Катасонова Елена. Возвращение в Коктебель

   - Влюблен как безумный, - мягко сказала Зоя. - Даже не верится...
   - Разве заметно? - растерялась Натка.
   - Еще бы! - вздохнула Зоя. - Вот вы идете по набережной, и сразу видно: этот мужчина по уши влюблен в эту женщину.
   - А по женщине что видно? - улыбнулась Натка.
   - По женщине? - задумалась Зоя. - И по женщине видно, что в нее влюблены. Идет такая нежная и задумчивая, чуть-чуть уставшая... Но он прямо пылает! Прости за бестактность - не стоило подходить. Бабье любопытство: хотелось взглянуть на него поближе. Мы со Светой все удивляемся: бывает же такое... В наше время, в такой страшный год... Ну ступай к нему, извини...
   Зоя махнула рукой и пошла не оглядываясь к морю. Натка смотрела ей вслед. Она-то думала, никому до них и дела нет, а все, оказывается, всё видят...
   Дверь в домик была закрыта, свет погашен. Натка стукнула в окно почему-то три раза, хотя ни о каких условных стуках они, конечно, не договаривались. Ей открыли мгновенно.
   - Прибежал, медвежонок, - забормотал Дима, укрывая ее полами своего халата, прижимая к голому телу. - Прибежал, дорогой мой!
   Было тихо, темно, остро пахло валерьянкой.
   - А я наглотался тут всякой дряни... Думал, что я наделал!
   - Но почему, почему? - повторяла Натка, тычась носом в его плечо.
   - Прости, я знаю, что так не делается! Но ходить с какой-то Зоей по набережной, когда ты уезжаешь...
   - А в Москве мы разве не встретимся? - собралась с духом Натка.
   - Как - не встретимся? - отпрянул от нее Дима и тут же схватил, сжал так, что у Натки хрустнули кости. - Что такое ты говоришь? Может, ты замужем?
   Он так грозно возвысил голос, он смотрел на нее так сердито, что в Наткином сердце вспыхнула безумная, фантастическая надежда.
   - Нет, не замужем, - сказала она и - сразу, как в воду: - А ты?
   - Что - я? - не понял Дима, но глянул на застывшее Наткино лицо, нахмурился и пробормотал сквозь зубы, скороговоркой, с досадой: - Я же говорил, что у меня жена и сын, - хотя говорил он только о сыне.
   На кого он досадовал? На нее? На себя? На свое женатое состояние? Почему сама мысль о том, что она тоже может быть не одна, так его возмутила? Этого он не знал. Он себя об этом даже не спрашивал. Но возмутился ужасно. Он нашел свою женщину, и она должна принадлежать ему. Вот и все. И точка. Какое тут может быть равноправие?
   4
   - Возьми. Потом прочитаешь.
   Дима сунул ей в руку клочок бумаги и заторопился к выходу: до отхода поезда оставалось пять минут. Натка видела, как он шел по перрону, потом резко остановился и бросился назад - к ее вагону, к окну.
   Встал у окна и смотрел на свою Натку, будто расставался навеки. Не улыбался, не махал прощально рукой, просто стоял и смотрел. А когда уплыл вместе с перроном назад, в Коктебель, Натка развернула листок. "Медвежонок, ты хоть понял, что это любовь? Не убегай от меня, пожалуйста". Вместо подписи - телефон. Конечно, служебный.
   "Ты хоть понял, что это любовь... Ты хоть понял, что это любовь..." Куда уж ей от него бежать, хотя вроде бы есть Алик, и Дима даже принес однажды от него письмо - вытащил из клетки на букву "л", не зная, что от соперника.
   Натка затрясла головой, застонала тихонько: какой там Алик, какое письмо? Ничего теперь, кроме Димы, нет, а ведь встречалась с Аликом почти три года и было как будто совсем неплохо.
   К вечеру поезд остановился в чистом поле. Постоял, словно раздумывая, двинулся неуверенно, снова остановился. По давней привычке - до всеобщего обнищания было еще далеко - Натка пообедала в ресторане: любила посидеть за столиком, поглядывая на бегущие назад поля, любила послушать музыку, которой, впрочем, в этот раз уже не было. Но все равно сиделось ей хорошо тихо, спокойно, нет никого: народ, как всегда, поистратился на курорте.
   А поезд стоял себе и стоял и дальше, похоже, ехать не собирался. Наконец радист, прокашлявшись, объявил, что впереди крушение и делают обходной путь. Все разом зашумели, затолковали - возбужденно и вроде бы даже весело. Крушение... Ну надо же! Так прямо и говорят! Вот она гласность! Отговорившись, беспечные пассажиры - опять-таки разом почувствовали острый голод: сколько придется стоять, неизвестно, а они ведь такого не ждали, на такое они не рассчитывали, думали, утром - Москва. Побежали в ресторан, обгоняя друг друга, а он закрыт, заперт! Однако то же радио обнадежило: дескать, сейчас понесут бутерброды. И тут же по вагонам пошли официанты в белых, нечистых фартуках. Хлеб с колбасой предлагался по неслыханной, просто пиратской цене - кошелек или жизнь. Да еще - по одному куску в руки. Тут уж даже Натка купила, хотя только что отобедала.
   Снова, откашлявшись, заговорило радио: сухо предупредило, что вода на исходе и скоро запрут туалеты. Все бросились в конец коридора, мигом образовалась привычная очередь. Стемнело. Зажегся свет - правда, довольно хилый. Читавшие, вздохнув, отложили газеты и книги и приготовились терпеливо ждать.
   А у Натки в купе зачинался пир. Молодой и веселый Аркадий вытащил из сумки вино - крымское, настоящее, добытое неведомо как, в обход сурового закона о повальной трезвости, Натка выложила на стол огромные южные помидоры, черные от загара девушки - плоские лепешки лаваша. "Как чувствовали! - радовались они. - В последнюю минуту купили!"
   - Пора начинать новую жизнь, - резвился польщенный общим вниманием Аркадий. - Женщины поддерживают огонь в очаге, мужчины отправляются на охоту.
   - Представьте, что мы тут и остались, - размечталась одна из девушек. - Про нас забыли, рельсы заросли травой, и мы начинаем с нуля.
   Начиталась, должно быть, фантастики.
   - Выбираем лидера, - подхватил Аркадий, - создаются новые семьи, - он подмигнул девушке, - рождаются дети...
   - Чему это вы так радуетесь? - заглянул в купе пляжный знакомец. - У нас в купе - прямо траур.
   Пригласили войти, предложили выпить.
   - Как это я додумалась купить помидоры! - хвалила себя Натка.
   - А я - вина! - не отставал Аркадий. - Добыл просто из-под земли, рисковал, можно сказать, жизнью! Пейте, пейте, пока работают туалеты!
   Натка смеясь уплетала за обе щеки сочные помидоры - хлеб с колбасой отдала голодному гостю, - сладкое вино пахло югом. Какое у нее приключение, а Дима не знает! Грех веселиться: там, впереди, должно быть, погибли люди... "А вдруг я бы ехала в том поезде? - с замиранием сердца представляла Натка. - Как бы он, наверное, горевал..." Не о матери, не о дочке думала, только о Диме: люди, когда влюблены, дикие эгоисты. "Медвежонок, ты хоть понял, что это любовь?"
   Была глухая южная ночь, когда они двинулись дальше. Через два часа в призрачном лунном свете Натка увидела рухнувшие в воду вагоны. Медленно-медленно поезд свернул на обходной путь и пополз, чуть дыша, осторожно постукивая колесами. Вагоны угрожающе заваливались влево, казалось, сейчас, сию минуту они оторвутся от узкой стальной полосы - так велик, так опасен был крен. Натка замерла у окна, вот когда ей стало по-настоящему страшно.
   Проехали... Пронесло... Весело застучали колеса, машинист дал длинный, победный гудок. Теперь можно и спать. Но Натка все стояла у окна, глядя на черные, бегущие назад деревья, на рваные тучи, сквозь которые летела за поездом всегда загадочная луна. Стояла и мечтала о Диме. "И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг..." Ведь это вполне мог быть их поезд.
   Она тихонько вошла в купе. Крепко спали, нахохотавшись, девушки, мирно похрапывал наверху Аркадий. Натка уснула только под утро, но проснулась быстро, легко: до встречи с Димой оставалось всего три дня.
   Целых три дня!
   Что творилось в тот день на вокзале! Гласность-то гласностью, а что за поезд попал в аварию, номер-то его какой? - от граждан все-таки утаили. Запаздывали на много часов все поезда из Крыма, встречающие метались, ругались, плакали - в зависимости от степени родства, темперамента и любви. Натка сразу увидела Алика. Он сдержанно улыбнулся - она не ответила на два его последних письма, - взял чемодан, поцеловал в щеку.
   - Мама твоя с ума сходит.
   - А Лена?
   - Леночка ее утешает. Но, конечно, тоже волнуется. Давай-ка сразу им позвоним.
   Позвонили. Приехали.
   - Маленький мой! - виновато шепнула Натка, прижимая к себе дочь.
   Хрупкие косточки, легкие, как у козленка, ноги, пахнет свежестью и чистотой детская кожа.
   - Дай-ка я тебя поцелую. - К Натке уже спешила мама. - Напугала ты нас, путешественница.
   Борщ, жаркое, торт... Все как положено. Набежала, конечно, Зина, отругала за помидоры.
   - Здрасьте вам! Она, видите ли, кормила купе! Как всегда, больше всех надо! А я-то, дура, обещала Ларочке: "Вот увидишь, тетка что-нибудь привезет!"
   - А тетка и привезла, - улыбнулась Натка. - Каждой девочке - по колечку. Их там прямо на пляже и продают.
   - Где, где колечко? - обрадовалась Лена. И тут же надела кольцо на палец.
   - Да-а-а, - разочарованно протянула Зина, - Ленке-то своей лучше.
   - Почему лучше? - испугалась Натка: на ровном месте Зина могла обидеться и даже заплакать. - Просто разные, неинтересно же одинаковые. Ларочке светлее, к глазам...
   Обиженно моргая, Зина смотрела в сторону. Натка торопливо сунула руку в сумку и - о счастье! - нащупала помидор.
   - Ну-ка, ну-ка, - она вывалила все из сумки. - Да их тут целых три штуки! Смотри, какие громадные!
   - Давай сюда, - смягчилась Зина. - Хоть что-то...
   Она схватила помидоры и ушла в коридор - спрятать в пакет. Алик задумчиво и серьезно глядел ей вслед. Потом встал, взял Натку за руку, потянул в соседнюю комнату.
   - Я так соскучился, а ты? - робко коснулся ее плеча.
   - Я тоже, - виновато пробормотала Натка.
   Впервые она обрадовалась, что им некуда деться. Но Алик торжественно вытащил из кармана ключ.
   - Вот! Генка уехал. Почти на месяц. Повезло, правда?
   - Ага.
   - Давай сбежим?
   - Неудобно.
   - Эй, вы, - всунулась в дверь разгоряченная Зина. - Чего это вы тут секретничаете?
   К счастью, ее позвала мама.
   - Странная она у тебя, - сказал Алик, когда скрылась Зина.
   - Она не странная, - вступилась за сестру Натка, - она...
   - Бестактная, - подсказал Алик.
   - Непосредственная, - поправила его Натка.
   - Да уж, - хмыкнул Алик.
   - Ей и в голову не приходит... - начала было Натка, но Алик перебил с непривычной для него резкостью:
   - ...Что твоя дочка тоже любит, например, помидоры.
   - При чем тут помидоры? - растерялась Натка.
   - Это я так, к слову.
   Натка огорчилась и почему-то вспомнила о своей итальянской юбке.
   - Зинуль, а юбку ты принесла? - спросила она, проводив Алика.
   - Какую? - вытаращила на нее глаза Зина.
   - Итальянскую.
   - Так я же ее ношу! - возмутилась Зина.
   - Понимаю, - кивнула Натка. - Но мне бы хотелось...
   - Чудная ты в самом деле, - обиделась Зина. - Тут Вовка черт-те что вытворяет, а ты про какую-то юбку... Ну, я побежала!
   - А торт? - встрепенулась мама. - Тортик возьми для Ларочки!
   Уложили в коробку остатки торта. Зина чмокнула в щеку мать, махнула сестре, потрепала по щеке Лену - та при тетке всегда как-то сжималась - и убежала.
   - Натуся, - укоризненно заметила мама, - по-моему, Зина обиделась. Зачем ты про юбку?
   - Мне хотелось ее поносить, - объяснила Натка.
   Мама скорбно покачала головой, и Натка привычно почувствовала себя виноватой. Но тут ее обняла, к ней прижалась дочка.
   - Какая ты красивая, мамочка, как загорела...
   И на работе на другой день тоже все говорили Натке, что она помолодела, похорошела и постройнела. Даже Вадим что-то такое буркнул, хотя по обыкновению был затюкан заводскими делами и вообще комплиментов сроду никому не делал.
   - Что значит море, - вздохнула Галя, подруга. - У тебя и глаза стали другими.
   - Какими?
   - Счастливыми. И молодыми. Впрочем, это пройдет, через неделю и следа не останется... Ты там не влюбилась, случайно?
   - А что, заметно? - с ходу раскололась Натка.
   - Еще бы! И кто ж он такой?
   - Биолог.
   - Свободен?
   - Нет.
   - Как зовут?
   - Дима. Чудесное имя, правда?
   - Имя как имя.
   - Нет, ты послушай: Ди-ма... Какое-то очень ласковое.
   - Он москвич? Когда приезжает?
   - Послезавтра.
   - Только не вздумай чего ляпнуть Алику, - на всякий случай предупредила Галя. - Неизвестно еще, что там за Дима, а тут - надежный мужик.
   - Но я влюбилась, - стиснула руки Натка.
   - Ой, я тебя умоляю, - сморщилась Галя. - Таких любовей...
   - Нет, не так... Я и сама не понимаю...
   - Вот и не торопись! Подожди хотя бы его приезда. Может, от вашей любви и следа не останется... Эти южные встречи...
   - Что ж, ты, наверно, права, - печально согласилась Натка и вечером покорно отправилась вместе с Аликом к Гене. Даже теперь, пять лет спустя, морщится от стыда, вспоминая.
   - Что с тобой? - спросил, отодвигаясь, Алик.
   Исправно выполнив свой долг, она лежала в тоске рядом с ним.
   - Отвыкла, наверное.
   - Может, ты там кого-нибудь встретила? - с неожиданной прозорливостью спросил Алик.
   - С чего ты взял?
   - Так... Показалось...
   - Леночка, помоги!
   - Иду! - весело отозвалась Лена и отворила дверь ванной комнаты.
   Она любила помогать матери, когда та красилась хной, а потом басмой, чтобы приглушить огненный всплеск волос: в такие минуты чувствовала себя в доме главной. Работала, как всегда, старательно, а у Натки даже ладони покалывало от нетерпения.
   - Хватит, ну хватит... Чего уж там, каждую прядь...
   "Он уже в поезде... Уже едет... Завтра будет в Москве... Позвонить? Подождать? А вдруг потерял мой телефон, что тогда?"
   - Знаешь, - измученно сказала дочери, - давай басму завтра: я что-то устала.
   - Ничего себе, - весело возмутилась Лена. - Я вкалываю, а она устала! Так и пойдешь на работу рыжей?
   - Перебьются. Сейчас там не до меня.
   - Опять поставщики барахлят? - с пониманием спросила дочь.
   - Не то слово, - вздохнула Натка. - Теперь каждый сам за себя. "У нас все переворотилось и только укладывается..." Кто сказал, помнишь?
   - Кто-нибудь из великих, - отмахнулась Лена. - Слава Богу, цитаты классиков теперь не в моде.
   - Может, это и плохо, - назидательно заметила Натка.
   - Еще как хорошо! - живо возразила дочь. - Ваши цитаты до чего вас всех довели? Ага, молчишь! Вот то-то...
   Никогда прежде так не тревожилась Натка. Наверное, потому, что катастрофы прежде скрывали. "Уже, наверное, подъезжает... Если только ничего не случилось... Позвоню часа через два на вокзал. Или сейчас?" Натка неуверенно покосилась на телефон, и, словно повинуясь ее тревожному взгляду, он зазвонил, затрещал. Никто и глазом моргнуть не успел, как Натка схватила трубку.
   - Наталью Ильинишну, пожалуйста.
   - Ты? - только и сказала она.
   - Я с вокзала. Приезжай, медвежонок! Можешь сорваться?
   - Да. Да!
   Дрожащими руками Натка укрепила ватман и отошла от кульмана. Галя смотрела на нее во все глаза.
   - Так сразу - приехал и позвонил?
   - С вокзала.
   - Во дает! Ну беги, какой уж из тебя работник.
   И Натка рванула из комнаты.
   Дима стоял у ларька, как договорились. В руках его белели снежные хризантемы, а у ног стоял чемодан. Он молча сунул Натке цветы, сгреб ее в охапку, прижал к себе. Хризантемы вздохнули и посыпались к их ногам.
   - Рыженькая моя...
   Тут только Натка спохватилась: до чего ж она в самом деле красна!
   - Это я не докрасилась.
   - Медвежонок... Убежал все-таки в лес... Сел на поезд да и уехал, шептал Дима, покачивая Натку в объятиях. - Так без тебя было скверно! Валялся целыми днями на пляже и сходил с ума. Забрел как-то вечером в чайную - чуть не сдох от тоски! Куда бы нам деться, где нет никого?
   - В Москве - никого? Тут рядом, правда, есть "Встреча".
   - Какая встреча?
   - Кинотеатр такой... Так называется.
   Натка бросила осиротевшие стебли в урну, и теперь ничто их не разделяло. Дима оторвался от нее на минуту, расстегнул пуговицы рубахи. Натка положила руку ему на грудь, потом сунула под рубаху, добралась до выемки у плеча.
   - Пошли.
   Во "Встрече" еле уговорили пустить: сеанс уже начался.
   - Мы тихонько, на задний ряд, - просил Дима и совал контролеру десятку.
   - Ладно, идите, - нехорошо ухмыльнулась толстая тетка.
   Им было все равно. Ничего не было стыдно. И когда они, как подростки, прижимались друг к другу, и когда он положил руку ей на колено, и когда его рука поползла вверх. Потом они зашли в захудалый ресторанчик со звучным названием "Дубровник", потом сидели в каком-то дворе, откуда их прогнали старухи с поджатыми в злобе губами. Невозможно было расстаться, и они все бродили по летней пустой Москве, а утром не успела Натка проснуться, как он позвонил снова, чтобы сказать, что жаждет, скучает... Положив трубку, посидев и набравшись храбрости, Натка набрала номер сестры.
   - Дай мне, пожалуйста, ключ, - тихо и жалобно попросила она. - На два часа... Ну, на час... Мне надо встретиться с одним знакомым... Ведь Лара на даче, а ты уходишь сейчас на работу...
   - Тебе что - мало Алика? - бурно расхохоталась Зина. - Однако...
   Как ошпаренная Натка бросила трубку. Господи, как же она несчастна! Унижена и несчастна. Лена, правда, все дни то в школе, то у подруг, но мама же никуда не выходит.
   - Мамуль, ты бы вышла на улицу.
   - Да я лучше посижу на балконе...
   Хоть бы она съездила к Зине в гости, пожила б у нее хоть неделю! Но ее туда не зовут, ни разу не пригласили. В маминой комнате прочно обосновалась Ларочка, все будто забыли, чья это комната. И ничего уже не изменишь.
   5
   Дима сидел в кабинете, делая вид, что работает. На кухне гремела кастрюлями Оля, жена. "Что ж она так грохочет? - маялся Дима. - Хоть бы затворила дверь, что ли..." Можно, конечно, встать, выйти из комнаты, сделать два больших шага по коридорчику и захлопнуть эту чертову дверь. Но тогда он увидит Олю, и ему придется взглянуть ей в глаза. Она о чем-нибудь спросит, и придется ей отвечать.
   Нет уж, лучше потерпим: этот грохот не может ведь длиться вечно!.. Чем же она там шваркает? Почему так стучит? Ответ он примерно знал: потому что он ею пренебрегает - так, кажется, говаривали в прошлом веке. Потому что бабу свою он не трахает - так говорят сегодня. А надо бы, ой как надо особенно сейчас, после долгой отлучки. Целый месяц не виделись, положено вроде соскучиться. Вот именно - вроде...
   Они всегда, всю жизнь отдыхали вместе - вдвоем, а потом втроем, когда подрос Игорь.
   - Мужей одних на море не отпускают, - высказалась как-то раз Ольга.
   Они сидели в небольшой, уютной компании, кто-то что-то спросил, и Ольга, усмехнувшись, выдала такой вот текст. Все с готовностью расхохотались. Костя - старый, проверенный друг - обнял Диму за плечи.
   - Держись, старик! Ольга твоя - баба железная. А ты, если что, сбеги!
   Все снова расхохотались - дурацкой шутке, так похожей на правду. Дима покраснел, взмок внезапно - жуткая духота, да и выпил в тот день немало. Баба... Вот именно баба, а ведь была когда-то премиленькой пышечкой. Ну куда ее разнесло? Женщины как-то стараются, сидят на диетах... И что это, кстати, такое - "не отпускают"? Он разве мальчик? Или ее собственность? От бессильного негодования закололо сердце: конечно, собственность, чего уж там ерепениться... Тридцать лет вместе - с последнего курса, когда все, как сговорившись, бросились жениться и выходить замуж. Бог ты мой, скоро тридцать лет... И работает в соседней лаборатории, рядом. Полный, абсолютный контроль!
   Они и в этом году выбили две путевки - Костя помог: он в месткоме, но тут Ольгу свалила стенокардия. Никогда ничего не было, и вдруг на тебе стенокардия! Дима пугался, бегал по врачам, аптекам и магазинам, вечерами честно отсиживал у супружеского мятого ложа, варил борщи, крутил мясо, жарил котлеты, изо всех сил пытаясь не думать о море, стыдясь своей радости, какой-то смутной надежды.
   - Придется, наверное, сдать путевки, - сказал он однажды.
   - Жа-а-алко, - капризно протянула Ольга.
   Мокрая прядь белокурых волос прилипла ко лбу, одутловатое лицо перекосила гримаса.
   - Еще бы не жалко, - живо согласился Дима. - Но после стенокардии... - Он скорбно покачал головой. - Надо бы спросить врача.
   - А то я не спрашивала, - раздраженно буркнула Ольга. - Не пускает... Ладно уж, катись один, кто его знает, что будет дальше: может, соцстраховские вообще ликвидируют!
   - А ты?
   - Костя обещал "Подлипки" - вообще бесплатно.
   - Какие еще Подлипки?
   - Здесь, под Москвой. Санаторий такой, сердечный.
   - Почему же я ничего не знаю? - нахмурился Дима, стараясь скрыть бурную, неприличную радость.
   - А чего трепаться заранее? Еще сглазишь.
   Как удивительно, как сказочно все сошлось - молодец Костя! Ведь действительно ей нельзя, в самом деле! Это же сердце - тут шутки плохи! И сын уезжает - со своей дикой бригадой, под Вологду. Раньше мотались тайно, теперь - законно. И платят без всяких там фокусов, без поддельных накладных и "мертвых душ". Кассетник, машина - все оттуда...
   - Жениться пора, а он со своими игрушками, - сердится Ольга.
   - Успеет, - подмигивает сыну Дима.
   - Обстирывай вас тут двоих!..
   - Ну чо ты, мать? - тянет Игорь. - А если я не влюбился?
   - Влюбился... - кривит губы Ольга. - Глупости! Найди хорошенькую, приличную девушку - чтоб с квартирой, - и устраивай свою жизнь. Влюбился... Скажет тоже...
   Она тянет это слово с такой глубокой ненавистью, с таким презрением, что мужчины озадаченно переглядываются. Дима за спиной жены морщится, машет рукой: не спорь, не серди мать. Игорь, поправив пальцем очки, ускользает в соседнюю комнату.
   - Двадцать шесть парню и - никого, - ворчит Ольга. - Весь в тебя! Где уж ему влюбиться! Схватить за шиворот - и тащить в загс...
   "Как ты меня..." - хочется сказать Диме, но он, конечно, воздерживается: Ольга и без того раскалена добела, зачем напоминать то давнее, унизительное? Они и так его не забыли, оно и так стоит между ними... Интересно, а она-то любила - тогда, тридцать лет назад? Впрочем, не важно, теперь - не важно. Не всем, как видно, это дано, не все на любовь способны, а устраивать жизнь надо всем. Да и прожили они, в общем, неплохо. До встречи с Наткой даже казалось, что хорошо.
   Ах, медвежонок, где ты был раньше? Там, на вершине, у могилы Волошина, сидя на горячем от солнца камне, он молил небо: "Не отними!" Приехав домой, постарался не обидеть Олю, но потерпел такое сокрушительное фиаско, что сам поразился.
   - В год Чернобыля ехать в Крым... - зевнула Оля и повернулась к мужу равнодушной спиной. Но утром встревожилась, обозлилась. Вот и гремит кастрюлями...
   - Я за хлебом.
   - Есть еще.
   - Хочется свежего.
   Вырвался, слава Богу! На углу телефон - как ни странно, в исправности.
   - Она вышла, позвоните позже...
   Купил хлеб. Вернулся. Покосился на аппарат. Вот же он, протяни только руку! Нельзя, невозможно: в кухне отводная трубка.
   - Куда, интересно, отпрыск твой подевался? - сердится Оля. - Хоть бы женился, что ли: ушел бы от нас скорее. Иди обедать! Опять уселся за рукопись? Я прямо не понимаю...
   Где уж ей странное такое понять! На факультет поступила случайно, училась скверно, работает кое-как... Где уж ей понимать...
   Все так же грохоча ложками-вилками, с размаху хлопая по доске ножом, Ольга резала хлеб, наливала в тарелки борщ и ворчала, ворчала. Дима поддакивал, успокаивал, смотрел на жену в изумлении, страхе: откуда у нее такая огромная, странная, такая жестокая над ними власть? Ну да, она мать и жена, но он, муж и отец, не имеет же этой власти?
   - Что с тобой? Ты меня слушаешь? - крикнула Ольга, и Дима вздрогнул от неожиданности.
   - Оставь в покое хоть Игоря! - взорвался он. - Сын хотя бы имеет право распоряжаться собой?
   - Что значит "хотя бы"? - подняла выщипанные брови Ольга.
   - Не придирайся к словам!
   Ольга каменно, угрожающе замолчала. Дима смотрел на ее круглое, замкнутое лицо, гладкие, стянутые узлом волосы.
   - Ты б хоть покрасилась, - сказал он в тоске.
   - Еще чего! - фыркнула Ольга. - Бегать по парикмахерским!
   - Можно самой, - неуверенно предложил Дима.
   - Да? - иронически покосилась на него жена. - А ты говорил, седина придает благородный вид.
   - Я так говорил? - смешался Дима. - Когда?
   - До моря, конечно, - усмехнулась Ольга, и он встревожился: что значит "конечно"?
   - Пойду пройдусь.
   - Меня с собой не приглашаешь?
   - Почему же...
   - Ладно, это я так...
   Быстрей, быстрей, пока она ни о чем не спросила, пока не передумала, не раскричалась... Только бы Натка была на месте! Он добежал до угла, набрал номер.
   - Да? - с каким-то придыханием спросила Натка, и нестерпимое желание огнем охватило тело.
   - Можешь подъехать к Ленинке? Сразу, сию минуту!
   Задыхаясь от волнения и быстрого шага, он вернулся домой, проскользнул коридорчик - к себе, к себе! - сунул в портфель два яблока привезли с дачи, - заглянул в кухню.
   - Я в Ленинку.
   - Ну-ну...
   Он уже полчаса торчал возле библиотеки, а Натки все не было, не было, не было... Он измучился, изождался, извелся и вдруг ахнул - есть же второй вход, центральный! - в панике сбежал вниз, обежал трусцой полукруг, снова пересчитал ступеньки - теперь уже снизу вверх - и там, наверху, сразу увидел Натку. Она честно стояла у высокой тяжелой двери, а его все не было, не было, не было... Волосы у Натки были уже темнее - басма приглушила огненный всплеск, - они свободно падали на белую кофточку, легкая юбка сжимала стан. Боже мой, какая она хорошенькая! Дима осторожно обнял хрупкие плечи, провел рукой по душистым каштановым волосам.
   - Что-то в этих дверях я совсем запутался...
   Он ткнулся носом в ее душистые волосы. Чем же они так чудесно пахнут? Полем? Лесом? Цветами?
   - Хорошо, что ты позвонил еще раз. Я потом никуда уж не уходила.
   Мимо них шли серьезные, солидные люди - с папками и портфелями. Открывалась-закрывалась массивная дверь.
   - Пошли отсюда, - сказал Дима. Вот только куда им идти?
   Он повел ее в Александровский сад на лавочку.
   - Если тебе все равно, медвежонок, - сказал по дороге, - пойдем по этой стороне, хорошо?