Страница:
«Воспитанный юноша!»-скажут про такого. «Хорошо держится девушка!» — признают даже самые строгие блюстители хорошего тона, наблюдая за той девушкой, что показалась нам всем привлекательной еще на первых страницах этой книжки, девушкой, которая движется, разговаривает, общается с окружающими достойно, скромно, без жеманства и суетливых ужимок.
Воспитанный человек не будет, перед тем как идти куданибудь, обливаться духами до такой степени, что потом у всех, с кем он будет общаться, начнет свербить в носу или захватывать дыхание. А молодым людям мужского пола, между прочим, вообще не следовало бы душиться.
Надушенный юноша производит очень неприятное впечатление. Вспомните, как отчитал отец Витю (в воспоминаниях В. Вересаева «В юные годы»), когда сынок решил подушиться. Здоровое молодое тело, поры которого открыты, сохраняет свежесть и, если быть опрятным, умываться, обливаться водой, держать себя в чистоте, совсем не нуждается в духах. Можно обтереться одеколоном, чтобы продезинфицировать кожу после бритья, растереть тело после холодного душа. Но что может быть тошнотворнее, чем грязная, давно немытая шея «благоухающего» франта?..
И не будет уж, конечно, культурный, воспитанный человек ругаться площадными словами. У нас, к сожалению, слишком снисходительно относятся к омерзительному сквернословию и даже попустительствуют этой безобразной привычке, оставшейся от того позорного и темного, что было у нас в прошлом. И встречаются молодые люди, по недоразумению считающие себя представителями культурного человечества, у которых вошло в обыкновение извергать бранную многоярусную похабщину… И я не сомневаюсь, что грязная скабрезность, хамская грубость в какойто мере непременно проникают с языка человека в его душу. Можно еще представить себе интеллигентного и воспитанного человека, немало испытавшего в своей жизни, который при исключительных обстоятельствах, н уж, конечно, не в присутствии женщин и детей, пустит крепкое словцо, сорвавшееся у него с языка… Но трудно вообразить себе, чтобы хороший молодой человек, по-настоящему серьезно относящийся к жизни, повседневно, ни с кем не считаясь, изрыгал бы гнусные ругательства, хотя бы и придавая им шутливый характер.
Хорошо воспитанный молодой человек не станет щеголять перстнем на пальце. Ведь обычно парень делает это для того, чтобы обратить на себя внимание окружающих.
А такое поведение уже нескромно: «Интересничает парень», как говорят в таких случаях.
Хорошо воспитанный человек, уступая место женщине, не боится, что неумные люди упрекнут его, будто в его поведении сказывается «отрыжка» старого отношения к так называемому «слабому полу». Еще находятся у нас молодые люди, которые, ничтоже сумняшеся, позволяют себе сидеть, когда женщина стоит, и объясняют свое поведение тем, что жекщина, мол, теперь равноправна с мужчиной, почему же надо уступать ей место?.. Воспитанный человек — я имею в виду в данном случае мужчин — всегда помнит, что он представляет так называемый «сильный пол», и не захочет отказаться ни от привилегии, ни от обязанностей, которые накладывает это положение.
Воспитанный человек не позволит себе явиться на похороны в ярком галстуке, так как знает, что крикливые краски его костюма покажутся грубо неуважительными по отношению к общему настроению скорби. Воспитанный человек не станет громогласно говорить на улице или в обществе о своих личных делах с приятелем, так как понимает, что его частная жизнь, возможно, далеко не всем в мире интересна…
В конце концов, дело не в том, чтобы с пунктуальностью и щепетильной точностью соблюдать всевозможные условности, издавна принятые в так называемом «свете». Люди воспитанные легко простят вам, если вы где-нибудь на званом обеде, или банкете, или просто в ресторане за товарищеским ужином возьмете рыбу не той вилкой, что предназначена для закуски, или, боже упаси, коснетесь ее ножом.
Кстати, не так уж трудно разобраться во всем этом нехитром инструментарии для праздничной трапезы и увидеть, что возле тарелки у вас лежит и специальный широкий нояс с тупыми краями, которым как раз и следует прикасаться к рыбе. Но вот если вы начнете громко чавкать, повернетесь спиной к соседу или будете целиком заняты лишь тем, что сами поглощаете за обедом, вас, конечно, сочтут человеком невежливым и не только малообщительным, но просто не умеющим себя вести.
Однако очень уж вертеться, суетиться, расшаркиваться, хлопотать, чтобы показать всем, как вы о них заботитесь, как вы хорошо воспитаны, не следует: можно показаться чрезмерно услужливым, то есть назойливым, лишенным чувства меры и такта. А эти черты часто определяют, хорошо ли воспитан человек.
Как бы ни были утонченны некоторые условности светского обихода, надо помнить, что возникли они когда-то как требование здравого смысла. Хороший тон — это прежде всего умение вести себя так, чтобы всем окружающим было удобно с вами. И не надо судорожно перебирать в памяти пресловутые «правила княгини Волконской», готовясь войти в комнату, где собрались знакомые и незнакомые вам люди. Надо прежде всего руководствоваться именно здравым смыслом, поступать так, как этого требуют удобства окружающих и их интересы. Нужно воспитать в себе постоянную готовность поступать, действовать, вести себя с людьми так, чтобы в первую очередь позаботиться об их удобстве, а не о своем. И тогда, если вы мужчина, то, скажем, провожая даму по лестнице, вы поймете, гдз вам идти — позади нее или опережая; если вы ведете спутницу вверх по лестнице, вам, конечно, лучше идти чуточку позади, поддерживая, помогая, если надо. А спускаясь по лестнице с дамой, вы пойдете на ступепьку-другую впереди, готовый, в том случае если она оступится, оказать поддержку. Так же, садясь в трамвай, автобус или троллейбус, вы, уже не обращаясь к кодексу правил, обязательно пропустите вперед женщину, помогая войти, а выходя, ступите на землю первым, чтобы помочь спутнице сойти с подножки.
Как-то покойному генерал-лейтенанту А. А. Игнатьеву, человеку, который считался тончайшим знатоком всех правил светского обхождения, кто-то из молодых людей задал вопрос: «А как лучше наклонять тарелку за обедом, когда суп уже на самом донышке, — к себе или от себя?»
Генерал быстро осведомился: «А вы что, собственно, хотите облить? Если скатерть, то наклоняйте от себя, если собственные брюки — к себе. А вообхце-то лучше оставить тарелку в покое, потому что и бог и хозяин вам простят, если вы оставите на донышке полторы ложки супа…»
И действительно, правила хорошего тона, так называемые добрые приличия, если отбросить всякие усложняющие частности, покоящиеся на уже омертвевших традициях, по существу, опираются, как и требования хорошего вкуса, на здравый смысл, на законы простого человеческого такта, который вырабатывается без особого труда у каждого, кто требователен к себе и внимателен к людям.
Хорошо развитый вкус помогает человеку самостоятельно мыслить. Человек, познавший радость восприятия истинно прекрасного, уже не будет ломать голову над такими не существующими на самом деле проблемами, которые волнуют некоторых читателей, приславших мне свои письма. В них меня, например, спрашивают: можно ли девушке пойти с молодым человеком в ресторан, кафе?
Красиво ли это, к лицу ли такое поведение скромной девушке из нашего советского общества?
Конечно, если девушка все свое свободное время проводит только на танцевальных вечерах, ходит по ресторанам с кем попало, не думая о том, кто ее пригласил, — ничего хорошего тут нет. Это говорит о внутренней пустоте, об известной неразборчивости, о моральной неприхотливости, часто здесь сказывается уже и нравственная неопрятность и отсутствие серьезных интересов, доброй тяги к использованию тех прекрасных возможностей, которые предоставлены сегодня нашей молодежи для отдыха, для досуга, для развлечения и развития.
Плохо, если девушке всегда интересней пойти в ресторан, чем в театр, на концерт или лекцию, в которой речь пойдет о вопросах, близких каждому молодому сердцу.
Но глупо было бы объявлять ресторан или кафе каким-то запретным местом, куда уважающая себя девушка не имеет права пойти со своими друзьями, чтобы поужинать, послушать веселую музыку и потанцевать. Уклад нашей советской жизни меньше всего похож на монастырский. Чернецы-схимники, отказавшиеся от жизни, считали всякую красоту греховной. А мы за то, чтобы красота во всех ее достойных человека проявлениях помогала бы нам жить и делать жизнь еще прекраснее. Мы за танцы, в которых проявляется человеческая грация и веселье молодого духа.
И за хороший, красиво проведенный вечер в доброй дружеской компании, где люди уважают друг друга и, уж можно быть уверенными, не позволят себе ничего безобразного.
Мы за веселые, прекрасные песни, которые славят жизнь, труд, любовь, природу, дружбу. Мы за остроумную шутку, какой можно сдобрить трудную минуту. Мы за красивую одежду, в которую облачено закаленное, окрепшее в труде, тренированное спортом тело. Мы за все, что не только средствами и силами подлинного искусства, но и будничными мелочами на каждом шагу помогает нам делать жизнь подлинно прекрасной. Вот такую жизнь мы и считаем отвечающей правильному, хорошему тону.
И еще немного о манерах и приличиях…
Как-то в редакцию одной из центральных газет пришло письмо товарища С., которое передали мне для ответа.
«Меня возмущает, — писал С., — поведение „влюбленных стиляг“ в общественных местах. На днях я ехал с девятилетним сыном после десяти часов вечера. И чем же я был возмущен?! В метро на эскалаторе девушка с молодым человеком целуются. Когда я сделал им замечание, они меня начали всячески оскорблять… Такое выражение чувств необходимо всячески пресекать, это развращает наших детей… Однако идут по улице „влюбленные“ обнявшись, идут мимо милиции и дружин, и никто их не остановит, а пора бы останавливать и наказывать…»
Безоговорочно призывая милицию «пресекать» и «штрафовать» пылких влюбленных, товарищ С. вспоминает заодно «случай в продовольственном магазине на Ново-Хорошевском шоссе», который он наблюдал летом: «Одна женщина лет сорока зашла в магазин в слишком открытом платье. Многие возмутились. Пригласили милиционера, чтобы он забрал эту женщину. А тот ответил: „У нас указаний нет таких забирать“. И ушел. Правильно ли поступил милиционер? Я вспомнил этот случай, так как тут с „влюбленными“ указаний, видимо, нет. А должны бы быть!»
Вот какое письмо. Заранее знаю: многие читатели, главным образом те, кому лет за сорок, поддержат товарища С. и, наверное, очень рассердятся на меня, если я не во всем соглашусь с ними. Но все-таки я попробую кое в чем поспорить.
Мне вот думается, что звать на помощь милицию в таких случаях не стоит. По-моему, надо начинать с другого. Нужно с самых малых лет воспитывать у мальчиков и девочек основы взаимного уважения. Человек с хорошо и верно развитым чувством собственного достоинства будет везде вести себя так, что его не упрекнешь в разнузданности, нескромности, разухабистости, грубых манерах. Как уже было сказано, культурный человек вежлив. А вежливость — это прежде всего переходящее в привычку умение всегда и везде держаться так, чтобы окружающим было не обременительно, удобно с тобой. Мы воспитываем в наших молодых людях не какие-то условные приличия, выражающиеся в чрезмерно изысканных манерах, а чуткую отзывчивость, уважительное внимание, товарищеское участие к человеку. С особой отчетливостью все это должно проявляться в отношении к женщине. Карл Маркс писал, что «на основании этого отношения (то есть отношения к женщине. — Л. Я.) можно, следовательно, судить о ступени общей культуры человека».
А вот, к сожалению, некоторые молодые люди, мало выдумывающиеся над жизнью, не приучаются оказывать своим подругам простейшее повседневное внимание. И это переходит в привычную грубость. Как неуважительны порой в обращении наши юноши. Они дают волю не только языку, но и рукам…
У нас часто с непростительной снисходительностью относятся к пьянице, бесстыдно извергающему ругательства в трамвае или в автобусе. А это, как мне думается, тоже не очень-то поучительно для малолетних, о которых в первую очередь печется товарищ С. в своем письме. Попробуй выселить из вагона безобразника — со всех сторон услышишь: «Ну что вы к человеку пристали?.. Видите же, не в себе он, хватил чуток лишнего. Вас ведь он не трогает».
Зато везде найдется много охотников решительно осудить слишком открытое, по их мнению, платье у женщины.
Тут советуют уже призывать милиционера!..
Разумеется, никто не должен забывать о том, что называется приличием. Я уже говорил выше, что культурной девушке всегда присущи черты женственности, скромности.
Если она держится с достоинством, уважает себя и ценит настоящее, доброе человеческое отношение, то сразу осадит очень уж напористого парня, так что тот и рот закроет и руки уберет. Да и не станет внимательный к людям, уважающий себя человек чрезмерно оголяться в общественном месте, хотя бы и на курорте. Здесь я готов полностью согласиться с мнением товарища С. по поводу платья женщины, которую он встретил в магазине.
Всему свое время и свое место. Разумеется, в спортивных брюках или в легком сарафане не стоит отправляться в театр, на концерт, на лекцию в большом городском клубе.
Но почему бы не использовать эту удобную одежду для прогулок, подвижных игр, для работы дома или в саду?
Уже писалось о том, что в некоторых курортных городах блюстители приличий дошли до того, что стали задерживать молодых людей в спортивных шортах (коротких брюках), а девушек в сарафанах. Наши газеты не раз справедливо высмеивали эти неумные «мероприятия».
Такие ревнители строгих приличий ничем не лучше ватиканских монахов, которые, стоя на паперти собора Петра в Риме, ни за что не пускают в храм женщин в платье с короткими рукавами, какая бы жарища ни стояла…
И если необходимо воспитывать в наших людях столь важное качество, как чувство меры, без которого не разовьешь понятие о хорошем вкусе и такте, то о нем обязательно надо помнить и тем, кто нетерпим ко всякого рода «вольностям» в поведении или в одежде молодежи. Да, надо прививать людям чуткость, корректность, умение чувствовать обстановку, в которой находишься, но воспитывается это не окриком, не вызовом дружинников и не внесением в уголовный кодекс специальной статьи.
Что касается поведения «влюбленных», о которых сообщает товарищ С. в своем письме, то тут я с ним готов во многом согласиться. Я тоже считаю, что эскалатор метро не очень подходящее место для выражения своих чувств.
Кроме того, истинная любовь всегда застенчива. Большие чувства не афишируются, не выносятся напоказ, не рекламируются объятиями на глазах у посторонних. Люди, глубоко и искренне любящие друг друга, умеют выражать свои самые сокровенные чувства мимолетным взглядом, бережным, почти незаметным для посторонних жестом, особым, но не подчеркнутым внешне вниманием к любимому человеку. А публичные поцелуи, объятия мало совместимы с искренним проявлением чувства, вызывают лишь раздражение против распущенности, неуважение к такому показному «счастью».
Все дело опять-таки в чувстве меры. Не вижу ничего безнравственного, плохого, если юноша и девушка — разумеется, не в первые дни своего знакомства, но давно уже знающие и любящие друг друга — идут, взявшись за руки или если даже ее рука доверчиво лежит на плече спутника, а он бережно поддерживает ее. Нет, я бы не стал тут звать милиционера, как хотите!
Есть правила вежливости. Они отражают общую культуру поведения человека в обществе. Их главное требование — взаимоуважение людей. А есть еще и назойливые условности, которые отягчают общение людей, мешают жить, путаются у нас в ногах. Мы за такое поведение, за такие манеры, в которых проявляется общая внутренняя культура человека. Мы за не стесняющие, но свойственные всем здравомыслящим людям разумные и обязательные правила приличия. Но мы против ложных, придирчивых условностей. Они лишь обременяют человека и вовсе не содействуют его правильному воспитанию, развитию верных представлений о прекрасном.
Воспитанный человек не будет, перед тем как идти куданибудь, обливаться духами до такой степени, что потом у всех, с кем он будет общаться, начнет свербить в носу или захватывать дыхание. А молодым людям мужского пола, между прочим, вообще не следовало бы душиться.
Надушенный юноша производит очень неприятное впечатление. Вспомните, как отчитал отец Витю (в воспоминаниях В. Вересаева «В юные годы»), когда сынок решил подушиться. Здоровое молодое тело, поры которого открыты, сохраняет свежесть и, если быть опрятным, умываться, обливаться водой, держать себя в чистоте, совсем не нуждается в духах. Можно обтереться одеколоном, чтобы продезинфицировать кожу после бритья, растереть тело после холодного душа. Но что может быть тошнотворнее, чем грязная, давно немытая шея «благоухающего» франта?..
И не будет уж, конечно, культурный, воспитанный человек ругаться площадными словами. У нас, к сожалению, слишком снисходительно относятся к омерзительному сквернословию и даже попустительствуют этой безобразной привычке, оставшейся от того позорного и темного, что было у нас в прошлом. И встречаются молодые люди, по недоразумению считающие себя представителями культурного человечества, у которых вошло в обыкновение извергать бранную многоярусную похабщину… И я не сомневаюсь, что грязная скабрезность, хамская грубость в какойто мере непременно проникают с языка человека в его душу. Можно еще представить себе интеллигентного и воспитанного человека, немало испытавшего в своей жизни, который при исключительных обстоятельствах, н уж, конечно, не в присутствии женщин и детей, пустит крепкое словцо, сорвавшееся у него с языка… Но трудно вообразить себе, чтобы хороший молодой человек, по-настоящему серьезно относящийся к жизни, повседневно, ни с кем не считаясь, изрыгал бы гнусные ругательства, хотя бы и придавая им шутливый характер.
Хорошо воспитанный молодой человек не станет щеголять перстнем на пальце. Ведь обычно парень делает это для того, чтобы обратить на себя внимание окружающих.
А такое поведение уже нескромно: «Интересничает парень», как говорят в таких случаях.
Хорошо воспитанный человек, уступая место женщине, не боится, что неумные люди упрекнут его, будто в его поведении сказывается «отрыжка» старого отношения к так называемому «слабому полу». Еще находятся у нас молодые люди, которые, ничтоже сумняшеся, позволяют себе сидеть, когда женщина стоит, и объясняют свое поведение тем, что жекщина, мол, теперь равноправна с мужчиной, почему же надо уступать ей место?.. Воспитанный человек — я имею в виду в данном случае мужчин — всегда помнит, что он представляет так называемый «сильный пол», и не захочет отказаться ни от привилегии, ни от обязанностей, которые накладывает это положение.
Воспитанный человек не позволит себе явиться на похороны в ярком галстуке, так как знает, что крикливые краски его костюма покажутся грубо неуважительными по отношению к общему настроению скорби. Воспитанный человек не станет громогласно говорить на улице или в обществе о своих личных делах с приятелем, так как понимает, что его частная жизнь, возможно, далеко не всем в мире интересна…
В конце концов, дело не в том, чтобы с пунктуальностью и щепетильной точностью соблюдать всевозможные условности, издавна принятые в так называемом «свете». Люди воспитанные легко простят вам, если вы где-нибудь на званом обеде, или банкете, или просто в ресторане за товарищеским ужином возьмете рыбу не той вилкой, что предназначена для закуски, или, боже упаси, коснетесь ее ножом.
Кстати, не так уж трудно разобраться во всем этом нехитром инструментарии для праздничной трапезы и увидеть, что возле тарелки у вас лежит и специальный широкий нояс с тупыми краями, которым как раз и следует прикасаться к рыбе. Но вот если вы начнете громко чавкать, повернетесь спиной к соседу или будете целиком заняты лишь тем, что сами поглощаете за обедом, вас, конечно, сочтут человеком невежливым и не только малообщительным, но просто не умеющим себя вести.
Однако очень уж вертеться, суетиться, расшаркиваться, хлопотать, чтобы показать всем, как вы о них заботитесь, как вы хорошо воспитаны, не следует: можно показаться чрезмерно услужливым, то есть назойливым, лишенным чувства меры и такта. А эти черты часто определяют, хорошо ли воспитан человек.
Как бы ни были утонченны некоторые условности светского обихода, надо помнить, что возникли они когда-то как требование здравого смысла. Хороший тон — это прежде всего умение вести себя так, чтобы всем окружающим было удобно с вами. И не надо судорожно перебирать в памяти пресловутые «правила княгини Волконской», готовясь войти в комнату, где собрались знакомые и незнакомые вам люди. Надо прежде всего руководствоваться именно здравым смыслом, поступать так, как этого требуют удобства окружающих и их интересы. Нужно воспитать в себе постоянную готовность поступать, действовать, вести себя с людьми так, чтобы в первую очередь позаботиться об их удобстве, а не о своем. И тогда, если вы мужчина, то, скажем, провожая даму по лестнице, вы поймете, гдз вам идти — позади нее или опережая; если вы ведете спутницу вверх по лестнице, вам, конечно, лучше идти чуточку позади, поддерживая, помогая, если надо. А спускаясь по лестнице с дамой, вы пойдете на ступепьку-другую впереди, готовый, в том случае если она оступится, оказать поддержку. Так же, садясь в трамвай, автобус или троллейбус, вы, уже не обращаясь к кодексу правил, обязательно пропустите вперед женщину, помогая войти, а выходя, ступите на землю первым, чтобы помочь спутнице сойти с подножки.
Как-то покойному генерал-лейтенанту А. А. Игнатьеву, человеку, который считался тончайшим знатоком всех правил светского обхождения, кто-то из молодых людей задал вопрос: «А как лучше наклонять тарелку за обедом, когда суп уже на самом донышке, — к себе или от себя?»
Генерал быстро осведомился: «А вы что, собственно, хотите облить? Если скатерть, то наклоняйте от себя, если собственные брюки — к себе. А вообхце-то лучше оставить тарелку в покое, потому что и бог и хозяин вам простят, если вы оставите на донышке полторы ложки супа…»
И действительно, правила хорошего тона, так называемые добрые приличия, если отбросить всякие усложняющие частности, покоящиеся на уже омертвевших традициях, по существу, опираются, как и требования хорошего вкуса, на здравый смысл, на законы простого человеческого такта, который вырабатывается без особого труда у каждого, кто требователен к себе и внимателен к людям.
Хорошо развитый вкус помогает человеку самостоятельно мыслить. Человек, познавший радость восприятия истинно прекрасного, уже не будет ломать голову над такими не существующими на самом деле проблемами, которые волнуют некоторых читателей, приславших мне свои письма. В них меня, например, спрашивают: можно ли девушке пойти с молодым человеком в ресторан, кафе?
Красиво ли это, к лицу ли такое поведение скромной девушке из нашего советского общества?
Конечно, если девушка все свое свободное время проводит только на танцевальных вечерах, ходит по ресторанам с кем попало, не думая о том, кто ее пригласил, — ничего хорошего тут нет. Это говорит о внутренней пустоте, об известной неразборчивости, о моральной неприхотливости, часто здесь сказывается уже и нравственная неопрятность и отсутствие серьезных интересов, доброй тяги к использованию тех прекрасных возможностей, которые предоставлены сегодня нашей молодежи для отдыха, для досуга, для развлечения и развития.
Плохо, если девушке всегда интересней пойти в ресторан, чем в театр, на концерт или лекцию, в которой речь пойдет о вопросах, близких каждому молодому сердцу.
Но глупо было бы объявлять ресторан или кафе каким-то запретным местом, куда уважающая себя девушка не имеет права пойти со своими друзьями, чтобы поужинать, послушать веселую музыку и потанцевать. Уклад нашей советской жизни меньше всего похож на монастырский. Чернецы-схимники, отказавшиеся от жизни, считали всякую красоту греховной. А мы за то, чтобы красота во всех ее достойных человека проявлениях помогала бы нам жить и делать жизнь еще прекраснее. Мы за танцы, в которых проявляется человеческая грация и веселье молодого духа.
И за хороший, красиво проведенный вечер в доброй дружеской компании, где люди уважают друг друга и, уж можно быть уверенными, не позволят себе ничего безобразного.
Мы за веселые, прекрасные песни, которые славят жизнь, труд, любовь, природу, дружбу. Мы за остроумную шутку, какой можно сдобрить трудную минуту. Мы за красивую одежду, в которую облачено закаленное, окрепшее в труде, тренированное спортом тело. Мы за все, что не только средствами и силами подлинного искусства, но и будничными мелочами на каждом шагу помогает нам делать жизнь подлинно прекрасной. Вот такую жизнь мы и считаем отвечающей правильному, хорошему тону.
И еще немного о манерах и приличиях…
Как-то в редакцию одной из центральных газет пришло письмо товарища С., которое передали мне для ответа.
«Меня возмущает, — писал С., — поведение „влюбленных стиляг“ в общественных местах. На днях я ехал с девятилетним сыном после десяти часов вечера. И чем же я был возмущен?! В метро на эскалаторе девушка с молодым человеком целуются. Когда я сделал им замечание, они меня начали всячески оскорблять… Такое выражение чувств необходимо всячески пресекать, это развращает наших детей… Однако идут по улице „влюбленные“ обнявшись, идут мимо милиции и дружин, и никто их не остановит, а пора бы останавливать и наказывать…»
Безоговорочно призывая милицию «пресекать» и «штрафовать» пылких влюбленных, товарищ С. вспоминает заодно «случай в продовольственном магазине на Ново-Хорошевском шоссе», который он наблюдал летом: «Одна женщина лет сорока зашла в магазин в слишком открытом платье. Многие возмутились. Пригласили милиционера, чтобы он забрал эту женщину. А тот ответил: „У нас указаний нет таких забирать“. И ушел. Правильно ли поступил милиционер? Я вспомнил этот случай, так как тут с „влюбленными“ указаний, видимо, нет. А должны бы быть!»
Вот какое письмо. Заранее знаю: многие читатели, главным образом те, кому лет за сорок, поддержат товарища С. и, наверное, очень рассердятся на меня, если я не во всем соглашусь с ними. Но все-таки я попробую кое в чем поспорить.
Мне вот думается, что звать на помощь милицию в таких случаях не стоит. По-моему, надо начинать с другого. Нужно с самых малых лет воспитывать у мальчиков и девочек основы взаимного уважения. Человек с хорошо и верно развитым чувством собственного достоинства будет везде вести себя так, что его не упрекнешь в разнузданности, нескромности, разухабистости, грубых манерах. Как уже было сказано, культурный человек вежлив. А вежливость — это прежде всего переходящее в привычку умение всегда и везде держаться так, чтобы окружающим было не обременительно, удобно с тобой. Мы воспитываем в наших молодых людях не какие-то условные приличия, выражающиеся в чрезмерно изысканных манерах, а чуткую отзывчивость, уважительное внимание, товарищеское участие к человеку. С особой отчетливостью все это должно проявляться в отношении к женщине. Карл Маркс писал, что «на основании этого отношения (то есть отношения к женщине. — Л. Я.) можно, следовательно, судить о ступени общей культуры человека».
А вот, к сожалению, некоторые молодые люди, мало выдумывающиеся над жизнью, не приучаются оказывать своим подругам простейшее повседневное внимание. И это переходит в привычную грубость. Как неуважительны порой в обращении наши юноши. Они дают волю не только языку, но и рукам…
У нас часто с непростительной снисходительностью относятся к пьянице, бесстыдно извергающему ругательства в трамвае или в автобусе. А это, как мне думается, тоже не очень-то поучительно для малолетних, о которых в первую очередь печется товарищ С. в своем письме. Попробуй выселить из вагона безобразника — со всех сторон услышишь: «Ну что вы к человеку пристали?.. Видите же, не в себе он, хватил чуток лишнего. Вас ведь он не трогает».
Зато везде найдется много охотников решительно осудить слишком открытое, по их мнению, платье у женщины.
Тут советуют уже призывать милиционера!..
Разумеется, никто не должен забывать о том, что называется приличием. Я уже говорил выше, что культурной девушке всегда присущи черты женственности, скромности.
Если она держится с достоинством, уважает себя и ценит настоящее, доброе человеческое отношение, то сразу осадит очень уж напористого парня, так что тот и рот закроет и руки уберет. Да и не станет внимательный к людям, уважающий себя человек чрезмерно оголяться в общественном месте, хотя бы и на курорте. Здесь я готов полностью согласиться с мнением товарища С. по поводу платья женщины, которую он встретил в магазине.
Всему свое время и свое место. Разумеется, в спортивных брюках или в легком сарафане не стоит отправляться в театр, на концерт, на лекцию в большом городском клубе.
Но почему бы не использовать эту удобную одежду для прогулок, подвижных игр, для работы дома или в саду?
Уже писалось о том, что в некоторых курортных городах блюстители приличий дошли до того, что стали задерживать молодых людей в спортивных шортах (коротких брюках), а девушек в сарафанах. Наши газеты не раз справедливо высмеивали эти неумные «мероприятия».
Такие ревнители строгих приличий ничем не лучше ватиканских монахов, которые, стоя на паперти собора Петра в Риме, ни за что не пускают в храм женщин в платье с короткими рукавами, какая бы жарища ни стояла…
И если необходимо воспитывать в наших людях столь важное качество, как чувство меры, без которого не разовьешь понятие о хорошем вкусе и такте, то о нем обязательно надо помнить и тем, кто нетерпим ко всякого рода «вольностям» в поведении или в одежде молодежи. Да, надо прививать людям чуткость, корректность, умение чувствовать обстановку, в которой находишься, но воспитывается это не окриком, не вызовом дружинников и не внесением в уголовный кодекс специальной статьи.
Что касается поведения «влюбленных», о которых сообщает товарищ С. в своем письме, то тут я с ним готов во многом согласиться. Я тоже считаю, что эскалатор метро не очень подходящее место для выражения своих чувств.
Кроме того, истинная любовь всегда застенчива. Большие чувства не афишируются, не выносятся напоказ, не рекламируются объятиями на глазах у посторонних. Люди, глубоко и искренне любящие друг друга, умеют выражать свои самые сокровенные чувства мимолетным взглядом, бережным, почти незаметным для посторонних жестом, особым, но не подчеркнутым внешне вниманием к любимому человеку. А публичные поцелуи, объятия мало совместимы с искренним проявлением чувства, вызывают лишь раздражение против распущенности, неуважение к такому показному «счастью».
Все дело опять-таки в чувстве меры. Не вижу ничего безнравственного, плохого, если юноша и девушка — разумеется, не в первые дни своего знакомства, но давно уже знающие и любящие друг друга — идут, взявшись за руки или если даже ее рука доверчиво лежит на плече спутника, а он бережно поддерживает ее. Нет, я бы не стал тут звать милиционера, как хотите!
Есть правила вежливости. Они отражают общую культуру поведения человека в обществе. Их главное требование — взаимоуважение людей. А есть еще и назойливые условности, которые отягчают общение людей, мешают жить, путаются у нас в ногах. Мы за такое поведение, за такие манеры, в которых проявляется общая внутренняя культура человека. Мы за не стесняющие, но свойственные всем здравомыслящим людям разумные и обязательные правила приличия. Но мы против ложных, придирчивых условностей. Они лишь обременяют человека и вовсе не содействуют его правильному воспитанию, развитию верных представлений о прекрасном.
Слова, словеса и словечки…
Представьте себе на секунду (прошу вас, на секунду, не более!), что эта глава начиналась бы так:
«Радостная весть как молния облетела все уголки швейной фабрики э 4. Бригада закройщицы Федориной, самоотверженно работая в обстановке огромного трудового подъема и высокого творческого энтузиазма, добилась выдающегося успеха, пошив в процессе напряженного предпраздничного соцсоревнования сверх установленной программы 50 распашонок для фабричных детских яслей…»
— Эк его понесло! Заблаговестил… Бухает из пушки по воробьям. А еще берется писать о хорошем вкусе, — в сердцах сказали бы вы и уж вряд ли бы читали книгу мою дальше.
Но не спешите, махнув рукой и высказав в мой адрес слова, которые не всегда лезут в печатную строку, закрывать книгу.
…Погодите! Это шутка… С известным умыслом я нарочно начал главу эдаким велеречивым сообщением. Разумеется, я несколько сгустил краски.
Но, ей-же богу, только немного! В самом деле, разве не приходится нам встречать кое-где еще в газетах, слышать иногда с трибуны, а подчас — увы! — и в радиопередачах вот такие, не в меру ложно патетические, раздутые словеса?! Они, я уверяю, вместо того чтобы порадовать людей простым деловым сообщением о каких-то пусть скромных, но жизненно важных делах наших, вызывают раздражение или скучный зевок у читателя и слушателя.
Вот я и позволил себе продолжить давно уже начатый разговор о том, что у нас иной раз в силу дурной казенной привычки, из-за отсутствия вкуса к верному слову пускают в ход слишком громкие слова по поводу вещей, о которых следовало бы говорить скромно, без крика is звона. Еще великий композитор Гуно как-то очень хорошо сказал, что добро не делает шума, а шум не делает добра. То есть, настоящие, хорошие, добрые люди не нуждаются в излишней шумихе. А крикливая сенсация не приведет к добру.
Мне уже приходилось писать, что такие тирады, как «в обстановке неслыханного подъема», «с огромным энтузиазмом», и некоторые другие, часто механически и не к месту повторяемые, несоразмеряемыз с поводом для произношения их, стираются в своем звучании, утрачивают свой глубокий первоначальный смысл, становятся недопустимо ходовыми: для них уже у стенографисток имеются заготовленные знаки — один на целую фразу… Подобного рода готовенькие, обкатанные фразы, вписанные в шпаргалки, без которых не обходятся иные лекторы, агитаторы, так же засоряют наш прекрасный русский язык, как и лихие обороты речи, на которые так падки некоторые наши молодые люди.
Так будет уместно напомнить, что культуре языка, смысловому качеству и эмоциональному полнозвучию разговорной речи вредит как один, так и другой шаблон.
С одной стороны — «слоаа-дистрофики», оторвавшиеся от корня, иссушенные применением их не по существу, обескровленные тем, что они не питаются ни мыслью, ни искренним чувством. С другой — изуродованные «слова-калеки» — жаргонные, вызывающе простецкие, лихо вывихнутые вульгарные словечки, которыми кокетничают те, кто полагает, будто этим они ведут борьбу с казенщиной. Ложно красивые словеса и залихватские словечки проникают в язык через разные «двери», но одинаково портят, засоряют и мертвят живую речь.
И словеса и словечки эти несоразмерны с тем истинным смыслом, который предназначено выразить ими. Нескромная манера речи часто входит уже и в языковый обиход.
Особенно злоупотребляют этим в быту молодые люди, полагающие, что им за словом в карман лезть не приходится и, чем хлеще слово соскочит с языка, тем оно покажется умнее и оригинальнее. То и дело слышишь из уст этих бравых словорубов: «Мне дико некогда», «Я хочу безумно есть», «Потрясающая погода» (да еше иногда для шика:
«Пстрясная погодка»), «Время провели колоссально!», «Гуляли мы исключительно», «Танцевать с ней-абсолютно гениально!»…
Я уже не говорю о том, что многие из этих речений с легкое руки, а вернее, с легкой мысли пустомель ставшие ходовыми, грубо нарушают правила грамматики. Они должны были бы просто как кость застревать в горле у мало-мальски культурного человека. Но пока что они звучат и вязнут у нас в ушах чаще, чем в горле тех, кто любит порезвиться эдакими «колоссальными», «исключительными», «потрясающими» и «гениальными» тирадами.
Бывает, что и речь совсем не плохих, толково думающих, работящих и как будто тянущихся к культуре девушек и юношей уснащается выражениями, в которых слышится то блатной «код» уголовников, то бравада дешевого, чуждого нашей молодежи снобизма. Встречаются такие, что и слова в простоте не скажут. Только и слышишь от них: «чудик», «шмакодявка», «приветик», «законно», «железно», «хана». Компанию своих товарищей такие ухари называют «кодлой», привлекательную девушку — «кадришкой», принадлежности костюма — «шмотками».
Вместо того чтобы пригласить друзей на прогулку, они скажут: «Прошвырнемся» или «Двинули, похряем?» Человека, который чем-нибудь поразит их, похвалят: «От дает жизни! Силен, бродяга!» Зовя вас в столовую, они предложат: «Аида порубаем щец!» В ответ на разумный товарищеский укор тотчас же последует презрительное: «Ах, рыдаю». А если подобному речетворцу, а вернее, пустобреху сообщат что-нибудь немаловажное, всех касающееся, он немедленно отмахнется: «Мне все это-до лампочки!»
Замечал я, что иногда употребление нарочито грубых, жаргонных словечек вызывается скрытой застенчивостью, которая свойственна ребятам, из скромности чурающимся громких слов. И вот тогда, вместо того чтобы сообщить, скажем, о дружной и успешной работе бригады, вам бросят: «Да, уж вкалывали на всю железку!»
Видно, мнится таким ребятам по простоте душевной, что они ушли от ходовой, казенной формулы и нарочитой суровостью заслонились от чрезмерных похвал. Но большей частью, если вдуматься как следует, всякие эти нарочитые небрежности речи, все эти «вольные словечки» не что иное, как те же шаблоны, от которых мертвеет живая душа слова.
Они порождены или ложным стыдом, заставляющим человека прятать свои искренние чувства, или погоней за мнимой оригинальностью и боязнью показаться банальным, или штампованным острячеством, а чаще всего неумной потугой заявить свою независимость при всех обстоятельствах. Но разве самостоятельное мышление, уверенная свобода человека, с умом и душой делающего свое дело, не терпящего благостно-умильных словес, выражаются подобными словечками, назойливо рядящимися в грубо простецкую форму, а бывает, и в откровенно хулиганские штампы?
Где-то, возможно, при известных обстоятельствах и в определенной обстановке такие слова были впервые произнесены и к месту, соответствовали, допускаю, какому-то настроению, особым условиям, при которых они звучали даже как меткие и находчивые выражения. Но потом они были подхвачены людьми, у которых собственный запас слов весьма скуден, а желания прослыть остроумным и всему на свете цену знающим — хоть отбавляй! Так и возникает невзыскательны!»!, малоопрятный строй речи, пошлая манера и дурная привычка придавать во что бы то ни стало наплевательский тон разговору о многих серьезных вещах, требующих строгих, скромных слов.
А ведь словесный мусор рано или поздно, если человек вовремя не избавится от него, s конце концов засорит и душу. Хорошо еще, если подобное увлечение жаргоном было преходящим, ну просто временной данью моде. Но ведь постепенно это может стать привычной сущностью человека, постоянным ощущением, что нет для него ничего в мире святого. И тогда уж ему действительно все будет, как выражаются сами любители жаргона, «до лампочки»…
В самом деле, может ли, скажем, человек, искренне полюбивший девушку, даже в своей интимной мужской компании говорить о ней, что она «девуля — класс! На большой с присыпкой! Своя в доску на все сто…»? Право же, не скажет он так, если по-настоящему, искренне и уважительно любит.
Тут я уже заранее слышу упреки в адрес некоторых молодых писателей, которые, мол, пропагандируют в своих произведениях жаргонные словечки. Да, для таких упреков, к сожалению, есть достаточно много поводов. Действительно, в книгах иных молодых, одаренных писателей некоторые персонажи злоупотребляют выражениями, которые я приводил выше. Авторы объясняют это стремлением жизненно правдиво нарисовать того или иного героя, передать определенный, живой колорит, часто необходимый для создания атмосферы, в которой живут изображаемые люди.
Но дело тут, конечно, в чувстве меры. И надо помнить, что не всякое лыко, путающееся у нас в обиходном просторечии, должно обязательно лезть в строку. Здесь, разумеется, необходимы художественный такт, точный вкус, взыскательный и умный отбор. Без этого писатель оказывается во власти языкового натурализма, отвратительного, как и всякий другой натурализм в искусстве. Истинный художник умеет передать живую, ершистую, может быть, иной раз и режущую слух речь избранных им персонажей смело, точно, правдиво, не щеголяя чересчур смачными оборотами, но искусно воссоздавая жизненность передаваемых интонаций.
«Радостная весть как молния облетела все уголки швейной фабрики э 4. Бригада закройщицы Федориной, самоотверженно работая в обстановке огромного трудового подъема и высокого творческого энтузиазма, добилась выдающегося успеха, пошив в процессе напряженного предпраздничного соцсоревнования сверх установленной программы 50 распашонок для фабричных детских яслей…»
— Эк его понесло! Заблаговестил… Бухает из пушки по воробьям. А еще берется писать о хорошем вкусе, — в сердцах сказали бы вы и уж вряд ли бы читали книгу мою дальше.
Но не спешите, махнув рукой и высказав в мой адрес слова, которые не всегда лезут в печатную строку, закрывать книгу.
…Погодите! Это шутка… С известным умыслом я нарочно начал главу эдаким велеречивым сообщением. Разумеется, я несколько сгустил краски.
Но, ей-же богу, только немного! В самом деле, разве не приходится нам встречать кое-где еще в газетах, слышать иногда с трибуны, а подчас — увы! — и в радиопередачах вот такие, не в меру ложно патетические, раздутые словеса?! Они, я уверяю, вместо того чтобы порадовать людей простым деловым сообщением о каких-то пусть скромных, но жизненно важных делах наших, вызывают раздражение или скучный зевок у читателя и слушателя.
Вот я и позволил себе продолжить давно уже начатый разговор о том, что у нас иной раз в силу дурной казенной привычки, из-за отсутствия вкуса к верному слову пускают в ход слишком громкие слова по поводу вещей, о которых следовало бы говорить скромно, без крика is звона. Еще великий композитор Гуно как-то очень хорошо сказал, что добро не делает шума, а шум не делает добра. То есть, настоящие, хорошие, добрые люди не нуждаются в излишней шумихе. А крикливая сенсация не приведет к добру.
Мне уже приходилось писать, что такие тирады, как «в обстановке неслыханного подъема», «с огромным энтузиазмом», и некоторые другие, часто механически и не к месту повторяемые, несоразмеряемыз с поводом для произношения их, стираются в своем звучании, утрачивают свой глубокий первоначальный смысл, становятся недопустимо ходовыми: для них уже у стенографисток имеются заготовленные знаки — один на целую фразу… Подобного рода готовенькие, обкатанные фразы, вписанные в шпаргалки, без которых не обходятся иные лекторы, агитаторы, так же засоряют наш прекрасный русский язык, как и лихие обороты речи, на которые так падки некоторые наши молодые люди.
Так будет уместно напомнить, что культуре языка, смысловому качеству и эмоциональному полнозвучию разговорной речи вредит как один, так и другой шаблон.
С одной стороны — «слоаа-дистрофики», оторвавшиеся от корня, иссушенные применением их не по существу, обескровленные тем, что они не питаются ни мыслью, ни искренним чувством. С другой — изуродованные «слова-калеки» — жаргонные, вызывающе простецкие, лихо вывихнутые вульгарные словечки, которыми кокетничают те, кто полагает, будто этим они ведут борьбу с казенщиной. Ложно красивые словеса и залихватские словечки проникают в язык через разные «двери», но одинаково портят, засоряют и мертвят живую речь.
И словеса и словечки эти несоразмерны с тем истинным смыслом, который предназначено выразить ими. Нескромная манера речи часто входит уже и в языковый обиход.
Особенно злоупотребляют этим в быту молодые люди, полагающие, что им за словом в карман лезть не приходится и, чем хлеще слово соскочит с языка, тем оно покажется умнее и оригинальнее. То и дело слышишь из уст этих бравых словорубов: «Мне дико некогда», «Я хочу безумно есть», «Потрясающая погода» (да еше иногда для шика:
«Пстрясная погодка»), «Время провели колоссально!», «Гуляли мы исключительно», «Танцевать с ней-абсолютно гениально!»…
Я уже не говорю о том, что многие из этих речений с легкое руки, а вернее, с легкой мысли пустомель ставшие ходовыми, грубо нарушают правила грамматики. Они должны были бы просто как кость застревать в горле у мало-мальски культурного человека. Но пока что они звучат и вязнут у нас в ушах чаще, чем в горле тех, кто любит порезвиться эдакими «колоссальными», «исключительными», «потрясающими» и «гениальными» тирадами.
Бывает, что и речь совсем не плохих, толково думающих, работящих и как будто тянущихся к культуре девушек и юношей уснащается выражениями, в которых слышится то блатной «код» уголовников, то бравада дешевого, чуждого нашей молодежи снобизма. Встречаются такие, что и слова в простоте не скажут. Только и слышишь от них: «чудик», «шмакодявка», «приветик», «законно», «железно», «хана». Компанию своих товарищей такие ухари называют «кодлой», привлекательную девушку — «кадришкой», принадлежности костюма — «шмотками».
Вместо того чтобы пригласить друзей на прогулку, они скажут: «Прошвырнемся» или «Двинули, похряем?» Человека, который чем-нибудь поразит их, похвалят: «От дает жизни! Силен, бродяга!» Зовя вас в столовую, они предложат: «Аида порубаем щец!» В ответ на разумный товарищеский укор тотчас же последует презрительное: «Ах, рыдаю». А если подобному речетворцу, а вернее, пустобреху сообщат что-нибудь немаловажное, всех касающееся, он немедленно отмахнется: «Мне все это-до лампочки!»
Замечал я, что иногда употребление нарочито грубых, жаргонных словечек вызывается скрытой застенчивостью, которая свойственна ребятам, из скромности чурающимся громких слов. И вот тогда, вместо того чтобы сообщить, скажем, о дружной и успешной работе бригады, вам бросят: «Да, уж вкалывали на всю железку!»
Видно, мнится таким ребятам по простоте душевной, что они ушли от ходовой, казенной формулы и нарочитой суровостью заслонились от чрезмерных похвал. Но большей частью, если вдуматься как следует, всякие эти нарочитые небрежности речи, все эти «вольные словечки» не что иное, как те же шаблоны, от которых мертвеет живая душа слова.
Они порождены или ложным стыдом, заставляющим человека прятать свои искренние чувства, или погоней за мнимой оригинальностью и боязнью показаться банальным, или штампованным острячеством, а чаще всего неумной потугой заявить свою независимость при всех обстоятельствах. Но разве самостоятельное мышление, уверенная свобода человека, с умом и душой делающего свое дело, не терпящего благостно-умильных словес, выражаются подобными словечками, назойливо рядящимися в грубо простецкую форму, а бывает, и в откровенно хулиганские штампы?
Где-то, возможно, при известных обстоятельствах и в определенной обстановке такие слова были впервые произнесены и к месту, соответствовали, допускаю, какому-то настроению, особым условиям, при которых они звучали даже как меткие и находчивые выражения. Но потом они были подхвачены людьми, у которых собственный запас слов весьма скуден, а желания прослыть остроумным и всему на свете цену знающим — хоть отбавляй! Так и возникает невзыскательны!»!, малоопрятный строй речи, пошлая манера и дурная привычка придавать во что бы то ни стало наплевательский тон разговору о многих серьезных вещах, требующих строгих, скромных слов.
А ведь словесный мусор рано или поздно, если человек вовремя не избавится от него, s конце концов засорит и душу. Хорошо еще, если подобное увлечение жаргоном было преходящим, ну просто временной данью моде. Но ведь постепенно это может стать привычной сущностью человека, постоянным ощущением, что нет для него ничего в мире святого. И тогда уж ему действительно все будет, как выражаются сами любители жаргона, «до лампочки»…
В самом деле, может ли, скажем, человек, искренне полюбивший девушку, даже в своей интимной мужской компании говорить о ней, что она «девуля — класс! На большой с присыпкой! Своя в доску на все сто…»? Право же, не скажет он так, если по-настоящему, искренне и уважительно любит.
Тут я уже заранее слышу упреки в адрес некоторых молодых писателей, которые, мол, пропагандируют в своих произведениях жаргонные словечки. Да, для таких упреков, к сожалению, есть достаточно много поводов. Действительно, в книгах иных молодых, одаренных писателей некоторые персонажи злоупотребляют выражениями, которые я приводил выше. Авторы объясняют это стремлением жизненно правдиво нарисовать того или иного героя, передать определенный, живой колорит, часто необходимый для создания атмосферы, в которой живут изображаемые люди.
Но дело тут, конечно, в чувстве меры. И надо помнить, что не всякое лыко, путающееся у нас в обиходном просторечии, должно обязательно лезть в строку. Здесь, разумеется, необходимы художественный такт, точный вкус, взыскательный и умный отбор. Без этого писатель оказывается во власти языкового натурализма, отвратительного, как и всякий другой натурализм в искусстве. Истинный художник умеет передать живую, ершистую, может быть, иной раз и режущую слух речь избранных им персонажей смело, точно, правдиво, не щеголяя чересчур смачными оборотами, но искусно воссоздавая жизненность передаваемых интонаций.