Касянич Юрий. Сауна

   ЖЕНЩИНА. Абсолютное счастье выработало в них устойчивый эгоизм. Они заботятся только о себе. /С отвращением./ Воспроизводство счастья... Бр-р-р...
   Синий отрицательно качает головой.
   ЖОНГЛЕР. Вы хотя бы предложили свою технологию в обмен на людей.
   СИНИЙ. Зачем? Ведь тогда вы в будущем попали бы в подобную ситуацию.
   ЖЕНЩИНА. Опираясь на ваш горький опыт, мы внесли бы соответствующие поправки в ход развития.
   ЖОНГЛЕР. В самом деле.
   СИНИЙ. Тогда вы обошлись бы без нас.
   ЖЕНЩИНА. Тогда мы смогли бы помочь вам, не поступаясь своей сутью.
   СИНИЙ /жестко/. Мы не уполномочены передавать кому-либо достижения нашей цивилизации.
   ЖОНГЛЕР /Женщине/. Ну да, они же тайком улетели.
   ЖЕНЩИНА. И нет никаких гарантий, что нас примут с распростертыми объятиями. Нас могут сразу же уничтожить как объекты, несущие в себе опасность. Растворить в пространстве. По-земному говоря, развеять пепел по ветру.
   ЖОНГЛЕР. Марина, ты говоришь так, словно хочешь лететь, но только требуешь гарантии.
   ЖЕНЩИНА. Нет, Коля, я хотела, чтобы он понял меня. Нас. А он не понял.
   Женщина встает из кресла, с трудом, прихрамывая, подходит к Синему и подает ему руку.
   ЖЕНЩИНА. Прощайте. Вам, вероятно, знакомо такое земное слово. Ваша попытка не удалась. Вы переступили. А если вы нашли кандидатов, в чем, правда, я сильно сомневаюсь...
   СИНИЙ /нервно прерывает/. Я не обязан информировать вас об этом.
   ЖЕНЩИНА /продолжает/... удовольствуйтесь ими. Подобные отщепенцы с лихвой обеспечат вам возвращение к варварским временам. /Пристально смотрит на Жокея./ Среди нас вам искать нечего.
   Лицо Синего исказилось страшной судорогой. Вокруг него появилось мерцание, послышался далекий мелодичный звон, и очертания Синего стали постепенно распадаться в воздухе - так облака расплываются в небе. Синий, видимо, стал переходить в излюбленное состояние неопределенности в пространстве, чтобы найти покой.
   Настала глубокая летаргическая пауза.
   Тяжелое молчание обрушилось на голых зрителей только что завершившегося действия. Они ощутили медленно, неотвратимо нарастающий гул, который, казалось, стал подниматься из-под земли. Так надвигается цунами, насыщая пространство перед собою волной всепроникающего парализующего страха.
   Деревья застыли, словно в столбняке; гладь озера остекленела, как незакрытые глаза мертвеца, и пугающе мерцала в полутьме.
   Гул нарастал.
   Киношники, поняв, что их несчастья не закончились, обреченно почувствовали, как сквозь них проходит что-то горячее - ток или пар - и устремляется в ночное, сиреневое с черными подпалинами туч, небо. Воздух вокруг дрожал, как на аэродроме при взлете реактивного лайнера. Горячие потоки разгонялись, словно элементарные частицы, вырвавшиеся из ускорителя. Казалось, они хотят оторвать людей от пола и унести в низкое враждебное небо. Но ступни налились свинцом и магнитно прилипли к доскам, отвечая на притяжение Земли.
   Земля не отпускала людей.
   Марине почудилось, что она падает, - так закружилась голова. Закрыв глаза, она испытала тупую боль, отдававшуюся во всех уголках тела, но не смогла разжать губы, чтобы застонать. Горячая тяжесть накрепко стянула их.
   Гул достиг апогея. Все вокруг казалось неподвижным, но было наполнено безумной внутренней дрожью, словно могучая сила искала выхода, щели, чтобы вырваться и разнести вдребезги этот ненадежный, как фарфоровое блюдце, покой.
   Раздался негромкий хлопок, который прозвучал, как разрыв артиллерийского снаряда - настолько были напряжены нервы. "Они улетают", подумала Марина.
   Опустевшую плоть Бурова наполнило облегчение, когда он оглох после хлопка. Он решил, что это конец, смерть, и на лице его, молодом и розовом, вдруг выступила могильная бледность.
   В небе над озером, на краю серого ночного облака, сконденсировалась огромная розовая капля, неярко подсвеченная изнутри. Она стала пульсировать, переливаться, меняя цвет от розового до черного, и внезапно вытолкнула из себя оранжевый шарик, который стал стремительно приближаться к баньке. Люди завороженно смотрели на него. На их восковых лицах лежал отпечаток недавнего изумления, а в глазах, как непролитые слезы, стояла обреченность.
   Шарик, размером с хорошую дыню-колхозницу, повисел над крышей, будто размышляя, что ему делать дальше, а потом - и это действие показалось явно осознанным - по невероятной траектории бросился в печную трубу.
   Нестерпимым ярким светом осветилось помещение баньки в тот же миг.
   Огонь!
   Вырвавшись из широкого рта камина, соединенного с трубой, он вознесся к потолку. Сотни рыжих собак тут же стали вылизывать стены, словно они были покрыты любимейшим лакомством огня - бензином.
   Первой закричала Женщина у камина. Огонь пронесся в нескольких сантиметрах от ее лица, оставив на нем выражение звериного страха, который, видимо, испытывали наши далекие предки, цепенея при виде подожженного трезубцем молнии дерева.
   Огонь, как живой, плясал перед нею. Он катался по полу, словно гнусное кругленькое существо в приступе истерического смеха. Он как будто наслаждался, наблюдая ужас, переживаемый несовершенной душой, которая только что нанесла оскорбление тем, кто послал огонь. Длинный язык пламени, как угорь, уже пополз по доскам пола и стал обвиваться вокруг ножки кресла. Женщина вскочила и, превозмогая увечье, устремилась к столу, край которого уже пылал.
   В это время, отпихнув ее локтем, пробежал жалкий Жокей. Женщина упала, больно ударилась плечом о лавку, попыталась подняться, но не смогла и застыла на коленях, собираясь с силами.
   Совершив, наверное, самый длинный и затяжной в своей жизни прыжок шпагатом, Балерина взлетела на стол и в тот же миг голубовато-огненным венчиком, напоминающим пламя газовой горелки, вспыхнула ее пачка. Это было похоже на аттракцион, когда акробатка под аханье неискушенных зрителей прыгает сквозь горящий обруч, и зал, пережив секунду трепета, разражается искренними аплодисментами. Но, к сожалению, это был не цирк. Визжа, Балерина натурально горела в сужающемся обруче пламени, и аплодировать было некому.
   На лавке в полубессознательном состоянии дымился Шулер. Он задыхался. Выскочив из угла, в котором он отсиживался во время беседы с Синим, Соглядатай кинулся к стеклу, из его полуоткрытого рта вырывались хрипы, глаза его собачьи молили, юлили, он страшился оглянуться на голодный огонь, подбиравшийся к нему. Почувствовав жар, он судорожно заскреб ногтями по стеклу, тут взметнувшееся пламя охватило его, и он упал.
   - Почему они не пытаются разбить стекло? - каким-то свистящим нечеловеческим голосом спросила прыщавая Жозефина и тут же умолкла, удивившись тому, что она способна говорить.
   - А почему мы не пытаемся? - выдохнул почерневший от ужаса Дан. - Мой сгорел.
   - А стоит ли... - словно про себя, сказал Молчанов.
   Жокей карабкался на краснокирпичный камин, из огнедышащей пасти которого выкатывались все новые и новые апельсиновые сгустки огня. Вокруг него постоянно взрывались шарики огня, превращаясь в протуберанцы. От полированного стола, на котором Балерина сдирала куски горелой пачки, черными клочьями валил дым. Жонглер подпрыгнул, уцепился за люстру, бесцельно расточавшую свет. Одна рука его схватилась за горячую лампочку. Лампочка лопнула, жаркие осколки впились в ладонь, Жонглер вскрикнул и повис на одной руке. Люстра не выдержала и, выдирая проводку из потолка, Жонглер рухнул на пол среди осколков стекла и кусков штукатурки. Жокея тоже достало пламя, оно, как лента рыжих муравьев, поползло вверх по каминным кирпичам и уже начало глодать его сапоги, поэтому он попеременно стоял то на одной ноге, то на другой.
   - Вперед! - голосом полководца, бросающего свою армию на победный штурм крепости, произнес Свиркин и кулаком ударил по стеклу.
   Стекло завибрировало, но не поддалось.
   Все оживились, понимая, что могут двигаться.
   - Боже мой, как холодно! - зябко визгнула Вера Богдановна.
   - О чем вы, мадам? - раздраженно сказал Свиркин. - Коли холодно, пожалте в баньку, сразу согреетесь. - Он с Даном уже поднимал тяжеленный чурбан, служивший на террасе стулом.
   - Будем спасать! Главное - без паники! - петушиным голосом провозгласил Буров. Однако его командирские способности, помещавшиеся где-то между не затянутой возрастным жирком грудной клеткой и лопатками, выпиравшими, как крылышки-культяпки ангела-переростка, померкли перед активной массой Свиркина.
   Марина подбежала к Дану и Свиркину, и они, разогнавшись, бросили в окно пахнущий грибной сыростью чурбан. Раздался звон стекла, и рама оскалилась прозрачными осколками, торчавшими из пазов. Из бани вырвался столб черного дыма, как джин, устремившийся в небеса, и стон Соглядатая, которого чурбан задел при падении. Свиркин, царапая спину, полез в разбитое окно.
   Дан с остервенением рвал на себя входную дверь. Буров помог ему. Почувствовав удвоившиеся усилия, петли недовольно заскрипели, но не сдались.
   - Вера Богдановна, нам мышки не хватает, - позвал Дан.
   Вера Богдановна, истерически хохотнув, схватила его за спину. Жозефина подбежала следом за ней, и они разом рванули. Сказка про репку стала былью. Дверь слетела с петель, послышался звук треснувшего купальника Веры Богдановны и падающего тела Подольской.
   Буров перешагнул через заскулившую Жозефину и за Даном ринулся в пламя. Вера Богдановна, которая после утраты верхней части купальника покрылась аборигенским слоем копоти и стала напоминать пожилых героинь полотен Поля Гогена, испуганно постояла у входа и трусливо выбежала прочь.
   - Вера, а как же я? - истерически заверещала полуголая Балерина, отмахиваясь от дыма, выедавшего глаза, и размазывая слезы черными от сажи руками, отчего она стала похожа на буровика, умывшегося нефтью из новой скважины.
   Свиркин помогал Женщине, которая, почти потеряв сознание, лежала на полу и тяжело дышала.
   - Спасибо! - скорее выдохнула, чем сказала она. - Откуда эта помощь? Вокруг все так безнадежно горит... Они отомстили...
   На камине, в снопе огня, как средневековый еретик, метался Жокей, до пояса скрытый оранжевыми кинжалами пламени.
   - Прыгай! - нетерпеливо крикнул ему подбежавший Колька. Со всех сторон к ним тянулся огонь.
   - Не хочу! - завизжал Жокей, жилеткой сбивая пламя с ног. - Мне нельзя туда. Я хочу сгореть!
   Когда эти слова прозвучали в пространстве, огонь, казалось, на мгновение замер, а потом обрадованно усилился. Бурова охватили ужас и отчаяние. Он снова ощутил внутри себя звенящую пустоту, содрогнулся и взбешенно заорал:
   - Слезай, паразит!
   В баню белокурым вихрем ворвалась Жозефина. Сквозь клочья вонючего дыма она старалась разглядеть, где висит ее портрет.
   - Левка, этот слезать не хочет! - крикнул Буров, признавая руководящую роль Свиркина.
   - А ты его кочергой! - посоветовал он и выразительно посмотрел на Жокея. - Потом мы ему морду набьем.
   Колька схватил раскаленную кочергу, не замечая, что она не обжигает ладонь. Зацепив Жокея за колено, он дернул. Жокей подкошенно упал. Взмокший от жары Буров взвалил его на плечи и потащил к выходу. Предвкушая мордобой, Жокей брыкался, как баран, которого несут на заклание в день освящения винограда в Эчмиадзине.
   В пылу спасательной суеты никто не заметил, что под столом, скорчившись, лицом вниз лежит Шулер, а потерявший сознание Жонглер распластался прямо на проходе, покрытый огромными хлопьями копоти.
   Закрыв лицо руками, Марина бросилась в огонь. Она даже забыла взглянуть на Женщину, которую Свиркин вытащил на траву. Она подбежала к лежащему Жонглеру, перекатила его на спину, стала бить по щекам и дуть в лицо.
   В это время в окно, выбитое чурбаном, влетела вода. Это Дан успел сбегать к озеру. Огонь возмущенно зашипел и тут же пожрал холодную влагу, словно сухие стружки.
   Поднять Жонглера Марина смогла, но удержать не сумела, сама упала рядом и отчаянно зарыдала.
   - Марина, а ну-ка возьмите себя в руки! - крикнул вернувшийся Свиркин.
   - Балерина, ко мне! - армейским голосом распорядилась поднявшаяся Марина. Ее слезы от нестерпимой жары мгновенно высохли. Забытая на столе Балерина, стоявшая, как нелепая статуя, среди растоптанных тарелок, радостно спорхнула и помогла поднять Жонглера. И они медленно пошли к выходу, как остатки взвода, попавшего в окружение, - Марина, волоком тащившая Жонглера, и дрожащая, как пинчер, Балерина в страшных пятнах ожогов и сажи.
   Вооружившись тяжелой кочергой, Жозефина металась среди бушующего возле камина огня и пыталась сбить портрет.
   Шумно фыркающий Дан вытаскивал в окно оглушенного Соглядатая, а Буров, сердито выбросив на траву Жокея, вернулся к Жозефине. Подпрыгнув, он сбил портрет. Подольская схватила его и помчалась к выходу, потом обернулась к Бурову:
   - Спасибо! Понимаешь, это все, что от меня осталось!
   Но тому было не до сердечных излияний - он вытаскивал из-под стола полузадохшегося Шулера. Схватив его под мышки, Николай выволок Шулера. Баня опустела, лишь в глубине ее как-то особенно злобно и недовольно гудел огонь - добыча ускользнула.
   В полутьме нервно сновали силуэты полуобнаженных киношников. Вздыхала Вера Богдановна. Марина что-то шептала про себя, наклонясь над Жонглером. Жозефина оттирала от копоти спасенный портрет. Свиркин делал Женщине искусственное дыхание, с увлечением отдаваясь процессу. Оператор Дан Григориу с тупым выражением на лице медленно поливал из ведра Соглядатая, лежащего ничком. Балерина, напоминая декоративную кариатиду, стояла, обняв столб террасы, и дрожала мелкой дрожью. Молчанов ходил мелкими шажками и с отвращением разглядывал Жокея, который сидел на полу, прислоненный Верой Богдановной к стене, уронив голову на грудь. Опустошив ведро, Дан присел на корточки и стал тихо выстукивать на донышке какой-то дурацкий ритм. В его глазах поблескивало безумие.
   - Играешь? - нарушил молчание Буров.
   - Играю, - подтвердил Дан и залился кретинским смехом.
   Жозефина вздрогнула и обернулась:
   - Он еще смеется...
   - А что, лить слезы, что ли? Спасли ведь всех. Даже портрет, - он глубокомысленно помолчал и потом добавил, - может быть, и нам теперь дадут медаль "За отвагу на пожаре".
   - Сдвинулся, - испуганно прошептала Марина.
   - Спасатель. Герой нашего времени, - буркнул Молчанов.
   - А ты вообще там не был! Ни ногой! - сумасшедшим фальцетом выкрикнул Дан, ткнув в Сергея пальцем. - Дезертир.
   - Я и не хотел никого спасать, - устало ответил Молчанов. - Если это моя душа, то она мне не понравилась. И горела бы себе спокойно. Без души легче...
   Покачав головой, Марина сочувственно посмотрела на Сергея и отошла в сторону, ища в траве подорожник, чтобы приложить листья к ожогам Жонглера.
   Огонь в бане сам собой угас, и теперь из вырванных дверей слегка тянуло терпким запахом гари.
   Вдруг стало совершенно темно.
   Наткнувшись на кого-то, Жозефина вскрикнула:
   - Кто это?
   Крик ее, как облачко, повис во мгле, и наступила тишина, в которой едва были слышны угасающие всхлипывания Веры Богдановны, постепенно сменившиеся легким посапыванием - она уснула. Как и другие. Сон настиг каждого внезапно, как пуля:
   Им не дано было увидеть, как те существа, из-за которых они пережили столько неприятных минут - пресловутые извлеченные души, - как привидения, без остатка растворились в теплой ночной тьме, образовав вокруг каждого из своих фосфоресцирующее облачко, которое медленно всосалось в кожу.
   Когда они проснулись, светило бело-желтое солнце, тихо шептались колосья пшеницы. Марина открыла глаза. Она увидела над собой на ветке ольхи насмешливую птицу в черном переливчатом оперении, которая беззлобно глядела на нее, приоткрыв желтоватый клюв, словно говорила: "Что ты спятила - на траве валяешься!" Осознав нелепость своего положения, Марина вскочила и расхохоталась - лежбище было живописным.
   Пластом лежала Жозефина, схватив себя за волосы. Буров прикорнул на оторванной двери, свернувшись калачиком. Вера Богдановна тихонько похрапывала, положив голову на скамейку. Дану весьма неудобной подушкой, судя по застывшей гримасе, служило оцинкованное ведро. По волосатой груди Свиркина бродила сверкающая яркими пятнами бабочка, а Молчанов...
   Взглянув на Сергея, Марина вздрогнула - он сидел с открытыми глазами. Он напоминал пустотелый манекен в витрине универмага. Спал он или нет, она не поняла.
   Тут грянули кузнечики, запели птицы, в озере плеснула рыба. Все вскочили. Чередуясь с сочными зевками, в воздух поднимались утренние реплики.
   - Ну и хороши же мы были! - дизельно рокотал Свиркин.
   - Надо же так перебрать! - удивлялся Буров. - Давно не помню такой пьянки...
   - Буров, кто тобой дверь высадил? - спрашивала Жозефина.
   Ее лицо было, как всегда, гладким. Прыщи исчезли вместе с пришельцами.
   Вера Богдановна смущенно помалкивала, понимая, что и она принимала участие в какой-то оргии - это слово особенно ужасало ее, хотя и было болезненно притягательным, - в оргии, о которой она тоже ничего не помнит. Какие рассказы уже роились в ее мозгу!..
   - Дан, ты ведрами пил пиво? - спросил Буров. - Откуда его столько взялось?
   Марина потрясенно думала: "Они ничего не помнят. Ни пожара, ни появления душ. Ничего! И даже не удивляются, что не помнят. Магнитная пленка со стертой записью... Но зачем же мне оставлены эти воспоминания? Ах, да, эта женщина в инвалидном кресле! Она прогнала Синего. Боже мой, как это было ужасно... Забыться, забыть все..."
   Она вдруг наткнулась на пустой взгляд Молчанова, который теперь уже слегка ожил, и поняла, что он тоже помнит. Сергей хитро подмигнул ей и вдруг чахоточно закашлялся, и казалось, что внутри него была пустота.
   В бане не было никаких следов пожара. Невымытые тарелки и стаканы, окурки на полу, только выбито окно и выставлена дверь - вполне поправимые результаты спортивно-оздоровительного мероприятия.
   Она снова вышла на террасу, и ей стало невыносимо тяжело слышать веселые, беззаботные, ничего не помнящие голоса. К Бурову вернулся его возраст, у Жозефины исчезли прыщи, а она, как проклятая, помнила обо всем.
   Колька задумчиво курил. Улучив минутку, Марина подошла к нему вплотную и спросила:
   - Колька, ты ничего не помнить?
   - Что-то случилось? - спокойно спросил тот. - Я сказал тебе какую-нибудь гадость? Прости, старуха, чего не бывает по пьяной лавочке, ты же знаешь, что я хорошо к тебе отношусь.
   Он положил руку ей на плечо, но Марина, перехватив пистолетный взгляд Подольской, отстранилась.
   - Да, вы ни в чем не виноваты. Так было решено, - тихо сказала Марина.
   - О чем ты? - удивился Колька. - Утренний синдром?
   - Так, в порядке бреда, - Марина улыбнулась и махнула рукой. - Ты абсолютно прав - синдром.
   Она медленно пошла к озеру. Буров пожал плечами, какое-то время он удивленно смотрел ей вслед, пока сильное магнитное поле ревнующего взгляда Жозефины не развернуло его в другую сторону.
   Из леса донесся негромкий гул мотора, и вскоре микроавтобус, сверкая вымытыми голубыми боками, вынырнул из-за густых деревьев. Айвар эффектно развернулся возле бани, резко тормознул. Микроавтобус подпрыгнул, как осаженный уздой скакун, и мелко закачался на амортизаторах. Айвар по-ковбойски выпрыгнул из-за руля, громко хлопнул дверцей. Его лицо было бодрым, розовые щеки излучали здоровье.
   - Привет коллегам! Надеюсь, вам не было скучно...
   Тут он развернулся в сторону бани, увидел выставленную дверь, и его лицо несколько вытянулось.
   - Здравствуйте, Айвар, - стыдливо проговорила Вера Богдановна. Она тоже смотрела на дверь, причем с такой виноватой гримасой, как будто именно она совершила это разрушение.
   - Это не очень сложно починить? - спросила она.
   - Ерунда! - прокукарекал Колька, пожимая руку Аивара. - Кинем пару червонцев столяру, он сам разберется. Главное, чтобы наши невинные забавы не повредили твоим отношениям с председателем.
   - Он об этом не узнает, - натянуто сказал Айвар. Ему не хотелось ехать к мастерским, договариваться со столяром, но законы гостеприимства не всегда благосклонны к хозяевам, и для того, чтобы испытать на себе их приятное действие, порой нужно их соблюдать.
   - Товарищи, сбросимся по три рубля, - заторопилась гримерша.
   - Милая, о чем вы? - в раздражении спросил Буров.
   - О деньгах.
   - Зря, - Буров схватил висевшие на лавке джинсы, достал из кармана две скомканные десятки и протянул Айвару:
   - Я думаю, этого будет достаточно.
   А потом обернулся к Вере Богдановне и поучающе произнес:
   - Деньги нужно тратить, пока они есть. Когда их нет, нужно тратить деньги друзей. У вас какой-то узкий, коммунальный взгляд на эти вещи. У меня есть - я плачу, у вас есть - вы платите. Правда?
   Гримерша в ужасе вытаращила глаза - она не понимала, всерьез или в шутку говорит Буров.
   - Не тревожьтесь, ваша очередь нескоро, - рассмеялся Колька.
   Вера Богдановна обиженно вздохнула:
   - Все равно, я отдам вам три рубля. Я считаю, что это дело совести каждого из нас. Я всегда придерживалась такого мнения, что несдержанное купюрометание является признаком дурного тона.
   Не утерпев, Подольская опередила открывшего рот Бурова:
   - А вам какая печаль? Пусть платит. Другая б радовалась.
   Вера Богдановна хотела что-то добавить. Но Жозефина взяла Бурова под руку и повела в сторону.
   Айвар уехал.
   - Нехорошо получилось, - пробормотал Дан. Он достал спичку и поковырял в зубах.
   Свиркин потянулся до хруста в костях, застонал от удовольствия и протянул:
   - Благодать! Слушайте, пошли купаться! Озеро простаивает.
   - Леопольд, премия за свежую идею! Переходим к водным процедурам, вскричал Дан.
   Стуча босыми пятками по лестничке, киношники обрадованно устремились к озеру. Все, кроме Марины и Молчанова. И Вера Богдановна диковато остановилась возле кустов отцветшей черемухи - ей явно было не по себе. Марине стало жаль ее, она хотела окликнуть гримершу, сказать что-то ободряющее, но нежелание услышать в ответ очередную банальность, остановило ее.
   Раздался шум воды - это беспечный Буров повторил вчерашний прыжок. "Не помнит", - еще раз подумала Марина. На этот раз все обошлось без осложнений - вынырнув, режиссер, отфыркиваясь, поплыл непрофессиональным кролем на середину озера. Свиркин набрал в ладони воды и облил Жозефину, та завизжала, упала в воду и зачастила руками, демонстрируя дамский стиль плавания.
   Сергей сидел на чурбане с совершенно отсутствующим видом. Казалось, он даже не слышал звуков веселья, доносившихся с озера.
   - Сережа, что с тобой? - осторожно спросила Марина, останавливаясь перед ним.
   Он поднял голову и долгим взглядом впился в ее лицо, будто узнавая.
   - Понимаешь, - тяжело вздохнул он. - У меня внутри что-то сломалось. Мне кажется, что сегодня ночью случилось непоправимое. Со мной, по крайней мере.
   "Не помнит", - подумала Марина и ей стало легче.
   - Мне тоже так кажется, - она вдруг вспомнила его усталые слова после спасательной кампании: "Без души легче..."
   "Они услышали его и освободили", - подумала Марина.
   Была тишина, стрекотали кузнечики, где-то далеко замычала корова. С озера доносился плеск воды и голоса. Вера Богдановна стояла понуро, как пони.
   - Ребята, почему не купаетесь? - бодро взбежав на террасу, спросил Дан. - Водичка изумительная. Молодильная.
   Марина вздрогнула, вспомнив про вчерашние притирания Жозефины.
   Глубоко дыша, Буров поднялся на мостки и крикнул Дану:
   - Ты их не трогай, они к съемкам готовятся.
   И еще раз нырнул.
   В глазах Дана блеснуло что-то хищное, он с любопытством оглядел Марину. Ему явно хотелось съязвить по этому поводу, но в голову ничего не пришло, и он промолчал. Заметив Веру Богдановну, он окликнул ее:
   - Вера Богдановна, что вы стоите как неродная? Нехорошо отрываться от коллектива. Солнце, воздух и вода - наши лучшие друзья. Вы согласны? Тогда пошли купаться.
   Он уже стоял возле нее, брал под руку, вел, полушепотом рассказывал какие-то сомнительные анекдоты, она смущенно оглядывалась, но обрадованно шла, с облегчением расставаясь с ролью изгоя.
   - Марина, ты любила меня? - внезапно вспомнил Сергей.
   - Сейчас не знаю, - Марина вспыхнула, кровь прилила к щекам. Наверно, любила. Это было так давно. Теперь одной только болью связаны мы с тобой. Между нами всегда будет и наш развод, и смерть Маши.
   - Знаешь, я вдруг поймал себя на мысли, что в моей душе что-то перевернулось, а, может, вообще исчезло. Словно не было этих сумбурных лет. Которые прошли без тебя, после тебя. И я понял, что люблю тебя, Сергей говорил торопливо, словно опасаясь, что забудет слова или Марина оборвет его.
   - В сценарии есть похожая сцена. Репетируешь? - неожиданно для себя с издевкой произнесла Марина. В одно мгновение она от сочувствия перешла к равнодушному презрению.
   - Это мой собственный сценарий, - словно не почувствовав удара, сказал Сергей. И помолчав, добавил, - а ты жестокая.
   - Дошло? Отлично! Ты, вероятно, полагал, что это только твое право? Нынче жестокость настолько естественна, что мне даже странно твое удивление. А как ты жил эти годы?
   - Сейчас не знаю. По-разному. Вряд ли я был счастлив. Наверное, на нашей любви окончилась светлая полоса моей судьбы.
   - Ха, любовь сейчас не для меня! Мне б найти силы сыграть ее. Поэт был прав - мысль изреченная есть ложь. Вокруг так много слов, так много лжи. Я не верю словам. Порой мне кажется, что я сама состою из лжи. Лгу сама себе, что я актриса, что я живу театром, лгу себе, что я еще красива, что меня еще любит молодой любовник. Боже мой, сколько нас таких аппендиксов в теле жизни! - Марина говорила это спокойным, даже равнодушным голосом, но убежденно, и от этого ее слова звучали еще более страшно.