих людей!..
Конан вновь рассмеялся:
– Если у твоих людей котелки хоть сколько-нибудь варят, они сообразят, что лучше для города, и оставят тебя здесь. Я нисколько не сомневаюсь, что очень многие из них уже сейчас подумывают, как бы тебя спихнуть!
И он покосился на двоих воров, как раз выскочивших с полными мешками добра. Им на смену тотчас вбежало двое других – с пустыми мешками.
– Ах ты, негодяй!.. Да тебя на городской площади на части разрежут за эти слова! Притом раскаленными ножами!.. – Царица говорила так, словно была вполне уверена в сказанном. – Мне предан весь народ, от последнего нищего до первых вельмож! В том числе и Хораспес, герой и любимец народа!.. – Она сложила руки на груди, так что хлыст смотрел вбок. – Под его водительством я вознесу Абеддрах к славе, которой этот город еще не видывал!..
– Например, объявишь войну стигийцам? – пристально глядя на нее, сказал Конан. – Хотел бы я знать, какие планы относительно твоего правления вынашивает этот святоша-заговорщик! – И он вновь покосился на дверь, в которой с полными мешками исчезали Исайаб и Азрафель. – Хотя какая теперь разница! Корону тебе всяко не носить. Будем надеяться, что она окажется на голове поумнее твоей...
И он двинулся к царице.
– Конан, это позор! – Руки Нитокар упали вдоль тела. – Откажись от восстания, и я сделаю тебя своим супругом на троне! Как только я увидела тебя в самый первый раз, я тотчас поняла, что ты человек необыкновенный! А какие наслаждения я тебе подарю... какие неизведанные ощущения... Мы с тобой вместе откроем... за пределами страдания и удовольствия... – Она поднесла руки к груди, потом простерла к нему. – Сколько нового мы узнали бы вместе... вместе...
Она пристально смотрела в лицо подходившему киммерийцу.
– О нет, – сказала она затем. – Я вижу, ты не откажешься от своего жестокого замысла. Что ж, убивай меня, как ты уже убил моего раба...
Нитокар ждала его, слегка раздвинув влажные губы.
– Сделай это, Конан! Сделай же! Не дай себя обмануть!.. – Эфрит, стоявшая как раз за спиной у царицы, изо всех сил пыталась растянуть цепи. – Эта ведьма и моему отцу то же самое обещала!..
Конан занес меч над головой и сказал:
– Нет.
Широкое лезвие со свистом пронеслось мимо головы Нитокар и обрушилось на звенья цепей, уходивших в отверстие каменного саркофага. Острая сталь с глухим стуком рассекла мягкое золото.
– Я же говорил тебе, Эфрит, что я не наемный убийца. Если тебе нужна грязная работа, делай ее сама.
Освобожденная царевна с яростным криком бросилась к мачехе, раздирая ей кожу ногтями и молотя по чему попало тяжелыми браслетами кандалов. Царица в свою очередь не успела пустить в ход кнут и принялась драться точно так же, по-женски неумело. Но до натиска взбешенной маленькой фурии ей было далеко. Почти сразу она подвернула ногу в высокой сандалии и завалилась на пол. Эфрит тотчас воспользовалась преимуществом: принялась таскать царицу за волосы, бить ногами.
– Уважаю хорошую драчку, – сказал Конан. – Но лучше ты, царевна, кончай побыстрей, да и пойдем отсюда вместе с твоим капитаном...
Конан вытащил из-за пояса прямой кинжал с бронзовой рукоятью и ловко перебросил его Эфрит. Ему показалось, что, летя в воздухе, кинжал как-то странновато сверкнул.
Царевна отпустила черные волосы Нитокар и обеими руками ухватила летящий кинжал. Но тут же с криком выронила его и с изумлением уставилась на свои ладони: на обеих краснели пятна ожогов. Конан с трудом поверил собственным глазам, глядя, как упавший на пол клинок превращается в дымящуюся лужицу, еще сохранявшую форму кинжала.
– Приношу свои извинения... – по-шемитски, с легким акцентом произнес знакомый голос у Конана за спиной. – Вообще-то я очень не люблю опускаться до низких чародейских штучек, но временами они бывают куда как полезны. К примеру, позволяют завладеть вниманием слушателей...
Конан крутанулся на месте и посмотрел туда, куда уже смотрели обе женщины. В комнату, облаченный в белые одеяния, входил Хораспес, и рядом с пророком шел его телохранитель – Нефрен...
Глава шестнадцатаяДети ночи
Пророк самодовольно улыбался Конану. Рослый стигиец свирепо смотрел через его плечо. Хораспес выглядел еще более уверенным в себе и своих возможностях, чем обычно. Нефрен казался таким же, как всегда: темное лицо сохраняло деревянную неподвижность, в глазах застыло странное выражение, напоминавшее то ли непреходящее удивление, то ли испуг.
Конан уже стоял в боевой стойке, напряженный, готовый ко всему, с выдернутым из ножен мечом. Эфрит и Нитокар у него за спиной прекратили борьбу. В одно мгновение лица двух женщин как будто обменялись выражениями: торжество сменилось отчаянием, отчаяние – торжеством. Только на несчастного Арамаса, скорчившегося в углу, изменившиеся обстоятельства не произвели никакого видимого впечатления.
– О чем печаль, северянин? Наверное, волнуешься, что сталось с твоими дружками-грабителями? – Круглая розовая физиономия Хораспеса прямо-таки лучилась доброжелательством. – Ты знаешь, они нас даже не видели. Я умею обходить незамеченным самую бдительную стражу, а уж такую, как там стоит, и подавно. – И он великодушным жестом развел руки. – Я, в свою очередь, не стал их тревожить. Они и так не избегнут своей участи, когда попробуют выбраться из катакомб... А ты, моя царица Нитокар! Я, кажется, подоспел как раз вовремя, чтобы предотвратить недолжные изменения в порядке престолонаследования! – И пророк покачал головой с видом мягкого упрека. – Ты, моя царица, как всегда, ищешь приключений и совсем не ведаешь страха...
Нитокар, багровая и всклокоченная, поднялась на ноги.
– Ха, советник!.. То, что ты видел, было всего лишь последней попыткой любящей матери достучаться до непослушного детища. Теперь, с твоей помощью, мои усилия непременно завершатся скорым успехом...
Она схватила Эфрит за руку. Девушка рванулась прочь, сыпля проклятиями.
– О нет, царица, повремени с местью! – вмешался Хораспес. – Я сам позабочусь об этом, когда придет время.
Нитокар злобно посмотрела на него, и он терпеливо добавил:
– Я поддерживаю твое правление, поскольку мне нужно, чтобы ты правила Абеддрахом так, как мы с тобой договаривались. А для этого надо, чтобы ты блюла царское достоинство хотя бы внешне... – В мягком, ласковом голосе прорезалась властная твердость: – Ступай. Ступай к рабам и жрецам, которые по моему приказу ждут в главном зале. В центральном коридоре никого нет. И... будь так любезна, приведи волосы в порядок!
Последние слова пророк сопроводил елейной улыбочкой. Однако Нитокар, как это на первый взгляд ни странно, повиновалась без единого слова. Конан сразу почувствовал, что царица была вынуждена склониться перед безжалостной властью, далеко превосходившей ее собственную. Когда она проходила мимо киммерийца, он резким движением вытянул руку и преградил ей путь.
– А какого рожна нам ее отпускать? – поинтересовался он, обращаясь к Хораспесу. – Может, лучше просто прирезать вас троих, да и уйти?
Пророк посмотрел на него и безразлично повел плечом.
– Ты хочешь, чтобы я продемонстрировал свою... ловкость рук еще разок? Что ж, пожалуйста. Все равно ты ничего не добьешься, пока я тебе противостою.
Конан промолчал. Ему совсем не хотелось, чтобы его меч превратился в дымящуюся лужицу, как тот злополучный кинжал. Когда Нитокар – бочком-бочком – вновь двинулась мимо него, он дал ей пройти.
Она с почтением остановилась возле пророка:
– Мне привести сюда стражу?
Хораспес покачал головой:
– Не надо. На мой взгляд, им незачем знать об этом варварском вторжении. Пусть все выйдут из пирамиды и приступают к ритуалу Замыкания Врат. Все припасы и подарки уже разложены. Сейчас уберем эту досадную маленькую помеху, – он кивнул на Конана и царевну, – и я сам запечатаю Царский Чертог на целую Вечность. А потом выйду из гробницы известным мне магическим способом... – Его лицо снова дышало добротой и благорасположением. Он взял руку царицы. – Ступай! Подданные тебя ждут и уже, наверное, беспокоятся...
Нитокар послушно кивнула и наклонилась, чтобы поцеловать руку пророка. Потом, бросив на Конана и Эфрит последний смертоубийственный взгляд, прошла между Хораспесом и его телохранителем и покинула Царский Чертог.
Проводив ее взглядом, Хораспес с сияющей улыбкой обернулся к оставшимся в комнате:
– Не очень-то надежная штучка эта Нитокар. Что ж, если все пройдет гладко, эта бездарность долго на троне не засидится...
Конан пристально наблюдал за обоими своими противниками.
– Значит, – сказал он, – у тебя полно далеко идущих планов, колдун?..
На самом деле планы Хораспеса волновали его менее всего. Киммериец попросту тянул время: он чувствовал, что к прямой схватке еще не готов.
– Полно, – кивнул Хораспес. – Причем самыхдалеко идущих. А с какой бы стати истинно целеустремленному человеку признавать какие-либо ограничения своей земной власти? А если уж на то пошло – и в иных мирах?..
Царевна пряталась у Конана за спиной, укрывая свою наготу от похотливых глаз пророка и его подручного. Киммериец, не глядя, одной рукой расстегнул на шее серый стражницкий плащ и протянул его девушке.
– Ограничения есть всегда, – сообщил он Хораспесу. – Если ты вправду пророк, то должен знать это лучше меня.
Советник еще ласковей улыбнулся Конану и Эфрит. Так, наверное, голодная кошка смотрит на ничего не подозревающую парочку голубей.
– Я предвижу только великолепную победу. И вы, мои дорогие, поможете мне ее одержать. Вот поэтому-то я вас сюда и заманил.
Он с доверительным видом прошел на середину комнаты и, не обращая ни малейшего внимания на сверкающие драгоценности, остановился у пустой боковой стены.
– В самом деле, северянин, не мог же я просто так отпустить тебя и твоих дружков-гробокопателей! А можно ли для таких, как вы, придумать лучшую приманку, чем клад царских сокровищ... и царевна в беде?
Нефрен остался стоять на месте. Тощий, рослый, он как раз перегораживал выход.
– Наше время – время величайших возможностей, – продолжал Хораспес. Он говорил деловым тоном, словно в самом деле пытался что-то втолковать киммерийцу. – Я имею в виду, что возможности предоставляются тем, кто достаточно предприимчив и дальновиден, чтобы ими воспользоваться... Здешняя часть мира – плодородная долина Стикса – невероятно богата. Особенно же богат Абеддрах – в основном благодаря тысячелетней традиции погребений... Ты ведь и сам заметил это, не так ли? И решил использовать на свой лад – чтобы ограбить эту усыпальницу. Тебе не откажешь в сообразительности, киммериец! – Хораспес кивнул Конану с насмешливым одобрением. – Однако на большее воображения у тебя не хватило. Настоящейвыгоды ты, конечно, не разглядел. Да и где тебе!
В такой древней стране, как Стигия, – а я сам веду оттуда свое происхождение, – мертвых гораздо больше, чем живых. – Теперь он смотрел на Конана и Эфрит без улыбки, ни дать ни взять что-то прикидывая. – Это относится и к здешним местам, к Абеддраху. И еще к другим, где успела укорениться стигийская вера. Кое-где, конечно, это не имеет значения, ибо мертвые сгнили и исчезли в земле. Их плоть досталась шакалам, а прах костей развеяли ветры... Но здесь, на юге, как вы сами видели, умерших тщательно бальзамируют и сохраняют. Сохраняют вместе с имуществом и скотом, и все это ради грядущей славы народа! – Лицо Хораспеса вновь лучилось улыбкой. – Просто потрясающе, как они умудряются сохранять трупы на здешней жаре! Вообразите: я видал, как выкапывали мумии, насчитывавшие несколько столетий. И что? Их плоть нисколько не ссохлась, мышцы остались упругими, кожа – гладкой! Добавлю, что древние реликвии можно как бы подновить и уподобить только что умершим, – достаточно использовать некоторые масла и бальзамы. И в таком состоянии они опять же могут сохраняться много столетий!
Главнейший их враг – это, конечно, солнце, которое иссушает мертвую плоть и вызывает гниение. Солнце!.. Вот источник всяческого тлена. Ты замечал, вероятно, что я по возможности избегаю его лучей и стараюсь не выходить наружу в течение дня. Вот почему моя кожа так восхитительно бледна. – И Хораспес вытянул перед собой пухлые розовые руки. – Но, по счастью, день – понятие временное. День так же преходящ, как и ночь. И, вне всякого сомнения, прежде самого первого рассвета была Великая Ночь! – Опытный оратор покачал головой, как бы собираясь задать себе и слушателям загадку, которую сам же был готов разрешить. – Я спрашиваю себя: с какой, собственно, стати Человек предпочел День Ночи? Не вижу никаких причин, по которым обычные занятия смертных не могли бы совершаться по ночам. Зато день, право, следовало бы пережидать за закрытыми ставнями!
Так вот, теперь вы можете постичь основной смысл моих планов. Я хочу, чтобы восторжествовала Ночь и восстановила свое первенство над Днем. Если же вы еще не поняли, какие средства я собираюсь пустить в ход, что ж... – Хораспес приблизился к пустой стене комнаты и трижды стукнул в нее основанием ладони. – День олицетворяет Жизнь, не так ли? А Ночь олицетворяет Смерть! – И он отступил от покрытой фресками стены в глубину комнаты, как бы для того, чтобы слушателям было удобнее смотреть. – Из чего со всей очевидностью следует, что Империя Ночи не может быть построена руками живых!
...Конан слушал пророка, испытывая неясное ощущение ужаса. Он пытался предугадать, куда же клонит Хораспес, но не очень-то получалась. Понятно было только общее направление его мыслей, и это направление пугало. Эфрит, колотившаяся в ознобе, несмотря на Конанов плащ, ухватилась за плечо киммерийца, точно пытаясь позаимствовать часть его силы.
Сам же он пристально смотрел на стену, по которой Хораспес ударил рукой. Там что-то начало шевелиться! Сперва Конан решил, что пророк незаметно накарябал еще один магический символ, который сейчас превратится в движущиеся картинки: посреди фрески появилось и задвигалось черное пятнышко. Но потом слой за слоем начала отваливаться штукатурка, открылась темная дыра, и от нее во все стороны, быстро расширяясь, ринулись трещины. Наконец вся центральная часть стены затрещала и рухнула на пол, открыв черный провал. Это определенно была не иллюзия, как те, что Хораспес показывал на пиру у Ибнизаба. Но тем не менее в темноте, сквозь тучу оседающей пыли, видны были какие-то жуткие призрачные тени!
Конан уже стоял в боевой стойке, напряженный, готовый ко всему, с выдернутым из ножен мечом. Эфрит и Нитокар у него за спиной прекратили борьбу. В одно мгновение лица двух женщин как будто обменялись выражениями: торжество сменилось отчаянием, отчаяние – торжеством. Только на несчастного Арамаса, скорчившегося в углу, изменившиеся обстоятельства не произвели никакого видимого впечатления.
– О чем печаль, северянин? Наверное, волнуешься, что сталось с твоими дружками-грабителями? – Круглая розовая физиономия Хораспеса прямо-таки лучилась доброжелательством. – Ты знаешь, они нас даже не видели. Я умею обходить незамеченным самую бдительную стражу, а уж такую, как там стоит, и подавно. – И он великодушным жестом развел руки. – Я, в свою очередь, не стал их тревожить. Они и так не избегнут своей участи, когда попробуют выбраться из катакомб... А ты, моя царица Нитокар! Я, кажется, подоспел как раз вовремя, чтобы предотвратить недолжные изменения в порядке престолонаследования! – И пророк покачал головой с видом мягкого упрека. – Ты, моя царица, как всегда, ищешь приключений и совсем не ведаешь страха...
Нитокар, багровая и всклокоченная, поднялась на ноги.
– Ха, советник!.. То, что ты видел, было всего лишь последней попыткой любящей матери достучаться до непослушного детища. Теперь, с твоей помощью, мои усилия непременно завершатся скорым успехом...
Она схватила Эфрит за руку. Девушка рванулась прочь, сыпля проклятиями.
– О нет, царица, повремени с местью! – вмешался Хораспес. – Я сам позабочусь об этом, когда придет время.
Нитокар злобно посмотрела на него, и он терпеливо добавил:
– Я поддерживаю твое правление, поскольку мне нужно, чтобы ты правила Абеддрахом так, как мы с тобой договаривались. А для этого надо, чтобы ты блюла царское достоинство хотя бы внешне... – В мягком, ласковом голосе прорезалась властная твердость: – Ступай. Ступай к рабам и жрецам, которые по моему приказу ждут в главном зале. В центральном коридоре никого нет. И... будь так любезна, приведи волосы в порядок!
Последние слова пророк сопроводил елейной улыбочкой. Однако Нитокар, как это на первый взгляд ни странно, повиновалась без единого слова. Конан сразу почувствовал, что царица была вынуждена склониться перед безжалостной властью, далеко превосходившей ее собственную. Когда она проходила мимо киммерийца, он резким движением вытянул руку и преградил ей путь.
– А какого рожна нам ее отпускать? – поинтересовался он, обращаясь к Хораспесу. – Может, лучше просто прирезать вас троих, да и уйти?
Пророк посмотрел на него и безразлично повел плечом.
– Ты хочешь, чтобы я продемонстрировал свою... ловкость рук еще разок? Что ж, пожалуйста. Все равно ты ничего не добьешься, пока я тебе противостою.
Конан промолчал. Ему совсем не хотелось, чтобы его меч превратился в дымящуюся лужицу, как тот злополучный кинжал. Когда Нитокар – бочком-бочком – вновь двинулась мимо него, он дал ей пройти.
Она с почтением остановилась возле пророка:
– Мне привести сюда стражу?
Хораспес покачал головой:
– Не надо. На мой взгляд, им незачем знать об этом варварском вторжении. Пусть все выйдут из пирамиды и приступают к ритуалу Замыкания Врат. Все припасы и подарки уже разложены. Сейчас уберем эту досадную маленькую помеху, – он кивнул на Конана и царевну, – и я сам запечатаю Царский Чертог на целую Вечность. А потом выйду из гробницы известным мне магическим способом... – Его лицо снова дышало добротой и благорасположением. Он взял руку царицы. – Ступай! Подданные тебя ждут и уже, наверное, беспокоятся...
Нитокар послушно кивнула и наклонилась, чтобы поцеловать руку пророка. Потом, бросив на Конана и Эфрит последний смертоубийственный взгляд, прошла между Хораспесом и его телохранителем и покинула Царский Чертог.
Проводив ее взглядом, Хораспес с сияющей улыбкой обернулся к оставшимся в комнате:
– Не очень-то надежная штучка эта Нитокар. Что ж, если все пройдет гладко, эта бездарность долго на троне не засидится...
Конан пристально наблюдал за обоими своими противниками.
– Значит, – сказал он, – у тебя полно далеко идущих планов, колдун?..
На самом деле планы Хораспеса волновали его менее всего. Киммериец попросту тянул время: он чувствовал, что к прямой схватке еще не готов.
– Полно, – кивнул Хораспес. – Причем самыхдалеко идущих. А с какой бы стати истинно целеустремленному человеку признавать какие-либо ограничения своей земной власти? А если уж на то пошло – и в иных мирах?..
Царевна пряталась у Конана за спиной, укрывая свою наготу от похотливых глаз пророка и его подручного. Киммериец, не глядя, одной рукой расстегнул на шее серый стражницкий плащ и протянул его девушке.
– Ограничения есть всегда, – сообщил он Хораспесу. – Если ты вправду пророк, то должен знать это лучше меня.
Советник еще ласковей улыбнулся Конану и Эфрит. Так, наверное, голодная кошка смотрит на ничего не подозревающую парочку голубей.
– Я предвижу только великолепную победу. И вы, мои дорогие, поможете мне ее одержать. Вот поэтому-то я вас сюда и заманил.
Он с доверительным видом прошел на середину комнаты и, не обращая ни малейшего внимания на сверкающие драгоценности, остановился у пустой боковой стены.
– В самом деле, северянин, не мог же я просто так отпустить тебя и твоих дружков-гробокопателей! А можно ли для таких, как вы, придумать лучшую приманку, чем клад царских сокровищ... и царевна в беде?
Нефрен остался стоять на месте. Тощий, рослый, он как раз перегораживал выход.
– Наше время – время величайших возможностей, – продолжал Хораспес. Он говорил деловым тоном, словно в самом деле пытался что-то втолковать киммерийцу. – Я имею в виду, что возможности предоставляются тем, кто достаточно предприимчив и дальновиден, чтобы ими воспользоваться... Здешняя часть мира – плодородная долина Стикса – невероятно богата. Особенно же богат Абеддрах – в основном благодаря тысячелетней традиции погребений... Ты ведь и сам заметил это, не так ли? И решил использовать на свой лад – чтобы ограбить эту усыпальницу. Тебе не откажешь в сообразительности, киммериец! – Хораспес кивнул Конану с насмешливым одобрением. – Однако на большее воображения у тебя не хватило. Настоящейвыгоды ты, конечно, не разглядел. Да и где тебе!
В такой древней стране, как Стигия, – а я сам веду оттуда свое происхождение, – мертвых гораздо больше, чем живых. – Теперь он смотрел на Конана и Эфрит без улыбки, ни дать ни взять что-то прикидывая. – Это относится и к здешним местам, к Абеддраху. И еще к другим, где успела укорениться стигийская вера. Кое-где, конечно, это не имеет значения, ибо мертвые сгнили и исчезли в земле. Их плоть досталась шакалам, а прах костей развеяли ветры... Но здесь, на юге, как вы сами видели, умерших тщательно бальзамируют и сохраняют. Сохраняют вместе с имуществом и скотом, и все это ради грядущей славы народа! – Лицо Хораспеса вновь лучилось улыбкой. – Просто потрясающе, как они умудряются сохранять трупы на здешней жаре! Вообразите: я видал, как выкапывали мумии, насчитывавшие несколько столетий. И что? Их плоть нисколько не ссохлась, мышцы остались упругими, кожа – гладкой! Добавлю, что древние реликвии можно как бы подновить и уподобить только что умершим, – достаточно использовать некоторые масла и бальзамы. И в таком состоянии они опять же могут сохраняться много столетий!
Главнейший их враг – это, конечно, солнце, которое иссушает мертвую плоть и вызывает гниение. Солнце!.. Вот источник всяческого тлена. Ты замечал, вероятно, что я по возможности избегаю его лучей и стараюсь не выходить наружу в течение дня. Вот почему моя кожа так восхитительно бледна. – И Хораспес вытянул перед собой пухлые розовые руки. – Но, по счастью, день – понятие временное. День так же преходящ, как и ночь. И, вне всякого сомнения, прежде самого первого рассвета была Великая Ночь! – Опытный оратор покачал головой, как бы собираясь задать себе и слушателям загадку, которую сам же был готов разрешить. – Я спрашиваю себя: с какой, собственно, стати Человек предпочел День Ночи? Не вижу никаких причин, по которым обычные занятия смертных не могли бы совершаться по ночам. Зато день, право, следовало бы пережидать за закрытыми ставнями!
Так вот, теперь вы можете постичь основной смысл моих планов. Я хочу, чтобы восторжествовала Ночь и восстановила свое первенство над Днем. Если же вы еще не поняли, какие средства я собираюсь пустить в ход, что ж... – Хораспес приблизился к пустой стене комнаты и трижды стукнул в нее основанием ладони. – День олицетворяет Жизнь, не так ли? А Ночь олицетворяет Смерть! – И он отступил от покрытой фресками стены в глубину комнаты, как бы для того, чтобы слушателям было удобнее смотреть. – Из чего со всей очевидностью следует, что Империя Ночи не может быть построена руками живых!
...Конан слушал пророка, испытывая неясное ощущение ужаса. Он пытался предугадать, куда же клонит Хораспес, но не очень-то получалась. Понятно было только общее направление его мыслей, и это направление пугало. Эфрит, колотившаяся в ознобе, несмотря на Конанов плащ, ухватилась за плечо киммерийца, точно пытаясь позаимствовать часть его силы.
Сам же он пристально смотрел на стену, по которой Хораспес ударил рукой. Там что-то начало шевелиться! Сперва Конан решил, что пророк незаметно накарябал еще один магический символ, который сейчас превратится в движущиеся картинки: посреди фрески появилось и задвигалось черное пятнышко. Но потом слой за слоем начала отваливаться штукатурка, открылась темная дыра, и от нее во все стороны, быстро расширяясь, ринулись трещины. Наконец вся центральная часть стены затрещала и рухнула на пол, открыв черный провал. Это определенно была не иллюзия, как те, что Хораспес показывал на пиру у Ибнизаба. Но тем не менее в темноте, сквозь тучу оседающей пыли, видны были какие-то жуткие призрачные тени!